Время честный человек. Афоризмы мудрых и великих о времени, его суть и характеристика. Ерунда, когда говорят, что честным быть невыгодно

Сын лондонского виноторговца, поставлявшего товары ко двору, Джеффри Чосер (13407–1400) в раннем детстве становится придворным пажом, а затем, через свою принадлежность к окружению Джона Гонта, оказывается причастным к перипетиям его судьбы, то получая доходные должности, исполняя дипломатические поручения и Италии, Фландрии, Испании, Франции, а то впадая в немилость и оказываясь не у дел.

Чосер воспитывается в придворной культуре, которая именно теперь приобретает вкус к роскоши, к большему изяществу манер и нравов. Для королевы и придворных дам привозятся заморские ткани, для короля – бархатный жилет, который расшивается по его особому заказу павлинами. Но это уже не французский, а английский двор, который, сменив язык, не хочет отказаться от чтения излюбленных книг. "Роман о Розе", в самом начале 1370-х гг., переложенный Чосером с французского, открывает англоязычную традицию куртуазной поэзии. Впрочем, едва ли не еще ранее им написана "Книга Герцогини", выдержанная в той же манере куртуазного аллегоризма. Ею он откликнулся на смерть своей госпожи, первой жены Джона Гонта, герцога Ланкастерского. Средневековый стиль и жанр не уходят из его поэзии и в дальнейшем: поэмы "Птичий парламент" и "Дом Славы" относятся к рубежу 1370–1380-х гг., т.е. ко времени после посещения им Италии в 1373 и 1378 гг.

Однако после Италии в творчестве Чосера постепенно меняется преобладающая тенденция: стилистика средневековой французской куртуазии уступает место новым ренессансным веяниям, идущим из Италии, и прежде всего влиянию Боккаччо. Вслед ему Чосер в 1384–1386 гг. работает над сборником "Легенды о достославных женщинах", в числе которых Медея, Лукреция, Дидона, Клеопатра. Невзирая на допускавшиеся многими из них отступления от прямой стези добродетели, Чосер славит этих женщин, тем самым отвергая средневековое представление о женщине как о греховном сосуде. Тогда же он пишет роман в стихах "Троил и Хризеида", который следует античному сюжету, разработанному Боккаччо, и уже от Чосера переходит далее, к Шекспиру ("Троил и Крессида").

Первый этап творчества Чосера имел французскую окраску, второй прошел под итальянским влиянием, а третий был собственно английским. С "Кентерберийских рассказов" , к работе над которыми Чосер приступает около 1385 г., продолжая ее до самой смерти, с этого пусть и оставшегося незавершенным сборника начинается новая английская литература.

Если биографическая легенда предполагает встречу Чосера с Петраркой, то относительно его личного знакомства с Боккаччо даже легендарных сведений не имеется. Однако Чосер хорошо знал творения Боккаччо, явно подражал ему, пересказывая его сюжеты, в том числе и в "Кентерберийских рассказах", но только не из "Декамерона" (исключение составляет новелла о Гризельде, которую Чосер знал по латинскому переложению Петрарки). Тем не менее и та и другая книга – сборник рассказов, изобличающий сходство понимания повествовательных задач и общее для обоих писателей стремление к единому плану книги. Остается предположить, что такого рода новеллистический сборник был объективной потребностью художественного сознания, заново осваивающего богатство культурной памяти разговорным словом.

В "Кентерберийских рассказах", как и в "Декамероне", рассказчики не остаются за границами сюжета, они в поле нашего зрения, они – персонажи книги. Однако, в отличие от "Декамерона" и от собственных ранних произведений, Чосер меняет здесь характер аудитории: место рассказывания – не флорентийская вилла и не английский королевский двор, а большая дорога, ведущая из Лондона в Кентербери, куда ежегодно с весной устремляются толпы паломников. Там находится одна из главных национальных святынь – мощи Фомы (Томаса) Беккета, архиепископа кентерберийского, в 1170 г. прямо в соборе принявшего смерть от рыцарей- убийц, посланных королем Генрихом II.

По пути в Кентербери, почти на выезде из Лондона, стоит таверна Табард. В ней сошлись 29 паломников, а с присоединившимся к ним трактирщиком Гарри Бейли их становится 30. Трактирщик подает совет: чтобы скоротать время, пусть каждый повеселит спутников двумя рассказами по пути туда, а "два других вдобавок припасет, / Чтоб рассказать их нам в пути обратном". Общий план сборника, таким образом, предполагал 120 новелл, но реально Чосер успел написать (считая и незавершенные) менее 30. Даже не доведенный до конца, план книги поражает цельностью и последовательностью исполнения. Пестрая толпа людей разных сословий, случайно сошедшихся вместе, представляет все английское общество. Мы, как правило, не знаем их имен. Нам известны только сословная или профессиональная принадлежность рассказчиков: рыцарь, юрист, шкипер, мажордом, плотник, студент, батская ткачиха, повар, монах, купец, сквайр, пристав церковного суда. У Боккаччо новеллы не отражали (или почти не отражали) характеров рассказчиков, ибо и характеров-то еще не было. У Чосера персонажи обмениваются новеллами как репликами в общем разговоре, проявляя себя, отстаивая свою позицию.

Первое представление участников разговора произведено в "Общем прологе" – он дается ко всей книге. Внутри нее каждой новелле предшествует свой пролог, оценивающий рассказанное, а порой и того, кто рассказывает. Гарри Бейли, принявший на себя руководство обществом паломников, в стиле грубоватой шутливости не стесняется в характеристиках. В "Общем прологе" характеристики давал автор – Чосер, который, кстати, тоже смешался с толпой паломников и не сторонним взглядом наблюдает за происходящим, а из самой гущи событий. Это знак его позиции, особенность его повествовательной тонки зрения, которую XIX в. поэт и критик Мэтью Арнольд оценил так:

"Если мы спросим себя, в чем состоит огромное превосходство поэзии Чосера над рыцарским романом, мы обнаружим, что оно возникает благодаря широкому, свободному, непредвзятому, ясному и вместе с тем доброму взгляду на человеческую жизнь, совершенно несвойственному куртуазным поэтам. В отличие от их беспомощности, Чосер обладает властью окинуть взором весь мир с центральной, подлинно человеческой точки зрения".

Сказано точно, но чтобы задуманное стало реальностью, Чосеру нужно было создать новый способ художественного ви́дения, отличный, скажем, от жанра, в котором вполне в духе средневековой традиции писал свою поэму его замечательный современник Уильям Лэнгленд – "Виде́ние о Петре Пахаре". У Лэнгленда тоже предпринята попытка окинуть единым взглядом все жизненное поле, раскинувшееся между Башней Правды и Темницей Зла. Между этими нравственными полюсами разыгрывается аллегория человеческого существования. Сила Лэнгленда заключается в той бытовой убедительности, с которой он дерзает представить отвлеченные понятия, воплощая их в бытовых сценках и узнаваемых жизненных типах. Однако за бытовой живописью Чосера вовсе нет второго, иносказательного плана. Его рыцарь – не воплощенная Доблесть, как мельник – не воплощенная Невоздержанность или какой-либо другой из семи смертных грехов, которые иллюстрирует Лэнгленд.

Аллегорический поэт по самой природе своего жанра прозревает, соотнося предметное, земное с нравственными идеями, узнавая их воплощенными в человеке. Чосер мыслит иначе: он наблюдает и сравнивает. Он соотносит человека не с идеей порока или добродетели, а с другим человеком, в их отношениях пытаясь установить нравственное достоинство каждого. Повествовательный стиль раннего Возрождения в этом смысле сродни ренессансному метафоризму. Новелла не случайно одновременна сонету, и тот и другой жанр занят установлением связей, подобий, взаимных отражений, в которых земной мир раскрывается цельно и небывало подробно. Жанровое зрение в том и в другом случае, разумеется, различно, но в равной мере необычайно остро: сонетное слово предпочитает красоту, новеллистическое – красочность и бытовое разнообразие.

Ни аллегория, ни старый эпос не предполагали подобной сосредоточенности на зримом, вещном, конкретном. В их традиции своей поэмой остался Лэнгленд, с ней порвал Чосер. Своим жанром он выбрал новеллу с ее говорной интонацией и бытовыми подробностями; он нашел для нее подходящий стих – парнорифмованный пятистопный ямб, легкий, распадающийся на двустишия (известные как героический куплет), каждое из которых как будто специально создано, чтобы стать непринужденно речевой формулой, афоризмом. Рождается стиль подробного описания, острых и точных характеристик увиденного, являющий себя сразу же, в "Общем прологе", при первом нашем знакомстве с паломниками:

А с ним болтала батская ткачиха,

На иноходце восседая лихо;

Но и развязностью не скрыть греха –

Она была порядочно глуха.

В тканье была большая мастерица –

Ткачихам гентским в пору подивиться.

Благотворить ей нравилось, но в храм

Пред ней протиснись кто-нибудь из дам, –

Вмиг забывала в яростной гордыне,

О благодушии и благостыне.

Платков на голову могла навесить

К обедне собираясь, фунтов десять,

И все из шелка иль из полотна.

Чулки носила красные она

И башмачки из мягкого сафьяна.

Лицом бойка пригожа и румяна,

Жена завидная она была

И пятерых мужей пережила,

Гурьбы дружков девичьих не считая

(Вокруг нее их увивалась стая).

Пер. И. Кошкина и О. Румера

Все подробности здесь значимые, говорящие – о человеке и о мире, в котором он живет. Ткачиха прибыла из Бата, одного из центров английского сукноделия, находящегося на подъеме и составляющего конкуренцию городам Фландрии, в том числе Генту. Чосер все рассмотрел, все увидел, не пропустив ни цвета чулок, ни сафьяна, из коего изготовлены башмачки, составив достоверное впечатление и о нравственном характере своей героини. Однако, иронизируя, он не торопится с выводами, тем более с осуждением, что, впрочем, не означает, будто он или его герои равнодушны к моральной стороне жизни. Вовсе нет: не забудем о цели, с которой они путешествуют, – они совершают паломничество. Они ищут очищения от накопившихся за зиму грехов. В своей повседневности они могут преследовать разные цели и добиваться их не самыми нравственными способами. Однако каждый из них искренне ужаснулся бы, если бы ему отказано было в возможности покаяния, ибо каждый из них хотел бы верить, что его путь – путь к Богу, даже если он сплошь и рядом оступается на этом пути.

Новелла исследует формы жизни и одновременно традиционные формы литературы, повествующие о жизни. Исследователи не раз обращали внимание на то, что новеллы Чосера следуют самыми разными жанровыми путями: фабльо, рыцарский роман, биография святого, чудо, басня, проповедь. Новелла становится рассказом о существующих способах рассказывания, т.е. осмысления действительности, и именно эти способы она переосмысливает, пародирует. Ничто не отвергается, но существует на правах одной из повествовательных точек зрения – на правах точки зрения персонажа, избирающего для себя тот или иной из бытующих жанров. В то же время сама новелла выражает авторскую точку зрения, тем самым подводя итог, держа в поле своего зрения одновременно и рассказ, и рассказчика. Рассказчики расходятся во мнениях, конфликтуют. Разбуянившийся спьяну мельник путает очередность и врывается со своим малопристойным фабльо о старом плотнике, его юной жене и ее пылких поклонниках. Этот рассказ уязвил мажордома, некогда в молодости бывшего плотником, и он ответил не менее острым случаем о проведенном школярами мельнике.

Кому как не батской ткачихе знать толк в супружеских делах, и ее рассказ открывает цикл из четырех новелл о браке. Одному из рыцарей Круглого стола в наказание за обиду, нанесенную им девице, предстоит либо ответить на вопрос королевы, либо умереть. Вопрос таков: "Что женщина всему предпочитает?" На размышление ему отпущен год. Он странствует, отчаивается, но вот ему встретилась "невзрачная, противная старушка", которая говорит, что научит его правильному ответу, если он обещает исполнить ее первое желание. Выхода нет, он согласен. Подсказанный ответ оказывается верным: "...женщине всего дороже власть / Над мужем..." Рыцарь спасен, однако из огня попадает в полымя, поскольку единственное и неколебимое желание "противной" старушки – иметь его своим мужем. Нарушить данного слова рыцарь не может и, стеная, отправляется на брачное ложе, но здесь его ждет чудо преображения: за верность слову он вознагражден женой, оказавшейся юной, прекрасной, богатой и настолько разумной, что рыцарю ничего не остается, как подчиниться ее воле.

Среди преподнесенных рыцарю уроков есть и такой: "Тот благороден, в ком есть благородство, / А родовитость без него - уродство". Это сказано в ответ на его укоры в том, что ему, благородному рыцарю, предстоит взять в жены женщину низкого происхождения. И если радикально феминистская позиция батской ткачихи в вопросах брака оспаривается последующими рассказчиками (например, студентом, вслед за Боккаччо повествующим о добродетельной Гризельде, или купцом), то эта гуманистическая мудрость не разъединяет, а сближает их. Она венчает собой сюжет, который, по крайней мере формально, относится к рыцарской литературе. Он нс единственный в сборнике, где куртуазная традиция, освоенная новеллистическим словом, становится частью общенациональной культуры. Сборник Чосер открывает новеллой рыцаря, отдавая дань рыцарскому роману как наиболее распространенной и популярной повествовательной форме, предшествующей ему. Впрочем, и сам "Общий пролог" имеет начало, напоминающее о куртуазии своим весенним зачином: пробуждается природа, пробуждаются люди и отправляются в паломничество.

Whan that April with his showres soote

The droughte of March hath perced to the roote...

(Когда апрель обильными дождями

Разрыхлил землю, взрытую ростками...)

Знаменитые строки, ибо ими начинается поэзия на современном английском языке. Впрочем, не вполне еще современном: на среднеанглийском, требующем от современного читателя усилия, а то и перевода. Слова в основном уже знакомые, но их написание и произнесение было другим, архаичным: whan - when, soote – sweet, hath – has, perced – pierced. Язык, кажущийся архаичным сегодня, но для первых читателей, вероятно, смелый до неожиданности, поражающий неологизмами и способностью непринужденно сказать обо всем. Со своими рассказами Чосер из придворных покоев переместился в таверну, что заставило его обновить свой повествовательный стиль, но это не означает, что он принял стиль, привычный в таверне. Он приблизился к слушателям, но и в них предположил способность приблизиться к своему уровню, совершить культурный прорыв.

Он помогает им в этом, позволяя самым разным людям узнавать в своих рассказах свой опыт, свою точку зрения. Исследователи обсуждают, почему столь неравноценны новеллы у Чосера: довольно беспомощные, скучные рядом с блистательными. Как предполагают, Чосер настолько овладел мастерством воссоздания характеров, что, повествуя, он перевоплощается, хотя бы отчасти, в того человека, кому доверил слово, исходит из его возможностей. Разумеется, возможности каждого не остаются без должной оценки. Гарри Бейли – судья достаточно строгий, во всяком случае не терпящий скуки. Многим от него достается, но и другие не молчат. Рыцарь взмолился, изнемогши под бременем трагических жизнеописаний, которыми их потчует монах. Не дали довести до конца новеллу и самому Чосеру с его куртуазным повествованием о сэре Топасе:

"Клянусь крестом, довольно! Нету сил! –

От болтовни такой завяли уши.

Глупей еще не слыхивал я чуши.

А люди тс, должно быть, угорели,

Кому по вкусу эти догтерели".

Остается не вполне ясным, отчего так взбеленился Гарри Бейли: то ли от описательных длиннот, предшествующих самим подвигам, то ли от того стиля, которым несколько пародийно повествует о своем герое Чосер, прибегнувший здесь (в отступление от героического куплета большинства новелл) к доггерелям – разностопной строке, обычной в шутливой поэзии. Во всяком случае остается впечатление, что сами по себе рыцарские сюжеты не потеряли интереса, и рассказ рыцаря, взявшего слово первым, в отличие от пародийного повествования Чосера, имел успех:

Когда закончил рыцарь свой рассказ,

И юные и старые средь нас

Одобрили все выдумку его

За благородство и за мастерство.

По всей видимости, история соперничества двоюродных братьев, царевичей из Фив, Паламона и Арситы, за руку прекрасной Эмилии, являющая собой беглое переложение "Тезеиды" Боккаччо, и ей подобные куртуазные сюжеты для самого Чосера не имели уже того очарования, какое приобрели в глазах менее искушенной аудитории паломников. Высокая поэтическая традиция спустилась в сферу массового вкуса, где она просуществовала достаточно долго, уже на исходе эпохи Возрождения успев свести с ума Доп Кихота.

Чосер внимателен к чужим вкусам, к чужому слову, как бы сказал Μ. М. Бахтин; без этого качества он не стал бы одним из создателей нового повествовательного жанра, уже вполне открытого разговорному разноречию. Чосер не придерживается в духе Средневековья авторитетного слова, непререкаемого и единственного при любых обстоятельствах. Мораль и мудрость у него ситуативны, даже если они опираются на авторитет веры, поскольку звучат из человеческих уст, опосредованы речевым словом. Вот, скажем, в рассказе рыцаря погибает один из друзей-соперников, Арсита, и Эмилия достается Паламону, но как от скорби перейти к новой радости? Является мудрый муж Эгей и поучает:

"Что этот мир, как не долина тьмы,

Где, словно странники, блуждаем мы?

Для отдыха нам смерть дана от Бога".

Об этом говорил еще он много, –

Все для того, чтоб вразумить людей,

Заставить их утешиться скорей.

Средневековая христианская картина мира довольно дерзко предлагается не в качестве абсолютной истины, но лишь как необходимое и полезное в данный момент утешение. В передаче Чосера традиционные мнения, сюжеты и даже жанры звучат совершенно иначе, ибо осложнены новым речевым материалом, видоизменяющим традиционные характеры и устойчивые отношения.

Когда-то, в годы юности, Чосер перелагал на английский язык куртуазный "Роман о Розе". Среди новелл сборника "Кентерберийские рассказы" есть переложение, напоминающее о другом средневековом романе – о Лисе. Это не куртуазный, а сатирический животный эпос. Его эпизодом выглядит история капеллана о неудавшемся похищении петуха Шантиклэра коварным Лисом. Взятый сам по себе этот эпизод мог бы быть сочтен сценкой в духе фабльо, предполагающей моральный вывод. Формально он есть – наставление против льстецов. Однако по ходу событий звучали соображения гораздо более глубокие и личные. Каждый делал свои выводы, рассуждал, иногда вместе с автором пускаясь в сложнейшие умствования, например о свободе воли, или вместе с начитанным Шантиклэром (которому во сне было предупреждение об опасности), припоминая вещие сны у античных авторов.

Нагруженный гуманистической ученостью, сюжет фабльо лишь внешне сохраняет потребность в финальной морали, наивной и плоской по сравнению с тем, что уже довелось услышать. Все более повествовательно важным становится не прямой путь к наставлению, а отклонения от этого пути. С них, собственно, и начинается рассказ, когда, прежде чем представить Шантиклэра, рассказчик подробно излагает жизненные обстоятельства его хозяйки, бедной вдовы, – бытовая раскраска сюжета. Затем самым неожиданным образом быт сменяется цветами гуманистической образованности, неизвестно (да и не важно), каким образом украсившими этот птичий двор. Сюжет не требует особых мотивировок в своей условности, сменилось лишь ее оправдание: раньше сюжет был поводом рассказать назидательную историю, теперь он стал поводом показать рассказывающего человека.

Человек, обладающий титулом отца английской поэзии, самый выдающийся поэт английского Средневековья - Джефри Чосер - был уроженцем Лондона, где появился на свет в семье торговца вином в 1340-1344 гг. Благодаря тому, что отец являлся поставщиком напитков для королевского двора, мальчика назначили пажом невестки Эдварда III. Вполне можно предположить, что Джефри получил образование в одной из городских школ, был грамотным и даже в какой-то степени владел французским и латынью, в противном случае ему бы не досталась придворная должность. Находясь на ней, он не переставал учиться, уделяя больше всего внимания искусству и языкам.

Чосер в 1359 г. был военнослужащим, принимал участие в военных действиях Столетней войны и даже побывал французским пленником. Его выкупил король, но Чосер вынужден был снова возвратиться на фронт уже в качестве курьера, поскольку являлся членом свиты принца. К этому же периоду биографии относится появление его дебютных стихов - в честь дамы, к которой Чосер испытывал безответную страсть.

На протяжении 1360-1367 гг. имя Чосера отсутствует в исторических документах. Вероятнее всего, тогда он связал жизнь с некоей Филиппой Роут, которая имела непосредственное отношение к свите графини Ольстерской, а затем была причислена к королевской свите. Ее супруг, в свою очередь, получил должность сначала камердинера, а впоследствии - оруженосца монарха. В хронике начиная с 1367 г. Чосер присутствует как получатель королевского пенсиона, денег на поездки с дипломатическими целями, подарков.

Первое крупное сочинение – поэма «Книга герцогини» - датируется 1369 г. 70-ые гг. в биографии Джефри Чосера связаны с дипломатической деятельностью. В 1372 г. состоялась его первая поездка в Италию для ведения переговоров с правителем Генуи. Помимо прочего, выучивший тосканский язык дипломат имел возможность познакомиться с творчеством выдающихся флорентийских литераторов - Петрарки, Данте и др. Эта и последующие поездки сыграли немаловажную роль в формировании творческой манеры Чосера. Кроме того, знакомство с совершенно иной атмосферой, образом жизни, явлениями, которые были чужды его родной Англии, заставило его переосмыслить все происходящее.

Получив в 1374 г. от короля дом в Олдгейте и должность таможенного инспектора, он уже в следующем году удостоился повышения, превратился в важную придворную персону, а в свободное от выполнения административных обязанностей время сочинял стихи. С 1379 г. Чосер постоянно жил в английской столице и продолжал активно заниматься творчеством, хотя и был избран в 1386 г. представителем от графства Кент в парламент.

Однако Чосер далеко не всегда был баловнем судьбы. Его жена умерла, и после этого в 1387 г. его лишили инспекторских должностей, пенсиона и дома в Олдгейте, обязали платить долги. С 1389 по 1390 г. поэт являлся надзирателем королевских работ, а затем из-за возраста был назначен помощником лесничего в Норд-Питертоне. Нерегулярное жалование приводило к еще большим долгам, но король смиловался над ним и пожаловал некоторую сумму, позволившему ему арендовать в 1399 г. неподалеку от Вестминстерского аббатства дом. Именно там он и скончался 25 октября 1400 г.

Джефри Чосер был первым, кто нарушил литературную традицию и изначально писал творения на родном языке. Его творчество принято делить на три этапа: французский, итальянский и английский - в зависимости от влияния соответствующих национальных литератур. Начавшийся в конце 80-ых гг. последний этап был ознаменован появлением на свет знаменитых «Кентерберийских рассказов», обессмертивших имя своего автора. Они не были дописаны до конца, но их влияние на национальную литературу и литературный язык оказалось поистине огромным.

Биография из Википедии

Дже́фри (Дже́ффри, Го́тфрид) Чо́сер (англ. Geoffrey Chaucer; ок. 1340/1345, Лондон - 25 октября 1400, там же ) - английский поэт, «отец английской поэзии». Называется одним из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка, первым начал писать свои сочинения не на латыни, а на родном языке.

Его творчество называют предвосхищающим литературу английского Возрождения. Главным произведением Дж. Чосера указывают проникнутый реализмом стихотворный сборник новелл «Кентерберийские рассказы».

Ранние годы

Отец Чосера, виноторговец, поставлял вино ко двору короля, благодаря чему и сын его попал довольно рано (17 лет) ко двору в качестве пажа Елизаветы, жены Лионеля, сына Эдуарда III. В 1359 году он принимал участие в походе против Франции, во время которого был взят в плен. Король выкупил его за 16 фунтов и, по возвращении его в Англию, сделал его своим камердинером, а впоследствии и оруженосцем. В это время он уже довольно основательно изучил доступных ему писателей и пробовал писать сам; между прочим, он воспевал в стихах свою любовь к одной неизвестной даме, которая не отвечала взаимностью на его страсть. После войны (1360-1367 гг.), Чосер посещал, по-видимому, лондонскую высшую юридическую школу, которая давала и хорошее общее образование. Там он приобрёл умение работать над тем, что вскоре стало главным делом его жизни, - над вопросами литературы. Он изучал классиков. То были Вергилий, Стаций, Лукан, воспетые Данте, Клавдиан («Похищение Прозерпины»), Гораций и Ювенал, но особенно Овидий, «Метаморфозы» и «Героиды» которого стали его любимыми книгами. Изучал он, конечно, также патристическую и средневековую латинскую литературу, и сочинения корифеев схоластической науки, которые очень ему пригодились, когда ему понадобилось снабжать учёными сведениями своих героев. Перевод Боэция, популярного у схоластиков, как и более поздний трактат об астролябии, отражал эти интересы. Но больше, чем классиками, и больше, чем отцами церкви и схоластиками, Чосер увлекался современными французскими поэтами. Тут было всего понемногу: эпос, лирика, видения, аллегория всех видов. Он отдал обильную дань влиянию этой литературы в тот ранний период своей деятельности, когда переводил «Роман о Розе», писал небольшие поэмы и лирические стихотворения.

В 1367 году имя Чосера вновь появляется в документах; на этот раз он упоминается как королевский камердинер; упоминается также, что он получал от короны пенсион. После этого имя Чосера начинает встречаться часто: королевские подарки ему и его жене, очередные пособия, новые назначения, дипломатические поездки. Зафиксировано и чрезвычайно важное для истории литературы поручение Чосеру в 1372 году вести переговоры с дожем Генуи. Этим назначением датируется первая поездка поэта в Италию (точнее, первая, в которой мы можем быть уверены), оказавшая, наряду со второй, в 1377 году, огромное влияние на творчество Чосера. Он сопровождал посольство также во Флоренцию, куда оно имело секретное поручение от короля. Во Флоренции Боккаччо собирался уже читать публичный курс по «Божественной комедии»; Чосер вывез оттуда рукописи Данте, Петрарки и Боккаччо. До поездки он, по-видимому, итальянского языка не знал, но это не имело для него большого значения. В деловых отношениях, политических и торговых, был в ходу латинский, который он знал хорошо. Полугодовое пребывание в Италии дало ему возможность вполне овладеть тосканским языком и читать великих флорентийских поэтов. Чосер вернулся в Италию ещё раз в конце 1377 года и пробыл там ровно четыре месяца. На этот раз миссия касалась Ломбардии. Велись переговоры по военным делам с миланским тираном Бернабо Висконти и его зятем, земляком Чосера, кондотьером Джоном Гакудом, подвизавшимся тогда в Италии. Возможно, что тогда же Чосер побывал и в Венеции. Два путешествия в Италию дали Чосеру возможность наблюдать пышный рост городской культуры и первый расцвет Возрождения. Все это было совершенно не похоже на то, что он видел дома. Он наблюдал зарождение новой буржуазной культуры, видел итальянские городские республики и монархии нового типа, дивился победному подъёму торговли и промышленности, в свете этих впечатлений начиная по-новому расценивать все то, что оставил в Англии.

«Французский период»

Юношеский период творчества (приблизительно с 1369 до 1379 года) обычно называют «французским» из-за сильного влияния французской куртуазной литературы. К этому периоду относится также перевод одного из популярнейших произведений средних веков - «Роман о Розе» (Roman de la Rose ), доставивший ему некоторую известность. Перевод утрачен; приписывавшийся прежде Чосеру другой перевод этого романа на английский язык принадлежит не ему. Первое произведение Чосера, время написания которого можно установить с точностью - поэма «Книга герцогини» (Book of the Duchess ) - написано в 1369 году, по случаю смерти герцогини Бланки Ланкастерской, первой жены Джона Гонта, основателя Ланкастерской династии. Чосер утешает герцога, её мужа, в его утрате. Образцами ему служили при этом элегия Машо и Tristia Овидия, в некоторых же частях - тот же «Роман Розы». Уже здесь Чосер проявил свою необыкновенную способность к ярким и колоритным описаниям.

Впоследствии герцог Ланкастерский стал постоянным покровителем Чосера и даже с ним породнился; третья жена Джона Гонта (а до этого - многолетняя любовница) Катерина Свинфорд была родной сестрой жены Чосера.

Поездки в Италию

Летом 1370 года Чосер отправился на континент с дипломатическим поручением от короля. Он посетил Фландрию и Францию и в 1372 году поехал в Геную, где уладил некоторые дела с дожем, а оттуда во Флоренцию, где провёл зиму. В 1376, 1377 и 1378 годах он предпринял ещё ряд путешествий на континент по более или менее важным поручениям правительства, иногда секретным. Во время пребывания в Италии Чосер изучил итальянский язык и основательно ознакомился с итальянскими поэтами; это знакомство отразилось на сочинениях, написанных им после поездки в Италию, в которых довольно часто встречаются заимствования из Данте, Петрарки и Боккаччо, нередко цитируются их мысли, заимствуются поэтические обороты, местами длинные тирады, а иногда даже и самые сюжеты поэтических произведений. В Италии, по преданию, Чосер познакомился с Петраркой, который читал ему будто бы свой латинский перевод новеллы Боккаччо о Гризельде. Впоследствии Чосер включил эту новеллу в состав своих «Кентерберийских рассказов». Путешествие в Италию способствовало также ближайшему знакомству Чосера с латинскими поэтами, которых, впрочем, он знал немного и до путешествия и которых он стал теперь почти боготворить.

Изучение итальянских и латинских классиков оказало влияние на формальную сторону поэзии Чосера; только благодаря ему она получила изящество и законченность, небывалые до того времени в английской литературе. В промежутках между поездками на континент Чосер возвращался в Лондон, где на него возлагались различные административные должности. С 1374 года в течение 12 лет он исполнял обязанности таможенного надсмотрщика и контролёра, причём жил в Альдчетской башне сравнительно уединённо. Добросовестно исполняя служебные обязанности, он посвящал все свои досуги поэзии.

«Итальянский период»

В «итальянский период» (приблизительно между 1380 и 1386) написаны основные сочинения до «Кентерберийских рассказов»: перевод (из «Legenda aurea») жизни св. Цецилии, вошедший впоследствии в состав «Canterbury Tales» (1378); «Complainte of Mars» (1378); «Parlement of Foules» (поэма «Птичий парламент»); «Troylus and Chryseide» (поэма «Троил и Крессида»; 1382); «The House of Fame» (поэма «Дом славы»; 1383-1384); «Legend of Good Women» («Легенда о славных женщинах»; 1388).

В этих поэмах особенно чувствуется влияние итальянских поэтов. В «Жизни св. Цецилии» есть места, непосредственно взятые из Дантова «Рая»; в «Parlement of Foules» - поэме, написанной по случаю бракосочетания юного короля Ричарда II, - вставлена переделка знаменитого вступления к III песне «Inferno»: «Per me si va nella città dolente»; сюжет «Troylus and Chryseide» целиком заимствован из «Filostrato» Боккаччо; легенда о примерных женщинах внушена Чосеру сочинением Боккаччо «De Claris mulieribus». Наконец, путешествие Данте по трем царствам послужило образцом для поэмы «The House of Fame» (в которой Данте упоминается наряду с Вергилием и Клодионом).

Несмотря на эти влияния, Чосер проявляет в этой последней поэме значительную самостоятельность, сказывающуюся главным образом в картинных описаниях и в живом, естественном диалоге. Он уделяет также немало места своей личности, что придаёт его поэме близкий нам характер. Чосер описывает, как орел уносит его на золотых крыльях в храм славы, построенный на ледяной скале, на которой написаны имена великих людей. Под влиянием солнечных лучей скала тает, исчезают и буквы имён, становясь все менее разборчивыми. В храме пребывают шумные толпы музыкантов, жонглеров, пророков, людей, прославляющих различными способами героев; слышится веселая музыка, красуются статуи великих поэтов. Сатирический элемент сказывается в описании группы порочных хвастунов, довольных своей дурной славой. Затем поэт переносит читателя в дом новостей, где толпятся праздные зеваки, жадные до новостей и не обращающие внимания на достоверность известий.

«Троил и Хризеида»

«Троил и Хризеида» («Troylus and Chryseide») - большая поэма, вполне законченная по форме - состоит из 5 книг, написана любимым размером Чосера строфами из 7 стихов с системой рифм ababbcc. Сюжет её заимствован у Боккаччо, но автор сумел придать своему произведению печать самобытной индивидуальности, видоизменив характер рассказа и действующих лиц, искусно соединив, как впоследствии Шекспир в «Троиле и Крессиде», трагическое с комическим, героическое с обыденным. Он является также тонким психологом и мастером в постепенном ведении рассказа и в создании характеров. Особенно замечательна характеристика Пандара, скептика, пошляка, болтуна, хитрого и непристойного нахала, грубияна, вечно говорящего пословицами, циника и сводника. Из эпизодов особенно выделяется полная истинного драматизма сцена Крессиды с Пандаром, который, являясь посредником между Троилом и ею, искусно возбуждает в ней любопытство и интерес к Троилу, переходящие впоследствии в страсть. Поэма заканчивается характерным для английского поэта нравоучением, обращённым к молодым людям.

«Легенда о примерных женщинах»

«Легенда о славных женщинах» или «Легенда о примерных женщинах » («Legend of Good Women»; 1388) - первое собрание повестей Чосера и первая на английском языке большая поэма в десятисложных строках. «Легенда о примерных женщинах» трактует о мученицах любви, начиная с древнейших времён, и написана вследствие сделанного Чосеру его покровительницей - королевой - упрека в том, что он осмеивал женщин в других своих сочинениях («Roman de la Rose» и «Troylus and Chryseide»).

После 1379 года Чосер безвыездно жил в Лондоне; в 1386 году был избран депутатом в парламент (от Кентского графства). Во время этой сессии парламента судился канцлер королевства Мишель Поль. Сохранением верности своим прежним покровителям, Ричарду и герцогу Ланкастерскому, Чосер навлек на себя немилость Глостера и, лишившись всех должностей, впал почти в нищету. Спустя три года, когда Ричард упразднил совет, навязанный ему парламентом, и снова начал править самовластно, поэт был сделан клерком королевских работ (1389) и в этой должности распоряжался постройками и переделками в Вестминстере и других зданиях и замках. В течение этого времени он создал своё лучшее и знаменитейшее произведение, доставившее ему бессмертное имя во всемирной литературе - «Кентерберийские рассказы» («Canterbury Tales»).

«Кентерберийские рассказы»

Это сборник рассказов, заключённых в одну рамку, подобно «Декамерону» Боккаччо, с той, однако, разницей, что у Боккаччо рамка носит хотя и прекрасный, но несколько искусственный характер, чуждый действительности, а рассказчики, принадлежа все к одному сословию, мало чем отличаются одни от других, тогда как Чосер в прологе переносит читателя в водоворот действительной жизни и рисует нам общество 29 пилигримов из самых различных слоев общества, разных полов, возрастов и темпераментов. Все они собрались в трактире близ Лондона, с тем, чтобы оттуда вместе двинуться в Кентербери на поклонение гробу св. Томаса Бекета. Чтобы скоротать время, каждый из членов общества рассказывает какую-нибудь сказку или повесть; при этом Чосер заставляет всю труппу рассказчиков двигаться, останавливаться в трактирах на ночлег, знакомиться с прохожими, говорить, кричать, обмениваться комплиментами, а иногда и ударами. За каждым рассказом следуют живые комические сцены: путешественники обсуждают рассказ, спорят, горячатся. Всё это даёт возможность Чосеру создать целый ряд разнообразнейших характеров и типов. Рассказы подобраны так, что каждый из них соответствует характеру и общественному положению рассказчика, да и манера каждого из них особая. Рассказ исповедника походит на проповедь и заканчивается приглашением купить индульгенций и пожертвовать что-нибудь на церковь. Нищенствующий брат непременно хочет говорить, но гнев мешает ему, и из рассказа его ничего не выходит; Мещанка из Бата, - необыкновенно ярко нарисованный комический тип, - толстая жизнерадостная болтунья, уморившая нескольких мужей, прежде чем приступить к своей сказке рассказывает несколько автобиографических подробностей. Рыцарь, сообразно своему сану, рассказывает изящную придворную повесть о Палемоне и Арсилае (подражание «Тесеиде» Боккаччо), оксфордский клерк - повесть о Гризельде; монах, толкуя о превратностях судьбы, приводит примеры людей, испытавших их; пьяный мельник передаёт непристойную повесть в духе фабльо и т. п. Таким образом, «Кентерберийские рассказы» представляют, в общем, нравоописательный роман, в котором нравы и типы английского современного Чосеру общества списаны прямо с натуры. При этом Чосер не только не гнушается изображением людей из низших сословий, но рисует их с очевидной симпатией и глубоким знанием. Без сомнения материалом ему служили наблюдения, произведённые им в течение его богатой разнообразными встречами и переменами жизни. Быть может, влияние учения Уиклифа сказывается в изображении характера лицемерного и корыстолюбивого нищенствующего брата, питающегося, по его словам, только Библией и увещевающего больного, главным образом, давать побольше монахам, а также в идеальном изображении образцового священника, истинного пастыря церкви, и благочестивого крестьянина; но на основании этого не следует ещё заключать, чтобы Чосер принадлежал сам к последователям Уиклифа описывать, что и в фабльо, авторы которых несомненно были правоверные католики, нередко можно встретить сатирические изображения пастырей церкви. «Кентерберийские рассказы» остались неоконченными, может быть, вследствие тяжёлых обстоятельств, постигших поэта в последние годы жизни; но и того, что есть, вполне достаточно, чтобы судить о богатстве и разнообразии таланта автора.

Поздние годы

В последние годы жизни Чосер написал несколько стихотворений, проникнутых грустным настроением: он выражает желание бежать от света и толпы, просить короля помочь ему в нищете, замыкается в себе и сосредоточивается. Сюда относятся: «Truth» или «Ballade de bon conseil», «Lak of Stedfastness», «L’envoy de Chaucer à Seogen», «L’envoy de Ch. à Bukton», «The complaint of Venus», «The complaint of Ch. to his empty purse». В самом конце жизни счастье снова улыбнулось Чосеру: король назначил ему довольно значительную по тому времени пенсию, и ему удалось снять хорошенький дом близ Вестминстерского аббатства.

В 1400 году Чосер умер и погребен с почётом в Вестминстерском аббатстве (Уголок поэтов, он стал первым захороненным там).

Значение

Широкая слава, которой Чосер начал пользоваться ещё при жизни, не только не померкла с течением времени, но даже возросла. В эпоху Возрождения Кэкстон напечатал текст его сочинений в 1478 и в 1484 г.; Спенсер видит в сочинениях Чосера чистейший источник английской речи; Сидней превозносит его до небес. В XVII веке Джон Драйден освежает и подновляет его сказки; в XVIII веке на его сочинения обращает внимание Поуп. Наконец, в XIX веке возникает так называемое Чосеровское общество «Chaucer Society», по инициативе Фурниваля (основано в 1867). Цель его - издание критически проверенных текстов сочинений Чосера и изучение биографии поэта.

Заслуги Чосера в истории английской литературы и языка весьма велики. Он первый среди англичан дал образцы истинно художественной поэзии, где повсюду господствует вкус, чувство меры, изящество формы и стиха, повсюду видна рука художника, управляющего своими образами, а не подчиняющегося им, как это часто бывало у средневековых поэтов; везде видно критическое отношение к сюжетам и героям. В произведениях Чосера уже имеются все главнейшие черты английской национальной поэзии: богатство фантазии, соединённое со здравым смыслом, юмор, наблюдательность, способность к ярким характеристикам, наклонность к подробным описаниям, любовь к контрастам, одним словом, всё, что позднее встречаем в ещё более совершенном виде у Шекспира, Филдинга, Диккенса и др. великих писателей Великобритании. Он придал законченность английскому стиху и довёл до высокой степени изящества литературный язык. Относительно чистоты речи он проявлял всегда особенную заботливость и, не доверяя переписчикам, всегда просматривал лично списки своих сочинений. В деле создания литературного языка он проявил большую умеренность и здравый смысл, редко употреблял неологизмы и, не стараясь воскресить отжившие выражения, пользовался лишь теми словами, которые вошли во всеобщее употребление. Блеск и красота, которые он сообщил английскому языку, доставили последнему почётное место среди других литературных языков Европы; после Чосера наречия уже утратили всякое значение в литературе. Чосер был первым, начавшим писать на родном языке и прозой, а не по-латыни (например, «The astrolab» - трактат, написанный им в 1391 г. для его сына). Он употребляет здесь национальный язык сознательно, чтобы выразить лучше и точнее свои мысли, а также из патриотического чувства. Миросозерцание Чосера вполне проникнуто языческим духом и жизнерадостностью эпохи Возрождения; только некоторые средневековые черты и выражения вроде «Св. Венеры», попадающиеся, впрочем, в более ранних произведениях Чосера, свидетельствуют о том, что он ещё не вполне освободился от средневековых воззрений и смешения понятий. С другой стороны, некоторые его мысли о благородстве, о воспитании детей, о войне, характер его патриотизма, чуждого всякой национальной исключительности, сделали бы честь даже человеку XIX века.

Все отлично понимают понятие честности, но не всегда у человека получается быть честным до конца. Как же живётся честным людям? Богаты они или бедны? Что происходит с человеком, когда в его жизни все по-честному? И как себя чувствует человек, у которого в жизни много обмана.

Ближе всего к великому стоит честность.
Цитата: Виктор Гюго

Так задумано природой, что каждый человек по своей сути хороший. Чтоб пройти путь честного человека, наверное, иногда люди совершают ошибки, после которых понимают, что честный путь – правильный путь. Кто-то понимает это, кто-то так и остаётся на задворках жизни путаясь во лжи, и скатываясь туда, откуда возврата нет.

Рассмотрим честность и обман

Обман происходит по причинам не осознания того, куда это может привести.

Ну подумаешь, соврал немножко?! Ведь, многие так делают! И живут, и нормально все. Только непонятно становится иногда, вроде бы такой хороший парень, и вдруг происходит какое-то неприятное событие. Ну и ладно, с кем не бывает, это жизнь!

Со временем обман становится привычкой. Незаметно, безболезненно. Жизнь сияет красками, иногда с переменным успехом, но жить можно!

И вот наступает момент когда от человека отворачиваются все его друзья и знакомые. Он остаётся совершенно один. Когда-то привлекательный молодой человек (хоть на обложку журнала размещай) превращается в свои тридцать с хвостиком лет, в старика. Зрелище не из приятных. Потеря доверия в глазах всех своих близких людей и знакомых, испорченные отношения с любыми партнёрами из сферы бизнеса, полное непонимание.

Вот показатель обмана. Куда приводит ложь. Все делают ошибки, нет безгрешных людей на этой земле. Ведь для того, чтобы исправиться и очистить свою душу, человек приходит на землю. Кто-то улучшает свою жизнь, кто-то ухудшает.

Какой он - честный человек?

Честный человек, он всегда весел, счастлив, улыбается, полон энергии – по этим чертам можно отличить людей. У него нет груза лжи и обмана за плечами. Сон его здоровый и крепкий. Люди с удовольствием идут на контакт с ним. Он открыт и всегда в его жизни есть достаток.

Ерунда, когда говорят, что честным быть невыгодно

Все богатые люди, в своём большинстве понимают, что если они будут строить свой бизнес на обмане, путь его будет недолгий.

Будь честен с самим собой, а жизнь будет преподносить тебе подарок за подарком, только успевай благодарить. Когда человек живёт честно, он легко может отличить, кто перед ним - обманщик или порядочный человек.

Как отличить честного человека от обманщика?

Отношения между людьми тема вечная. Многие задают вопросы как же различить правду и ложь. Все просто как всегда!

Пример

У вас есть подруга, с которой вы общаетесь. Проводите время гуляя с детьми, или же встречаетесь в кафе за чашкой чая. Вы не понимаете честная у вас подруга или нет.

Даём ответ, вывод сделаете сами: Вы просто наблюдаете как человек поступает с другими .

Холодные ветра приходят на смену осеннему штилю. Суровая зимняя гроза бушует за окном, бьется с остервенением в окно и воет в каминной трубе. Метель из темной разверзшейся бездны неба заметает колючим белым покрывалом из острых снежинок и ледяных дождевых капель всю округу. Кружащаяся вихрем по мостовой поземка со страшным змеиным шипением забивается в щели между булыжниками. Ни одна живая душа не решается бросить вызов снежному безумию.

Пьер сидит на своей кровати, укутавшись в одеяло, и слушает, прикрыв глаза. Скрипят под натиском внезапного шторма половицы на чердаке, и Линде кажется, что там кто-то ходит. Иногда сверху доносятся странные звуки, похожие на стоны. Мальчик знает, что это никакой не призрак, а крыша, она недавно прохудилась, но все равно жмется к теплой каминной трубе, зажмуриваясь и молясь, чтобы стенания поскорее прекратились. Они нагоняют на него иррациональный и необъяснимый первобытный ужас. Ему хочется в теплую и уютную гостиную, к сестрам, брату и матери, однако вниз Пьер не идет. Страх перед отцом сильнее, чем трепет перед неизвестным.

Кроме того, он болен. Совсем не хочется лишний раз вставать и чувствовать, как пол уплывает из-под ног и меняется местами с потолком. В комнате холодно, и Пьер еще сильнее вжимается в кирпичную кладку трубы, стараясь согреться. Она постепенно остывает - значит, все уже легли, и в камине гостиной потушили огонь. Только угли тлеют и не дают ей совсем охладиться. Мать Пьера давно просит мужа наконец-то доделать камин в комнате младшего сына, но тот постоянно находит отговорки. Сам Пьер никогда не попросит об этом: уж лучше терпеть физический холод, чем моральный.

Снова доносятся тихий скрип и стоны. Пьер испуганно вскидывает голову и прислушивается. Это уже не с чердака, а из коридора. «Окно распахнулось, - успокаивает он сам себя. - Наверное, сломало ветром ветку, она ударила в раму, а рама старая…». Скрип повторяется, и мальчик, судорожно выдыхая, падает обратно на подушки. Это не окно, а лестница.

Ты уже спишь, мой мальчик? - спрашивает ласковый нежный голос.

Матушка. Пьер приоткрывает слегка глаза и улыбается ей, мотая головой. Он очень хотел позвать ее еще утром, но у отца отпуск из полка, и мальчик боялся даже лишний раз кашлянуть.

Тебе надо побольше спать, - матушка присаживается рядом с ним и гладит его по лбу мягкой теплой рукой. - Помнишь, так сказал доктор.

Помню, - тихо соглашается мальчик, вздыхая. Он бы с удовольствием уснул, если бы не завывания ветра.

Как разбушевалось за окном, - словно догадавшись о его мыслях, говорит матушка, глядя на снежные вихри. - Никогда раньше не видела такого.

Конечно, не видела. В Персии снег есть только на самых вершинах Эльбурса. Пьер с братом иногда пытались туда дойти, но у мальчиков не хватало сил преодолеть такое расстояние за день. Первый год во Франции матушка всю зиму болела. Отец говорил ей: «Все потому, что ты до сих пор молишься Аллаху, когда я не вижу. Забудь его, он больше не твой Бог». Он даже позвал к ней старика Бланш, который служил в любую погоду мессу. Старик о чем-то долго говорил с ней, и после разговора матушка стала отзываться на свое христианское имя Мария. Уже на следующую зиму она не хворала. «Вот Бог и перестал тебя карать», - заключил отец. Звучит убедительно, но с тех пор прошло уже несколько лет, матушка вновь возносит молитвы на родном языке, а болезни ее не трогают.

Спи, милый мой мальчик, - матушка наклоняется и целует его в лоб шершавыми сухими губами. - Я спою тебе.

Пьер улыбается, послушно закрывая глаза. Он любит, когда она поет. У матушки красивый голос, и прекрасные народные песни в ее исполнении переносят его обратно в теплый и ставший родным Тегеран. Отец ругается, когда она поет на персидском, но матушка все равно делает это тайком.

Стройной «алеф»* была, горблюсь «далью»** я ныне,
Словно сахар сладка, ныне горче полыни,
Была розой меж роз - не дал счастья Аллах,
Засыхаю колючкой в городской я пустыне.

«В городской пустыне…. Фонтенбло точно пустыня, - думает Пьер, сжимая пальцами уголок покрывала. - Матушке здесь тошно. Мне тоже. Зачем мы уехали?..».

Где ж ты, милый Шахаб, и кому я поплачусь?
Ты ушел от меня, ну кому я поплачусь?
Ты с неба звездою летел хранить время,
Так ускорь мои годы, Азраилу поплачусь.

Кто такой Азраил, Пьер знает. Матушка рассказывала ему про ангела смерти. Имя Шахаба он слышит впервые. Велика вероятность, это кто-то из ее родных. Пьеру так и кажется, он уверен, что она сочинят песню на ходу. Каково же его удивление, когда матушка на его вопрос отвечает:

Шахаб следит за порядком на земле. Он определяет, когда солнцу вставать, а когда луне всходить; когда зиме наступать, когда лету приходить; когда рождаться и когда умирать. Шахаб судит все живое, и имя его значит «упавшая с неба звезда». Он живет во всем: в часах, в дыхании, в биении сердца. Когда мы говорим: «Время пришло», это значит: «Шахаб пришел». Он - честный человек, мой мальчик. Не торопи его, и он все распределит по совести.

«Шахаб все распределит по совести, - проносится в голове Пьера сквозь дремоту. - Шахаб - честный человек… Время - честный человек?..».

Ночь темная и тихая, совсем беззвездная - пасмурно. Пьер сидит у камина, откинувшись на спинку старого стула, и отдыхает. После возвращения Наполеона с Эльбы во всех военных частях идет лихорадочная деятельность. Бедный Франсуа-Мерсан Тео не успевает разбирать приказы, вечно куда-то спешит и постоянно дергается: его возвели в чин генерала, и множество новых обязанностей теперь висит над ним Дамокловым мечом. Вот и сейчас он все еще в части, разбирает какой-то рапорт и, пожалуй, уже мечтает об отставке. Пьер наблюдает за ним из-под ресниц и молчит. Разбирать документы, на самом деле, его работа, ведь теперь он адъютант, но месье Тео сегодня отказался от помощи.

Линде, давно хотел сказать, - Франсуа словно чувствует его взгляд и отрывается от бумаг, - Вы ведь хотели служить в штабе… Один мой друг сейчас как раз ищет кого-нибудь, кто разбирается в восточной культуре и готов ему помогать. Не то чтобы разведка - подходящее вам дело, но зато вы получите возможность пробиться оттуда в Генеральный штаб…

Пьер задумчиво кивает. В штаб ему давно хотелось. Он даже поступал в Академию, чтобы выйти уже кадровым офицером, но отец ему не позволил учиться. «Какой запутанной тропинкой меня вывело обратно на дорогу», - он сонно улыбается. Вдруг сон слетает с него, и он вскидывает голову, пристально присматриваясь к сидящему за столом Франсуа. Глупая шальная мысль не дает ему покоя, и помимо воли с губ срывается:

Франсуа отрывается от бумаги и удивленно смотрит на него.

Вы что-то сказали, Пьер?..

Нет-нет, - Линде поспешно встает. Он не может сидеть, сердце колотится в груди так сильно, что кажется, будто бы оно сейчас проломит ребра и выскочит наружу. - Ничего. Разрешите отойти, мой генерал?

Франсуа недоуменно пожимает плечами и кивает. Пьер выбегает из кабинета, пулей выскакивает на улицу, пугая караульных, и заливисто хохочет, запрокинув голову к небу. «Все-таки, Время - справедливый человек, матушка!» - кричит он мысленно, и словно в подтверждение из-за туч выглядывает полный яркий диск луны.

Хроника событий: 16 января фонд Станиславского вручил премии Станиславского 2012 года. 17 января, в день 150-летия Константина Сергеевича, в Художественном театре сыграна документальная пьеса Михаила Дурненкова в постановке Кирилла Серебренникова «Вне системы». 18 января в МХТ им. А.П. Чехова при поддержке Чеховского фестиваля прошла конференция «Станиславский и мировой театр».

В Москву на юбилей Станиславского приехали Франк Касторф, Люк Бонди, Тревор Нанн, Деклан Доннеллан, Наташа Парри — ведущая актриса (и жена) Питера Брука, Мюррей Абрахам, Клаус Мариа Брандауэр, Мартин Вуттке, Бернар Февр д’Арсье — многолетний директор Авиньонского фестиваля, Мюриэль Майетт — актриса и директор Comedie Francaise, Серджио Эскобар — директор театра «Пикколо ди Милано». Видеообращения прислали Питер Брук и Робер Лепаж.

И все приехали в Россию не в первый и в не последний раз. Тут никому в Мордовии котят не дарили: чуть не все — участники Чеховского фестиваля и/или лауреаты премии Станиславского. Никто не будет громыхать словами о «великой державе» и «мягкой силе». Зато может вспомнить, как актрисы Comedie Francaise на гастролях 2010 года тихо гладили стены зала в Камергерском: «Мы же репетируем «Три сестры».

150-летие Станиславского (как и в 2010-м — 150-летие Чехова) подтвердило: в реальности силу, образ, репутацию страны создают профессионалы, занятые своим делом.

И профессионалы следующих поколений эту силу хранят.

Премия Станиславского в год юбилея изменила номинации. За вклад в развитие российского театра награжден Сергей Юрьевич Юрский. «Событием сезона» названы открытие мемориального музея «Творческая мастерская театрального художника Давида Боровского», выход в свет трех книг документов, фиксирующих рождение «Чайки» и «Трех сестер» Анатолия Эфроса. (Составитель и публикатор — Нонна Скегина, завлит А.В. Эфроса и хранитель его архива.) Третье «Событие сезона» — спектакль Римаса Туминаса «Пристань», нежный дивертисмент мэтров-вахтанговцев.

За вклад в развитие мирового театра награжден Мартин Вуттке — блистательный актер Хайнера Мюллера, Франка Касторфа, Кристофа Марталера. Кинозритель знает Вуттке по роли Гитлера в «Бесславных ублюдках» Тарантино, но Москва дважды видела его и в самой прославленной сценической роли: в спектакле Хайнера Мюллера по Брехту «Карьера Артуро Уи» — виртуозном и яростном театральном исследовании того, как в смутное время идут к власти шпана и подонки. (На примере Германии 1930-х, конечно.).

Константин РАЙКИН, президент фонда Станиславского:

«Не знаю, как там у меня на сцене, — но я хороший зритель. И давно разрываюсь между несколькими любовями. Одна из них — к Сергею Юрьевичу Юрскому. И сколько бы о нем сегодня ни говорили — все мало. Вы, Сергей Юрьевич, даже не подозреваете, сколько вы сделали… Что вы делали со мной — как с человеком и как с актером!

Вторая любовь: «Карьеру Артуро Уи» с Мартином Вуттке я видел дважды. И был потрясен, просто размазан по стенке грандиозным артистом. На примере таких работ мы видим родовую разницу кино и театра. Потому что только в театре возможен этот взрыв! Эта атомная энергия артиста — с его упрямством, с его фантазией, с его искажением реальности, углубляющим ее. Когда это бушует — испытываешь гордость театром как таковым. Его природой!»

Второй лауреат в этой номинации — Клаус Мария Брандауэр: Хенрик Хефген в «Мефисто» Иштвана Сабо, ключевой актер его же «Полковника Редля» и «Хануссена», Гамлет, Сирано и Натан Мудрый Венского Бургтеатра.

Клаус Мария БРАНДАУЭР:

«Совершенно понятно, что искусство большинства — это кино. И телевидение. Совершенно понятно, что театральное сообщество мало: узкий круг, почти секта. И да: в театре мы работаем для меньшинства. Для тех, кто рожден с патологией: у кого есть сердце».

«Мы хотим, чтоб это прошло «не юбилейно», а по делу», — говорил Анатолий Миронович Смелянский, ректор Школы-студии МХАТ. Год Станиславского в МХТ начался в октябре 2012-го фестивалем актерских школ мира «Открытый урок». В январе на канале «Культура» прошел пятисерийный фильм Анатолия Смелянского «После «Моей жизни в искусстве»», посвященный по преимуществу Станиславскому в 1920—1930-х гг.. Готовится интернет-проект «Наследие Художественного театра. Электронная библиотека»: на сайте www.mxat.ru появятся в открытом доступе видеозаписи лучших спектаклей, электронные версии малотиражных изданий Школы-студии МХАТ (свыше 17 тысяч страниц и 12 тысяч комментариев).

Спектакль «Вне системы»: никакого славословия. Никаких дискуссий о системе Станиславского сегодня. В репертуар «Вне системы» не войдет уже потому, что такой состав можно собрать на сцене один раз. Кто играл? Гордон Крэг — Деклан Доннеллан, Немирович-Данченко — Михаил Угаров и Алексей Бартошевич, Михоэлс — Константин Райкин, Вахтангов — Дмитрий Черняков, Сулержицкий — Виктор Рыжаков, Горький — Захар Прилепин, М.Ф. Андреева — Наталья Тенякова, М.П. Лилина — Полина Медведева, Айседора Дункан — Илзе Лиепа, Михаил Чехов — Евгений Миронов, Мейерхольд — Клим и Кирилл Серебренников, Софья Голлидэй — Ирина Пегова, А.П. Чехов — Владимир Сорокин (по мне: куда больше была б похожа Л.С. Петрушевская в любой из ее кабаретных шляп).

Дурненков и Серебренников сделали спектакль обо всем, что не вмещается ни в умильный портрет, писанный «по квадратам», ни в булгаковский образ Ивана Васильевича, ни в мемуары о молодом блеске МХТ 1900-х. Тут — саркастические реплики Станиславского, Немировича, Мейерхольда и Вахтангова друг о друге. Нелепые поучения К. С. Михаилу Чехову. Арест Станиславского и Москвина в 1920-м. Попытки «уплотнения» дома в Леонтьевском переулке (с подобающим победоносным хамством) и ответ белыми от гнева губами «Подите вон!». Вскрик 1920-х: «Молю Бога только о том, чтобы мне нажить проклятых долларов для обеспечения жизни детей». Невыносимые для слуха челобитные 1935 года «милому Генриху Григорьевичу» (наркому Ягоде) в попытке спасти племянника. И их результат: «Тело М.В. Алексеева со следами побоев выдано на руки родственникам».

Дважды с колосников опускается огромное, несколько кривое зеркало. Зал в Камергерском, набитый под завязку мэтрами в первых рядах, студентами театральных школ на галерке, — видит в качестве хора и декорации самое себя. И эта цепочка актеров, режиссеров, театроведов, худруков и сценографов на сцене… Тут не весь «цвет российского театра» сегодня. Но — изрядная часть реально лучшего, что у нас ныне есть.

Перед финалом из люка поднимается нечто вроде суфлерской будки. Олег Табаков произносит последний монолог Станиславского (документальный, составленный из писем). Не о счастье самопознания в творчестве, боже упаси! О захламленных гримерках и неисправности поворотного круга. О крысах, которые бегают по Большой сцене, — и никто их не травит. О сломанном замке костюмерной: «Приходи и бери что хочешь!» О немытых окнах здания в Камергерском.

…Над головой О.П. сияет гроздь «шехтелевских» светильников. Один, ясно дело, перегорел.

Все это не напоминало юбилей по-советски. Скорее уж — китайский обряд поклонения алтарю предка. Все это наводило на старую, хорошо забытую, внятную когда-то Будденброкам и Алексеевым мысль: хорошая семья (читай: жизнеспособная семья, семья, умеющая себя воспроизводить в поколениях) всегда включает в себя и детей, которых любят, и дедов, которых уважают. А также дагерротип прадеда на стене и память о нем.

Среди творческих сообществ РФ-2012 театр все-таки к этой модели ближе всех.

Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ:

Для меня главная тема здесь — его одиночество и боль. Мы подняли бумаги, документы, письма. Именно те, которые относятся к последним его двадцати годам: 1918—1938. Спектакль называется «Вне системы» потому, что человек культуры не способен встроиться в варварский мир. И Станиславский не был встроен в него. Он месяцами не появлялся в театре (были такие периоды), он писал и говорил страшные вещи — и все это будет в спектакле. Возможно, получилось слишком грустно: но я год читал о Станиславском. И чем больше читал, тем лучше понимал, что фигура эта — трагическая.