Дневники вов. Дневник рядового великой войны. Дэвид Кокер, Заключенный концлагеря

Всплеск интереса к истории Великой Отечественной войны определяется не только чередой памятных дат, отмечаемых в российском обществе. В значительной мере он связан с появлением новых подходов в осмыслении военной темы, современными тенденциями в развитии гуманитарного знания в целом. Очевидно, что разработка таких исследовательских направлений, как социальная история, микроистория, гендерная история, военно-историческая антропология находится в тесной зависимости от введения в научный оборот соответствующих источников. Одно из центральных мест в круге этих источников принадлежит дневниковому наследию военных лет.

Дневники обычных людей, «среднестатистических» советских граждан, относящиеся к периоду Великой Отечественной войны, определяются как малочисленная группа источников. Если дневниковые записи видных общественно-политических деятелей, писателей, ученых известны давно, то внимание к таким дневникам – явление последнего времени. Представленные в архивах России буквально единично, а в лучшем случае – десятками, дневники уступают в количественном отношении такому ценному массовому историческому источнику как письма военных лет. Но, в отличие от последних, не обреченные на прохождение сквозь «сито» военной цензуры, дневники освещают широкий спектр настроений и жизненных ситуаций комбатантов и мирных граждан, хорошо отражают динамику событий и личных переживаний. Отличаясь по своему функциональному назначению от всех других источников личного происхождения, дневники обладают многообразным, уникальным потенциалом.

Определенный, хотя и незначительный, комплекс источников этого рода опубликован (обычно во фрагментах или в сокращении). Дневники можно обнаружить в многотомном издании «Власть и общество. Российская провинция», отдельных сборниках документов личного происхождения, специальной периодике. Данные публикации вводят в научный оборот источники, находящиеся на хранении как в государственных (федеральных, субъектов Российской Федерации), муниципальных и частных архивах, так и в архивах организаций и в музеях. Опираясь на документальные публикации последних лет, проанализируем потенциальные возможности военных дневников советских граждан как особого исторического источника, определим перспективы их использования в современной историографической ситуации*.

* В статье использованы документальные публикации дневников последних лет: «Весь народ сильно сдал телом»: Война и советский тыл глазами инженера И.А. Харкевича // Российская история. 2009. № 6. С. 53-70 (далее – 1); Герои терпения. Великая Отечественная война в источниках личного происхождения: сб. документов. Краснодар, 2010 (далее – 2); Сохрани мои письма…: Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып. 1. М., 2007 (далее – 3); Сохрани мои письма…: Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып. 2. М., 2010 (далее – 4); Страницы скорби и любви… Документальные свидетельства Великой войны (к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.). Краснодар, 2010 (далее – 5). Ссылки на эти публикации даются в тексте статьи: первая цифра – номер издания, вторая цифра после запятой – номер страницы издания.

Среди дневников участников Великой Отечественной войны, как правило, выделяются фронтовые и те, что велись в условиях тыла. Однако ввиду постоянных перемещений населения, изменений в статусе, которые влекла война для многих советских граждан, четкое деление зачастую проблематично. Существует также немногочисленный ряд дневников, написанных советскими военнопленными и «восточными рабочими». Дневники, принадлежащие женщинам, встречаются намного реже, чем мужские.

Дневники различаются по объему, систематичности и характеру записей. Стилевые особенности и предпочтение в пользу конкретных тем, во многом, связаны с социально-демографическими и личностными характеристиками авторов. Тем не менее, рассматривая такие основные типы дневника как «фронтовой» и «тыловой», предполагается выделить общее и особенное в их тематическом репертуаре, обозначить эмоциональные узлы, присутствующие в них.

Дневниковые записи чаще всего велись в общих тетрадях или записных книжках, но иногда использовался необычный материал (первая часть дневника сочинца А.З. Дьякова написана в тетради, сшитой им из обоев) (2, 19). Следует иметь в виду, что вести дневники в Красной Армии рядовым и младшим офицерам в войну не разрешалось, то есть делалось это нелегально. Так, рядовой И.М. Хайкин прятал свои короткие заметки то за пазухой, то в сапог (3, 227). Некоторые, как гвардии старшина В.В. Сырцылин, придавали собственным впечатлениям и размышлениям форму очерков или стихов, планируя в перспективе превратить их в «простую книгу, без выдумок и прикрас, как это делают настоящие писатели» (2, 111). В то же время известны случаи, когда события фиксировались автором дневника с большой тщательностью. Таковы записи старшего лейтенанта А.И. Кобенко, который впоследствии отрекомендовал их так: «У меня могут спросить, откуда у меня такие точности в датах, наименовании мест, переходов. Все главные даты, селения, переходы я записывал в походном дневнике, то есть в 7 книжках за весь период пребывания в Красной Армии в войну, которые сохранились, из этих записей и написаны мои воспоминания о пройденном моем жизненном пути» (2, 14).

Перекрещивание жанров дневника и воспоминаний – распространенный случай. Такая метаморфоза могла произойти уже во время войны, когда, приняв решение о начале дневниковых записей, человек поднимал «осевшее» за те месяцы и даже годы, когда они не велись. К примеру, в дневнике фронтового фотокорреспондента Е.С. Бялого таким образом оказались отражены первые полтора года военной службы (3, 57-63). Еще чаще случаи, когда участник войны уже в послевоенные годы производил обработку фактического материала, разрозненных обрывков записей. Так поступил А.И. Кобенко, осветивший в своем «Дневнике-воспоминаниях» события за весь период войны (2, 203-216). Также впоследствии назвала свои личные записи 1942-1943 гг. М.И. Сонкина, сержант батальона воздушного наблюдения, оповещения и связи противовоздушной обороны. Основной лейтмотив данного источника – суммирование «опыта жизни», который прирастал после призыва в РККА. «Мы даже не представляли, как землянки строят…» – гласит одна из записей, сделанная девушкой. Минна Сонкина неоднократно подчеркивает, насколько «выросли» девушки в годы войны, «заменили» мужчин, смогли почувствовать себя «равными» (3, 173-178). Такой материал об эмансипационных тенденциях военного времени интересен в контексте гендерных исследований.

Дневниковые записи обычно велись в достаточной мере образованными, чуткими к собственным переживаниям и общественным настроениям людьми. Поэтому дневник, охватывающий события 1941-1945 гг., нередко является продолжением личных записей, начатых еще до войны. Москвич В.Г. Кагарлицкий, 1923 г. рождения, вел дневник со школьной скамьи. Летом 1941 г. продолжил его на оборонительных работах в Смоленской области, позже – в зенитно-пулеметном училище в Чкаловской (ныне – Оренбургской) области, наконец, с 1943 г. – на фронте и в госпитале (4, 22). В то же время война стимулировала тягу к письму у тех, кого трудно назвать образованным или опытным. Один из примеров такого рода – дневник жительницы г. Курска К. Христиньки, угнанной в Германию (2, 73-80). Двадцать семь листов ее записной книжки – это описание переезда девушки по территории Украины, Польши, Германии, ее непростой жизни у «одной Фрау». В записях, где налицо малограмотность автора, переплелись тревога за свое и близких будущее, любопытство к внезапно обрушившемуся на нее «чужому» (местности, людям, языку), стойкость в невзгодах и почти детская наивность.

И все же, в большинстве случаев, решение о ведении дневника принималось либо в первые дни войны, либо в ее ходе, под влиянием неординарных условий существования. Большое значение, особенно для фронтовиков, имел накопительный эффект, когда отражение сильных эмоций и ярких впечатлений на бумаге принимало форму насущной потребности. Не стоит недооценивать и таких факторов, как взросление и сопутствующее ему желание осмысления своих действий, жизни в целом, а также «одиночество среди людей», особенно чувствительное во фронтовой среде на завершающем этапе войны.

«Никогда, даже в детстве не вел я дневника, – писал тридцатилетний фотокорреспондент фронтовой газеты Е.С. Бялый. – Сегодня, видимо, по-настоящему перешел в другую фазу своей жизни. Мысль о ведении дневника – записей – чуть ли не доминирует над всеми другими. Попробую!» (3, 59). Стиль этого дневника – емкий, телеграфный, несколько скрытный. О службе: «Рассвет – мы на колесах… Много пунктов, авралов, делаю все, что может дать коллективу хорошее, полезное. Делаю это с душой, искренно. Эта работа нужна!». О накоплении опыта: «Путь показал лицо коллектива, в котором мне предстоит находиться. Вырисовываются контуры индивидуумов, составляющих этот коллектив». О быте: «Человек становится больше. Места становится меньше». Об одиночестве: «Очень хочется побеседовать. Проанализировать вдвоем. Не расскажу, с кем чувствую пристрастность ответов, советов и указаний. Сдержан». Стиль повествования заметно теплеет, когда речь заходит о близком фронтовом друге, о жене. Специально фиксируются сильные (о налетах врага) и необычные (о деревенских обычаях) впечатления (3, 57-63).

Ведение дневниковых записей на протяжении всей войны – редкий случай. Как уже было отмечено, к записям как эмоциональной отдушине довольно часто обращались «на волне» начала войны. Прекращение же их происходило в силу непреодолимых обстоятельств (гибель автора, неприемлемые для письма условия существования), либо по причине морального истощения, сокращения притока значимых событий. В последнем случае записи постепенно теряли в объеме, становились однообразными. Можно заметить, что переход инициативы в ведении военных действий к Красной Армии, исчезновение непосредственной опасности для жизни автора и его близких также обычно способствовали прекращению дневниковых записей теми, кто находился в тылу. Сроки жизни дневников комбатантов, систематичность записей в них, во многом, зависели от ритма фронтовой повседневности, прежде всего, интенсивности боевых действий. Об этом свидетельствуют несколько кратких замечаний из дневника младшего сержанта Л. Френкеля. В мае 1942 г.: «Писать стало очень трудно, просто негде». Спустя месяц: «Долго не писал. Не было ни обстановки, ни настроения» (4, 12). В отличие от тыловых дневников, для фронтовых характерно активное ведение записей на завершающем этапе войны, чему были особые причины. С одной стороны, именно в этот период военнослужащие чувствовали крайнюю опустошенность, одиночество, и, как следствие, актуализировалась функция дневника как средства моральной поддержки. С другой стороны, фронтовые дневники этого периода переполнены впечатлениями об увиденном за рубежом, комментариями по этому поводу. Поскольку в зарисовках о Польше, Румынии, Германии и других странах ярко выражен сравнительный аспект, то они, по сути, несут ценную информацию о представлениях и практиках, бытовавших в самом советском обществе. В целом, влияние фактора времени на содержание рассмотренных документов представляется одним из самых значимых.

Записи, сделанные 22 июня 1941 г. (собственно, многие дневники начинаются этой датой) либо в последующие несколько дней, заслуживают особого внимания. Подробно описывая момент получения известия о начале войны, авторы намеренно выделяют это событие как контрастное по отношению к природным ритмам («чудесный летний день») и упорядоченности повседневной жизни («утро ничем не отличалось от других дней», «я ковырялся в огороде»). Краснодарец А.И. Кобенко запечатлел роковой момент так: «В этот день мы с Нюсей пошли на Красную улицу в магазин мануфактуры. Это было в 2 часа дня, в репродукторе раздались позывные, потом голос В.М. Молотова, сообщивший о войне, о внезапном нападении немцев на нашу страну. Нюся начала плакать, как и другие советские граждане, и сказала: “Что же теперь будет с нами?”. Я ее успокоил и сразу пошли домой, ничего не купили» (2, 203).

Передавая потрясение, ошеломление страшным известием, дневниковые записи, в то же время, демонстрируют большую собранность, ответственность и сплоченность советских людей перед лицом грядущих испытаний. Сразу проявилось стремление коллективно обсуждать события на фронте; люди «толпились», с большой активностью посещали лекции и митинги, запоем читали газеты. Настрой сочинцев передает запись, сделанная А.З. Дьяковым на девятый день войны: «Многим казалось – особенно года 1914-1918 гг., что после объявления о мобилизации каждый будет взят через день-два – каждый собрался-ждал» (2, 20).

Фиксация событий «мужским» дневником в начальный период войны (независимо от того, находился автор на фронте или в тылу) почти в обязательном порядке включает анализ ситуации на театре военных действий, предположения о позиции и ближайших действиях союзников, размышления о своем «месте» в этой войне.

Анализ числа потерь с обеих сторон, перспектив развития военных действий – распространенная тема как в дневниках военнослужащих Красной Армии, так и в записях тех, кто оставался в тылу, но имел опыт участия в Первой мировой и Гражданской войнах. Особенно скрупулезен в оценке ситуации на фронте Дьяков, подчинивший задаче ее отслеживания свой жизненный распорядок: «Вошло в привычку просыпаться в 6 ч. и раньше, чтобы не прозевать информационное сообщение с фронта». Его записи, сделанные во второй половине 1941 г., являются, по большей части, эмоциональным откликом на потери конкретных территорий: «Ушам своим не поверил…» (о попытках противника форсировать Днепр); «Поразило до глубины…» (об оставлении Смоленска); «Неприятная уступка на фронте… Что же дальше? Что за черт?» (о сдаче Николаева и Кривого Рога). Ощущая дезориентацию в ситуации, Дьяков записывает: «С оставлением Смоленска информбюро стало передавать без указания “направления”, что выбило всякую возможность ориентировки…» (2, 21-23).

Раздражение отсутствием нормально поступающей, правдивой информации о ситуации на фронте – ведущая тема дневниковых записей первого года войны. О недоверии к сообщениям Совинформбюро свидетельствует и житель г. Горького И.А. Харкевич: «Радиоприемники у нас отобрали, хожу слушать радио на улицу… Но сколько нам не сообщается Совинформбюро! Народ приучается уже читать между строк и делать свои выводы и заключения, так растут слухи» (1, 56).

Угнетенное состояние по поводу отступления Красной Армии, тем не менее, соседствовало с уверенностью в победе. Особенно явно стремление «прописать» такую уверенность сквозит в записях первых дней войны. Л.С. Френкель, находившийся в момент начала войны на срочной военной службе, 22 июня 1941 г. делает характерное замечание: «Удивляет, на что надеется Гитлер» (4, 2). Успешной работой советских средств массовой информации можно объяснить подбадривающие размышления следующего типа: «Территория может быть освобождена с приростом…» (из дневника А.З. Дьякова, 8 июля 1941 г.) (2, 22). Привлекают внимание цифры людских потерь, которые цитируют в своих дневниках авторы. 22 июня 1942 г., то есть в день первой годовщины начала Великой Отечественной войны, А.З. Дьяков пишет о 10 миллионах убитых и раненых со стороны немецких войск и 4,5 миллионах – красноармейцев (2, 48). Спустя ровно год цитирует, очевидно, также добытый из сообщений средств массовой информации итог двух лет «войны с фашистской гидрой»: немцев убито и взято в плен – 6 400 000 человек, «наших – советских – русских» – 4 200 000 человек (2, 65). Если Дьяков не решается усомниться в этих, как минимум, противоречивых данных, то для Л.С. Френкеля, находящегося на фронте, цифры потерь под Харьковом в июне 1942 г. («Немцы потеряли 90 тыс. убитыми и ранеными, а наши потери 50 тыс. убитыми и 70 тыс. пропали без вести») убедительными не кажутся. Он пишет: «Все это непонятно, особенно про “пропавших без вести”. Думаю, разобраться можно будет лишь спустя некоторое время после войны» (4, 12).

На дневниках советских граждан лежит печать самоцензуры. Снять ее оказываются способны лишь обстоятельства, ребром ставящие вопросы выживания. Под их влиянием обнажаются «теневые» стороны жизни в советском социуме: блат, воровство, спекуляция, трения в межэтническом общении, отвратительная работа почтовых служб, общественного питания и прочее. Критика недостатков присутствует в некоторых тыловых дневниках, причем она может перерастать в опасные обобщения. «Слаба наша экономическая система была до войны, а к войне и вовсе не приспособлена», – пишет инженер горьковского автозавода И.А. Харкевич. Констатируя «беспрерывное отступление» Красной Армии, усомнившись в готовности страны дать отпор врагу, в записи от 23 июля 1941 г. автор позволяет себе горькую иронию: «Где же наши могучие средства обороны, за счет создания которых мы усиленно подтягивали ремни у штанов?» (1, 56). Сомнения в слабости врага присутствуют и на страницах фронтовых дневников. Л.С. Френкель, находившийся в Сталинграде в июле 1942 г., пишет: «Странно, как нас ориентировали в отношении сил немцев. Все прогнозы в отношении его истощения прошли, а он прет и прет. Для меня совершенно ясно, что организационно и по умению организовывать операции немцы очень сильны и это пока имеет решающее значение» (4, 14).

Примером «жесткого» фронтового дневника могут служить записи Э.И. Генкина, описывающие его и других советских солдат «Сизифов путь» по «кондовой, отвратительной» Польше и «распятой» Германии. Стараясь быть объективным в оценке увиденного за рубежами СССР, капитан Генкин, тем не менее, не в состоянии отделаться от ощущения неприязни к обычаям, людям и даже – запахам. Он отмечает простоту и искренность, смелость и выдержку русского солдата, который единственный может довести войну до победы («Денди не выдержат немецкого огня и просто не сумеют перешагнуть через горы трупов, как сможет сделать русский человек»). В то же время упоминает отталкивающее «русское хамство», «отсутствие честности». Ужас и угнетение вызывает у автора дневника грабеж, сопровождающий пребывание советских войск в Германии. Споры о жизни с товарищем по службе показывают, что вера «во что-то светлое» (то есть в социализм, который вряд ли будет построен и «через 500 лет») у него иссякла. Записи первой половины 1945 г. – это, в основном, документирование «адского» финала войны, когда «лирика горит». Наконец, в майские дни Э.И. Генкин завершает дневник: «Итак, война кончилась. Прекратилось бессмысленнейшее убийство!.. А на душе пусто. Чего же хочется? Черт его знает! Главное, очевидно, не только в том, чтобы война кончилась. Важно еще то, чтобы началась настоящая жизнь» (3, 276-284).

Самосохранительные практики советских граждан, выработанные еще в довоенный период, как правило, удерживали их от нелояльных высказываний. Тем не менее, встречаются дневниковые записи, в какой-то мере свободные в этом отношении. Как пример – фрагменты из дневника фронтового фотокорреспондента Совинформбюро М.А. Трахмана, который специализировался по партизанскому движению. Неоднократно, с риском для жизни Трахман пробирался через линию фронта к партизанам, вылетал в тыл врага, в отряды партизан Украины и Белоруссии. Его дневниковые зарисовки о жизни партизан весьма нетривиальны, что осознается и самим автором. Он пишет: «Вообще, здесь в основном молодой, здоровый народ. Нет традиционных партизанских бород и вообще это не “пейзане – партизан – рюсс” как пишут наши братья–писатели. Это очень плотные, толстомордые ребята, которые любят посмеяться и пощупать девушек. Дерутся они так, что ни у кого в головах и не возникает мысль отойти без приказа… Дай бог, чтобы армия так дралась». В нескольких местах автор нелестно высказывается о жизни в сельской местности («Бог мой, как надоела деревня»), дает брезгливое описание грязи в хате многодетного семейства. Наконец, делая акцент на условиях партизанского быта, откровенно резюмирует: «…болота, кочки и пригорки, комары и вши, а ведь я здесь только месяц, а люди здесь находятся по два года, это настоящие герои, даже если они не спускали эшелонов и не рвали мосты» (3, 211-213).

Смысловая нагрузка ведения дневника для человека военного времени в немалой степени заключалась в саморефлексии, напряженных раздумьях над этическими дилеммами, которые ставила перед ним война. Для врача И.Я. Файнберг, оставившей двоих своих детей на оккупированной врагом территории (будучи директором минского Дома ребенка, покинула семью, сопровождая группу воспитанников до г. Курган) и уверенной в их смерти, такой дилеммой стал вопрос о продолжении собственной «дурацки спасенной, никому не нужной жизни». Ее дневниковые записи – попытка совладать с неизвестностью, фактически дожить до какой-либо документально подтвержденной информации о гибели сыновей. В дневнике не раз подтверждается нацеленность капитана медслужбы Файнберг на сведение счетов с жизнью. Мысленно обращаясь к своим детям, женщина пишет: «Я погибну за вами… Я никогда не пожелаю существовать без вас, ничто меня не остановит. Партия меня не осудит, так я думаю, потому что я неполноценный буду человек…» (3, 109-110).

Пример дневника А.З. Дьякова свидетельствует, что одним из «болевых» был вопрос о непосредственном участии в защите Отечества. 48-летний мужчина, который имел серьезный опыт участия в Гражданской войне, Дьяков, с одной стороны, стремился уйти на фронт, вплоть до того, что в первые дни войны «приготовил пару белья, две пары носков, кусок мыла» (2, 20). В то же время он осознавал подорванное состояние здоровья и ответственность перед женой, которая была экономически несамостоятельна и тоже серьезно болела. Несмотря на искренний патриотический настрой, Дьяков, прошедший несколько комиссий и, наконец, признанный «не годным», испытал определенное облегчение по этому поводу. Записал следующее: «Так кончилась моя военная карьера… Узнав о заключении комиссии, жена очень обрадовалась. Мне же было тоскливо, как будто что-то утерял…» (2, 33).

Н.И. Френкелю (политработнику, в 1943 г. сформировавшему в тылу врага полк военнослужащих) нередко приходилось принимать решения о наказании подчиненных, и именно на страницах своего дневника «Журнал боевых действий в тылу врага» он размышлял об их справедливости (3, 231-241). Так, когда к его отряду «прибилась» группа вооруженных бойцов во главе с младшим лейтенантом, который был пьян, «ругался матерно и оскорблял офицеров и рядовых Красной Армии, называя их предателями», Н.И. Френкель принял решение расстрелять его перед строем. Однако, узнав на допросе о партизанском прошлом лейтенанта и уничтожении всей его семьи немцами, заменил расстрел на пять суток в «прохладной гаупвахте». Применяя расстрелы к мародерам и дезертирам, Френкель оценивал в дневнике правильность каждого своего решения. Критериями были тяжесть проступка и то воздействие на подчиненных, которого он своим приказом хотел добиться (например, пресечь разложение в рядах бойцов).

Проблемные ситуации, анализируемые в дневниках, заключались, в том числе, во взаимоотношениях с товарищами по службе. Отношения эти были не всегда простыми хотя бы потому, что война предъявляла к человеку повышенные требования, а значит, оценка его качеств становилась более строгой. В.Г. Кагарлицкий, рассказывая о своем участии в оборонительных работах в Смоленской области, упоминает о возникших сложностях в общении. Юношеские надежды на «романтику» совместной работы не оправдались; в обстановке голода, тяжелого физического труда люди, напротив, огрубели. «Некоторые за это время сошлись, некоторые стали друг другу зверями» (4, 22). Среди первых фронтовых впечатлений Владимира Кагарлицкого – открытие, что близкий товарищ может оказаться трусом.

Фронтовые дневники содержат много замечаний о достоинствах товарищей по службе (это особенно касается погибших друзей), но нелицеприятных оценок в адрес сослуживцев также немало. Л.С. Френкель называет одного из сослуживцев «обывателем с партбилетом» (4, 14). А.П. Соловьев, работавший секретарем дивизионной газеты, так отзывается о сотруднике редакции: «Ловкий человек Петро. Далеко пойдет… Он воспевает в своих стихах доблесть и геройство, а сам лично очень далек от геройства. Я уверен, что он потому редко ездит на передовые линии, что трусит ездить туда… Он может только подобрать рифму» (5, 19). Среди осуждаемых фронтовиками поступков фигурируют пьянство (особенно в тыловой среде), грубость, употребление мата. Что касается отношений между подчиненными и командирами, то они иногда критикуются за формализм. В частности, Соловьев делает следующий вывод: «Очень и очень плохо, что командиры наши не знают людей… Формальность, при командирах, которые плохо знают свои кадры, по-моему, плохо влияет на дело войны» (5, 22).

Огромная роль военного дневника как средства самопознания проявляется в том, что зрелые авторы выходят в своих записях на обобщения, касающиеся собственной судьбы в целом. Поддавшись воспоминаниям о юности, А.П. Соловьев, перешагнувший сорокалетний рубеж, констатирует: «Пройден долгий путь. Уже не будет увлечений, которые захватывают без конца. Надвигается старость со своей черствостью и отсутствием порывов. Наступает тот период жизни, когда логика подавляет движения души. Жалко пройденного пути, который уже пройден безвозвратно» (5, 22). Еще более горькие раздумья содержатся в дневниковой записи, сделанной в начале 1942 г. А.З. Дьяковым: «Перед уходом на работу взглянул в зеркало и заметил много, чего не видел раньше. Как будто годы я не видел себя: борода седая, брови с проседью, под бровью какая-то белая родинка выросла, на зубах камень пожелтелый. Но все же еще молод – на вид 50 лет. Волосы на голове черные без седин, зубы все целые... Да, взгрустнулось – время идет. Не заметил, как постарел, а жизни не видел. Только было успокоились – война, а до нее – не перечесть страданий и ненормальной жизни. Единственная мысль – отдохнуть последние годы после войны. Старость меня не беспокоит – даже радует – не знаю, почему такая радость…» (2, 39). Вообще в дневнике Дьякова акцентирована передача глубоко личных душевных переживаний автора, связанных с анализом взаимоотношений с близкими, прежде всего, с сыном. Особенно тяжелые размышления фиксируются автором в связи с гибелью сына на фронте. Дьяков даже задается вопросом: «Переживают ли так другие?» (2, 13). Трагическое событие оказывает столь сильное моральное воздействие на автора дневника, что записи, которые он с большой систематичностью вел два с половиной года, постепенно прекращаются.

Таким образом, ведение дневников в годы Великой Отечественной войны выполняло множество функций, главными из которых являлись фиксация важных для автора событий, впечатлений, фактов, а также его эмоциональная разрядка. Ввиду невозможности передать в письмах, проходящих военную цензуру, значительную часть увиденного и пережитого, советские люди в некоторых случаях доверяли эти сведения дневнику. В дневники попадали литературные опыты авторов, в них копировались важные в контексте жизни авторов документы (справки, извещения о смерти и др.). В итоге, в дневниковом наследии военного времени «залегают» пласты информации разного рода. Наиболее объемны и ценны те из них, которые характеризуют повседневность советских людей в период Великой Отечественной войны.

Разумеется, имеются существенные различия в содержании дневников, в зависимости от того, велись они на фронте или в тылу. Тыловой дневник, как правило, хорошо освещает материальную сторону жизни (потребительские практики населения, продовольственные проблемы, трудности с отоплением), раскрывает привычные и новые, пришедшие с войной, образцы поведения советских граждан. В нем можно почерпнуть сведения о патриотических настроениях, семейно-бытовой сфере, досуговых предпочтениях, дружеских и любовных отношениях, производственных вопросах. Много места отводится описанию драматических событий: бомбежек, эвакуации, гибели родных. Тыловой дневник фокусируется преимущественно на индивидуальных переживаниях, но в отдельных случаях он способен развернуть панораму жизни тылового промышленного центра в условиях военного времени (дневник жителя г. Горького И.А. Харкевича), представить череду уникальных зарисовок из повседневности крупной железнодорожной станции (дневник жителя г. Сочи А.З. Дьякова).

Фронтовому дневнику свойственны несколько иные черты. Он зачастую жестче, даже «злее», фиксирует информацию в более сжатых формах. Во фронтовом дневнике менее выражена утилитарная составляющая. Хотя военнослужащие и затрагивают проблематику питания, бытовых удобств, здоровья, но она не доминирует, а в некоторых источниках практически отсутствует. Много внимания уделяется описанию переездов, перечислению выполняемых обязанностей, характеристикам товарищей по службе и случайных знакомых, встреченных на дорогах войны. На первый план выходит «лично пережитое»: описание участия в боях, передача увиденного за сотни и тысячи километров от дома, рефлексия по поводу человеческих отношений в экстремальных условиях войны. Во многих дневниках проступают противоречия нового опыта; наряду с выражением гордости стойкостью и мужеством русского солдата, примерами этих и других его положительных качеств, авторы упоминают о фактах трусости сослуживцев, плохой подготовке командного состава, пьянстве, распространении явления ППЖ (походно-полевых жен).

Подводя итоги, следует отметить, что ведение дневников участниками Великой Отечественной войны, очевидно, являлось одним из средств совладания с теми жизненными трудностями, которые несла с собой эта война. По спектру сюжетов, передающих настроения и жизненные ситуации человека военного времени, обилию подробностей и затрагиваемых тем, дневники являются ценным, практически незаменимым источником. В то же время потенциал этого источника в воссоздании фронтовой и тыловой повседневности до сих пор недостаточно использован исследователями.

WAR TIME DIARIES: THE POTENTIAL OF THE SOURCE

Аннотация / Annotation

Статья посвящена научному анализу содержания дневников советских граждан, относящихся к периоду Великой Отечественной войны. Подчеркивается значение дневника как средства совладания с жизненными трудностями в экстремальной ситуации. Делаются выводы об особенностях дневников в зависимости от того, велись они на фронте или в тылу. Рассматриваются возможности и перспективы использования дневников в современной историографической ситуации.

The article is an attempt of scientific analysis of the contents of Soviet citizens’Great Patriotic Wardiaries. It is argued that a diary is a means of overcoming life’s difficulties in an extreme situation. It is concluded that diaries’ specificities depend on where they were kept in the front-line or in the rear. The article also considers possibilities and future trends of using diaries in a nowadays historiographical situation.

Ключевые слова / Keywords

Источник, источниковедение, Великая Отечественная война 1941-1945 гг., дневники военного времени, фронтовая и тыловая повседневность. Source, source study, the Great Patriotic War 1941-1945, war time diaries, front-line and rear routine.

Тажидинова Ирина Геннадьевна

Tazhidinova Irina Gennadyevna

Доцент, кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии Кубанского государственного университета

Candidate of Historical sciences, associate professor of KubGU

Дневник Люды Отс

О комсомолке, ученице 11-й школы Свердловского района Люде Отс мы знаем лишь обстоятельства её смерти, приписанные неизвестно кем от руки в конце толстой тетради её дневника, который передал «АиФ» петербургский архив.

Люда поднималась по парадной лестнице - успела пройти 3 ступеньки, когда снаряд разбил стену дома: 5 осколков попали ей в живот, шестой - в грудную клетку. «Сначала отнесли её в контору ЖАКТа, и только потом сообщили матери». И всё.

16 ноября 1941 г. Почти год, как я не брала дневника в руки. А этот год... проклятый год. Ничего, кроме несчастий, он не принес нам. Но не буду забегать вперед и постараюсь вспомнить, что было в этот год. (...)

21 июня мы уехали на дачу. В ту же самую Карташевку, к той же хозяйке, но уже в другую, лучшую комнату, и к тому же не одна, а с девочкой с нашего дома, Тамарой С. Комнатка славная, устроились хорошо. А на другой день мы были потрясены: Германия напала на нас! Боже, как это подло, низко! Заключив договор, так вероломно обмануть! Но мы, конечно, не уехали обратно, а остались. И жили мы до 14 июля. За этот срок мы увидели много интересного. Начать с того, что наша деревня стоит вдоль шоссе. И вскоре после объявления войны потянулись по шоссе нескончаемой вереницей танки, орудия, войска... Мы встречали их, кидали им сирень, зеленые ветки. Бойцы радостно махали нам, ловили цветы, улыбались. Как приятно было гулять вдоль шоссе, по которому все ехали и ехали войска. А иногда обозы машин в 40-50 останавливались в деревне. И начиналась суетня. Кому молока, кому хлеба, кому просто воды.

Но это все было недолго. Скоро стали приходить неутешительные вести, а затем стали проезжать беженцы из-под Луги, Пскова и др. местечек. А вскоре добрались и до нас. (...) И пришлось нам уехать. Жалко было, но и надо. Приехали мы в город. Несколько недель болтались без дела, а потом Клара поступила на курсы медсестер, а я ходила в школу, помогала там. Потом я перешла в райком ВЛКСМ. (...)

В первых числах августа приехал Витя. Он произведен в лейтенанты. Уехал он в Москву, где получил назначение в Волоколамск, а оттуда в Старую Рузу. Писал он нам все время. А теперь, больше м-ца, как нет от него известий. От Коли не получали ничего с мая м-ца. Когда приехал Витя, я несколько дней не ходила в райком. Потом стала ходить все реже, потом совсем перестала. Через несколько дней я стала ходить в школу, где главным образом дежурила. Во время этих дежурств я очень много разговаривала с Женей Баскаковым из восьмого класса. Очень славный мальчишка и единственный (из тех, кого я знаю), который любит театр. Часами, сидя на чердаке школы, мы болтали о книгах, о театре. О себе. Если бы здесь еще была Нэля! А она 8-го августа уехала с семьей в Казань. Перед отъездом я 2 дня провела у нее. Жалко ей было уезжать из любимого Ленинграда. Но мы думали, что все будет в порядке.

Но ровно через м-ц после ее отъезда, 8 сентября, мы получили «конфетки на первую декаду». (Вначале многое было по карточкам, но были коммерческие магазины, где можно все купить. Нормы большие. Больше, чем достаточно.) Так вот, в этот день нас впервые бомбили. Я как раз дежурила в школе. Вдвоем с Леней И. Мы болтали, а потом услышали, как здорово стреляют из зениток. Мы подошли к окну. Было часа четыре-пять, стоял ясный солнечный день. Снаряды так и сверкали на солнце. Вдруг мы заметили какой-то странный дым, желтый. Мы поднялись на чердак, на крышу. Оттуда мы ясно увидели этот странный дым (это была, как я узнала после, дымовая завеса). А на фоне этого дыма поднималось несколько больших клубов дыма. Сомневаться больше не приходилось: явно это был пожар от бомбежки. С этого началось: частые бомбежки, налеты, жертвы, разрушенные дома. Мало того, враг плотно окружил нас кольцом блокады. Нормы начали снижать и сейчас мы получаем совсем немного. Но ведь чем меньше мы будем получать, тем дольше протянем. Будем надеяться на хороший конец.

Через несколько дней после этого «подарка» я и Клара устроились в госпиталь общественницами, где работаем и сейчас. Школы начали работать 3 ноября. Но мы с Кларой проучились только неделю. Невозможно совмещать учебу с работой в госпитале. А бросить госпиталь, значит остаться без обеда, а это худо. На пустой желудок не много выучишь. И мы с Кларой решили работать, а после войны продолжать учиться. (...)

1 декабря. За эти полмесяца произошло много нового. С 25/XI мы с Кларой работаем в б-ке им. Коминтерна. Получаем с сегодняшнего дня служащие карточки и по 120 руб. жалованья. В эту неделю немец все время обстреливает город из дальнобойных. В дом 19а рядом с нами упал снаряд. У нас вылетели верхние стекла. А вчера мы сидели на работе, и вдруг, как ухнет! Стекла так и посыпались! Попало в здание Кр. Креста, через двор от нашей библиотеки. Жизнь стала тяжелая. Каждый день только хуже и хуже. Правда, наши отобрали Ростов-на-Дону. Молодцы! Но ведь нам от этого не легче. Ленинград в весьма опасном положении. Что-то будет дальше? Неужели придут немцы? (...)

Проклятая война перевернула все вверх дном. Все наши планы и мечты разбились о твердое и жесткое слово: война! Черт возьми, неужели это конец?.. А жить хочется! Нет, мы победим, победим наперекор всем и всему. Мы не погибнем. Мы не можем не победить, потому что... Не все ли равно почему? Победим и точка! Ленинград падет, Москва устоит!

С 20 ноября по 25 декабря 1941 года размер суточного пайка на ребёнка до 12 лет составлял 125 г хлеба, с 25 декабря норма увеличилась до 200 г. Но зачастую хлеб состоял не из муки, иногда на 50% из целлюлозы. Дистрофию назвали «ленинградской болезнью».

Фотохроника ТАСС.

Несмотря на чудовищную обстановку взрослые пытались как-то раскрасить жизнь голодных детей: в каждой детской больнице Новый, 1942 год встретили ёлкой и дополнительным пайком.

Фото РИА Новости.

Из книги Фронтовые записки автора Каменев Владимир Нилович

ФРОНТОВОЙ ДНЕВНИК 17-е февраля 1942 годаВ деревне Жегалово Калининской областиХочется восстановить в памяти события и впечатления последних дней. Письма писать бесполезно - вряд ли дойдут они отсюда.А мысли мои все в далёкой Москве, среди родных, любимых, близких моему

Из книги Спецназ ГРУ в Кандагаре. Военная хроника автора Шипунов Александр

АФГАНСКИЙ ДНЕВНИК РАДИОМИНЕРА 1986 год. Начало весны. Юго-восток Афганистана. Зона ответственности 173-го отдельного отряда специального назначения - провинция Забуль.Группа 2-й роты во время боевого выхода в уезде Шахри-Сафа, выдвинувшись к месту организации «засады»,

Из книги Сотворение мира: Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента автора Литовкин Виктор Николаевич

Балканский дневник Июньский марш-бросок двухсот российских десантников из Боснии на главный Косовский аэродром Слатину стал одной из самых больших сенсаций 1999 года. Некоторые политики назвали его авантюрой, поставившей мир на грань новой войны. Другие увидели в нем

Из книги Детская книга войны - Дневники 1941-1945 автора Коллектив авторов

Дневник Юры Рябинкина Юра Рябинкин, живший в Ленинграде с мамой и сестрой, боролся не только с блокадными обстоятельствами, пришедшимися на долю всех, он боролся ещё и с самим собой, со своей совестью, вынужденный делить крохи хлеба с самыми близкими, и честно

Из книги автора

Дневник Юры Утехина Записную книжку, помещающуюся даже на детской ладони, Юрий Утехин передал нам в редакцию сам. Сначала показалось, что перед нами записи осиротевшего мальчишки: большая часть блокнота – описание того, что давали на завтрак, обед и ужин в детском

Из книги автора

Дневник Саши Морозова Об авторе дневника ничего не известно. Мамочка!Сейчас 4 часа, я ухожу в столовую. В своей комнате убрать ничего не успел, потому что когда посмотрел на часы, было около четырех. Во время обстрела находился в коридоре.Крепко целую. Шурик31/8 41 г.

Из книги автора

Дневник Васи Баранова Свой дневник - стопку прошнурованных верёвкой и перелицованных бланков расписания грузовых поездов - остарбайтер Вася Баранов из деревни Мереновка Стародубского района тогда Орловской, а ныне Брянской области начал вести через два дня после

Из книги автора

Дневник Лизы Вейде «Мой отец, Георгий Иванович Вейде, происходил из старинного шведского рода. По всей видимости, его предки служили в русских войсках ещё с петровского времени. По семейной легенде, наш предок Вейде был в начале XVIII века контр-адмиралом и обучал

Из книги автора

Дневник Бори Андреева Свои юношеские записи, сделанные огрызком химического карандаша на угольных шахтах Германии, куда был угнан из псковской деревни, где проводил каникулы, Борис Александрович Андреев держал в специальном шкафчике под «секретным замочком»,

Из книги автора

Дневник Ани Арацкой Этот дневник вёлся под пулями, едва ли не на линии фронта... Сталинград. В войну семья Арацких (отец - столяр, мама - домохозяйка), в которой было 9 детей, жили на поливаемой огнём улице у реки, по адресу: 3-я Набережная, дом 45, - недалеко от того

Из книги автора

Дневник Зои Хабаровой Свой дневник Зоя начала вести ещё за два года до оккупации фашистами Крыма, когда ей было всего 12: «Я всегда была скрытная, даже в семье чувствовала себя одинокой, мне не хватало родительской ласки, дневник стал моим другом...» Отец работал в

Из книги автора

Дневник Володи Борисенко О дневнике, который вёл 13-летний Володя Борисенко в оккупированном Крыму, его родственники знали. Но где находится тетрадь, не помнил даже сам Владимир Фёдорович: то ли осталась в Феодосии, то ли совсем пропала... И только после смерти отца в

Из книги автора

Дневник Жени Воробьёвой Женя училась в школе № 8 города Пушкин под Ленинградом - и это все сведения о ней. Никогда не издававшийся ранее дневник, вернее, его машинописная копия, был разыскан журналистами «АиФ» в Российском государственном архиве

Из книги автора

Дневник Аллы Ржевской Эти страницы попали к нам из брянского архива, где кроме самого дневника, переданного в 2013 году племянницей автора, нашлась и такая сухая справка: «Алла Михайловна Ржевская, потомок писателя Диесперова, родилась 23 января 1928 года. Работала

Из книги автора

Дневник Владика Бердникова Альбом, в котором отрывочные записи, иногда недатированные, сменяются рисунками или вырезанными из листков отрывного календаря наклеенными и от руки раскрашенными картинками; тут же куплеты и лозунги: «За Родину! За Сталина!» Так

Из книги автора

Дневник Саши Ведина В начале войны, когда отец ушёл на фронт, Саше было 11 лет. Его записи берут начало лишь в последний военный год, когда отец уже считался пропавшим без вести: тоскуя по нему, сын украдкой нюхал, доставая из-под матраса, отцовские сигареты «Эпоха»...

Автор дневника В. П. Аргировский, сын священника, родился в 1890 г. в селе Ухтома Череповецкого уезда Вологодской губернии, окончил Новгородскую духовную семинарию, затем в 1915 г. Императорскую Петербургскую Духовную Академию, получив степень кандидата богословия первого разряда. С 1915 по 1917 гг. - студент историко-филологического факультета Петроградского университета. В советское время преподавал русский язык в фотокинотехникуме. Преподавателем русского языка и литературы стала и его жена Елизавета Леонидовна (урожд. Григорьева), выпускница Бестужевских курсов.

Дневник долгие годы хранился в семейном архиве его дочери Татьяны Васильевны, единственной из семьи, кому удалось выжить в годы блокады. Её родной брат Сергей пропал без вести на Ленинградском фронте в начале 1942 года. Родители пережили его лишь на несколько месяцев.

Вчера в Москве закончилась конференция трехдержав: СССР, США и Англии. Обыватели многого ждали от этой конференции; говорили, что после конференции изменится внутренняя политика СССР. По официальным газетным сообщениям, конференция обсуждала исключительно вопросы по снабжению вооружением. Но мне кажется, что там не обошли молчанием и вопрос о совместных военных действиях. Сейчас для России момент очень серьезный: на волоске висит Ленинград, занята половина Украины, враг угрожает Донбассу и Крыму. Если сейчас союзники не окажут нам быстрой и серьезной помощи, то немцы могут нас победить. А тогда Гитлер заставит на себя работать 100 миллионов взрослого населения России, использует с немецкой расчетливостью наши природные богатства и так усилится, что может завоевать весь мир. Это должны были учесть наши союзники.

На Ленинградском фронте дело идет медленно. Хотя, по газетам, немцы и потеряли на подступах к Ленинграду 100 тысяч, но они продолжают наступать. Наши сдерживают наступление, переходя в контратаки. Выбить немцев из занятых позиций очень трудно. Говорят, Пушкин четыре раза переходил из рук в руки. Наконец, за нашими остался вокзал, но за три дня они продвинулись от вокзала только на 300 метров. Осада Ленинграда может очень затянуться, между тем съестных запасов в городе только на полтора месяца. Ленинград и ленинградцев от голодной смерти может спасти только сильный удар. Защитники города такого удара нанести не могут, он должен быть нанесен с востока.

Каждый вечер налетами разрушается по несколько домов. Стрельба по городу из тяжелых орудий слышна и днем, и ночью. Иногда она бывает очень интенсивна.

Не спим третью ночь из-за воздушных налетов. Враг, выискивая военные объекты и промышленные предприятия, не то случайно, не то ошибочно, но беспощадно разрушает и жилые дома, убивая массу людей. С прямой целью убийства несколько дней тому назад сбросил много осколочных бомб. Вчера уничтожил несколько цехов на заводе «Новый арсенал», куда переведена значительная часть Путиловского завода… сегодня поджег и разрушил часть «Треугольника». От налетов пострадало много прекрасных зданий: дом Елисеева, Мариинский театр, Синод и др. Противнее всего то, что два-три самолета безнаказанно терроризируют город, в котором сейчас с беженцами население достигает четырех миллионов.

Надоела передаваемая по радио болтовня митинговых ораторов о том, что Ленинграда немцам не взять. Так же говорили в Киеве. Надоели унтер-офицерские подвиги, о которых сообщает Информбюро: там-то взяли 5 бронемашин, там-то уничтожили 3 танка. Существенных успехов на фронте нет вообще, а на Лениградском в особенности. Можно думать, что Правительство недостаточно знает о том, что делается в Ленинграде. Правители города и командиры армии, по свойственной нам идиотской хвастливости, могут преуменьшать наши тихие успехи на фронте и тяжелое положение в городе.

Немцы были в двухстах <километрах> от города, в Ульяновке, сбросили десант в Красненьком, который обстрелял из пулемета Путиловский завод. Ведутся бои за Неву. Две немецкие дивизии стоят треугольником между Мгой и Ивановским. Они хотят переправиться на правый берег и соединиться с финнами. Наши с левого берега препятствуют переправе. Немцы окружены, но им на самолетах подвозят продовольствие и боеприпасы. По Октябрьской дороге враг в 6 верстах от Колпина; половина Пушкина наша. А вообще получается впечатление безнадежности и обреченности на гибель.

В прошлое воскресенье, 5-го октября, Сережу(1) вызвали в военный стол 28 отд. милиции; на повестке было написано: «по мобилизации». Домой он не вернулся. Вчера получили извещение, чтобы взяли его вещи. Сегодня в Московских казармах (К. Маркса 65) я получил его штатскую одежду, а от него самого пока нет никакого известия. Боюсь, что его постигнет судьба его дядюшки, Александра Павловича, на которого он похож характером. Убыль в наших войсках под Ленинградом, несомненно, очень большая, и пополнять ее приходится исключительно за счет населения города. Поэтому уже мобилизованы родившиеся в 1923 г. (18 л.), говорят, что скоро возьмут 24-й год, т. е. 17-ти летних.

С фронта нет никаких вестей. Даже не врут ничего утешительного. Одно время хорошо рассказывали про операции Кулина, теперь замолчали и про него. А действительность очень непривлекательна: голодно, холодно, с неделю уже не высыпаемся из-за ночных тревог и спим не раздеваясь. На днях в Красненьком (Второе Автово) был выброшен большой парашютный десант, но был уничтожен огнем нашей артиллерии. Заботит меня Ф. П.,(2) положение которого еще хуже нашего; он еще повредил себе ногу – растяжение сухожилий.

21-е октября, вторник. Бомбоубежище Института киноинженеров.

Давно я не писал дневника, так как эта тетрадь несколько времени терялась в нашем тетрадочном хаосе. Пишу во время ночного дежурства.

Сережа дней 10 проходил военное обучение на ст. Всеволожская, а теперь попал в маршевую роту и находится в Колтушах. Писал, что жестоко страдал от холода, так как выдали только летнее обмундирование и за 15 дней только в первый раз попал на ночлег в теплую избу. Возмущен гнусной компанией, в которой он находится и которой руководит ломовик с Лиговки. Послали ему кой-какие теплые вещи. Его роту, вероятно, скоро направят на фронт. Мать говорит: «Убьют мальчишку». Это возможно, но как тяжело об этом думать! Дети – это куски сердца и потеря их разрывает сердце на части. Настроение у Сережи хорошее: спокойное, несколько философское.

Таня(3) живет в Ильинском относительно хорошо: сыта и в безопасности. Из Ильинского глухо писали, что Тихвин потрепали. Там стояли воинские части, и, вероятно, его немцы бомбили. По линии Северной дороги немцы, по слухам, занимают пространство до Волховстроя. Вообще правый берег всего Волхова наш, левый – немецкий.

Положение на фронтах такое, что, кажется, СССР близок к разгрому подобно Франции, хотя у нас нет ни Бонне, ни Даладье, ни Лавалей(4) . За это время сдали Чернигов, Полтаву, Орел, Брянск, Киев, Мелитополь, Вязьму. Информбюро не решилось сказать, что сдали Одессу и только сообщило об эвакуации оттуда войск. Сейчас немцы идут на Таганрог и на Москву. Появились направления: Калининское, Можайское и Малоярославецкое. Получается впечатление, что нет крепости, которой не могли бы взять немцы, и нет силы, которая могла бы остановить немецкую армию. На подступах к Москве ведутся жестокие бои с огромными потерями с обеих сторон, но враг еще не остановлен. Он хотя медленно, но все же продвигается вперед. Конечно, наше командование делает большие промахи, предвидя планов врага и допуская такие прорывы, как к югу от Москвы в направлении Тулы. В связи с нажимом на Москву, мне кажется, ослабел нажим на Ленинград. Многие части от нас переброшены на Западный фронт. Этим, конечно, должно было бы воспользоваться командование Северо-западного фронта, чтобы отогнать немцев от Ленинграда, но у нас, по-прежнему плохо обстоит дело с вооружением. Когда наши вздумают пойти в атаку, то немцы развивают такой бешеный огонь, что у нас из батальона остается по 40 человек, как недавно было под Стрельной. Возможно, что немцы не станут тратить своих сил на взятие Ленинграда. На днях они с самолетов сбросили прокламации, в которых написано: «Когда ленинградцы съедят весь горох и всю чечевицу, то сдадутся сами». Немцы знают, что продовольственных запасов в Ленинграде только на месяц – полтора. А потом взять голодную армию и голодный город будет взять нетрудно. Чтобы скорее наступил такой момент, немцы, говорят, сбросили много продовольственных карточек группы Р (рабочий), вследствие чего пришлось произвести перерегистрацию всех карточек по учреждениям, предприятиям и домохозяйствам.

В Англии лорд Бивербрук выступал по радио с речью, в которой сказал, что та помощь, которая была намечена на октябрь, России оказана, все уже доставлено. Между тем мы не ощущаем реально этой помощи, которая, по выражению немцев, больше похожа на «теоретическую». Все это наводит на размышления о московской конференции трех держав. По обывательским разговорам, на этой конференции Англия и Америка предложили нашему правительству такие условия, согласие на которые грозило бы коммунизму самоубийством. На самоубийство наши правители, конечно, не пошли, и тогда союзники, вместо реальной помощи, как они обещали, ограничились минимальной официальной помощью, которую они обязаны оказать как союзники. Но есть еще и другой вариант догадок: союзники выжидают того момента, когда и СССР и Германия во взаимной войне истощатся до последней степени; тогда они пришлют свои войска и на нашей территории покончат с фашизмом. Но расчетливые англо-американские купцы могут просчитаться: немцы возьмут Ленинград, Москву, дойдут до Волги, захватят Донбасс и заставят Сталина подписать мир, несмотря ни на какие договоры с союзниками. Такой прецедент уже был во Франции. Тогда Гитлер настолько усилится, что завоюет весь мир.

В начале октября Березовский техникум(5) эвакуировался в г. Кугдымар, Молотовской обл., бывш. Пермской губ. Туда с эшелоном уехал и Владим<ир> Никол<аевич> Каченовский(6) Его Борис(7) на фронте под Ленинградом, он прислал письмо Сереже от 27 сент. Глеб(8) – на военизированных лесозаготовках в Тихвинском районе.

Андрея Григорьева(9) опять призвали в армию. Тамара(10) в Осташкове, но, в связи с военными действиями в Калининском направлении, их базе, вероятно, придется Осташков покинуть. Ее муж в Левашове военным комендантом. Относительно Володи Ваучского(11) никаких сведений не имею, так как с 15 сент. выключены частные телефоны, а явиться лично к Екатерине Ивановне не представляется возможным. Оля Легас(12) из Череповца выехала в Свердловск; Валя(13) уехала туда несколько раньше; Всеволод(14) и Николай Александрович(15) здесь; последний живет у своего брата(16) .

Из-за воздушных тревог второй месяц спим не раздеваясь. Если ночью нет налетов, то бухают дальнобойные орудия, причем не понять, чьи. Квартира не отапливается, живем в двух комнатах, одну из которых отравляет трупным запахом тетка Катя(17) . Она уже не встает с кровати, но, по-моему, в лежачем положении она проживет еще долго. Устроить ее сейчас в больницу оч<ень> трудно, так как больницы сейчас переполнены ранеными.

В субботу, 25 окт., около 5-ти час. веч. тихо скончалась тетя Катя. В последнюю неделю она очень страдала. На ней можно было наблюдать, как умирает постепенно организм: перестали действовать ноги, плохо повиновались руки, начал плохо работать мозг и орган речи, наконец, остановилось сердце. Завтра похороны на Волковом кладбище.

Получили две открытки от Сережи. В первой он пишет, что его сделали телефонистом. Во второй писал, что его повезли на аэродром; возможно, что отправят на Московский фронт. На сутки с Финского фронта приезжал Боря Каченовский. Там затишье, финны не идут вперед.

Немцы в Донбассе. Сегодня сообщили о сдаче Сталина, это, должно быть, бывшая Горловка. Ожесточенные бои в Харьковском направлении. Под Москвой атаки врага отбиты. Как будто бы наступление на Москву остановлено. На Ленинградском фронте затишье: немцы оттянули все силы к Москве. Пользуясь этим, говорят, наши собираются перейти в наступление. С другой стороны, по слухам, в Ленинград направляются эшелоны с хлебом. Может быть, и не умрем с голоду, как казалось в одно время. Английские и наши войска, оккупировавшие Персию, будто бы все направляются на Кавказ для защиты Баку. На Дальнем Востоке против СССР выступила Япония, но США послали ей ультиматум о прекращении военных действий против России; в противном случае США угрожали выступить против Японии. Ультиматум возымел действие. Группа немецких войск, которой командованием было поручено взять Ленинград, находится в ужасных условиях. Страдая от холода, так как они не взяли с собой шинелей, немцы воюют, завернутые в одеяла. Командование отказалось от них и не шлет продовольствия, так что они съели всех кошек и собак. Иногда сдаются в плен, но по Красной Армии дан приказ в плен не брать, вследствие которого были расстреляны два сдавшиеся нам полка. Среди населения Кронштадта царит такой голод из-за отсутствия подвоза, перед которым положение у нас в Ленинграде кажется очень хорошим.

Редко мне приходится в дневнике. Получается какая-то странность: уроков у меня в этом году очень мало – 14 в неделю в первом семестре, а во втором будет еще меньше – а между тем часто не хватает времени на то, чтобы написать страничку дневника. Жизнь ведем крайне примитивную, между тем она требует много мелочных хлопот и забот; времени свободного очень мало. По вечерам много времени отнимают воздушные тревоги, когда приходится часами сидеть в бомбоубежище. А сил, вследствие недостаточного питания, становится все меньше; темпы работы замедляются; много времени тратится на то, что выполнялось быстро.

В половине октября по новому стилю началась необыкновенно ранняя зима. В природе чувствуется настоящий зимний режим. В учреждениях не топят. Дома дров мало; живем в средней комнате, расположенной между двух холодных, поэтому сильно страдаем от холода; этому способствует отсутствие жиров в наших организмах и в пище. Голод дает себя чувствовать. Продовольственное положение Ленинграда все ухудшается, так как подвоза ниоткуда нет. Наше командование как будто бы собирается к серьезным наступательным операциям, чтобы уничтожить немецкое окружение; в противном случае городу с четырехмиллионным населением грозит голодная смерть. Есть основание предполагать, что наши хотят напасть на немцев с тыла, так как при лобовых атаках мы отодвигаем немцев от Ленинграда только на несколько метров. Такими темпами врагов не отбить от осажденного голодающего города. Часть войск из Ленинграда на аэропланах перебрасывается в район Тихвина. Мы получили от Сережи письмо от 24 Х уже из Тихвина. Куда-то на восток перебросили и младшего сына портного Камнева. От 25 Х получили письмо из Ильинского. Антонина Леонидовна(18) пишет, что у них стало тревожно; возможно, что им придется куда-нибудь уехать. Эти факты говорят за то, что предполагается наступление с востока. Ленинград, конечно, ждал, что ему на выручку придет армия из Вологды или из-под Москвы, но в связи с наступлением немцев на Москву эти надежды отпали, и ленинградскому командованию приходится самому приискивать средства разбить немецкое кольцо. Таким средством и является нападение с тыла, причем базой для этой операции будет район Тихвина. Немцы укрепляются со стороны Ленинграда, со стороны Тихвина у них тыл: обозы, кухни; мастерские, склады. Нападение на тыл имеет, конечно, большие резоны. Если это нападение будет удачным, немцы будут отступать в Ленинград. В ожидании этого на наших улицах, выходящих на Обводный канал, строятся баррикады, во многих местах роют доты. Неприятель часто подвергает город артиллерийскому обстрелу, разрушая дома и убивая жителей. По вечерам ежедневно воздушные налеты с зажигательными и фугасными бомбами и неизбежными жертвами. Все это очень надоело, и все ждут какого-то конца.

В дневнике в следующий раз мне хочется записать свои мысли по таким вопросам: 1. работа красноармейца во время войны и 2. причины современной войны. О последнем вопросе я много думал особенно потому, что только что перечитал «Войну и мир» Толстого и его рассуждения о причинах войн вообще и войны 1812 года в частности.

Можайская 49, 6

(продолжение следует - кликни вверху страницы на раздел "Дневники")

ПРИМЕЧАНИЯ

18 Антонина Леонидовна Остроумова (урожд. Григорьева), сестра Е. Л. Аргировской; жила в Ильинском (погост Ильинский), в 30 км от к западу от Тихвина по Ленинградскому шоссе.

Юрий Номофилов, победитель. Германия, 1945 год.

1940 год, Рыбинск. Окончен 10-й класс…
Первый слева – Юрка Белов, сын преуспевающего дамского парикмахера. Призван в армию в 1940 году, погиб в 1945 году под Берлином.
Вторая слева: Надя Булочкина. В войну работала на окопах, после войны – начальником планового отдела завода.
В центре Гришка Поповер, спортсмен, предмет воздыханий девчонок. Призван в армию в 1940-м, погиб в 41-м в первом же бою где-то в Белоруссии.
Четвёртая слева: Ниночка Журичева. Во время войны была артисткой оперетты.
Справа – это я, Юрка Номофилов. Призван в армию в 1940 году. Повезло – не убили. Дошёл до Берлина.

Юрий Номофилов, победитель. Германия, 1946 год.

Хельга. Берлин, 1947 год.

Это мы с Хельгой. Счастье!
Берлин, 1946 год.

Уже мирное время – 1949 год. Какой-то праздник во Дворце культуры Рыбинска (в то время он назывался Щербаков). Я третий слева, чуть выглядываю.

Ветеран.

Уважаемые читатели! Перед вами – совершенно уникальный текст. Это личные, интимные дневники молодого солдата Великой Отечественной войны. Начал он их вести в 1942 году, когда ему было 20 лет, последняя запись сделана в 1949 году
С 1959 по 2000 год этот документ хранился в органах госбезопасности как вещдок по делу его автора – Юрия Номофилова - о «попытке измены Родине». Уже в перестроечные годы Юрия Алексеевича реабилитировали, а в 2000 году вернули дневники – две заветные книжечки.
Что мы знаем о тех, кто был на войне, кто защищал нашу страну от фашистских захватчиков? Яркие образы, созданные художественной литературой и кинематографом, военные фотографии и кинохроника, фронтовые письма, воспоминания фронтовиков – всё это, конечно, выстраивает какую-то картину, но дневниковые записи Юрия Номофилова создают потрясающий эффект полного присутствия, хотя он и не воевал на передовой (был авиатехником). Они удивительным образом сцепляют, объединяют разные поколения – то, военное, и наше, для которого война превратилась в легенду. В стариковских лицах ветеранов войны мы начинаем видеть понятных и близких себе людей, у которых в молодости, несмотря на войну, были те же чисто возрастные проблемы, что и у нас. Которые думали не только о «защите Отечества», о «подвиге» и о «борьбе с врагом». И далёкая война начинает приобретать для нас черты повседневной жизни – без лоска, глянца и художественного вымысла.
Молодой солдат, вчерашний школьник Юрий Номофилов вёл записи исключительно для себя, не думая ни об «идеологии», ни о «красоте слога», ни о «приличиях», ни о каких-либо последствиях. Именно это делает его дневники уникальным и бесценным документом Великой Отечественной войны и, вообще, той эпохи.
В альманахе публикуется интервью с автором и текст дневников с несущественными сокращениями, но с сохранением всех его специфических особенностей, в том числе и ненормативной лексики. Также оставлены пометки, сделанные в органах госбезопасности (в тексте они выделены вот таким полужирным шрифтом): по всей видимости, эти строки (в оригинале дневника подчёркнутые простым и коричневым карандашом) означают, по мнению органов, подозрительные, антисоветские и враждебные мысли.
Все материалы используются с разрешения автора.
Денис Маркелов

ПЕРВЫЙ ДНЕВНИК

29.02.42 г. (переписываю осеннюю запись).
С пригорка виден чистенький Чистополь: белые домики и минареты в желтизне парков и садов. Кругом дубовые рощицы, тоже желтеющие, голые поля, а вдали берега Камы. Осенние облака грядами бегут на юг, то заслоняя солнце, то открывая его, и тогда всё оживает и сверкает жёлтым, белым и голубым. Стоять бы вот так над незнакомым городом после длинного перехода, свободному и сильному, думать, что впереди в этих домиках живут люди, с которыми будешь дружить, работать, веселиться и отдыхать. Может, среди них та, милая и замечательная, из-за которой сердце забьётся сильнее и закружится голова, когда наклонится девушка и в прорезь на груди увидишь тело её – желанное и священное. Стоять бы вот так, молодому и красивому, а у ног город – город, ждущий завоевателя. Неужели не будет так? Так будет, будет, будет! Зачем же и жить тогда, если всегда чужая воля висит над головой, если всегда нужно подавлять желания и загонять обратно мысли? Так должно быть, и будет! Ведь есть же где-то свобода и счастье?
...А может, и нет нигде таковых... Гудят над головой провода...
Нужно идти на кухню. Ведь я в наряде, рабочий.
Я в Казани после путешествия по Волге из Сталинграда (это мы с зимнего сачкования в Будённовске перебрались поближе к жизни). По дороге приволочился за евреечкой - Боней. Так, немножко платонических вздохов и держания за руку: даже обнять не далась.
А в Будённовске втрескался в некую Нимфу Бибич - эвакуированную из Днепропетровска. У неё исключительно стройненькая (по моим понятиям) и тоненькая фигурка. Вначале бегал на неё любоваться издали, не смея и мечтать о знакомстве. Но потом, как ни странно, дошло до поцелуев, и у меня кружилась голова, когда видел близко-близко перед собой хорошенькую её мордочку и улыбку - жемчужные зубки. На третий вечер она не пришла: я её измучил непрерывными объятиями и поцелуями, всю изломал - благо, маленькая, тоненькая и слабенькая. А потом её прямо из десятого класса - 12 мая - забрали в армию, и я встретил её у нас, в красноармейской столовой. Она оказалась не такой, какой я рисовал её в мечтах: проще и вульгарнее. Любит танцевать, любит романчики и прочее. Сначала грустил по ней и страдал. Сейчас - забыл.
Была ещё одна - там же, в Будённовске - Тамара Мадатова. Типичное грузинское лицо, длинные косы. Хороша - исключительно. Но фигурка плохая: массивная, без талии. Или мне это казалось в пальто. А перед отъездом видел её в хорошем платье - очень понравилась. И жалею, что променял на Нимфу. Тамара проще и в меня втрескалась.
Сейчас, в Казани, живу неплохо. Через день - лёгкий наряд. Кормят хреново, но хлеба достаём вдоволь. Работы мало. Принимаем машины, вернее, их принимает начальство, техники. А мы по-прежнему сачкуем. Я радиомастер и сам даже не знаю, каковы мои обязанности. Сачкую здорово.
В общежитии просторно, светло. Крыша здания иногда дребезжит, резонируя от шума моторов идущих на посадку самолётов. Их здесь порядком. Скоро получат матчасть – и на фронт. Так долго ждали, что и не верится: как это вдруг мы - и на фронт. Но дело идёт, и приближается час, когда и по нам будут бомбить. Дай Боже пережить...
Лето, тепло, неплохо. Аминь.

14.06.42 г.
Немного поболел с 09.06. Сначала грипп (t 390 C), а потом колит, черти бы его драли. И сейчас ещё бегаю в уборную. Погода испортилась: дожди и холода. Так хорошо сидеть в штабе. Дай Боже подольше так! (Ведь я стал против воли писарем инженерного полка!) Был несколько раз в городе. Проезжал его насквозь, на другой конец, на завод. Как шикарно! Сколько народу! Сколько витрин, шума, блеска, девушек!.. Сколько хитроумных причёсок, сколько тщательно подведённых губок и подбритых ресниц, сколько манящих роскошных и пышных, маленьких и невинных, упругих и сладострастных грудей, сколько возбуждающих жоп, сколько изящных ножек! И всё это для мужчин. Для меня то есть. Правда, не для сопливого солдата в рваных сапогах, но для будущего инженера. Почему бы нет?! Совсем напротив - да!
А ведь каждая девушка одевается, ищет материю для платья, ругается с портнихой, десять раз перешивает, перекраивает, подбирает по цвету чулки и туфли - и всё для того, чтобы я, Номофилов, мог благосклонно посмотреть хорошенькую фигурку, хмыкнуть носом и сказать себе: «Вот эта ничего... Даже хороша. Её бы я, пожалуй, не отказался...»
Но встречаются и такие - юные, нежные и прекрасные, за один ласковый взгляд которой отдал бы всё, что есть и что будет, а за один поцелуй - десять лет жизни. Но они, как и все, проходят, а неуклюжий и неглаженый солдат остаётся один со своими мечтами и грустью.
А пока жизнь волочится по кочкам удач и ухабам неприятностей, по грязи ругани с соседом из-за порции хлеба и по песку, неурядиц со старшиной. Катится...
Ну, и катись к... Туда твою мать!

20 часов.
Ой, где я сижу! В основном – центральном – им. Ленина хранилище библиотеки ТАССР города Казани! Во! Шикарно, аж дух захватывает. Зал оформлен под грот на дне морском. Священная тишина, умная. Масса девушек, и хорошеньких, и кругом книги, книги - море книг.
Как это мне маму напоминает, дом, библиотеку им. Энгельса, как манит назначить здесь свидание! Сердце так и ёкает, нервы напряжены до крайности: ведь я в дивном храме своего бога - мысли.

15.06.42 г. Утро.
Только что, час тому назад, разбился комэск 2-ой АЭ (командир 2-й авиаэскадрильи – Ред.) - Шмонин. С ним вместе погиб и его экипаж - штурман Иконников, и тот, что был стрелком, - Барашевич. Иконников - самый умный и хороший человек в нашей эскадрильи. Жалко, больно, не хочется верить, в сознании не укладывается...

17.06.42 г.
Сижу на губе. Задержал комендант гарнизона за то, что забыл пилотку. А я ужин пошёл получать, на всех. Вот ё. м.! Комендант - молоденький лейтенант. Ну и щенок!
До чего глупо! Ё. м.!!!

21.06.42 г. Вечер.
Хочется жрать. Мало, очень мало шамовки. И все мысли сосредотачиваются на пустом желудке. Ох, тошно! Ребята достают, а я не могу. Они говорят: «Жрать любишь, а достать не можешь...»

22 июня 1942 года.
Итак, год войны прошёл. Ровно 365 дней назад, когда Земля была в этой же точке пространства, когда Солнце шпарило на нашу планету под тем же углом, я жил в Ломской... Был митинг, пели «Интернационал», кричали: «Ура!» Ночью пошли в секреты. А через пять дней тикали от немцев, захватив продуктовый склад. То было время обжорства, когда Юрка Номофилов пил целыми банками сгущённое сладкое молоко, жрал белый хлеб с маслом и сгущённый компот в неограниченных количествах. Когда жутко и весело было! Вспоминается, как далёкий сон. Прекрасный и неповторимый. Где ты, где ты, счастливая сытость? Где вы, безалаберные дни? Ох, и пожрали же тогда!..
- А немцы, а танки, а бомбы?
- Да, да, было, помню. Но это было во-вторых. А во-первых - шоколад и консервы. Так-то.
А сейчас жрать по-прежнему хочется, и полученные самолёты угнали на фронт, а мы опять остались «безлошадными». Ходим в наряды (другие ходят, я как писарь не хожу) и снова засели в ЗАПе (запасной авиаполк - Ред.). Боже, неужели 779 авиационный полк никогда не попадёт на фронт? Уже целый год собираемся, ещё из Ломской лётчики мечтали лететь бить немцев. А теперь мечтают бить «ганцев» - вот и вся разница

1.07.42 г.
Прошедшие два дня болел зуб. Первый раз это со мной происходило. То ли с непривычки, то ли это всегда так - чувствовал себя ужасно. Был злой, ругался, кричал - совсем развинтился. А сегодня выспался хорошо - впервые за много дней, зуб прошёл, и чувствую себя прекрасно. Это со мной в последнее время редко бывает.
Только акклиматизировался в штабе, как началась кампания по переводу меня обратно в эскадрилью, работать по специальности!.. Кой х... «по специальности» - в наряды через день ходить! Здесь, при штабе, без этого обходилось, и пошамать дополнительно можно было, и полакомиться. А теперь прощай, тёплое местечко, сытое житьё, снова караулы и полов мытьё. Ох!..
Но всё же и на матчасти поработаем! Может, и на завод съездим, и полетаем, как другие. Ха! Пускай! Всё, что происходит, - к лучшему.
«Всегда можно найти косвенный путь, обойти инстанцию или начальника. Если не выходит - значит, недостаток смекалки» (слова однополчанина автора дневника – Ред.).
Часто ездил на завод №22 - заказывать пропуска для наших принимающих машины техников. И в бюро пропусков узнал девушку, именно такую (как показалось), какую искал. Милую, симпатичную, стройную. Не особенно красива, но так мила! Выпросил у неё адрес - Валя Сергеева. Она мне сказала: «Опоздал». У неё уже есть, кому поверять сердечные заботы и радости, есть, кому говорить: «Милый» между двумя поцелуями. Но я, целиком рассчитывая на будущее, на послевоенное, когда буду свободен и холост, всё же решил взять её адрес. Таких девушек - малознакомых, но хороших, уже есть на примете несколько. И дальше буду набирать так же...
Ха! Неплохая идея.
До чего же я всё-таки легко увлекаюсь! Вот на пароходе, когда сюда ехали, была Боня. Ведь я серьёзно думал, что врезался. По крайней мере, сердцем. А так - понимал, конечно, что глупости.

4.07.42 г.
Хи-хи-хи! А меня из штаба вытурили... Ну, и пускай, не очень и хотелось. Мечтаю съездить на завод. Повидать свою Валюшу... Она здесь, в городе живёт. Чёрт возьми! Четвёртый день болит зуб. Первый раз в жизни - и так крепко прихватило. Хотел сегодня выдернуть, пошёл - но доктор отговорила. Поковырялась в зубе, наложила туда всякой гадости, вонючей и противной, а зуб как болел, так и болит. Всё! Завтра дёргаю к чёртовой матери! А то как на фронте прихватит. А беречь зубы - ещё убьют, а столько мучений ради будущего принял.
Хочется поговорить с кем-нибудь, поболтать, излить свою душу. И нет такого человека, которому можно бы открыть своё сердце, свои мечты, надежды и желания. Женька Беликов, с которым я последнее время дружу, не чуткий парень. Моим будённовским увлечением - Нимфой Бибич - он меня порядком поизводил. Ведь я ему всё-всё рассказывал…
Ах, как хочется девичьего нежного сердца, как хочется положить голову на грудь нежной подруги, как хочется, чтоб кто-нибудь поласкал... Эх!.. И сам не знаю, чего хочется. Нет-нет! Не того, не «пистон поставить», а другого - для души.
Ночь. Сижу в штабе один. Потому так и разболтался.

5.07.42 г.
Хотел что-то такое написать о своём посещении з-да № 22 - самолётостроительного. Но что-то нет настроения писать. Да и сижу в неподходящем месте: в конструкторском отделе з-да. Всё-таки интересно: везде меня пускают. Даже в секретный отдел секретного завода, куда простому смертному входа нет, – пожалуйста!
Ну, в общем, вчерашний день - день моего первого посещения этого скопления людей, машин и шума, внёс в мою голову больше впечатлений, чем полугодовая жизнь в Будённовске. Сейчас я перегружен ими, а когда всё уляжется, опишу и громадный пресс, и вид гигантского сборочного цеха сверху, и контрольный отдел радио - всё-всё.
Конечно, вижу и Валю. Вчера ждал до вечера, думал, она сменится и я смогу проводить её до дому. Но не дождался: комсомольское собрание. Попытаюсь сегодня. Она мне мило и ласково улыбается и вне закона выписала пропуск. Это такой тип девушки, которая нравится тем больше, чем дольше видишь её. Обидеть или оскорбить такую девушку невозможно. Термин «милая» подходит для неё с добавлением: «исключительно». Потому так много пишу, что только сейчас был там, у них, выписывал сюда пропуск. Она так мило коверкает мою фамилию, говоря «Нимафилов», что хочется так называться.

9.07.42 г. Перед отъездом из Казани. Утро.
Вещи уже вынесены, в пустом помещении стоит пыль коромыслом: уборка.
Большинство улетело, нас осталось мало, а вещей много. Настроение радостно-тревожное и торжественное. Наконец-то час, которого ждали больше года, торжественный час отправки на фронт - наступил.
Даже обыденно, и не волнует.
Прощай Казань, завод, бюро пропусков и Валюша! Да, Валюша. Я с ней позавчера утром шёл на завод пешком - трамваи не ходили. Говорили много. Результат: она не для меня, она неизмеримо выше меня по воспитанию. Она жила в Москве! Мне о такой жизни и не мечтать... Еду на вокзал. Прощай, Казань! Здравствуй, дорога! Снова в путь.

11.07.42 г. В пути. Станция Алатырь.
Больше стоим, чем едем. Дорога забита, и наши три вагона пихают то туда, то сюда, то дают специальный паровоз. Вот и сейчас через полчаса ждём паровоза. Скоро поедем через Атяшево - место, где я жил летом 1935 года у папы в совхозе, и Саранск, где и сейчас обитают наши родичи.
Жарко. Хлеб есть, но больше ничего. Но и так не пропадаем. Еду в вагоне управления - просторно, 9 человек, и спокойно, а наши надоели: всё время шумят и ругаются.
Вспоминаю Казань и Валю, нашу с ней прогулку 8-го утром. Тогда я её подождал у ворот её дома, прошёл с ней до завода много километров - не ходили трамваи. Я дороги не заметил. Всё время разговаривали. Она мне ещё больше понравилась, я ей - нет. Валя кончила на «отл.» десятилетку, любит читать, не особенно увлекается танцами, но она принадлежит к несравненно более высокому кругу, чем я. Порода и воспитание видны в каждом её слове, в каждом движении, жесте. Мила и обаятельна до бесконечности.
Её протеже - тридцатилетний мужчина, работник отдела кадров и поэт. Она любит его и слушается... Сяду писать мамане и Тоне.

12.07.42 г. Ст. Рузаевка.
Жарко. Делать нечего, но не скучно. В Саранске ходил к родичам - Козловым. Моя племянница - Люся Козлова - хорошенькая семнадцатилетняя девушка. Хи-хи-хи!
Ох, Валюша! Ты вошла в моё сердце. Ничего, авось поднимемся и до Валюши. Всё может быть.

17.07.42 г. Вечер.
Второй день стоим на ст. Платоновка близ Тамбова. Это конечный пункт. Здесь должны находиться наши. Но их нет - улетели в Сталинград. И вот мы, не вылезая из своих трёх телячьих вагонов, поедем назад в Саратов. А потом (ха!) по Волге до Сталинграда.

19.07.42 г.
Сижу один в вагоне, который уже называется «наша хата» и служит синонимом дома.
Город Кирсанов. Ну конечно, он напоминает мне Нину, Ninon, Konsuello (имя героини из одноимённого романа Жорж Санд - Ред.). Второй раз его проезжаем, и второй раз я снова грущу по Нине. Они похожи - Валюша и Нина, и обе потеряны для меня. Какая лучше? Ох, дурак! Не всё ли равно?..
Сейчас пришёл с базара, где маклачил 4 селёдки, спрашивая за каждую 50 рублей. Не удалось. Лишь одна молочница разошлась - купила. Вторую рыбину сменял на стакан мёду, который тут же слопал с хлебом, любезно предложенным продавщицей. Оставшиеся две селёдки променял на масло.
Да, ведь еду не со своими, а в вагоне управления. Шамаю неплохо, по крайней мере, не хуже, чем начстрой, едущий тут же. Тем более что я совершаю здесь различные тёмные махинации: продаю хлеб, меняю селёдки на масло, покупаю молоко. Распоряжаюсь сотнями, но мало толку. Литр молока - 20 рублей, стакан виктории -15. А сотня равна 10 рублям 1939 года. К базару привык, торгуюсь, как заправский жид. (Ох, не люблю жидов!)
Перегон «Платоновка - Кирсанов»: в одном с нами эшелоне ехали девчата - оружейники, окончившие ШМАС (школа младших авиаспециалистов - Ред.). Призваны в армию два месяца назад. «Ничего, - говорят, - жить можно. Пока не жалуемся на службу».
Обленился я страшно. Десять дней дороги ничего не делаю. А переезду конца не предвидится… Скоро прибудем в Саратов и уж, наверное, в Волге искупаемся. С парохода! Ух!!!

22.07.42 г.
Едем по дороге «Урбах – Сталинград». Путешествие «Саратов - вниз по Волге» накрылось. В Саратове не отцепили от эшелона, и мы с тремя вагончиками с лётным составом едем по заволжским степям. Зной. Ровная, как по ниточке, дорога, чистый степной горизонт, коршуны, марево.
Крутим патефон на остановках, смотрим, свесив ноги за дверь, на степь во время хода поезда. Мухи. Жарко.

23.07.42 г.
Ух! Всё едем. Оказывается, товарные поезда больше стоят, чем едут. За 13 суток нашего путешествия (300 часов) стоим 240 часов, едем 60, не считая мелких остановок, которых часов на 30 набежит.
Писать неудобно, не хочется. Повидать бы Веню в Сталинграде.

24.07.42 г.
С утра переправляемся на железнодорожном пароме через Волгу. Жарко. Погода дивная. Три раза купался. Снова Волга, дорогая красавица Волга! Сейчас искупался и ждём: эшелон отправляют в Сталинград.

27.07.42 г.
Позавчера приехали на место - станцию Конная: на пути от переправы к Сталинграду, километров за двадцать от города. Живём в землянках, едим неплохо, а в наряд я уже вчера пошёл. Скучно. Совсем отвык писать. Чувства всё те же - по-прежнему восхищаюсь полной луной, тихой и прекрасной ночью царицынских степей, восходом солнца. Но впечатления быстро гаснут, и писать о них как-то некогда и не соберёшься. Столько дорожных впечатлений, событий, происшествий! На одной остановке перед Волгой, в степи, ходили купаться на Ахтубу. Случайно узнали, что на другом берегу сады, ждущие потребителей. Переехали туда и с яблонь, сплошь усеянных зрелыми плодами, нарвали по полной гимнастёрке. Нажрались - здорово. Понос - до сих пор. И купались тогда замечательно. Тут тоже место для купания есть, и не плохое...
Всё чаще и чаще встречается необходимость упоминать имена своих товарищей. Это значит, что я уже перешёл из своего бывшего гражданского мира в действительность, в мир армейской жизни. Придётся писать характеристики наиболее близких (да это и полезно), чтобы в дальнейшем свободно оперировать их именами.
Да стоит ли? Похоже, ураган войны раскидает нас. Ходят мрачные слухи, что вскоре всех мелких спецов (точнее, срочную службу), заменив девчатами (такая замена уже началась: у нас на практике девушки-оружейники и скоро надульникам (оружейникам – Ред.) - труба), отправят в танковые части или в пехоту. Ох!
Наш полк несёт жуткие потери. Из девяти машин за неделю боевых действий осталось три - и одна вчера пропала (вчера же сгорело три машины). Моя мечта - вновь попасть в Казань и работать в контрольном отделе радиооборудования. И снова видеть Валю.
Боже мой! Какое нахальство! Сижу в штабе боевого полка, кругом деловые люди, важные разговоры и дела, а я сижу, занимаю место и под носом у начштаба пишу письма и личные записи. Ха-ха-ха! Да, из штаба-то меня вытурили окончательно, у инженера есть писарь – девушка, и я сижу под предлогом сдачи ей дел (которых нет).
О-хо-хо! Устал. Ну её к чёрту - сдачу вместе с девчонкой-писарчуком! Возьму своё барахло, которое ехало на правах штабного имущества в ящике инженера, и пойду домой (километров пять). По пути искупаюсь. Пока.
«Ни одна иностранная армия не знала таких внутренних нарядов, как русская. Поистине, о ней можно сказать, что она существует, чтобы охранять себя» (Игнатьев. «30 лет в строю»).
«Прежде я думал, что человек создан для труда, а теперь вижу, что он создан для праздности. Беззаботная, счастливая праздность среди солнечного света и зелени - вот высшее благо, о котором может мечтать человек» (Н. Тимковский. «На отдыхе»).
Ха, привлекательно!

28.07.42 г.
Снова переезды. За 45 километров на автомашинах. Вот цыгане!
В нашу часть понагнали новичков – девчат-оружейников. По вечерам они снимают военную форму и облачаются в своё, в гражданское. И по военному лагерю мелькают цветистые платьица, белые кофточки, слышится серебристый девичий смех. И южная луна озаряет счастливые парочки, забывающие, что за 80 километров рвутся бомбы и смерть гуляет по берегу Дона. Немцы наступают, и второй день горит нефть во взорванной на Волге барже. На аэродром поналетели Илы, и мы едем в другое место.

29.07.42 г.
Приехали. Ночью тряслись в тесноте кузова трёхтонки и смотрели на прожектора и разрывы зениток. Пользуясь лунной ночью, немцы бомбили окрестности. Чёрный дым горящей нефти полосой проходил ниже луны и разрывов. А сейчас жаркий полдень. Зной, как тесто, заползает всюду. Но рядом Волга. С аэродрома, находящегося на возвышенности, она видна, ветер с неё освежает и манит в прохладу синих волн. Искупаюсь сегодня вечером обязательно.
Поражает полная бессмысленность нашего существования и работы. Поднялись, позавтракали, потащились 5 км сюда - и лишь за тем, чтобы спать под плоскостью (под крылом самолёта – Ред.) на бомбах. Дела абсолютно никакого (у большинства, и у нас с Женькой в частности). Кормёжка тут хуже, вообще ничего, кроме милой реки, не нравится.

4.08.42 г.
Уже на новом месте, второй день. Спим на воле, едим также под открытым небом. Средняя Ахтуба - яблочный король. Ходили в сады, нажрались яблок. Река Ахтуба - хороша. Глубокая (14 м) и широкая. Дежурю у телефона. Крыша - знойное бирюзовое небо. Лёгкий ветерок, бесконечная степь. Кормят хорошо, хоть и грязно. Лето - мировая пора для солдат. Жить можно.

6.08.42 г.
Снова ночь, и я один в штабе. Часовым. Ночь ещё не началась, и только южный ветер разливает прохладу по сомлевшим за день избушкам. И в избушку села Средняя Ахтуба, где расположен штаб полка, заползло облегчение вместе с ветерком. Я оживел и спешу воспользоваться этим кратким периодом. Мы тут уже несколько дней. Переехав в Сталинграде через Волгу, тащились сюда 30 км пешком. Мои сапоги расползлись, и я демонстративно топал босой, вызывая слёзы жалости у встречных душевных старушек.
Когда мы ехали из Саратова в Сталинград, то на одном из степных полустанков совершали экскурсию на речку Ахтубу и на другой берег в сад, за яблоками. Так то было то же самое место, и 3-го числа я повторил тот же маршрут. Достойный удивления маршрут.
Лётчики наши летают, полк пополняется новыми машинами после серии потерь, не уменьшается сейчас. А я по-прежнему хожу в наряды, работаю мало и войны не замечаю. То же, что в Казани или в Ломской прошлый год до начала войны. Выбран, вернее, назначен, политруком Ткаченко (он у нас за военкома погибшего) в президиум комсомольской организации. Приходится проявлять деятельность и на этом поприще. Изворачиваюсь, собирая заметки в боевой листок. Пока выходит. «Где кончается порядок, там начинается авиация» - это совершенно справедливо и в тылу, и здесь, на фронте. Не деловой народ русские (и я в том числе), не расторопный, а главное, недобросовестный... Надо написать мамаше и Тоське. Адью... Да, наши самолёты сбрасывают для немцев «Front-illusrierte» fur der Deutschen Soldaten («Фронтовые иллюстрированные газеты» для немецких солдат, нем. – Ред.). Довольно тактичные газетки. Много листовок такого же типа. Главная тема: сдавайтесь в плен. Это во время наступления немцев под Сталинградом-то! Ох!
Немцы от Сталинграда в шестидесяти километрах.

15.08.42 г.
Только что искупался в замечательной речке Ахтубе. Погода лишь слегка облачная, жара всё та же. Последнее время расстроился желудок - ни яблок, ни масла есть нельзя. Пока Bismut принимаю - ещё ничего, а без него - пропадай.
С неделю назад во время посадки наших самолётов налетели четыре Ме-109 и сбили наш Пе. А позавчера они почти что над аэродромом угробили наш «Дуглас». У нас почти нет машин, и впереди та же перспектива: занятия по расписанию, строевая, уставы, м/часть и прочие прелести.
Но пока лето - всё перенести можно. Что-то будет зимой?..
Со мной произошли неприятности из-за строптивости: не выполнил приказание (нужно было бегом, а я в совершенно разбитых сапогах пошёл шагом). Грандиозная взбучка и мораль по комсомольской линии, а по командной - угроза отправки в штрафную роту. Сие меня заставило пересмотреть жизненные девизы и выбрать:
«Во-первых: угождать всем людям без изъятия:
Начальнику, где буду я служить,
хозяину, где доведётся жить,
слуге, который чистит платья,
швейцару, дворнику для избежанья зла,
собаке дворника, чтоб ласкова была...»
«В мои лета не должно сметь своё суждение иметь» (цитаты из комедии А. Грибоедова «Горе от ума» - Ред.).
А вообще, меня всё чаще и чаще посещает такое настроение, когда всё равно - жить или умереть. У меня нет настоящего, не предвидится блестящего будущего, а жить воспоминаниями надоело. Пожалуй, не доживу до конца войны, да оно и лучше. Смерти я не особенно боюсь.

23.08.42 г.
Mein lieber Kinder! («Моё любимое дитя!», нем. – Ред.) Так и до подлости докатиться недолго. Уже своих ближайших товарищей стал обманывать. Не надо, не хорошо (ведь всё равно поймают когда-нибудь).
Требовать уважения - глупо. Надо завоёвывать его.
Вчера был свидетелем воздушного боя. Три Ме-109 и пять Як-3. Сбито два Як-3, а трое немцев строем ушли домой. Они же перед боем сбили У-2, а к вечеру - «Дуглас», только «Мессершмит», атаковавший «Дуглас», не смог выйти из пике и врезался в землю. Видели останки лётчика: говорят, тонкая, нежная, почти женская рука. А 19.08 близ нашей палатки упал сбитый Ил-2. Видел место взрыва и тлеющий кусок мяса - всё, что осталось от лётчика.
«Мессершмиты» ходят, как хозяева.

31.08.42 г. Рейд порта Куйбышев.
Пароход «В. Молотов», на коем мы путешествуем от Саратова до Казани, грузится. Когда 26-го числа скрылось от нас зарево горящего Сталинграда (его подожгли немцы 23-го), уже было известно, что едем снова в Казань, формироваться… Валюша? Брось, какая там Валюша! Перед отъездом выдали громадные неуклюжие ботинки. Обмундирование вконец оборвалось, и был бы я дурак, вздумай показаться в таком виде ей. Давай крест на этом деле поставим.
В поезде до Саратова было голодновато, а сейчас продаём с Белушей камсу (мелкая рыба – Ред.), выданную как сухой паёк, но не употреблённую средними офицерами: воняет и вообще. Увлекаюсь этим, меняю, продаю, покупаю и в результате кушаем с компаньоном яички, молочко и творожок. Погода благоприятствует. Только я уже не так восхищаюсь красотой природы, воздухом и водой. Гораздо больше занимает моё воображение удачная продажа банки камсы за 40 рублей или обмен селёдки на два яичка. Час назад собрались на базар, и я уже предвкушал удачные финансовые операции, но адъютант не пустил. По сему случаю сижу и грущу, тем более что время есть - дневальный. Спим прямо на верхней палубе - не плохо. Скоро, не вставая с ложа, буду любоваться Жигулями. Чёрт! Адъютант всё настроение испортил! А Сергеев - скотина! Такое-то, Юрий Алексеевич, настроение... Да...
1.09.42 г.
В салоне второго класса парохода «В. Молотов» полумрак. Большие зеркальные окна, коими так гордилась «Императрица Екатерина» (бывшее название парохода – Ред.), выбило взрывной волной: немцы бомбили под Сталинградом. И окна забиты досками. Здесь тепло, тихо, лишь раздаётся стук домино: вечные козлогоны. А на палубе настоящая осень, ветер холодный и сырой, волны и пасмурное небо. Ночь эту придётся зябнуть, ведь спим на палубе. Вчера ещё было жарко. Мы купались, шутили: «Закрываем летнюю навигацию 1942 года». И неплохо получилось. Я нырял со второй палубы, раз шесть, и удачно. Все, даже свои, хвалили. Последние два прыжка запечатлены на плёнке: снимал «ФЭДом» какой-то майор. В сущности, невысоко, метров 6, но всё же страшновато, в особенности в первый раз.
Уже с месяц, даже больше, совсем не думается о девушках, любви, поцелуях и прочей любовной чепухе, которой, я думал, посвящу свою жизнь. Думы о жратве, отдыхе гораздо чаще посещают мою голову, чем мечты о прекрасной половине рода человеческого. Видать, возраст «первого сумасшествия» прошёл. Теперь буду, как и папаша, ждать второго - сорок лет. Жалко, два года юношеского пыла и страсти прошли зря, впустую, за стенами казармы. И теперь, коль увижу где хорошенькую девушку, сердце не трепещет томясь, а если и вздохнёшь, то, скорее, по привычке.

6.09.42 г. Борт парохода «Академик Карпинский».
В Казани пробыли два дня, пытался повидать Валю, но неудачно. Она смылась гулять со своим дорогим. Видел маму Валину: похожа, и мила так же, как и дочка.
Стою часовым у кучи вещей. Скучно и тошно: надоело. Насчёт жратвы опять с Белушей прекрасно устроились. Или закон, или везёт; в дороге ещё ни разу не сидел на сухом (как полагается) пайке. Год дружбы с Разживиным принёс свои плоды: стал изворотлив, хитёр, нахален, беспринципен - все качества в жизни полезные. Одному в дороге - труба. Трое - много. Пара - наиболее выгодный (в наших условиях) союз. Я и Белуша - дуэт не из последних. Первые идут - Шибай и Макаренко…
...Ишь, философ от сохи! Ха!
Жалко, что из Казани уехали. А может, и к лучшему?..

9.09.42 г.
Деревня. Совхоз. Жара. Тишина. Здесь мы работаем по уборке. Прошлый год в это время в Кривянке стожили сено и ели арбузы. Теперь их едят немцы, а мы скирдуем овёс и увлекаемся молоком. Сегодня я дневальный и ходил за 3 км в колхоз, купил мёду. Здесь он сравнительно не дорог (100 р., везде - 350 за кг). В каждой местности есть богатства, надо только не теряться и пользоваться ими. И вообще, фраза: «Единственное, что есть хорошего в жизни, - это минута приятного самочувствия» начинает казаться мне справедливой. Счастье Фауста, Ромео, старосветских помещиков, рекордсменов, героев, животных и моё подходит под её смысл.
Когда 6-го вечером мы выгрузились на тихую и пустынную пристань Чистополя, грусть объяла меня. Показалось, что мы снова приехали в Будённовск, что вот-вот начнётся зима, вторая зима войны. Боже! Только вторая, а их ещё - три-четыре будет... А оказалось, что до зимы ещё далеко, что всё - и столовая, и питание, в том числе, похожи на Кривянку, похоже, что жизнь не такая уж «пустая и глупая шутка». Тем более, что мёду я сейчас досыта нажравшись. Здесь - в глуши, без газет, без радио - поговаривают, что сдан Сталинград. Откуда они знают?! Спрашивают, почему мы, т. е. армия, отступаем. «Неужели и нам, - говорят, - под немцем жить?» Не добрый народ местные жители, не любят армейцев.

Вечер на пути с поля (работал).
Чудный вечер. Солнце ещё не зашло, но тихо, прохладно. Сегодня идём домой, в город. Не хочется. Где-то буду через год? Где? Нет, не угадать! Дома?.. Эх!

17.09.42 г.
Хотелось бы написать нечто отвлечённое, да в голове ничего подобного нет, а на перо просится: «Боже, какой тупица!».
Хорошо, хоть это-то понимаешь, а то скоро себя за умницу почитать станешь, юноша (что и случается иногда в разговоре). Меньше гордыни, Юрий Алексеевич!
Дневалю (в совхозе). Чем бы заняться? Писать? Ну не пишется, только бумагу изведу.

19.09.42 г. Вечер.
Все в кино. Хорошо, когда мало народу. Сижу, анекдоты из походного блокнота переписываю в тетрадь. Сосчитаешь – 140, читаешь – мало. Завтра выходной. Хорошо бы не заняли ничем, в библиотеку схожу.

22.09.42 г.
Я мечтатель. Мечтаю о страстях, подвигах, и всегда я - участник разыгрываемых трагедий. Мнимые страсти, говорят, ослабляют действительные, и человек, влюблённый в мечту, уже не сможет глубоко чувствовать действительность. Но Мериме, о котором профессор Лонг сказал: «Остерегаться излишних увлечений» и т. д., разве не чувствовал, как мечтатель, разве не смотрел на действительность со стороны, из мира фантазии?.. Это я, по желанию моему, стал упражняться в отвлечённых словопрениях.
Предыдущие - плод долгих, искусственно вызванных впечатлений. Надуманно всё, ходульно получается.
Приехал из далёкой поездки Вовка Разживин. Наверное, был дома в Ярославле, может, и в Рыбинск сгонял. Как-то там мама живёт?
Осень началась. Построили новую уборную, и я уже представляю, как придётся бегать в неё в страшные, с ветерком морозы. Настроение большей частью подавленное - впереди долгая, суровая зима, вторая зима войны.
Ох, а в голове так и болтаются мысли, как бы чего бы где спиздить, устроиться получше. Записать, что ли, что сегодня два обеда слопал? Эх, сибарит! Да ещё и животное. Вот тебе и «философ»: кроме жратвы ни о чём не может думать... Приближается вторая годовщина моего призыва в армию. Как-то справим?.. Мысль не задерживается на чём-нибудь одном, а быстро и бестолково скачет. И мыслить логически, чем так гордился, разучился. Ох, читать надо, читать. И записывать. Не меньше сотни книг за зиму дельных. Напишу-ка мамаше да Юрке Иванову. Благо, хорошо в штабе часовым. Час

Немецкая открытка и тетрадь, изъятые при аресте военнопленных

Меня призвали на военную службу.

В боях под Ревелем 20 августа пал за свое отечество Ферди Валбрекер. Последнее воскресенье сентября мы Ганс и я - провели в Аахене. Было очень приятно увиден, немцев: немецких мужчин, женщин и немецких девушек. Раньше, когда мы только прибыли в Бельгию, разница мне не бросилась в глаза… Чтобы действительно полюбить свою родину, нужно сначала побыть вдали от нее.

1941 год. Октябрь. 10. 10. 41.

Я в карауле. Сегодня переводили в действующую армию. Утром читали список. Почти исключительно люди из строительных батальонов. Из июльских новобранцев — только несколько минометчиков. Что поделаешь? Я могу лишь ждать. Но в следующий раз, вероятно, и меня коснется. Зачем мне проситься добровольно? Я знаю, что там будет труднее выполнять свой долг, гораздо труднее, но все же…

14. 10. 41.

Вторник. В воскресенье из 1 взвода отбирали пулеметчиков. Среди них был я. Мы должны были проглотить 20 пилюль хинина; проверялась годность к службе в тропических условиях. В понедельник получил ответ: годен. Но я слышал, что отправка отменена. Почему?

Сегодня у нас был смотр. Его проводил наш командир роты. Все это только театральное представление. Как можно было заранее предвидеть, все сошло хорошо. Отпуск в Люттих на 18-19.10 устроен.

22. 10. 41.

Отпуск уже миновал. Хорошо было. Военного священника мы еще застали. При богослужении я ему прислуживал. После обеда он показывал нам Люттих. День был приятный. Я чувствовал себя опять среди людей.

Ганс, Гюнтер и Клаус уехали. Кто знает, увидимся ли мы.

Дома от моего брата уже много недель (7-9) нет вестей. После того как я получил известие о смерти Ферди Вальбрекера, у меня такое чувство, как будто и мой браг тоже будет убит. Да предохранит от этого Господь Бог, ради моих родителей, особенно ради матери.

Вернер Кунце и Косман убиты. Об Африке ничего больше не слышно.

Написал Фриде Грислам (отношение к правительству и к народу; солдат и женщина в настоящее время).

1941 год. Ноябрь.

20. 11. 41.

Пять дней в Элтфенборне миновали. Служба была там очень легкая. Кроме стрельбы взводом, мы, практически, ничего не делали. Но мы были в Германии, и это было приятно. В Элтфенборне я посетил священника.

То, как держатся немцы в бывшем Эйфен-Мальмеди, можно понять; мы ожидали другую Германию. Не такую антихристианскую. Но там имеются и валлонские деревни, и не мало. Во время стрельб кто-то разжег костер. Когда так стоишь и смотришь на пламя, то всплывают старые воспоминания. Как это было раньше. Для меня ничего лучшего не могло бы сейчас быть, чем отправиться с несколькими парнями в путь, но…

П… тоже писал о потере времени; теперь, когда мы в расцвете своих сил и хотим их использовать. Над чем бы только не потрудились?

Какие задачи ожидают нас! Говорят, опять формируются два маршевых батальона. Из дому известие: Вилли Вальбрекер тоже убит. Мы тоже принесли свою жертву. Вилли четвертый. Я спрашиваю: кто следующий?

26.11. 41.

Вилли Шефтер в лазарете. Это был настоящий товарищ. Все чаще мне приходит в голову мысль, что я бесцельно теряю здесь свое время. Я колеблюсь, кем хочу быть: Африка; техническая профессия; или же священником только для Бога.

Товарищеских отношений у нас в комнате не найти. Я хотел бы скорее попасть на фронт. Это будет хорошо для меня.

25. 11. 41.

Вчера утром неожиданно для всех пришел приказ об отправке. Теперь никто не хотел этому верить, когда нас собрали. Но это так. День прошел в обмундировке. Наконец пришло то, чего я ожидал, и я твердо верю, что еще придет. Наступает более трудное, но лучшее (если это подходящее выражение) время. Теперь предстоит показать: мужчина ты или трус. Я надеюсь, что это переживание будет для меня приобретением на всю жизнь; я стану более зрелым.

Об общем воодушевлении, которое сказалось в пьянстве, писать не хочу; его не хватит надолго.

1941 год. Декабрь. 8. 12. 41.

На этой неделе я написал разные вещи, и можно было бы еще много писать. Об общем воодушевлении, о долге в настоящий момент и т. д. Дюссельдорф! Для тебя это не хорошо. Нет!

В среду была здесь и Магдалина (в прошлое воскресенье здесь были мои родители). Гестапо сделало обыск и забрало мои письма и другие вещи. Комментарии излишни. В воскресенье я получу отпуск и узнаю об этом еще. От меня они пошли к Дилеру и забрали там много вещей. Вправе ли они, ведь мы живем в Германии; Дилер был забран в…, а оттуда отправлен в Дортмунд, где он находится в предварительном заключении. До воскресенья они еще сидели. Иоган тоже там. Считаю, что там сидит человек 60-100.

12.12. 41. Пятница.

Со среды мы в пути. Говорят, что мы 13.12. будем в Инстербурге, а 15.12 - по ту сторону границы.

Америка тоже вступила в войну.

Здесь в вагоне тесно. Попадем ли мы на Южный фронт, теперь, пожалуй, сомнительно. Относительно Гестапо я был у нашего капитана; он обещал мне полную поддержку. Я составил письмо, но тут еще некоторые мелочи, посмотрим. Где-то мы будем на Рождество.

13.12. 41. Суббота.

Письмо в Гестапо написал. Капитан, вероятно, подпишет ходатайство. Чего еще желать. Я изложил все по-деловому. Успех сомнителен. Мы в Инстербурге.

Вост. Пруссия почти вся позади. Не брился я с понедельника. «Небритый и вдали от родины». Товарищеских отношений все еще не встречал. Надеюсь, что на фронте в этом отношении лучше; иначе это было бы для меня большим разочарованием.

16. 12. 41. Вторник.

Литва, Латвия - позади. Мы в Эстонии. В у нас была длительная остановка. Я был в городе. Ничего интересного. Рига была уже лучше. К сожалению, мы не могли попасть в город.

У нас в вагоне настроение ужасное! Вчера подрались двое; сегодня опять двое. Товарищеские отношения здесь - иллюзия, утопия.

Литва - ровная страна, широко простирается перед нашим взором. Бедная эта страна. Повсюду деревянные хижины (домами их нельзя назвать), крытые соломой. Внутри маленькие и тесные.

Латвия не такая ровная. Одна часть гористая, покрытая лесом. Дома даже в деревнях здесь лучше, выглядят уютнее. В Эстонии тоже много леса и холмов.

Население здесь очень симпатичное. Языка совершенно не понять. Здесь тоже всего мало. Водки нет. Продовольственные карточки.

В Риге, говорят, расстреляли 10 000 евреев (немецких евреев). Комментарии излишни. За грабеж расстреляли трех человек, я это поддерживаю, как бы это ни было сурово. Чтобы это не распространилось, необходимо решительное вмешательство. Это ошибка: во вторник мы еще не были в Эстонии (18.12.)

18.12. 41.

В России. Эстонию проехали очень быстро. Россия - ровная бесконечная страна. Тундра. Получили патроны.

Мы ехали по следующему маршруту: Рига - Валк (Эстония) - Россия; в Псков. Псков, говорят, третий по красоте город России.

Я читаю Шекспира: «Венецианский купец» и «Гамлет». Мы находимся в 10 км. от Пскова и, вероятно, долго здесь пробудем. Шекспир мне нравится.

19.12. 41.

Мы все еще под Псковом. Дело в том, что русские сильно повредили железнодорожное хозяйство и здесь мало паровозов.

Я дал нескольким русским хлеба. Как благодарны были эти бедные люди. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Из 5000 русских осталось приблизительно 1000. Это позор. Что сказали бы Двингоф, Этиггофер, если бы они узнали это?

Затем я «посетил» одного крестьянина. Когда я дал ему папиросу, он был счастлив. Я посмотрел кухню. Беднота! Меня угостили огурцами и хлебом. Я оставил им пачку папирос. Из языка не понятно ни слова, кроме: «Сталин», «коммунист», «большевик».

Кольцо вокруг Петербурга несколько дней тому назад прорвано русскими. Русские прорвались на 40 км. Против танков… ничего не могли сделать. Русские здесь чрезвычайно сильны. Замкнуто ли кольцо со стороны озера, это сомнительно. Наших войск там слишком мало. Когда падет Ленинград? Война! Когда придет ей конец?

21. 12. 41.

Сегодня воскресенье. Это ни в чем не заметно. Поездка кончилась. В Гатчине (балтийской) нас выгрузили. Население осаждало наши вагоны, просили хлеба и т. п. Это хорошо, когда можешь доставить радость ребенку, женщине или мужчине. Но их слишком много.

Мы находимся в 6 км. от вокзала. В одной комнате с 4 широкими кроватями нас 16 человек; на каждую кровать - 3 человека, а остальные четыре..?

О последних днях в вагоне не хочу ничего писать. От солдатской дружбы - ни следа. В одном лагере для пленных, говорят, в течение одной ночи умерло больше 100 пленных. 22. 12. 41.

Наша квартира хороша. Хозяйка (финка) очень любезна, но бедна. Мы даем ей довольно много. Ведь лучше давать, чем брать.

24. 12. 41.

Сегодня сочельник… В Гатчине большая часть церквей разрушена немецкими летчиками, а не красными. На дворце еще и сейчас стоит крест.

(Бра)ухич ушел в отставку, или его отставили. Что это означает?

27. 12. 41.

Рождество прошло. На самом деле это были очень, очень грустные дни, настоящего рождественского настроения не могло быть.

Говорят, что 1 дивизия, так как она участвовала в очень тяжелых боях, будет отправлена на юг Франции. Мы поэтому попадем, вероятно, в 12 дивизию. Я надеюсь на это. Другие хотели бы тоже попасть на юг Франции.

Сегодня мы видели семь вагонов с солдатами, которые прибыли из кольца под Ленинградом. Эти солдаты выглядели ужасно. Таких картин в кинохронике не видно.

Здесь постепенно становится холодно. 20 градусов.

Написал кое-что о солдатской жизни. Я много думаю о Дилере, Иоганне и вещах, связанных с ними.

30. 12. 41.

Сегодня или завтра нас отправляют, и притом в 1 дивизию… Что-то там будет с Дилером, Иоганном и другими…

1942 год. Январь. 03. 01. 42.

Наступил Новый год. Окончится ли война в 1942 году? 31.12.41 г. мы выступили из Гатчины. Когда мы прошли 15-20 км, подъехали два автобуса и один грузовик, которые сразу же доставили 60 чел. в 1 дивизию. Среди этих 60-ти были также я, Вунтен и Цуйцинга. В дивизии нас сразу же распределили по полкам; мы трое попали в 1 полк. В тот же вечер нас направили в 3 батальон, где мы провели ночь в холодном, как лед, блиндаже. Это было новогодним подарком. Затем нас распределили по ротам. Вунтен и я попали в 10 роту. Мы сдали на кухню свои продукты и «потопали» к роте, которая в течение пяти дней была на отдыхе и как раз 1.1.42. вечером возвращалась на передовую.

И вот мы находимся в блиндаже. 6-7 часов в день стоим на посту. В остальное время лежим или едим. Жизнь, недостойная человека.

Мы находимся здесь между Ленинградом и Шлиссельбургом, у Невы, там, где она делает резкий изгиб. Переправа все еще в русских руках. Мы находимся влево от нее. Блиндаж сносный (по сравнению с другими). Здесь спокойно. Изредка стреляют минометы. Вчера вечером был убит один человек. Сегодня во втором взводе убит один.

Наша жизнь находится в руках Бога. 10 дней мы должны оставаться на передовой, а затем - 5 дней отдыха.

Рота насчитывает 40-50 чел. От дивизии (15000) осталось в живых только 3000. Кольцо вокруг Ленинграда не сомкнуто (пропаганда). Питание очень хорошее.

04. 01. 42.

Выглядишь как свинья. Это не слишком сильно сказано. Умываться нельзя. И вот, в таком виде кушать. Я пишу так не для того, чтобы жаловаться. Это просто должно быть зафиксировано.

Вчера мы принесли убитого - «Мы не несем клада, мы несем мертвеца». Остальные не обращают на это внимания. Это оттого, что видишь слишком много мертвых.

Дружба! Придет ли она еще? Не знаю. Или я еще не освоился с новой обстановкой?

Иоганн и Дилер, что это может быть? Часто приходишь в бешенство, когда думаешь об этой подлости. Если затем подумаешь, что находишься здесь на фронте, то возникают вопросы, на которые хотелось бы получить ответ. Но существует разница между правительством и народом. В этом - единственное решение.

07. 01. 42.

Вчера прибывало еще пополнение из 4 маршевой роты. Ходят разговоры, что нас в ближайшие дни сменят!?!

«Товарищи» поют часто красивую песню:

«Хайль Гитлер, хайль Гитлер.
Целый день — хайль Гитлер
И по воскресеньям хайль Гитлер
Хайль Гитлер, хайль Гитлер».

Они поют эту песню на мелодию «Тетка Гедвига, тетка Гедвига, машина не шьет»… Комментарии излишни.

В нашем отделении имеется один солдат. Он католик. Ему 35 лет. Крестьянин (6 коров, одна лошадь). Он из Альтенбурга; от Буршайда 2,5 часа ходьбы. Может быть, его можно будет как-то использовать для группы, или..?

(?). 1. 42

Вчера шел разговор, что мы отсюда уходим. Обоз будто бы уже погрузили. Все верят в это. Я тоже считаю, что это правда. Я называю это большим свинством. «Товарищи» радуются. Я понимаю тех, которые с самого начала здесь. Но мы, которые только что прибыли, и уже обратно; это прямо скандал. Но мы ничего не можем в этом изменить. Куда отправляют, никто не знает. В Кенигсберг? В Финляндию, ходить на лыжах?

13. 1. 42.

Мы на отдыхе. Если это можно назвать отдыхом. Во всяком случае, лучше, чем на передовой. Насчет смены: за Мгой, где находится обоз, строится новая позиция.

18. 1. 42.

Мы снова на десять дней на передовой. На этот раз на правой позиции (южной). Мы должны выставлять несколько больше постов. Блиндаж маленький, холодный. Разговоры действительно были попусту. Наверное, это продлится долго. Но мы полагаем, что весной при наступлении нас не будет здесь, так как тогда мы пропали, говорят все.

С дружбой получается смешно. Иногда бываешь доволен, а иной раз опять самый нетоварищеский и эгоистичный поступок, какой только может быть. В ближайшее время опять буду собирать папиросы, так как товарищи действительно не заслуживают, чтобы им всегда дарить папиросы.

30. 1. 42.

Лишь сегодня у меня нашлось время писать дальше. Вместо десяти дней получилось тринадцать, но в блиндаже было довольно хорошо… В течение этого времени я одни раз брился и «мылся» в крышке с водой (1/4 литра). Фон Лееб тоже ушел, или его отстранили. Рейхенау умер. Неизвестно, как это надо понимать. Я тоже не против того, чтобы попасть в Германию.

1942 год. Февраль.

02. 02. 42.

Два дня отдыха очень скоро кончились. Еще в воскресенье, 31.1, пришел приказ. В 18 часов мы вышли и опять обратно. Мы должны были быть здесь лишь на следующее утро, в 6 часов. Ночью сменили белье и «умывались». Мы находимся дальше на восток от старой позиции. Снова у Невы. Участок спокойнее и лучше. Блиндажи все довольно удобные. Рота занимала 1800 метров (вероятно - длина участка обороны - прим. ред.). В нашем отделении 4 человека. Мы выставляем на ночь одного человека. Это было бы ничего, если бы нас днем не занимали слишком много другими делами (таскание боеприпасов).

Говорят, мы останемся здесь до наступления? Мы не получаем окопного пайка. Это неправильно.

15. 2. 42.

Я опять в другом отделении. Завтра мы переходим в другое место. Эрвин Шульц был ранен 7.2 осколком мины. Из-за этого мы вынуждены стоять на посту втроем. Это многовато, но другие отделения стоят все столько же. Так что нужно быть довольным. Здесь еще все спокойно. Я радуюсь каждому письму из дому. Об Иоганне и Дилере я теперь знаю наконец… Кончаю. Молитву нельзя забывать. Я буду рад тому времени, когда я буду свободен от военной службы и смогу жить так, как я хочу - не так, как все другие.

Да здравствует Москва! Рот фронт!

22. 2. 42.

Мы все еще на той же позиции. Стало снова холоднее. Почтой я доволен. Гестапо была у нас. Они хотели узнать, адрес. Надеюсь, что я скоро услышу что-нибудь об этом.

27. 2. 42.

Сегодня мне исполняется 19 лет. Ефрейтор Шиллер прибыл из Мги. Ранение было не страшное, оно было причинено не русскими, а Домераком.

Я уже сейчас радуюсь тому дню, когда я смогу начать работать, свободный от военной службы.

Унтер-офицер Ридель, кажется, большая свинья. О Гестапо еще ничего не слышно. Если бы как-нибудь несколько дней совсем ничего не слышать из всего того, что так противно.

1942 год. Март. 09. 03. 42.

Снова прошло несколько дней. Было бы хорошо выспаться несколько ночей. Пищи мне не хватает - слишком мало хлеба. Ходят дикие разговоры о Вене, Кобленде и др.

12. 03. 42.

С 9.30 до 10 час было проведено приблизительно 100-200 выстрелов на винтовку, по 600-1000 выстрелов на пулемет; кроме того, была выпущена масса осветительных ракет. После 10 час - тишина. Днем мы не должны были показываться. Это было проделано на участке от переправы до Шлиссельбурга (15 км.) Командование хотело привлечь таким путем перебежчиков или вызвать высылку разведотряда, так как нужны были пленные, чтобы получить показания.

В ночь с 9.3. на 10.3. на левом крыле нашей роты пришел человек - перебежчик или нет, в этом мнения очевидцев расходятся. Он многое рассказал: позиции защищены плохо, кушать нечего, командир роты будто бы еврей и т. п. Правда ли это - сомнительно. Сколько русских попало в наши руки на указанном участке, я не знаю.

Было еще сказано, что если мы не получим пленных, то придется выслать через Неву разведотряд, который, можно сказать, является командой смертников. Добровольцы, вперед! Нужно привести пленных!

О Гестапо еще ничего не слыхал.

20. 3. 42

В 20-30 нас погрузили и перевезли на грузовиках в Шапки (немного дальше).

21. 3. 42

Разведотряд в лесу.

24. 3. 42

Около 3 часов. Приказ: приготовиться. Теперь в качестве резерва батальона сидим в блиндажах, в которых «солнце светит». Хуже всего - артиллерийский огонь.

10 рота - потери 9 чел.

10, 11, 12 роты- потери 60 чел.

9 рота - потери 40%.

Наша позиция — омега (возможно, Мга — прим. сост.}. Питание - лучше. Пасха. Что будет на Пасху?

Перевел: шехн. интендант I ранга - Зиндер.