Эмигранты вернувшиеся в ссср 1930 1950. Плановое переселение западногрузинских крестьян в аб

Ворошилов в революции и гражданской войне

Ворошилов родился в селе Верхнее, Бахмутского уезда Екатеринославской губернии (ныне часть города Лисичанск, Луганская область, Украина) в семье русского железнодорожника и подёнщицы. По утверждению советского генерала Григоренко, сам Ворошилов иногда говорил, что его фамилия имеет украинские корни и прежде произносилась как «Ворошило». Ворошилов вступил в большевицкую фракцию Российской социал-демократической рабочей партии в 1903 году. Во время революции 1905-1907 он руководил стачками и созданием боевых дружин, являлся делегатом IV (1906) и V (1907) съездов РСДРП. Его не раз арестовывали, ссылали в район Перми.

После Февральской революции 1917 года Ворошилов возглавил Луганский комитет большевиков (в марте), а потом – Луганский совет (в августе). Он принимал участие в важных большевицких совещаниях – Апрельской конференции и VI партсъезде . Во время Октябрьского переворота 1917 Ворошилов являлся комиссаром петроградского Военно-революционного комитета (ВРК), помогал Ф. Дзержинскому организовывать ЧК . Весной 1918 он пытался организовать отряд для защиты Луганска от немцев, а потом, в Гражданской войне , вместе со Сталиным оборонял от белых Царицын (1918). Там и произошло тесное сближение между ними, сыгравшее решающую роль в последующей карьере Ворошилова.

В октябре-декабре 1918 Ворошилов был наркомом внутренних дел УССР, командовал Харьковским военным округом. Затем он входил в Реввоенсовет 1-й Конной армии С. Будённого . Во время решающих событий (1920) советско-польской войны эта армия относилась к Юго-Западному фронту, членом Реввоенсовета которого был Сталин. Как политический комиссар Ворошилов отвечал за моральное состояние 1-й Конной Армии, набранной в основном из крестьян юга России. «Воспитательные» усилия Ворошилова по подъёму морали и духа 1-й Конной не предотвратили ни её тяжкого поражения от поляков в битве при Комарове (1920), ни еврейских погромов, которые устраивались конармейцами регулярно и с большой жестокостью.

Ворошилов участвовал в подавлении Кронштадтского восстания 1921 года .

Ворошилов в своём кабинете. Портрет работы И. Бродского, 1929

Климент Ефремович был членом ЦК компартии с 1921 по 1961 год. В ноябре 1925, после смерти Михаила Фрунзе , Ворошилов был назначен наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР. Он занимал эту должность до 1934 года. Предшественник Ворошилова, Фрунзе, был посажен на пост (в январе 1925) высшего военного руководителя СССР «тройкой» Зиновьев – Каменев – Сталин, устранившей с той же должности Троцкого . Смена Фрунзе Ворошиловым была связана с борьбой, которая началась уже внутри самой «тройки». Союзнику Зиновьева Фрунзе была навязана медицинская операция для лечения старой язвы желудка, и он умер на операционном столе от передозировки хлороформа. Многие историки считают, что эта операция должна была прикрыть убийство Фрунзе, чьё место занял теперь ставленник Сталина, Ворошилов. В 1926 Климент Ефремович стал полноправным членом нового высшего партийного органа – Политбюро в 1926 году, оставшись в нём до 1960 года.

Ворошилов и Сталин, фото 1935

В 1934 наркомат по военным и морским делам был переименован в наркомат обороны. Возглавил его вновь Ворошилов (до мая 1940). В 1935 он стал (вместе с Тухачёвским , Будённым, Егоровым и Блюхером ) одним из пяти обладателей нового звания – Маршал Советского Союза. Ворошилов играл очень видную роль в Большом Терроре Сталина 1930-х годов, осуждая по требованию Вождя Народов многих собственных военных коллег и подчиненных. Ворошилов лично писал письма пытавшимся укрыться за рубежом советским офицерам и дипломатом (например, полпреду в Румынии Михаилу Островскому), убеждая их добровольно вернуться в СССР и лживо уверяя, что они при этом не подвергнутся никаким карам. Ворошилов подписал 185 расстрельных списков Политбюро, заняв по их числу «четвертое место» среди советских руководителей (после Молотова , Сталина и Кагановича). К примеру, на списке из 26 командиров Красной Армии от 28.05.1937 г. стоит резолюция: «Тов. Ежову . Берите всех подлецов. 28.V.1937 года. К. Ворошилов».

В годы Великой Отечественной войны, Ворошилов был (1941-1944) членом Государственного Комитета Обороны (ГКО). (В 1944 его вывели оттуда, и это оказался единственный подобный прецедент за всё время существования этого органа.) Ворошилов командовал советскими войсками во время войны с Финляндией (ноябрь 1939 – январь 1940). Его некомпетентность стоила Красной Армии в этой войне около 185 тысяч жертв. Во время одной из встреч вождей СССР на Кунцевской даче Сталина, произошёл случай, описанный в мемуарах Хрущёва:

…После зимы 1939-1940 г. в стране было сравнительно мало людей, которые по-настоящему знали, как протекали и к чему политически привели военные действия против Финляндии, каких жертв потребовала эта победа, совершенно несоизмеримых с точки зрения наших возможностей, каково реальное соотношение сил. Сталин же в беседах критиковал военные ведомства. Наркомат обороны, а особенно Ворошилова. Он порою все сосредоточивал на личности Ворошилова. Я, как и другие, был тут согласен со Сталиным, потому что действительно в первую голову отвечал за это Ворошилов. Он много лет занимал пост наркома обороны. В стране появились «Ворошиловские стрелки» и тому подобное.

Ворошиловская хвальба усыпляла народ. Но виноваты были и другие. Помню, как один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Он очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение: «Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры». Сталин ему соответственно ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку, на которой лежал отварной поросенок, и ударил ею об стол. На моих глазах это был единственный такой случай…

Кончилась критика тем, что Ворошилов был освобожден от обязанностей наркома обороны, а вместо него был назначен Тимошенко. Вскоре он стал Маршалом Советского Союза. Не помню сейчас, какой новый пост был дан Ворошилову, но долгое время он находился как бы на положении мальчика для битья…

С. Тимошенко стал наркомом обороны в мае 1940.

Как говорят, Ворошилов пытался спасти от смерти тысячи польских офицеров, пленённых во время советско-германского раздела Польши (сентябрь 1939). Но потом он подписал приказ об их казни, который был исполнен путём Катынского расстрела (1940).

Ворошилов на собрании коммунистической молодёжи, 1935

Ворошилов в Великой Отечественной войне

На Тегеранской конференции 1943 Ворошилов стал «героем» неловкого инцидента. У. Черчилль торжественно подарил там Сталину почётный меч с гравировкой на лезвии «Подарок короля Георга VI людям со стальными сердцами – гражданам Сталинграда – в знак уважения к ним английского народа». Историк С. Себаг-Монтефиоре так описывает, что произошло дальше:

…Черчилль сделал шаг вперед и вручил меч Сталину. Верховный главнокомандующий долго держал его в руках, затем со слезами на глазах поднес к губам и поцеловал. Сталин был искренне тронут королевским подарком.

– От имени граждан Сталинграда я хочу выразить свою глубокую благодарность за подарок короля Георга VI, – ответил он тихим хриплым голосом.

Он подошел к Рузвельту и показал ему меч. Американец прочитал надпись и кивнул.

– Действительно, у них стальные сердца, – сказал Рузвельт.

Потом Сталин протянул меч Ворошилову. Маршал неловко принял подарок и уронил его на пол. Послышался громкий лязг. Отважный кавалерист, сотни раз бросавшийся в атаку, размахивая шашкой, ухитрился внести элемент фарса в одно из самых торжественных событий карьеры Сталина как международного лидера. Его ангельски розовые щеки покраснели и стали пунцово алыми. Он неловко нагнулся и поднял меч. Верховный, как заметил Хью Ланги, раздраженно нахмурился, затем холодно улыбнулся. Лейтенант НКВД унес меч, держа его перед собой на вытянутых руках. (С. Себаг-Монтефиоре. «Красный монарх: Сталин и война».)

В 1945-1947 годах Ворошилов руководил насаждением коммунистического режима в Венгрии.

В 1952 Ворошилов был назначен членом Президиума ЦК (такое новое название получило в этом году Политбюро). Смерть Сталина 5 марта 1953 года привела к переменам в советском руководстве. 15 марта 1953 Ворошилов был назначен Председателем Президиума Верховного Совета СССР (т.е. формальным главой государства). Хрущев возглавил КПСС, а Маленков – советское правительство. Вместе с Маленковым и Хрущевым Ворошилов подготовил произошедший 26 июня 1953 арест Лаврентия Берии .

Отставка Ворошилова

В 1957 Ворошилов присоединился к так называемой «антипартийной группе », которая бросила вызов Н. Хрущёву, но была побеждена им. Ворошилов, однако, не принадлежал к числу главных руководителей «группы» и отделался меньшим политическим уроном, чем Молотов, Маленков, Каганович. Он даже некоторое время оставался на посту Председателя Президиума Верховного Совета, но 7 мая 1960 «добровольно» ушёл с этой должности на пенсию. Его место занял Л. Брежнев . 16 июля 1960 Ворошилов потерял и место в Президиуме ЦК КПСС. Политическое поражение Климента Ефремовича стало окончательным, когда на XXII съезде партии его даже не избрали в ЦК.

Однако после падения Хрущева новый советский вождь Леонид Брежнев отчасти вернул Ворошилова в политику. В 1966 он вновь вошёл в ЦК КПСС. В 1968 его наградили второй медалью Героя Советского Союза. Ворошилов умер в 1969 году в Москве и был похоронен в Кремлевской стене.

Названия в честь Ворошилова

В честь Ворошилова была названа серия танков КВ, применявшихся в Великой Отечественной войне, а также три города: Ворошиловград на Украине (потом ему вернули историческое название – Луганск), Ворошиловск (так назывался Ставрополь в 1935-1943) и Ворошилов на Дальнем Востоке (потом переименованный в Уссурийск). Его имя носила и московская Академия Генштаба.

В 1933 Ворошилов посетил Турцию и вместе с Ататюрком принимал в Анкаре военный парад. После этого он стал почетным гражданином турецкого города Измир, где в его честь была названа большая улица (переименованная в 1951 в Бульвар Плевны).

Личная жизнь Ворошилова

Ворошилов был женат на Екатерине Ворошиловой, урождённой Голде Горбман, еврейке из украинской Мардаровки. Чтобы вступить в брак с Климентом Ефремовичем, она изменила имя и перешла в православие. Он и Голда-Екатерина познакомились до революции, в пермской ссылке. Детей у них не было. Екатерина находилась вместе с мужем во время обороны Царицына в 1918 году. Там они усыновили четырехлетнего мальчика-сироту по имени Петя. В их семью были приняты также Тимур и Татьяна, дети Михаила Фрунзе, который был, вероятно, убит для того, чтобы Ворошилов мог занять пост высшего военного руководителя СССР. В сталинскую эпоху семья Ворошиловых жила в Кремле.

Ворошилов как человек

Вячеслав Молотов писал о человеческих качествах «Клима»: «Ворошилов был как раз хороший в определённое время. Он всегда выступал за линию партии политическую, потому что из рабочих, доступный человек, умеет выступать. Неиспачканный, да. И преданность Сталину лично. Преданность его оказалась не очень крепкая. Но в тот период он очень активно за Сталина выступал, целиком поддерживал во всём, хотя и не во всём был уверен. Это тоже сказывалось. Это очень сложный вопрос. Вот это надо учесть, почему Сталин немножко критически относился и не на все наши беседы его приглашал. Во всяком случае, на частные не приглашал. Не приглашал на секретные совещания, он сам вваливался. Сталин морщился. При Хрущёве Ворошилов плохо себя показал».

Лев Троцкий характеризовал красного маршала так: «Хотя Ворошилов был из луганских рабочих, из привилегированной верхушки, но по всем своим повадкам он всегда больше напоминал хозяйчика, чем пролетария».

История такой тоталитарной сверхдержавы, как Советский Союз, содержит множество как героических, так и мрачных страниц. Это не могло не оставить отпечатка на биографиях тех, кто ее вершил. К числу таких личностей относится и Климент Ворошилов. Он прожил долгую жизнь, которая была не лишена героизма, но при этом на его совести немало человеческих жизней, так как именно его подпись стоит под многими расстрельными списками.

Климент Ворошилов: биография

Одной из самых мрачных страниц биографии Ворошилова стало его участие в 1921 году в подавлении После этих событий он был назначен членом Юго-Восточного бюро ЦК партии, а также командующим Северо-Кавказским ВО.

С 1924-го по 1925 год являлся командующим войсками МВО и членом РВС СССР.

Немногие знают, что в этот же период Ворошилов патронировал Большой театр и слыл большим любителем балета.

На посту наркома обороны

После гибели М. Фрунзе Ворошилов стал председателем Реввоенсовета СССР и руководил военно-морским ведомством страны, а в 1934-1940 годах - Народным комиссариатом обороны Советского Союза.

В общей сложности на этом посту он провел почти 15 лет, что является своеобразным рекордом для советского периода. Ворошилов Климент Ефремович (1881-1969) имел репутацию самого преданного сторонника Сталина и оказал ему действенную поддержку в борьбе с Троцким. В октябре 1933 года он отправился с правительственной делегацией в Турцию, где вместе с Ататюрком принял военный парад в Анкаре.

В ноябре 1935 года по решению ЦИК и Совнаркома СССР ему было присвоено недавно учрежденное звание маршала Советского Союза.

Спустя 5 лет он был смещен с поста наркома, так как не оправдал ожиданий Сталина во время Финской войны. Однако Ворошилова не отправили в отставку, а назначили на должность главы Комитета обороны при СНК Советского Союза.

Участие Климента Ворошилова в сталинских репрессиях

Смерть и похороны

Климент Ворошилов, рост карьеры которого в последние десятилетия его жизни приостановился из-за старческих немощей, умер 2 декабря 1969 года в возрасте 89 лет. Похоронили маршала в столице, у Кремлевской стены, на Красной площади. По свидетельству современников, это была первая столь масштабная траурная церемония прощания с государственным деятелем СССР за двадцать лет, которые прошли после похорон Жданова.

Семья и дети

Жена Ворошилова Климента Ефремовича — Голда Давидовна Горбман — была иудейского вероисповедания, но ради свадьбы с любимым покрестилась и взяла имя Екатерина. Такой поступок вызвал гнев еврейских родственников девушки, которые ее даже прокляли. В 1917 году Екатерина Давидовна вступила в РСДРП и долгие годы работала замдиректора Музея В. И. Ленина.

Так сложилось, что в дружной семье Ворошиловых не было собственных детей. Однако они взяли на воспитание оставшихся сиротами детей М. В. Фрунзе: Тимура, погибшего на фронте в 1942 году, и Татьяну. Кроме того, в 1918 году супруги усыновили мальчика Петра, который впоследствии стал известным конструктором и дослужился до звания генерал-лейтенанта. От него у пары было 2 внуков — Владимир и Клим.

Награды

Клим Ворошилов является кавалером практически всех высших наград СССР. В том числе он дважды получал звание Героя Советского Союза.

У него 8 орденов Ленина и 6 — Красного Знамени и множество других наград, в том числе иностранных государств. В частности, военачальник является героем МНР, кавалером Большого креста Финляндии, а также почетным гражданином турецкого города Измира.

Увековечивание памяти

Еще при жизни К. Е. Ворошилов стал наиболее прославляемым военным деятелем Гражданской войны, в честь которого слагали песни, назывались колхозы, корабли, заводы и т. д.

В его честь было названо несколько городов:

• Ворошиловград (Луганск) дважды переименовывался и вернул историческое название лишь в 1990 году.
• Ворошиловск (Алчевск). В этом городе маршал в молодости начинал свою трудовую и партийную деятельность.
• Ворошилов (Уссурийск, Приморский край).
• Ворошиловск (Ставрополь, с 1935-го по 1943 год).

Кроме того, его имя носили Хорошевский район столицы и центральный р-н города Донецка.

И по сей день улицы Ворошилова есть в десятках городов бывшего СССР. В их числе Горячий Ключ, Тольятти, Брест, Оренбург, Пенза, Ершов, Серпухов, Коростень, Ангарск, Воронеж, Хабаровск, Клинцы, Кемерово, Липецк, Рыбинск, Санкт-Петербург, Симферополь, Челябинск и Ижевск. В Ростове-на-Дону есть также Ворошиловский проспект.

Отдельного упоминания заслуживает для награждения наиболее метких стрелков, утвержденный в конце 1932 года и названный «Ворошиловский стрелок». По воспоминаниям людей, чья молодость пришлась на предвоенные годы, носить его было престижно, и молодежь стремилась обязательно удостоиться такого значка.

В честь Клима Ефремовича была также названа серия танков КВ, выпускаемых на Путиловском заводе, а в 1941-1992 годах его имя носила Военная академия Генштаба Вооруженных Сил СССР.

Памятник Клименту Ворошилову установлен на его могиле. А еще в Москве на доме № 3 по Романову переулку есть оповещающая об этом мемориальная плита.

Теперь вам известны некоторые факты биографии известного советского военачальника и партийного деятеля Клима Ефремовича Ворошилова. Прекрасный семьянин и большой патриот своей Родины, он, тем не менее, в годы сталинских репрессий послал на смерть несколько тысяч человек, большинство из которых не были повинны в том, за что их обвинили и проговорили к расстрелу.

В ДВИЖЕНИИ:

РУССКИЕ ЕВРЕИ-ЭМИГРАНТЫ

В 1930-е – НАЧАЛЕ 1940-х ГОДОВ

Весной 1933 года численность русских эмигрантов в Берлине снизилась до 10 тысяч человек904. Нам неизвестно, сколько среди них было русских евреев, так же как неизвестна общая численность русских евреев, находившихся в тот момент в Германии. Если предположить, что пропорции 1925 года сохранялись, то речь, видимо, может идти о нескольких тысячах человек. Ясно одно: они должны были покинуть Германию «в первых рядах». Или, во всяком случае, стремиться уехать из страны, к власти в которой пришла партия, открыто исповедовавшая антисемитизм. В тот момент мало кто мог представить, сколь далеко готовы зайти нацисты в своей борьбе с «мировым еврейством», однако в направленности их политики сомневаться не приходилось. Что подтвердили последовавшие очень скоро меры, направленные на ограничение – поначалу! – участия евреев в экономической, политической и культурной жизни страны.

Для евреев – выходцев из России начинается новый период скитаний по миру, вторая, а то и третья эмиграция. В то же время, как мы показали в предыдущей главе, далеко не все сумели (или захотели) уехать из Германии сразу после прихода Гитлера к власти. «Еврейская жизнь» не прекращалась в Германии вплоть до конца 1930-х – начала 1940-х годов. История русско-еврейской эмиграции в 1930-е годы изучена, на наш взгляд, явно недостаточно. Между тем это был чрезвычайно важный период: «кочевье», завершившееся в начале 1940-х годов возникновением новой «столицы» русско-еврейской эмиграции – Нью-Йорка, сменившего в этом качестве Берлин и Париж; канун Катастрофы, в которой погибли тысячи евреев-эмигрантов, бежавших некогда от большевиков. Как сложились судьбы всех евреев-эмигрантов, мы, увы, вряд ли когда-нибудь установим. Однако сохранившиеся источники позволяют проследить судьбы и размышления некоторых русских евреев, принадлежавших к интеллектуальной и профессиональной элите русского зарубежья, в конце 1930-х – начале 1940-х годов, накануне и во время величайшего катаклизма в истории Европы ХХ века. Как они жили, о чем думали, как оценивали ситуацию в Европе, позволяет проследить в значительной степени все тот же уникальный источник – обширная переписка А.А. Гольденвейзера с его друзьями и коллегами за 1938 – 1941 годы.

По прибытии в США Гольденвейзер обосновался в Вашингтоне, затем перебрался в Нью-Йорк. Несмотря на интенсивную работу по самообразованию и усилиям интегрироваться в новую для него жизнь, он находил время для поддержания активной переписки с Европой. Точнее, со своими друзьями, коллегами и клиентами. Душой он был по-прежнему там, в Старом Свете. Среди его корреспондентов – М.А. Алданов, И.В. Гессен, О.О. Грузенберг, Я.Л. Тейтель, Б.Л. Гершун, М.Л. Кантор, Л.М. Зайцев, В.В. Набоков, Г.А. Ландау, Б.И. Элькин. Нетрудно заметить, что это преимущественно юристы, общественные деятели, литераторы. В общем, интеллектуальная и профессиональная элита русской и русско-еврейской эмиграции. Большинство его корреспондентов – бывшие берлинцы, вынужденные, как и он, покинуть Германию. Все они находились в движении – из Германии во Францию, в Бельгию, Латвию, оттуда в Ирландию, Великобританию, Португалию, потом в США. Некоторые двигались на запад, другим предстояло отправиться на восток. Одни нашли убежище за океаном, другие закончили свою жизнь в нацистских лагерях смерти, некоторые – в ГУЛАГе.

Обширная переписка Гольденвейзера позволяет нам составить представление о жизни и размышлениях этих людей накануне Катастрофы. Катастрофы европейского еврейства и катастрофы европейской цивилизации. Письма позволяют судить о быте, размышлениях, представлениях, заблуждениях этих людей. А поскольку все они были наделены умом и талантом, эта переписка, на наш взгляд, заслуживает публикации в полном объеме.

Обосновавшись в США, Гольденвейзер продолжил сотрудничество в рижской газете «Сегодня»905. Уже в начале января 1938 года редактор газеты М.С. Мильруд информировал его о том, какие темы интересуют газету, и снабдил Гольденвейзера (по его просьбе) рекомендательным письмом к латвийскому посланнику в Вашингтоне Альфреду Бильману. Посланника Мильруд характеризовал как прекрасного журналиста, который всегда сможет подсказать, что интересует публику в Латвии. Самого редактора интересовало отношение американского общественного мнения к вопросу о вступлении США в будущую войну, а также все, что касалось балтийских государств. Гольденвейзер оперативно откликнулся на сигнал о продолжении сотрудничества. На письме содержится его карандашная пометка от 26 января: «Послал статью “Американская журналистка о трагедии беженства”»906.

Статья была опубликована. Журналисткой, статью которой комментировал Гольденвейзер, была Дороти Томпсон, жена нобелевского лауреата по литературе Синклера Льюиса. Но Дороти Томпсон была не только женой своего мужа: она была чрезвычайно популярной журналисткой, статьи которой перепечатывали сотни американских газет. Томпсон, известная своими антинацистскими взглядами и, что более существенно, антинацистскими публикациями, стала первой журналисткой, высланной из Германии в 1934 году907. Томпсон старалась привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, «устыдить» своих сограждан, пробить кору равнодушия. «Мне кажется, – писала Томпсон, – что мы весьма озабочены тем, как бы беречь свое спокойствие, не давая воли своей чувствительности. Мы подавляем наше воображение, вместо того, чтобы им пользоваться. Мы очень боимся, что ежедневные известия о бедствиях, постигающих миллионы людей, могут повергнуть нас в дурное настроение. Между тем, вопрос об их спасении хотя и труден, но не неразрешим. Печально, что громадность задачи парализует волю к ее разрешению, вместо того, чтобы укреплять и усиливать эту волю»908.

Собственно, целью статьи Томпсон было не только привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, пробудить их совесть, но и обратить внимание на недопустимость намеченной ликвидации Нансеновского комитета в то время, когда в мире насчитывалось около 4 миллионов беженцев и политических эмигрантов. Это – «целая нация бездомных, хотя в ее состав входят представители различных наций». Томпсон считала, что Соединенные Штаты должны делегировать в Нансеновский комитет своего представителя, и даже выдвигала конкретную кандидатуру, по-видимому, без его ведома – знаменитого летчика и всеобщего любимца Чарльза Линдберга. Тем более что тот перенес личное горе – похищение и убийство сына – и был вынужден временно покинуть родину. Добавим от себя, что ни Томпсон, ни сочувственно излагавший ее мысли Гольденвейзер, видимо, не подозревали о нацистских симпатиях мировой знаменитости.

Гольденвейзер счел, что идея «втянуть» Соединенные Штаты в дело помощи беженцам «чрезвычайно умна и, быть может, не лишена шансов на реальное осуществление». Тем паче что денежная помощь беженцам в послевоенную эпоху производилась в основном за счет Америки. «Так что интерес и сочувствие в Америке есть, – заключал Гольденвейзер. – Вопрос в том, как получше использовать этот интерес и все те “неограниченные возможности”, которыми все еще обладает Америка»909.

Оптимизм, который чувствуется в этой статье Гольденвейзера, оказался преждевременным. Несмотря на то что Соединенные Штаты сделали больше, чем любая другая страна в деле помощи беженцам, это было очень далеко от их возможностей и лишь в ничтожной степени помогло разрешить проблемы беженцев, для которых – чего еще, правда, не могли представить самые закоренелые пессимисты в январе 1938 года – вопрос об убежище за океаном был вопросом жизни и смерти. В настроениях американцев все еще господствовал изоляционизм, и даже статьи Дороти Томпсон, признанной в следующем году одной из двух самых влиятельных женщин Америки (другой была первая леди страны Элеонора Рузвельт), не могли пробить кору равнодушия к европейским делам. Окончательно «разбудили» американцев не статьи, а взрывы бомб в Перл-Харборе. Но до этого было еще далеко.

Оптимизм Гольденвейзера быстро иссяк, и уже в апреле 1938 года он более чем скептически оценивал перспективы вмешательства американцев в европейские дела: «Здесь относятся к жертвам гитлеризма с симпатией и менее опасливо, чем в европейских странах, – писал он И.В. Гессену. – Но Европа и все европейские дела для американцев – нечто хотя и не безразличное, но совершенно постороннее. Поэтому всякие “акции” в пользу беженцев возможны здесь, пока соблюдена эта дистанцированность. В тот момент, когда с какой-либо стороны будет затронут национальный эгоизм американского обывателя, все это полетит вверх тормашками и может разбушевать[ся] самая звериная ксенофобия»910.

Гольденвейзер – благо он еще не слишком «врос» в американскую жизнь и время ему это позволяло – и далее продолжал посылать статьи в «Сегодня». Правда, теперь гонорары, в отличие от берлинских лет, трудно было счесть источником дохода. Благодаря Мильруда за аккуратную присылку номеров газеты с его статьями и «гонорарных чеков», Гольденвейзер замечал: «От литературных заработков по европейским ставкам здесь не разбогатеешь; например, билет на представление, которое я сегодня описываю, стоил мне 2,75 долл. (лучшее место стоит даже 4,40 долл.). Не сочтите это, пожалуйста, за выражение какой-либо претензии. Я знаю, что каждая газета имеет свой бюджет, да и не смотрю на свои писания как на источник заработка»911.

Чем же были для него «писания»? Возможностью «влиять»? Вряд ли. Скорее многолетней привычкой и, я бы сказал, рефлексом «просветительства». Впрочем, и гонорары, более чем скромные по американским меркам, были для не имевшего регулярного заработка Гольденвейзера не лишними.

Кроме «Сегодня» Гольденвейзер печатался в наиболее распространенной и респектабельной газете русского зарубежья – парижских «Последних новостях». Нетрудно заметить, что его статьи посвящены преимущественно проблеме, в наибольшей степени волновавшей русских эмигрантов, – проблеме беженцев, каковыми они, собственно, и являлись, и возможности для эмигрантов получить убежище в США. В связи с этим проблемы внутренней американской политики вызывали у русских эмигрантов самый живой интерес. Ибо отношение к эмиграции было одним из краеугольных камней американской внутренней политики. Так, весной и летом 1938 года в «Последних новостях» были напечатаны следующие корреспонденции Гольденвейзера: «Изоляция от войны» (24 мая), «Открыть ли двери беженцам?» (30 июня), «Америка готовится к выборам» (17 августа). Основные вопросы, которые волновали автора и многих европейцев, сводились к тому, будут ли США по-прежнему придерживаться политики изоляционизма и невмешательства в европейские дела и каким образом будут решаться вопросы о квотах на право иммиграции. Можно не боясь ошибиться утверждать, что в переписке русских эмигрантов в Европе и США наиболее употребительными словами во второй половине 1930-х годов были «квота», «виза» и «аффидевит».

Первые полгода пребывания в Америке Гольденвейзер работал над завершением исследования о положении беженцев в Европе, которое он делал для лондонского Королевского института по иностранным делам. Исследование Гольденвейзера охватывало 22 страны (20 европейских, а также Турцию и Египет). Работа была написана по-немецки. Объем ее составил около 400 машинописных страниц. Не видя особых перспектив для получения статуса адвоката и, соответственно, юридической практики в США, Гольденвейзер всерьез подумывал о том, чтобы заняться наукой. Однако перспективы и здесь были туманны, в особенности учитывая его пока еще ограниченное владение английским языком912.

После семи месяцев пребывания в США Гольденвейзер делился своим первоначальным американским опытом и надеждами на будущее (впрочем, не слишком радужными) с Георгием Гурвичем, известным социологом, сделавшим более чем успешную академическую карьеру во Франции. Судя по переписке, они были довольно близки в берлинский период жизни Гурвича. Будущее светило французской (да и мировой) социологии, прежде чем обосноваться во Франции, немало «гастролировал» по различным научным и учебным заведениям разных стран.

«Мы приехали на Рождество, – сообщал Гольденвейзер Гурвичу. – Провели неделю в Нью-Йорке, затем приехали в Вашингтон, где прожили до 8 июля. Я в промежутке два раза ездил в Нью-Йорк. Последние три недели живем на даче: воспользовались свободой “меблированных жильцов”, ликвидировали свою вашингтонскую квартирку и сбежали от невыносимой духоты, которая царит там летом. Здесь живем в “коттедже”, Евгения Львовна хозяйничает, получаем продукты от соседей-фермеров. Останемся здесь до конца августа, затем вернемся в Вашингтон, а на зиму, вероятно, переедем в Нью-Йорк»913.

К лету подготовку докладов для Королевского института он завершил (надежды издать книгу оказались несбыточными) и пытался получить научную работу при каком-нибудь фонде или институте, однако тоже безуспешно.

«Я не теряю надежду в конце концов получить возможность работать, но дело это затяжное, а средств выждать нет, – не слишком оптимистично писал он своему благополучному приятелю. – Поэтому настроение у нас неважное. Впрочем, так и полагается свежеприбывшим иммигрантам. Я весьма ощущаю дефекты своей подготовки: в результате разбросанной деятельности в течение 16-ти лет в Берлине, я чувствую себя в данную минуту разносторонним дилетантом. Чтобы стать настоящим работником, мне нужна возможность сосредоточиться и заниматься, не спеша. Можно ли рассчитывать на столь благоприятную обстановку? Сюда понаехало достаточно первостатейных специалистов по всем специальностям, да и сами американцы отнюдь не страдают от недостатка интеллигентных сил… По всем видимостям, мои шансы невелики и нужна большая удача, чтобы вышло что-либо путное. Но я все же надеюсь, что не пропаду»914.

Как бы туго ни приходилось на первых порах в Америке Гольденвейзеру, это были, конечно, мелочи по сравнению с проблемами, с которыми сталкивались его друзья и коллеги, перебравшиеся из Германии в другие страны. Даже в сравнительно благополучную на первый взгляд Францию.

«Как Вам должны казаться теперь далекими наши европейские дела! Рад за Вас, что вы из этой трясины выбрались. По-моему, еще немало пройдет времени, пока здесь наладятся дела. Еще много волнений и потрясений придется пережить европейцам», – пророчески писал из Парижа в мае 1938 года Б.Л. Гершун915. Впрочем, чтобы предсказать европейцам потрясения, не надо было быть пророком.

Уехавшим во Францию «берлинцам» приходилось не слишком сладко: там началась «чистка» среди иностранцев, и, по свидетельству И.В. Гессена, «отношение к ним заметно ухудшилось». «А против евреев ведется усиленная агитация: на улицах, в вагонах метро расклеиваются “папийон” с враждебными призывами, и на домах можно встретить объявления, что евреям квартиры не сдаются»916. Более всего Гессен был озабочен получением рабочей карточки младшим сыном, что затягивалось и не давало тому возможности устроиться. Сам Гессен «через пень колоду» работал над вторым томом своих воспоминаний и интересовался, не знает ли Гольденвейзер богатых соотечественников в Америке, которые купили бы первый том его мемуаров за 4 – 5 долларов917. Видимо, дела бывшего редактора «Руля» обстояли не блестяще.

Гольденвейзер не видел перспектив широкого распространения книги Гессена в США: «Русской колонии в самом Вашингтоне почти не существует. Кроме Марголина и Войтинских, мы никого из русских не встречали. В Нью-Йорке и других больших городах (напр., в Чикаго и Детройте) есть порядочно русских… распространение Вашей книги я буду иметь в виду, но, как я уже упомянул, мы здесь совсем не встречаемся с русскими»918.

В марте 1938 года из Берлина в Париж перебрался С.Л. Франк с семьей919. Его православное вероисповедание никак не помогло ему в нацистской Германии. Приехал нелегально в Париж И.А. Британ, так и не сумевший получить французскую визу920.

В начале 1939 года Гольденвейзер получил письмо от Григория Ландау, сообщавшего среди прочего подробности своего спешного отъезда из Берлина: «…получил распоряжение о выезде в три дня – под угрозой концентрационного лагеря и пр.». Ландау удалось добиться двухнедельной отсрочки, «а тем временем пришла спасительная виза из Риги, что было особой удачей». Ландау не мог предполагать, что эта удача обернется лагерем – правда, советским. И пока что радовался доброжелательному отношению «многих местных людей», хотя и сетовал, что «это второе бегство от наци – после исходного бегства от большевиков – было уже излишней роскошью», и жаловался: «Тяжело ощущение соседства с востока большевиков, а с запада – наци»921.

В письме – без чего не обходилось практически ни одно письмо к Гольденвейзеру из Европы – содержалась просьба: на сей раз не о возможности перебраться за океан, а о перспективах перевода и публикации в США рукописей Ландау. Одна, уже давно лежавшая в столе, называлась «Типология свобод», другая была посвящена «основным вопросам» большевизма.

Гольденвейзер оперативно отправил Ландау ответ – на трех машинописных страницах через один интервал! Он писал и об особенностях американской политики, и об особенностях газетно-журнальной индустрии, практически исключавшей для Ландау возможность сотрудничества в каком-либо американском издании, и о состоянии и запросах книжного рынка. «Думаю, что для всякой заслуживающей внимания работы здесь можно найти возможность публикации», – как будто оптимистично писал Гольденвейзер. Однако тут же давал пояснение, фактически сводившее это утверждение на нет: «Я опасаюсь, однако, что Ваш слог и стиль был бы признан в Америке “highbrow”, т.е. слишком “образованным”. Здесь пишут по-простецки, как впрочем пишут и в Англии. Во всяком случае, Вам нужно было бы иметь переводчика, который умел бы приспособить Ваш, воспитанный на германской научной и философской литературе, язык ко вкусам и привычкам англосаксонских читателей»922.

Тем не менее Гольденвейзер брался прощупать почву через своего брата-профессора в Гуверовской военной библиотеке (так тогда назывался Гуверовский архив) на предмет возможного спонсирования издания. Именно Гуверовская военная библиотека финансировала американское издание воспоминаний И.В. Гессена, что и вдохновило Ландау на поиск издателя за океаном. Проблема, однако, была в том, что библиотека поддерживала издания и приобретала рукописи, содержавшие исторические материалы, а не историософские труды. Так что идея об издании в США работ Ландау умерла, едва родившись. Очевидно, рукописи его трудов сгинули впоследствии где-то в недрах советских спецслужб.

Радуясь тому, что Ландау удалось выбраться из нацистской Германии, Гольденвейзер замечал: «с индивидуальной катастрофой всегда легче бороться, чем с коллективной, и положение всех, застрявших в Германии до настоящего момента, стало уже совершенно невыносимым»923.

Вопросы о возможности эмигрировать в США, так же как и просьбы помочь с получением виз и аффидевитов, стали поступать Гольденвейзеру в первые же недели его пребывания в Америке: «Очень интересовало бы меня узнать о Ваших разговорах с представителями Гиас (так!), свидание с которыми, судя по Вашему письму, тем временем, очевидно, состоялось, – писал в начале февраля 1938 года из Берлина Я.Г. Фрумкин. – Ежедневно приходится сталкиваться с людьми, рвущимися в Соединенные Штаты, имеющими все шансы там устроиться и не могущими попасть туда из-за невозможности получить аффидавит вообще или от лица достаточно богатого. Лица эти, несомненно, не пали бы в тягость государству, и, в сущности говоря, выдача аффидавита за них не подвергает выдающего сколько-нибудь серьезному риску… Но, в особенности, когда речь идет о нансенистах или бесподданных, это все чрезвычайно трудно. Кроме Уругвая, для очень небольшой категории Австралии и для людей с некоторыми средствами – Аргентины, сейчас вообще никуда попасть нельзя, а попасть в одну из этих стран так приблизительно легко, как выиграть в лотерею…»924

Оба корреспондента еще не знали, что в «лотерею» разыгрывается жизнь.

Бывшие берлинцы пристально следили за происходящим в Германии. Гершун, упоминая об изменении германских законов, иронически замечал: «…там идет усердный пересмотр гражданских законов: искоренение либеральных иудо-масонских правовых идей»925.

Гольденвейзер, несомненно, был близок с Гершуном, вполне ему доверял и поэтому мог позволить себе высказать в частной переписке достаточно еретические мысли. Он как будто не слишком верил в ужасы, которые рассказывались в газетах о положении евреев в нацистской Германии. Точнее, он, уехавший из страны в декабре 1937 года, видимо, не мог себе представить, что экстремизм нацистского режима растет столь стремительно. «За европейскими делами слежу по газетам, которые держат в непрерывном напряжении и тревоге, – писал он Гершуну в августе 1938 года. – Весь мир в положении “неустойчивого равновесия” и каждую минуту может грохнуться. Со всех сторон страсти, нетерпимость и отсутствие положительной программы. Я не согласен с вами, что газеты не преувеличивают в своих сообщениях из Германии. То, что там происходит, достаточно мерзко, но сообщения, печатаемые из дня в день хотя бы “Посл[едними] Нов[остями]”, состоят по крайней мере в 25 % из пошлых репортерских выдумок. Надлежащей информации даже о русской колонии в Берлине не дается, зато сообщается о том, как у евреев “попросту забирают” имущество и как из концентрационных лагерей (где заключенные неизменно работают в каменоломнях) родные получают наложенным платежом урны с пеплом, и т.п. Да и редакционные статьи по германским, испанским и японским вопросам дышат пристрастием. Читая эти статьи, мне всегда кажется, что я вижу перед собой А.М. Кулишера, с его жестикуляцией и пеной у рта. Он превратился в какого-то анти-Гитлера и мыслит о немцах приблизительно тем же методом, каким Гитлер мыслит о евреях. Немцы для него “расовые предатели”, они во времена австрийского владычества “испортили итальянскую расу” и т.д. Так и чувствуется, что дай таким господам возможность, они бы с наслаждением побросали бомбы над Берлином, а затем заключили бы новый Версальский мир, – который неизбежно через 20 лет привел бы к появлению нового Гитлера»926.

Реагируя на высказывания их общего приятеля и коллеги Б.И. Элькина, также сменившего Берлин на Париж и не скрывавшего своей германофобии, Гольденвейзер замечал:

Я боюсь прогневить Бориса Исааковича, но имею дерзость думать, что для человечества было бы лучше, если бы Соед[иненные] Штаты не вмешались в мировую войну, и если бы мир был заключен в 1917 году на началах ничьей в отношении Запада и с присоединением к Германии, в форме держав под ее протекторатом, Польши и рандштатов. Думаю, что Германия все равно демократизировала бы свой внутренней строй, а будучи «насыщенной» она бы перестала быть угрозой миру. Смешно, когда Англия и Франция со своими колониальными империями упрекают немцев в преступном стремлении к мировой гегемонии.

А нынешнее положение в центральной Европе закончится либо дипломатической победой Германии, либо всеобщей войной, которая неминуемо должна повести к всеобщему поражению, обнищанию и вырождению.

Если бы А.М. Кулишер знал, что я пишу такие еретические вещи, то он бы меня собственноручно четвертовал. Но, слава Богу, между нами океан, так что географическое положение защищает меня от его гнева927.

Нетрудно заметить, что это – «мюнхенская» психология. В то же время нельзя отказать Гольденвейзеру в проницательности в оценке ближайших перспектив Европы. Вот только сбылись оба его прогноза – и о дипломатической победе Германии, и о войне. Дипломатическая победа Германии, получившей по мюнхенскому соглашению Судетскую область, оказалась не альтернативой, а ступенькой к войне. Сомнения Гольденвейзера в точности газетных репортажей о нацистском терроре (при том что какие-то детали в самом деле могли «не иметь места» в действительности) были в целом напрасными: до «хрустальной ночи» оставалось три месяца, до начала мировой войны – чуть больше года. «Бомбы над Берлином», казавшиеся Гольденвейзеру проявлением оголтелости его сверстника Кулишера (погибшего через четыре года в нацистском концлагере), оказались на самом деле единственным лекарством против коричневой заразы.

Александр Михайлович Кулишер (1890 – 1942), по поводу которого иронизировал Гольденвейзер, правовед, социолог и историк, сотрудник «Последних новостей», кадет и сионист, по словам Дон-Аминадо «талантливый и неуравновешенный петербургский доцент», был известен также под прозвищем «сумасшедший мулла». «Сумасшедший мулла, – писал все тот же ядовитый Дон-Аминадо, – был человеком в высоком смысле образованным, написал немало объемистых томов по социологии, государствоведению и философии истории. Но, как говорили многочисленные завистники и недоброжелатели, был он не столько историк, сколько истерик… Конец его был страшен: во время немецкого владычества, за какую-то провинность, а может быть и просто нелепость, сумасшедшего муллу забили лагерной плетью, и забили насмерть»928.

Гольденвейзер не встретил никакого понимания и у рассудительного и скептичного Гершуна. Более того, тот был настроен не менее радикально, нежели Элькин или Кулишер: «По поводу “Последних Новостей”. Из того, что рассказывают приезжающие “оттуда”… видно, что действительность куда более мерзка, чем Вы думаете, и чем изображают “П[оследние] Н[овости]”»929.

Газеты сообщали о принятии административных и законодательных актов, касающихся ограничения прав евреев. «Но я и другие имеют сведения о практическом применении этих мер и других, никакими актами не предписанных», – писал Гершун. Он приводил в качестве примера случай с одним евреем-предпринимателем, который предпочел немедленно уехать в Париж (благо и у него, и у жены были французские визы), когда нацисты начали у него выяснять, является ли его дело «арийским», что означало прелюдию к захвату бизнеса и, вполне вероятно, к преследованию его владельца. Поскольку предприниматель получил одновременно вызов в полицию, куда ему предложили явиться с женой и принести паспорта, то он, «понимая лицемерный язык этих негодяев, предпочел в тот же вечер сесть в поезд и приехать с женой в Париж, чтобы никогда при этом режиме не вернуться в Германию. И таких историй сколько угодно», – заключал Гершун. Однако далеко не все из них заканчивались сравнительно благополучно. Ибо потеря имущества или значительной его части, как показало близкое будущее (и как показывало настоящее), была малой бедой.

У знакомых Гершуна арестовали свояченицу, вдову, немолодую женщину-врача, и увезли в гестапо. «Через два дня рано утром сообщили по телефону, что она лишила себя жизни в камере, и просили забрать тело. Ужас в том, что, когда арестовали женщину, ни она, ни ее родные не смели [выделено Гершуном. – О.Б .] спросить, в чем дело, и до сих пор не знают, за что она погибла»930.

Общая знакомая Гершуна и Гольденвейзера, бывшая проездом в Берлине, стала свидетелем еврейского погрома. Евреев еще не убивали, но избивали на улицах, при полном попустительстве полиции.

Наша знакомая сама видела на Курфюрстендамм, как группы молодежи красками писали Jude, Itzik и т.п. на еврейских магазинах. От моего клиента я знаю, что затем самих евреев заставляли смывать эти надписи (после возмущения в европейской прессе).

А то, что происходит в Австрии? Неужели всего этого мало, чтобы стать анти-Гитлером? Газеты слишком мало и бледно пишут о том, что происходит. Я бы мог Вам исписать целую тетрадь. С каждым годом положение евреев становится в Германии все более и более ужасным. И куда бежать? Ведь теперь из Германии не выпускают! И никуда не впускают. Никто не спорит, что для Германии Гитлер во внешнеполитическом отношении сделал очень многое, и пусть немцы его за это обожают. Но если еврей или культурный европеец становится анти-Гитлером, то это совершенно нормально. О том, что Версальский мир был ошибкой, тоже мало кто спорит. Быть может, стоило расчленить Германию и вернуть ее в то состояние, в котором она была в 18-м столетии, балканизировать ее. Прошло бы еще столетие, пока она бы опять сконцентрировалась в один организм, а пока Европа пользовалась бы миром. Впрочем, загадывать трудно, что было бы, если бы… И теперешние успехи Гитлера – большие ошибки Франции и Англии931.

Позднее Гершун писал о Париже в дни чехословацкого (мюнхенского) кризиса:

Париж в эти дни опустел. В доме, где мы жили, остались только некоторые мужчины и прислуга. На улице видны были такси и частные автомобили, нагруженные людьми и вещами: все бежало из Парижа. Деловая жизнь остановилась. Картина незабываемая: предвкушение будущей войны. Мобилизация проходила здесь – в Париже – не особенно гладко. Люди оставались кое-где по три дня без крова и пищи. И вдруг… мир. Истерическая радость населения, считавшего войну неизбежной, в сущности начавшейся – благословения, посылаемые Чемберлену, который на несколько дней стал героем. Затем… похмелье. Сознание, что и Франция, и Англия и главным образом Чехословакия стали жертвами блефа и шантажа. И радость омрачилась сознанием стыда и обиды. Теперь Франция не поддастся блефу, вооружается вовсю, но к войне еще далеко не готова. Политика Чемберлена была, конечно, мудра, но есть моменты, когда ум ценнее мудрости. Во Франции молодежь была за войну… А победителем вышел Гитлер, воссоздатель Великой Германии, и это так, как бы англичане и французы ни кусали бы себе пальцы.

А то, что теперь рассказывают беженцы из Германии и Австрии, так ужасно, так невероятно, что не допускаешь мысли, что это возможно. Французские газеты все это замалчивают: роман или [слово нрзб.] флирт с Германией. Английские газеты и общественное мнение не стесняясь резко высказывают свое возмущение. Шахт натолкнулся в Лондоне на такое презрение, какого не ожидал. Чемберлен отказался его принять.

Вот Вам бледная картина тех переживаний, которые нам выпали и выпадают на долю. И каждый день приносит какую-нибудь новую гадость с той стороны Рейна932.

Знаменитый адвокат Оскар Грузенберг относительно европейских лидеров был настроен не менее критически, чем Гершун. Он писал Гольденвейзеру из Ниццы:

Как хорошо, что Вы порвали с Европою! Здесь все обнелепилось и охвачено параличом воли, которыми отлично пользуется незанумерованный в списках судимости убийца Гитлер. Когда «дядька Савельич» убеждает Гринева «поцеловать ручку у злодея» (Пугачева), он все же, добавляет: «поцелуй и плюнь!» А тут все целуют взапуски, и никто не сплевывает… Непритязательны стали руководители мировой политики. Ходить за примерами недалеко: гордый лорд едет в стан разбойников молить о мире всего мира, а такой умница, как Рузвельт, шлет пастырское послание: «чада мои! Облобызайте друг друга, а я за благонравие открою всем кредит золотом».

А Гитлер в ответ: «я конфеток не клюю, не люблю я чаю, – в поле мошек я ловлю, зернышки сбираю».

А между тем, стоило бы Рузвельту заговорить грудным голосом «к чорту splendid isolation933! Если разгорится мировой пожар, Америке, все равно, не избежать участия в побоище; я заявляю, что становлюсь на сторону демократий всей нашей мощью». Такой язык для Гитлера понятнее всякого другого, а оробевшим народам он вернул бы мужество934.

«Оробевшие народы» в лице Невилла Чемберлена и Жоржа Даладье, однако же, через три дня подписали в Мюнхене соглашение с Гитлером, которое, по их мнению, должно было умиротворить фюрера и предотвратить войну. Это был один из крупнейших просчетов в мировой истории.

Через одиннадцать месяцев началась война.

Гольденвейзера волновало, что происходит во Франции, что с его друзьями, родственниками, коллегами. Война войной, но почта работает, и связь пока не нарушена. «Как Вам живется посреди происшедших катастроф?» – спрашивает он друга и коллегу Михаила Львовича Кантора, обосновавшегося в Виши. И сетует: «Как невыразимо ужасно, что всем приходится опять перестраиваться и начинать жизнь сначала, да еще в таких неблагоприятных условиях. Нужно только надеяться, что здоровый и богато одаренный французский народ скоро найдет себя и наладит новую жизнь, в которой будет место и для сжившихся с ним гостей»935.

Вскоре часть «богато одаренного» народа с энтузиазмом примет участие в преследовании евреев, как «своих», так и эмигрантов, а слово «депортация» – эвфемизм уничтожения – станет обиходным. Но этого все еще не представляют не только успевшие перебраться за океан, но и живущие (пока живущие!) в «прекрасной Франции».

В этом же письме – драгоценные сведения о первых «шагах» на американской почве человека, чье творчество уже оправдывало существование русской эмиграции: «Здесь находится Сирин с семьей. Они были у нас. Хотя он прекрасно знает английский, но пока еще не мог сговориться с издательствами, которые пытаются диктовать автору размер, тему и даже содержание его произведений. С Сириным этот номер не может пройти»936.

Более всего Гольденвейзера, как и многих других, беспокоила судьба евреев в оккупированной нацистами Польше: «Есть ли какая-либо возможность снестись с Варшавой и узнать о судьбе людей, там живущих (или живших)? – спрашивал он Фрумкина. – У нас в Варшаве и других польских городах есть много близких людей, и мы в большой тревоге за их судьбу»937. Однако из Польши, вскоре ставшей страной гетто, а затем и лагерей смерти, несмотря на отдельные исключения, выбраться было практически невозможно.

В январе 1939 года старый приятель, бывший глава Нансеновского офиса в Берлине Е.А. Фальковский писал из Парижа: «Да, – и в Париже все кишит старыми знакомыми из Берлина, а в Консульстве ежедневно кишит отъезжающими в Америку… доколе же, Господи? Опасаюсь, что сия тяга и из Германии и из Франции est bien fond?e, но сам уж никуда не тронусь, и часто переживаю ночные ощущения чувство зайца, – сидит заяц под кустом, смерти ждет»938.

Однако не все «сидели под кустом». Несмотря на различные препятствия и ограничения, в США продолжали прибывать эмигранты. За две недели в конце ноября – начале декабря 1939 года приехали 3500 эмигрантов из Германии, «особенно много» приехало из Латвии. Очевидно, что рост эмиграции из прибалтийских государств был связан с другой угрозой: введением частей Красной армии на их территорию (хотя и по согласованию с правительствами соответствующих стран), что было ясным сигналом приближающейся советизации региона. Этим объяснялась и метаморфоза, происшедшая с газетой «Сегодня». Не всем прибывшим удавалось сойти на американский берег без проблем. Так, Гольденвейзеру пришлось ездить в Вашингтон и отстаивать в апелляционной инстанции при Министерстве труда интересы «одного виленского врача», застрявшего в эмигрантском «чистилище» – на острове Эллис-Айленд939.

Жизнь в Америке разительно отличалась от европейской и продолжала поражать даже повидавшего американские виды Гольденвейзера:

Приезжали в США, разумеется, не только русские евреи. «Вы спрашиваете, есть ли у нас знакомые, – писал Гольденвейзер Я.Л. Тейтелю в начале 1939 года. – Боюсь, что становится слишком много. Каждую неделю появляется кто-нибудь новый. На днях объявилась, напр[имер], сестра моего товарища по гимназии Лопухина (сына прокурора Киевской Суд[ебной]Палаты). Она замужем за кн. Трубецким – сыном московского предводителя дворянства Петра Ник[олаевича] Трубецкого. Ни в Киеве, ни в Париже я с ней не встречался, а здесь она пожелала познакомиться с товарищем брата (он расстрелян большевиками), была у нас и пригласила к себе (вернее, к живущей здесь дочери, Татищевой, у которой она гостит). Очень милая дама. И Лопухины, и Трубецкие (сын Евг[ения] Ник[олаевича] Трубецкого также был моим товарищем) – подлинные представители лучшей русской аристократии, из среды которой вышли декабристы и их жены, воспетые Некрасовым»941.

«Дважды земляк» – по Киеву и по Берлину, однокашник по гимназии старшего брата Алексея Гольденвейзера, Александра, Лев Моисеевич Зайцев успел перебраться из Берлина в Брюссель до начала войны. Две недели спустя после нападения Германии на Польшу он задумался о дальнейшем маршруте:

Наша страна нейтральна – сегодня. Визави нашего дома городской плац, где обычно резвятся дети и занимаются спортом молодые люди. Сегодня приехала землечерпалка и начала рыть траншеи – пожалуй, возникнет убежище от воздушных сюрпризов. Рекомендуют также запасаться масками. Тут я решил – если на всем континенте – маски, то надо запасаться визой на такой континент, где еще масок не надо (?)942. Перед моим отъездом из Берлина, один знакомый врач, родом из Каменца, Иосиф Ефимович Шмидт, готовившийся к отъезду в Нью-Йорк, говорил мне, что в августе или сентябре он меня тоже туда «выпишет». Если Вам не трудно, справьтесь, пожалуйста, приехал ли он и если да, то как обстоит с возможностью осуществления «угрозы» о визе. Для Вашего «успокоения» – я предполагаю этой возможностью воспользоваться лишь в крайнем случае, правда, по нынешним временам этот крайний случай может наступить довольно скоро943.

Л.М. Зайцев как будто никогда не терял чувства юмора и присутствия духа. Весной следующего, 1940 года он писал, все еще из Брюсселя: «Слышали ли Вы что-нибудь о Шмидте (не черноморском, а каменец-подольском), которого ждал в Америке г. Нидельбом? Мне было бы приятно слышать, что он в числе прочих “жаргонавтов со Шнормандии944” благополучно причалил к американским берегам». Зайцев интересовался различными людьми и институциями в Америке, завершая свое письмо следующим пассажем: «Засыпал уже Вас вопросами, а вот неизбежен еще один: при каких обстоятельствах может до меня дойти Ваш ответ? Будем все же надеяться, что в этом лучшем из миров все всегда к наилучшему»945.

В Брюсселе, несмотря на сравнительно скромные масштабы русско-еврейской колонии, действовал еврейский клуб и, несмотря на войну (правда, пока не затронувшую Бельгию непосредственно), продолжалась культурная жизнь. Так, в апреле 1940 года в еврейском клубе был прочитан доклад о поэзии Саула Черниховского, собравший человек пятнадцать слушателей946.

Зайцев сообщал о настроениях своих родственников в Латвии, собравшихся уезжать в США: «Наши все еще сидят на месте и вопят о всяческого рода интервенциях. Сейчас задержка с номерами русской квоты, ожидаемыми из Риги. Надеюсь, что в скорости удастся и с этим препятствием справиться и что они в недалеком будущем уплывут в Новый Свет, усердно пополняемый старыми евреями. … Что нам принесет наступивший на днях “старорежимный” русский Новый год? Будет ли нам от него какой-нибудь толк? С тех пор, что мы с Вами не виделись, я потерял значительную долю моего, казалось, неизбывно-легкомысленного оптимизма»947. Родственники «вопили» об интервенциях не зря. В июне 1940 года Латвия вошла в состав СССР. Неизвестно, успели ли они уехать.

Сам Зайцев успел избежать встречи с германскими войсками, растоптавшими нейтралитет Бельгии; он уехал во Францию, армия которой вскоре также была разгромлена, и обосновался в свободной зоне на юге. В декабре 1940 года он писал Гольденвейзеру из Ниццы в своем «фирменном» ироничном стиле: «Занимаясь исследованиями в области исторических событий нового времени, я пришел к заключению, что 10 декабря Вам исполняется пятьдесят лет. Памятуя, что много, много лет тому назад Вы не упустили оказии, при аналогичном случае, напомнить мне о таком же возрасте, беру “реванш” и на сей раз шлю к Вашему приближающемуся полувековому юбилею мои сердечные приветствия и задушевные благопожелания»948.

Американскую визу Зайцев, благодаря хлопотам Гольденвейзера, получил ранней весной 1941 года949. А 3 октября того же года Гольденвейзер сообщал их общему знакомому Б.И. Элькину: «На днях появился на нашем горизонте Л.М. Зайцев – как всегда, невозмутимый и скептически настроенный»950.

Хлопоты о визах, об устройстве жизни и быта сопровождались обсуждением происходящего, оценками перспектив развития современного мира. Если бы эмигранты перестали обсуждать политические вопросы – они перестали бы быть политическими эмигрантами. И хотя эмигрантская «политика» была чаще всего платонической – в том смысле, что ни на что их рассуждения, заявления или протесты, как правило, не влияли, – все же они не переставали следить за тем, что происходило в Европе, и пытались понять, что будет происходить в России.

Весьма интересна оценка эмигрантами международного положения и перспектив, ожидающих Европу, в особенности Германию и Советский Союз. Гольденвейзер был сторонником скорейшего заключения мира, в чем не было особой оригинальности, но в отличие от большинства русско-еврейских эмигрантов не считал необходимым уничтожение гитлеризма силовым путем. «Победить гитлеризм насилием, т.е. тем же гитлеризмом, невозможно, – писал он в начале декабря 1939 года А.Д. Марголину, бывшему петлюровскому дипломату, в ответ на его записку о перспективах. – Я говорю это не по толстовству, а по совершенно трезвым и реальным соображениям, отчасти основанным на опыте прошлой войны и прошлого мира»951.

Гольденвейзер считал опасным лозунг «война до победного конца», ссылаясь на опыт франко-прусской (1870 – 1871) и Первой мировой войн (1914 – 1918). Франкфуртский мир (1871), так же как и Версальский (1919), несли в себе зерна будущей войны. В общем, это была вариация на тему высказывания Жоржа Клемансо о том, что победители всегда свою победу проигрывают. Правда, это не помешало автору приведенного афоризма сделать максимум возможного для ослабления и унижения Германии в Версале. Идеальным решением Гольденвейзеру казалось завершение войны «вничью» при посредничестве нейтральных государств, в чем он сходился с Марголиным. Соглашался он с Марголиным и в том, что «продолжение нынешней войны поведет лишь к усилению коммунизма».

Совершенно точными оказались прогнозы Марголина и Гольденвейзера относительно ближайших событий. Они были согласны в том, что Гитлер и Муссолини столкуются в разделе Балканских стран, а Сталин «не пошлет войска в глубину Балканского полуострова и удовлетворится участием в разделе Румынии». Любопытно, что Гольденвейзер считал «возвращение Бессарабии, Трансильвании и Добруджи прежним хозяевам… во всех отношениях желательным и оправданным. Эти области были присоединены к Румынии без тени основания – исключительно в награду за то, что она в 1916 году объявила Германии войну и была немедленно самым позорным образом разбита»952.

Не вдаваясь в подробности спора между Марголиным и Гольденвейзером, остановимся на некоторых наиболее интересных моментах. Во-первых, Гольденвейзер не верил в скорое крушение советского строя: «В России пока незаметно никаких признаков, которые давали бы основание ожидать этого. Ни опасного для режима напряжения, ни, тем менее, истощения ресурсов – материальных и нервных – там не видно. Сталин осторожен и беспринципен и, надо полагать, сумеет вовремя остановиться, если бы такие признаки начали обнаруживаться»953.

Во-вторых, Гольденвейзер не сочувствовал плану Марголина передать на рассмотрение будущей мирной конференции вопрос о национально-территориальном устройстве России. Согласно плану Марголина, конференция или специально уполномоченный ею орган («международный трибунал») должны были заслушать представителей народов России (т.е. Советского Союза) и принять соответствующие решения. «В переводе на язык трезвой действительности, – писал Гольденвейзер, принимавший участие в работе или наблюдавший работу международных организаций по беженскому вопросу и потому представлявший, какой характер может носить работа проектируемого «международного трибунала», – это значит, что более или менее самозваные делегаты от неопределенного количества этнических групп будут хватать за фалды влиятельных членов конференции, не имеющих ни малейшего представления о вопросе, и что решение будет принято под влиянием торговли, интриг и пристрастий. Национальный вопрос в России должен быть разрешен в порядке внутреннего сговора, а не состязательного процесса пред некомпетентным трибуналом, состоящим из иностранцев»954.

Из книги Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945 автора Деметр Карл

Глава 29 Евреи Рассмотрим, каким же на самом деле было отношение офицерского корпуса к людям другой национальности, и в особенности к евреям. В XIX веке такие вещи не были вопросом принципа ни для общественности в целом, ни для офицерского корпуса в частности. И только ближе

Из книги Вавилон [Расцвет и гибель города Чудес] автора Веллард Джеймс

Из книги Отражения автора Ступников Александр Юрьевич

Почему русские евреи поехали в израиль? Яков Кедми - личность легендарная и многосторонняя. Один из лучших сегодня аналитиков и знатоков израильско-российских отношений, Кедми, некогда носивший фамилию Казаков, еще в 1967 году, до начала Шестидневной войны, дважды пытался

Из книги Ленин во Франции автора Каганова Раиса Юльевна

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРОТИВ ОППОРТУНИЗМА В МЕЖДУНАРОДНОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ Ленин ценил заслуги II Интернационала в деле собирания сил и организации пролетариата, высоко оценивал, в частности, проявления международной пролетарской солидарности с первой русской революцией.

Из книги Афганская война Сталина. Битва за Центральную Азию автора Тихонов Юрий Николаевич

Документ № 1: Краткая справка о деятельности немцев в афганистане. 1930–1940 гг. СОВ. СЕКРЕТНОПроникновению немцев в Афганистане предшествовала их большая деятельность, направленная к созданию прочной экономической базы в Афганистане.В 1937 г. немцы представили афганцам

Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм Кеннет

Изнасилование, конец 1930-х годов Айса Порт Айса Порт осиротела, когда ей было семь лет, и ее воспитывал в Глазго жестокий и грубый дядя. Когда ей, преданному члену Молодежной коммунистической лиги, предложили работу в комитете Объединенного союза шахтеров, она отправилась

Из книги Фашистская Европа автора Шамбаров Валерий Евгеньевич

15. Русские эмигранты Повальные увлечения фашистскими идеями (а особенно внешней атрибутикой) не обошли и русских. Правда, в Советском Союзе создавать какие-либо партии, кроме коммунистической, было вредно для здоровья. А слова «фашист» и «фашистский» употреблялись в

Из книги Премия Оскар. Все звезды Голливуда автора Ричардс Тимоти

12. Русские эмигранты Впечатление от стремительного взлета Гитлера захватило и часть русских эмигрантов, особенно молодых. В идеалах «старой» России, которые пытались уберечь их родители, они разуверились. «Новая», коммунистическая, была их врагом. Спорили о «третьем

Из книги Русско-еврейский Берлин (1920-1941) автора Будницкий Олег Витальевич

10. Русские эмигранты Соратников Родзаевского из Российского фашистского союза чрезвычайно возмутило заключение пакта Молотова – Риббентропа. Они-то рассчитывали в союзе с немцами и японцами очистить Россию от коммунистов. Разумеется, и самим занять хорошее положение

Из книги Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии автора Блэк Моника

Глава 3: Актеры 50–80 годов Берт Ланкастер Знаменитый американский актер Берт Ланкастер (1913–1994) был четвертым ребенком в семье. Его отец работал на почте в Нью-Йорке. Берт рос спортивным парнем, даже поступил в спортивный колледж, но был отчислен, после чего стал работать

Из книги Острова утопии [Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940-1980-е)] автора Коллектив авторов

Глава 7 РУССКИЕ ЕВРЕИ В НАЦИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ (1933 – 1941) В биографических справках о русских эмигрантах в Германии, в особенности эмигрантах еврейского происхождения, часто встречается формула – «после 1933». Что-нибудь вроде – «с 1933 года» или «после 1933 года» – во Франции,

Из книги автора

1. СМЕРТЬ В БЕРЛИНЕ НА РУБЕЖЕ 1920 – 1930-Х ГОДОВ В1923 г. австрийско-еврейский романист и фельетонист Джозеф Рот выразил весьма мрачный взгляд на общественное положение берлинских «безымянных мертвецов». В своеобразном некрологе, им посвященном, он описал витрину в здании

Из книги автора

«Воспитание воли» в советской психологии и детская литература конца 1940-х – начала 1950-х годов Эту главу можно было бы назвать «Шекспировская травести вырабатывает характер» или «Краткая, но поучительная баллада о том, как советский пропагандист Виталий Губарев нечаянно

Из книги автора

Неофициальные группы советских школьников 1940 – 1960-х годов: типология, идеология, практики В своем классическом эссе «60-е. Мир советского человека» Петр Вайль и Александр Генис остроумно заметили, что советские диссиденты действовали так, «как если бы Тимур и его команда

Переселение крестьян из Западной Грузии в Абхазию началось в 1937 году по личной инициативе Л. Берия и осуществлялось поначалу наркомземом Грузии. Только с 1939 года после соответствующего постановления ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР руководство переселением перешло к Переселенческому управлению при СНК ССР и его местным подразделениям Грузпереселенстрою и Абхазпереселенстрою.

Основными районами вселения были Очамчирский, Гудаутский и Гагрский (первые два этнически абхазские, последний - "стратегический", где доля грузинского населения была невелика), что иллюстрирует цели, поставленные организаторами этого мероприятия.

Значительное количество архивных документов по теме впервые было опубликовано в 1992 году в сборнике "Абхазия: документы свидетельствуют (1937-1953)" .

В ГССР переселение сталинского периода охватило также

• горные районы Восточной Грузии, жители которых оседали в Кахетии, Тианети и под Тбилиси, а также в горных районах Чечено-Ингушетии (после выселения коренного населения)


• горные области Западной Грузии (Сванетию, Рачу, Лечхум, Верхнюю Имеретию), население которых, помимо Абхазии, переселялось в Аджарию, Месхетию (после выселения турок-месхетинцев), Борчало (после выселения немцев), Карачай и Приэльбрусье (после выселения карачаевцев и балкарцев).


• горные районы Южной Имеретии, жители которых переселялись в Мингрелию под Поти.

Показательно, что в то время, как население подгорных районов Мингрелии массово переселяли в Абхазию, в равнинные районы Мингрелии в нижнем течении Риона переселяли имеретинцев. Показательно и то, что после возвращения из депортации карачаевцев и балкарцев сваны и рачинцы, расселённые на их землях, вместо возвращения на родину, были перемещены в Абхазию: в с. Чубурхиндж Гальского района, с. Охурей Очамчирского района, с. Мкялрыпш Гагрского района.

Поначалу земля под строительство переселенческих посёлков выделялась на окраинах абхазских сёл, зачастую вырубались лесные массивы. Эти посёлки с компактной планировкой со временем нередко получали статус отдельных сёл, некоторые из них выделялись в отдельные сельсоветы. Им присваивались незатейливые названия, как правило, на грузинском языке: "новое село" (Ахалсопели), "новый посёлок" (Ахалдаба в Адзюбжинском сельсовете), "новый Кындыг" (Ахали-Киндги), Новая Акваска , Цагера (по названию района исхода переселенцев). Иногда, как в случае с переселенческим посёлком на левом берегу реки Дгамш в селе Кутол , несмотря на компактность и гомогенность поселения, оно не выделялось в отдельное селение.

В дальнейшем переселенческие посёлки возникали уже внутри абхазских сёл (Отхара , Лыхны , Маркула , Моква , Тамыш , и т.д.), иногда в самом центре. А в Гагрском районе можно выделить две зоны: западную вдоль границы по Псоу и восточную в нижнем течении реки Бзыбь и в Бзыбском ущелье.

С каким старанием отыскивалась земля под новые поселения видно из следующей докладной записки на имя А. Мгеладзе .

На карте ниже синим цветом изображены возникшие к концу переселенческой кампании посёлки, оранжевым - планировавшиеся, но не построенные в связи с расстрелом инициатора и XX-м съездом.

На этой карте отображены только переселенческие посёлки. Кроме того, жители сельских районов Мингрелии и других регионов Западной Грузии заселялись в многочисленных сёла депортированных греков и немцев в Центральной Абхазии. Фактически это вся предгорная зона Сухумского и Гульрипшского районов и ряд равнинных сёл.

Как видно, первоначально переселенческие посёлки возникли преимущественно в равнинно-приморской зоне, а заселение предгорных селений планировалось осуществить после 1955 года.

Большая часть переселенцев происходила из Мингрелии, Рачи, Сванетии, Лечхума и Имеретии при относительном преобладании мингрелов. Любопытно, что помимо картвелизации абхазского населения, одной из целей переселенческой кампании, вероятно, была и языковая грузинизация переселяемых мингрелов и сванов, а также местных мингрелов. В большинстве посёлков чётко соблюдалась внутрикартвельская этническая гетерогенность. Чисто мингрельских и сванских переселенческих посёлков было немного (Кутол, Новая Акуаскя, Отхара), в остальных же значительную или преобладающую часть жителей составляли рачинцы, лечхумцы или имеретинцы. С этой же целью, по всей видимости, возникали переселенческие посёлки сванов и грузиноязычных групп в мингрельских сёлах Очамчирского и Гальского районов (Кочара, Илор, Охурей, Ачгуара).

Этнодемографические изменения в сельской местности всех районов Абхазии в межпереписной период 1939-1959 гг. Подробнее смотрите . Указана общая численность сельского населения, численность основных этнических групп и процент в населении. В последнем столбце абсолютное изменение численности за межпереписной период в %.

Поскольку плановое переселение западногрузинских крестьян серьёзно отразилось на этнодемографической ситуации всех районов Абхазии, кроме Гальского, посмотрим на показатели в сельской местности всей "внегальской" Абхазии.

Абхазское население несколько сократилось из-за урбанизационного оттока, последствий исторических перипетий 1930-1940-х годов и полного отсутствия механического прироста. Грузинское население рассматриваемой территории увеличилось более чем вдвое. Если полностью исключить миграционный прирост и считать, что основные характеристики демографического поведения (естественный прирост, отток в города, миграция за пределы Абхазии и т.д.) сельского грузинского населения Абхазии в целом совпадали с аналогичными у абхазов, то грузинское сельское население "внегальской" Абхазии к 1959 году не должно было превысить 30.000 человек. Разница в 34.000-35.000 человек и является базовым числом для определения количества планово переселенных в Абхазию крестьян из Западной Грузии. К этому числу нужно прибавить переселённых в Гальский район и плановых переселенцев, перебравшихся к 1959 году из своих посёлков в города Абхазии, а также вычесть тех, кто мог поселиться в сельской Абхазии самочинно.