Аннотация и оглавление Одно из канонических сменовеховских произведений, долгое время малодоступное для отечественных читателей и исследователей. С точки зрения национал-большевистских установок в популярной форме рассматривается политика Германии Вильгельма II,

Книга посвящена кардинально важным вопросам истории России, ускользавшим до сих пор, по тем или иным причинам, от пристального внимания ученых-историков.

Особенностью работы является ее структура, непохожая на традиционный для научных монографий способ рассмотрения проблемы.

В первой части работы (27 авт.л.) проведено фронтальное исследование производственных возможностей крестьянского хозяйства практически на всей европейской территории расселения великорусского этноса. Опорой для такой проработки был материал XVIII столетия, то есть наиболее раннего периода, по которому была бы возможна перспектива создания прочной и полной источниковой базы, способной охарактеризовать все стороны сельскохозяйственной деятельности социума. Кроме того, для выяснения наиболее важных тенденций аграрного развития были предприняты целенаправленные экскурсы в XV–XVII вв., а также в XIX в. На это потребовались десятилетия поиска и сбора (часто - по крупицам) исторической информации, включая различные архивные фонды.

В итоге такой работы выявилась громадная роль в развитии великорусского социума природно-климатического и шире - географического фактора. Больше того, оказалось возможным вскрыть конкретный механизм влияния этого фактора на характер и темпы развития общества в целом. В этом отличие данного подхода к проблеме от предшественников, включая и корифеев исторической и философской мысли, обычно останавливавшихся лишь на принципиальных утверждениях важности этого фактора в жизни тех или иных обществ. Поэтому вторая часть работы (свыше 12 авт.л.) посвящена раскрытию итогов непосредственного и опосредованного влияния природно-климатического фактора на экономику общества, социальный строй и российскую государственность в целом, то есть речь идет о создании некоей модели социума и его специфических черт.

Главной особенностью территории исторического ядра Российского государства с точки зрения аграрного развития является крайне ограниченный срок для полевых работ. Так называемый «беспашенный период», равный семи месяцам, фиксируется в государственной документации еще в XVII столетии. Иначе говоря, на протяжении многих веков русский крестьянин имел для земледельческих работ (с учетом запрета работ по воскресным дням) примерно 130 дней. К тому же из них на сенокос уходило около 30 дней. В итоге однотягловый крестьянин (то есть имеющий семью из 4 человек) имел для пашенных работ около 100 рабочих дней. Для сравнения напомним, что в крупном (монастырском) хозяйстве в середине XVIII в. на десятину пашни (на все виды работ) расходовалось 59,5 чел. - дней и примерно столько же шло на гектар пашни в фермерских хозяйствах Севера Франции того же времени. Из них только на обработку земли тратилось 39–42 чел. - дня. Однако, делая такие затраты труда, французский фермер располагал десятью месяцами рабочего времени в год, а в Центральной России этот срок был вдвое меньше. Поэтому здесь только крупное феодальное хозяйство за этот срок, обладая возможностью концентрации барщинной рабочей силы для летних работ, могло выполнить весь минимально необходимый с точки зрения норм агрикультуры комплекс работ. Что же касается крестьянина, то он располагал в расчете на десятину пашни лишь 22-23-мя рабочими днями на все виды пахотных работ (а если он был на барщине, то временем, вдвое меньшим).

Отсюда идут все беды русского крестьянина: он мог нормально обработать лишь крайне небольшой участок пашни. Если же он должен был непременно его увеличить, то мог сделать это исключительно за счет сна и отдыха и за счет привлечения труда детей и стариков. Второй вариант расширения мизерной пашни мог быть реализован лишь за счет резкого снижения уровня агрикультуры (вплоть до разброса семян по непаханному полю), что вело к низкой и очень низкой урожайности, выпаханности почвы и постоянной угрозе голода, который в России был весьма частым гостем. Столь трагическая ситуация усугублялась тягчайшими условиями развития скотоводства, главным из которых был необычайно длительный (до 7 месяцев) период стойлового содержания скота, что требовало больших запасов кормов. А ведь период заготовки кормов буквально втискивался в напряженный и сжатый по времени цикл полевых работ и поэтому был крайне ограничен (20–30 суток). Отсюда горький парадокс российского Нечерноземья: обширные пространства, луга, перелески, а корма практически мало (и это в основном солома), поэтому и скота было мало, и удобрений для полей было очень мало, не говоря уже о пищевых ресурсах скотоводства, возможности сбыта его продукции и т. д.

Важнейшим следствием этих обстоятельств явилось широкое распространение с самых древних времен архаических приемов земледелия, становление не классического трехполья паровой системы земледелия, а некоей комбинации трехполья с периодическим забрасыванием пашни в перелог или залежь. Правда, наряду с этим наблюдается и многообразие и гибкость крестьянского опыта, его тонкий учет тех или иных местных специфических условий. В Нечерноземье важнейшим резервом крестьянского хозяйства были лесные, кратковременно используемые росчисти.

Описанная ситуация сказывалась на всем укладе жизни великорусского пахаря, охарактеризовать который в сжатом виде можно как «мобилизационно-кризисный режим выживаемости общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта». Весь быт земледельца был пронизан стремлением к крайней экономии ресурсов и времени, что отчетливо отражает исследованный в книге характер жилища, одежды, пищи, психологии сельского жителя и т. д.

Дефицит рабочего времени в цикле полевых работ вытеснил такой вид земледелия, как огородничество и садоводство, в русские города . Статус посадского человека, горожанина позволял здесь резко повысить интенсификацию земледельческого производства, что очень рано способствовало развитию торгового огородничества и садоводства, становлению хитроумных технологий выращивания теплолюбивых культур в суровых условиях исторического центра России.

Все эти вопросы освещены с привлечением богатого материала источников в одиннадцати очерках первой части книги «Великорусский пахарь в XVIII столетии». Они носят несколько образные названия и заголовки: 1. «Судьбы паровой системы земледелия»; 2. «Как пахал, чем обрабатывал землю русский крестьянин»; 3. «Что сеяли на полях России?»; 4. Жатва и хранение зерна. Лен домашний и товарный. Конопля»; 5. «Что такое «сам-3» или «сам-7»? Какие урожаи были в России»; 6. «Семь потов» великорусского крестьянина (Каким трудом добывали хлеб)»; 7. «Особенности развития скотоводства»; 8. «Огороды в городе» - парадоксы русского огородничества и садоводства»; 9. «Изба и подворье два века назад»; 10. «Забытая одежда наших предков»; 11. «Деревенская пища».

Вторая часть работы - «Феодальная Россия - социум особого типа» - посвящена наиболее важным, на взгляд автора, сторонам социально-экономического развития русского социума и особенностям его государственности. Она состоит из следующих глав и разделов: Глава I. «Мачеха-природа и судьбы земледелия (тупик или развитие)»; Глава II. «Компенсационные механизмы выживания. Крепостники и община. О происхождении крепостничества»; Глава III. «Некоторые особенности генезиса капитализма в России. Крупное производство под опекой государства (Тульские заводы XVII века). Неадекватные формы капитала»; Заключение «К характеристике российской государственности».

В первой главе исследована основная тенденция в развитии земледелия вплоть до 1861 года. Названные выше обстоятельства и прежде всего объективно складывающиеся весьма ограниченные возможности интенсификации труда вели к тому, что урожайность в целом по стране колебалась вокруг минимального уровня «сам-3», несмотря на отчаянные усилия великорусского пахаря добиться повышения этого уровня. Наиболее показательно, что чистый сбор на душу сельского населения в 40-х годах XIX в. был равен в среднем 23,2 пуда, а в 50-х годах - 21,2 пуда. И даже в самом конце XIX в. душевой сбор в расчете на все население страны, включая картофель, был равен лишь 21,5 пуда (при тогдашней норме 24 пуда на человека).

Вынужденное рабство
Без крепостного права и самодержавия России просто не было бы / Почему Российское государство могло существовать только благодаря крепостному праву и самодержавию

Западные, да и российские либеральные публицисты часто пишут о России, как о стране рабов: и крепостное право в стране отменили на столетия позже, чем в Европе, и в ХХ веке не придумали ничего умнее, чем приписать крестьян к колхозам, проведя коллективизацию. На протяжении веков — ни свободного рынка, ни демократических институтов. Ну, правда, что за ущербная страна с азиатской психологией? Ещё о , а также

Картина «Пахарь Л.Н.Толстой на пашне», 1887 г. Художник И.Е. Репин

Призрак голода

Основой экономики европейских стран с древних времен было сельское хозяйство. И вплоть до новейшего времени оно сохраняло главенствующую роль в их благосостоянии. Климатические различия между Россией и Европой огромны, и это напрямую отражалось на продолжительности времени, доступного для полевых работ. Например, французский фермер располагал десятью месяцами рабочего времени в год, а в Центральной России этот срок был в два с лишним раза меньше. Еще в документах XVII века беспашенный период определялся в семь месяцев. И если вспомнить, что крестьяне в России не могли трудиться по воскресным дням, то на пашенные работы оставалось около 130 дней, из которых примерно 30 уходило на сенокос. Иными словами, для работы в поле у крестьян было всего 100 рабочих дней — чуть больше четверти года. Из этих 100 дней лишь на обработку земли уходило примерно 40. В Европе, где климат несравненно мягче, крестьяне традиционно отдыхали от работы в поле только два месяца в году — в декабре и январе.

Вдобавок земли Центральной России не отличались плодородием. При одинаковой интенсивности труда французский фермер мог получить в несколько раз больший урожай, чем его «собрат» — русский крестьянин. В средней полосе России обычная урожайность не превышала «сам-3», то есть одно посеянное зерно давало три собранных с поля. Учитывая, что из этих трех зерен одно надо было сохранить для следующего посева, чистый сбор с десятины (1,09 гектара) составлял всего 24 пуда зерна. За 100 дней, отпущенных природой на полевые работы, крестьянин, имевший семью из четырех человек, не мог вспахать более двух с половиной десятин, другими словами, собрать больше 60 пудов зерна. В Европе крестьянин в среднем мог обработать около пяти десятин — в два раза больше.

Нельзя забывать, что еще часть собранных 60 пудов уходила на прокорм скоту: суровый климат обрекал крестьян на то, чтобы большую часть года держать скот в стойле, а не на выпасе. А ведь годовая потребность деревенской семьи в хлебе была куда выше, чем эти 60 пудов: примерно 24 пуда на каждого члена семейства. Вместо этого им доставалось от 10 до 17 пудов. Буквально выбиваясь из сил, крестьянин не мог обеспечить себя и семью достаточным количеством хлеба. Расширять количество обрабатываемой земли не получалось. Он мог сделать это лишь за счет резкого снижения уровня агрикультуры, например, разбрасывая семена по непаханому полю. А это грозило обернуться пустой порчей зерна.

Раздача кукурузы голодающим

Община как способ выживания

Особенности ведения сельского хозяйства в центральной полосе России отразились на психологии крестьян. Весь быт земледельца был пронизан стремлением к экономии ресурсов и времени, а в общественной психологии деревни доминировало стремление к коллективизму. Сельская община не зря с давних пор связала крестьян и вплоть до современности не давала им превратиться в фермеров: община, «вервь» была единственной социальной силой взаимопомощи. Когда крестьянин собирал скудный урожай, обрекающий его семью на голодную смерть, ему не к кому было обратиться за помощью, кроме как к общине. Правда, если голод поражал целые уезды, даже община не могла помочь.

Другим результатом климатических условий был крайний консерватизм крестьян. В России веками сохранялись самые архаичные приемы земледелия. Если в Европе устоялось классическое трехполье, то в России — комбинации трехполья с периодическим превращением пашни в перелог (временно не используемый участок земли). Когда публицисты смеются над темными русскими крестьянами, которые устраивали «картофельные бунты», сопротивляясь попыткам государства вводить новые сельхозкультуры или аграрные методы, они забывают, что на протяжении столетий деревенские жители усваивали простую мысль: любые эксперименты ведут к гибели. У крестьян не было никакого «резервного фонда» — излишков зерна, и любое новаторство могло закончиться неурожаем и голодной смертью.

А как же могло в этих условиях существовать государство? Могло ли оно выживать и развиваться лишь за счет налогов на свободных общинников? С цифрами в руках академик Милов доказал, что этот путь был бы для России фантастическим. Единственной системой, которая могла бы эффективно отчуждать прибавочный продукт, была не рыночная, а крепостное право. Лишь крупное феодальное хозяйство путем сверхэксплуатации крепостных крестьян могло выполнить весь комплекс полевых работ, передавая при этом в руки хозяина значимую часть собранной с полей продукции. И уже помещик мог этой продукцией торговать. В итоге и внутренний, и внешний рынки зерна в России были созданы за счет жесткого ограничения потребностей самих крестьян.

В равной степени и государство могло существовать только благодаря крепостному праву. Причем в наиболее жесткой его форме — в виде самодержавия: скудость условий для сельского хозяйства вынудило государство не давать поблажек ни крестьянам, ни их владельцам, чтобы содержать чиновничий аппарат, армию, тратиться на строительство, охрану границ и т.п. Если в Англии рынок рабочих рук начал формироваться уже в XIV столетии, то в России он появляется лишь во второй половине XIX века. До этого времени любой крупный государственный проект требовал насильственной мобилизации трудовых ресурсов. На строительство засечных полос, заводов, корабельных верфей, дорог рабочих и ремесленников приходилось сгонять силой. На британских заводах в XVIII веке трудившимся по 14-16 часов в день рабочим платили копейки, но они были свободными людьми, добровольно соглашавшимися на жуткие условия труда: ведь они прекрасно понимали, что улицы полнятся толпами бродяг, которые за счастье сочтут стоять за ткацким станком.

Дети за работой. Фото: Льюис Хайн

Советские историки, начиная с Михаила Покровского, пытались показать, будто отмена крепостничества в России свершилась, потому что оно изжило себя экономически. Однако сами помещики так не считали, и есть все основания полагать, что в форме оброка (а порой и барщины) оно продолжало быть эффективным вплоть до 1861 года. Причина отмены в том, что крепостное право, которое в XIX веке было однозначно аморальным, все чаще оборачивалось волнениями в крестьянской среде.

С особенностями социально-экономического устройства русской деревни, вероятно, связан и провал Столыпинской земельной реформы: стараясь вырвать крестьян из общины, превратить их в «фермеров», реформатор недооценивал, насколько глубоко проникло в сознание крестьян представлении о сельской общине как о единственной форме социальной взаимопомощи. Лишь относительно небольшой процент крестьян согласился на выход из общины и тем более на переселение в другие губернии. Возможно, если бы Россия прожила без социальных потрясений хотя бы лет двадцать-тридцать, Столыпину и удалось бы взрастить класс сельских индивидуальных собственников. Но история не знает сослагательного наклонения.

Концепция Милова позволяет здраво взглянуть на российскую историю. Некогда Карамзин заложил традицию восторженного отношения к вольному городу Новгороду, не имевшему постоянных князей и решавшему важнейшие вопросы на вече. Сейчас в каком-нибудь «Вдовьем плате» Акунина Новгородская республика подается как более гуманная альтернатива жестокому московскому самодержавию: ведь жили же люди без насилия над личностью, процветали благодаря рыночной экономике! Но пример Новгорода, где основу хозяйства составляла торговля, нельзя было распространить на всю страну, как в 1990-е нельзя было сделать весь народ «челноками» и палаточниками, продающими вьетнамские и турецкие товары. В раннее Новое время русские жили в основном сельским хозяйством, а Новгород и Псков были, скорее, исключениями, чем общим правилом. История России вряд ли могла пойти по какому-нибудь другому пути.

Милов Л. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса

Аннотация

Часть первая. Великорусский пахарь в XVII столетии

Часть вторая. Феодальная Россия - социум особого типа

Глава I. МАЧЕХА-ПРИРОДА И СУДЬБЫ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ (ТУПИК ИЛИ РАЗВИТИЕ)

Глава II. КОМПЕНСАЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ ВЫЖИВАНИЯ
Крепостники и община
О происхождении крепостничества

Глава III НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ГЕНЕЗИСА КАПИТАЛИЗМА В РОССИИ
Крупное производство под опекой государства. Тульские заводы XVII века
Неадекватные формы капитала

Заключение. К ХАРАКТЕРИСТИКЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

АННОТАЦИЯ

Книга посвящена кардинально важным вопросам истории России, ускользавшим до сих пор, по тем или иным причинам, от пристального внимания ученых-историков.

Особенностью работы является ее структура, непохожая на традиционный для научных монографий способ рассмотрения проблемы.

В первой части работы (27 авт.л.) проведено фронтальное исследование производственных возможностей крестьянского хозяйства практически на всей европейской территории расселения великорусского этноса. Опорой для такой проработки был материал XVIII столетия, то есть наиболее раннего периода, по которому была бы возможна перспектива создания прочной и полной источниковой базы, способной охарактеризовать все стороны сельскохозяйственной деятельности социума. Кроме того, для выяснения наиболее важных тенденций аграрного развития были предприняты целенаправленные экскурсы в XV - XVII вв., а также в XIX в. На это потребовались десятилетия поиска и сбора (часто - по крупицам) исторической информации, включая различные архивные фонды.

В итоге такой работы выявилась громадная роль в развитии великорусского социума природно-климатического и шире - географического фактора. Больше того, оказалось возможным вскрыть конкретный механизм влияния этого фактора на характер и темпы развития общества в целом. В этом отличие данного подхода к проблеме от предшественников, включая и корифеев исторической и философской мысли, обычно останавливавшихся лишь на принципиальных утверждениях важности этого фактора в жизни тех или иных обществ. Поэтому вторая часть работы (свыше 12 авт.л.) посвящена раскрытию итогов непосредственного и опосредованного влияния природно-климатического фактора на экономику общества, социальный строй и российскую государственность в целом, то есть речь идет о создании некоей модели социума и его специфических черт.

Главной особенностью территории исторического ядра Российского государства с точки зрения аграрного развития является крайне ограниченный срок для полевых работ. Так называемый “беспашенный период”, равный семи месяцам, фиксируется в государственной документации еще в XVII столетии. Иначе говоря, на протяжении многих веков русский крестьянин имел для земледельческих работ (с учетом запрета работ по воскресным дням) примерно 130 дней. К тому же из них на сенокос уходило около 30 дней. В итоге однотягловый крестьянин (то есть имеющий семью из 4 человек) имел для пашенных работ около 100 рабочих дней. Для сравнения напомним, что в крупном (монастырском) хозяйстве в середине XVIII в. на десятину пашни (на все виды работ) расходовалось 59,5 чел.-дней и примерно столько же шло на гектар пашни в фермерских хозяйствах Севера Франции того же времени. Из них только на обработку земли тратилось 39-42 чел.-дня. Однако, делая такие затраты труда, французский фермер располагал десятью месяцами рабочего времени в год, а в Центральной России этот срок был вдвое меньше. Поэтому здесь только крупное феодальное хозяйство за этот срок, обладая возможностью концентрации барщинной рабочей силы для летних работ, могло выполнить весь минимально необходимый с точки зрения норм агрикультуры комплекс работ. Что же касается крестьянина, то он располагал в расчете на десятину пашни лишь 22-23-мя рабочими днями на все виды пахотных работ (а если он был на барщине, то временем, вдвое меньшим).

Отсюда идут все беды русского крестьянина: он мог нормально обработать лишь крайне небольшой участок пашни. Если же он должен был непременно его увеличить, то мог сделать это исключительно за счет сна и отдыха и за счет привлечения труда детей и стариков. Второй вариант расширения мизерной пашни мог быть реализован лишь за счет резкого снижения уровня агрикультуры (вплоть до разброса семян по непаханному полю), что вело к низкой и очень низкой урожайности, выпаханности почвы и постоянной угрозе голода, который в России был весьма частым гостем. Столь трагическая ситуация усугублялась тягчайшими условиями развития скотоводства, главным из которых был необычайно длительный (до 7 месяцев) период стойлового содержания скота, что требовало больших запасов кормов. А ведь период заготовки кормов буквально втискивался в напряженный и сжатый по времени цикл полевых работ и поэтому был крайне ограничен (20-30 суток). Отсюда горький парадокс российского Нечерноземья: обширные пространства, луга, перелески, а корма практически мало (и это в основном солома), поэтому и скота было мало, и удобрений для полей было очень мало, не говоря уже о пищевых ресурсах скотоводства, возможности сбыта его продукции и т.д.

Важнейшим следствием этих обстоятельств явилось широкое распространение с самых древних времен архаических приемов земледелия, становление не классического трехполья паровой системы земледелия, а некоей комбинации трехполья с периодическим забрасыванием пашни в перелог или залежь. Правда, наряду с этим наблюдается и многообразие и гибкость крестьянского опыта, его тонкий учет тех или иных местных специфических условий. В Нечерноземье важнейшим резервом крестьянского хозяйства были лесные, кратковременно используемые росчисти.

Описанная ситуация сказывалась на всем укладе жизни великорусского пахаря, охарактеризовать который в сжатом виде можно как “мобилизационно-кризисный режим выживаемости общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта”. Весь быт земледельца был пронизан стремлением к крайней экономии ресурсов и времени, что отчетливо отражает исследованный в книге характер жилища, одежды, пищи, психологии сельского жителя и т.д.

Дефицит рабочего времени в цикле полевых работ вытеснил такой вид земледелия, как огородничество и садоводство, в русские города. Статус посадского человека, горожанина позволял здесь резко повысить интенсификацию земледельческого производства, что очень рано способствовало развитию торгового огородничества и садоводства, становлению хитроумных технологий выращивания теплолюбивых культур в суровых условиях исторического центра России.

Все эти вопросы освещены с привлечением богатого материала источников в одиннадцати очерках первой части книги “Великорусский пахарь в XVIII столетии”. Они носят несколько образные названия и заголовки: 1. “Судьбы паровой системы земледелия”; 2. “Как пахал, чем обрабатывал землю русский крестьянин”; 3. “Что сеяли на полях России?”; 4. Жатва и хранение зерна. Лен домашний и товарный. Конопля”; 5. “Что такое “сам-3” или “сам-7”? Какие урожаи были в России”; 6. “Семь потов” великорусского крестьянина (Каким трудом добывали хлеб)”; 7. “Особенности развития скотоводства”; 8. “Огороды в городе” - парадоксы русского огородничества и садоводства”; 9. “Изба и подворье два века назад”; 10. “Забытая одежда наших предков”; 11. “Деревенская пища”.

Вторая часть работы - “Феодальная Россия - социум особого типа” - посвящена наиболее важным, на взгляд автора, сторонам социально-экономического развития русского социума и особенностям его государственности. Она состоит из следующих глав и разделов: Глава I . “Мачеха-природа и судьбы земледелия (тупик или развитие)”; Глава II . “Компенсационные механизмы выживания. Крепостники и община. О происхождении крепостничества”; Глава III . “Некоторые особенности генезиса капитализма в России. Крупное производство под опекой государства (Тульские заводы XVII века). Неадекватные формы капитала”; Заключение “К характеристике российской государственности”.

В первой главе исследована основная тенденция в развитии земледелия вплоть до 1861 года. Названные выше обстоятельства и прежде всего объективно складывающиеся весьма ограниченные возможности интенсификации труда вели к тому, что урожайность в целом по стране колебалась вокруг минимального уровня “сам-3”, несмотря на отчаянные усилия великорусского пахаря добиться повышения этого уровня. Наиболее показательно, что чистый сбор на душу сельского населения в 40-х годах XIX в. был равен в среднем 23,2 пуда, а в 50-х годах - 21,2 пуда. И даже в самом конце XIX в. душевой сбор в расчете на все население страны, включая картофель, был равен лишь 21,5 пуда (при тогдашней норме 24 пуда на человека).

Внешний и внутренний рынки зерна создавались лишь за счет “внутренних резервов” крестьянского двора, то есть жесткого ограничения потребностей людей. При этом в XVIII в. себестоимость продукции полеводства была примерно вдвое выше ее рыночной цены при идеально высоком уровне урожайности. А при реально низких урожаях себестоимость могла быть втрое и даже впятеро выше рыночной цены. И не случайно, что в таких условиях прирост населения страны в решающей своей части поглощался сферой земледельческого производства. Будучи сугубо экстенсивным, оно распространялось на всё новые и новые территории. Именно этот фактор лежал в основе многовекового движения русского населения на юг и юго-восток Европейской России, где были более плодородные земли, хотя и постоянно подвергавшиеся нашествию засухи.

Всё это, казалось бы, создавало условия для существования в этом регионе Европы лишь сравнительно примитивного земледельческого общества. Однако неумолимые, прежде всего геополитические, факторы, диктуя потребности более или менее гармоничного развития социума, вызывали к жизни и порождали своего рода компенсационные механизмы, и им в книге посвящен особый раздел.

Крайняя слабость индивидуального крестьянского хозяйства в условиях Восточно-Европейской равнины была компенсирована громадной ролью общины на протяжении почти всей тысячелетней истории русской государственности. Крестьянское хозяйство как производительная ячейка так и не смогло порвать с общиной, оказывавшей этому хозяйству важную производственную помощь в критические моменты его жизнедеятельности. Ограниченный объем совокупного прибавочного продукта в конечном счете создавал основу лишь для развития общества со слабо выраженным процессом общественного труда. Однако задача достижения гармоничного развития общества обусловила необходимость оптимизации объема совокупного прибавочного продукта, то есть его увеличения, как в интересах общества в целом, его государственных структур, так и господствующего класса этого общества. Однако на пути этой “оптимизации”, то есть объективной необходимости усиления эксплуатации крестьян, стояла та же крестьянская община - оплот локальной сплоченности и средство крестьянского сопротивления этой эксплуатации.

Неизбежность существования общины, обусловленная ее производственно-социальными функциями, в конечном счете вызвала к жизни наиболее грубые и жестокие политические механизмы изъятия прибавочного продукта в максимально возможном объеме. Отсюда исторически обусловлено и появление крепостничества как наиболее реальной для этого региона Европы формы функционирования феодальной собственности на землю. Режим крепостничества сумел нейтрализовать общину как основу крестьянского сопротивления. В книге подробно исследован на актовом материале XV - XVI вв. весьма не простой путь становления режима крепостного права как явления, порожденного не только ситуативными моментами (хозяйственное разорение, борьба за рабочие руки и т.п.), но и фундаментальными, непреходящими для феодального социума факторами (такими как природно-климатические условия, минимальный объем совокупного прибавочного продукта, неизбежность существования общины). В свою очередь, режим крепостничества в России стал возможным лишь при развитии наиболее деспотичных форм государственной власти - российского самодержавия, имеющего глубокие исторические корни. В итоге такого рода “оптимизации” объема совокупного прибавочного продукта режим крепостничества, в свою очередь, породил и компенсационные (патерналистского типа) механизмы выживания, которые тесно переплетались с общинными механизмами выживания.

Характерной особенностью российской государственности помимо жестокого политического режима власти является необычайно сильное развитие ее хозяйственно-экономической функции. Потребность в деспотической власти исторически лишь на ранних этапах была обусловлена политически (борьба с монголо-татарским игом, внешняя опасность, задачи объединения русских княжеств и т.п.). В дальнейшем этот режим существеннейшим образом был обоснован экономически. Ведь помимо функций изъятия прибавочного продукта и усиления эксплуатации земледельца, “государственная машина” была вынуждена форсировать и процесс общественного разделения труда, и прежде всего процесс отделения промышленности от земледелия, ибо традиционные черты средневекового российского общества - это исключительно земледельческий характер производства, отсутствие аграрного перенаселения, слабое развитие ремесленного и промышленного производства, постоянная нехватка рабочих рук в земледелии экстенсивного типа и их острое отсутствие в области потенциального промышленного развития.

Отсюда необычайная активность Русского государства в области создания так называемых “всеобщих условий производства”. Это и строительство пограничных крепостей-городов, грандиозных оборонительных сооружений в виде засечных полос, строительство и организация крупных металлургических производств (особенности которых выявлены в исследовании тульских и каширских заводов XVII века), огромных каналов, сухопутных трактов, возведения заводов, фабрик, верфей, портовых сооружений. Без принудительного труда сотен тысяч государственных и помещичьих крестьян, без постоянных своего рода “депортаций” в те или иные районы страны мастеров-металлургов, оружейников, каменщиков, купцов и т.п., наконец, без особого обширного государственного сектора экономики совершить это было бы просто невозможно. Следует подчеркнуть, что в условиях России и, в частности, исторически сложившейся ее огромной территории функционирование многих отраслей экономики без важнейшей роли ее государственного сектора, элиминировавшего безжалостные механизмы стоимостных отношений, было невозможно на всем протяжении российской истории.

Реализация всех этих функций феноменальна сама по себе, ибо минимальный объем совокупного прибавочного продукта объективно создавал крайне неблагоприятные условия для формирования государственной надстройки над компонентами базисного характера. Господствующий класс и так называемое неподатное сословие даже в петровскую эпоху составляли не более 6-7% от населения страны (к 1861 году этот процент был около 12%). Основная часть этой группы являлась своего рода несущей конструкцией всей структуры самоорганизации общества, которая неизбежно носила упрощенный характер. И не случайно, что в силу этой упрощенности из функций самоорганизации общества в начале XVIII в. и в более ранние эпохи резче всего, помимо организационно-экономической, проявляли себя военная, карательно-охранительная и религиозная функции. А государственные рычаги управления уходили в толщу многочисленных структур общинного самоуправления города и деревни. Управленческая функция общины еще более усиливала ее как фактор господства общинных традиций в землепользовании, что в конечном счете необычайно сильно тормозило развитие частнособственнических тенденций в феодальном землевладении. Этот сложный и длительный процесс становления и укрепления феодальной земельной собственности так и не довел (вплоть до 1861 года) земельное владение дворянина до уровня полноправной частной собственности. Решающую роль в этом сыграли неистребимые традиции общинного землепользования, как, впрочем, и вся история русского народа и специфичность ведения земледельческого хозяйства.

Вместе с тем выдающаяся роль государства в промышленном развитии страны способствовала гигантскому скачку в развитии производительных сил страны, хотя заимствование “западных технологий” архаическим социумом дало вместе с тем и чудовищный социальный эффект в лице огромной категории рабочих, навсегда прикрепленных к фабрикам и заводам (так называемые “вечно отданные”).

В то же время чисто эволюционное развитие процесса отделения промышленности от земледелия в российских природно-климатических условиях имело в течение столетий лишь слабые ростки так называемых неадекватных форм капитала с присущим им относительно высоким уровнем оплаты труда, сочетающимся с господством поденной и краткосрочной форм найма и ничтожной возможностью капиталистического накопления (а, следовательно, и укрупнения мелкого производства). В работе исследованы основные отрасли хозяйства, в которых в период XVII - начала XVIII в. роль неадекватных форм капитала была весьма существенна. В силу этих обстоятельств в России в целом уровень промышленной прибыли на протяжении длительного исторического периода уступал по своим размерам торговой прибыли, а удачливые предприниматели-промышленники были, как правило, прежде всего купцами. Когда же во второй половине XIX в. капитализм в России стал быстро (по сравнению с прошлым) развиваться при активнейшем содействии государства, мелкое производство так и не получило широких масштабов развития; в стране очень рано и весьма стремительно стало развиваться в силу высокой стоимости всей инфраструктуры народного хозяйства прежде всего крупное промышленное производство (на начало XX в. составлявшее более 70% предприятий), почти тотчас охваченное процессами монополизации. Думается, что природно-географический фактор и, в первую очередь, необъятное пространство России сыграли в этом деле далеко не последнюю роль.

Названные и рассмотренные в книге моменты, характеризующие особые черты российской государственности, были исторически неизбежны и породили в конечном счете своеобразие и самого российского общества, общества Великой России, с ее великой культурой и великим сосуществованием ее народов.

В силу различия природно-географических условий на протяжении тысячи лет одно и то же для Западной и Восточной Европы количество труда всегда удовлетворяло не одно и то же количество “естественных потребностей индивида”. В Восточной Европе на протяжении тысячелетий совокупность этих, самых необходимых потребностей индивида была существенно больше, чем на Западе Европы, а условия для удовлетворения их гораздо сложнее и хуже. Стало быть, объем совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в основных западноевропейских социумах. Это объективная закономерность, отменить которую человечество пока не в силах. Таким образом, книга поднимает вопрос о новой по сути концепции социально-экономической истории России.

Первый тираж издания 1998 г. разошелся практически моментально. В мае 2001 г. издательство РОССПЭН выпустило дополнительный тираж (3000 экз.), а в конце 2001 - начале 2002 г. планируется второе издание книги Л.В. Милова (телефон отдела распространения издательства РОССПЭН 181-34-57). В 2000 г. монографии «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» присуждена Государственная премия РФ.

Книга посвящена кардинально важным вопросам истории России,
ускользавшим до сих пор, по тем или иным причинам, от пристального внимания
ученых-историков.
Особенностью работы является ее структура, непохожая на традиционный
для научных монографий способ рассмотрения проблемы.
В первой части работы (27 авт.л.) проведено фронтальное исследование
производственных возможностей крестьянского хозяйства практически на всей
европейской территории расселения великорусского этноса. Опорой для такой
проработки был материал XVIII столетия, то есть наиболее раннего периода, по
которому была бы возможна перспектива создания прочной и полной источниковой
базы, способной охарактеризовать все стороны сельскохозяйственной
деятельности социума. Кроме того, для выяснения наиболее важных тенденций
аграрного развития были предприняты целенаправленные экскурсы в XV-XVII вв.,
а также в XIX в. На это потребовались десятилетия поиска и сбора (часто — по
крупицам) исторической информации, включая различные архивные фонды.
В итоге такой работы выявилась громадная роль в развитии великорусского
социума природно-климатического и шире — географического фактора. Больше
того, оказалось возможным вскрыть конкретный механизм влияния этого фактора
на характер и темпы развития общества в целом. В этом отличие данного
подхода к проблеме от предшественников, включая и корифеев исторической и
философской мысли, обычно останавливавшихся лишь на принципиальных
утверждениях важности этого фактора в жизни тех или иных обществ. Поэтому
вторая часть работы (свыше 12 авт.л.) посвящена раскрытию итогов
непосредственного и опосредованного влияния природно-климатического фактора
на экономику общества, социальный строй и российскую государственность в
целом, то есть речь идет о создании некоей модели социума и его
специфических черт.
Главной особенностью территории исторического ядра Российского
государства с точки зрения аграрного развития является крайне ограниченный
срок для полевых работ. Так называемый «беспашенный период», равный семи
месяцам, фиксируется в государственной документации еще в XVII столетии.
Иначе говоря, на протяжении многих веков русский крестьянин имел для
земледельческих работ (с учетом запрета работ по воскресным дням) примерно
130 дней. К тому же из них на сенокос уходило около 30 дней. В итоге
однотягловый крестьянин (то есть имеющий семью из 4 человек) имел для
пашенных работ около 100 рабочих дней.
Для сравнения напомним, что в крупном
(монастырском) хозяйстве в середине XVIII в. на десятину пашни (на все виды
работ) расходовалось 59,5 чел.-дней и примерно столько же шло на гектарпашни
в фермерских хозяйствах Севера Франции того же времени.
Из них толькона обработку земли тратилось 39-42 чел.-дня. Однако, делая такие затраты
труда, французский фермер располагал десятью месяцами рабочего времени в
год, а в Центральной России этот срок был вдвое меньше. Поэтому здесь только
крупное феодальное хозяйство за этот срок, обладая возможностью концентрации
барщинной рабочей силы для летних работ, могло выполнить весь минимально
необходимый с точки зрения норм агрикультуры комплекс работ. Что же касается
крестьянина, то он располагал в расчете на десятину пашни лишь 22-23-мя
рабочими днями на все виды пахотных работ (а если он был на барщине, то
временем, вдвое меньшим).
Отсюда идут все беды русского крестьянина: он мог нормально обработать
лишь крайне небольшой участок пашни. Если же он должен был непременно его
увеличить, то мог сделать это исключительно за счет сна и отдыха и за счет
привлечения труда детей и стариков. Второй вариант расширения мизерной пашни
мог быть реализован лишь за счет резкого снижения уровня агрикультуры
(вплоть до разброса семян по непаханному полю), что вело к низкой и очень
низкой урожайности, выпаханности почвы и постоянной угрозе голода, который в
России был весьма частым гостем. Столь трагическая ситуация усугублялась
тягчайшими условиями развития скотоводства, главным из которых был
необычайно длительный (до 7 месяцев) период стойлового содержания скота, что
требовало больших запасов кормов. А ведь период заготовки кормов буквально
втискивался в напряженный и сжатый по времени цикл полевых работ и поэтому
был крайне ограничен (20-30 суток). Отсюда горький парадокс российского
Нечерноземья: обширные пространства, луга, перелески, а корма практически
мало (и это в основном солома), поэтому и скота было мало, и удобрений для
полей было очень мало, не говоря уже о пищевых ресурсах скотоводства,
возможности сбыта его продукции и т.д.
Важнейшим следствием этих обстоятельств явилось широкое распространение
с самых древних времен архаических приемов земледелия, становление не
классического трехполья паровой системы земледелия, а некоей комбинации
трехполья с периодическим забрасыванием пашни в перелог или залежь. Правда,
наряду с этим наблюдается и многообразие и гибкость крестьянского опыта, его
тонкий учет тех или иных местных специфических условий. В Нечерноземье
важнейшим резервом крестьянского хозяйства были лесные, кратковременно
используемые росчисти.
Описанная ситуация сказывалась на всем укладе жизни великорусского
пахаря, охарактеризовать который в сжатом виде можно как
«мобилизационно-кризисный режим выживаемости общества с минимальным объемом
совокупного прибавочного продукта». Весь быт земледельца был пронизан
стремлением к крайней экономии ресурсов и времени, что отчетливо отражает
исследованный в книге характер жилища, одежды, пищи, психологии сельского
жителя и т.д.
Дефицит рабочего времени в цикле полевых работ вытеснил такой вид
земледелия, как огородничество и садоводство, в русские города. Статус
посадского человека, горожанина позволял здесь резко повысить интенсификацию
земледельческого производства, что очень рано способствовало развитию
торгового огородничества и садоводства, становлению хитроумных технологий
выращивания теплолюбивых культур в суровых условиях исторического центра
России.
Все эти вопросы освещены с привлечением богатого материала источников в
одиннадцати очерках первой части книги «Великорусский пахарь в XVIII
столетии». Они носят несколько образные названия и заголовки: 1. «Судьбы
паровой системы земледелия»; 2. «Как пахал, чем обрабатывал землю русский
крестьянин»; 3. «Что сеяли на полях России?»; 4. Жатва и хранение зерна. Лен
домашний и товарный. Конопля»; 5. «Что такое «сам-3» или «сам-7″? Какие
урожаи были в России»; 6. «Семь потов» великорусского крестьянина (Каким
трудом добывали хлеб)»; 7. «Особенности развития скотоводства»; 8. «Огороды
в городе» — парадоксы русского огородничества и садоводства»; 9. «Изба и
подворье два века назад»; 10. «Забытая одежда наших предков»; 11.
«Деревенская пища».
Вторая часть работы — «Феодальная Россия — социум особого типа» —
посвящена наиболее важным, на взгляд автора, сторонам
социально-экономического развития русского социума и особенностям его
государственности. Она состоит из следующих глав и разделов: Глава I.
«Мачеха-природа и судьбы земледелия (тупик или развитие)»; Глава II.
«Компенсационные механизмы выживания. Крепостники и община. О происхождении
крепостничества»; Глава III. «Некоторые особенности генезиса капитализма в
России. Крупное производство под опекой государства (Тульские заводы XVII
века). Неадекватные формы капитала»; Заключение «К характеристике российской
государственности».
В первой главе исследована основная тенденция в развитии земледелия
вплоть до 1861 года. Названные выше обстоятельства и прежде всего объективно
складывающиеся весьма ограниченные возможности интенсификации труда вели к
тому, что урожайность в целом по стране колебалась вокруг минимального
уровня «сам-3», несмотря на отчаянные усилия великорусского пахаря добиться
повышения этого уровня. Наиболее показательно, что чистый сбор на душу
сельского населения в 40-х годах XIX в. был равен в среднем 23,2 пуда, а в
50-х годах — 21,2 пуда. И даже в самом конце XIX в. душевой сбор в расчете
на все население страны, включая картофель, был равен лишь 21,5 пуда (при
тогдашней норме 24 пуда на человека).
Внешний и внутренний рынки зерна создавались лишь за счет «внутренних
резервов» крестьянского двора, то есть жесткого ограничения потребностей
людей. При этом в XVIII в. себестоимость продукции полеводства была примерно
вдвое выше ее рыночной цены при идеально высоком уровне урожайности. А при
реально низких урожаях себестоимость могла быть втрое и даже впятеро выше
рыночной цены. И не случайно, что в таких условиях прирост населения страны
в решающей своей части поглощался сферой земледельческого производства.
Будучи сугубо экстенсивным, оно распространялось на всё новые и новые
территории. Именно этот фактор лежал в основе многовекового движения
русского населения на юг и юго-восток Европейской России, где были более
плодородные земли, хотя и постоянно подвергавшиеся нашествию засухи.
Всё это, казалось бы, создавало условия для существования в этом
регионе Европы лишь сравнительно примитивного земледельческого общества.
Однако неумолимые, прежде всего геополитические, факторы, диктуя потребности
более или менее гармоничного развития социума, вызывали к жизни и порождали
своего рода компенсационные механизмы, и им в книге посвящен особый раздел.
Крайняя слабость индивидуального крестьянского хозяйства в условиях
Восточно-Европейской равнины была компенсирована громадной ролью общины на
протяжении почти всей тысячелетней истории русской государственности.
Крестьянское хозяйство как производительная ячейка так и не смогло порвать с
общиной, оказывавшей этому хозяйству важную производственную помощь в
критические моменты его жизнедеятельности. Ограниченный объем совокупного
прибавочного продукта в конечном счете создавал основу лишь для развития
общества со слабо выраженным процессом общественного труда. Однако задача
достижения гармоничного развития общества обусловила необходимость
оптимизации объема совокупного прибавочного продукта, то есть его
увеличения, как в интересах общества в целом, его государственных структур,
так и господствующего класса этого общества. Однако на пути этой
«оптимизации», то есть объективной необходимости усиления эксплуатации
крестьян, стояла та же крестьянская община — оплот локальной сплоченности и
средство крестьянского сопротивления этой эксплуатации.
Неизбежность существования общины, обусловленная ее
производственно-социальными функциями, в конечном счете вызвала к жизни
наиболее грубые и жестокие политические механизмы изъятия прибавочного
продукта в максимально возможном объеме. Отсюда исторически обусловлено и
появление крепостничества как наиболее реальной для этого региона Европы
формы функционирования феодальной собственности на землю. Режим
крепостничества сумел нейтрализовать общину как основу крестьянского
сопротивления. В книге подробно исследован на актовом материале XV-XVI вв.
весьма не простой путь становления режима крепостного права как явления,
порожденного не только ситуативными моментами (хозяйственное разорение,
борьба за рабочие руки и т.п.), но и фундаментальными, непреходящими для
феодального социума факторами (такими как природно-климатические условия,
минимальный объем совокупного прибавочного продукта, неизбежность
существования общины). В свою очередь, режим крепостничества в России стал
возможным лишь при развитии наиболее деспотичных форм государственной
власти — российского самодержавия, имеющего глубокие исторические корни. В
итоге такого рода «оптимизации» объема совокупного прибавочного продукта
режим крепостничества, в свою очередь, породил и компенсационные
(патерналистского типа) механизмы выживания, которые тесно переплетались с
общинными механизмами выживания.
Характерной особенностью российской государственности помимо жестокого
политического режима власти является необычайно сильное развитие ее
хозяйственно-экономической функции. Потребность в деспотической власти
исторически лишь на ранних этапах была обусловлена политически (борьба с
монголо-татарским игом, внешняя опасность, задачи объединения русских
княжеств и т.п.). В дальнейшем этот режим существеннейшим образом был
обоснован экономически. Ведь помимо функций изъятия прибавочного продукта и
усиления эксплуатации земледельца, «государственная машина» была вынуждена
форсировать и процесс общественного разделения труда, и прежде всего процесс
отделения промышленности от земледелия, ибо традиционные черты
средневекового российского общества — это исключительно земледельческий
характер производства, отсутствие аграрного перенаселения, слабое развитие
ремесленного и промышленного производства, постоянная нехватка рабочих рук в
земледелии экстенсивного типа и их острое отсутствие в области
потенциального промышленного развития.
Отсюда необычайная активность Русского государства в области создания
так называемых «всеобщих условий производства». Это и строительство
пограничных крепостей-городов, грандиозных оборонительных сооружений в виде
засечных полос, строительство и организация крупных металлургических
производств (особенности которых выявлены в исследовании тульских и
каширских заводов XVII века), огромных каналов, сухопутных трактов,
возведения заводов, фабрик, верфей, портовых сооружений. Без принудительного
труда сотен тысяч государственных и помещичьих крестьян, без постоянных
своего рода «депортаций» в те или иные районы страны мастеров-металлургов,
оружейников, каменщиков, купцов и т.п., наконец, без особого обширного
государственного сектора экономики совершить это было бы просто невозможно.
Следует подчеркнуть, что в условиях России и, в частности, исторически
сложившейся ее огромной территории функционирование многих отраслей
экономики без важнейшей роли ее государственного сектора, элиминировавшего
безжалостные механизмы стоимостных отношений, было невозможно на всем
протяжении российской истории.
Реализация всех этих функций феноменальна сама по себе, ибо минимальный
объем совокупного прибавочного продукта объективно создавал крайне
неблагоприятные условия для формирования государственной надстройки над
компонентами базисного характера. Господствующий класс и так называемое
неподатное сословие даже в петровскую эпоху составляли не более 6-7% от
населения страны (к 1861 году этот процент был около 12%). Основная часть
этой группы являлась своего рода несущей конструкцией всей структуры
самоорганизации общества, которая неизбежно носила упрощенный характер. И не
случайно, что в силу этой упрощенности из функций самоорганизации общества в
начале XVIII в. и в более ранние эпохи резче всего, помимо
организационно-экономической, проявляли себя военная,
карательно-охранительная и религиозная функции. А государственные рычаги
управления уходили в толщу многочисленных структур общинного самоуправления
города и деревни. Управленческая функция общины еще более усиливала ее как
фактор господства общинных традиций в землепользовании, что в конечном счете
необычайно сильно тормозило развитие частнособственнических тенденций в
феодальном землевладении. Этот сложный и длительный процесс становления и
укрепления феодальной земельной собственности так и не довел (вплоть до 1861
года) земельное владение дворянина до уровня полноправной частной
собственности. Решающую роль в этом сыграли неистребимые традиции общинного
землепользования, как, впрочем, и вся история русского народа и
специфичность ведения земледельческого хозяйства.
Вместе с тем выдающаяся роль государства в промышленном развитии страны
способствовала гигантскому скачку в развитии производительных сил страны,
хотя заимствование «западных технологий» архаическим социумом дало вместе с
тем и чудовищный социальный эффект в лице огромной категории рабочих,
навсегда прикрепленных к фабрикам и заводам (так называемые «вечно
отданные»).
В то же время чисто эволюционное развитие процесса отделения
промышленности от земледелия в российских природно-климатических условиях
имело в течение столетий лишь слабые ростки так называемых неадекватных форм
капитала с присущим им относительно высоким уровнем оплаты труда,
сочетающимся с господством поденной и краткосрочной форм найма и ничтожной
возможностью капиталистического накопления (а, следовательно, и укрупнения
мелкого производства). В работе исследованы основные отрасли хозяйства, в
которых в период XVII — начала XVIII в. роль неадекватных форм капитала была
весьма существенна. В силу этих обстоятельств в России в целом уровень
промышленной прибыли на протяжении длительного исторического периода уступал
по своим размерам торговой прибыли, а удачливые
предприниматели-промышленники были, как правило, прежде всего купцами. Когда
же во второй половине XIX в. капитализм в России стал быстро (по сравнению с
прошлым) развиваться при активнейшем содействии государства, мелкое
производство так и не получило широких масштабов развития; в стране очень
рано и весьма стремительно стало развиваться в силу высокой стоимости всей
инфраструктуры народного хозяйства прежде всего крупное промышленное
производство (на начало XX в. составлявшее более 70% предприятий), почти
тотчас охваченное процессами монополизации. Думается, что
природно-географический фактор и, в первую очередь, необъятное пространство
России сыграли в этом деле далеко не последнюю роль.
Названные и рассмотренные в книге моменты, характеризующие особые черты
российской государственности, были исторически неизбежны и породили в
конечном счете своеобразие и самого российского общества, общества Великой
России, с ее великой культурой и великим сосуществованием ее народов.
В силу различия природно-географических условий на протяжении тысячи
лет одно и то же для Западной и Восточной Европы количество труда всегда
удовлетворяло не одно и то же количество «естественных потребностей
индивида». В Восточной Европе на протяжении тысячелетий совокупность этих,
самых необходимых потребностей индивида была существенно больше, чем на
Западе Европы, а условия для удовлетворения их гораздо сложнее и хуже. Стало
быть, объем совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе
был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже,
чем в основных западноевропейских социумах. Это объективная закономерность,
отменить которую человечество пока не в силах. Таким образом, книга
поднимает вопрос о новой по сути концепции социально-экономической истории
России.