Ахматова мне от бабушки татарки. Анна Ахматова: Мне от бабушки-татарки…

Цитата сообщения Сказка о черном кольце: А.Ахматова – Б.Анреп

Сказка о черном кольце

Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела,
И вздохнула: «Ах, года!
Вот и внучка молода».
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: «Он по ней,
С ним ей будет веселей».

Я друзьям моим сказала:
«Горя много, счастья мало», -
И ушла, закрыв лицо;
Потеряла я кольцо.
И друзья мои сказали:
«Мы кольцо везде искали,
Возле моря на песке
И меж сосен на лужке».
И, догнав меня в аллее,
Тот, кто был других смелее,
Уговаривал меня
Подождать до склона дня.
Я совету удивилась
И на друга рассердилась,
Что глаза его нежны:
«И на что вы мне нужны?
Только можете смеяться,
Друг пред другом похваляться
Да цветы сюда носить».
Всем велела уходить.

И, придя в свою светлицу,
Застонала хищной птицей,
Повалилась на кровать
Сотый раз припоминать:
Как за ужином сидела,
В очи темные глядела,
Как не ела, не пила
У дубового стола,
Как под скатертью узорной
Протянула перстень черный,
Как взглянул в мое лицо,
Встал и вышел на крыльцо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не придут ко мне с находкой!
Далеко над быстрой лодкой
Заалели небеса,
Забелели паруса.

«Кольцо было золотое, ровной ширины, снаружи было покрыто черной эмалью, но ободки оставались золотыми. В центре черной эмали был маленький брильянт. Анна Андреевна всегда носила это кольцо и приписывала ему таинственную силу».

Из воспоминаний Бориса Васильевича Анрепа «О черном кольце».

Брак с Гумилевым к 1915 г. практически распался. Годом раньше он попросил развод и получил согласие. Вышла Анна Андреевна за него замуж в апреле 1910 г. не по большой любви. Познакомились они еще будучи гимназистами. Николай уже тогда писал стихи, печатался в гимназическом журнале и в «Тифлисском листке». Директором гимназии был Иннокентий Анненский, которого годы спустя Ахматова назвала своим учителем. С самого начала знакомства Гумилев стал за ней ухаживать, ухаживал настойчиво много лет. Он считался завидной партией, четыре раза делал предложение (первое - еще в 1904 г.). Влюбленный юный поэт поклонялся своей подруге, посвящал стихи («Путь конквистадоров» - 1905, «Романтические цветы» - 1908). Однажды отправил ей письмо с одной только фразой: «Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам». Ну, какая девушка может устоять перед таким напором любви! И, конечно, любовь первого жениха Царского Села растопила лед ее равнодушия. На третье предложение в феврале 1907 года Анна ответила согласием, но летом передумала - и опять отказ. Гумилев уехал во Францию и даже покушался на свою жизнь. В рабочей тетради Ахматовой есть такая запись: «Бесконечное жениховство Н.С. и мои столь же бесконечные отказы, наконец, утомили даже мою кроткую маму, и она сказала мне с упреком: «Невеста неневестная», что показалось мне кощунственным»». Наконец Гумилев получил окончательное согласие. Надоело или устала отказывать? Ей казалось, что судьба ее предрешена. Аня Горенко (девичья фамилия Ахматовой) пишет шурину Сергею фон Штейну, своему задушевному другу: «Гумилев - моя судьба, и я покорно отдаюсь ей». И хотя Гумилев горячо любил свою красавицу-жену, холостяцких привычек бросать не собирался, не считал нужным в чем-либо ограничивать свою свободу. После медового месяца, который молодые провели в Париже, осенью он уезжает почти на полгода в Африку. В октябре 1912 г. у молодой четы рождается сын Левушка-Гумилевушка, а через год у Левы появляется младший единокровный брат Орест Николаевич Высотский, но об этом Анна ничего не знает. «Когда Н.С. уехал в Африку в 13 году, - записано у П.Н. Лукницкого в его телетайпном стиле, - мать Н.С. как-то попросила А.А. разобрать ящик письменного стола. А.А., перебирая бумаги, нашла письма одной из возлюбленных. Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. А.А. за полгода не написала в Африку Н.С. ни одного письма. Когда Н.С. приехал, она царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно. Он уверял ее, что поездки в Африку нужны ему для укрепления здоровья и развития характера, что его любовные связи ничего общего не имеют с их «особенными отношениями».

В первом издании «Вечера» было помещено следующее стихотворение, помеченное 1910 г.:

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил чая с малиной
И женские истерики.
…А я была его женой.

Больше оно никогда не публиковалось. Нетрудно догадаться, кто адресат этого стихотворения. Удивляет лишь то, что это вышло из-под пера 20-летней девочки. Столько лет любил, домогался, умирал от любви… Вот и пойми тут мужчин! И вполне понятно, что молодая жена не захотела со всем этим мириться и …не оставалась в долгу.

Б.В. Анреп
Но моя задача не заниматься «дон-жуанским списком» Анны Ахматовой, а познакомить с человеком, сыгравшим огромную роль, если не в ее жизни, то в ее поэзии несомненно. И хотя в беседе с Лукницким Анна Андреевна не назвала заветного имени, а Павел Николаевич так и не решился спросить, по моему твердому убеждению именно к нему относится заглавие этого очерка. Это ему, Борису Васильевичу Анрепу (1883–1969), только в «Белой стае» посвящено 17 стихотворений и 14 - в «Подорожнике». И еще - единственный в ее поэзии акростих «Песенка»:

Б ывало, я с утра молчу,
О том, что сон мне пел.
Р умяной розе и лучу,
И мне - один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег,
Н о сладко снятся берега
Р азливных мутных рек.
Е ловой рощи свежий шум
П окойнее рассветных дум.

Кроме того, к «Эпическим мотивам» предпослан эпиграф - «Я пою, и лес зеленеет», строчка из поэмы Анрепа «Человек». В общей сложности, с именем Анрепа связано около сорока стихотворений. К нему она возвращается и в середине 30-х годов и в 60-е («Прав, что не взял меня с собой»). Его силуэт мелькает и в «Поэме без героя». Анна Андреевна оставила нам воспоминания о Модильяни, Моди, как она его называла, но об Анрепе - ничего. Забыла, не хотела бередить сердечные раны, чувствовала себя покинутой этим «отступником, за остров зеленый отдавшим родную страну», не приславшим «лебедя» за нею? Кто сегодня может знать? А может быть, своим творчеством Ахматова предотвратила мой вопрос еще в 1916 году.

Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно веселье и страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали,
Ты превращен в мое воспоминанье.

Н.В.Недоброво
Свой рассказ о Борисе Анрепе я начну издалека, с Николая Васильевича Недоброво, поэта, литературного критика, теоретика стиха, ближайшего друга Анрепа, с которым последний дружил еще с гимназической скамьи. Он - автор лучшей, по словам самой Ахматовой, критической статьи о ней. «Н.В. Недоброво знал только первые мои две книжки и понял меня насквозь, ответил всем моим критикам, до Жданова включительно. Его статья, напечатанная в одной из книжек Русской мысли за 1915 г., лучшее что обо мне было написано», - рассказывала Анна Андреевна П.Н. Лукницкому. Ахматову и Недоброво связывала в 1914-15 годы интимная дружба-любовь. Они писали и посвящали друг другу стихи. Первое стихотворение «Целый год ты со мной неразлучен» (1914) говорит нам о многом. Время идет, и появляются другие стихи, адресованные Недоброво, среди которых одно, датированное маем 1915 г., «Есть в близости людей заветная черта», заканчивается такими убийственными для адресата строчками: «… теперь ты понял отчего мое не бьется сердце под твоей рукою». Именно в это время в жизнь Ахматовой входит Борис Анреп. Познакомил их не кто иной, как Николай Васильевич. Сохранились письма Недоброво к Анрепу. В одном из них от 27 апреля 1914 года Н.Недоброво, в частности, писал: «Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с неё стоит сделать леонардовский рисунок, генсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии».

Когда же точно произошло это знакомство, и что мы можем рассказать об Анрепе? В дневнике П.Н. Лукницкого под датой 30 марта 1925 г. записан рассказ А. Ахматовой об их знакомстве. «1915 г. Вербная Суб. У друга (Недоброво в Ц.С.) офицер Б.В.А. Импровизация стихов, вечер, потом еще два дня, на третий он уехал. Провожала на вокзал». Значит, познакомились они накануне отъезда Б.В. Анрепа в армию. Позднее он приезжал с фронта в командировки и в отпуск, встречались, знакомство переросло в сильное чувство с ее стороны и горячий интерес с его. Дальше Лукницкий записывает: «Когда началась революция, он под пулями приходил к ней на Выборгскую сторону - А.А.: «… и не потому что любил - просто приходил. Ему приятно было под пулями пройти»… Я: «Он не любил Вас?». А.А. «Он… нет, конечно, не любил. Это не любовь была… Но он всё мог для меня сделать, - так вот просто…».

Борис Васильевич Анреп родился в Петербурге в 1883 году. Корни его родословной уходят к временам Петра Великого, когда один из фон Анрепов был захвачен в плен в числе воинов шведского короля Карла XII. С тех пор предки Анрепа занимали видное место в жизни России. Их имена упоминаются в русских энциклопедиях, особенно отца Бориса, ученого медика и государственного деятеля. Почти вся жизнь Анрепа связана с Францией и Англией, так как жил он и работал попеременно то в Лондоне, то в Париже. Впервые попал в Лондон шестнадцатилетним юношей, куда родители послали его на год. Вернувшись в Петербург, поступил в Императорское Училище Правоведения, а после окончания училища - в университет. Но вдруг бросил «юристику», решив посвятить жизнь искусству. Отправился в Италию, потом в Париж заниматься живописью. Следующий этап - Лондон. Благодаря английскому другу, известному художнику Огастасу Джону, перед графом Анрепом (он первый в семье отбросил аристократическую частицу фон) открылись двери в элитные художественные салоны. Вошел в круг друзей Вирджинии Вульф. Он - модный, засыпанный заказами художник. Приобрел широкую известность как мастер мозаики, особенно церковной. В 1908 г. в Ницце женился на русской аристократке Юнии Хитрово. А год спустя в их парижском доме поселилась другая дама сердца, Эллен Мейтленд, которая родила ему двоих детей. И жена терпела этот треугольник. Кроме того, у него была еще одна пассия, сестра Вирджинии Вульф, Оттолин Морелл. Анрепу всё сходило с рук, даже в чопорном лондонском высшем свете.

Анреп был одним из организаторов Второй выставки пост-импрессионизма, в которой выставлялись такие русские художники, как Н. Гончарова, М. Ларионов, К. Петров-Водкин. В 1914 г. начал работать над фресками и мозаичными криптами в Вестминстерском соборе, оформлял мозаики в богатейших частных домах, впоследствии перевезенные в галерею Бирмингема, создал мозаичный пол в зале Блейка, в галерее Тейт. Его работы можно видеть и в Ирландии, и в Шотландии. В 1914 году Юния Анреп уехала в Россию, и Анреп женился на матери детей, Эллен Мейтленд. Когда началась Первая мировая война, Анреп как офицер запаса вернулся в Россию и два года провел на фронте, участвуя в боях в Галиции и Закарпатье. В то же самое время ездил в командировки в Лондон, где в доме О. Морелл познакомился с известным английским писателем Олдосом Хаксли, и тут же начал волочиться за Марией Нис, ставшей впоследствии женой Хаксли. Конечно, писатель жутко ревновал, завидовал, даже мечтал «стать хотя бы на неделю Анрепом». И, в конце концов, написал в 1921 г. сатирический роман «Желтый Кром», в котором прототипом главного героя предположительно явился Анреп. И пока Анреп развлекался в Лондоне в обществе прекрасных дам, Анна Андреевна, ожидая возлюбленного, ткала свою поэтическую пряжу:

Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов день.

Нынче другу возвратиться
Из-за моря - крайний срок.
Всё мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.

На одну из этих башен
Я взойду, встречая свет…
Да в стране болот и пашен
И в помине башен нет.

Только сяду на пороге,
Там еще густая тень.
Помоги моей тревоге,
Белый, белый Духов день!

После Февральской революции, будучи убежденным западником, он покинул Россию навсегда. И надо добавить, что не один. На сей раз его сопровождала Мария Волкова. И опять новый семейный треугольник. На этот раз - жена Эллен, Мария и он. И вот такому-то ловеласу и сердцееду Ахматова посвятила столько стихов!

И как приворожить меня прохожий мог,
Веселый человек с зелеными глазами,
Любимец девушек, наездник и игрок…

Вообще с датами и посвящениями у Анны Андреевны иногда разобраться довольно трудно - создается впечатление, что она что-то камуфлирует, подтасовывает факты. Когда издавались новые поэтические сборники, она перекраивала старые, входившие в новые, переделывала их, сокращала или же, наоборот, расширяла, меняла даты и посвящения. Так, «Подорожник» два раза просто становился разделом Аnnо Domini (1921, 1923). Сама Ахматова утверждала, что многие даты в ее книгах поставлены неверно, а точные даты содержатся в ее рукописях. В этом отношении опять записки П.Н. Лукницкого просто незаменимы.

Стихотворение «Ждала его напрасно много лет…» подтверждает эту сумятицу с датами и посвящениями в творчестве Ахматовой.

Ждала его напрасно много лет.
Похоже это время на дремоту.
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную субботу.
Мой голос оборвался и затих -
С улыбкой предо мной стоял жених.
А за окном со свечками народ
Неспешно шел. О, вечер богомольный!
Слегка хрустел апрельский тонкий лед
И над толпою голос колокольный,
Как утешенье вещее звучал,
И черный ветер огоньки качал.
И белые нарциссы на столе,
И красное вино в бокале плоском
Я видела как бы в рассветной мгле.
Моя рука, закапанная воском,
Дрожала, принимая поцелуй,
И пела кровь: блаженная, ликуй.

В.К. Шилейко
Судите сами. По записям П.Н. Лукницкого знакомство с Анрепом согласно Ахматовой состоялось в Вербную субботу 1915 г. В рукописном варианте «Подорожника» в списке стихотворений, посвященных Б.В. Анрепу, указан 1918 год. В печатном же издании «Подорожника» под стихотворением стоит дата 1916 год. Но тогда «тому три года» уводят нас в 1913 г., когда они знакомы еще не были. Исследователи творчества Анны Ахматовой утверждают, что в 1913 г. Вербная суббота выпадала на 6 апреля, а в 1915-м - на 15 марта. Один исследователь даже высказал предположение, что это стихотворение предназначалось Н.В. Недоброво, а потом было перепосвящено Анрепу. Еще можно предположить, что Ахматова сознательно отодвинула события в более отдаленное прошлое, чтобы остудить болезненно ревнивого В.К. Шилейко, за которого вышла замуж сразу же после развода с Н.С. Гумилевым в 1918 году. «К нему я сама пошла… Чувствовала себя такой черной, думала, очищение будет», - рассказывала Ахматова П.Н. Лукницкому.

Итак, познакомились они всё-таки в 1915 году, и Муза Ахматовой заговорила сразу же. Читаешь стихи поэта и диву даешься, какой мощный поток вдохновения пробудил Борис Анреп. Совершенно беспримерный случай в поэзии. У Пушкина была «Болдинская осень», а у Ахматовой - два петербургских и слепневских года (Слепнево - дача под Петербургом, где с бабушкой А.И. Гумилевой проводил лето маленький Лева) - почти 40 стихотворений, и все - одному человеку!

В первых стихах, адресованных Анрепу, он появляется в образе долгожданного жениха или сказочного принца, о котором так мечтают девушки.

Все обещало мне его:
Край неба, тусклый и червонный,
И милый сон под Рождество,
И Пасхи ветер многозвонный.

И прутья красные лозы,
И парковые водопады,
И две большие стрекозы
На ржавом чугуне ограды.

И я не верить не могла,
Что будет дружен он со мною,
Когда по горным склонам шла
Горячей каменной тропою.

В те годы Б.В. Анреп был, как мы уже знаем, баловнем судьбы и любимцем женщин. Он был очень высокого роста, атлетического телосложения, темпераментный, жизнерадостный, самоуверенный и в то же время очень романтичный человек, увлекающийся искусством, тонко чувствующий поэзию. Благодаря Н.В. Недоброво и Ахматова, и Анреп были подготовлены к этой встрече и, надо полагать, что их чувства вспыхнули мгновенно. Оба они не были свободны, но какое это имело значение, они так тянулись друг к другу. А время было суровое - война, революция, жизнь каждый день висела на волоске, стояли, как поразительно точно выразился И. Бунин, «окаянные дни». Но она, молодая и влюбленная, дышала и бредила Анрепом.

По твердому гребню сугроба
В твой белый, таинственный дом
Такие притихшие оба
В молчании нежном идем.
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих легонький звон.

Судьба не подарила им много времени вместе, но те считанные дни или даже часы, отпущенные им, оставили неизгладимый след в их жизни. Как сказала Ахматова: «Семь дней любви и вечная разлука». Появляются волшебные строфы, навсегда вошедшие в сокровищницу русской любовной лирики:

Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,
Уязвленное желтым огнем,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нем.

Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи -
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.

После отъезда Анрепа на Запад тональность и лексика стихов, посвященных ему, резко меняется. Теперь он не долгожданный царевич, ласковый жених, а изгнанник, отступник, выбравший спокойную жизнь на чужбине, не пожелавший разделить судьбу родной земли. Да и сама лирическая героиня Ахматовой изменилась. Она уже не слабая, беспомощная дева, а возмужавшая в лихую годину, «смиренная, одетая убого, но видом величавая жена» (такой ее видел Осип Мандельштам), понимающая свою ответственность перед отчизной, оказавшейся в беде. «А друга моего последний мчал корабль / От страшных берегов пылающей отчизны». Появляются такие стихи:

Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,

Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяненная блудница,
Не знала, кто берет ее.

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

А. Блок высоко оценил это стихотворение, особенно его последнюю строфу. Дело в том, что вслед за Анрепом месяцем позже Гумилев, связанный с Временным правительством, тоже оказался в Европе. Из Парижа он писал Анне, возможно, по просьбе Анрепа, с которым часто встречался: «Через месяц, наверно, выяснится, насколько мое положение здесь прочно. Тогда можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь». Хотя сам Гумилев никогда не помышлял об эмиграции и стремился как можно скорее вернуться в Россию.

По словам Б. Анрепа, Анна Андреевна всегда носила черное кольцо и приписывала ему таинственную силу. Гумилев, узнав, что Анна Андреевна подарила Анрепу это кольцо, и тот увез его с собой, сказал полушутя: «Я тебе руку отрежу, а ты свези ее Анрепу - скажи, если кольцо не хотите отдавать, так вот вам рука к кольцу…». Николай Степанович знал, что она любила Анрепа. Тема кольца многократно всплывает в стихах поэтессы:

Словно ангел, возмутивший воду,
Ты взглянул в мое лицо,
Возвратил и силу, и свободу,
А на память чуда взял кольцо.
Мой румянец жаркий и недужный
Стерла богомольная печаль.
Памятным мне будет месяц вьюжный,
Северный встревоженный февраль.

В варианте стихотворения «По неделе я слова ни с кем не скажу…» (1916) читаем:

Он такие промолвил слова:
«Ты кольцо мое, милая, тайно храни.
Когда кончатся светлые дни,
Я опять к тебе, тихая, в гости приду,
По кольцу тебя только найду…»

Стихотворение «Сразу тихо стало в доме…» (1917) заканчивается такой строфой:

Не нашелся тайный перстень,
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.

А в цикле «Из черных песен» (1961 г.) она пишет:

Всем обещаньям вопреки
И перстень сняв с моей руки,
Забыл меня на дне…
Ничем не мог ты мне помочь.
Зачем же снова в эту ночь
Свой дух прислал ко мне?
Он строен был, и юн, и рыж,
Он женщиною был,
Шептал про Рим, манил в Париж,
Как плакальщица выл…
Он больше без меня не мог:
Пускай позор, пускай острог…

Я без него могла.

А вот что рассказал Б.В. Анреп о том, как Анна Андреевна подарила ему кольцо:

«В начале 1916 года я был командирован в Англию и приехал на более продолжительное время в Петроград для приготовления моего отъезда в Лондон. Недоброво с женой жили тогда в Царском селе, там же жила Анна Андреевна. Николай Владимирович просил меня приехать к ним 13 февраля слушать только что законченную им трагедию «Юдифь». Анна Андреевна тоже будет - добавил он. …Стихотворные мерные звуки наполняли мои уши, как стук колес поезда. Я закрыл глаза. Откинул руку на сиденье дивана. Внезапно что-то упало в мою руку: это было черное кольцо. «Возьмите, - прошептала Анна Андреевна, - Вам». …Через несколько дней я должен был уезжать в Англию. За день до моего отъезда получил от Анны Андреевны ее книгу стихов «Вечер» с надписью:

Борису Анрепу -
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
Анна Ахматова
1916. Царское Село.
13 февраля.

Тринадцатого февраля! Несколько времени перед этим я подарил Анне Андреевне деревянный престольный крест, который я подобрал в полуразрушенной заброшенной церкви в Карпатских горах Галиции. Вместе с крестом я написал ей четверостишие:

Я позабыл слова и не сказал заклятья,
По деве немощной я, глупый, только руки стлал,
Чтоб уберечь ее от чар и мук распятья,
Которое ей сам, в знак дружбы дал».

На этом месте я прерываю повествование Анрепа, чтобы отметить, что упоминание о кресте мы находим в стихотворении «Когда в мрачнейшей из столиц…» (1916):

Я только крест с собой взяла,
Тобою данный в день измены, -
Чтоб степь полынная цвела,
А ветры пели, как сирены.

И вот он на пустой стене
Хранит меня от горьких бредней,
И ничего не страшно мне
Припомнить, - даже день последний.

Это распятье Анна Ахматова взяла с собой в эвакуацию в Ташкент. В последний раз они увиделись в 1917 г. накануне его окончательного отъезда в Лондон. Слово Б.В. Анрепу:

«Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Некоторое время мы говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже». - «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали. Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете». - «Я буду приезжать. Посмотрите, Ваше кольцо». Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо. «Это хорошо, оно вас спасет». Я прижал ее руку к груди. «Носите всегда». - «Да, всегда. Это святыня», - прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбнулась. «Так лучше», - сказала она».

Мне только остается своими словами закончить рассказ Бориса Анрепа о судьбе этого талисмана. Он долго носил кольцо на цепочке вокруг шеи. Но однажды цепочка сломалась, и он спрятал кольцо в ящичек, в котором хранил разные реликвии. Прошли годы, и снова война, бомбежки. От бомбы пострадала его лондонская студия, и кольцо пропало… Кроме истории о черном кольце, воспоминания Анрепа проливают свет еще на одно ахматовское стихотворение «Не хулил меня, не славил…». «В 1915 году я виделся с Анной Андреевной во время моих отпусков или командировок с фронта, - пишет Анреп, - я дал ей рукопись своей поэмы «Физа» на сохранение; она зашила ее в шелковый мешочек и сказала, что будет беречь как святыню».

Не хулил меня, не славил,
Как друзья и как враги,
Только душу мне оставил
И сказал: побереги.

И одно меня тревожит:
Если он теперь умрет,
Ведь ко мне Архангел Божий
За душой его придет.

Как тогда ее я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поет и плачет,
Быть должна в Его раю.

Наступил 1965 год. Анну Андреевну чествовали в Оксфорде («Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!» - пророчески предвидел много лет назад Шилейко), а потом в Париже. И вот в Париже 48 лет спустя коварная судьба подарила им еще одну встречу. Анреп помнил Ахматову «очаровательной, свежей, стройной и юной», а увидел «Екатерину Великую».

Разговор не клеился, он задавал глупые, банальные вопросы, а сам думал только об одном: «А вдруг спросит о кольце, что ей сказать?». Но она не спросила. По сравнению с «величественной Екатериной» Анреп оказался просто пигмеем.

Встреча не удалась. По возвращении на вопрос одного из друзей, Виталия Виленкина, о встрече с Анрепом Анна Андреевна ответила: «Встретились, и это было очень страшно. Ведь прошло пятьдесят лет!»

Через два месяца Анна Андреевна скончалась в Москве.

Заканчиваются воспоминания Анрепа словами: «5 марта 1966 г. Анна Андреевна скончалась в Москве. Мне бесконечно грустно и стыдно». Под подписью рукой Бориса Васильевича, но другими чернилами, приписано:

Это просто, это ясно,
Это всякому понятно -
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.

Трудно сказать, почему Анреп привел только первое четверостишие. Ведь остальные строки - это монолог лирической героини о том, какая плата ждет ее, если вопреки здравому смыслу она последует голосу сердца.

Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребенка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Черной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!

Мраморная мозаика "Сострадание" на полу в вестибюле лондонской Национальной галереи. 1952 г. Считается, что дама с чёлочкой - Ахматова.
В защиту Анрепа, однако, следует добавить, что совет Н.В. Недоброво поместить Ахматову в самом значимом месте мозаики, изображающей мир поэзии, он не забыл. Долгие годы, начиная с середины 20-х, он работал над мраморной мозаикой в вестибюле лондонской Национальной галереи. Эта мозаика должна была состоять из четырех циклов: «Пробуждение муз», «Труды жизни», «Удовольствия жизни» и «Современные добродетели». В медальонах мозаики он воссоздал узнаваемые лица своих современников в виде мифологических и аллегорических фигур. Вирджиния Вулф представлена как Клио - муза истории, Грета Гарбо как Мельпомена - муза трагедии. Орел с лицом Уинстона Черчилля когтит свастику - это «Избавление». Но нас, конечно, больше всего привлекает медальон под названием «Сострадание», созданный в 1952 г. На нем запечатлены руины города, по всей вероятности, Ленинграда, на земле лежит женщина с характерной ахматовской челкой, а над ней распростер свои крылья ангел, пытающийся защитить несчастную… Конечно, не о таком изображении Ахматовой думал Н.В. Недоброво.

Эта история с ангелом имеет свое продолжение. В октябрьском номере «Вестника» (№ 22, 2003) я прочитала интересную статью Владимира Фрумкина об Александре Галиче «Уан мэн бэн(н)д». В главке «Но ангел стоял за спиной у нее» Фрумкин рассказывает, как в 70-е годы после застолья в доме Галича, в котором принимали участие Сахаровы и писатель Владимир Максимов, Галич, как обычно, пел и читал стихи. «Эпиграфом к одному стихотворению «Без названия», - пишет Фрумкин, - стала строфа из стихотворения «Слава миру» Ахматовой, написанного в 1950 г. в надежде помочь сыну, находящемуся в лагере.

Кончалось стихотворение Галича так:

По белому свету вели на расстрел
Над берегом белой реки.
И сын ее вслед уходившим смотрел
И ждал - этой самой строки!

Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за спиной у Нее
И скорбно кивал головой.

Максимову не понравился конец стихотворения: «Не мог у Ахматовой стоять за спиной ангел. Слагать стихи во славу тирана - это непростительно, это нельзя оправдать ничем. Я бы написал: «Но дьявол стоял за спиной у Нее».

Не могу согласиться с В. Максимовым. Мне кажется, что Мнемозина, муза, ведающая судьбами поэтов, пожалела поэтессу и приставила к Анне Ахматовой ангела-хранителя, который в самые трудные минуты ее жизни все-таки распростирал над ней крылья, именно так, как это изобразил в своей мозаике Борис Анреп. Какое совпадение! Галич никак не мог знать о лондонской мозаике «Сострадание», и, тем не менее, интуитивно чувствовал, что Ангел не позволит Ахматовой выпить чашу горечи до дна. Она выстояла, сын вернулся. Но это уже другая история…

Разумеется, стихотворные строки не всегда в точности отражают жизненные события, зачастую они только их творчески преображенное восприятие. И, конечно, прав Г.П. Струве, первым на Западе издавший в 1965 г. полное собрание сочинений Анны Ахматовой, утверждая, что «ненадежен биографический подход (основывающийся на биографических фактах, письмах, воспоминаниях, мемуарах - О.Ш.) к поэтическому творчеству». И все же. Вооруженный биографическими фактами читатель может правильнее истолковать, прочувствовать те или иные поэтические строчки, расшифровать их подтекст, проследить, как жизненные перипетии нашли свое отражение в поэзии. Ведь «У шкатулки тройное дно».

Итак, повествование о единственной настоящей любви в жизни Анны Ахматовой подошло к концу. Мне хочется закончить его тем же ахматовским стихотворением, строки из которого она написала на «Вечере», подаренном Анрепу накануне его отъезда в Англию навсегда:

Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.

А памятный деревянный престольный крест, подаренный Анрепом, который Ахматова хранила до смерти, теперь находится в ее музее.

Таков эпилог «Сказки о черном кольце».

Фрагменты из статьи Ольги ШТЕЙН (Нью-Йорк) «В течение своей жизни любила только один раз. Только один раз. Но как это было!»

Интересную книгу под заглавием « Приключения русского художника», написала Аннабел Фарджен. Будучи женой сына Б. Анрепа, располагала она помимо письменных свидетельств, и другими источниками: своими личными впечатлениями и наблюдениями, семейными преданиями, рассказами родных, друзей, знакомых художника и, конечно, беседами и близким общением с самим Б. Анрепом. Аннабел рисует очень яркий, выразительный образ художника. Жизнелюб и женолюб, уверенный в себе великолепный белокожий блондин, атлетического сложения, с длинными руками и ногами, предпочитавший экстравагантные костюмы и цветистые галстуки в романтическом стиле. Обаятельный и энергичный. Самовлюбленный. Полный оригинальных планов. Его присутствие в любом обществе создавало атмосферу веселья, оптимизма. Он обладал невероятной сексуальной притягательностью. Был прирожденным совратителем и прирожденным тираном, жадным до всяческих удовольствий. Он принадлежал к тем людям, которые в любое занятие - будь то мозаика, беседа, теннис, любовь или еда - вкладывают всю свою энергию. Свою удивительную энергетику Анреп сохранял до глубокой старости: на восьмом десятке он был крепок и увлечен работой.
У него была хорошая родословная. Его фамилия имела благородную приставку “фон”, он мог наследовать титул графов Эльмптских. Старинный род Анрепов вел начало от эстонских пиратов, наводивших в ХI веке ужас на мореплавателей Балтики, разбойников, осел в России в начале ХVIII века, и с тех пор его представители верно служили царю и Отечеству на военно-морском поприще и на научном. Это был состоятельный род, еще Екатерина II пожаловала семье имение в Самарской губернии, которым Анрепы владели вплоть до большевистской революции, они имели свои дома в Петербурге, большую усадьбу в Ярославской губернии, на Волге. Отец Бориса Анрепа, Василий Константинович Анреп, в молодости веселый кутила, с легкостью транжиривший доставшиеся по наследству большие деньги, окончил Гейдельбергский университет, стал доктором Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, основал первую женскую больницу и Институт Пастера, где директорствовал. Сторонник либеральных идей и консервативных норм поведения, он был членом Третьей Государственной думы. Ну, не досадно ли, что о людях, вкладывавших в Россию свои таланты и силы, мы узнаем от зарубежных авторов? Хроника жизни Анрепов, видных представителей интеллигенции и обеспеченных высших классов дореволюционной России, предложенная англичанкой, по тональности напоминает лучшие семейные хроники, оставленные нам русскими классиками ХIХ века - Аксаковым, Герценом, Л. Толстым, Гариным-Михайловским…
Семейная жизнь Анрепов была устроенной, удобной, совершенно лишенной сантиментов и - далекой от искусства. Борис Анреп впервые посетил Эрмитаж уже в возрасте двадцати двух лет. Поэтические и художественные увлечения Бориса, одного из четырех сыновей в семье, стали для его родных полной неожиданностью. Ему, выпускнику Императорского училища правоведения, прочили гражданскую карьеру, в будущем, возможно, министерское кресло. По мнению его отца, только два типа людей посвящают свою жизнь искусству - “это Рафаэли и идиоты”.

Однако после обязательной для дворянина военной службы (а он выбрал Конногвардейский, самый престижный полк), молодой Анреп отправился за границу (это был далеко не первый его зарубежный вояж), в парижскую художественную школу - учиться рисовать. Богемный образ жизни, атмосфера южного берега Сены, стихия художественной игры, захватившая в те годы парижские кафе и студии, импонировали свободолюбивой и анархической натуре Бориса.

Его жизнь была богата событиями и встречами. Автор в равной мере красочно, достоверно, щедро описывает русские, английские, французские периоды жизни Анрепа: нетривиальные факты, политические и бытовые реалии, светские рауты и военные баталии, художественные и интеллектуальные круги, художественные и интеллектуальные искания эпохи всевозможных “измов”, романтические и экзотические истории, густонаселенное реальными, колоритными персонажами жизненное пространство Анрепа. И снова, увы, - многие подробности российской дореволюционной действительности, сообщенные автору членами семьи Анрепов (многие из которых благополучно и своевременно покинули Советскую Россию), доходят до нас, россиян, от английского автора.

Увлеченно живописует А. Фарджен запутанные семейные, любовные отношения самого Б. Анрепа и его друзей - порой драматические, порой мелодраматические, порой комические. Причудливые, неестественные, с точки зрения обывателя, любовные шалости, интрижки, обмен партнерами, жонглирование дамами. Для самого Анрепа характерен был брак втроем. Жены, любовницы и дети уживались, не всегда мирно, под одной крышей. Б. Анреп, привыкший жить с несколькими женщинами, даже не пытался искать себе оправданий. До тех пор, пока это было возможно, он старался не обращать внимания на женскую ревность. И лишь на семьдесят пятом году ограничился одной возлюбленной, одной женой, которая смогла обеспечить ему роскошный образ жизни, столь привычный для него в годы детства и юности. Впрочем, он любил простоту в повседневной жизни, никогда не бедствовал, и, несмотря на то, что вырос в богатой семье, роскошь была для него необязательна, хотя и приятна.

Святая Анна. Муллингар, Ирландия
Рассказ о жизни художника был бы немыслим без обращения к его творчеству. А. Фарджен дает суховатые, но подробные описания мозаичных работ Б. Анрепа: содержание мозаик, смелые и оригинальные цвета, сложные и неожиданные композиционные и цветовые решения. Помимо собственного искусствоведческого анализа, она обращается к теоретическим статьям художественных критиков и самого художника. Б. Анреп, постскриптум к каталогу выставки в галерее “Ченил”, 1913, где были показаны три его работы: “Выставленные мозаики представляют собой попытку возродить мозаичное искусство, которое было полностью забыто. С его помощью люди умели создавать божественные символы христианства, величайшие и вечные. В наше время искусство это выродилось. С одной стороны, во флорентийские сувениры дамских будуаров, с другой - в безжизненные имитации академической живописи”. Работы Анрепа, возрождавшие мозаичное искусство, несущие ощущение радости жизни, к сожалению, практически неизвестны на его родине. Некоторое представление о его мозаиках дают цветные иллюстрации на вкладках. История мозаичного искусства в целом, технология мозаичных работ, процесс создания мозаик в мастерской Анрепа - все это есть в книге. Но приключения русского художника включают в себя и историю его творческих исканий. Его целью было искусство в широком смысле - картины и стихи (странные и витиеватые стихи Анрепа также представлены на страницах книги). После метаний между искусством, поэзией, правоведением он еще до Первой мировой войны окончательно выбрал редкий вид творчества мозаичиста. Этот вид искусства соответствовал творческим амбициям человека, понимавшего, что ему хорошо дается дизайн, и стремившегося создавать масштабные произведения. Мозаика требовала также от художника физической силы, проявление которой было для него естественно и даже приятно.

Б.В.Анреп за работой (справа)
Размышляя об особенностях творчества Б. Анрепа, о природе его таланта, критики (а это представители западноевропейской культуры) особо подчеркивали национальный характер, нашедший отражение в его работах, особую русскую духовность, русское влияние, русское начало. Р. Фрай, придирчивый критик, писал: “Борис Анреп - это русский художник, который работает в Париже. С востока он несет нам осознание своей духовной жизни, выраженное гораздо ярче и точнее, чем принято у людей западной цивилизации”. “Оригинальность работ фон Анрепа представляется нам прямым следствием его темперамента и национальной принадлежности”. Точка зрения еще одного художественного знатока - Стрэчи: “Кажется, он полагает, что хорошо писать можно только в одной манере - византийско-иконного постимпрессионизма”.

Святой Патрик. Мозаика. Царь собор, Муллингар. Ирландия.
Когда и как Россия потеряла своего художника, отторгла его от себя? Отъезд на учебу в 1908 году в Париж, где с начала 1900-х годов вплоть до Первой мировой войны художественная жизнь била ключом, не означал разрыва со своей родиной, границы между Россией и Европой были гораздо более открыты, чем мы себе представляем ныне, особенно для имущих классов. С началом Первой мировой Б. Анреп вернулся в Россию, как военнообязанный он не мыслил себе отсидеться от войны за границей. Он проходил службу в Галиции в звании лейтенанта в кавалерийском полку, обеспечивая связь между корпусами (на коне скакал от одного участка к другому). За участие в кампании получил пять наград. Многие православные храмы в ходе военных действий в Галиции были разрушены, древние православные иконы висели под открытым небом, омываемые дождем и снегом, лежали, покрываясь плесенью, в сараях. По ночам Анреп брал двух казаков и телегу с лошадью, шел на нейтральную зону и собирал все предметы культа, которые попадались под руку. Он набрал огромное количество икон и отослал их домой в Петербург. Большая часть спасенных им реликвий теперь находится в Эрмитаже.

В 1916 году в связи с решением царского правительства закупить в Англии стамиллиметровые гаубицы Анреп, хорошо владевший английским, был командирован в военную школу “Ларк-Хилл” в Шотландии. Оттуда уже поступил на службу в Русский правительственный комитет в Лондоне, который содействовал экспорту оружия в Россию. Так, накануне Февральской революции Б. Анреп оказался в Англии, где и остался после октябрьских событий. Его семья потеряла в России все состояние, движимое и недвижимое. Его родной брат Глеб, посвятивший себя медицине, сводные братья, инженеры по образованию, нашли сферу приложения своим способностям и за границей. Труд самого Анрепа оказался востребованным в Англии, в стране, где он чувствовал себя свободнее, чем на родине.

Чувства, которые Б. Анреп испытывал к России, всегда были противоречивы. Он помнил пример отца, пытавшегося когда-то либерализовать самодержавный режим. К энтузиазму интеллектуалов, считавших, что русский коммунизм есть ответ на социальные проблемы человечества, Б. Анреп относился с презрением. Коммунизм и фашизм он ненавидел в равной степени - ужас обеих тоталитарных систем был для него слишком очевиден. Однако его воспоминания о старом режиме становились со временем все более радужными. Приключения русского художника закончились в Англии в 1969 году. Он умер в Лондоне в возрасте восьмидесяти шести лет. Его прах покоится в поместье Моттисфонт-Эбби, в Гэмпшире.

Гедонист, любитель наслаждений, великолепный русский (с эстонской кровью), усвоивший многие пороки своего времени.

Интеллектуал, бывший на дружеской ноге с выдающимися (увы, больше известными у себя на родине, чем у нас) английскими художниками и поэтами начала ХХ века, свой человек в художественных и интеллектуальных центрах Англии: Блумсбери, Челси, и в мире парижской богемы.

Великий русский художник-мозаичист, работавший для государственных учреждений Англии и для частных лиц, в столице и в провинции туманного Альбиона. И по сей день его мозаики украшают Национальную галерею и галерею Тейт в Лондоне, Банк Англии, лондонскую церковь Нотр-Дам-де-Франс, культовые здания и частные особняки.

Личность, безусловно, достойная того, чтобы на его родине наконец-то появилась самостоятельная книга о нем, а не просто упоминания в контексте с Ахматовой.

Фрагменты из статьи Елены Зиновьевой «Загадочный Анреп

Великие люди — тоже люди, и слабости у них такие же, как у всех. Анна Ахматова, как и все женщины, обожала украшения. Особой страстью поэтессы были перстни – мистические и загадочные, драгоценные и роскошные. Анна Ахматова верила, что перстни оказывают большое влияние на судьбу своего владельца, а подарить перстень мужчине или женщине для нее было все равно что признаться в любви.

Об одном из своих колец она писала:

И хотя бабушки-татарки у Ахматовой не было (татарскую фамилию носила в девичестве ее прабабушка, которую поэтесса никогда не видела), перстень из стихотворения действительно существовал.

«Кольцо было золотое, ровной ширины, снаружи было покрыто чёрной эмалью, но ободки оставались золотыми. В центре черной эмали был маленький брильянт. А.А. всегда носила это кольцо и приписывала ему таинственную силу» . Так рассказывал об этом перстне художник и поэт Борис Анреп. Ахматова подарила ему это кольцо со словами «Оно вас спасет». К сожалению, Борис не уберег подарок от воров, и где сейчас находится это кольцо, неизвестно.

В Музее в Петербурге хранится другой мистический перстень Ахматовой – с темно-синим агатом в золотой оправе; он поступил в музей от Арины Головачевой, с матерью которой Ахматова была очень дружна. В свое время мать Арины, поэтесса Мария Сергеевна Петровых, получила его в подарок от Ахматовой и в свою очередь подарила его дочери.

Вот фрагмент из рассказа Головачевой, до сих пор не опубликованного:
«Ахматова верила в то, что когда с дарителем вещи случается несчастье, то что-то случается и с самой подаренной вещью. Она не раз рассказывала нам истории с вещами, подаренными ей, на которых внезапно без каких-то видимых причин появлялись трещины, изъяны, и это всегда совпадало с каким-то трагическим событием, чаще всего со смертью прежнего хозяина вещи».

В 1966 году, когда Ахматова лежала в больнице со своим последним, третьим инфарктом, на гладкой поверхности камня моего перстня внезапно появилась первая трещина.

5 марта 1966 г. Анны Андреевны не стало. После этого я носила перстень еще лет пять, но трещины всё углублялись, однажды я неосторожно уронила перстень на пол, и от камня отлетел кусочек.

С этих пор я перстень уже не носила и хранила его в память об Анне Ахматовой».

Так магия поэзии Анны Ахматовой распространяла свое влияние на саму жизнь и даже на мир ее вещей. Эта история – еще одно подтверждение тому, что наша вера в мистические совпадения не случайна.

Сказка о черном кольце

Я друзьям моим сказала:
«Горя много, счастья мало -
И ушла, закрыв лицо;
Потеряла я кольцо».
И друзья мои сказали:
«Мы кольцо везде искали,
Возле моря на песке
И меж сосен на лужке».
И, догнав меня в аллее,
Тот, кто был других смелее,
Уговаривал меня
Подождать до склона дня.
Я совету удивилась
И на друга рассердилась,
Что глаза его нежны:
«И на что вы мне нужны?
Только можете смеяться,
Друг пред другом похваляться
Да цветы сюда носить».
Всем велела уходить.

Слепнево

И, придя в свою светлицу,
Застонала хищной птицей,
Повалилась на кровать
Сотый раз припоминать:
Как за ужином сидела,
В очи темные глядела,
Как не ела, не пила
У дубового стола,
Как под скатертью узорной
Протянула перстень черный,
Как взглянул в мое лицо,
Встал и вышел на крыльцо.
…
Не придут ко мне с находкой!
Далеко над быстрой лодкой
Заалели небеса,
Забелели паруса.

Февраль 1936

Москва

Сразу стало тихо в доме…

Сразу стало тихо в доме,
Облетел последний мак,
Замерла я в долгой дреме
И встречаю ранний мрак.

Плотно заперты ворота,
Вечер черен, ветер тих.
Где веселье, где забота,
Где ты, ласковый жених?

Не нашелся тайный перстень,
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.

Слепнево

А ты теперь тяжелый и унылый…

А ты теперь тяжелый и унылый,
Отрекшийся от славы и мечты,
Но для меня непоправимо милый,
И чем темней, тем трогательней ты.

Ты пьешь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи, -
Покоя, видно, не нашел в вине.

И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
Все чаще ветер западный приносит
Твои упреки и твои мольбы.

Но разве я к тебе вернуться смею?
Под бледным небом родины моей
Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.

Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты не мог ее убить.

Слепнево

Это просто, это ясно…

Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребенка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Черной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!

Лето 1917

Просыпаться на рассвете…

Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зеленую волну,
Иль на палубе в ненастье,
В мех закутавшись пушистый,
Слушать, как стучит машина,
И не думать ни о чем,
Но, предчувствуя свиданье
С тем, кто стал моей звездою,
От соленых брызг и ветра
С каждым часом молодеть.

Июль 1917

Слепнево

С первым звуком, слетевшим с рояля…

Но во взоре упорном и странном
Угадать ничего не могу,
Только в сердце моем окаянном
Золотые слова берегу.

Ты когда-нибудь, скукой томимый,
Их прочтешь на чужом языке
И подумаешь: мне серафимы
Оснащают корабль на реке.

1917

Когда о горькой гибели моей…

Когда о горькой гибели моей
Весть поздняя его коснется слуха,
Не станет он ни строже, ни грустней,
Но, побледневши, улыбнется сухо.
И сразу вспомнит зимний небосклон
И вдоль Невы несущуюся вьюгу,
И сразу вспомнит, как поклялся он
Беречь свою восточную подругу.

1917

Течет река неспешно по долине…

Течет река неспешно по долине,
Многооконный на пригорке дом.
А мы живем как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждем.

Перенеся двухдневную разлуку,
К нам едет гость вдоль нивы золотой,
Целует бабушке в гостиной руку
И губы мне на лестнице крутой.

Лето 1917

Слепнево

И целый день, своих пугаясь стонов…

И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.

Лето 1917

Слепнево

Лето 1917

Слепнево

Живи Анреп в России, от роковой страсти первой поэтессы серебряного века очень скоро и следа б не осталось. Но он в год знакомства с Ахматовой (весна 1915-го) проживал в Англии, в Петербурге бывал редко, по служебной надобности (как подданный Российской империи и офицер запаса, Борис Анреп в войну, в 1915 г., был призван в армию).

Возвращаясь ранней весной 1917 года из Петербурга в Лондон (предпоследняя встреча с Анной Ахматовой), Анреп вскружил голову жене родного брата. Жениться на ней он не мог, поскольку был женат, и уже вторым браком, однако не растерялся, а поселил свояченицу в своем лондонском доме на положении запасной наложницы. Вполне вероятно, что эта история дошла до Анны Андреевны; ее могла просветить на сей счет первая жена Бориса Васильевича Юния Анреп, с которой Ахматова была в приятельских отношениях (Юнии Анреп посвящено стихотворение «Судьба моя ли так переменилась…»). Во всяком случае, летом 1917 года отношение Анны Андреевны к Анрепу необъяснимо меняется. Об этом свидетельствуют следующие стихи:

Ты – отступник: за остров зеленый…

Ты – отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.

Для чего ты, лихой ярославец,
Коль еще не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?

Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.

Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.

Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.

Июль 1917

Слепнево

Дата написания – июль 1917 – политический подтекст отменяет; он будет закреплен за этим знаменитым текстом позднее, после его опубликования в левой газете «Воля народа» в апреле 1918-го, когда слова отступник и белоэмигрант станут синонимами.

Когда в тоске самоубийства…

Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее, -

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

Осень 1917

Петроград

НА РАЗВЕДЕННОМ МОСТУ

На разведенном мосту…

На разведенном мосту
В день, ставший праздником ныне,
Кончилась юность моя.

1917 – 1919

25 октября 1917 года Анна Андреевна бродила по Петрограду и почти оторопела, выйдя к Неве: среди бела дня были разведены мосты. Только на следующее утро знающие люди объяснили ей, что это сделали большевики по приказу Ленина. Дабы не дать войскам Временного правительства задушить пролетарскую революцию. Впрочем, Ахматовой в том октябре было не до политики. Она была совсем одна в переставшем быть своим городе. Анреп уехал. Гумилев – за границей. Обещал весной вызвать ее в Париж и как в воду канул… Сын со свекровью в Бежецке. Родные – где-то в Крыму, отрезанном от центральной России революционным хаосом, и живы ли – неизвестно. Ни денег, ни крыши над головой… Приютили подруги: Валечка Тюльпанова, теперь мадам Срезневская, да Ольга Судейкина, точнее, их оборотистые мужчины; особенно старался Оленькин экс-муж – композитор Артур Лурье, он когда-то, еще во времена «Бродячей Собаки» был сильно неравнодушен к жене Гумилева.

И слышу плеск широких крыл
Над гладью голубой.
Не знаю, кто окно раскрыл
В темнице гробовой.

Конец 1917 года

Теперь никто не станет слушать песен…

Теперь никто не станет слушать песен.
Предсказанные наступили дни.
Моя последняя, мир больше не чудесен,
Не разрывай мне сердца, не звени.

Еще недавно ласточкой свободной
Свершала ты свой утренний полет,
А ныне станешь нищенкой голодной,
Не достучишься у чужих ворот.

Конец 1917 года

Артур Лурье и Ольга Судейкина.

Аня Горенко с младшим братом Виктором.

Рустем ЭМИРОВ

Около месяца назад мое внимание привлекла статья в одной из крымских газет, посвященная Анне Горенко, известной в русской и мировой литературе как Анна Ахматова. Автор статьи хотел убедить читателя, что предки Анны Ахматовой имеют крымские корни, что, в общем-то, не вызывает возражений. Но утверждая, что дед поэтессы Антон Горенко защищал Севастополь, тут же пишет: «по непроверенным данным» (подчеркнуто мною. - Р. Э.) Антон Горенко тоже родился в Севастополе».

Но обратимся к первоисточнику, то есть к тому, что пишет сама Анна Ахматова о себе в своей автобиографии.

В малом собрании сочинений, 2015 года издания, читаем: «Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой, ее мать была чингизидкой, татарской княжной Ахматовой, чью фамилию, не сообразив, что собираюсь стать русским поэтом, я сделала своим литературным именем». В другом месте то же издание приводит ее следующие слова: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом».

Вот так пишет о себе Анна Ахматова. Мало того, в своих многих произведениях она не раз подчеркивала свое как русское, так и татарское происхождение, чем даже немного гордилась. Напомню читателю первые четыре строки известного стихотворения поэтессы:

Мне от бабушки-татарки

Были редкостью подарки;

И зачем я крещена,

Горько гневалась она.

Ну не написала же Анна Андреевна: мне от бабушки-гречанки… Как говорится, из песни слов не выкинешь…

А будучи в эвакуации в Ташкенте в мае 1944 года, еще раз подчеркивая свое азиатское происхождение, писала:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось…

Все также льется Божья милость

С непререкаемых высот.

Он прочен, мой азийский дом,

И беспокоиться не надо…

Еще приду. Цвети, ограда.

Будь полон, чистый водоем.

Через 14 дней из Крыма были высланы крымские татары, и многие из них попали в Ташкент, где и были написаны эти строки.

Там же, в Ташкенте, ее строки:

Эти рысьи глаза твои, Азия,

Что-то высмотрели во мне,

………………………

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

А ближе к закату жизни Анна Андреевна написала:

Татарское, дремучее

Пришло из никогда,

К любой беде липучее,

Само оно – беда.

1958 г., Кемерово

Да, находятся желающие увидеть в облике Ахматовой как бы греческий нос, кому-то захочется увидеть в ней, скажем, византийский лоб или даже египетские глаза… и т. д. Но уж точно, по мнению этих людей, не должно быть ничего татарского…

Безусловно, великая поэтесса Анна Ахматова – это алмаз в короне русской литературы. И она является дочерью как русского, так и - нравится кому-то или нет, - отчасти татарского народа.

Ее единственный сын Лев Гумилев также перенял от матери глубокое уважение к татарскому народу. Выдающийся ученый Лев Гумилев посвятил свою жизнь истории и культуре двух народов – русского и татарского.

К великому сожалению, и не постесняюсь сказать - стыду, мы сегодня в Крыму не отдали достойного уважения как Анне Ахматовой, так и Льву Гумилеву. Имена матери и сына должны быть увековечены в памятниках, названиях скверов, улиц, площадей Крыма. Они этого заслуживают.

У Б. Анрепа есть рассказ «Черное кольцо» - это его воспоминания об Анне Ахматовой и истории их любви. Поясню, что за кольцо и откуда оно.
У Анны Ахматовой в «Сказке о черном кольце», все сказано:

Склонная к мистике, Анна Ахматова считала, что кольцо это имеет чудодейственную силу, защищает от невзгод, и всегда носила его. Это - золотое кольцо, широкое, покрытое черной финифтью, с крошечным бриллиантом.

Она никогда не расставалась с ним, не подарила его даже мужу, Н. Гумилеву, когда тот ушел на фронт (хотя брак и распался, отношения у них были дружеские, да и общий сын Левушка связывал их), а вот Б. Анрепу – подарила! С ее стороны это был символический жест, знак признания между ними некой прочной мистической связи... А мистике в своей жизни Анна Ахматова уделяла много места и придавала ей большое значение, считая, что в ее жизни мистики было предостаточно. Утверждала также – и это было признано многими современниками и критиками - что есть у нее и некий мистический дар предвидения, приводила тому много примеров. Сказала, мол, то-то и то-то – и оно свершилось, увидела «знак» в природе – и событие тут как тут. Первое, что вспоминается как пример: когда по шаткой, темной лестнице уходил от нее из квартиры В. Шилейко (ее муж в то время) навестивший ее Николай Гумилев, сказала, что «по такой лестнице только на казнь ходят». Через несколько дней Гумилев был арестован и 25 августа казнен…

Кстати, упомяну уж здесь и курьезную деталь. В конце 1918 года В. Шилейко, настаивая на формальном браке с Ахматовой, сам и вызвался его оформить. Тогда для этого достаточно было сделать запись в домкоме, что он, по его словам, и сделал. Но когда потом для развода с ним А. Ахматова попросила своего друга А. Лурье сходить и официально оформить ее развод с Шилейко, тот не нашел никакой записи о браке в домовом комитете – ее попросту никогда и не было … Анна Ахматова была потрясена этим обманом: она-то считала ассириолога Шилейко, знающего 52 языка, честным человеком!

Но вернемся к кольцу.

О том, как Анна подарила ему свое кольцо, рассказывает сам Б.Анреп в «Черном кольце»; случилось это уже на следующий год после их встречи:

« В начале 1916 года я был командирован в Англию и приехал на более продолжительное время в Петроград для приготовления моего отъезда в Лондон. Недоброво с женой жили тогда в Царском Селе, там же жила Анна Андреевна. Николай Владимирович просил меня приехать к ним 13 февраля слушать только что законченную им трагедию "Юдифь". "Анна Андреевна "тоже будет", – добавил он. Вернуться с фронта и попасть в изысканную атмосфeру Царскосельского дома Недоброво, слушать "Юдифь", над которой он долго работал, увидеться опять с Анной Андреевной было очень привлекательно».

Но, конечно же, после фронта ему было не до замечательной поэмы «Юдифь», в чем он и признается далее:

«Несмотря на безукоризненное стихосложение и его прекрасное чтение, я слушал, но не слышал. Иногда я взглядывал на профиль Анны Андреевны, она смотрела куда-то вдаль. Я старался сосредоточиться. Стихотворные мерные звуки наполняли мои уши, как стуки колес поезда. Я закрыл глаза. Откинул руку на сиденье дивана. Внезапно что-то упало в мою руку: это было черное кольцо. "Возьмите, – прошептала Анна Андреевна. – Вам". Я хотел что-то сказать. Сердце билось. Я взглянул вопросительно на ее лицо. Она молча смотрела вдаль. Я сжал руку в кулак. Недоброво продолжал читать. Наконец кончил. Что сказать? "Великолепно". Анна Андреевна молчала, наконец. промолвила с расстановкой: "Да, очень хорошо" . Николаи Владимирович хотел знать больше. «Первое впечатление замечательной силы. Надо вчитаться, блестящее стихосложение» – я хвалил в страхе обнаружить, что половины я не слышал. Подали чай. Анна Андреевна говорила с Любовью Александровной. Я торопился уйти. Анна Андреевна осталась».

Кольцо это отразилось в ее стихах, как все значительное для нее в жизни:

Здесь Ахматова использует для сравнения случай из Библии. Там есть
рассказ о больном, которого исцелил Христос у купальни Вифезда:
Согласно Евангелию от Иоанна (Ин. 5:1-16), вода из купальни считалась чудодейственной когда «ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью». При купальне лежал расслабленный, страдающий своей болезнью 38 лет и почти потерявший надежду на исцеление, так как некому было опустить его в купальню при возмущении воды. Иисус сказал ему: «возьми постель твою и ходи». И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошёл.
В стихотворении Ахматовой взгляд любимого возвращает ей СИЛУ – исцеляет от немощи. Как видим, каждый случай в реале претворяет она творческим воображением в стихи.

Возвращаемся к рассказу Б. Анрепа:

«Через несколько дней Я должен был уезжать в Англию. За день до моего отъезда получил от Анны Андреевны ее книгу стихов "Вечер" с надписью:

Борису Анрепу -
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
Анна Ахматова
1916. Царское Село.
13 февраля»

И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.

Она понимает, что придется ждать встреч, что очень тягостно:
«Затем что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье» - ведь жить придется от встречи до встречи, что томительно и больно.

Чуть ранее она тоже получила от него подарок:

«Несколько времени перед этим я подарил Аннe Андреевне деревянный престольный крест, который я подобрал в полуразрушенной заброшенной церкви в Карпатских горах Галиции. Вместе с крестом я написал ей четверостишие:

Я позабыл слова и не сказал заклятья,
По деве немощной я, глупый, руки стлал,
Чтоб уберечь ее от чар и мук распятья,
Которое ей сам, в знак дружбы, дал» - пишет Анреп в «Черном кольце».

«Престольный крест, подаренный мною Анне Андреевне, оставил след в ее стихах:

Когда в мрачнейшей из столиц
Рукою твердой, но усталой,
На чистой белизне страниц
Я отречение писала,

И ветер в круглое окно
Вливался влажною струею, –
Казалось, небо сожжено
Червонно-дымною зарею.

Я не взглянула на Неву,
На озаренные граниты,
И мне казалось – наяву
Тебя увижу, незабытый...

Но неожиданная ночь
Покрыла город предосенний
Чтоб бегству моему помочь,
Расплылись пепельные тени.

Я только крест с собой взяла,
Тобою данный в день измены,
Чтоб степь полынная цвела,
А ветры пели, как сирены.

И вот он на пустой стене
Хранит меня от горьких бредней,
И ничего не страшно мне
Припомнить – даже день последний.
1916, август. Песочная бухта»

(этот крест она взяла с собой в Ташкент при эвакуации – в сентябре 1941 года)

«Дева» была, как он и писал, на самом деле «немощной»: в том же году у А, Ахматовой случилось обострение хронического бронхита, и она едет летом в Крым, где пробудет до конца года. Там она посетила первую жену Б. Анрепа, русскую аристократку Юнию Хитрово.

Семейная хроника Б. Анрепа такова: Б. Анреп женился на Юнии еще в России в 1908г, без большой любви и желания, - по настоянию благочестивых родителей. Брат Глеб, застав их в постели, наябедничал родителям, а те не могли позволить, что сын их обесчестил девушку из благородного семейства – тут же приказали сыну жениться, что и случилось.

Молодожены уехали учиться в Париж, затем поселились в Лондоне. Но вскоре у Анрепа появилась новая возлюбленная - Хелен Мейтленд, родила ему дочь, а позднее сына, после чего они стали проживать втроем: он, жена Юния и любовница Хелен с детьми. Когда Анреп и Юния расторгли свой брак, Юния в 1914 году вернулась в Россию.

Нетрудно предположить, что многое могла рассказать Анне Юния Хитрово, бывшая жена Б. Анрепа: о его характере, похождениях, таланте – да мало ли о чем… Воспоминаний ее - ни письменных, ни устных, к сожалению, нет, как и рассказов Ахматовой об этой встрече, доступных публике. Возможно, Ахматовой не хотелось, чтобы об этом узнали в литературных кругах.

В статьях некоторых литературоведов я нашла лишь упоминание об этой встрече и что произошла она летом 1916 года. Конечно, невольно возникает вопрос: а зачем Ахматова к ней так стремилась, если никакими подружками и знакомыми они не были? Думаю, версия здесь может быть только одна – она ездила к ней, чтобы хоть что-то узнать о жизни своего возлюбленного, поскольку жил он за границей и поэтому ничего не знала она о его жизни там. Разве что Недоброво мог сообщить ей, что Анреп женат и, наверное, по своей порядочности – не более того. Но к женатым возлюбленным ей было не привыкать…

Но вернемся снова в 1916 год, к нашим влюбленным – А. Ахматовой и Б. Анрепу.

Несмотря на то, что покидая Петербург, Анреп обещал Анне вернуться через пять- шесть недель, он вернулся только в конце года.

Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов День.

Нынче другу возвратиться
Из-за моря – крайний срок.
Все мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.

На одну из этих башен
Я взойду, встречая свет...
Да в стране болот и пашен
И в помине башен нет.

Только сяду на пороге,
Там еще густая тень.
Помоги моей тревоге,
Белый, белый Духов День!
1916, весна.
Слепнёво

Как видим, она ждала его, считая дни:
«Нынче другу возвратиться
Из-за моря – крайний срок».

Но и позднее, к лету, он не приехал. Но если бы и оказался в Петербурге здесь раньше, ее бы уже не застал: Анна лечилась на юге, где посетила и больного Н. Недоброво – это была их последняя встреча. Родственники его жены полагали, что в таком резком обострении его болезни виновата Анна. Особенно настаивала на таком мнении его жена, Любовь Александровна Ольхина, сказочно богатая женщина. Она была на 7 лет старше мужа, глубоко и нежно любила его, заботилась о нем как о ребенке: детей у них не было.

Позднее Ахматова признавалась П. Лукницкому (биографу), что эту женщину, жену Недоброво, она ненавидела более всех в жизни, и к тому же – лютой ненавистью. За что? А потому что не она, Анна, а именно Любовь Александровна была законной женой ее возлюбленного, и это как бы умаляло величину и степень его любви к ней, Анне, и потому еще, что жену Н. Недоброво тоже любил, хотя и по-другому. Был он жене слишком предан (если, конечно, не принимать во внимание его близкие отношения с А. Ахматовой), питал к ней уважение и искренние дружеские чувства. Жена Недоброво тоже не любила Ахматову, ревновала к ней мужа, знала, что теперь у Ахматовой другая любовь и ее муж от этого очень страдает, и даже прекратил всякое общение с бывшим другом Б. Анрепом, с которым до этого не прекращалась переписка.

В общем, обстоятельства сложились так, что Б. Анреп и А. Ахматова встретились в 1916 году только в декабре. Эта встреча, вероятно, не была уже такой пылкой и радостной, как все прежние. Понятно, что от Юнии Хитрово Ахматова уже много знала о своем возлюбленном, что ранее было сокрыто от нее дальностью расстояния и по причине отсутствия между ними верного ей посредника.

Вполне вероятно, что именно тогда произошел у них тяжелый, мучительный разговор об их отношениях, упоминаемый в некоторых исследованиях: о том, что писал он теплые, нежные письма своей будущей жене Хелен, а пока лишь любовнице с детьми от него, поскольку развод с Юнией не был из-за участия в войне оформлен. Конечно, все это вызывало
ревность любящей женщины, в данном случае Анны Ахматовой, привыкшей
быть повелительницей в любовных отношениях и безграничному поклонению, признанию ее «единственной».

Есть сведения, что он оправдывался, убеждая ее в том, что отношения у них «особые», а не просто плотские, эротические отношения, и она не должна ревновать его: к формальностям типа брака и всяким там физическим изменам, потому что это жизнь тела, а у них - «надмирная», «высокая», духовная связь. И это куда выше и не сравнимо ни с какими браками и любовными интрижками! А как еще можно было оправдываться перед «жрицей любви» "бедному" Анрепу?

Скорее всего, следствием именно этого разговора являются ее стихи, хотя и помечены они 1921г:

Сказал, что у меня соперниц нет.
Я для него не женщина земная,
А солнца зимнего утешный свет
И песня дикая родного края.
Когда умру, не станет он грустить,
Не крикнет, обезумевши: «Воскресни!»
Но вдруг поймет, что невозможно жить
Без солнца телу и душе без песни.
...А что теперь?
1921

Несмотря на все известные Анне факты о жизни возлюбленного, она все равно уверена, что равной ей нет, потому что она дает любимому главное:
«невозможно жить
Без солнца телу и душе без песни».

На дату стихов не стоит обращать внимания. Во-первых, даты и посвящения А. Ахматова часто в стихах меняла. И второе - разве всегда окончательный вариант стихотворения следует мгновенно за событием? Она могла написать половину его или только начать в момент или сразу же после события – по настроению и чувствам, а закончить позднее. То есть окончательная редакция не обязательно приклеена к моменту самого события - так ведь часто бывает у поэтов.
А кроме того, вспомним и слова Г.П. Струве: "почти каждое слово основано на пережитом, одето пронзительной фантазией, незабвенным чувством". На основании подобных наблюдений, Г.П. Струве призывал биографов, интерпретируя любые биографические реалии понимать, что всё "основанное на пережитом" сочетается в них и с "пронзительной фантазией".

Вполне возможно, что Ахматова могла вспомнить о той встрече и позднее, нахлынули воспоминания о той горечи и чувствах – ну и пришли стихи…

К этой же встрече некоторые исследователи относят и могущий возникнуть у них разговор о войне. Дело в том, что Б. Анреп поздней осенью 1916 был командирован в порт Романов, под Архангельском, чтобы наблюдать за разгрузкой снаряженного союзниками корабля с грузом селитры, необходимой для производства пороха. Прибыв в Романов, он увидел, что все складские помещения забиты военными грузами, что они не вывозятся из-за аварийного состояния железнодорожной линии и нехватки подвижного состава. Он был так опечален, что, отправив на имя военного министра телеграмму, выехал в Петроград.
Анреп был разочарован, огорчен, да и просто потрясен таким положением дел в тылу. И мы не знаем: нет сведений - рассказал ли ей в тот вечер Анреп - о «катастрофическом состоянии русской армии, о разложении, что вверху, что внизу, как ужаснул его порт Романов», но, возможно, что и рассказал. Именно этим можно объяснить ее стихи, написанные в ночь под Новый, 1917 год и обращенные к Анрепу:

Ты пьешь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву, не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи,-
Покоя, видно, не нашел в вине.

И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
Всё чаще ветер западный приносит
Твои упреки и твои мольбы.

Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты не смог ее убить.

Да, в конце этого года перед Анной уже не тот бравый кавалерист, веселый, с энергетикой через край, достающей всех и вливающий в окружающих заряд бодрости и силы. Но... все равно пишет она:

«моя любовь такая,
Что даже ты не смог ее убить».

Как ёмко, ярко, мудро и красиво сказано здесь ею о любви!

Элен Файнштейн, английская поэтесса, автор книги об Анне Ахматовой, задает в ней вопрос – «что же такое сделал Анреп, что Ахматова не смогла его забыть, если ничего судьбоносного и особо значимого для нее он не сделал?» В нашем контексте – почему Б. Анреп не смог убить любви Анны Ахматовой?
И недоумевает, почему ни Евгений Рейн, ни Анатолий Найман, которые столько лет провели с ней рядом и хорошо ее знающие, так и не смогли объяснить ей «природу этой привязанности». И они высказали свое мнение, что, возможно, это что-то вроде трубадурской «дальней любви», вечно желанной и никогда недостижимой.

«Остается только гадать, – продолжает Элен Файнштейн, – что же такое сделал Анреп, чего Ахматова не смогла забыть…»

По-моему, на этот вопрос – о природе любви – блистательно ответил Б. Пастернак:

«Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен»

Разве можем мы ответить – почему любим человека. Проанализировать и назвать причину? Это – Тайна!
«Разгадке жизни равносилен» – и есть ответ!

(продолжение следует)