Московская тема в творчестве Цветаевой М.И

Марина Цветаева родилась и выросла в Москве и всегда считала себя частью города. Для неё этот город - воплощение гармонии. В стихотворении «Домики старой Москвы» он предстаёт как символ прошедшего. Появляются слова, передающие очарование старых времён: «вековые ворота», «потолки расписные», но старые домики исчезают, «точно дворцы ледяные по мановеныо жезла» - без них город беднеет. Облик Москвы в ранней поэзии Цветаевой чист и светел. Но с изменением жизни меняется и город. Недолгое путешествие в Петроград зимой 1915/16 года позволило Цветаевой осознать себя именно как московского поэта, взглянуть на родной город другими глазами. Так появился знаменитый цикл «Стихи о Москве». В нём город показан как сердце родины:

- Москва! - Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси - бездомный.
Мы все к тебе придём.

Москва здесь предстает центром русской духовности. Это в первую очередь связано с православными образами: свечи, купола, Иверская, колокола. Сердце города - вера («Иверское сердце/ червонное горит»),

В «Стихах о Москве» главный цвет - красный в сочетании с золотым и синим. В народной традиции этот цвет неизменно означал красоту. Поэтому в описаниях Москвы Цветаева использует слова, обозначающие различные оттенки красного: «червонный», «багряный». В стихотворении «Над синевою подмосковных рощ...» (1916) Москва - город церквей, «сорока со-роков». Звон колоколов перекликается со звуками природы. Звук колокольного звона - голос города: «У меня в Москве - колокола звонят!» («Стихи к Блоку»), Этот голос утверждает первенство Москвы перед всеми другими городами: «Пока они гремят из синевы - / Неоспоримо первенство Москвы». Странники в стихотворении - воплощение святости, неразрывно связанной в творчестве Цветаевой с Москвой. Повторы в стихотворении передают ритм движения странников-праведников:

Бредут слепцы калужскою дорогой, -
Калужской - песенной - прекрасной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих Бога.
«Над синевою подмосковных рощ...», 1916

Странничество для Цветаевой имеет особое значение. Это путь служения Богу, самоотречения. И героине свой путь в будущем видится именно таким:

И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, -

Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь, и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по калужской.

Очень скоро поэтессе пришлось увидеть другую Москву - нищую, разорённую. Об этом она напишет в сборнике «Лебединый стан», в других произведениях того времени.

В цикле «Москве» (1917) она обращается к родному городу:

- Голубочки где твои? - Нет корму.
- Кто унёс его? - Да ворон чёрный.
- Где кресты твои святые? - Сбиты.
- Где сыны твои, Москва? - Убиты.
«Гришка-Вор тебя не ополячил...»

Особенность цветаевского изображения Москвы в постоянном подчёркивании своего права на город - «моя Москва», «мой град», «мой Кремль», «у меня в Москве». Создаётся ощущение, что речь идёт о родном доме. В цикле «Стихи к Блоку» она сопоставляет «её» Москву с «его» Петербургом, и Москва представляется только её городом:

У меня в Москве - купола горят!
У меня в Москве - колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, -
В них царицы спят и цари.

Цветаева часто сталкивает в своих стихотворениях две столицы, и противоречие между Москвой и Петербургом у неё выглядит как противоречие между русским, исконным, православным началом и европейским, новым, холодным, чужим. В конечном счёте это противостояние женского и мужского. Москва - город, «отвергнутый Петром», и она сравнивается с отвергнутой женщиной:

Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.
«Над городом, отвергнутым Петром...», 1916

В цикле «Стихи к Блоку» поэтесса утверждает, что два города не могут сойтись, их противоречия слишком глубоки:

И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.

Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю -
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари...

Но моя река - да с твоей рекой,
Но моя рука - да с твоей рукой Не сойдутся,
Радость моя, доколь Не догонит заря - зари.
«У меня в Москве - купола горят!..», 1916

Москва для неё - столица, святыня, воплощение России. А Россия, родина - то, без чего немыслима жизнь: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, - тот потеряет её лишь вместе с жизнью».

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси — бездомный.

Мы все к тебе придем.

М. Цветаева

М. Цветаева — поэт самобытный, смелый, яркий. Она — человек трагической судьбы, бесконечно любящий свою Родину, хотя родная страна принесла ей много горя.

Москва для М. Цветаевой — город особый. Она здесь родилась, провела детство, здесь же прошли и первые суро-вые и беспокойные годы после революции, которую Мари-на Ивановна принять не сумела и не захотела. Через всю жизнь пронесла Цветаева любовь и признательность к этому городу, который всегда был по-особому дорог ее поэтичес-кому сердцу. Московская тема в поэзии Цветаевой звучит не только в цикле «Стихи о Москве», но проходит сквозь все ее творчество образами церквей, Кремля, колокольного звона.

Облака — вокруг, Купола — вокруг. Надо всей Москвой — Сколько хватит рук! — Возношу тебя, бремя лучшее, Деревцо мое Невесомое!

Цветаева не зря называет Москву «огромным стран-ноприимным домом». Этот город для поэта — святой, здесь под золочеными куполами сконцентрировалась вся очис-тительная сила русского города, способного утешить, все-лить надежду, утолить душевную и физическую боль. Имен- но здесь ищущие могут обрести покой, а мятежные и бес-покойные, как сама Марина Ивановна, — неукротимую энергию.

Семь холмов — как семь колоколов! На семи колоколах — колокольни. Всех счетом: сорок сороков, — Колокольное семихолмие.

Поэт часто может предвидеть события и свою судьбу. Так случилось и с М. Цветаевой, с ее образом многоли-кой Москвы — города, бесконечно любимого ею, но от-вергнувшего своего поэта в тяжелое время, ставшего не только надеждой, но и глубокой болью. Цветаева призна-валась: «Да, я в 1916 году первая так сказала про Москву... И этим счастлива и горда, ибо это была Москва последнего часа и раза. На прощанье... Эти стихи бы-ли — пророческие».

В дивном граде сем, В мирном граде сем, Где и мертвой мне Будет радостно...

С образом родного города неразрывно связано у М. Цветаевой и чувство родины, и ощущение неразрывной, кровной и духовной связи между Москвой — матерью и ее детьми. А это для поэта особенно важно, потому что, не приняв революцию, Марина Ивановна была вынуждена в 1922 году покинуть Россию, эмигрировать. Однако все дол-гие годы эмиграции душа Цветаевой стремилась назад, на родину, которой были посвящены многие печальные или полные надежды строки, созданные за время пребывания на чужбине. В сердце Цветаевой не было гнева или обиды на отвергнувший ее город, страну, поскольку она понимала, что не место, а «людишки творят ее судьбу». И это помог-ло Марине Ивановне не покориться судьбе, сохранить в душе тепло, признательность и любовь к Родине, которые она завещала и своим детям: Материал с сайта

Будет твой черед: Тоже — дочери Передашь Москву С нежной горечью.

Люди творят историю: строят и разрушают, признают и отвергают, верят и разочаровываются. Но Москва, «княгинюшка», «красавица», «разумница», стоит выше повсед-невных человеческих деяний, поскольку навсегда останет-ся святой «единственной столицей», «градом Духа». И тес-ная духовная связь с этим городом всегда будет поддер-живать ее «сынов и дочерей», помогать им выстоять, не сломиться, сохранить чувство собственного достоинства.

Над городом, отвергнутым Петром, Перекатился колокольный гром. Гремучий опрокинулся прибой Над женщиной, отвергнутой тобой. Царю Петру и вам, о царь, хвала! Но выше вас, цари, колокола. Пока они гремят из синевы — Неоспоримо первенство Москвы. И целых сорок сороков церквей Смеются над гордынею царей!

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• анализ москва какой огромный
• тема москвы в творчестве цветаевой
• цветаева семь холмов как семь колоколов анализ
• темы москвы цветаевой
• сочинение на тему тема родины в творчестве цветаевой

Известно, что слово время в русском языке появилось намного раньше, чем пространство. Это относительно новое для русского языка слово имеет вполне закономерно меньше типов значений, о которых мы уже вскользь говорили во Введении данной работы. Вопреки распространенному мнению о том, что основным средством выражения локальных отношений в языке является синтаксическая конструкция (В.Г. Гак), попытаемся доказать, что для цветаевских текстов основными номинаторами пространственных отношений выступают отдельные высокочастотные слова, на когнитивном уровне которые можно классифицировать как концепты-центры полевого рисунка пространственного мира поэта. Вопрос о процессе категоризации пространства в поэтических текстах Марины Цветаевой мы постараемся решить в основном на лексическом уровне, как это проводилось и при изложении особенностей использования автором темпоральных лексем. Описание и реконструкция пространственного фрагмента цветаевской картины мира должны вестись через призму лексики с пространственным значением, которая в стихотворениях поэта является маркером пространственного образа, горизонтально и вертикально ориентированного пространства, денотативно соотнесенного с определенным фрагментом реального мира, который в результате категоризации творческим сознанием приобретает определенные, устойчивые в рамках идиостиля поэта перцептивные, эмотивные характеристики. При этом постараемся сознательно уходить от сверхширокого использования слова «пространство» в поэтическом тексте; о том, что в современных работах намечается тенденция злоупотребления этим словом (пространство души, пространство любви, творческое пространство стали любимыми выражениями многих исследователей текста), мы уже упомянули раньше. Нас интересует прежде всего именно поведение пространственных локализаторов, слов со значением местонахождения, повторяемость основных пространственных ориентиров и т.д.

Широта пространственного мира (в географическом понимании) Марины Цветаевой (Москва, Крым, Франция, Германия, Чехия и т.д.) органично вошла и в текстовое ее пространство: так в стихотворениях поэта пульсирует здесь и там как вечные оппозиции с одной стороны, где – нигде – негде как философия триединства – с другой. Поэт, вечно ищущий, в том числе и свое место в этом мире, всегда ощущал, что он не здесь и не в свое время.

Пространство и место как концепт и лексемы

Пространственная картина Марины Цветаевой, на наш взгляд, возможно, для автора менее значима, но более разнообразна. Как известно, само слово пространство, несмотря на его сверхвысокую употребляемость в научном стиле, в поэзии встречается крайне редко (уж слишком неестественно звучит это многосложное слово с соседствующими согласными). У Марины Цветаевой лексема появляется не раз в стихах разных периодов:

Пространство, пространство,

Ты нынче – глухая стена!

Пространством как нотой

В тебя удаляясь.

Пространств, треклятым простыням…; проволокою пространств и другие примеры обнаруживаем мы в ее произведениях, причем «пространство», как и перо самого поэта, постоянно меняется, переиначивается, перетрансформируется. Это и субститут воздуха, атмосферы:

Полное и точное

Чувство головы

С крыльями. Двух способов

Нет – один и прям.

Так, пространством всосанный

Шпиль роняет храм –

Поэма воздуха, 1927

Неодолимый – прострись, пространство!

Крови толчок

Ахилл на валу

Или же это путь и преграды впереди:

В этих строках глагол-окказионализм прострись использован не только для идеальной рифмовки с пространством, но и, вероятнее всего, для акцентуации и интенсификации семы «значительное, но неприемлемое».

В стихотворении-обращении к умершему Блоку «Брожу – не дом же плотничать.»:

С молоком кормилицы рязанской

Он всосал наследственные блага:

Триединство Господа и флага,

Русский гимн – и русские пространства.

Здесь выделенное слово означает ширь, просторы, является синонимом словосочетанию «русские широты».

Стихотворение «Наука Фомы» (1923), написанное в загадочном стиле как нравоучение-наука, являет собой образец соединения в одну лексему пространство с семой ‘неизвестность’ обобщающего указания и отрицания (не здесь – нигде – в пространство):

Круги на воде.

Ушам и очам –

Не здесь – так нигде .

В пространство , как в чан

Слово-концепт пространство включено и в стихотворение «Страна» (1931):

С фонарем обшарьте

Весь подлунный свет !

Той страны на карте –

Нет, в пространстве – нет.

Боль за страну, которой нет теперь на всем свете, выражается двойным отрицанием, имеющим посередине это слово «пространство», т.е. здесь пространство имеет самое емкое из типов значений.

Лексема место как заместитель слова пространство встречается гораздо реже: например, в «Стихах к Чехии» (1938) 3-я часть начинается:

Есть на карте – место :

Выглянешь – кровь в лицо!

Бьется в муке крестной

Каждое словцо.

Жир, Иуду – чествуй!

Мы же – в ком сердце – есть:

Есть на карте место

Пусто: наша честь.

Идеальные рифмы и ритмика, музыкальность слогов: есть-честь, место-пусто-есть, придавая диссонанс в душе поэта, усиливают горечь, тоску по тому краю, где бьется каждое словцо. Это и Чехия, и далекая родина поэта и сына, и – самое главное – внутренний мир самого поэта, где иногда бывает так «пусто».

В «Поэме горы»

Да не будет вам места злачного,

Телеса, на моей крови!

– Да не будет вам счастья дольнего,

Муравьи, на моей горе!

Появление слов место и счастье в одном и том же валентном окружении, усиленном еще и применением фразеологической единицы «злачное место», есть возведение этих понятий в единый ранг: место и счастье вместе, счастье там, где мое место. Что впереди? – этот вопрос автор поставил еще в одном из самых ранних стихотворений «В пятнадцать лет» (1911). Впереди – это слово использовано, точнее, интерпретируется и в пространственном (пути-дороги, которые нас ждут), и временном значениях (в дальнейшем). Место свое поэт видит то очень высоко (у горных звезд) и далеко, пространственная отдаленность передается не только в смысловом плане, но и позиционном: предлог со удален от своего существительного место на целых две строки:

Даль, отдалившая мне близь,

Даль, говорящая: «Вернись

Со всех – до горных звезд -

Меня снимающая мест!

Родина, 1932

В стихотворении «Куст» (1934) слова место-пусто-куст перерастают в слова-концепты:

Что только кустом не пуста:

Окном моим всех захолустий!

Что, полная чаша куста,

Находишь на сем – месте пусте?

Архаичная форма склонения ныне не изменяющегося по падежам краткого прилагательного пустой – пусте – этот куплет не только есть хрестоматийный пример игры словом и звукорядов (сем – месте; кустом – пуста и т.д.), это прежде всего раздраженный крик автора, ищущего свое место в жизни, а значит и себя.

Наречные конструкции как основные экспликаторы локативных отношений

Пространственная картина мира поэта, как и временная, выстраивается, в первую очередь, широким использованием локативных лексем. Уже в ранних стихотворениях мы обнаруживаем слова со значением пространства, своеобразные локативы, для которых нехарактерно значение конкретного места, лексемы же с обобщающим, определяющим значением, вопросительные слова представлены в самых различных вариантах:

В слободах моих – междуцарствие,

Чернецы коварствуют.

Всяк родится в одежды царские,

Псари – царствуют.

Локативное значение в текстах Марины Цветаевой заложено во всех уровнях языковой организации. Самыми яркими представителями являются локативы-слова, выраженные определительными и указательными местоименными наречиями: там, тут, везде, всюду, здесь, итак, в отличие от многочисленных и частотных темпоральных именных лексем, пространство передается в основном наречиями.

«Плохое оправданье» (1910):

Только ночью душе посылаются знаки оттуда,

Откуда все ночное, как книгу, от всех береги!

Откуда такая нежность?

В стихотворении, которое начинается с вопросительного локатива, эта строка повторяется четыре раза, то есть автор все время ищет, откуда же все это: вдохновение, волнения, трепет сердца, возможно, все это идет от далеких пространств-миров, отголоски которых могут слышать лишь избранные. Наречие-вопрос откуда? и ответ оттуда в текстах поэта появляются в течение всего ее творчества. Ее вечный поиск истины – это поиск путей, но вся драма ее жизни в том, что Марина Цветаева не видит рядом с собой того мира, того пространства, где бы ей было уютно, хорошо, именно поэтому появляются в стихах всеобъемлющие местоименного происхождения (вопросительные и определительные) конструкции: где, откуда, куда и все пути, всех дорог, везде, повсюду.

Откуда-то из древних утр туманных -

Как нас любил, слепых и безымянных.

1920

Часто на этот вопрос поэт сам же отвечает: везде, повсюду. В стихотворении из цикла «Провода» прослеживается идея пантеистического слияния поэта с природой и со всем окружающим ее пространством:

Перестрадай же меня! Я всюду:

Зори и руды я, хлеб и вздох.

Есмь я и буду я, и добуду

Губы – как душу добудет Бог.

Примечательно, что эти локативные лексемы как концептуально значимые слова выделены в стихотворении Максимилиана Волошина «Марине Цветаевой», написанном еще в 1910 году:

Ваша книга странно взволновала –

В ней сокрытое обнажено,

В ней страна, где всех путей начало ,

Но куда возврата не дано.

Помню все: рассвет, сиявший строго,

Жажду сразу всех земных дорог ,

Всех путей … И было все … так много!

Как давно я перешел порог!…

Ваша книга – это весть «оттуда »,

Утренняя благостная весть.

Я так давно уж не приемлю чуда,

Но так сладко слышать: «Чудо – есть!».

Из книги «Марина Цветаева в воспоминаниях современников». М., 2002

М. Волошин сумел уловить основные векторы в творческих поисках Марины Цветаевой уже по ее первый книге стихов «Вечерний альбом»: это книга «оттуда», по мнению критика, где всех путей начало, но куда вернуться уже нельзя. Трактовать эту фразу можно двояко: непосредственное и простое объяснение – это строки из детства: нам же ближе интерпретация этого «всех путей начало» как того, великого мира, куда путь открыт не всем, мира высокой поэзии и неземного духа!

Стихотворение, перенасыщенное локативными словами, «В Париже», 1909:

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде все пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана,

Как там , в покинутой Москве .

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский,

Там нежный профиль на стене.

В большом и радостном Париже

И боль, как прежде, глубока.

Поэт здесь, в Париже, одинок, все время оглядывается туда, домой, но тени ближе, а смех все дальше; так строки, содержащие простое описание вечернего Парижа, полны стремлением туда, в свой дом, а не просто домой, где не есть Родина, а лишь портрет родного тебе человека.

Где сонмы ангелов летают стройно,

Где арфы, лилии и детский хор,

Где все покой, я буду беспокойно

Ловить твой взор…

Воспоминанье слишком давит плечи,

Настанет миг – я слез не утаю…

Ни здесь, ни там – нигде не надо встречи,

И не для встреч проснемся мы в раю!

Эти строки написаны юной девушкой, для которой уже Ни здес ь, ни там – нигде не надо встречи, то есть появление отрицания этого и даже того мира. Причем, определить, что же ближе поэту: здесь или там – очень непросто и самому автору.

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится…

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце…

Ты, в погудке дождей и бед –

То ж, что Гомер в гекзаметре.

Дай мне руку – на весь тот свет !

Здесь – мои обе заняты.

1923

«Спят трещотки и псы соседовы» (1915):

Здесь у каждого мысль двоякая,

Здесь , ездок, торопи коня,

Мы пройдем , кошельком не звякая

И браслетами не звеня…

Здесь, у маленькой богородицы,

Здесь , на каменное крыльцо.

Часто здесь и там, этот и тот свет – противостояние, асимметрия, в конечном счете, выразители душевного диссонанса, вызванного иногда бессмысленными и безрезультатными поисками того мира. Эти локативные наречия в текстовом пространстве Цветаевой иногда усиливают то или иное, заложенное в словах рядом значение, то символизируют мир этот, реальный, и нереальный, потусторонний тот мир. Здесь и там как страшное откровение, как приговор прозвучат намного позже в ее письме Анне Тесковой в 1932 году: «Все меня выталкивают в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна» [Анри Труайя, 2004: 323].

«Домики старой Москвы» (1911):

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Из переулков скромных

Все исчезаете вы,

Точно дворцы ледяные

По мановенью жезла.

Где потолки расписные,

До потолка зеркала?

Где клавесина аккорды,

Темные шторы в цветах,

Великолепные морды

На вековых воротах.

Местоименное наречие где как вопрос и как союзное слово, средство связи в сложноподчиненном предложении настолько часто встречается в текстах, написанных в разные периоды, что это создает ощущение сплошного вопроса: где же мой мир, где мое место. Иногда это где предстает как неопределенность, призрачность:

Голову сжав,

Слушать, как тяжкий шаг

Где-то легчает,

Как ветер качает

Сонный, бессонный

Где-то бегут ключи,

Ко сну – клонит.

Где-то в ночи

Человек тонет.

Из цикла «Бессонница», 1916

И здесь ночь (время) и неизвестное место (пространство): Где-то в ночи в неразрывном единстве, которое поглощает человека-субъекта.

«Идешь, на меня похожий.» (1913) является примером, где пространственные значения завуалированы глаголами движения:

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Не думай, что здесь – могила,.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли.

Сильная позиция схожих по артикуляционным признакам звукорядов вниз – здесь – из-под земли – подчеркивает смысловую нагрузку этих локативов, имеющих объединяющую их сему ‘внизу’. Движение (жизнь) и голос из-под земли – такое двойственное и сложное было мировосприятие 20-летнего поэта.

Я иду домой возможно тише.

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать – куда вам путь

И где пристанище…

Вечерние поля в росе,

Над ними – вороны…

– Благославляю вас на все

Четыре стороны!

…В этот мир я родилась –

Быть счастливою,

Нежной до потери сил.

Подруга, 1913

В стихах, посвященных «Але», наречие где, выполняя роль союзного слова, одновременно подчеркивает драматизм одиночества поэта, ищущего свое место в жизни, парадоксальность этой ситуации усиливается также рядами слов, вступающих в отношения контекстуальной антонимии: песни – заботы; хорошо – сироты, поем – кормимся. Ответ на вопрос где зачастую структурируется за счет новых символов и образов.

Не знаю, – где ты и где я .

Те же песни и те же заботы.

Такие с тобою друзья!

Такие с тобой сироты!

И так хорошо нам вдвоем –

Бездомным, бессонным и сирым…

Две птицы : чуть встали – поем,

Две странницы: кормимся миром .

1918

Так, уже в ранних стихотворениях поэта появляется стремление расширить свой мир (пространство) за счет ощущения полетности, движения ввысь. В цикле стихов «Разлука» (1921):

Я знаю, я знаю,

Кто чаше – хозяин!

На легкую ногу – вперед – башней

В орлиную ввысь!

И крылом – чашу

От грозных и розовых уст –

Это стремление ввысь сопровождает ее всю жизнь, исследователи-биографы не раз подчеркивали, что Марина Цветаева рассказывала, как по ночам, во снах, она летала куда-то высоко.

Ввысь – мой тайновидческий путь.

Из недр земли – и до неба: отсюда

Моя двуединая суть…

В час последнего беспамятства

Не очнись.

Луна – лунатику, 1923

Образ птицы, летящей и поющей, включен и в целый ряд других стихотворений автора:

Бог меня одну поставил

Посреди большого света. –

Ты не женщина, а птица,

Посему – летай и пой.

1918

В «Новогодней» (1922) образ птицы осложнен символами орла и «залетного лебедя»:

Гуляй пока хочется

В гостях у орла!

Мы – вольные летчики,

Наш знак – два крыла!

Так, полетность как состояние души, полет как движение в огромном пространстве предстают перед нами как реализаторы-номинаторы не только пространственных отношений, в первую очередь – это символ вознесения. Архетип полета – это и понятие святости, переход через границы и абсолютная свобода. Стремление отрешиться от реального мира и устремиться ввысь – это стремление расширить пространство-мир. Такая интерпретация, на первый взгляд, входит в противоречие с другим мотивом в творчестве Марины Цветаевой (это мотив круга, закона). Специфическое представление, например, пространственных значений обнаруживаем и в другом стихотворении (1917):

И на грудь, где наши рокоты и стоны,

Опускается железное крыло.

Только в обруче огромного закона

Мне просторно – мне спокойно – мне светло.

В этом куплете эксплицировано своеобразное локативное представление автора. Несовместимые по значению понятия обруч (замкнутый круг) и синонимичный ряд слов категории состояния, предикативов, номинирующих покой, уют, позволяют сконструировать следующее понимание поэтом пространства: состояния благодати при «железной перчатке» (законе), который окружает человека со всех сторон.

Стихотворение «Жизни с краю», написанное уже в зрелом возрасте (1935), характерно асимметрией языковых средств, выражающих локативные типы значений: предложные конструкции имен, наречия, глаголы активного и направленного движения – все вместе создают миникартину пространства в движении, где асимметрично все: в первую очередь позиция Я-субъек-та и всего остального.

Жизни с краю ,

Середкою брезгуя,

Провожаю –

Дорогу

железную.

Века с краю

В запретные зоны

Провожаю

Кверх

лбом – авионы.

Почему же,

О люди в полете!

Я – «отстала»,

А вы – отстаете,

Остаетесь.

Крылом – с ног сбивая,

Вы несетесь ,

А опережаю –

Осознавая, насколько окружающий мир, люди, даже те, кто «в полете», отстает от нее, в боли и горечи от одиночества в этом огромном мире, стремясь эту отдаленность передать и в языковом окружении, поэт использует здесь и паронимию, и антонимию, лексические повторы, контекстуальный антитезис (вы несетесь – а опережаю я).

Имена как номинаторы локативных типов значений

Из имен, самыми насыщенными локативными типами значений следует назвать слова: земля, Москва, верста, дом, город, путь. Концептуальными представлены отвлеченные имена, имеющие в своем составе суффиксы -ость, – от. Например, в стихотворении, написанном еще молодым поэтом, но уже знающим всю правду и все! «Я знаю правду!» (1913):

Уж ветер стелется, уже земля в росе.

Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,

И под землею скоро уснем мы все,

Кто на земле не давали уснуть друг другу.

Я вижу, я чувствую – чую Вас всюду !

– Что ленты от Ваших женихов!

– Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков.

Таких обещаний я знаю бесцельность,

Я знаю тщету.

– Письмо в бесконечность

– Письмо в беспредельность .

– Письмо в пустоту .

Пространство как ‘бесконечность’, ‘беспредельность’, ‘пустота’ представлено таким образом не только непосредственно самими словами, с указанной семной составляющей, но и продолжительными рядами однотипных слогов, требующих одной продолжительной и затяжной интонации.

Пустота! Полет!

Облака плывут, и горящий город

Подо мной плывет.

1916

В том же году написанный куплет:

Не отстать тебе. Я – острожник.

Ты – конвойный. Судьба одна.

И одна в пустоте порожней

Подорожная нам дана.

Таким образом, одним из проявлений пространства для поэта выступает образ пустоты, соседствующие с этими отвлеченными именами (адъективного и глагольного происхождения) активного действия-движения глаголы создают протяжное звучание, усиленное диссонансом, создаваемым их значением.

В то же время образ пространства-пустоты интенсифицируется вездесущностью поэта: везде, всюду – это лексемы, употребляемые автором в течение всего его творчества. Везде и всюду носящая, несущая в себе Родину, М. Цветаева писала:

Даль, прирожденная, как боль,

Настолько родина и столь -

Рок, что повсюду, через всю

Даль – всю ее с собой несу!

Здесь не только проявление географического расстояния, дали. Прежде всего, дали во внутреннем мире поэта, ведь и «с калужского холма Мне открывалася она – Даль, – тридевятая земля!». Исследователи отмечают в этом стихотворении, так и названном «Родина» (1932), лишь выражение обостренного чувства любви поэта к своей Родине. Нам этот пример представляется знаковым в философско-онтологическом аспекте: понятия чужбина, Родина, даль, боль присущи поэту изначально, где и с кем бы женщина-поэт ни была.

Пространство (внутреннее и географическое) преломляется в произведениях автора в самых неожиданных пересечениях, так, синонимами становятся: даль, родина, боль, версты и т.д.

Никто ничего не отнял –

Мне сладостно, что мы врозь!

Целую вас через сотни

Разъединяющих верст…

Нежней и бесповоротней

Никто не глядел вам вслед…

Целую вас – через сотни

Разъединяющих лет.

Никто ничего не отнял., 1916

Данный пример – это своеобразный синтез временного и пространственного, где верста и годы представлены как синонимы. Следует отметить особо: одно из ключевых слов в понимании особенностей пространственных восприятий языковой личностью автора – это верста.

«Версты» – именно так названы два поэтических сборника Марины Цветаевой (стихи 1916 и стихи 1917-1920 гг.). Известно также, что с 1926 года в Париже издавался журнал «Версты», в котором печаталась сама Цветаева и активное участие принимал ее муж С. Эфрон. Возможно, название журнала было предложено именно Мариной Цветаевой, в текстах которой это слово появляется с регулярной частотностью. Художественные особенности языка поэта в использовании этого слова превосходно изложены в работе Л.В. Зубовой (1989). Поэтому подробно останавливаться на этом слове мы не сочли необходимым. Ограничимся лишь несколькими примерами, не приведенными в работе ученого. Стихотворение, посвященное Б. Пастернаку (1925):

Рас – стояние: версты, мили…

Нас рас – ставили, нас рас – садили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум концам земли.

Рас – стояние: версты, дали…

Нас расклеили, распаяли,

И две руки развели, распяв,

И не знали, что это сплав

Вдохновенный и сухожилий…

Не рассорили – рассорили,

Расслоили…

Стена да ров.

Расселили нас, как орлов-

Заговорщиков: версты, дали …

Не расстроили – растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

Который уж – ну который – март?!

Разбили нас – как колоду карт!

Версты как расстояние между людьми, причем расстояние чисто географическое и психологическое совмещенное, в этом стихотворении становятся метафорическим пространством. Непреодолимость этого пространства передается нарочито разделенным на части существительным рас – стояние (стоят в отдалении).

Подчеркнем: верста в стихотворениях есть и путь, бесконечность, предел, пространство разделяющее, причем разделяющее даже культуру, интенсификатор расстояния, интенсификатор скорости, перекресток, пересечение, актуализатор непреодолимости и т.д. Одним словом, в художественной системе Цветаевой верста бесконечна. В этом есть, несомненно, и своеобразное проявление цветаевского максимализма.

Существительные город, Москва, простор как концепты в стихах поэта анализировались разными авторами. Исследователи точно подмечают, что эти слова реализуют образ открытого пространства, а лексемы дом, комната – пространства замкнутого (смотри работы: И. Кудровой, 2003; В. Масловой, 2004).

«Стихи о Москве»:

Облака – вокруг,

Купола – вокруг.

Надо всей Москвой – Сколько хватит рук!

Над городом , отвергнутым Петром…

Над синевою подмосковных рощ…

Перекрещусь – и тихо тронусь в путь

По старой по дороге по Калужской.

И льется аллилуя

На смутные поля.

– Я в грудь тебя целую,

Московская земля!

В стихотворении «Бессонница» повторяется этот «поцелуй в грудь Москвы»:

Бессонница меня толкнула в путь.

– О как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! –

Сегодня ночью я целую в грудь –

Всю круглую воюющую землю!

…А зоркий сторож из дома в дом

Проходит с розовым фонарем…

– Не спи! Крепись! Говорю добром!

А то – вечный сон! А то – вечный дом !

…Нет и нет уму

Моему – покоя,

И в моем дому

Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом ,

За окно с огнем!

В цикле «Поэты» (1923) она спрашивает себя не без горькой иронии:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе !

С этой безмерностью

В мире мер?!

Да, но не всем в каморке…

Смерть с левой , с правой стороны –

Ты. Правый бок как мертвый.

Здесь? Словно заговор –

Взгляд. Низших рас –

Взгляд. – Можно на гору ?

В по – следний раз!

С другой стороны, восприятие пространства, всего мира, у Поэта несравненно шире, чем у простых людей: она ведь узнала новые страны, новые миры. «Мы потеряли жизнь внешнюю, но у нас открылось внутреннее зрение, и мы увидели невидимую Россию, Землю Обетованную. Нужно, чтобы тебя лишили твоей земли, только тогда ты увидишь ее неземной любовью», – писал Мережковский в том же 1926 году [Анри Труайя, 2004: 263].

В указанном нами уже выше стихотворении «Родина» (1932):

Даль – тридевятая земля!

Даль, прирожденная, как боль,

Настолько родина и столь

Рок, что повсюду, через всю

Даль – всю ее с собой несу!

Даль, чужбина, боль, рок, тридевятая земля – все эти слова представляют синонимический ряд, доминантой которого является слово «родина». Иногда в этот ряд врывается семантически всеобъемлющая лексема мир.

В стихотворении без названия из цикла «Двое» (1924) слово мир используется три раза в сильной позиции, после которого каждый раз идут определительные слова с всеобъемлющим значением: всяк, все, столь.

В мире, где всяк

Сгорблен и взмылен,

Знаю – один

Мне равносилен.

В мире, где столь

Многого хощем,

Знаю – один

Мне равномощен.

В мире, где все –

Плесень и плющ,

Знаю: один

Ты – равносущ

Шаг – час,

Вздох – век,

Взор – вниз .

Все – там .

В «Поэме воздуха» эти строки буквально передают прерывистое дыхание поэта, понимающего, что все – там.

Там все ему: и княжество, и рать, И хлеб, и мать, – писала Цветаева в 1921 году, в «Стихах к Блоку».

Так, локативы-наречия, по-разному трансформируя оппозиции там – здесь, вниз – вверх, нигде – всюду и т.д., становятся моделирующими категориями: выстраивают уникальную пространственную, «очеловеченную» модель.

Иногда значение места, движения и действия передается через самые статичные образы, например, таковым является слово стол в одноименном стихотворении (1933).

Мой письменный верный стол !

Спасибо за то, что шел

Со мною по всем путям .

Меня охранял – как шрам.

Мой письменный вьючный мул!

Спасибо, что ног не гнул

Под ношей, поклажу грез –

Спасибо – что нес и нес …

К себе пригвоздив чуть свет –

Спасибо за то, что – вслед

Срывался! На всех путях

Меня настигал, как шах

– Беглянку.

– Назад, на стул!

Так, свой путь по всем путям автор передает через образ-символ стола, который, как и сам поэт, весь в движении и в поисках. Совмещение так называемого открытого пространства (все пути) в закрытом пространстве (стол) способно передать ощущение поэта считать своими даже чужие места, лишь бы там был письменный стол. Так, подчеркивается первичность начала творческого над пространственным началом.

Так, лексемы дом, стол как имена, номинирующие реальные статичные объекты и не имеющие непосредственного отношения к пространственным типам значений, в лирике Марины Цветаевой выражают самые неожиданные оттенки локативности. Дом у Марины Цветаевой, прежде всего, – это свое, защищенное земное пространство-территория, в то же время территория духовная уже в самом начале ее творческого пути. Концепт дом был проанализирован во многих работах, посвященных творчеству М. Цветаевой (Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров, В.А. Маслова и др.), поэтому и здесь мы сочли целесообразным включить только тот материал, который в той или иной степени оставался вне поля внимания ученых-лингвистов. Дом в стихотворениях и поэмах Марины Цветаевой – это и дом родительский (в Трехпрудном и «Борисоглебский дом»), это и Москва, и вся Россия, и весь мир: расширение и сужение этого понятия зависит от многих факторов в ее жизни. Старый родной дом (1919):

Два дерева ходят друг к другу.

Два дерева. Напротив дом мой.

Деревья старые. Дом старый.

Или же: «так мало домашний дом» (1935):

Бой за су-ще-ство-ванье.

Так и ночью и днем

Всех рубах рукавами

С смертью борется дом.

Причем, это необязательно возраст, то есть нельзя сказать, что в раннем творчестве автора дом – это отцовский дом, со временем понимание расширяется и углубляется. Уже юный автор «у себя дома» (1918) ощущал собственную сущность, совсем молодой Марина Цветаева ассоциировала смерть с дверью из дома.

Не крадущимся и перешибленным зверем, –

Нет, каменной глыбою

Выйду из двери –

Из жизни . – О чем же

Слезам течь,

Раз – камень с твоих

Разлука, 1921

В «Поэме конца» образ дома предстает как нечто отвлеченное и необъяснимое:

Мысленно: милый, милый.

– Час? Седьмой.

В кинематограф, или?…

Братство таборное, –

Вот куда вело!

Громом на голову,

Саблей наголо,

Всеми ужасами

Слов, которых ждем,

Домом рушащимся, –

Слово: дом .

Заблудшего баловня

Вопль: домой !

Дитя годовалое:

«Дай» и «мой»!

Мой брат по беспутству,

Мой зноб и зной,

Так из дому рвутся ,

Как ты – домой !

Конем, рванущимся коновязь–

Ввысь! – и веревка в прах.

– Но никого дома ведь!

– Есть в десяти шагах:

Дом на горе . – Не выше ли?

– Дом на верху горы.

Окно под самой крышею.

– «Не от одной зари.

Горящее?» Так сызнова

Жизнь? – Простота поэм!

Дом, это значит: из дому

Дом (эта лексема в цветаевских текстах полисемична и полифункциональна) выступает в том числе и как средство активизации признака дальности и его гиперболизации. Как и другие концептуальные лексемы, дом у поэта амбивалентен, это своеобразные вариации везде и нигде.

В передаче пространственных значений в цветаевских текстах огромную роль играют предлоги, релятивные слова, обладающие в русском языке многочисленными типами значений: за Родину, за брата (цель), за ночь (время). В поэзии Марины Цветаевой предлоги-релятивы, прежде всего, уточняют и конкретизируют, интенсифицируют и актуализируют локативные значения. Этому способствует многое: чрезмерно высокая их активность, нетрадиционное разбиение предлогов от имени, изолирование их от последующего слова в конце строки и т.д. Так предлог перетягивает на себя, а иногда даже и вбирает в себя значение всего сочетания с локативным значением, например, в следующих строках главное слово за, ведь здесь – нельзя!

Здесь – нельзя.

Увези меня за

Горизонт!

В «Ханском полоне»:

Ни тагана

Нет, ни огня.

На меня, на!

– Где же, сирота,

Кладь-твоя-дом?

– Скарб – под ребром ,

Дом – под седлом …

В поэме «Лестницы» предлог до совмещает значение не только пространственное, но и названия ноты: так возникает ассоциация поющих пространств:

Гамма приступов

От подвала – до

Крыши – грохают!

Гамма запахов

От подвала – до

Крыши – стряпают.

В «Поэме конца» (1924):

За городом! Понимаешь! За!

Вне! Перешед вал.

Жизнь – это место, где жить нельзя:

Ев – рейский квартал…

На прокаженные острова!

В ад – всюду! – но не в

Жизнь, – только выкрестов терпит, лишь

Овец – палачу!

Уникально «поведение» предлогов и в другом стихотворении автора (1926):

Кто мы? Да по всем вокзалам!

Кто мы? Да по всем заводам!

По всем гнойникам гаремным -

Мы, вставшие за деревню,

За – дерево…

Всеми пытками не исторгли!

И да будет известно – там:

Доктора узнают нас в морге

По не в меру большим сердцам.

В данном стихотворении, которое пронизано болью за утрату былого величия Родины и самих себя в том числе,выделены два слова: мы и там. Так, соотнесение субъекта «мы» с местом загадочным, неизвестным «там» в этом тексте нарочито подчеркивается автором в целях актуализации мысли автора о тяжелой доле, которая выпала России. России, которая уже в течение веков ищет свой путь, свое место, свой простор. Один из лучших представителей России – Марина Цветаева – искала этот путь прежде всего в России, но часто (и окончательно) оказывалась «там».

Пересечение пространственных и временных планов

«Стихи к сыну», написанные за семь лет до возвращения М. Цветаевой в Россию, предстают в аспекте рассматриваемой нами темы как знаковые:

Ни к городу и ни к селу –

Езжай, мой сын, в свою страну , –

В край – всем краям наоборот! –

Куда назад идти – вперед

Идти, особенно – тебе…

Нас родина не позовет!

Езжай, мой сын, домой – вперед –

В свой край, в свой век, в свой час, – от нас

В Россию – вас; в Россию – масс,

В наш-час – страну ! В сейчас – страну !

В на-Марс – страну ! В без-нас – страну !

Это одно из самых цитируемых и загадочных стихотворений, где ощущение крайнего напряжения матери передается и своеобразным расположением пространственных лексем: то в начале, то в середине строки, то в конце и, наконец, четырежды повторяющаяся форма винительного падежа в страну (не разделенное, не расчлененное, как местоимения и имя). В страну – вот место, точка, которая есть высшая ценность. Динамичные глаголы движения (езжай, иди), императивное наречие (вперед) усиливают ощущение пространства, передавая одновременно взволнованную прерывистость речи. Этот пример интересен и совмещением императивной и локативной функции наречия вперед.

Строка же В свой край, в свой век, в свой час создает синергетику времени и пространства, где два разнопорядковых понятия слились воедино.

Стремление к контаминации временных и пространственных сем характерно и для более ранних произведений автора. Например, «Рано еще – не быть!» (1923):

Рано еще – не быть!

Рано еще – не жечь!

Нежность! Жестокий бич

Потусторонних встреч…

Рано еще для льдов

Потусторонних стран!

Значение времени (рано) переносится на плоскость потустороннего пространства, так проецируется место на временном отрезке. Именно так проецируется своеобразное пересечение истинных и неистинных путей в реальности. В стихотворении «Брат» (1923) такое пересечение усложняется еще и экскурсом в историю:

Брат! Оглянись в века:

Не было крепче той Спайки.

Назад – река…

Снова прошепчется

Где-то, вдоль звезд и шпал,

– Настежь, без третьего! -

Что по ночам шептал

Цезарь – Лукреции.

Лексемы с пространственной и темпоральной семантикой, представляющие императивный глагол, существительное с предлогом, локативными наречиями и адвербиализованной конструкцией по ночам сменяются резким «прыжком во времени». Упоминание имени римского императора в сегодняшнем обращении поэта к конкретному субъекту незаметно и плавно стирает временные рамки: тем самым создается особый временно-пространственный континуум. Своеобразное преобразование, переосмысление слов различных частей речи, разных стилистических пластов (например, цветаевское Благословляю Вас на все четыре стороны), подчиненное философской концепции автора, превращает их в самые разнообразные локативы-лексемы.

Издали, издавна поведу:

Горькие женщины в вашем ряду -

Так и слава вам будем в будущем!

Преобразования словарной полисемии в синкретическое единое приводят к пересечению темпоральных и временных смыслов. Так, появляются эти слова в стихотворении 1926 года, написанном в отчаянии от безысходности в дни ее прибывания в Париже. Здесь, как и в другом примере, место и время, точнее их отсутствие, в первую очередь, в поэте самом:

Юность – любить,

Старость – погреться:

Некогда – быть,

Некуда деться…

– Не времени!

Дни сочтены! -

Для тишины -

Четыре стены.

Некогда и некуда всю жизнь сопровождали поэта в ее вечных исканиях.

Или же примечателен куплет, в котором семантика пространства расширяется еще больше: это и цель, и дом, и земля, и путь, сосредоточенные в одном (или в любимом, или в самом творчестве, поиске истины):

Ты и путь и цель,

Ты и след и дом.

Никаких земель

Не открыть вдвоем.

«Поэтика М. Цветаевой – это прежде всего поэтика предельности. Мировоззренческая предельность М. Цветаевой нашла адекватное выражение в языковой предельности, что способствовало активной реализации языковых потенций», – писала известный исследователь-лингвист Л.В. Зубова . Соглашаясь с этим мнением, все же подчеркнем: предельность есть только одна сторона семной структуры слов в ее текстах с пространственным значением. Другая – шире, для нее как раз характерны смысловая нагрузка безграничности, беспредельности, ощущение «везде» и «всюду», сопровождающееся в то же время рисунком замкнутого круга. Куплет, приведенный ниже, будет лишним той мысли подтверждением:

Научил не хранить кольца, -

С кем бы жизнь меня не венчала!

Начинать наугад с конца

И кончать еще до начала!

Начинать с конца и кончать с начала – совершенно бессмысленное, на первый взгляд, выражение таит в себе огромный поток информации. Это не только философская истина об основах жизнебытия (некоторые исследователи этот отрывок приводят лишь в качестве игры слов, успешного использования антонимов), но и проявление лингвистической эрудиции. Нам думается, что Марина Цветаева, человек огромной эрудиции, знающий несколько языков, не могла не знать, что начало и конец – это слова этимологически однокоренные (сравни: конец – ко нч ик, нач ать, нач инать). Так, в ряд слов с одновременно пространственно-временными континуумальными значениями вливается еще и другие пресуппозиции, связанные с происхождением слов. Если два противоположных сегодня по смыслу слова когда-то произошли от одного и того же корня, то почему нельзя предположить, что и время, и пространство, их начало и конец – это некое единое целое. Вот оно пространство великое: в действительности-реальности, в нашем понимании и миросозерцании.

Выводы по разделу 3.1

Обобщая вышеизложенные результаты наблюдений над поэтическими текстами М.И. Цветаевой, в качестве основных положений можно привести следующие:

1. Пространственная картина стихотворений Марины Цветаевой парадоксальна: морально-этическая картина пространственных характеристик не совпадает с общепринятыми аксиологическими представлениями. Это в свою очередь создает картину когнитивной рассогласованности, вызванной диссонантными когнитивными элементами, диспропорция которых и структурирует ту или иную стратегию поведения лирического героя. Образ пространства и ощущение пространства обостряется как в результате передвижения в реальном пространстве, то во внутренних, духовных «полетах» – передвижениях автора. Это то образ бесконечности, то полет в бесконечность, то замкнутый круг, то узкий «коридор».

2. Локативные лексемы выступают ассоциатами эмоциональных состояний, которые детонируют в тексте некую ситуацию, каузативно и интенционально соотносящую эмоционально-философский концепт «пространство» с тем или иным персонажем в том или ином контексте, часто это исторические личности и географические имена, контаминирующие синергию временно-пространственных смыслов.

3. Пространство в текстах представлено такими разнообразными элементами знания и эксплицировано многочисленными лексико-грамматическими средствами, что выделить какой-либо ярус (например, со временем – это, безусловно, уровень лексический) наиболее маркированным отдельно не представляется возможным.

4. Безмерность, необузданность, мощь поэтического языка Марины Цветаевой проявились и в выражении пространственных типов значений. Мир, пространство поэта – то необъятное и широкое, то узкое и замкнутое, то безмерное, безграничное, то категориально предельное. Такая феноменальная пространственная картина в поэтике автора обусловлена как языковой ее стихией, так и непосредственно с ее широкими реальными пространственными ощущениями: Марина Цветаева всю свою короткую жизнь в пути, она в совершенно разных городах и странах, которые позволили ей оценить и ощутить расстояние как некое «шестое чувство».

5. Марина Цветаева-автор, включая в передачу своих пространственных представлений различные стилистические приемы, способна вызвать у читателя эмоциональную реакцию или провоцировать его на уход от такой реакции, что позволяет говорить о том, что автор способен осуществлять контроль над интерпретацией своего сообщения-текста, моделируя его (уменьшая и увеличивая) мини-или макропространство.

6. Пространство в текстах Марины Цветаевой является функциональной единицей, задействованной в системе смыслов всего художественного целого и обладающей, в свою очередь, собственной эмоционально-смысловой цельностью. Творческая личность (языковая личность – в том числе) не вмещается в пространственные ограничения (дом, Москва, Россия), ей постоянно нужен выход (дверь, коридор, окно).

7. Основным принципом в использовании локативных лексем и форм остается триединство (по ее же словам): взаимообусловленность звука, смысла и слова, стержневой составляющей этого триединства все же остается смысл: это достигается, например, использованием слов, непосредственными семными элементами которых значение места и пространства не представлено, в локативных типах и оттенках значений. Абсолютное бытие, понимаемое как бытие вне времени и пространства, в цветаевском текстовом поле проецируется функционированием слова вне времени и пространства.

Так, транспонируется пространство в текстах Марины Цветаевой в художественное ее пространство, при глубоком и детальном изучении которого горизонты только расширяются, и объять и понять это поэтическое пространство даже «людям в полете» вряд ли когда-нибудь удастся.