Кобрин смутное время. В. Б. Кобрин смутное время — утраченные возможности. Чугуева Наталия Михайловна

Кировский институт повышения квалификации и переподготовки

Работников образования

Смутное время: дискуссионные проблемы

Реферат по истории России

Чугуева Наталия Михайловна

Учитель истории и обществознания,

МОУ СОШ № 2 с УИОП п. Восточный

Омутнинского района

Введение ………………………………………………………………… 3

…… 3

1.1 Лжедмитрий 1 как возможная перспектива

дальнейшего развития страны ……………………………………….. 3

1.2 «Крестоцеловальная запись» Василия Шуйского: реальное

ограничение самодержавия или гарантия защиты

от произвола властей? ……………………………………………… 7

1.3 «Крестьянская война» или «гражданская война»? …………………. 8

1.4 Королевич Владислав – еще одна упущенная возможность? ……… 10

1.5 Избрание Михаила Романова: неожиданность

или закономерность? ………………………………………………… 12

1.6 Плата за успокоение страны ………………………………………… 14

Заключение ……………………………………………………………… 14

Используемая литература ……………………………………………… 15

Введение

Принятый в дореволюционной историографии термин «смутное время», относившийся к бурным событиям начала XVII века, был решительно отвергнут в советской науке как «дворянско-буржуазный» и заменен длинным и даже несколько бюрократическим названием: «Крестьянская война и иностранная интервенция в России».

Сегодня термин «смутное время» снова вернулся в школьные учебники истории: видимо, потому, что он не только соответствует словоупотреблению эпохи, но и достаточно точно отражает историческую действительность.

Среди значений слова «смутное», приводимых В.И. Далем, мы встречаем «восстанье, мятеж …, общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Однако в современном языке в прилагательном «смутный» ощущается иное значение – неясный, неотчетливый.

И в самом деле, начало XVII века – смутное время: всё в движении, всё колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной быстротой меняются цари, нередко в разных частях страны и даже в соседних городах признают в одно и то же время власть разных государей, люди подчас молниеносно меняют политическую ориентацию. Русские люди, пережившие это тяжелое время, называли его, а именно его последние годы «великой разрухой Московского государства».

Это событие вызывало и вызывает до сих пор интерес как историков, так и современников, в частности Авраамия Палицына, автора сказания об осаде поляками Троицкого Сергиева монастыря. Большое внимание исследованию проблем Смутного времени уделяли в своих работах историки В.О. Ключевский, В.Б. Кобрин, А.А. Зимин, Р.Г. Скрынников и другие. Перед каждым, кто изучает или просто интересуется историей, встает вопрос о том, какие возможные перспективы развития открывались тогда перед страной и почему они остались нереализованы. Чтобы разобраться в этих сложных хитросплетениях русской истории XVII века, обратимся к фактам.

1. Проблемные и дискуссионные вопросы Смутного времени

Лжедмитрий I как возможная перспектива развития страны

В начале XVII века в Польше объявился человек, выдававший себя за Дмитрия, сына Ивана Грозного, якобы чудом спасшегося в 1591 в Угличе. В историю он вошел под именем Лжедмитрия I.

О Лжедмитрии I накопилось и в литературе, и в массовом сознании много ложных стереотипов. В нем видят обычно агента, марионетку польского короля и панов, стремившихся с его помощью захватить Россию. Кем же был этот «неведомый кто-то», год просидевший на русском престоле? Был ли Лжедмитрий I откровенным авантюристом, польским ставленником или он сам верил в своё царское происхождение?

Могло ли воцарение по-европейски образованного, по-петровски смелого Лжедмитрия стать возможной перспективой дальнейшего развития страны? По мнению В.О.Ключевского «его личность доселе остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать её». Но для нас важна не столько личность самозванца, сколько роль им сыгранная.

Судя по воспоминаниям современников, это был «молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица; богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавший в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения; он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания». Он совершенно изменил чопорный порядок жизни московских государей.

Современники единодушно отмечают поразительную, напоминающую петровскую смелость, с какой молодой царь нарушал, сложившийся при дворе этикет. «Он не вышагивал степенно по комнатам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так, что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски».

Все это подозрительно для расчетливого самозванца, считает В.Б. Кобрин. Знай Лжедмитрий, что он не царский сын, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора, чтобы все сразу могли сказать о нём: «Да, это настоящий царь».

Лучший и преданнейший его слуга П.Ф. Басманов признавался иностранцам, что «царь не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому ещё, что лучшего царя теперь и не найти». Но сам Лжедмитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался «как законный, природный царь, вполне уверенный в своём царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом». Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же. К тому же «царь Дмитрий» помиловал самого опасного свидетеля – князя Василия Шуйского, который руководил в Угличе расследованием дела о гибели подлинного царевича и своими глазами видел его мертвое тело. Шуйского, уличенного в заговоре, Собор приговорил к смертной казни, «царь Дмитрий» помиловал. Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво.

«Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли претендента на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны?» - вопрошает В.Б. Кобрин. Недаром, когда первые вести о появлении самозванца в Польше дошли до Москвы, Борис Годунов, как говорят, прямо сказал боярам, что это их рук дело, что они подставили самозванца.

Историкам известны некоторые любопытные факты. По словам слуги, сосланный в Антониев-Сийский монастырь Филарет (Федор Никитич Романов) потерял веру в будущее, мыслил лишь о спасении души да о своей несчастной семье. Но вот в 1604 год объявился в Польше царевич Дмитрий, и едва слух о нем дошёл в феврале 1605 года до Филарета – его настроение резко меняется: перед нами уже не смиренный монах, а политический борец, заслышавший звуки боевой трубы. Монастырский пристав доносил, что старец Филарет «живет не по монастырскому чину, всегда смеётся неведомо чему, и говорит про мирское житьё». Монахам он заносчиво заявлял, что «они ещё увидят, каков он впредь будет».

Слова эти оказались пророческими. Уже через полгода Лжедмитрий своей волей назначает монаха Филарета ростовским митрополитом. Чем же это объяснить? Всё дело в связях самозванца с романовской семьёй. Как только Лжедмитрий появился в Польше, правительство Годунова заявило, что он самозванец Юшка (а в монашестве Григорий) Богданов сын Отрепьев, дьякон-расстрига Чудова монастыря, состоявший при патриархе Иове «для письма». Возможно, так и было: правительство было заинтересовано в том, чтобы назвать подлинное имя самозванца. Отрепьев же до пострижения был холопом Романовых и постригся в монахи, видимо, после их ссылки. Не они ли подготовили юношу к роли самозванца? Не они ли внушили Отрепьеву веру в царское происхождение? Прав был В.О. Ключевский, когда писал о Лжедмитрии, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Как бы то ни было, но он не усидел на престоле, потому что не оправдал тех надежд, которые на него возлагали как в стране, так и за рубежом.

Во-первых, Лжедмитрий не стал послушным орудием в руках бояр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои особые политические планы, хлопотал поднять против турок и татар все католические державы с православной Россией во главе.

Во-вторых, чтобы заручиться поддержкой дворянства, царь щедро раздавал им деньги и земли. Но и то, и другое не бесконечно. Деньги Лжедмитрий занимал у монастырей. Вместе с просочившейся информацией о католичестве царя займы тревожили духовенство и вызывали его ропот. Крестьяне надеялись, что добрый царь Дмитрий восстановит право перехода в Юрьев день, отнятое у них Годуновым. Но, не вступив в конфликт с дворянством, Лжедмитрий не мог этого сделать. Поэтому крепостное право было подтверждено и лишь дано разрешение крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Эта мизерная уступка не удовлетворила крестьян, но вместе с тем вызвала недовольство у части дворян.

В-третьих, не оправдались надежды Речи Посполитой: ни Смоленск, ни Северская земля не были отданы королю, как было обещано; православие оставалось государственной религией, более того, царь не разрешил строить в России католические церкви. Он даже вступил в конфликт с Речью Посполитой из-за того, что стал называть себя цесарем, то есть императором. Дело в том, что в Варшаве не признавали за русскими государями царского титула и именовали их только великими князьями, а Лжедмитрий стал называть себя даже цесарем, то есть императором. Во время торжественной аудиенции Лжедмитрий долго отказывался даже взять из рук польского посла грамоту, адресованную великому князю. В Польше были явно недовольны Лжедмитрием, позволявшим себе подобную самостоятельность.

Итак, как мы видим, ни один социальный слой внутри страны, ни одна сила за её рубежами не имели оснований поддерживать царя, потому-то так легко и был свергнут он с престола.

Интерес представляет, по мнению В.О. Ключевского, еще одна версия причин падения Лжедмитрия. Её высказал руководитель боярского заговора против самозванца Василий Шуйский. На собрании заговорщиков накануне восстания он откровенно заявил, что «признал Лжедмитрия только для того, чтобы избавиться от Годунова. Большим боярам нужно было создать самозванца, чтобы низложить Годунова, а потом низложить и самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному из своей среды. Они так и сделали, только при этом разделили работу между собою: романовский кружок сделал первое дело, а титулованный кружок с князем В.И. Шуйским во главе исполнил второй акт. Те и другие бояре видели в самозванце свою ряженую куклу, которую, подержав до времени на престоле, потом выбросили на задворки».

Раздумывая над возможной перспективой утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической линии. В. Кобрин полагает, что «личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой».

И вместе с тем этой возможности тоже не суждено было осуществиться. «Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может зря? Ведь авантюрист – человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком. Средства же, которыми располагал Лжедмитрий, были и в самом деле неадекватны его целям, надежды, возлагавшиеся на него разными силами, противоречили одна другой».

В.Б.КОБРИН

СМУТНОЕ ВРЕМЯ - УТРАЧЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Принятый в дореволюционной историографии термин «Смутное время», относившийся к бурным событиям начала XVII в., был решительно отвергнут в советской науке как «дворянско-буржуазный» и заменен длинным и даже несколько бюрократическим названием: «Крестьянская война и иностранная интервенция в России». Сегодня термин «Смутное время» постепенно возвращается: видимо, потому, что он не только соответствует словоупотреблению эпохи, но и достаточно точно отражает историческую действительность. Среди значений слова «смута», приводимых В. И. Далем, мы встречаем «восстанье, мятеж... общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Недаром Пушкин писал: «Крамол и смут во дни кровавы». Однако в современном языке в прилагательном «смутный» ощущается иное значение - неясный, неотчетливый. И в самом деле, начало XVII в. и впрямь Смутное время: все в движении, все колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной быстротой меняются цари, нередко в разных частях страны и даже в соседних городах признают в одно и то же время власть разных государей, люди подчас молниеносно меняют свою политическую ориентацию: то вчерашние союзники расходятся по враждебным лагерям, то вчерашние враги действуют сообща... Смутное время - сложнейшее переплетение разнообразных противоречий - сословных и национальных, внутриклассовых и межклассовых. И хотя была и иностранная интервенция, невозможно свести лишь к ней все многообразие событий этого бурного и поистине Смутного времени. А крестьянская война? Да, разумеется, многочисленные крестьянские и казачьи волнения и восстания, приведенные в движение массы холопов - все это было. Но вправе ли мы бушевавшую в России начала XVII в. гражданскую войну свести к крестьянской? Трудно дать сегодня однозначный ответ на этот вопрос, но, во всяком случае, он все чаще возникает у историков. Поистине, Смутное время! Естественно, такой динамичный период был на редкость богат не только яркими событиями, но и разнообразными альтернативами развития. В дни всенародных потрясений случайности могут сыграть существенную роль в направлении хода истории. Увы, Смутное время оказалось временем утраченных возможностей, когда не осуществились те альтернативы, которые сулили более благоприятный для страны ход событий. Обратимся к фактам. В 1584 г. умер Иван Грозный, закончилось продолжавшееся полвека царствование одного из самых отвратительных деспотов в русской истории. В наследство своим преемникам царь Иван оставил разоренную опричниной и безудержной эксплуатацией страну, проигравшую к тому же длившуюся четверть века изнурительную Ливонскую войну. С Иваном IV фактически сходила на нет династия потомков Ивана Калиты. Старший сын царя, похожий на отца и жестокостью, и начитанностью,- Иван Иванович погиб от неудачного удара отцовского посоха. Престол переходил в руки второго сына - Федора Ивановича, слабоумного карлика с явными чертами вырождения. Придворное летописание создало благочестивую легенду о не слишком хорошо разбирающемся в земных делах, но зато высоконравственном царе - молитвеннике за Русскую землю. Эту легенду блестяще воплотил А. К. Толстой в своей великолепной драме «Царь Федор Иоаннович». Царь Федор А. К. Толстого говорит: «Какой я царь? Меня во всех делах И с толку сбить и обмануть нетрудно. В одном лишь только я не обманусь: Когда меж тем, что бело иль черно, Избрать я должен - я не обманусь.» Но сам А. К. Толстой прекрасно понимал, что реальный царь Федор был несколько иным. В своей сатирической поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» он так характеризовал царя Федора: «Был разумом не бодор, Трезвонить лишь горазд…» что больше соответствовало оценке современников. Ведь шведский король говорил, что «русские на своем языке называют его durak». Таким образом, беспредельная самодержавная власть над огромной страной оказалась в руках человека, который править был просто не в состоянии. Естественно, при царе Федоре был создан правительственный кружок из нескольких бояр, своего рода регентский совет. Однако скоро реальную власть сконцентрировал в своих руках один из участников этого совета - боярин Борис Федорович Годунов, царский шурин - брат его жены царицы Ирины. Все помнят, как в первой же сцене пушкинского «Бориса Годунова» князь Василий Шуйский говорит о Борисе: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, Зять палача и сам в душе палач, Возьмет венец и бармы Мономаха...» «Вчерашний раб»... Да, враждебные Годунову летописные тексты часто называют его «лукавым рабом», но имеют при этом в виду вовсе не рабское происхождение Бориса, а то, что он, как и все подданные русских царей, считался холопом, т. е. рабом государя. С этой точки зрения и сам Шуйский, и беседующий с ним Воротынский были такими же «рабами». «Татарин»... Думается, и в XVI в. татарское происхождение вряд ли было бы поставлено в вину русскому боярину: память о том, что ордынские ханы и мурзы распоряжались на Руси, была еще жива, а потому татарскость воспринималась скорее как достоинство. Родословная легенда рода Сабуровых, ответвлением которых были Годуновы, утверждала, что их родоначальником был татарский мурза Чет, крестившийся в 1330 г. Если эта легенда была хотя бы отчасти справедливой, то, естественно, за 250 лет в Годунове осталось бы татарского меньше, чем в Пушкине негритянского, а в Лермонтове шотландского. Но зятем опричного палача Малюты Скуратова Годунов действительно был. Эту сомнительную честь с ним разделяли породнившиеся с всесильным, хотя и незнатным временщиком отпрыски самых аристократических фамилий - князья Дмитрий Иванович Шуйский и Иван Михайлович Глинский. Положение Годунова упрочилось быстро. Летом 1585 г., всего через год с небольшим после вступления Федора Ивановича на престол, русский дипломат Лука Новосильцев разговорился с главой польской церкви, гнезненским архиепископом Карнковским. Кто знает, о чем они говорили на самом деле,- Новосильцев доносил в Москву, разумеется, о тех своих словах, которые соответствовали официальной позиции. Желая сказать своему гостю что-то приятное, архиепископ заметил, что у прежнего государя был мудрый советник Алексей Адашев, «а ныне на Москве Бог дал вам такого ж человека просужаго (умного.- В. К.)». Этот комплимент Годунову Новосильцев счел недостаточным: подтвердив, что Адашев был разумен, русский посланник о Годунове заявил, что он «не Алексеева верста»: ведь «то великой человек - боярин и конюшей, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил и о земле великий печальник». Обратим внимание на последнее слово: оно означало покровителя, опекуна. Недаром английские наблюдатели, переводя это выражение на английский, называли Годунова «лордом-протектором». Вспомним, что через 60 с лишним лет этим самым титулом пользовался всесильный диктатор Англии Оливер Кромвель. Федор Иванович занимал царский престол четырнадцать лет, но из них по меньшей мере 12, а то и 13 фактическим правителем страны был Борис Годунов. Поэтому нет смысла отделять царствование Федора от царствования Бориса. Однако на пути к царскому престолу Борису Годунову пришлось преодолеть еще одно препятствие. Младший сын Ивана Грозного царевич Дмитрий жил в почетной ссылке в Угличе на правах удельного князя, со своей матерью Марией Федоровной из рода Нагих и своими дядьями. Если бы Федор умер бездетным (а так и произошло), то царевич был бы естественным наследником. Распространено утверждение, что Дмитрий не был помехой Годунову, поскольку брак Ивана IV с Марией Нагой, шестой или седьмой по счету, не был законным с канонической точки зрения. И все же у царского сына, пусть и не вполне законного, но официально пользующегося титулом царевича, прав было куда больше, чем у царского шурина. Когда назвавшийся именем Дмитрия человек предъявил права на престол, никто не задавался вопросом, сыном которой по счету жены грозного царя он был. Да, царевич Дмитрий загораживал Годунову дорогу к трону. Но восьми с половиной лет царевич таинственно погиб. Согласно официальной версии, современной событиям, это был несчастный случай: царевич сам себя «поколол» ножом во время эпилептического припадка. Официальная версия более позднего времени, начала XVII в., утверждает, что святой царевич был зарезан убийцами, подосланными «лукавым рабом» Борисом Годуновым. Вопрос о виновности Бориса Годунова в смерти царевича трудно разрешить однозначно. Так или иначе, но это препятствие было устранено. В 1598 г., после смерти царя Федора, Земский собор избрал Бориса царем. Иначе и быть не могло. За годы своего правления Годунову удалось собрать вокруг себя - и в Боярской думе, и среди придворных чинов - «своих людей», тех, кто был обязан правителю своей карьерой и боялся тех перемен, которые могли наступить при смене власти. Можно по-разному относиться к личным качествам Бориса Годунова, но даже самые строгие его критики не могут отказать ему в государственном уме, а самые рьяные апологеты не в состоянии отрицать, что Борис Федорович не только не руководствовался в своей политической деятельности моральными нормами, но и нарушал их для собственной выгоды постоянно. И все же он был прежде всего талантливым политическим деятелем, несомненным реформатором. И судьба его трагична, как судьба большинства реформаторов. Удивительный парадокс: Иван Грозный привел страну не к краю пропасти, а просто в пропасть. И все же в народной памяти он остался порой внушающим ужас, отвращение, но ярким и сильным человеком. Борис же Годунов пытался вытащить страну из пропасти. И поскольку ему это не удалось, он оказался устраненным из фольклора, а в массовом сознании сохранился лишь своим лукавством, изворотливостью и неискренностью. Методы Бориса Годунова резко отличались от методов царя Ивана (хотя сам Годунов и прошел школу опричнины). Годунов был беззастенчив и жесток в устранении своих политических противников, но только реальных, а не выдуманных противников. Он не любил устраивать казни на площадях, торжественно и громогласно проклинать изменников. Его противников тихо арестовывали, тихо отправляли в ссылку или в монастырскую тюрьму, и там они тихо, но обычно быстро умирали - кто от яда, кто от петли, а кто неизвестно от чего. Вместе с тем Годунов стремился к сплочению, к консолидации всего господствующего класса. Это была единственно правильная политика в условиях всеобщего разорения страны. Однако именно на время правления Бориса Годунова приходится утверждение крепостного права в России. Первый шаг был сделан еще при Иване Грозном, когда был временно запрещен переход крестьян от одного владельца к другому в Юрьев день. Но в царствование Федора Ивановича были приняты новые крепостнические указы. По гипотезе В. И. Корецкого, около 1592-1593 гг. правительство издало указ, запрещавший крестьянский «выход» по всей стране и навсегда. Это предположение разделяют далеко не все исследователи, но, вероятно, в эти годы были все же осуществлены какие-то крепостнические мероприятия: через пять лет появился указ об «урочных летах» - о пятилетнем сроке исковой давности для челобитных о возвращении беглых крестьян. Этот указ не делает разницы между теми, кто ушел в Юрьев день и не в Юрьев день, в заповедные лета и не в заповедные лета, он исходит уже из положения о прикреплении крестьянина к земле. А отсчет исковой давности ведется как раз от 1592 г. Вопрос о причинах перехода к крепостничеству, о том, насколько серьезна была альтернатива иного варианта развития феодальных отношений, без крепостного права, принадлежит к числу не только еще не решенных, но и явно недостаточно исследованных. Сегодня можно с уверенностью сказать, что господствовавшая некогда в науке «товарно-барщинная» концепция Б. Д. Грекова рухнула под напором фактов. По мысли Б. Д. Грекова, развитие товарно-денежных отношений в России второй половины XVI в. было настолько велико, что хлебная торговля превратилась в выгодную статью дохода. Эти обстоятельства толкали феодалов к переходу к барщинному хозяйству, которое невозможно без закрепощения крестьян. Сейчас ясно, что развитие товарно-денежных отношений было преувеличено, что хлебная торговля была совсем невелика: городское население составляло вряд ли больше 2-3%, а экспорт хлеба еще не начался. Не наблюдается в XVI в. и резкий рост барщины, да и обрабатывали барскую запашку большей частью не крестьяне, а пашенные холопы - «страдники»; поэтому развитие барщины не было связано с возникновением крепостничества. И правительство Ивана Грозного, и правительство Бориса Годунова шли на прикрепление крестьян к земле, руководствуясь прагматическими, сиюминутными соображениями, стремлением ликвидировать и предотвратить на будущее запустение центральных уездов. Но это были в действительности лишь поводы, а не причины перехода к крепостничеству. Хозяйственный кризис послеопричных лет был следствием более общих социальных процессов. В это время, быть может, ярче, чем когда бы то ни было, прослеживается тенденция к усилению эксплуатации крестьянства и отдельными феодалами, и государством. Для того были два рода причин. Во-первых, численность феодалов росла быстрее, чем численность крестьян: дело не в уровне жизни, а в том, что в условиях длительной войны правительство постоянно рекрутировало в состав «детей боярских» выходцев из плебейских слоев, раздавая им за службу поместья с крестьянами. Уменьшение средних размеров феодальных владений при сохранении феодалом жизненного уровня прошлых лет приводило к тому, что повинности крестьян неуклонно возрастали. Но многие феодалы не ограничивались сохранением жизненного уровня, а стремились к его росту. Если сосед принимал тебя, угощая с серебряной посуды, то тебе уже неловко выставить на стол «суды оловяные». Низкорослая, хотя и выносливая доморощенная лошаденка становится непрестижной: ногайский кровный жеребец казался остро необходимым. А если сосед выходил в поход в импортной кольчуге из Ирана или с Кавказа, то своя, родимая, хотя и сделанная недурным мастером и прекрасно защищающая от сабельных ударов, превращалась в признак нищеты. Однако право крестьянского перехода - пусть и с уплатой «пожилого» и только раз в году - ограничивало аппетиты феодалов, служило естественным регулятором уровня эксплуатации: слишком алчный феодал мог, как щедринский дикий помещик, остаться без крестьян. Писцовые книги упоминают «порозжие поместья», из которых разошлись крестьяне, после чего помещики их «пометали» (бросили). Внутренняя политика Годунова была направлена на стабилизацию положения в стране. При нем идет строительство новых городов, особенно в Поволжье. Именно тогда возникли Самара, Саратов, Царицын, Уфа. Облегчилось положение посадского населения: крупные феодалы больше не имели права держать в своих «белых» (не обложенных податями) слободах ремесленников и торговцев; все, кто занимался промыслами и торговлей, должны были отныне входить в посадские общины и вместе со всеми платить государственные налоги - «тянуть тягло».

В.Б.КОБРИН

СМУТНОЕ ВРЕМЯ - УТРАЧЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Принятый в дореволюционной историографии термин «Смутное время», относившийся к бурным событиям начала XVII в., был решительно отвергнут в советской науке как «дворянско-буржуазный» и заменен длинным и даже несколько бюрократическим названием: «Крестьянская война и иностранная интервенция в России». Сегодня термин «Смутное время» постепенно возвращается: видимо, потому, что он не только соответствует словоупотреблению эпохи, но и достаточно точно отражает историческую действительность.

Среди значений слова «смута», приводимых В. И. Далем, мы встречаем «восстанье, мятеж... общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Недаром Пушкин писал: «Крамол и смут во дни кровавы». Однако в современном языке в прилагательном «смутный» ощущается иное значение - неясный, неотчетливый. И в самом деле, начало XVII в. и впрямь Смутное время: все в движении, все колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной быстротой меняются цари, нередко в разных частях страны и даже в соседних городах признают в одно и то же время власть разных государей, люди подчас молниеносно меняют свою политическую ориентацию: то вчерашние союзники расходятся по враждебным лагерям, то вчерашние враги действуют сообща... Смутное время - сложнейшее переплетение разнообразных противоречий - сословных и национальных, внутриклассовых и межклассовых. И хотя была и иностранная интервенция, невозможно свести лишь к ней все многообразие событий этого бурного и поистине Смутного времени.

А крестьянская война? Да, разумеется, многочисленные крестьянские и казачьи волнения и восстания, приведенные в движение массы холопов - все это было. Но вправе ли мы бушевавшую в России начала XVII в. гражданскую войну свести к крестьянской? Трудно дать сегодня однозначный ответ на этот вопрос, но, во всяком случае, он все чаще возникает у историков. Поистине, Смутное время!

Естественно, такой динамичный период был на редкость богат не только яркими событиями, но и разнообразными альтернативами развития. В дни всенародных потрясений случайности могут сыграть существенную роль в направлении хода истории. Увы, Смутное время оказалось временем утраченных возможностей, когда не осуществились те альтернативы, которые сулили более благоприятный для страны ход событий. Обратимся к фактам.

В 1584 г. умер Иван Грозный, закончилось продолжавшееся полвека царствование одного из самых отвратительных деспотов в русской истории. В наследство своим преемникам царь Иван оставил разоренную опричниной и безудержной эксплуатацией страну, проигравшую к тому же длившуюся четверть века изнурительную Ливонскую войну. С Иваном IV фактически сходила на нет династия потомков Ивана Калиты. Старший сын царя, похожий на отца и жестокостью, и начитанностью,- Иван Иванович погиб от неудачного удара отцовского посоха. Престол переходил в руки второго сына - Федора Ивановича, слабоумного карлика с явными чертами вырождения. Придворное летописание создало благочестивую легенду о не слишком хорошо разбирающемся в земных делах, но зато высоконравственном царе - молитвеннике за Русскую землю. Эту легенду блестяще воплотил А. К. Толстой в своей великолепной драме «Царь Федор Иоаннович». Царь Федор А. К. Толстого говорит:

Какой я царь?

Меня во всех делах

И с толку сбить и обмануть нетрудно.

В одном лишь только я не обманусь:

Когда меж тем, что бело иль черно,

Избрать я должен - я не обманусь.

Но сам А. К. Толстой прекрасно понимал, что реальный царь Федор был несколько иным. В своей сатирической поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» он так характеризовал царя Федора:

Был разумом не бодор,

Трезвонить лишь горазд

Что больше соответствовало оценке современников. Ведь шведский король говорил, что «русские на своем языке называют его durak».

Таким образом, беспредельная самодержавная власть над огромной страной оказалась в руках человека, который править был просто не в состоянии. Естественно, при царе Федоре был создан правительственный кружок из нескольких бояр, своего рода регентский совет. Однако скоро реальную власть сконцентрировал в своих руках один из участников этого совета - боярин Борис Федорович Годунов, царский шурин - брат его жены царицы Ирины.

Все помнят, как в первой же сцене пушкинского «Бориса Годунова» князь Василий Шуйский говорит о Борисе.

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха...

«Вчерашний раб»... Да, враждебные Годунову летописные тексты часто называют его «лукавым рабом», но имеют при этом в виду вовсе не рабское происхождение Бориса, а то, что он, как и все подданные русских царей, считался холопом, т. е. рабом государя. С этой точки зрения и сам Шуйский, и беседующий с ним Воротынский были такими же «рабами».

«Татарин»... Думается, и в XVI в. татарское происхождение вряд ли было бы поставлено в вину русскому боярину: память о том, что ордынские ханы и мурзы распоряжались на Руси, была еще жива, а потому татарскость воспринималась скорее как достоинство. Родословная легенда рода Сабуровых, ответвлением которых были Годуновы, утверждала, что их родоначальником был татарский мурза Чет, крестившийся в 1330 г. Если эта легенда была хотя бы отчасти справедливой, то, естественно, за 250 лет в Годунове осталось бы татарского меньше, чем в Пушкине негритянского, а в Лермонтове шотландского. Но зятем опричного палача Малюты Скуратова Годунов действительно был. Эту сомнительную честь с ним разделяли породнившиеся с всесильным, хотя и незнатным временщиком отпрыски самых аристократических фамилий - князья Дмитрий Иванович Шуйский и Иван Михайлович Глинский.

Положение Годунова упрочилось быстро. Летом 1585 г., всего через год с небольшим после вступления Федора Ивановича на престол, русский дипломат Лука Новосильцев разговорился с главой польской церкви, гнезненским архиепископом Карнковским. Кто знает, о чем они говорили на самом деле,- Новосильцев доносил в Москву, разумеется, о тех своих словах, которые соответствовали официальной позиции. Желая сказать своему гостю что-то приятное, архиепископ заметил, что у прежнего государя был мудрый советник Алексей Адашев, «а ныне на Москве Бог дал вам такого ж человека просужаго (умного.- В. К.)». Этот комплимент Годунову Новосильцев счел недостаточным: подтвердив, что Адашев был разумен, русский посланник о Годунове заявил, что он «не Алексеева верста»: ведь «то великой человек - боярин и конюшей, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил и о земле великий печальник».

Обратим внимание на последнее слово: оно означало покровителя, опекуна. Недаром английские наблюдатели, переводя это выражение на английский, называли Годунова «лордом-протектором». Вспомним, что через 60 с лишним лет этим самым титулом пользовался всесильный диктатор Англии Оливер Кромвель.

Федор Иванович занимал царский престол четырнадцать лет, но из них по меньшей мере 12, а то и 13 фактическим правителем страны был Борис Годунов. Поэтому нет смысла отделять царствование Федора от царствования Бориса.

Однако на пути к царскому престолу Борису Годунову пришлось преодолеть еще одно препятствие. Младший сын Ивана Грозного царевич Дмитрий жил в почетной ссылке в Угличе на правах удельного князя, со своей матерью Марией Федоровной из рода Нагих и своими дядьями. Если бы Федор умер бездетным (а так и произошло), то царевич был бы естественным наследником. Распространено утверждение, что Дмитрий не был помехой Годунову, поскольку брак Ивана IV с Марией Нагой, шестой или седьмой по счету, не был законным с канонической точки зрения. И все же у царского сына, пусть и не вполне законного, но официально пользующегося титулом царевича, прав было куда больше, чем у царского шурина. Когда назвавшийся именем Дмитрия человек предъявил права на престол, никто не задавался вопросом, сыном которой по счету жены грозного царя он был. Да, царевич Дмитрий загораживал Годунову дорогу к трону. Но восьми с половиной лет царевич таинственно погиб. Согласно официальной версии, современной событиям, это был несчастный случай: царевич сам себя «поколол» ножом во время эпилептического припадка. Официальная версия более позднего времени, начала XVII в., утверждает, что святой царевич был зарезан убийцами, подосланными «лукавым рабом» Борисом Годуновым. Вопрос о виновности Бориса Годунова в смерти царевича трудно разрешить однозначно. Так или иначе, но это препятствие было устранено.

В 1598 г., после смерти царя Федора, Земский собор избрал Бориса царем. Иначе и быть не могло. За годы своего правления Годунову удалось собрать вокруг себя - и в Боярской думе, и среди придворных чинов - «своих людей», тех, кто был обязан правителю своей карьерой и боялся тех перемен, которые могли наступить при смене власти.

Можно по-разному относиться к личным качествам Бориса Годунова, но даже самые строгие его критики не могут отказать ему в государственном уме, а самые рьяные апологеты не в состоянии отрицать, что Борис Федорович не только не руководствовался в своей политической деятельности моральными нормами, но и нарушал их для собственной выгоды постоянно. И все же он был прежде всего талантливым политическим деятелем, несомненным реформатором. И судьба его трагична, как судьба большинства реформаторов.

Удивительный парадокс: Иван Грозный привел страну не к краю пропасти, а просто в пропасть. И все же в народной памяти он остался порой внушающим ужас, отвращение, но ярким и сильным человеком. Борис же Годунов пытался вытащить страну из пропасти. И поскольку ему это не удалось, он оказался устраненным из фольклора, а в массовом сознании сохранился лишь своим лукавством, изворотливостью и неискренностью.

Методы Бориса Годунова резко отличались от методов царя Ивана (хотя сам Годунов и прошел школу опричнины). Годунов был беззастенчив и жесток в устранении своих политических противников, но только реальных, а не выдуманных противников. Он не любил устраивать казни на площадях, торжественно и громогласно проклинать изменников. Его противников тихо арестовывали, тихо отправляли в ссылку или в монастырскую тюрьму, и там они тихо, но обычно быстро умирали - кто от яда, кто от петли, а кто неизвестно от чего.

Вместе с тем Годунов стремился к сплочению, к консолидации всего господствующего класса. Это была единственно правильная политика в условиях всеобщего разорения страны.

Однако именно на время правления Бориса Годунова приходится утверждение крепостного права в России. Первый шаг был сделан еще при Иване Грозном, когда был временно запрещен переход крестьян от одного владельца к другому в Юрьев день. Но в царствование Федора Ивановича были приняты новые крепостнические указы. По гипотезе В. И. Корецкого, около 1592-1593 гг. правительство издало указ, запрещавший крестьянский «выход» по всей стране и навсегда. Это предположение разделяют далеко не все исследователи, но, вероятно, в эти годы были все же осуществлены какие-то крепостнические мероприятия: через пять лет появился указ об «урочных летах» - о пятилетнем сроке исковой давности для челобитных о возвращении беглых крестьян. Этот указ не делает разницы между теми, кто ушел в Юрьев день и не в Юрьев день, в заповедные лета и не в заповедные лета, он исходит уже из положения о прикреплении крестьянина к земле. А отсчет исковой давности ведется как раз от 1592 г.

Вопрос о причинах перехода к крепостничеству, о том, насколько серьезна была альтернатива иного варианта развития феодальных отношений, без крепостного права, принадлежит к числу не только еще не решенных, но и явно недостаточно исследованных. Сегодня можно с уверенностью сказать, что господствовавшая некогда в науке «товарно-барщинная» концепция Б. Д. Грекова рухнула под напором фактов. По мысли Б. Д. Грекова, развитие товарно-денежных отношений в России второй половины XVI в. было настолько велико, что хлебная торговля превратилась в выгодную статью дохода. Эти обстоятельства толкали феодалов к переходу к барщинному хозяйству, которое невозможно без закрепощения крестьян.

Сейчас ясно, что развитие товарно-денежных отношений было преувеличено, что хлебная торговля была совсем невелика: городское население составляло вряд ли больше 2-3%, а экспорт хлеба еще не начался. Не наблюдается в XVI в. и резкий рост барщины, да и обрабатывали барскую запашку большей частью не крестьяне, а пашенные холопы - «страдники»; поэтому развитие барщины не было связано с возникновением крепостничества.

И правительство Ивана Грозного, и правительство Бориса Годунова шли на прикрепление крестьян к земле, руководствуясь прагматическими, сиюминутными соображениями, стремлением ликвидировать и предотвратить на будущее запустение центральных уездов. Но это были в действительности лишь поводы, а не причины перехода к крепостничеству. Хозяйственный кризис послеопричных лет был следствием более общих социальных процессов. В это время, быть может, ярче, чем когда бы то ни было, прослеживается тенденция к усилению эксплуатации крестьянства и отдельными феодалами, и государством. Для того были два рода причин. Во-первых, численность феодалов росла быстрее, чем численность крестьян: дело не в уровне жизни, а в том, что в условиях длительной войны правительство постоянно рекрутировало в состав «детей боярских» выходцев из плебейских слоев, раздавая им за службу поместья с крестьянами. Уменьшение средних размеров феодальных владений при сохранении феодалом жизненного уровня прошлых лет приводило к тому, что повинности крестьян неуклонно возрастали.

Но многие феодалы не ограничивались сохранением жизненного уровня, а стремились к его росту. Если сосед принимал тебя, угощая с серебряной посуды, то тебе уже неловко выставить на стол «суды оловяные». Низкорослая, хотя и выносливая доморощенная лошаденка становится непрестижной: ногайский кровный жеребец казался остро необходимым. А если сосед выходил в поход в импортной кольчуге из Ирана или с Кавказа, то своя, родимая, хотя и сделанная недурным мастером и прекрасно защищающая от сабельных ударов, превращалась в признак нищеты.

Однако право крестьянского перехода - пусть и с уплатой «пожилого» и только раз в году - ограничивало аппетиты феодалов, служило естественным регулятором уровня эксплуатации: слишком алчный феодал мог, как щедринский дикий помещик, остаться без крестьян. Писцовые книги упоминают «порозжие поместья», из которых разошлись крестьяне, после чего помещики их «пометали» (бросили).

Внутренняя политика Годунова была направлена на стабилизацию положения в стране. При нем идет строительство новых городов, особенно в Поволжье. Именно тогда возникли Самара, Саратов, Царицын, Уфа. Облегчилось положение посадского населения: крупные феодалы больше не имели права держать в своих «белых» (не обложенных податями) слободах ремесленников и торговцев; все, кто занимался промыслами и торговлей, должны были отныне входить в посадские общины и вместе со всеми платить государственные налоги - «тянуть тягло».

Во внешней политике Борис Годунов стремился к победам не столько на поле брани, сколько за столом переговоров. Несколько раз удалось продлить перемирие с Речью Посполитой. Хорошо развивались отношения с государствами Средней Азии. Укрепилась оборона южных границ. Единственная война, начатая Россией в правление Бориса Годунова, была направлена против Швеции. В результате Ливонской войны ей досталось побережье Финского залива. После трех лет военных действий в 1593 г. был подписан Тявзинский мирный договор, вернувший России Ивангород, Ям, Копорье и волость Корелу.

Борис Годунов сделал первую до Петра попытку ликвидировать культурную отсталость России от стран Западной Европы. В страну приезжает много, значительно больше, чем раньше, иностранных специалистов - военных и врачей, разведчиков полезных ископаемых («рудознатцев») и мастеров. Бориса Годунова даже обвиняли (как через сто лет Петра I) в излишнем пристрастии к «немцам» (так называли в России западноевропейцев). Впервые «для науки разных языков и грамотам» было отправлено в Англию, Францию, Германию несколько молодых дворян. В Смутное время они не решились вернуться на родину и «задавнели» за границей; один из них в Англии перешел в англиканство, стал священником и даже богословом.

Вероятно, если бы в распоряжении Годунова оказалось еще несколько спокойных лет, Россия более мирно, чем при Петре, и на сто лет раньше пошла бы по пути модернизации. Но этих спокойных лет не было. Улучшение экономического положения только намечалось, а поскольку к выходу из кризиса шли крепостническим путем, то в крестьянстве зрело недовольство. Так, в 1593- 1595 гг. боролись с монастырскими властями крестьяне Иосифо-Волоколамского монастыря. Кто знает, может, глухое недовольство не переросло бы во взрыв, если бы лето 1601 г. не было таким дождливым. К уборке урожая никак не удавалось приступить. А затем без перерыва сразу ударили ранние морозы, и «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». Следующий год был снова неурожайным, да к тому же недоставало семян, и качество их было низким. Три года в стране бушевал страшный голод.

Разумеется, причиной его была не только погода. Расшатанное тяжелыми налогами и сильной феодальной эксплуатацией крестьянское хозяйство потеряло устойчивость, не имело резервов.

Но не только погода и неустойчивость крестьянского хозяйства привели к голоду. У многих бояр и монастырей лежали запасы зерна. По словам современника, их хватило бы всему населению страны на четыре года. Но феодалы прятали запасы, надеясь на дальнейшее повышение цен. А они выросли примерно в сто раз. Люди ели сено и траву, доходило до людоедства.

Отдадим должное Борису Годунову: он боролся с голодом как мог. Бедным раздавали деньги, организовывали для них платные строительные работы. Но полученные деньги мгновенно обесценивались: ведь хлеба на рынке от этого не прибавлялось. Тогда Борис распорядился раздавать бесплатно хлеб из государственных хранилищ. Он надеялся подать тем добрый пример феодалам, но житницы бояр, монастырей и даже патриарха оставались закрытыми. А тем временем к бесплатному хлебу со всех сторон в Москву и в крупные города устремились голодающие. А хлеба не хватало на всех, тем более что раздатчики сами спекулировали хлебом. Рассказывали, что некоторые богатые люди не стеснялись переодеваться в лохмотья и получать бесплатный хлеб, чтобы продать его втридорога. Люди, мечтавшие о спасении, умирали в городах прямо на улицах. Только в Москве было похоронено 127 тыс. человек, а хоронить удавалось не всех. Современник говорит, что в те годы самыми сытыми были собаки и воронье: они поедали непохороненные трупы. Пока крестьяне в городах умирали в напрасном ожидании еды, их поля оставались необработанными и незасеянными. Так закладывались основы для продолжения голода.

В чем причины провала всех попыток Бориса Годунова преодолеть голод, несмотря на искреннее стремление помочь людям? Прежде всего в том, что царь боролся с симптомами, а не лечил болезнь. Причины голода коренились в крепостничестве, но даже мысль о восстановлении права крестьян на переход не приходила в голову царю. Единственной мерой, на которую он решился, было разрешение в 1601-1602 гг. временного ограниченного перехода некоторых категорий крестьян. Эти указы не принесли облегчения крестьянам.

Голод погубил Бориса. Народные волнения охватывали все большие территории. Царь катастрофически терял авторитет. Те возможности, которые открывало перед страной правление этого талантливого государственного деятеля, оказались упущены. Победа Лжедмитрия была обеспечена, по словам Пушкина, «мнением народным».

О Лжедмитрии I накопилось и в литературе, и в массовом сознании много ложных стереотипов. В нем видят обычно агента польского короля и панов, стремившихся при его помощи захватить Россию, их марионетку. Совершенно естественно, что именно такую трактовку личности Лжедмитрия усиленно внедряло правительство Василия Шуйского, севшего на престол после свержения и убийства «царя Дмитрия». Но сегодняшний историк может более беспристрастно отнестись к деятельности молодого человека, год просидевшего на русском престоле.

Судя по воспоминаниям современников, Лжедмитрии I был умен и сообразителен. Его приближенные поражались, как легко и быстро он решал запутанные вопросы. Похоже, он верил в свое царское происхождение. Современники единодушно отмечают поразительную, напоминающую петровскую смелость, с какой молодой царь нарушал сложившийся при дворе этикет. Он не вышагивал степенно по комнатам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда. Царю прилично было быть спокойным, неторопливым и важным, этот действовал с темпераментом названого отца, но без его жестокости. Все это подозрительно для расчетливого самозванца. Знай Лжедмитрии, что он не царский сын, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора, чтобы все сразу могли сказать о нем: да, это настоящий царь. К тому же «царь Дмитрий» помиловал самого опасного свидетеля - князя Василия Шуйского. Уличенный в заговоре против царя, Василий Шуйский руководил в Угличе расследованием дела о гибели подлинного царевича и своими глазами видел его мертвое тело. Приговорил Шуйского к смерти собор, помиловал «царь Дмитрий».

Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли претендента на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны? Недаром, когда первые вести о появлении самозванца в Польше дошли до Москвы, Борис Годунов, как говорят, сразу сказал боярам, что это их рук дело.

Важнейшими соперниками Годунова на пути к власти были бояре Романовы-Юрьевы. Старший из них - Никита Романович, брат матери царя Федора - царицы Анастасии, считался союзником Годунова. Именно ему Никита Романович завещал покровительствовать своим детям - «Никитичам». Этот «завещательный союз дружбы» продолжался недолго, а вскоре после вступления Бориса на престол пятеро братьев-Никитичей были арестованы по лживому обвинению в попытке отравить царя и сосланы вместе со своими родственниками. Старший из братьев, охотник и щеголь Федор Никитич был пострижен в монахи под именем Филарета и отправлен на север, в Антониево-Сийский монастырь. Еще в 1602 г. любимый слуга Филарета сообщал приставу, что его господин со всем смирился и мыслит лишь о спасении души и своей бедствующей семье. Летом 1604 г. в Польше появился Лжедмитрий, а уже в феврале 1605 г. резко меняются донесения пристава при «старце Филарете». Перед нами уже не смиренный монах, а политический борец, заслышавший звуки боевой трубы. По словам пристава, старец Филарет живет «не по монастырскому чину, всегда смеется, неведомо чему, и говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил». Другим же монахам Филарет гордо заявлял, что «увидят они, каков он впредь будет». И в самом деле, увидели. Меньше чем через полгода после того, как пристав отправил свой донос, Филарет из ссыльного монаха превратился в митрополита Ростовского: в этот сан его возвели по приказанию «царя Дмитрия». Все дело в связях самозванца с романовской семьей. Как только Лжедмитрий появился в Польше, правительство Годунова заявило, что он самозванец Юшка (а в монашестве - Григорий) Богданов сын Отрепьева, дьякон-расстрига Чудова монастыря, состоявший при патриархе Иове «для письма». Вероятно, так и было: правительство было заинтересовано в том, чтобы назвать подлинное имя самозванца, а выяснить правду тогда было легче, чем сейчас, через без малого четыре века. Отрепьев же до пострижения был холопом Романовых и постригся в монахи, видимо, после их ссылки. Не они ли подготовили юношу к роли самозванца? Во всяком случае, само появление Лжедмитрия никак не связано с иноземными интригами. Прав был В. О. Ключевский, когда писал о Лжедмитрии, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Польше не только не принадлежала инициатива авантюры Лжедмитрия, но, напротив, король Сигизмунд III Ваза долго колебался, стоит ли поддерживать претендента. С одной стороны, было заманчиво иметь на московском престоле человека, обязанного королю. Тем более что молодой человек не скупился на обещания. Он тайно перешел в католичество и обещал папе римскому, что вся Россия последует его примеру. Королю он обещал Смоленск и Чернигово-Северскую землю, отцу своей невесты Марины, сандомирскому воеводе Юрию Мнишеку - Новгород, Псков и миллион золотых. И все же. Слишком невероятной казалась история чудесного спасения царевича. Сомнения в царственном происхождении «московского князька» высказывали почти все вельможи Речи Посполитой, к которым обратился за советом король. А при обсуждении в сейме коронный гетман Ян Замойский говорил, что вся история «царевича» напоминает ему комедии Плавта или Теренция. «Вероятное ли дело,- говорил Замойский,- велеть кого-то убить, а потом не посмотреть, тот ли убит, кого приказано убить?» К тому же синица в руках - заключенное в 1601 г. перемирие с Россией сроком на 20 лет на взаимовыгодных условиях - представлялась предпочтительнее, чем журавль в небе - союзник Речи Посполитой на московском троне. Сигизмунд III не мог решиться на открытый военный конфликт с Россией еще и потому, что Речь Посполитая вела изнурительную борьбу со Швецией за Прибалтику.

Именно поэтому король не решился оказать Лжедмитрию полную и безусловную поддержку: он лишь разрешил польским шляхтичам, если пожелают, вступать в его войско. Их набралось чуть больше полутора тысяч. К ним присоединились несколько сотен русских дворян-эмигрантов да еще донские и запорожские казаки, видевшие в походе Лжедмитрия хорошую возможность для военной добычи. Претендент на престол располагал, таким образом, всего лишь горсткой, «жменей» воинов - около четырех тысяч. С ними он и перешел через Днепр.

Лжедмитрия уже ждали, но ждали возле Смоленска: оттуда открывался более прямой и короткий путь на Москву. Он же предпочел путь подлиннее: через Днепр он перебрался возле Чернигова. Зато войскам Лжедмитрия предстояло идти через Северскую землю, где накопилось много горючего материала: недовольные своим положением мелкие служилые люди, подвергающиеся особо сильной эксплуатации в небольших поместьях крестьяне, остатки разгромленных войсками Годунова казаков, поднявших под руководством атамана Хлопка восстание, наконец, множество беглых, собравшихся здесь в голодные годы. Именно эти недовольные массы, а не польская помощь помогли Лжедмитрию дойти до Москвы и воцариться там.

В Москве Лжедмитрий тоже не превратился в польского ставленника. Он не торопился выполнять свои обещания. Православие оставалось государственной религией; более того, царь не разрешил строить в России католические церкви. Ни Смоленск, ни Северскую землю он не отдал королю и предлагал только заплатить за них выкуп. Он даже вступил в конфликт с Речью Посполитой. Дело в том, что в Варшаве не признавали за русскими государями царского титула и именовали их только великими князьями. А Лжедмитрий стал называть себя даже цесарем, т. е. императором. Во время торжественной аудиенции Лжедмитрий долго отказывался даже взять из рук польского посла грамоту, адресованную великому князю. В Польше были явно недовольны Лжедмитрием, позволявшим себе действовать самостоятельно.

Раздумывая над возможной перспективой утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической линии. Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист - человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком.

Средства же, которыми располагал Лжедмитрий, были в самом деле не адекватны его целям. Надежды, которые возлагали на него разные силы, противоречили одна другой. Мы уже видели, что он не оправдал тех, которые возлагали на него в Речи Посполитой. Чтобы заручиться поддержкой дворянства, Лжедмитрий щедро раздавал земли и деньги. Но и то и другое не бесконечно. Деньги Лжедмитрий занимал у монастырей. Вместе с просочившейся информацией о католичестве царя займы тревожили духовенство и вызывали его ропот. Крестьяне надеялись, что добрый царь Дмитрий восстановит право перехода в Юрьев день, отнятое у них Годуновым. Но, не вступив в конфликт с дворянством, Лжедмитрий не мог этого сделать. Поэтому крепостное право было подтверждено и лишь дано разрешение крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Эта мизерная уступка не удовлетворила крестьян, но вместе с тем вызвала недовольство у части дворян. Короче: ни один социальный слой внутри страны, ни одна сила за ее рубежами не имели оснований поддерживать царя. Потому-то он так легко и был свергнут с престола.

На импровизированном Земском соборе (из случайно находившихся в Москве людей) царем был избран («выкликнут», как говорили презрительно тогда) князь Василий Иванович Шуйский. Трудно найти добрые слова для этого человека. Бесчестный интриган, всегда готовый солгать и даже подкрепить ложь клятвой на кресте,- таков был «лукавый царедворец» (Пушкин), вступивший в 1606 г. на престол. Но независимо от личных качеств царя Василия его царствование тоже могло стать началом хороших перемен в политическом строе Русского государства. Дело в тех обязательствах, которые он вынужден был дать при вступлении на престол.

Шуйский впервые в истории России присягнул подданным: дал «запись», соблюдение которой закрепил целованием креста. Эту «крестоцеловальную запись» иногда трактуют как ограничение царской власти в пользу бояр и на этом основании видят в Шуйском «боярского царя». Начнем с того, что противоречия между «верхами» и «низами» господствующего класса были вовсе не так значительны, как представляется традиционно. В самом же ограничении самодержавия, хотя бы и в пользу бояр, нет ничего дурного: ведь именно с вольностей английских баронов начинался английский парламентаризм. Вряд ли необузданный деспотизм лучше, чем правление царя совместно с аристократией. Но в «крестоцеловальнои записи» вовсе не было реального ограничения власти царя. Вчитаемся в нее.

Прежде всего, Шуйский обещал «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати». Таким образом, создавались законодательные гарантии против бессудных опал и казней времени опричнины. Далее новый царь клялся не отнимать имущества у наследников и родственников осужденных, если «они в той вине невинны», такие же гарантии давались купцам и всем «черным людям». В заключение царь Василий обязывался не слушать ложных доносов («доводов») и решать дела только после тщательного расследования («сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи»).

Историческое значение «крестоцеловальнои записи» Шуйского не только в ограничении произвола самодержавия, даже не только в том, что впервые был провозглашен принцип наказания только по суду (что, несомненно, тоже важно), а в том, что это был первый договор царя со своими подданными. Вспомним, что для Ивана Грозного все его подданные были только рабами, которых он волен жаловать и казнить. Даже мысли, что не его «холопы» ему, а он своим «холопам» будет присягать, «целовать крест», не могло возникнуть у Ивана IV. В. О. Ключевский был прав, когда писал, что «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам». Запись Шуйского была первым, робким и неуверенным, но шагом к правовому государству. Разумеется, к феодальному.

Правда, Шуйский на практике редко считался со своей записью: судя по всему, он просто не знал, что такое святость присяги. Но уже само по себе торжественное провозглашение совершенно нового принципа отправления власти не могло пройти бесследно: недаром основные положения «крестоцеловальнои записи» повторялись в двух договорах, заключенных русскими боярами с Сигизмундом III, о призвании на русский престол королевича Владислава.

Существенно еще одно обстоятельство. До 1598 г. Россия не знала выборных монархов. Иван IV, противопоставляя себя избранному королю Речи Посполитой Стефану Баторию, подчеркивал, что он - царь «по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению». Теперь же один за другим на престоле появляются цари, призванные тем самым «многомятежным человеческим хотением»: Борис Годунов, избранный Земским собором, Лжедмитрий, не избранный, но овладевший троном только по воле людей, Шуйский... А за ним уже маячат фигуры новых избранных государей - королевича Владислава, Михаила Романова. А ведь выборы монарха - это тоже своего рода договор между подданными и государем, а значит, шаг к правовому государству. Именно поэтому неудача Василия Шуйского, не сумевшего справиться с противоборствующими силами и с начавшейся интервенцией Речи Посполитой, его свержение с престола знаменовали собой, несмотря на всю антипатичность личности царя Василия, еще одну упущенную возможность.

Ко времени царствования Василия Шуйского относится восстание Ивана Болотникова. Неудачу этого движения, охватившего весьма широкие массы, трудно отнести к тем альтернативам, которые, осуществившись, могли бы принести хорошие плоды. И личность предводителя восстания, и характер самого движения в нашей популярной и учебной литературе значительно деформировались. Начнем с самого Ивана Исаевича Болотникова. О нем пишут, что он был холопом князя Телятевского. Это правда, но у неискушенного читателя создается впечатление, что Иван Исаевич пахал землю или прислуживал своему хозяину. Однако среди холопов были совершенно разные социальные группы. Одну из них составляли так называемые послужильцы или военные холопы. Это были профессиональные воины, выходившие на службу вместе со своим хозяином. В мирное время они зачастую исполняли административные функции в вотчинах и поместьях своих владельцев. Рекрутировались они в значительной степени из обедневших дворян. Так, Никитичи-Романовы были арестованы по доносу своего холопа, происходившего из старинного (с XIV в.) дворянского рода Бортеневых. Григорий Отрепьев, тоже отпрыск дворянского рода, как отмечалось выше, служил холопом у тех же Романовых. Известен уход в холопы в середине XVI в. даже одного из белозерских князей. Тот факт, что нам известен в XVI-XVII вв. дворянский род Болотниковых, заставляет предполагать в Болотникове разорившегося дворянина. Вряд ли князь Андрей Телятевский стал бы воеводой под началом у своего бывшего холопа, если бы тот не был дворянином.

Всегда требовало объяснения большое количество дворян в войске вождя крестьянской войны, каким обычно рисовался Болотников. Во многих учебниках можно прочитать, что дворяне Пашков и Ляпунов со своими отрядами из эгоистических соображений сначала присоединились к Болотникову, а потом изменили ему, когда стала вырисовываться антифеодальная сущн

Выбор религии народом всегда определяется его правителями. Истинной религией всегда оказывается та, которую исповедует государь; истинный бог – то бог, поклоняться которому приказывает государь; таким образом, воля духовенства, которое руководит государями, всегда оказывается и волей самого бога.

Конец XVI и начало XVII вв. ознаменованы в русской истории смутой. Начавшаяся вверху, она быстро спустилась вниз, захватила все слои московского общества и поставила государство на край гибели. Смута продолжалась с лишком четверть века - со смерти Ианна Грозного до избрания на царство Михаила Федоровича (1584-1613). Продолжительность и интенсивность смуты ясно говорят о том, что она явилась не извне и не случайно, что корни ее таились глубоко в государственном организме. Но в то же время С. время поражает своей неясностью, неопределенностью. Это - не политическая революция, так как оно началось не во имя нового политического идеала и не привело к нему, хотя нельзя отрицать существования политических мотивов в смуте; это - не социальный переворот, так как опять-таки смута возникла не из социального движения, хотя в дальнейшем развитии с нею сплелись стремления некоторых слоев общества к социальной перемене. "Наша смута - это брожение больного государственного организма, стремившегося выйти из тех противоречий, к которым привел его предшествовавший ход истории и которые не могли быть разрешены мирным, обычным путем". Все прежние гипотезы о происхождении смуты, несмотря на то, что в каждой из них таится доля истины, приходится оставить, как не разрешающие вполне задачу. Главных противоречий, которые вызвали С. время, было два. Первое из них было политическое, которое можно определить словами проф. Ключевского: "Московский государь, которого ход истории вел к демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень аристократической администрации"; обе эти силы, выросшие вместе благодаря государственному объединению Руси и вместе работавшие над ним, прониклись взаимным недоверием и враждой. Второе противоречие можно назвать социальным: московское правительство вынуждено было напрягать все свои силы для лучшего устройства высшей обороны государства и "под давлением этих высших потребностей приносить в жертву интересы промышленного и земледельческого классов, труд которых служил основанием народного хозяйства, интересам служилых землевладельцев", последствием чего явилось массовое бегство тяглого населения из центров на окраины, усилившееся с расширением государственной территории, годной для земледелия. Первое противоречие явилось результатом собирания уделов Москвой. Присоединение уделов не носило характера насильственной, истребительной войны. Московское правительство оставляло удел в управлении прежнего его князя и довольствовалось тем, что последний признавал власть московского государя, становился его слугой. Власть московского государя, по выражению Ключевского, становилась не на место удельных князей, а над ними; "новый государственный порядок являлся новым слоем отношений и учреждений, который ложился поверх действовавшего прежде, не разрушая его, а только возлагая на него новые обязанности, указывая ему новые задачи". Новое княжеское боярство, оттеснив старинное боярство московское, заняло первые места по степени своего родословного старшинства, приняв только очень немногих из московских бояр в свою среду на равных с собою правах. Таким образом, вокруг московского государя образовался замкнутый круг князей-бояр, которые стали вершиной его администрации, его главным советом в управлении страной. Власти прежде правили государством поодиночке и по частям, а теперь стали править всей землей, занимая положение по старшинству своей породы. Московское правительство признало за ними это право, поддерживало даже его, способствовало его развитию в форме местничества, и тем самым впадало в вышеуказанное противоречие. Власть московских государей возникла на почве вотчинного права. Кобрин смутное время утраченные возможности. Великий московский князь был вотчинником своего удела; все жители его территории были его "холопами". Весь предшествовавший ход истории вел к развитию этого взгляда на территорию и население. Признанием прав боярства великий князь изменял своим старинным традициям, которых в действительности не мог заменить другими. Первый понял это противоречие Иоанн Грозный. Московские бояре были сильны главным образом своими земельными родовыми владениями. Иоанн Грозный задумал произвести полную мобилизацию боярского землевладения, отняв у бояр их насиженные родовые удельные гнезда, предоставив им взамен другие земли, чтобы порвать их связь с землей, лишить их прежнего значения. Боярство было разбито; на смену его выдвинулся нижний придворный слой. Простые боярские роды, как Годуновы и Захарьины, захватили первенство при дворе. Уцелевшие остатки боярства озлоблялись и готовились к смуте. С другой стороны, XVI в. был эпохой внешних войн, окончившихся приобретением громадных пространств на востоке, юго-востоке и на западе. Для завоевания их и для закрепления новых приобретений потребовалось громадное количество военных сил, которые правительство набирало отовсюду, в трудных случаях не брезгуя услугами холопов. Служилый класс в Московском государстве получал, в виде жалованья, землю в поместье - а земля без рабочих рук не имела никакой ценности. Земля, далеко отстоявшая от границ военной обороны, тоже не имела значения, так как служилый человек с ней не мог служить. Поэтому правительство вынуждено было передать в служилые руки громадное пространство земель в центральной и южной частях государства. Дворцовые и черные крестьянские волости теряли свою самостоятельность и переходили под управление служилых людей. Прежнее деление на волости неминуемо должно было разрушаться при мелком испомещении. Процесс "окняжения" земель обостряется вышеуказанной мобилизацией земель, явившейся результатом гонений против боярства. Массовые выселения разоряли хозяйство служилых людей, но еще больше разоряли тяглецов. Начинается массовое переселение крестьянства на окраины. В то же время, крестьянству открывается для переселения громадная площадь заокского чернозема. Само правительство, заботясь об укреплении вновь приобретенных границ, поддерживает переселение на окраины. В результате, к концу царствования Грозного, выселение принимает характер общего бегства, усиливаемого недородами, эпидемиями, татарскими набегами. Большая часть служилых земель остается "в пусте"; наступает резкий экономический кризис. Крестьяне потеряли право самостоятельного землевладения, с испомещением на их землях служилых людей; посадское население оказалось вытесненным из южных посадов и городов, занятых военной силой: прежние торговые места принимают характер военно-административных поселений. Посадский люд бежит. В этом экономическом кризисе идет борьба за рабочие руки. Выигрывают более сильные - бояре и церковь. Страдательными элементами остается служилый класс и еще больше крестьянский элемент, который не только потерял право на свободное землепользование, но, при помощи кабальной записи, ссуд и вновь возникшего института старожильства (см.), начинает терять и свободу личную, приближаться к крепостному. В этой борьбе вырастает вражда между отдельными классами - между крупными владельцами-боярами и церковью, с одной стороны, и служилым классом - с другой. Тяглое население таит ненависть к угнетающим его сословиям и, раздражаясь против государственных испомещений, готово к открытому восстанию; оно бежит к казакам, которые уже давно отделили свои интересы от интересов государства. Один только север, где земля сохранилась в руках черных волостей, остается спокойным во время наступающей государственной "разрухи".

Смута. В развитии смуты в Московском государстве исследователи различают обыкновенно три периода: династический, во время которого происходит борьба за московский престол между различными претендентами (до 19 мая 1606 г.); социальный - время классовой борьбы в Московском государстве осложненной вмешательством в русские дела иностранных государств (до июля 1610 г.); национальный - борьба с иноземными элементами и выбор национального государя (до 21 февраля 1613 г.).

I период

Со смертью Грозного (18 марта 1584 г.) сразу открылось поприще для смуты. Не было власти, которая могла бы остановить, сдержать надвигавшееся бедствие. Наследник Иоанна IV, Феодор Иоаннович, был не способен к делам правления; царевич Дмитрий был еще в младенческих летах. Правление должно было попасть в руки бояр. На сцену выдвигалось боярство второстепенное - Юрьевы, Годуновы, - но сохранились еще остатки и князей-бояр (кн. Мстиславский, Шуйские, Воротынские и др.). Вокруг Дмитрия царевича собрались Нагие, родственники его по матери, и Бельский. Сейчас же по воцарении Федора Иоанновича Дмитрия царевича отослали в Углич, по всей вероятности, опасаясь возможности смуты. Во главе правления стоял Н. Р. Юрьев, но он скоро умер. Между Годуновым и остальными произошло столкновение. Сначала пострадали Мстиславский, Воротынские, Головины, потом и Шуйские. Дворцовая смута привела Годунова к регентству, к которому он стремился. Соперников у него после падения Шуйских не было. Когда в Москву пришла весть о смерти царевича Дмитрия, по городу пошли слухи, что Дмитрий убит по приказанию Годунова. Слухи эти были записаны прежде всего некоторыми иностранцами, а затем попали и в сказания, составленные значительно позже события. Большинство историков поверили сказаниям, и мнение об убийстве Дмитрия Годуновым стало общепринятым. Но в последнее время этот взгляд значительно подорван, и вряд ли найдется кто-нибудь из современных историков, который бы решительно склонился на сторону сказаний. Во всяком случае, роль, выпавшая на долю Годунова, была очень трудна: надо было умиротворить землю, надо было бороться с указанным выше кризисом. Не подлежит спору, что Борису удалось хоть на время облегчить тяжелое положение страны: об этом говорят все современные писатели, согласно указывая, что "московские люди начаша от скорби бывшия утешатися и тихо и безмятежно жити" и т. д. Но, конечно, Годунов не мог разрешить тех противоречий, к которым привел Россию весь ход предшествовавшей истории. Он не мог и не желал явиться успокоителем знати в политическом кризисе: это было не в его интересах. Иностранные и русские писатели отмечают, что в этом отношении Годунов явился продолжателем политики Грозного. В экономическом кризисе Годунов стал на сторону служилого класса, который, как это обнаружилось при дальнейшем развитии смуты, был одним из самых многочисленных и сильных в Московском государстве. Вообще положение тяглецов и гулящего люда при Годунове было тяжелое. Годунов хотел опереться на средний класс общества - служилый люд и посадских. Действительно, ему удалось при их помощи подняться, но не удалось удержаться. В 1594 г. умерла царевна Феодосия, дочь Феодора. Сам царь был недалек от смерти. Есть указания, что еще в 1593 г. московские вельможи рассуждали о кандидатах на Московский престол и намечали даже австрийского эрцгерцога Максимилиана. Это указание очень ценное, так как рисует настроение боярства. В 1598 г. скончался Федор, не назначив наследника. Все государство признало власть вдовы его Ирины, но она отказалась от престола и постриглась. Открылось междуцарствие. Было 4 кандидата на престол: Ф. Н. Романов, Годунов, кн. Ф. И. Мстиславский и Б. Я. Бельский. Шуйские занимали в это время приниженное положение и не могли явиться кандидатами. Кобрин смутное время утраченные возможности. Самым серьезным претендентом, по мнению Сапеги, был Романов, самым дерзким - Бельский. Между претендентами шла оживленная борьба. В феврале 1598 г. был созван собор. По своему составу и характеру он ничем не отличался от других бывших соборов, и никакой подтасовки со стороны Годунова подозревать нельзя; наоборот, по составу своему собор был скорее неблагоприятен для Бориса, так как главной опоры Годунова - простых служилых дворян - на нем было мало, а лучше и полнее всего была представлена Москва, т. е. те слои аристократического дворянства московского, которые не особенно благоволили к Годунову. На соборе, однако, царем был избран Борис; но уже вскоре после избрания бояре затеяли интригу. Из донесения польского посла Сапеги видно, что большая часть московских бояр и князей, с Ф. H. Романовым и Бельским во главе, задумали посадить на престол Симеона Бекбулатовича (см.). Этим объясняется, почему в "подкрестной записи", данной боярами после венчания Годунова на царство, говорится, чтобы им не хотеть на царство Симеона. Первые три года царствования Годунова прошли спокойно, но с 1601 г. пошли неудачи. Наступил страшный голод, который продолжался до 1604 г. и во время которого погибло много народу. Масса голодного населения разбрелась по дорогам и стала грабить. Стали ходить слухи, что царевич Дмитрий жив. Все историки согласны в том, что в появлении самозванца главная роль принадлежала московскому боярству. Может быть, в связи с появлением слухов о самозванце стоит опала, постигшая сначала Бельского, а затем и Романовых, из которых наибольшей популярностью пользовался Федор Никитич. В 1601 г. они все были отправлены в ссылку, Федор Никитич был пострижен под именем Филарета. Вместе с Романовыми были сосланы их родственники: кн. Черкасские, Ситские, Шестуновы, Карповы, Репины. Вслед за ссылкой Романовых стали свирепствовать опалы и казни. Годунов, очевидно, искал нитей заговора, но ничего не находил. А между тем озлобление против него усиливалось. Старое боярство (бояре-князья) понемногу оправлялось от гонений Грозного и становилось во враждебные отношения к царю неродовитому. Когда самозванец (см. Лжедмитрий I) перешел через Днепр, настроение Северской Украины и вообще юга как нельзя больше благоприятствовало его намерениям. Вышеуказанный экономический кризис согнал на рубежи Московского государства толпы беглецов; их ловили и неволей записывали в государеву службу; они должны были покоряться, но сохраняли глухое раздражение, тем более, что их угнетали службой и десятинной пашней на государство. Вокруг стояли бродячие шайки казаков, которые постоянно пополнялись выходцами из центра и служилыми беглецами. Наконец, трехлетний голод, как раз перед появлением самозванца в русских пределах, накопил много "злодействующих гадов", которые всюду бродили и с которыми приходилось вести настоящую войну. Таким образом, горючий материал был готов. Набранный из беглецов служилый люд, да отчасти и боярские дети Украинской полосы, признали самозванца. После смерти Бориса бояре-князья в Москве стали против Годуновых и последние погибли. Самозванец с торжеством направился к Москве. В Туле его встретил цвет московского боярства - князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, кн. Мстиславский, кн. Воротынский. Тут же в Туле самозванец показал боярам, что им с ним не жить: он их принял очень грубо, "наказываше и лаяше", и во всем давал предпочтение казакам и прочей мелкой братье. Самозванец не понял своего положения, не понял роли боярства, и оно сейчас же стало действовать против него. 20 июня самозванец приехал в Москву, а уже 30 июня состоялся суд над Шуйскими. Таким образом, не прошло и 10 дней, как Шуйские подняли уже борьбу против самозванца. На этот раз они поспешили, но скоро у них нашлись союзники. Первым примкнуло к боярам духовенство, а за ним последовал и торговый класс. Подготовка восстания началась в конце 1605 г. и тянулась полгода. 17 мая 1606 г. до 200 бояр и дворян ворвались в Кремль, и самозванец был убит. Теперь во главе правления очутилась старая боярская партия, которая и выбрала в цари В. Шуйского. "Боярско-княжеская реакция в Москве" (выражение С. Ф. Платонова), овладев политическим положением, возвела на царство своего родовитейшего вожака. Избрание на престол В. Шуйского произошло без совета всей земли. Братья Шуйские, В. В. Голицын с братьями, Ив. С. Куракин и И. М. Воротынский, сговорившись между собой, привели князя Василия Шуйского на лобное место и оттуда провозгласили царем. Естественно было ожидать, что народ будет против "выкрикнутого" царя и что против него окажется и второстепенное боярство (Романовы, Нагие, Бельский, М. Г. Салтыков и др.), которое понемногу стало оправляться от опал Бориса.

II период смуты

После своего избрания на престол Василий Шуйский счел необходимым разъяснить народу, почему избран он, а не кто другой. Мотивирует он причину своего избрания происхождением от Рюрика; другими словами, выставляет тот принцип, что старшинство "породы" дает право на старшинство власти. Это - принцип старинного боярства (см. Местничество). Восстанавливая старые боярские традиции, Шуйский должен был формально подтвердить права боярства и по возможности обеспечить их. Он это и сделал в своей крестоцеловальной записи, несомненно имеющей характер ограничения царской власти. Царь признал, что он не волен казнить своих холопов, т е. отказался от того принципа, который так резко выставил Грозный и потом принял Годунов. Запись удовлетворила князей-бояр, да и то не всех, но она не могла удовлетворить второстепенное боярство, мелкий служилый люд и массу населения. Смута продолжалась. Василий Шуйский немедленно разослал приверженцев Лжедимитрия - Бельского, Салтыкова и др. - по разным городам; с [[Романовы]ми, Нагими и прочими представителями второстепенного боярства он хотел ладить, но тут произошло несколько темных событий, которые указывают на то, что это ему не удалось. Филарета, который был возведен самозванцем в сан митрополита, В. Шуйский думал было возвести на патриарший стол, но обстоятельства показали ему, что на Филарета и Романовых положиться было нельзя. Не удалось ему сплотить и олигархический кружок князей-бояр: он частью распадался, частью становился во враждебные отношения к царю. Шуйский поспешил венчаться на царство, не дождавшись даже патриарха: его венчал новгородский митрополит Исидор, без обычной пышности. Чтобы рассеять слухи, что царевич Дмитрий жив, Шуйский придумал торжественное перенесение в Москву мощей царевича, причисленного церковью к лику святых; прибегнул он и к официозной публицистике. Но все было против него: по Москве разбрасывались подметные письма о том, что Дмитрий жив и скоро вернется, и Москва волновалась. 25 мая Шуйскому пришлось уже успокаивать чернь, которую поднял против него, как тогда говорили, П. Н. Шереметев. На южных окраинах государства разгорался пожар. Лишь только там стало известно о событиях 17 мая, как поднялась Северская земля, а за нею заокские, украинные и рязанские места; движение перешло на Вятку, Пермь, захватило и Астрахань. Волнение вспыхнуло также в новгородских, псковских и тверских местах. Это движение, обнявшее такое громадное пространство, носило по разным местам разный характер, преследовало разные цели, но несомненно, что оно было опасно для В. Шуйского. В Северской земле движение носило социальный характер и было направлено против бояр. Центром движения сделался здесь Путивль, а во главе движения стали кн. Григ. Петр. Шаховской и его "большой воевода" Болотников. Движение, поднятое Шаховским и Болотниковым, совершенно отличалось от прежнего: прежде боролись за попранные права Дмитрия, в которые верили, теперь - за новый общественный идеал; имя Дмитрия было только предлогом. Болотников призывал к себе народ, подавая надежду на социальные перемены. Подлинного текста его воззваний не сохранилось, но содержание их указано в грамоте патриарха Гермогена. Воззвания Болотникова, говорит Гермоген, внушают черни "всякия злые дела на убиение и грабеж", "велят боярским холопам побивати своих бояр и жены их, и вотчины, и поместья им сулят; и шпыням, и безымянникам ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити; и призывают их воров к себе, и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество, и дьячество". В северной полосе городов украинных и рязанских поднялось служилое дворянство, которое не хотело мириться с боярским правительством Шуйского. Во главе рязанского ополчения стали Григорий Сунбулов и братья Ляпуновы, Прокопий и Захар, а тульское ополчение двинулось под начальством боярского сына Истомы Пашкова. Между тем, Болотников разбил царских воевод и двигался к Москве. По дороге он соединился с дворянскими ополчениями, вместе с ними подошел к Москве и остановился в селе Коломенском. Положение Шуйского стало крайне опасным. Почти половина государства поднялась против него, мятежные силы осаждали Москву, а у него не было войск не только для усмирения мятежа, но даже для защиты Москвы. К тому же мятежники отрезали доступ хлеба, и в Москве обнаружился голод. Среди осаждавших обнаружилась, однако, рознь: дворянство, с одной стороны, холопы, беглые крестьяне - с другой, могли мирно жить только до тех пор, пока не узнали намерений друг друга. Кобрин смутное время утраченные возможности Как только дворянство познакомилось с целями Болотникова и его армии, оно немедленно отшатнулось от них. Сунбулов и Ляпуновы, хотя им и ненавистен был установившийся в Москве порядок, предпочли Шуйского и явились к нему с повинной. За ними стали переходить и другие дворяне. Тогда же подоспело на помощь ополчение из некоторых городов, и Шуйский был спасен. Болотников убежал сначала в Серпухов, затем в Калугу, из которой перешел в Тулу, где засел вместе с казачьим самозванцем Лжепетром. Этот новый самозванец появился среди терских казаков и выдавал себя за сына царя Федора, в действительности никогда не существовавшего. Появление его относится еще ко времени первого Лжедмитрия. К Болотникову пришел Шаховской; они решили запереться здесь и отсиживаться от Шуйского. Численность их войска превышала 30000 чел. Весной 1607 г. царь Василий решил энергично действовать против мятежников; но весенняя кампания была неудачна. Наконец, летом, с огромным войском он лично пошел на Тулу и осадил ее, усмиряя по дороге восставшие города и уничтожая мятежников: целыми тысячами сажали "пленных в воду", т. е. попросту топили. Треть государственной территории была отдана войскам на грабеж и разорение. Осада Тулы затянулась; ее удалось взять только тогда, когда придумали устроить на р. Упе плотину и затопить город. Шаховского сослали на Кубенское оз., Болотникова в Каргополь, где и утопили, Лжепетра повесили. Шуйский торжествовал, но ненадолго. Вместо того, чтобы идти усмирять северские города, где мятеж не прекращался, он распустил войска и вернулся в Москву праздновать победу. От внимания Шуйского не ускользнула социальная подкладка движения Болотникова. Это доказывается тем, что он рядом постановлений задумал укрепить на месте и подвергнуть надзору тот общественный слой, который обнаружил недовольство своим положением и стремился изменить его. Изданием подобных постановлений Шуйский признал существование смуты, но, стремясь победить ее одной репрессией, обнаружил непонимание действительного положения вещей. К августу 1607 г., когда В. Шуйский сидел под Тулой, появился в Стародубе Северском второй Лжедмитрий, которого народ очень метко окрестил Вором. Стародубцы уверовали в него и стали помогать ему. Скоро вокруг него составилась сборная дружина, из поляков, казачества и всяких проходимцев. Это не была земская дружина, которая собралась вокруг Лжедмитрия I: это была просто шайка "воров", которая не верила в царское происхождение нового самозванца и шла за ним в надежде на добычу. Вор разбил царское войско и остановился близ Москвы в селе Тушине, где и основал свой укрепленный стан. Отовсюду к нему стекались люди, жаждавшие легкой наживы. Особенно усилил Вора приход Лисовского и Яна Сапеги. Положение Шуйского было тяжелое. Юг не мог ему помочь; собственных сил у него не было. Оставалась надежда на север, сравнительно более спокойный и мало пострадавший от смуты. С другой стороны, и Вор не мог взять Москвы. Оба соперника были слабы и не могли одолеть друг друга. Народ развращался и забывал о долге и чести, служа попеременно то одному, то другому. В 1608 г. В. Шуйский послал своего племянника Михаила Васильевича Скопина-Шуйского (см.) за помощью к шведам. Русские уступили Швеции город Карелу с провинцией, отказались от видов на Ливонию и обязались вечным союзом против Польши, за что и получили вспомогательный отряд в 6 тыс. чел. Скопин двинулся из Новгорода к Москве, очищая по пути северо-запад от тушинцев. Из Астрахани шел Шереметев, подавляя мятеж по Волге. В Александровской слободе они соединились и пошли к Москве. К этому времени Тушино перестало существовать. Случилось это таким образом: когда Сигизмунд узнал о союзе России со Швецией, он объявил ей войну и осадил Смоленск. В Тушино были посланы послы к тамошним польским отрядам с требованием присоединения к королю. Среди поляков начался раскол: одни повиновались приказу короля, другие - нет. Положение Вора и прежде было трудное: с ним никто не церемонился, его оскорбляли, чуть не били; теперь оно стало невыносимо. Вор решился оставить Тушино и бежал в Калугу. Вокруг Вора во время его стоянки в Тушине собрался двор из московских людей, которые не хотели служить Шуйскому. Среди них были представители очень высоких слоев московской знати, но знати дворцовой - митрополит Филарет (Романов), кн. Трубецкие, Салтыковы, Годуновы и др.; были и люди незнатные, которые стремились выслужиться, получить вес и значение в государстве - Молчанов, Ив. Грамотин, Федька Андронов и пр. Сигизмунд предложил им отдаться под власть короля. Филарет и тушинские бояре отвечали, что избрание царя не дело их одних, что они ничего не могут сделать без совета земли. Вместе с тем, они вошли между собой и поляками в соглашение не приставать к В. Шуйскому и не желать царя из "иных бояр московских никого" и завели переговоры с Сигизмундом о том, чтобы он прислал на московское царство своего сына Владислава. От русских тушинцев было отправлено посольство, во главе которого стали Салтыковы, кн. Рубец-Масальский, Плещеевы, Хворостин, Вельяминов - все большие дворяне - и несколько человек низкого происхождения. 4 февр. 1610 г. они заключили с Сигизмундом договор, выясняющий стремления "довольно посредственной знати и выслужившихся дельцов". Главнейшие его пункты след.: 1) Владислав венчается на царство православным патриархом; 2) православие должно быть почитаемо по-прежнему: 3) имущество и права всех чинов остаются неприкосновенными; 4) суд совершается по старине; законодательную власть Владислав разделяет с боярами и земским собором; 5) казнь может быть совершена только по суду и с ведома бояр; имущество близких виновного не должно подвергаться конфискациям; 6) подати, собираются по старине; назначение новых делается с согласия бояр; 7) крестьянский переход запрещается; 8) людей высоких чинов Владислав обязан не понижать невинно, а меньших должен повышать по заслугам; выезд в другие страны для науки разрешается; 9) холопы остаются в прежнем положении. Анализируя этот договор, мы находим: 1) что он национальный и строго консервативный, 2) что он защищает больше всего интересы служилого сословия, и 3) что он, несомненно, вводит некоторые новшества; особенно характерны в этом отношении пункты 5, 6 и 8. Между тем, Скопин-Шуйский с торжеством 12 марта 1610 г. вошел в освобожденную Москву. Москва ликовала, с великой радостью приветствуя 24-летнего героя. Ликовал и Шуйский, надеясь, что дни испытания кончились. Но во время этих ликований Скопин внезапно умер. Пошел слух, что его отравили. Есть известие, что Ляпунов предложил Скопину "ссадить" Василия Шуйского и самому занять престол, но Скопин отверг это предложение. После того, как об этом узнал царь, он охладел к племяннику. Во всяком случае, смерть Скопина разрушила связь Шуйского с народом. Над войском стал воеводой брат царя Димитрий, совершенно бездарная личность. Он двинулся на освобождение Смоленска, но у деревни Клушина был позорно разбит польским гетманом Жолкевским. Жолкевский ловко воспользовался победой: он быстро пошел к Москве, по дороге овладевая русскими городами и приводя их к присяге Владиславу. К Москве же поспешил из Калуги и Вор. Когда в Москве узнали об исходе сражения при Клушине, поднялся "мятеж велик во всех людях - подвизашася на царя". Приближение Жолкевского и Вора ускорило катастрофу. В свержении с престола Шуйского главная роль выпала на долю служилого класса, во главе которого агитировал Захар Ляпунов. Немалое участие принимала в этом и дворцовая знать, в том числе Филарет Никитич. После нескольких неудачных попыток, противники Шуйского собрались у Серпуховских ворот, объявили себя советом всей земли и "ссадили" царя.

III nepиод смуты

Москва очутилась без правительства, а между тем, оно ей было нужно теперь больше, чем когда-либо: с двух сторон ее теснили враги. Все сознавали это, но не знали, на ком остановиться. Ляпунов и рязанские служилые люди хотели поставить царем кн. В. Голицына; Филарет, Салтыковы и прочие тушинцы имели другие намерения; высшая знать, во главе которой стояли Ф. И. Мстиславский и И. С. Куракин, решила подождать. Правление было передано в руки боярской думы, состоявшей из 7 членов. "Седмочисленные бояре" не сумели взять власть в свои руки. Они сделали попытку собрать земский собор, но она не удалась. Боязнь Вора, на сторону которого становилась чернь, заставила их впустить в Москву Жолкевского, но он вошел только тогда, когда Москва согласилась на избрание Владислава. 27 августа Москва присягнула Владиславу. Если избрание Владислава и не было совершено обычным путем, на настоящем земском соборе, то тем не менее бояре не решились на этот шаг одни, а собрали представителей от разных слоев государства и образовали нечто вроде земского собора, который признали за совет всей земли. После долгих переговоров обеими сторонами был принят прежний договор, с некоторыми изменениями: 1) Владислав должен был принять православие; 2) вычеркнут был пункт о свободе выезда за границу для наук и 3) уничтожена была статья о повышении меньших людей. В этих изменениях видно влияние духовенства и боярства. Договор об избрании Владислава был отправлен к Сигизмунду с великим посольством, состоявшим почти из 1000 лиц: сюда входили представители почти всех сословий. Очень вероятно, что в посольство вошла большая часть членов "совета всей земли", избравшего Владислава. Во главе посольства стояли митр. Филарет и кн. В. П. Голицын. Посольство не имело успеха: Сигизмунд сам хотел сесть на московский престол. Когда Жолкевский понял, что намерение Сигизмунда непоколебимо, он оставил Москву, понимая, что русские не примирятся с этим. Сигизмунд медлил, старался застращать послов, но они не отступали от договора. Тогда он прибегнул к подкупу некоторых членов, что ему и удалось: они уехали из-под Смоленска подготовлять почву для избрания Сигизмунда, но оставшиеся были непоколебимы. В то же время в Москве "седмочисленные бояре" потеряли всякое значение; власть перешла в руки поляков и новообразовавшегося правительственного кружка, изменившего русскому делу и предавшегося Сигизмунду. Этот кружок состоял из Ив. Мих. Салтыкова, кн. Ю. Д. Хворостинина, Н. Д. Вельяминова, М. А. Молчанова, Грамотина, Федьки Андронова и мн. др. Таким образом, первая попытка московских людей восстановить власть кончилась полной неудачей: вместо равноправной унии с Польшей Русь рисковала попасть в полное подчинение от нее. Неудавшаяся попытка навсегда положила конец политическому значению бояр и боярской думы. Как только русские поняли, что ошиблись в выборе Владислава, как только увидели, что Сигизмунд не снимает осады Смоленска и обманывает их, национальное и религиозное чувство начало пробуждаться. В конце октября 1610 г. послы из-под Смоленска прислали грамоту об угрожающем обороте дел; в самой Москве патриоты в подметных письмах раскрывали народу истину. Все взоры обратились на патриарха Гермогена: он понял свою задачу, но не сразу мог взяться за ее исполнение. После штурма Смоленска 21 ноября произошло первое серьезное столкновение Гермогена с Салтыковым, который пытался склонить патриарха на сторону Сигизмунда; но Гермоген еще не решался призвать народ на открытую борьбу с поляками. Смерть Вора и распадение посольства заставили его "повелевати на кровь дерзнути" - и во второй половине декабря он начал рассылать по городам грамоты. Это было открыто, и Гермоген поплатился заточением. Призыв его, однако, был услышан. Первым поднялся из Рязанской земли Прокопий Ляпунов. Он стал собирать войско на поляков и в январе 1611 г. двинулся к Москве. К Ляпунову шли земские дружины со всех сторон; даже тушинское казачество пошло на выручку Москвы, под начальством кн. Д. Т. Трубецкого и Заруцкого. Поляки, после битвы с жителями Москвы и подошедшими земскими дружинами, заперлись в Кремле и Китай-городе. Положение польского отряда (около 3000 чел.) было опасное, тем более, что и запасов у него было мало. Сигизмунд не мог ему помочь, он сам был не в силах покончить со Смоленском. Ополчения земские и казацкие соединились и обложили Кремль, но между ними сразу пошла рознь. Тем не менее, рать объявила себя советом земли и стала править государством, так как не было другого правительства. Вследствие усилившейся розни между земцами и казачеством решено было в июне 16 1 1 г. составить общее постановление. Приговор представителей казачества и служилых людей, которые составляли главное ядро земского войска, очень обширен: он должен был устроить не только войско, но и государство. Высшая власть должна принадлежать всему войску, которое именует себя "всею землею"; воеводы - только исполнительные органы этого совета, сохраняющего за собой право их смещении, если они будут плохо вести дела. Суд принадлежит воеводам, но казнить они могут только с одобрения "совета всей земли", иначе им грозит смерть. Затем очень точно и подробно урегулированы дела поместные. Все пожалования Вора и Сигизмунда объявлены не имеющими значения. Казаки "старые" могут получать поместья и становиться, таким образом, в ряды служилых людей. Далее идут постановления о возвращении беглых холопов, которые именовали себя казаками (новые казаки), прежним их господам; в значительной степени стеснялось своеволие казаков. Наконец, было учреждено приказное управление по московскому образцу. Из этого приговора ясно, что собравшаяся под Москву рать считала себя представительством всей земли и что на совете главная роль принадлежала земским служилым людям, а не казакам. Этот приговор характерен еще и тем, что свидетельствует о значении, которое понемногу приобретал служилый класс. Но преобладание служилых людей было непродолжительно; казаки не могли быть солидарны с ними. Дело кончилось убийством Ляпунова и бегством земщины. Надежды русских на ополчение не оправдались: Москва осталась в руках поляков, Смоленск к этому времени был взят Сигизмундом, Новгород - шведами; вокруг Москвы расположились казаки, которые грабили народ, бесчинствовали и готовили новую смуту, провозгласив сына Марины, жившей в связи с Заруцким, русским царем. Государство, по-видимому, гибло; но поднялось народное движение на всем севере и северо-востоке Руси. На этот раз оно отделилось от казачества и стало действовать самостоятельно. Гермоген своими грамотами влил одушевление в сердца русских. Центром движения стал Нижний. Во главе хозяйственной организации был поставлен Минин, а власть над войском вручена была кн. Пожарскому. В марте 1612 г. ополчение двинулось к Ярославлю, чтобы занять этот важный пункт, где скрещивалось много дорог и куда направились казаки, встав открыто в враждебное отношение к новому ополчению. Ярославль был занят; ополчение простояло здесь три месяца, потому что надо было "строить" не только войско, но и землю; Пожарский хотел собрать собор для выбора царя, но последнее не удалось. Около 20 августа 1612 г. ополчение из Ярославля двинулось под Москву. 22 октября был взят Китай-город, а через несколько дней сдался и Кремль. По взятии Москвы, грамотой от 15 ноября, Пожарский созвал представителей от городов, по 10 человек, для выбора царя. Сигизмунд вздумал было идти на Москву, но у него не хватило сил взять Волок, и он ушел обратно. В январе 1613 г. съехались выборные. Собор был один из самых многолюдных и наиболее полных: на нем были представители даже черных волостей, чего не бывало прежде. Выставлено было четыре кандидата: В. И. Шуйский, Воротынский, Трубецкой и М. Ф. Романов. Современники обвиняли Пожарского, что и он сильно агитировал в свою пользу, но вряд ли это можно допустить. Во всяком случае, выборы были очень бурные. Сохранилось предание, что Филарет требовал ограничительных условий для нового царя и указывал на М. Ф. Романова, как на самого подходящего кандидата. Выбран был действительно Михаил Федорович, и несомненно, ему были предложены те ограничительные условия, о которых писал Филарет: "Предоставить полный ход правосудию по старым законам страны; никого не судить и не осуждать высочайшей властью; без собора не вводить никаких новых законов, не отягчать подданных новыми налогами и не принимать самомалейших решений в ратных и земских делах". Избрание состоялось 7 февр., но официальное объявление было отложено до 21-го, чтобы за это время выведать, как примет народ нового царя. С избранием царя кончилась смута, так как теперь была власть, которую признавали все и на которую можно было бы опереться. Но последствия смуты продолжались долго: ими, можно сказать, наполнен весь XVII в.

Приложение

<...> Федор Иванович занимал царский престол четырнадцать лет, но из них, по меньшей мере, 12, а, то и 13 фактически правителем страны был Борис Годунов.

В 1598 г., после смерти Федора, Земский собор избрал Бориса царем. Иначе и быть не могло. За годы своего правления Годунову удалось собрать вокруг себя - и в Боярской думе, и среди придворных чинов - «своих людей».

Можно по-разному относиться к личным качествам Бориса Годунова, но даже самые строгие его критики не могут отказать ему в государственном уме, а самые рьяные апологеты не в состоянии отрицать, что Борис Федорович не только не руководствовался в своей политической деятельности моральными нормами, но и нарушал их для собственной выгоды постоянно. И все же он был, прежде всего, талантливым политическим деятелем, несомненным реформатором. И судьба его трагична, как судьба большинства реформаторов.

Удивительный парадокс: Иван Грозный привел страну даже не к краю пропасти, а просто в пропасть. И все же в народной памяти он остался порой внушающим ужас, отвращение, но ярким и сильным человеком. Борис же Годунов пытался вытащить страну из пропасти. И поскольку ему это не удалось, он оказался устраненным из фольклора, а в массовом сознании сохранился лишь своим лукавством, изворотливостью и неискренностью. Методы Годунова резко отличались от методов царя Ивана. Борис был беззастенчив и жесток в устранении своих политических противников, но только реальных, а не выдуманных. Он не любил устраивать казни на площадях, торжественно и громогласно проклинать изменников. Его врагов тихо арестовывали, тихо отправляли в ссылку или в монастырскую тюрьму, а там они тихо, но обычно быстро умирали - кто от яда, кто от петли, а кто неизвестно от чего.

Вместе с тем Годунов стремился к сплочению, к консолидации всего господствующего класса. Это была единственно правильная политика в условиях всеобщего разорения страны.

Однако именно на время правления Бориса Годунова приходится и утверждение крепостного права в России. <...>

Внутренняя политика Годунова была направлена на стабилизацию положения в стране. При нем идет строительство новых городов, особенно в Поволжье. Именно тогда возникли Самара, Саратов, Царицын, Уфа. Облегчилось положение посадского населения: крупные феодалы больше не имели права держать в своих «белых», не обложенных податями слободах ремесленников и торговцев; все, кто занимался промыслами и торговлей, должны были отныне входить в посадские общины и вместе со всеми платить государственные налоги - «тянуть тягло».

Во внешней политике Борис Годунов стремился к победам не столько на поле брани, сколько за столом переговоров. Несколько раз удалось продлить перемирие с Речью Посполитой. Хорошо развивались отношения с государствами Средней Азии. Укреплялась оборона южных границ. Единственная война, начатая Россией в правление Бориса Годунова, была направлена против Швеции. После трех лет военных действий в 1595 г. был подписан Тявзинский мирный договор, вернувший России Ивангород, Ям, Копорье и волость Корелу.

Борис Годунов сделал первую до Петра попытку прорвать культурную отсталость России от стран Западной Европы. В страну приезжает много, значительно больше, чем раньше, иностранных специалистов - военных и врачей, разведчиков полезных ископаемых («рудознатцев») и мастеров. Бориса Годунова обвиняли (как через сто лет Петра I) в излишнем пристрастии к «немцам» (как называли в России западноевропейцев). Впервые «для науки разных языков и грамотам» было отправлено в Англию, Францию, Германию несколько молодых дворян. В Смутное время они не решились вернуться на родину и «задавнели» за границей; один из них в Англии перешел в англиканство, стал священником и даже богословом.

Вероятно, если бы в распоряжении Годунова оказалось еще несколько спокойных лет, Россия более мирно, чем при Петре, и на сто лет раньше пошла бы по пути модернизации. Но этих спокойных лет не было. <...>

В чем причины провала всех попыток Бориса Годунова преодолеть голод, несмотря на искреннее стремление помочь людям? Прежде всего, в том, что царь боролся с симптомами, а не лечил болезнь. Причины голода коренились в крепостничестве, но даже мысль о восстановлении права крестьян на переход не приходила в голову царя. Единственной мерой, на которую он решился, было разрешение в 1601-1602 гг. временного ограниченного перехода некоторых категорий крестьян. Эти указы не принесли облегчения народу.

Голод погубил Бориса. Волнения охватывали все большие территории. Царь катастрофически терял авторитет. Те возможности, которые открывало перед страной правление этого талантливого государственного деятеля, оказались упущены. Победа самозванца была обеспечена, по словам Пушкина, «мнением народным».

О Лжедмитрии I накопилось и в литературе, и в массовом сознании много ложных стереотипов. В нем видят обычно агента, марионетку польского короля и панов, стремившихся при его помощи захватить Россию. Совершенно естественно, что именно такую трактовку личности Лжедмитрия усиленно внедряло правительство Василия Шуйского, севшего на престол после свержения и убийства «царя Дмитрия». Но сегодняшний историк может более беспристрастно отнестись к деятельности молодого человека, год просидевшего на русском престоле.

Судя по воспоминаниям современников, Лжедмитрии I был умен и сообразителен. Его приближенные поражались, как легко и быстро он решал запутанные вопросы. Похоже, он верил в свое царское происхождение. Современники единодушно отмечают поразительную, напоминающую петровскую смелость, с какой молодой царь нарушал сложившийся при дворе этикет. Он не вышагивал степенно по комнатам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда. Царю прилично было быть спокойным и неторопливым, истовым и важным, этот действовал с темпераментом своего названого отца, но без его жестокости. Все это подозрительно для расчетливого самозванца. Знай, Лжедмитрий, что он не царский сын, он уж наверняка сумел бы заранее освоить этикет московского двора, чтобы все сразу могли сказать о нем: «Да, это настоящий царь». К тому же «царь Дмитрий» помиловал самого опасного свидетеля - князя Василия Шуйского, который руководил в Угличе расследованием дела о гибели подлинного царевича и своими глазами видел его мертвое тело. Шуйского, уличенного в заговоре, Собор приговорил к смерти, «царь Дмитрий» помиловал.

Не готовили ли несчастного молодого человека с детства к роли претендента на престол, не воспитали ли его в убеждении, что он законный наследник московской короны? Недаром, когда первые вести о появлении самозванца в Польше дошли до Москвы, Борис Годунов, как говорят, сразу сказал боярам, что это их рук дело.

<...> Во всяком случае, само появление Лжедмитрия никак не связано с иноземными интригами. Прав был В. О. Ключевский, когда писал о Лжедмитрии, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Польше не только не принадлежала инициатива авантюры Лжедмитрия, но, напротив, король Сигизмунд III Ваза долго колебался, стоит ли поддерживать претендента. Он лишь разрешил польским шляхтичам, если пожелают, вступать в войско Лжедмитрия. Их набралось чуть больше полутора тысяч. К ним присоединились несколько сотен русских дворян-эмигрантов да еще донские и запорожские казаки, видевшие в походе хорошую возможность для военной добычи. Претендент на престол располагал, таким образом, всего лишь горсткой воинов - около четырех тысяч. С ними он и перешел через Днепр.

Лжедмитрия уже ждали, но возле Смоленска: оттуда открывался более прямой и короткий путь на Москву. Он же предпочел путь подлиннее: через Днепр перебрался возле Чернигова. Зато войскам Лжедмитрия предстояло идти через Северскую землю, где накопилось много горючего материала: недовольные своим положением мелкие служилые люди, подвергающиеся особо сильной эксплуатации в небольших поместьях крестьяне, остатки разгромленных войсками Годунова казаков, поднявших под руководством атамана Хлопка восстание, наконец, множество беглых, собравшихся здесь в голодные годы. Именно эти недовольные массы, а не польская помощь помогли Лжедмитрию дойти до Москвы и воцариться там.

В Москве Лжедмитрий тоже не превратился в польского ставленника. Он не торопился выполнять свои обещания. Православие оставалось государственной религией; более того, царь не разрешил строить в России католические церкви. Ни Смоленск, ни Северскую землю он не отдал королю и предлагал только заплатить за них выкуп. Он даже вступил в конфликт с Речью Посполитой. Дело в том, что в Варшаве не признавали за русскими государями царского титула и именовали их только великими князьями. А Лжедмитрий стал называть себя даже цесарем, то есть императором. Во время торжественной аудиенции Лжедмитрий долго отказывался даже взять из рук польского посла грамоту, адресованную великому князю. В Польше были явно недовольны Лжедмитрием, позволявшим себе самостоятельность.

Раздумывая над возможной перспективой утверждения Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической линии. Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи Посполитой. И вместе с тем этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист - человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком.

Средства же, которыми располагал Лжедмитрий, были, в самом деле, неадекватны его целям. Надежды, возлагавшиеся на него разными силами, противоречили одна другой. Мы уже видели, что он не оправдал тех надежд, которые возлагали на него в Речи Посполитой. Чтобы заручиться поддержкой дворянства, царь щедро раздавал земли и деньги. Но и то, и другое не бесконечно. Деньги Лжедмитрий занимал у монастырей. Вместе с просочившейся информацией о католичестве царя займы тревожили духовенство и вызывали его ропот. Крестьяне надеялись, что добрый царь Дмитрий восстановит право перехода в Юрьев день, отнятое у них Годуновым. Но, не вступив в конфликт с дворянством, Лжедмитрий не мог этого сделать. Поэтому крепостное право было подтверждено и лишь дано разрешение крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Эта мизерная уступка не удовлетворила крестьян, но вместе с тем вызвала недовольство у части дворян. Короче: ни один социальный слой внутри страны, ни одна сила за ее рубежами не имели оснований поддерживать царя. Потому-то так легко и был свергнут он с престола.

На импровизированном Земском соборе (из случайно находившихся в Москве людей) царем был избран («выкликнут», как говорили презрительно тогда) князь Василий Иванович Шуйский. Трудно найти добрые слова для этого человека. Бесчестный интриган, всегда готовый солгать и даже подкрепить ложь клятвой на кресте, - таков был «лукавый царедворец» (Пушкин), вступивший в 1606 г. на престол. Но независимо от личных качеств царя Василия его царствование тоже могло стать началом хороших перемен в политическом строе Русского государства. Дело в тех обязательствах, которые он вынужден был дать при вступлении на престол.

Шуйский впервые в истории России присягнул подданным: дал «запись», соблюдение которой закрепил целованием креста. Эту Крестоцеловальную запись иногда трактуют как ограничение царской власти в пользу бояр и на этом основании видят в Шуйском «боярского царя». В самом ограничении самодержавия, хотя бы и в пользу бояр, нет ничего дурного: ведь именно с вольностей английских баронов начинался английский парламентаризм. Вряд ли необузданный деспотизм лучше, чем правление царя совместно с аристократией. Но в Крестоцеловальной записи вовсе не было реального ограничения власти царя. Вчитаемся в нее.

Прежде всего, Шуйский обещал «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати». Таким образом, создавались законодательные гарантии против бессудных опал и казней времени опричнины. Далее новый царь клялся не отнимать имущества у наследников и родственников осужденных, если «они в той вине невинны», такие же гарантии давались купцам и всем «черным людям». В заключение царь Василий обязывался не слушать ложных доносов («доводов») и решать дела только после тщательного расследования («сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи»). Историческое значение Крестоцеловальной записи Шуйского не только в ограничении произвола самодержавия, даже не столько в том, что впервые был провозглашен принцип наказания только по суду (что, несомненно, тоже важно), а в том, что это был первый договор царя со своими подданными. Вспомним, что для Ивана Грозного все его подданные были лишь рабами, которых он волен жаловать и казнить. Даже мысли, что не его «холопы» ему, а он им будет присягать, «целовать крест», не могло возникнуть у Ивана IV. Ключевский был прав, когда писал, что «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам». Запись Шуйского была первым робким и неуверенным, но шагом к правовому государству. Разумеется, к феодальному.

Правда, Шуйский на практике редко считался со своей записью: судя по всему, он просто не знал, что такое святость присяги. Но уже само по себе торжественное провозглашение совершенно нового принципа отправления власти не могло пройти бесследно: недаром основные положения Крестоцеловальной записи повторялись в двух договорах, заключенных русскими боярами с Сигизмундом III, о призвании на русский престол королевича Владислава.

Существенно еще одно обстоятельство. До 1598 г. Россия не знала выборных монархов. Иван IV, противопоставляя себя избранному королю Речи Посполитой Стефану Баторию, подчеркивал, что он - царь «по Божию изволению, а не по многомятежному человечества хотению». Теперь же один за другим на престоле появляются цари, призванные тем самым «многомятежным человечества хотением»: Борис Годунов, избранный Земским собором, Лжедмитрий, не избранный, но овладевший троном только по воле людей, Шуйский... А за ним уже маячат фигуры новых избранных государей - королевича Владислава, Михаила Романова. А ведь выборы монархов - это тоже своего рода договор между подданными и государем, а значит, шаг к правовому государству. Именно поэтому неудача Василия Шуйского, не сумевшего справиться с противоборствующими силами и с начавшейся интервенцией Речи Посполитой, его свержение с престола знаменовали собой, несмотря на всю антипатичность личности царя Василия, еще одну упущенную возможность.

Ко времени царствования Василия Шуйского относится восстание Ивана Болотникова. Неудачу этого движения, охватившего весьма широкие массы, трудно отнести к тем альтернативам, которые, осуществившись, могли бы принести хорошие плоды. И личность предводителя восстания, и характер самого движения в нашей популярной и учебной литературе значительно деформировались. Начнем с самого Ивана Исаевича Болотникова. О нем пишут, что он был холопом князя Телятевского. Это, правда, но у неискушенного читателя создается впечатление, что Иван Исаевич пахал землю или прислуживал своему хозяину. Однако среди холопов были совершенно разные социальные группы. Одну из них составляли так называемые послужильцы, или военные холопы. Это были профессиональные воины, выходившие на службу вместе со своим хозяином. В мирное время они зачастую исполняли административные функции в вотчинах и поместьях своих владельцев. Рекрутировались они в значительной степени из обедневших дворян. Тот факт, что нам известен в XVI-XVII вв. дворянский род Болотниковых, заставляет предполагать в Болотникове разорившегося дворянина.

Мы плохо знаем программу Болотникова, до нас дошло только изложение ее в документах, исходящих из правительственного лагеря. Излагая призывы восставших, патриарх Гермоген писал, что они «велят боярским холопам побивати своих бояр». Как будто звучит вполне антифеодально. Но прочитаем текст дальше: «...и жены их и вотчины и поместья им сулят» и обещают своим сторонникам «давати боярство и воеводство и окольничество и дьячество». Таким образом, мы не находим здесь призыва к изменению феодального строя, а только намерение истребить нынешних бояр и самим занять их место. Вряд ли случайность, что «в воровских полках» казакам (так именовались все участники восстания) раздавали поместья. Некоторые из этих помещиков-болотниковцев продолжали владеть землями и в первой половине XVII в.

Вряд ли случайно отношение к Болотникову фольклора. Сколько песен и легенд сложено о Степане Разине! На Урале записаны предания о Пугачеве. Но о Болотникове фольклор молчит, хотя, если верить современной исторической науке, именно его должен был бы воспевать народ.

<...> «Тушинский вор», Лжедмитрий II, унаследовавший от своего прототипа авантюризм, но не таланты, жалкая пародия на предшественника, нередко и впрямь игрушка в руках представителей короля Речи Посполитой, не олицетворял собой, как и Болотников, никакой серьезной альтернативы тому пути развития, по которому пошла Россия. Но еще одной упущенной возможностью было, на мой взгляд, несостоявшееся царствование сына Сигизмунда III - королевича Владислава.

В феврале 1610 г., разочаровавшись в «тушинском царике», группа бояр из его лагеря отправилась к Сигизмунду III, осаждавшему Смоленск, и пригласила на трон Владислава. Было заключено соответствующее соглашение. А через полгода, в августе, после свержения Василия Шуйского, уже московские бояре пригласили Владислава. И тушинцев, и московских бояр традиционно клеймят как изменников, готовых отдать Россию иноземцам. Однако внимательное чтение соглашений 1610 г. не дает оснований для таких обвинений.

В самом деле, в обоих документах предусмотрены разнообразные гарантии против поглощения России Речью Посполитой, и запрет назначать выходцев из Польши и Литвы на административные должности в России, и отказ в разрешении воздвигать католические храмы, и сохранение всех порядков, существующих в государстве, в том числе крепостного права: «на Руси промеж себя христианам выходу не быти», «людем руским промеж себе выходу не кажет король его милость допущати». В заключенном тушинцами в феврале договоре мы встречаем и отзвук годуновских времен: «А для науки вольно кождому з народу московского людем ездити в иншые господарства хрестиянские».

Впрочем, в обоих соглашениях остался несогласованным один существенный пункт - о вероисповедании будущего царя Владислава. И тушинцы, и московские бояре настаивали на том, чтобы он перешел в православие; воинствующий католик, потерявший из-за приверженности к римской вере шведский престол Сигизмунд III не соглашался. Признание Владислава царем до решения этого вопроса - тяжелая по последствиям ошибка московских бояр. Дело здесь не в сравнительных достоинствах и недостатках обеих конфессий, а в элементарном политическом расчете. По законам Речи Посполитой король должен был обязательно быть католиком. Православный Владислав лишался, таким образом, прав на польский престол. Тем самым устранялась бы опасность сначала личной, а потом и государственной унии России и Речи Посполитой, чреватой в дальнейшем утратой национальной независимости. Признание же власти «царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси» открыло путь в Москву польскому гарнизону.

Можно предположить, что воцарение православного Владислава на Руси принесло бы хорошие результаты. Дело не в его личных качествах: став впоследствии польским королем, он ничем особенно выдающимся себя не проявил. Существенно другое: те элементы договорных отношений между монархом и страной, которые были намечены в Крестоцеловальной записи Василия Шуйского, получали свое дальнейшее развитие. Само воцарение Владислава было обусловлено многочисленными статьями соглашения. Сам же Владислав превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд был польским королем шведского происхождения. Однако и эта возможность оказалась упущенной, хотя и не по вине России. <...>

Возникшие на фоне этой общей усталости силы порядка оказались, как часто бывает, довольно консервативными. Нельзя не восхищаться мужеством, самоотверженностью и честностью Минина и Пожарского. Но правы были дореволюционные историки, подчеркивавшие консервативное направление их деятельности. Общественному настроению отвечало воспроизведение тех порядков, которые существовали до Смуты. Недаром второе ополчение, возобновив чеканку монеты, выбивало на ней имя давно умершего царя Федора - последнего из царей, чья легитимность была вне подозрений для всех.

Изгнание из Москвы интервентов дало возможность созвать Земский собор для избрания нового царя. Но это был последний избирательный собор: Михаил Федорович становился царем как «сродич» Федора Ивановича и наследник «прежних великих благородных и благоверных и Богом венчанных российских государей царей».

Итак, в конце концов, царем стал шестнадцатилетний сын митрополита Филарета Никитича Михаил Федорович. Один из бояр писал в Польшу князю Голицыну об этом выборе: «Миша Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Думается, мотивы избрания несколько глубже. Молодость должна была пройти, а за спиной «недошедшего» разумом Миши, который и в зрелые годы не отличался особенно глубоким умом, стоял его властный отец - Филарет Никитич. Правда, он пока находился в польском плену, но его возвращение было делом времени.

Неглупый человек, с сильной волей, но без особого блеска и таланта, Филарет Никитич оказался удобным для всех. В этом ему помогла, в частности, изворотливая ловкость. Его поддерживали те, кто выдвинулся в годы опричнины: ведь Романовы - родня первой жены царя Ивана, кое-кто из их родственников был опричником, а отец Филарета - Никита Романович - постоянно занимал высокое положение при дворе грозного царя. Но и пострадавшие от опричнины могли считать Филарета своим: среди его родни тоже были казненные в годы репрессий, а у Никиты Романовича была стойкая популярность заступника, того, кто умел умерить гнев царя. Должно быть, это был миф: ведь пережить все изливы опричных и после опричных лет можно было тому, кто сидел тихо и ни за кого не заступался. Но миф порой для действий людей важнее реалий. Поддерживали Филарета и сторонники Лжедмитрия, ведь его холопом был Гришка Отрепьев, а первым делом Лжедмитрия стало возвращение Филарета из ссылки. Не могли быть против и сторонники Василия Шуйского: при этом царе все тот же митрополит Филарет Никитич участвовал в торжественной церемонии перенесения мощей невинно убиенного царевича Дмитрия, действие, которое должно засвидетельствовать, что убитый в Москве «царь Дмитрий» на самом деле «росстрига», самозванец, принявший на себя имя святого и благоверного царевича. Но и для главных противников Шуйского - тушинских казаков - Филарет был своим человеком. В 1608 г. войска тушинцев взяли Ростов, где Филарет был митрополитом. С тех пор он и оказался в тушинском лагере то ли как пленник, то ли как почетный гость. Филарета в Тушине называли даже патриархом. Недаром голос, поданный за Михаила Федоровича казачьим атаманом, был последним решающим голосом в пользу нового царя. Правда, согласие самого юного Михаила было получено не сразу. Особенно противилась мать будущего царя - инокиня Марфа. Ее можно понять: не было в те годы более опасного занятия, чем исполнение обязанностей царя. Только когда будущему царю и его матери пригрозили, что они будут виновны в «конечном разореньи» страны, они, наконец, согласились.