Андрей Мурзин

Региональная идентичность: сущность, характер, опыт изучения

РОЛЬ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СИТУАЦИИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ (к постановке проблемы) 1

«Региональность» России – постоянно действующий фактор ее развития. Он выражает себя прежде всего в многообразии составляющих ее территорий. Это породило своеобразный феномен «двойной идентичности» в части регионов, особенно на востоке страны (Урал, Сибирь, Дальний Восток). Человек, ощущая себя гражданином страны (россиянин), осознает свою связь с локальной целостностью, которая для него репрезентирует большое целое. Возможно и обратное, он ощущает свою принадлежность локальному как составному элементу единого целого. В обоих случаях, эта связь видится как неразрывная и взаимообусловленная, дающая представление о «двойной идентичности ».

Можно говорить о двух уровнях: идентичности первого порядка – региональной, и идентичности второго порядка (принадлежности большей общности) – общероссийской. В ряде регионов с этнически относительно однородным населением идентичность региональная может совпадать с этнической (двухступенчатая система); в тех регионах, где население этнически разнородно, региональная идентичность занимает более «высокий этаж», чем этническая (трехступенчатая система). В любом случае идентичность, соединяющая региональный и общероссийский уровни, в сознании современного человека присутствует.

В конце 90-х гг. ХХ в. в ситуации кризиса общенациональной идентичности в постперестроечной России был отмечен мощный подъем регионального самосознания. Однако «региональность» современного российского сознания (в отличие от того, что имело место в XIX–XX в.) в условиях значительной унификации социальных и культурных стандартов, особой роли средств массовой коммуникации опирается скорее на такие моменты, как чувство общности исторической судьбы, традиций, переживания специфики положения своего региона внутри страны. Регионы сегодня воплощают себя не только как географические или социально-экономические образования, но и в значительной степени как исторически сложившиеся культурные целостности, реализующиеся в устойчивых социокультурных, духовных и политических связях, прочно укоренившихся в сознании.

Но в этом превращении региональной идентичности в часть локальной культурной традиции кроется определенная проблема: на конкретные формы проявления этой идентичности могут оказывать влияние привходящие факторы, в том числе и связанные с политической конъюнктурой. Так, в предшествующее десятилетие опорой региональной идентичности стали во многом квазиисторические представления о дореволюционном прошлом России и ее регионов как о «золотом веке».

Это породило массовое региональное мифотворчество. Проблема заключалась в том, что стремление каждого отдельно взятого региона добиться утверждения своей значимости в культурном пространстве современной России (включающая пересмотр его отношений со столицей, положения среди прочих регионов) проблематизировало всю систему внутрироссийских отношений. Место и роль в ней каждого из регионов превращалось в вопрос борьбы за влияние. Выражением этого стал т.н. «парад суверенитетов», опасное усиление центробежных тенденций, угрожающих государственной целостности России. Получалось, что региональное самосознание играет только негативную роль, хотя в истории России оно не раз становилось важнейшим ее ресурсом, опорой государственного строительства, служило источником культуротворчества.

Проблема заключалась в том, что политики и исследователи рассматривали вопрос о региональной идентичности исключительно сквозь призму противопоставления столицы и провинции, видя в ней некую константу, данность, не изменяемую во времени. Не было уделено должного внимания самой анатомии феномена региональной идентичности, тому, что она сама трансформируется во времени под влиянием определенных факторов, механизм которых не становился предметом анализа.

В этом отношении особый интерес представляет Урал как один из российских регионов. Положение Урала внутри российского пространства в ХХ в. лучше всего выражает формула «Урал – опорный край державы». Это породило особый этатизм сознания уральцев, стало одной из отличительных особенностей идентичности. Здесь региональная идентичность воспитывала и культивировала дух патриотизма, особую вовлеченность в общегосударственные дела (крайним выражением которого можно считать особую политизацию уральского сознания).

Важно отметить, что это положение не сложилось само по себе (достаточно вспомнить, Урал в начале ХХ в. только начинает осмысляться как часть культурного пространства России). Современный образ края был создан в результате целенаправленных, государственно-организованных усилий в 30-е гг. в период индустриализации, когда Урал был превращен во «вторую оборонную базу страны» (огромное значение имело не только преобразования экономики региона, но и масштабное культурное строительство, подчиненное в том числе задаче создания образа современного Урала). Ему было определено место внутри единого советского пространства. А для региональной идентичности, которая в широком смысле понимается как связь, ощущаемая жителями определенной территории с местом их жизни, принципиальное значение имеет представление о месте и роли региона внутри страны в целом.

Именно этому не было уделено внимания в строительстве постсоветской России, в региональной политике правительства этого периода. Это же обусловило фрустрированность и уральского сознания, потерявшего прежние ориентиры, ощущение внутренней точки опоры. Для региона в целом это обернулось неопределенностью в перспективах долговременного развития, необходимостью поиска себя в условиях современной России, напряженностью в отношениях со столицей и другими субъектами федерации.

В настоящее время региональное самосознание по инерции продолжает рассматриваться как потенциальная угроза единству страны, в то время как она может служить ее надежной опорой. В условиях современной России это диктует необходимость формирования нового отношения к региональной идентичности. Именно на уровне регионального сознания должны сочетаться наиболее естественным образом региональные и общенациональные интересы. В историческом сознании регионов должны быть акцентированы центростремительные начала, способствовавшие консолидации страны. По существу, это вопрос о необходимости активного влияния на характер региональной идентичности и средствах этого влияния как конкретных форм реализации региональной политики.

Сегодняшняя преувеличенная забота об имидже столицы, ее самопрезентации в культурном сознании в ущерб поддержке образов российских регионов не может служить укреплению государственности в долговременной перспективе. Актуальной представляется задача целенаправленной организации современного российского культурного пространства, создание условий для установления взаимных диспозиций для обновляющихся российских регионов и столиц. Однако эта задача не только не решается, но и остается не осознанной.

В этой связи принципиальное значение для социологии духовной жизни российского общества приобретает всесторонний, системный анализ региональной идентичности, форм ее выражения, механизмов формирования, влияющих на нее факторов, прежде всего культурных. Это будет способствовать тому, что современные социологические исследования проблемы идентичности окажутся поставленными на прочную историческую почву, обретут необходимую контекстуальность, позволит создавать социологические теории, адекватные современному состоянию российского социума.

Для социологии культуры анализ региональной идентичности уральцев:

− в теоретическом аспекте позволяет содержательно раскрыть понятие региональной идентичности;

− дает необходимый фактический материал для понимания механизмов формирования данного феномена и его конкретно-исторических особенностей;

− позволяет уточнить роль духовной составляющей в бытии региональной культуры;

− создает методологическую основу для конкретно-социологических исследований.

Согласно авторской концепции, заключающейся в том, что региональная культура понимается как вариант национальной культуры и в то же время как специфический способ жизни людей на определенной территории, продуцирующий определенную систему ценностей, создавая условия для самоидентификации людей, исследование региональной идентичности уральцев дает возможность содержательно уточнить одну из важнейших философско-культурологических категорий, раскрыть ее эвристический потенциал, обнаружить связь общего и особенного (идентичность россиянина – региональная идентичность уральца – этническая идентичность), проанализировать состояние идентичности современного россиянина, жителя региона.

Региональная идентичность с точки зрения геополитики

В России, как и в мире в целом, регион становится важным уровнем политического действия и диалога, где национальные, наднациональные и глобальные силы встречают местные требования. Регионы играют все более существенную роль в геополитических процессах. Российские регионы вступили в процессы глобализации, причем эти процессы имеют крайне неравномерный и конкурентный характер, что означает появление новых возможностей и проблем для России.

Проблемы регионализма находятся сегодня в центре политической жизни многих стран. Еще в 1998 г. Европарламент, учитывая остроту этих проблем, принял «Хартию регионализма», согласно которой регион понимается как гомогенное пространство, имеющее физико-географическую, этническую, культурную, языковую общность, а также общность хозяйственных структур и общую историческую судьбу. Важно отметить, что не все эти составляющие должны присутствовать в обязательном порядке, неизменно найдется один или несколько доминирующих признаков. В каждом конкретном случае их сочетание дает уникальную региональную ситуацию.

Универсального определения понятия «регион» не существует; членение пространства на регионы зависит от области исследований и сформулированной задачи. Определение границ региона и его признаков в большинстве случаев зависят от целей и методологической базы исследования.

Процессы регионализации, происходящие в разных странах мира, являются объектом изучения в политической, социологической, исторической, философской литературе. Прежде всего, к проблемам регионализации обратились геополитики, социологи и экономисты, поскольку данный феномен тесно связан с глобализацией и происходящими в связи с этим изменениями в социально-политической и экономической сферах. Существуют различные подходы к определению региона, причем каждый из них подчеркивает какой-либо из аспектов регионализма. Его содержание зависит от того, какой конкретный срез жизни в регионе актуализируется той или иной наукой.

При этом наиболее полное определение понятия «регион» и его основных признаков, как представляется, предлагает доктрина европейского интегрального федерализма на основе принципов комплексного междисциплинарного подхода. Суть ее заключается в том, что интегрирующий политический организм (например, Европейский Союз) взаимодействует с политически организованными территориями, то есть с локальными, региональными объединениями, самоуправляемыми и автономными . Такой подход не требует культурной, экономической, языковой однородности, в отличие от американской модели. Европейский федерализм основывается на объединении различных уровней идентичности, не противоречащих, а дополняющих друг друга, то есть на объединении регионов.

В политической науке регион рассматривается как одна из единиц территориальной структуры национального государства, то есть субнационального уровня, ячейка сетки административно-территориального деления, где действуют региональные властные институты с определенными компетенциями и соответствующими финансовыми ресурсами для их реализации, происходит региональная политическая жизнь. В широком смысле регион определяют как институт или систему институтов и организаций, действующих на определенной территории, представляющей собой фрагмент территории государства .

В регионоведении понятие «регион» употребляется в узком смысле для обозначения территориального сообщества в административных границах субъекта Российской Федерации, которое характеризуется такими чертами, как целостность и управляемость .

Геополитическая теория, основанная на пространственном факторе, имеет объектом исследования не только всю Землю в целом, но и отдельные её части. Под регионом в геополитике понимается, во-первых, часть территории страны, обладающая общностью природных, социально-экономических, национально-культурных и иных условий; во-вторых, группа близлежащих стран, представляющая собой отдельный экономико-географический район, обладающая общими признаками, отличающими этот район от других . В данной работе мы будем придерживаться данного определения региона.

Рассмотрим кратко влияние геополитических факторов на трансформацию регионального устройства Российской Федерации. Процесс преобразования региональных отношений является составной частью трансформации российского общества и представляет собой сочетание разнообразных тенденций, порождаемых комплексом географических, социально-экономических, политических, этнокультурных условий. В настоящее время со всей очевидностью можно утверждать, что геополитические факторы оказывают все большее воздействие на процессы, происходящие внутри той или иной страны, в том числе и Российской Федерации. Соответственно, данные факторы воздействуют и на изменение региональных отношений, и с развитием процессов глобализации это воздействие становится все более значимым.

Распад СССР коренным образом изменил политико-правовой статус областей, краев и автономных образований. В постсоветский период наблюдается противоречивый процесс складывания регионального устройства страны. Он включает в себя, с одной стороны, тенденции децентрализации - перераспределение полномочий от федеральной власти к региональной и, с другой стороны, противоположные процессы упрочения территориальной целостности страны и укрепления административно-управленческой вертикали. Нельзя утверждать, что в настоящее время поиск оптимальной модели регионального устройства страны близок к своему завершению. И поиск этот обусловлен не только спецификой государства и составляющих его регионов, но и геополитическими факторами.

Как известно, процесс регионального развития характеризуется сменой тенденций централизации, то есть укрупнения и слияния регионов и децентрализации, соответственно, распада их на части, отсоединения территорий. Обе эти тенденции закономерны, имеют под собою объективные основания.

В государствах, сохранивших свою территориальную целостность, наблюдаются процессы автономизации территорий, возрастание роли регионов в развитии социума. В этом отношении, распад СССР и центробежные тенденции в Российской Федерации отчасти можно рассматривать как обусловленное исторической закономерностью проявление процесса общемирового развития.

Следует отметить, что процессы децентрализации и регионализации развиваются одновременно и параллельно с происходящими не межгосударственном уровне процессами интеграции. Интеграция выражается в создании надгосударственных политических, финансовых и прочих организаций, союзов, блоков, а также в формировании глобальной экономической системы, подчиняющей своим правилам и институтам национальные экономики. В данном качестве интеграция также вносит свой вклад в ослабление территориального единства государств.

Для набирающих силу процессов глобализации характерным является разрушение политической и экономической целостности территориальных образований, не интегрированных в систему экономических отношений, определяемых транснациональными корпорациями, надгосударственными и финансовыми институтами и политическими блоками.

К интегративным процессам следует отнести образование единого мирового информационного пространства, а также распространение массовой культуры, создающей систему универсальных смыслов, идеалов, практик. Влияние данного фактора на процессы регионализации противоречиво. В результате усвоения универсальных смыслов, идеалов, практик разрушается идентификация человеком себя как представителя того или иного государства. Также ставится под угрозу и региональная идентичность, но, в то же время, процессы глобализации и распространения массовой культуры способствуют росту интереса к локальным, этническим особенностям.

Таким образом, складывающаяся геополитическая ситуация формирует целый комплекс проблем, связанных с региональным устройством Российской Федерации, решение которых возможно при понимании объективных закономерностей развития глобальных процессов и при их учете в осуществлении региональной политики. Данная политика не должна препятствовать формированию региональной идентичности, росту самостоятельности регионов, их способности самостоятельно решать свои внутренние проблемы.

Рассматривая региональную идентичность с точки зрения геополитики, необходимо учитывать глобальную политическую ситуацию, которая усилила степень воздействия на развитие региональных явлений. В последние годы на европейском континенте произошли геополитические изменения, которые оказали значительное влияние на мировые политические процессы и коснулись регионов Центральной и Восточной Европы, территорий бывшего СССР. Начался новый этап процесса интеграции, а международные отношения стали выходить за рамки межгосударственных связей и приобретают разнообразный и многоуровневый характер. Это приводит к формированию иных контуров региональной идентичности. В этой связи особое значение приобретает анализ восприятия себя и друг друга народами, странами и различными группами населения того или иного региона.

Соответственно понятия «идентичность» и «идентификация» стали одной из основных тем политической науки и практики. Если ранее эти категории употреблялись в основном психологами, философами, социологами и этнологами, то политические и социокультурные трансформации в начале XXI века, требующие системного осознания, актуализируют идентичность как политологическую проблему и условие для выбора стратегии выживания и ответа на новые вызовы. Набирающая силу политическая и экономическая глобализация неизбежно ставит перед Россией проблему поиска новой региональной идентичности в меняющемся мире.

В любой стране мира региональное самосознание населения является одним из важных факторов выделения регионов как единых территориальных систем. Особое значение степень развития регионального самосознания имеет для полиэтнических стран с федеративным типом государственного устройства. Даже во многих унитарных государствах Европы имеет место феномен высокого уровня самоидентификации населения к тому или иному внутреннему региону, что является следствием исторического процесса развития каждого государства.

Процессы регионализации в сознании общества имеют место и в Российской Федерации. Фактически феномен региональной идентичности для России достаточно новое явление. Распад СССР, становление и развитие федеративного устройства и целый ряд явлений, связанных с трансформационными процессами, в значительной степени способствовали обособлению российских регионов друг от друга в социально-экономическом, политическом и ментальном планах.

Очевидно, что формирование регионального самосознания стало характерной чертой постсоветской трансформации общества. В обществе определились две противоположные тенденции. С одной стороны, постепенно складывается российская общегражданская идентичность со своим набором консенсусных ценностей. С другой стороны, происходит регионализация общественного сознания, которая стала реакцией на кризис общенациональной идентичности, возникший в результате распада СССР. Этот процесс по-разному толкуется современными исследователями. Одни считают, что региональные ценности, наряду с этнонациональными, замещают в общественном сознании комплекс ценностей советского периода. Как правило, регионализация воспринимается ими как временное явление, характерное для переходного периода модернизации советского общества. Другие видят за ней глобальный процесс, поскольку возрождение регионального самосознания активно идет в европейских странах, где на месте национальных государств формируется объединенная, но многообразная и полицентричная «Европа регионов» .

Фактически политические изменения в России своими последствиями привели к идентификационному кризису. Перед обществом и, прежде всего, в социокультурной среде со всей остротой встали основные вопросы, характерные для периодов трансформационных изменений: «кто мы есть?» и «куда мы идём?». Отсутствие чётких однозначных ответов на эти вопросы привело к дифференциации внутри российского общества, которая вызвала распад прежней модели идентификационной системы. Этот распад, актуализировал всю совокупность имевшихся типов идентичностей, скреплявших каркас прежней идентификационной системы, что и обусловило появление повышенного научного интереса к проблемам регионализации страны и механизмам идентификации региональных сообществ.

В связи с этим актуализация региональной идентичности понимается как процесс формирования идентификации региона, в ситуации происходящей в нем трансформации с целью стабилизации функционирования социально-политической системы на уровне регионов.

Актуальность проблемы определяется еще и тем, что она исследуется на стыке политологических дисциплинах - политической регионалистики, политической социологии, геополитики и этнополитической конфликтологии, в рамках которых осуществляется всесторонний анализ региональной идентичности как элемента политической трансформации российского общества. Это позволяет выявить механизм действия данного процесса в развитии страны и определить его роль в консолидации системы государственной власти в России. Исходя из этого, заявленную проблему, можно отнести к числу наиболее теоретически и практически значимых научных тем в рамках современного политологического дискурса.

Процесс региональной идентификации выражается не в смене одних формальных институтов общества другими, обычно идущей в период политической трансформации в большинстве стран переходного типа, осуществляющих демократический транзит, а в полном их сломе, внедрением неформальных правил и традиций, мифов, устоев и обычаев, существующих в социокультурном опыте регионального пространства.

Данная проблема наилучшим образом может быть проанализирована на примере северо-кавказского региона, в котором происходит наложение целого ряда проблем, оказывающих сильное влияние на региональный политический процесс. Во-первых, это проблемы и противоречия, возникающие во взаимоотношениях основных политических акторов, что, в целом, является типичным для процесса регионализации, происходящего в рамках Российской Федерации. Во-вторых, это регион, в котором трудно преодолевается прошлый советский опыт, так как на Северном Кавказе остро стали проявляться многие социальные вопросы, которые оказывают значительное влияние на ее современное политическое развитие. В-третьих, здесь проживают около 150 этносов, представляющих почти весь российский этноареал, и в этом смысле регион является полиэтничным и поликонфессональным. В-четвертых, регион подвержен влиянию как западной, так и восточной культурной волны, что делает Кавказ поликультурным, фрагментируя его единый социокультурный пласт.

На Северном Кавказе сложились определенные геополитические реалии, которые следует осмысливать в контексте глобальных трансформаций, происходящих в мире и России. Ведь он является частью мирового и российского геополитического пространства, которое существенным образом влияет на характер происходящих здесь явлений. Регион занимает территорию 335 тыс. кв. км. и включает 10 субъектов Российской Федерации: Краснодарский и Ставропольский края, Ростовская область, Адыгея, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкессия, Северная Осетия, Ингушетия и Чечня.

По своему геополитическому положению с Северным Кавказом трудно сравнить какой-либо другой уголок мира. Не случайно Кавказ называют «солнечным сплетением Евразии» (Ю.А. Жданов) и «перекрестком геополитических целей» (А.Г. Здравомыслов), он обладает рядом уникальных черт, которые выделяют его среди многих других регионов мира. Сегодня приходиться констатировать, что на геополитическом уровне его стратегическое значение трудно переоценить. И поэтому он представляет собой притягательный геополитический объект - место соперничества между многими государствами.

Кавказ является зоной активных межэтнических и межконфессиональных контактов. Вследствие этих взаимоотношений сформировались группы со сложной идентичностью, исследование которых важно как для выявления механизмов их существования, так и для выявления закономерностей протекания некоторых этнических, политических и конфессиональных процессов в регионе.

Проблема кавказской идентичности достаточно подробно исследована в трудах А.Ю. Шадже, по мнению которой она представляет собой форму бытия народов кавказского общества, которая формируется на базе определенного образа жизни, в котором присутствует географическая константа . Под кавказской идентичностью автор понимает «способность кавказских народов осознавать свое социокультурное единство, свою принадлежность к общему и целому кавказскому миру» .

Для исследования феномена региональной идентичности необходимо представить анализ объяснительных моделей и концептуальных подходов, направленных на понимание и раскрытие ее сущности. В мировой науке существует множество концептуальных результатов осмысления этого феномена, который является достаточно традиционным явлением для западной науки. Однако долгое время он был практически вне поля зрения отечественной мысли и до сих пор остается малоизученным. По-видимому, это обусловлено «новизной самого сюжета» .

Не вдаваясь в анализ зарубежного опыта, кратко остановимся на российском дискурсе. Специфика становления регионального сообщества в России, представленная в работах отечественных авторов, позволяет проследить особенности региональной идентичности. Так, для одних региональная идентичность - это совокупность культурных отношений, связанных с понятием «малая родина» или «отношение человека к своей малой родине, к земле, на которой он родился или живет и работает» ; для других - социально-психологическое чувство принадлежности к региональному сообществу, и при этом границы региона как понятия ментального совпадают с границами сообщества .

Исследованием «территориальной идентичности» занимаются Н.А. Шматко и Ю.Л. Качанов, согласно которым идентичность является результатом отождествления «Я - член территориальной общности». Предполагается, что для каждого индивида при фиксированном наборе образов территорий механизм идентификации постоянен. Авторы указывают, что каждый индивид обладает образом, который вместе со способом соотнесения (сравнения, оценивания, различения и отождествления) образа «Я» и образов территориальных общностей образует механизм территориальной идентификации. Важным моментом здесь является «масштаб» или границы той территориальной общности, к которой индивид чувствует причастность: это может быть ограниченная территория - конкретное место (город, село, область) или значительно более широкие пространства - Россия, СНГ .

В контексте исследуемой проблемы интерес также представляют три сборника научных трудов. Первый - «Центральная Европа в поисках новой региональной идентичности» посвящен проблеме формирования новой региональной идентичности стран Центральной Европы. Опираясь на конкретный материал, авторы выявили тенденцию к новой внутрирегиональной идентификации, причем, помимо рассмотрения общих для региона аспектов становления новой региональной идентичности в политическом, экономическом и культурно-идеологическом аспектах, труд содержит и анализ ситуации в отдельно взятых странах региона .

Во втором - «Центр и региональные идентичности в России» рассматривается роль региональной идентичности в российской политике и в общественной жизни, становление постсоветской региональной идентичности, ее соотношение с другими проявлениями идентичности и механизмы развития региональной идентичности .

В рамках междисциплинарного исследовательского подхода - на границе политологии, регионоведения, политической географии и геополитики выполнен третий - «Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России» .

Аналитический обзор существующих в отечественной науке исследований позволяет сделать вывод о том, что анализ данного феномена осуществляется преимущественно в рамках двух основных подходов: социокультурного - изучение различий в самосознании национальных образований и политического - изучение различий политического развития территорий и электоральных предпочтений их населения.

Суть социокультурного подхода сводится к тому, что формирование данного типа идентичности происходит «снизу» и является следствием кризиса «системы политической идентификации на общенациональной уровне» . Данная точка зрения подразумевает, что региональные идентичности - временные и преходящие, поскольку, как считают авторы, после возрождения общегражданской идентичности в массовом сознании региональные сообщества перестанут играть значимую роль .

Некоторые авторы предлагают рассматривать возникновение и развитие политической (в том числе региональной) идентичности как результат стратегий политических акторов, в силу которых существующие в обществе идентичности «транслируются» в политическую повестку дня .

В рамках второго подхода основное внимание уделяется целенаправленному конструированию региональной идентичности «сверху» и в центре рассмотрения оказывается «политика региональной идентичности», а также «агенты формирования региональной идентичности» .

Исходя из сложившегося понимания идентичности, региональную идентичность можно рассматривать в качестве ключевого элемента конструирования региона как социально-политического пространства; она может служить основой для особого восприятия общенациональных политических проблем. Можно предположить, что региональная идентичность возникает в результате кризиса других идентичностей и в значительной мере есть отражение исторически возникших центропериферийных отношений в рамках государств и макрорегионов. Региональная идентичность - это своего рода ключ к конструированию региона как социально-политического и институционального пространства.

Итак, региональная идентичность - часть социальной идентичности, в структуре которой обычно выделяют два основных компонента: когнитивный - знания, представления об особенностях собственной группы и осознания себя её членом; и аффективный - оценка качеств собственной группы, значимость членства в ней. В структуре региональной идентификации, на наш взгляд, присутствуют те же два основных компонента - знания, представления об особенностях собственной «территориальной» группы и осознания себя её членом и оценка качеств собственной территории, значимость ее в мировой и локальной системе координат.

Что это означает для совокупности населения, объединенной общим местом проживания? Ответ очевиден - возникает региональная общность. Необходимо осознать еще одну важную сторону сущности региона, определяющую специфику идентификации. Обычно «естественность» того или иного региона доказывается сходными географическими или культурными параметрами, которые «естественно» отделяют этот регион от соседних территорий.

Следует отметить, что объявление совокупности территорий «регионом» возможно лишь при наличии определенных признаков: общности исторических судеб, свойственных только этой группе особенностей культуры (материальной и духовной), географического единства территории, некоторого общего типа экономики. Иными словами, для региональной идентификации принципиально важным понятием является представление о территориальных связях, возникающих на основе совместного или соседского проживания членов социальных групп различного масштаба и культурной идентификации.

Анализируя составляющие данного типа идентичности, помимо обозначенных факторов, ученые выделяют дихотомию «мы-они» . На основе этого противопоставления в структуре идентичности выделяется два основных компонента: автостереотипы - совокупность атрибутивных признаков о действительных или воображаемых специфических чертах собственной группы; и гетеростереотипы - совокупность атрибутивных признаков о других группах.

Анализ литературы позволяет утверждать, что выделение типов региональной идентичности остается спорной. Представляется достаточно полной и масштабной классификация, предложенная Р.Ф. Туровским. Автор выделяет шесть типов: республиканская идентичность, которая характерна для титульных этносов республик и явно доминирует над общероссийской; наднациональная республиканская идентичность, объединяющая титульный народ, русское население и другие народы, проживающие в республиках; русская региональная идентичность, которая привязывается к субъектам федерации и является двойной, т.е. сочетается с общероссийской идентичностью; русская региональная идентичность, которая связывается с субэтническими общностями; русская региональная идентичность, привязанная к крупным географическим общностям (например, Сибирь); регионально-идеологическая идентичность, которая определяется политико-идеологической, электоральной ориентацией регионов .

Следующим важным аспектом проблемы является осознание того, что формирование и развитие региональной идентичности предполагает наличие трех видов предпосылок. Первый - культурного характера: идентичность может быть укорена в особой региональной истории, традициях, мифах, языке, религии и т.д. Второй - социально-экономического характера: идентичность может корениться в межрегиональных диспропорциях в уровнях экономического и социального развития. Третий - географический фактор: степень периферийности или резкие различия между макрорегионами страны (Север-Юг, Восток-Запад) .

Характеризуя национальную идентичность, как правило, различают ее внешние и внутренние функции. Первые заключаются в ее способности очерчивать территориальное пространство и обосновывать экономические и политические институты. Вторые проявляются в том, что она служит основанием социализации, связующим звеном между индивидами и классами, способом и средством локализации себя в мире. Представляется, что эти рассуждения вполне можно применить к региональной идентичности. Более того, по нашему мнению, региональная и национальная идентичности могут быть взаимодополняемыми в силу сложности и множественности политических идентичностей. В то же время они способны и противопоставляться друг другу, в силу чего региональная идентичность при определенных условиях может перерасти в национальную.

Как отмечено выше, в рамках современной научной парадигмы исследование рассматриваемого феномена может быть только комплексным, использующим различные подходы. Концепция региональной идентичности имеет междисциплинарное содержание и базируется на научном наследии ряда наук. При анализе процессов развития региональной идентичности в современной России необходимо использовать четыре подхода: культурологический (процессы современного культурогенеза в российских регионах и их политические последствия); политологический, включая этнополитологический (региональный политический процесс, его специфика и значение для общенационального политического процесса, соотношение регионального и общенационального в российской политике); электорально-географический (выявление политико-идеологических, ценностных различий между регионами с помощью анализа географии выборов); социологический (анализ соотношения регионального и общенационального в представлениях россиян в различных регионах) . В целом соглашаясь с такой постановкой вопроса, на наш взгляд, следует еще добавить геополитический подход в анализе региональной идентичности.

Подводя итоги, важно подчеркнуть, что процессы регионализации и изменения политической карты мира привели к проблеме определения сущности феномена идентичности. Дискуссии, развернувшиеся вокруг интеграции мирового сообщества, появление транснациональных объединений, образование глобальных экономических корпораций, развитие телекоммуникационных технологий требуют переосмысления феномена идентичности.

Произошедшие политические трансформационные процессы сначала в СССР, а потом и в Российской Федерации имели основную цель - осуществление перехода к демократическому обществу. Между тем, изменения привели к расслоению общества и вызвали кризис, приведший к актуализации многих элементов, в числе которых региональная идентичность.

Изучение регионов сегодня ведется в разных направлениях: в геополитическом (в контексте проблем глобализации и регионализации), в социологическом (анализируется деятельность определенных социальных групп), в историческом (описываются специфические особенности жизни в данной территории), демографическом (рассматриваются проблемы расселения населения, размещения трудовых ресурсов, характера и динамики миграции). В этом перечне направлений региональных исследований в последнее время наметилась еще одна важная составляющая - анализ региональной идентичности.

Таким образом, региональная идентичность в системе стратегического анализа территории - фактор социально-экономического развития и элемент политического управления. Вместе с тем она является важным фактором российского политического процесса. Среди типов идентичности она занимает особое место и связана с определенными территориями, которые определяют особые формы жизненных практик, картины мира, символические образы.

Сегодня правомерно говорить о том, что в стране повышается регионализация общественного сознания, которая стимулируется процессами, происходящими как в центре, так и в регионах. В трансформирующихся государствах идентичность является динамичной и зависит от новых социальных отношений и союзов, в том числе и на уровне регионов.

регион геополитический идентичность

Примечания:

• 1. См.: Фадеева А. Федералистская модель Европейского Союза / А. Фадеева // Мировая экономика и международные отношения. - 2000. - № 6. - С. 26-28.
• 2. См.: Бусыгина И.М. Политическая регионалистика / И.М. Бусыгина. - М.: РОССПЭН, 2006. - С. 7.
• 3. См.: Регионоведение: Учебное пособие / Отв. ред. Ю.Г. Волков. - Ростов-н/Д: Феникс, 2004. - С. 27.
• 4. См.: Геополитика. Популярная энциклопедия / Под общ. ред. В. Манилова. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2002. - С. 485.
• 5. См.: Туровский Р.Ф. Региональная идентичность в современной России // Российское общество: становление демократических ценностей? / Р.Ф. Туровский. - М.: Гендальф, 1999. - С. 87-88.
• 6. См.: Шадже А.Ю. Феномен кавказской идентичности // Научная мысль Кавказа. СКНЦ ВШ. - 2002. - №1. - С. 36-45; Шадже А.Ю. Этнические ценности как философская проблема. / А.Ю. Шадже. - М.: РФО. - Майкоп: ООО «Качество», 2005.
• 7. Шадже А.Ю. Этнические ценности как философская проблема / А.Ю. Шадже. - М.: РФО. - Майкоп: ООО «Качество», 2005. - С. 80.
• 8. См.: Петров Н. Формирование региональной идентичности в современной России // Центр и региональные идентичности в России / Под ред. Гельман В., Хопф Т. / Н. Петров. - СПб.: Летний сад, 2003. - С. 125.
• 9. См.: Крылов М.П. Региональная идентичность в историческом ядре Европейской России / М.П. Крылов // Социологические исследования. - 2005. - №3. - С. 13.
• 10. Губогло М.Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки / М.Н. Губогло. - М.: Наука, 2003. - С. 399.
• 11. См.: Ноженко Н.М. В поисках нового регионального сообщества: возможная перспектива рассмотрения федеральных округов // Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки / Н.М. Ноженко, Н.Б. Яргомская. - М.: ИНИОН РАН, 2005. - С. 123.
• 12. См.: Шматко Н.А. Территориальная идентичность как предмет социологического исследования / Н.А. Шматко, Ю.Л. Качанов. // Социологические исследования. - 1998. - №4. - С. 94-101.
• 13. См.: Центральная Европа в поисках новой региональной идентичности / Сб. статей. Отв. ред. Ю.С. Новопашин. - М.: Институт славяноведения РАН, 2000.
• 14 См.: Центр и региональные идентичности в России / Под ред. Гельман В., Хопф Т. - СПб.: Летний сад, 2003.
• 15. См.: Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры России. - М.: МОНФ, 1999.
• 16. См.: Мелешкина Е.Ю. Региональная идентичность как составляющая проблематики российского политического пространства // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры России / Е.Ю. Мелешкина. - М.: МОНФ, 1999. - С. 131.
• 17. См.: Гельман В. Региональная идентичность: Миф или реальность // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры России / В. Гельман, Е. Попова. - М.: МОНФ, 1999. - С. 188.
• 18. См.: Гельман В.Я. Стратегии региональной идентичности и роль политических элит (на примере Новгородской области) // Региональные процессы в современной России / В.Я. Гельман. - М.: ИНИОН РАН, 2003. - С. 32.
• 19. См.: Орачева О. И. Региональная идентичность: миф или реальность? // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры России / О.И. Орачева. - М.: МОНФ, 1999. - С. 36-43.
• 20. См.: Дробижева Л. Российская, этническая и республиканская идентичность: Конкуренция или совместимость // Центр и региональные идентичности в России / Под ред. Гельман В., Хопф Т. / Л. Дробижева. - СПб.: Летний сад, 2003. - С. 47-76.
• 21. См.: Туровский Р.Ф. Региональная идентичность в современной России // Российское общество: становление демократических ценностей? / Р.Ф. Туровский. - М.: Гендальф, 1999. - С. 102.
• 22. См.: Бусыгина И.М. Политическая регионалистика / И.М. Бусыгина. - М.: РОССПЭН, 2006. - С. 162-165.
• 23. См.: Туровский Р.Ф. Региональная идентичность в современной России // Российское общество: становление демократических ценностей? / Р.Ф. Туровский. - М.: Гендальф, 1999. - С. 130.

1

В статье представлен сравнительный анализ традиций отечественной научной школы в изучении содержания понятия «идентичность», «региональная (в том числе культурная) идентичность», охарактеризованы основные методологические подходы, опыт исследователей российских регионов в постсоветский период.

региональная (территориальная

культурная и другие виды) идентичность

самобытность

акторы (регионализаторы)

коллективный смысл

1. Абрамов Ю.Ф., Арсентьева И.И. Регионоведение России: Учебное пособие / Ю.Ф. Абрамов, И.И. Арсентьев [Текст]. – Иркутск: Изд-во Иркутского государственного университета, 2006.

2. Барыгин И.Н. Международное регионоведение: Учебник / И.Н. Барыгин [Текст]. – СПб.: Питер, 2009. с.

3. Бреславский А.С. Постсоветский Улан-Удэ: культурное пространство и образы города (1991 – 2011 гг.) / А.С. Бреславский [Текст]. – Улан-Удэ Бурятского государственного университета, 2012. – 156 с.

4. Бусыгина И.М. Политическая регионалистика. – М., РОССПЭН. 2006. – С. 162.

5. Васюганское болото // Чудеса России. – URL: [Электронный ресурс]: http://www.ruschudo.ru/miracles/219/, дата обращения 30.10.2011.

6. Галазова С.С. Региональная идентичность экономического пространства // Экономика и управление. – 2014. – № 6(115). – С. 64 – 69.

7. Головнева Е.В. Социальный конструктивизм и значение материального в экспликации понятия «регион» / Е.В. Головнева [Текст] // Лабиринт: Журнал социально-гуманитарных исследований. – 2015. – № 1. С 121 – 126.

8. Докучаев Д.С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: Автореф. … дис. канд. филос. наук / Д.С. Докучаев [Текст]. – Иваново: ИГУ, 2011. – 24 с.

9. Крылов М.П. Региональная идентичность в Европейской России: Автореф. … дис. доктора географ. наук / М.П. Крылов. – М., 2007. – 53 с.

10. Назукина М.В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ: Автореф. … дис. канд. политических наук /М.В. Назукина [Текст]. – Пермь, 2009. – 27 с.

11. Туровский Р.Ф. Соотношение культурных ландшафтов и региональной идентичности в современной России / Р.Ф. Туровский [Текст] // Идентичность и география в постсоветской России: Сборник статей. – СПб., 2003. – С. 139 – 155, 173.

12. Электронный ресурс. – Режим доступа: URL .

13. Использование новых медиа в гео-брендинге Латвии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: URL .

В дореволюционной России существовало две научные традиции, которые различным образом трактовали с содержанием понятия «региональная идентичность». Так, в традиция М.П.Погодина, С.М. Соловьева, А.Д. Градовского предполагала, что неукоренность является специфической российской чертой, источником которой являлась однородность и однообразие природных условий Русской равнины и отсутствие камня в строительстве массивных православных храмов и русских домов (в действительности это не совсем так - Новгород, Псков, и другие города). А.Д. Градовский дополняет к ним социально-политические факторы, связанные с монгольским игом, постоянной миграцией служилых людей, борьбой с сепаратизмом и централизацией российского государства.

Совершенно противоположной была традиция Н.И. Костомарова- Л.П. Щапова, в рамках которой на территории России территориальные контрасты в культуре весьма существенны, а русскому национальному характеру по своей природе присущ дух свободы, веча и конфедерации. Поэтому население присоединенных силой к Москве старинных земель очень долго не забывало древнюю вольницу, что и проявилось в Смутное время, когда ситуацию спасли сохранившие «самобытность» великорусские области, города: Нижний Новгород, Ярославль, Вологда . Однако, есть и промежуточная третья точка зрения, сглаживающая крайности вышеизложенных двух традиций. Этот взгляд допускает существование укорененности при умеренных региональных культурных контрастах и без какого-то ни было сепаратизма (применительно к Сибири и Украине) .

В советское время очень часто идентичность отождествлялась с понятиями «самобытность», «специфичность», «самосознание», как на национальном (этническом), так и региональном уровнях. Идентичность, включая региональную идентичность, стала своеобразным «общим знаменателем», позволяющим в определенном смысле соизмерять глобализацию и традицию, модернизацию и традицию.

Понятие «идентичность» в настоящее время считается наиболее общим и универсальным понятием, которое описывает совокупность качественных и количественных характеристик, сопряженных со специфичностью какого-либо данного культурного или географического индивида (личности, группы, территориальной общности, территории). Так, исследователь З.А.Жаде рассматривает региональную идентичность, как социальную функцию социально-экономического развития и элемент политического управления, во многом зависящий от воздействия культуры, межрегиональных диспропорций и уровня экономического, социального развития, степени периферийности региона.

В настоящее время написано достаточно много работ, посвященных изучению вопросов идентичности. Так, в работах Н.В.Петрова, Ю. Перфильева и других региональная идентичность рассматривается как региональная политическая символика, в работах Ю.Г Чернышова, К.В. Киселева, как имидж или позиционирование региона соответственно. Достаточно много работ посвящены конструированию региональной идентичности и анализу дискурсивных практик агентов конструирования (СМИ, политической, интеллектуальным элитам и др.). Такие работы особо популярны на Западе, часто выполняются на примере одного из российских регионов. Среди работ следует отметить работы таких авторов, как В.Г. Богомякова (Тюменская область), Л.В. Сагитовой (Татарстан), Л.М. Дробижевой (национальные республики), А.Д. Трахтенберга (Югра), А.М. Карпенко (Калининградская область), М.В. Назукиной (Пермский край) .

В социально-экономической, управленческой литературе чаще всего встречаются представления о региональной идентичности (РИ), как о процессе, как о региональной самоидентификации населения. Региональная идентичность местных общностей и слагающих эти общности групп индивидов отражает в сознании людей местную географическую специфику . В целом, как отмечает профессор Фадеева, обращение к понятию «идентичности», как термина в социальных науках, появилось в 1960-1970-х гг. для описания групп меньшинств и их идентичности содействия. Протестные группы пытались обосновать свои права быть и иметь возможность самоорганизовываться. Политика идентичности была предназначена для публичной легитимизации группы с определенным статусом и их ценностями (расовыми, этническими, гендерными и т. д.). Лозунгом их было и есть - “идентичность и разнообразие”. Политика идентичности в такой интерпретации сегодня разделяет судьбу мультикультурализма и политкорректности.

Современные точки зрения на личность политика включает в себя совокупность ценностей, методов и инструментов целенаправленного формирования/ строительства идентичности (национальной, политической, гражданской и региональной). Политика идентичности зависит от уровня мощности и видов общин. Власти используют символическую политику, язык, традиции, общественное пространство памяти для построения идентичности. Это сейчас может быть ресурсом для инноваций, модернизации, развития или статус-кво. Региональная идентичность фиксирует сообщества, принадлежащих к географическим пространствам и рисует границы этого пространства .

Региональная идентичность сейчас является предметом исследований в философии, истории, географии, культурологии, региональных политических исследований и других гуманитарных науках. Каждая дисциплина имеет свой понятийный аппарат и методологию, набор общих терминов. Наиболее важным из них является интенсификация региональной политики идентичности. Региональная идентичность включает в себя несколько направлений, таких как политические, экономические, и культурные. Именно поэтому ряд ученых с позиции структурно-функционального подхода в региональной идентичности выделяют 3 элемента (или пространства): когнитивный, эмоциональный и инструментальный (табл. 1). Основное отличие между политикой идентичности в регионах Европы и России заключается в роли региональных органов власти, процессе и модели их взаимодействий с обществом. В Западной Европе политика идентичности имеет тенденцию быть целенаправленной политикой консолидации групп и участников политического процесса. В России роль власти явно доминирует, но не является исключительно монопольной .

Таблица 1

Продолжение табл. 1

Барыгин И.Н.	1. Базирование многих форм регионализма на феномене сообщества («коммунитаризм», глагол communify). Тесно примыкает к понятийной группе и категория «идентичность» описывает состояние «духа сообщества». 2. Под воздействием этих трех разных типов дискурса формируются различные региональные практики, основанные на «устной истории» (remembrances), «символическом капитале» (или «символических очертаниях» - «symbolic shape») и «пространственном сознании» («spatial consciousness»), которые и отражают содержание понятия с разных сторон. 3. Локальность и региональность как феномены - это результат сознательного действия - материального, социального и интеллектуального. 4. Акторы, занимающиеся этим действием, могут быть названы «регионализаторами» (regionalizers). 5. «Социальные региональные диалекты» порождаются социальной и территориальной дифференциацией общества, интенсивностью проявления тех или иных форм социальной деятельности	Международное регионоведение: Учебник для вузов. - СПб.: Питер, 2009. - 384 с.
Кольба А.И.	Развитие и трансляция кубанской идентичности на современном этапе связаны с проводимой в регионе культурной политикой, главным и доминирующим актором которой является краевая администрация	Культурная политика в регионах и борьба за идентичность: Вестник пермского университета. - Пермь, Пермский гос. нац. исслед. университет, 2011. - С. 52.
Крылов М.П.	Совокупность пространственно выраженных социокультурных отношений, связанных с понятием «малая родина»	Крылов М.П. К теории региональной идентичности (по материалам Европейской России) // Идентичность как предмет политического анализа: Сб. статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.). - М.: ИМЭМО РАН. - С. 213.
Бусыгина И.М.	Региональная идентичность включает в себя три элемента: когнитивный, аффирмативный и инструментальный83. Во-первых, жители региона должны иметь какие-либо знания о своем регионе, его географических границах, а также о соседних регионах. Во-вторых, любое знание о своем регионе. В-третьих, включает определенные эмоции. Инструментальный элемент идентичности связан с двумя предыдущими и используется для мобилизации населения. Культурная политика затрагивает все элементы региональной идентичности, и конструирует идентичность сообщества региона	Источник: [Бусыгина И.М. Политическая регионалистика. - М., РОССПЭН. 2006. - С. 162]
Докучаев Д.С.	Региональная идентичность человека отчетливо проявляется на двух уровнях: личностном (соотнесении «самости» человека с «genius loci» региона: интеллектуальными, духовными, эмоциональными и другими явлениями и их материальной средой) и социальном (осознании человеком своей принадлежности к региональному сообществу, представления о тождественности и целостности которого формируются в рамках социального взаимодействия)	Источник: [Докучаев Д.С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: Автореф. …дис. канд. филос. наук. - Иваново: ИГУ, 2011.С. 9]

Окончание табл. 1

Региональная (территориальная) идентичность	Переживаемые и/или осознаваемые смыслы системы территориальных «общностей» (субъективной социально-географической реальности), формирующие «практическое чувство» и/или сознание территориальной принадлежности индивида. Региональная идентичность - это мысли и чувства субъекта относительно региона, которые формируют территориальную принадлежность индивида. Региональная идентичность - часть социальной идентичности личности. Компоненты: когнитивный ((знания, представления об особенностях группы, значимость членства в ней) и аффективный (оценка качеств собственной группы, значимость членства в ней))
Крылов М.П.	Системная совокупность социокультурных отношений, связанная с понятием «малая родина». Региональная идентичность может пониматься в связи с этим как внутренний (с точки зрения самих местных жителей) и обычно «не-раскрученный» имидж территории, включающий внутренний набор образов, символов, мифов, - в отличие от внешнего имиджа (с точки зрения мигранта, полит-технолога, организатора туризма, путешественника и т.д.).
Назукина М.В.	Выработка и поддержание коллективных смыслов, системообразующих и регулирующих групповое взаимодействие, поддерживающих символическое единство регионального сообщества, формируют его границы, отделяют от других сообществ, приобретая политическую сущность, когда становятся значимыми в жизни регионального сообщества, используются в качестве символического средства легитимирующего порядок внутри региона	Источник: [Назукина М.В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ: Автореф. … дис. канд. политических наук Пермь, 2009. С.5]

Феномен «региональной идентичности» является объектом исследования различных научных дисциплин в контексте их методологических аспектов философского, географического, политического, социального, коммуникативного, экономического и т.д. Следует отметить, что в рамках каждой из научных дисциплин накоплен определенный методологический опыт и научно-инструментарный аппарат исследования «региональной идентичности». Это свидетельствует о междисциплинарном характере данного явления, требующего своего уточнения с позиции применения к модернизационному вектору устойчивого развития регионов, накладывающего свои рамки «сжатия» или «расширения» пространственных структур функционирования региональных систем хозяйствования . По мнению А. Архангельского, идентичность надо рассматривать, как невозобновляемый ресурс, который нельзя воспроизвести, это не может быть продуктом имиджмэйкерства. Региональная идентичность (самоидентификация, самосознание, память о себе в истории, культурная инерция) «сама по себе не работает» . В настоящее время российский опыт изучения региональной идентичности (культурной, социальной, и пр.) недостаточен и требует выделения его в одно из приоритетных гуманитарных направлений исследований на государственном и региональном уровнях, что особенно важно в целях устойчивого развития регионов (рисунок).

Из российских исследователей, на наш взгляд, наиболее системной является точка зрения доктора экономических наук С.С. Галазовой, которая выделила структурные элементы региональной идентичности экономического пространства , представив двумя группами: материальными (природные, географические, экономические, транспортные, логистические, инфраструктурные, культурологические и т.д.) и нематериальными (политические, социальные, ментальные, культурологические, гендерные, экономические, коммуникативные и т.д.) и сформулировала содержание основных методологических подходов (аспектов) к содержанию понятия (табл. 2).

Шестигранник конкурентной идентичности (брендинга территорий по Анхольту)

Таблица 2

Основные методологические подходы к понятию «региональная идентичность»*

	Методологический подход (аспект)
	Территориально-географический	Совокупность особенных гетерриториальных, природных, исторических, ментальных, этнических и других признаков, позволяющих отличить его во множестве других территорий. Поэтому региональная идентичность развития экономического пространства в рамках территориально-географического подхода выступает в качестве существенного фактора социально-экономического развития регионов и имеет гетеро- генный характер
	Административно-территориальный	Совокупность административных признаков, статуса, границ территории или иного субъекта федерации
	Экономический	Совокупность свойств локализованной территории, для которой характерна производственная, кадровая, технологическая, инфраструктурная, специализация территории как подсистемы национальной экономики
	Социологический	Социально-территориальная общность коллективной идентичности индивидов
	Синтетический	Синтетический феномен, который можно выделить по группе разнородных критериев и признаков (системный, пространственный, конкурентный, маркетинговый, ментальный феномен и т.д.)

*Составлено по .

Многообразие трактовок и понятийных границ региональной идентичности экономического пространства региона свидетельствует не только о сложности и многоликости данного феномена, но и об адекватности использования различного научного аппарата в рамках каждого из подходов. Понятие «региональная идентичность» активно используется в западной литературе . Термин «идентичность» (от англ. identity тождественность, адекватность) введен в гуманитарные исследования З. Фрейдом, который рассматривал «кризис идентичности» личности. В дальнейшем исследования «социальной идентичности» личности способствовали изучению коллективных ее форм реализации на различных уровнях, в разновидностях социальных взаимодействий индивидов . Как отмечает Л.В. Смирнягин, с позиции социологического подхода, в США используют четыре методики изучения региональной (территориальной) идентичности через: а) здравый смысл в определении границ территории, района; б) анализ рекламных источников для пропаганды территории туристам; в) движение людей, товаров, информации; г) анализ путеводителей, научных работ и пр. В результате и формируется содержание понятия «региональная идентичность» в американской исследовательской практике.

По-мнению М.П. Крылова, после 1991 г. в российской науке (регионалистике, социологии, экономике и других науках) произошел всплеск в изучении и развитии региональной идентичности, который чаще был связан с часто применяемыми индикаторами (брэндами водки, заголовками статей в местных газетах и т.д.). Эти индикаторы стали отражать новый контекст, фон, среду, но не сам феномен, который связан с мироощущением человека, к которому данные индикаторы не относятся. После 1991 г. все изменилось - внешняя социальная среда, появились новые возможности для самовыражения (прежде всего в материальных аспектах, хотя это было и после 1953, 1955, 1965 гг.), экономическая и политическая системы, остались - люди .

Конструирование региональной идентичности чаще всего основано на особой региональной истории, мифах и традициях, таких составляющих культуры как литература, музыка, изобразительное искусство, известных деятелях искусства, проживавших и проживающих на территории данного региона. Каждый регион создает собственную идентичность, пытаясь через различные символы вылепить такое «лицо», которое с первого взгляда отличало бы его от других. Большинство регионов при этом опирается на традиционные бренды, проверенные временем и обусловленные историческими, экономическими, географическими и другими особенностями территории (табл. 3). Так, например, основой для формирования идентичности Тюменской области на последних пятидесяти лет и было связано с добычей нефти и газа, значение которой сейчас чаще снижается.

Таблица 3

Современные региональные бренды России (фрагмент)

		Этапы формирования региональной идентичности	Примеры региональных брендов
	Тюменская область	а) 1960 - 1970-е гг.; б) 1970-1990-е гг.; в) 1990 - 2000-е гг.; г) с 2000-х гг. по настоящее время	а) «Тюмень - столица нефтяного края»; б) «Тюмень - первый русский город Сибири»; в) «Тюмень - столица деревень»; г) «Тюмень - пилотный регион»	Правительство Тюменской области во главе с губернатором;
	Томская область	а) 1960 - 1990-е гг.; б) 1990 - 2008-е гг.; в) 2009 - 2011 г. и по настоящее время два типа брендов (бренды-личности, направленные на развитие туризма, представляющие район, город, как место, где родился какой-либо известный писатель, спортсмен, актер, которым гордятся жители; бренды, основанные на богатой истории района, народов, живущих в этих местах)	Васюганское болото, сибирская тайга, памятники деревянного зодчества Томска, Обь-Енисейский канал, Томский Богородице-Алексиевский мужской монастырь, памятник футбольному болельщику, памятник домашним тапочкам; «Духи и души тымских селькупов».	Специалисты в области географии, интернета, рекламы и управления проектами, эксперты и аналитики; Правительство Томской области во главе с губернатором
	Свердловская область	а) 1960 - 1990-е гг.; б) 1990 - 2010-е гг.; в) с 2011 г. и по настоящее время типа брендов (бренды-личности, направленные на развитие туризма, бренды, основанные на истории территорий, народов, живущих в этих местах и музейных учреждениях; бренды-события)	Региональная идентичность как деятельность государственных, частных и общественных институтов, направленная на определение целей и приоритетов культурного развития, формирование институциональной, правовой и экономической базы культуры, создание условий для участия населения в культурной жизни	Правительство Свердловской области во главе с губернатором АНО «Агентство творческих индустрий» Е. Зеленцовой; мэр города, профильные министерства, департаменты, управления; арт-бизнес, специалисты творческих индустрий, эксперты-аналитики, бизнес-сообщество, некоммерческие организации
	Краснодарский край	а) советский; б) постсоветский период	Многообразие символов и представлений: «Кубань», «кубанский», ассоциируются с Краснодарским краем, «привычны для уха» и влияют на самосознание людей	Губернаторская администрация, общественные организации, возрастание роли казачества и молодежи

Эволюция региональных культурно-исторических брендов характерна для многих регионов, в том числе Тюменской области (в советское время - от использования нефтегазовых месторождений до подчеркивания провинциальной сущности «грязного» города вплоть до конца ХХ века). В начале ХХ1 в. в связи с ростом уровня благосостояния населения, экономики Тюменского региона, лояльности местного населения к региональной власти, а также социальной, политической стабильности и участия в нескольких крупных федеральных пилотных проектах (построен поселок для молодых семей «Молодежный», реализованы проекты «Детские сады - детям», «Энергоэффективный квартал») региональный образ претерпевал изменения.

Процесс создания региональной идентичности невозможен без определения символов региона. Томская область приняла участие в проекте «7 чудес России», а после прошедшего в 2011 г. III Музейного форума «Бренды земли Томской» стала позиционировать музеи в качестве одного из ключевых элементов формирования и продвижения привлекательного образа региона . В Свердловской области при формировании региональной идентичности, в том числе культурной, акцент стал смещаться с деятельности официальных субъектов (губернатор, мэр, профильные министерства, департаменты, управления) на многочисленных акторов, формирующих в пространстве различные культурные практики, а также арт-бизнес, представителей творческих индустрий.

По данным ряда исследователей, в Краснодаре, Кирове, Вологде в постсоветское время региональную культурную идентичность рассматривали через призму экономического, социального благополучия, а в настоящее время через систему образования, спортивные достижения («Сочи - 2014»), а также с учетом возрастной и других шкал дифференциации. Исследователь Р.Ф.Туровский, описывая региональную идентичность современной России, говорил о ее первом уровне, т. е. о макрорегионах, как об общепризнанных и широко известных, отраженных еще в советских экономических районах, имевших соответствующий культурно-исторический смысл. В качестве макрорегионов России он выделил Центр, Север, Юг, Поволжье, Урал, Сибирь и Дальний Восток (и, возможно, Черноземье) .

Стремясь систематизировать вопросы сущности понятия «региональной идентичной», в том числе культурной, многочисленные авторы разрабатывали ее исследовательские схемы (модели). Чаще всего данная модель включала следующие основные элементы (аспекты):

1. Акторы: Кто инициирует общественное обсуждение: должностные лица (губернатор, мэр, министры), политики (провластных, оппозиционных лидеров партий), общественные активисты (сторонники правительства или оппозиция), журналисты, профессионалы (писатели, художники, эксперты и пр.). Кто участвует в борьбе за идентичность? Свои или Чужие субъекты.

2. Смыслы: Какие смыслы и чувства в понимание региональной идентичности спрятаны за мнениями актеров? Как эти смыслы связаны между собой и чем различаются? Как эти смыслы соотносятся со “старым” имиджем региона? (от традиционного до инновационного; от правительственного до оппозиционного)?

3. Мотивы и мотивация: От ценностной до инструментальной, с учетом действующей иерархией мотивов.

4. Арена или система коммуникаций: где излагаются взгляды актеров и акторов (в СМИ, на общественных, публичных обсуждениях; через старые или новые каналы (институты) сообщения и пр. Эффективно или нет?

5. Модели взаимодействий: Взаимодействуют акторы и актеры друг с другом, координируют свои действия, влияют на взгляды друг друга, достигают ли компромисса или находятся в конфронтации?

6. Инструменты самоидентификации («трансформация»): Используются ли исторические нарративы, общественная память, символы, искусство (включая стрит-арт, современное искусство), памятники, городской пейзаж и др. Современные образы регионов репродуцируются через СМИ, вытесняя традиционные способы общения и формирования (по мнению Е.В.Головневой сельский сход, посиделки и пр.); функционально-ролевые способы коммуникации (в городской среде через социальные роли, которые играют участники),

Рассмотрение региона в терминах социального конструктивизма ставит следующий вопрос: насколько в современном глобальном мире регионы могут быть реальными, аутентичными? Что именно стоит за географическими, пространственными образами? Каким образом регионы могут заявлять о себе, учитывая, что в современной культуре они могут появляться и исчезать по воле имиджмейкеров, писателей, правителей и ученых и других акторов?

В заключение следует согласиться с выводами доктора экономических наук С.С. Галазовой в том, что в содержании понятия «регион» необходимо учитывать множественность и вариативность понятийных критериев и образов региональной идентичности (от типологии экономического пространства; до фиксирования многообразия материальных и нематериальных аспектов пространственного размещения и освоения региональных ресурсов). Именно это многообразие предполагает использование междисциплинарного научного инструментария. В настоящее время важнейшими факторами формирования содержания данного понятия необходимо учитывать различные аспекты региональной идентичности, влияющие на конкурентоспособность региональных субъектов. Это требует дальнейших методологических, историко-культурных, экономических, разработок в данной области исследований.

Библиографическая ссылка

Левочкина Н.А. РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ПОНЯТИЕ И СУЩНОСТЬ // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. – 2016. – № 1-3. – С. 446-453;
URL: https://applied-research.ru/ru/article/view?id=8533 (дата обращения: 30.03.2019). Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru

Курсовая работа

по предмету «Политическая регионалистика»

на тему: «Региональная идентичность в современной России»

Введение

2.2 Структурные уровни региональной идентичности в современной России

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Необходимость теоретического осмысления феномена региональной идентичности в политической науке особо актуализируется при обращении к российским реалиям, где одним из следствий трансформации политической системы на рубеже 1980-90-х гг. стала регионализация политического пространства, сопровождавшаяся резким ростом регионального самосознания. На уровне научного языка это нашло выражение в появлении таких исследовательских сюжетов как «региональное самосознание», «региональная мифология», «региональная идеология» и собственно сама «региональная идентичность». С разных сторон и с различных методологических позиций исследователи пытались объяснить усиление региональной идентификации и ее мобилизационный потенциал, который, находясь в условиях слабости федеральных властей, взяла на вооружение региональная элита и стала укреплять свои позиции путем продвижения в региональные сообщества разнообразных мифологических текстов, символов и идей.

Начало 2000-х гг. ознаменовалось новым этапом во взаимоотношении Центра и регионов. Новые политические условия, связанные с реформированием федеративных отношений, изменили контекст, при котором происходило усиление региональной идентификации в 1990-е годы. При этом конкуренция между регионами только усилилась, что привело к распространению в субъектах РФ политического курса, направленного на поиск неких исключительных и уникальных обстоятельств, которые выделяли бы данный регион из числа прочих, выгодно преподносили бы территорию во внешнем пространстве. Вопросы позиционирования, регионального имиджа, оценки и повышения туристического и инвестиционного потенциала региона, улучшения позитивного самоощущения регионального сообщества от проживания в данном регионе, необходимости изменения миграционного сальдо в положительную сторону получают статус законодательно оформленных приоритетов.

Таким образом, в настоящее время в России складываются разнообразные варианты проявлений региональной уникальности. Их теоретическое осмысление и способы изучения имеют не малое значение для понимания динамики регионализации в России и функционирования региона как сложной социально-политической системы.

Объект исследования - региональная идентичность в современной России.

Предмет исследования - модели региональной идентичности в современной России.

Цель исследования - выявить типы региональной идентичности и определить их соотношение с основными характеристиками регионов РФ.

Основными задачами исследования являются:

Проанализировать существующие методологические подходы к изучению региональной идентичности и определить специфику их возможного применения к изучению феномена региональной идентичности в России;

Определить критерий типологизации региональной идентичности в российских регионах;

Характеризовать различные типы региональной идентичности российских регионов;

Определить соотношение этих типов между собой и провести их корреляцию с ключевыми характеристиками регионов РФ;

Проанализировать возможные отклонения от типологической схемы путем уточняющего глубинного анализа модели региональной идентичности в отдельном регионе.

Глава I. Политологический анализ региональной идентичности: теоретико-методологические основания

1.1 Региональная идентичность как теоретическая проблема политической науки

В социальной теории анализ места, территории прошел путь от “физического или географического детерминизма”, когда окружающую среду рассматривают как ключевой фактор функционирования социума, до подходов, при которых отношения между человеком и территорией имеют динамичный и интерактивный характер, а место приобретает социальное, психологическое и культурное значение. Место играет существенную роль в формировании идентичности, поскольку этот процесс имеет как внутреннее измерение, поскольку происходит в сознании индивида, так и внешнее, поскольку проявляется в системе интеракций человека с окружающим миром.

Между индивидом и местом его локализации -- проживания, работы, отдыха, общения и т.п. -- существует крайне важная и слабо изученная связь. Не подлежит сомнению, что не только человек оказывает непосредственное влияние на свое физическое окружение путем его активного преобразования, но и физическая среда накладывает отпечаток на мировосприятие и поведение человека. В большинстве теоретических и эмпирических исследований, как отечественных, так и зарубежных, отсутствует анализ влияния физической среды на процессы становления идентичности. Вместе с тем в некоторых, очень редких случаях авторы, пытаясь интегрировать такие понятия, как “пространство”, “место”, “территория”, в концепции идентичности, демонстрируют возможности расширения классической теории социальной идентичности благодаря включению разнообразных аспектов концепта “место” Абдулатипов, Р.Г. Российская нация (этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях) / Р.Г. Абдулатипов. -М.: Научная книга, 2005. .

Место, территория, пространство относятся к тем повседневным измерениям человеческого существования, которые часто наполнены самоочевидным смыслом, не проблематизируются и не подвергаются сомнению.

Вместе с тем они имеют огромное значение для существования человека, обеспечивая стабильность и предсказуемость его жизни. Среди множества теоретических направлений современной социологии особое внимание к миру повседневной жизни проявляют представители феноменологической школы, начиная с Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, М. Мерло_Понти -- великих философов, основоположников этого направления -- заканчивая А.Шюцем, который собственно и создал социологическую феноменологию.

Именно феноменология придала особое звучание проблематике места, пространства, территории, а также дома, места жительства и пребывания человека. Итак, достижения феноменологической парадигмы могут оказаться релевантными в анализе территориальных -- локальных и региональных -- идентичностей. Несмотря на принадлежность к единой теоретической школе, разные феноменологи выработали различные концептуализации места и пространства. Место и дом привлекали внимание феноменологов благодаря центральной роли, которую они играют в субъективном опыте человека, его повседневном мире. В прикладном теоретизировании Шюц размышляет о роли дома в создании природных установок человека, в упорядочении его жизненного мира. Эта линия рассуждений нашла свое отражение даже в архитектурной теории, где особое ударение сделано на существовании особого “духа места”, или genius loci.

Место можно определить как социальную категорию, а не просто физическое пространство. Место всегда ассоциируется с определенными социальными группами, стилем жизни, социальным статусом, моделями поведения и общения. В многочисленных работах выдающегося китайского географа И_Фу Туана проанализировано то, что люди думают о месте и пространстве и как ощущают их, как у них формируется ощущение привязанности к дому, району, городу и стране в целом. Туан уделяет большое внимание выяснению того, каким образом чувства и эмоции, касающиеся пространства и места, из меняются под влиянием ощущения времени. Мыслитель предлагает различать понятия места и пространства: место -- это безопасность, а пространство -- свобода. Мы привязаны к первому и стремимся ко второму, Это базовые компоненты нашего жизненного мира, которые воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Однако попытки порассуждать о них, задуматься над их внутренней сутью ведут к неожиданным открытиям.

Пространство -- более абстрактное понятие, чем место. То, что сначала воспринимают как пространство, постепенно приобретает черты места, по мере того, как человек начинает осваивать его, знакомиться ближе, наделять его определенной ценностью. Места являются собственно местами, а не просто географическим пространством, именно потому, что имеют идентичность.

Территориальные идентичности создаются комплексом чувств, значений, опыта, воспоминаний и действий, которые, будучи индивидуальными, существенно трансформируются социальными структурами и проявляются в процессе социализации. Пространство и место связаны с разным ощущением времени: если первое ассоциируется с движением, то второе -- с паузой, остановкой. Ключевым аналитическим понятием, которое использует Туан, является опыт. Это всеобъемлющий термин, охватывающий все модели познания и конструирования реальности.

Позитивные эмоциональные связи с местом Туан называет топофилией. Важное методологическое значение имеет диффе ренциация между ощущением места (sense of place) и укорененностью (rootedness). Первое означает осознание позитивных чувств к определенному месту, а второе -- ощущение “быть как дома”. Эти понятия перекликаются с другим, ставшим в последние годы более привычным и нормативным среди исследователей территориальных явлений, а именно: привязанность к месту (attachment to place). Оно означает аффективную связь (эмоции, чувства, на строения и т.п.), которую индивид ощущает по_разному, с разной силой, в разных формах и с разной степенью осознания в отношении тех мест, где он родился, живет и действует. С теми или иными местами ассоциируются и те или иные сообщества, посредством которых определяются места и которые, в свою очередь, определяются через их принадлежность к этим местам. Эти территории и связанные с ними человеческие объединения характеризуются разными масштабами и уровнями институционализации -- жилье, дом (семья, родные, друзья), рабочее место (коллеги), окружение (соседи), город, регион, страна и т.п. Все они играют весьма существенную позитивную роль в определении того, кто мы есть, в нашей самоидентификации, в придавании смысла нашей жизни, наполнении ее ценностями, значением, целями. Однако привязанность к определенным местам может приводить и к пагубным последствиям, порождая вражду, ненависть, агрессию, как это происходит в случае этнических конфликтов.

Другой ученый в области культурной географии, британка Дорин Месси рассматривает понятие места и пространства с позиций феминистической критики. Выступая против попыток романтизации места, она не склонна усматривать в нем нечто единое, недвижимое, укорененное в статичном пространстве. Существенное различие между местом и пространством заключается в том, что пространство можно рассматривать как статичное, вневременное измерение, тогда как место неразрывно связано с течением времени. Согласно предлагаемой Месси перспективе, место конструируется не путем установления рамок, границ, а благодаря выявлению взаимосвязей с находящимся извне. А значит, место имеет открытую, релятивную и множественную природу, которая постоянно подвергается контестации. Место представляет собой укорененную социальную практику как систему социальных отношений. Поэтому место -- это живая субстанция, создаваемая из бесчисленной совокупности социальных интеракций. Подобные интеракции происходят при определенных обстоятельствах в рамках территориально обусловленных образцов. Можно утверждать, что они созданы местом и сами, в свою очередь, обусловливают специфику места. Таким образом, жители определенного места находятся в длительном и культурно и структурно детерминированном контакте, который способен порождать чрезвычайно важные и устойчивые последствия. Применяя концепцию места, представленную Месси, мы выходим на механизмы формирования локальных, присущих определенному месту идентичностей.

Осуществляя преимущественно политико_экономический анализ процессов развития, происходящих на региональном уровне, Месси указывает на ограничения “политики локальности” и необходимость осмысления более широких, глобальных связей и социальных отношений, связанных с местной уникальностью и локальной идентичностью. Однако она отвергает идею о том, что новые информационные технологии и трансформация финансово_экономических отношений в направлении глобализации радикально изменили суть таких понятий, как “место” и “дом”.

Данная линия рассуждения существенно отличается от утверждений теоретиков информационного общества, которые акцентируют общественные изменения, вызванные радикальной трансформацией информационно_коммуникационной сферы.

В современной социально_психологической и социологической литературе существует несколько теорий, объясняющих феномен идентичности.

Две, наиболее известные и обоснованные -- как в концептуальном, так и в эмпирическом плане -- могут быть применены для объяснения процессов взаимодействия и взаимовлияния между личностью и местом. Одна из них -- теория социальной идентичности -- возникла и получила распространение в основном среди социальных психологов, тогда как другая -- теория идентичности -- находит сторонников в кругах социологов. Кратко остановимся на главных положениях каждой из них, подчеркивая те концептуально важные постулаты, которые могут послужить отправными точками для изучения феномена территориальной идентичности.

Начнем с теории идентичности -- одной из наиболее влиятельных в со временной социологии, обоснование которой связано с классическими концептуализациями символического интеракционизма. Истоки теории можно обнаружить в работах американских классиков Чарльза Кули, Джорджа Мида и Герберта Блумера. Современные теоретики, последователи интеракционизма Питер Бурке, Ральф Тернер, Джордж МакКол, Джерри Сименс, Шелдон Страйкер и др. рассматривают индивидуальную идентичность как продукт тех ролей, которые человек выполняет в обществе. “Я” они трактуют как неоднородную и динамичную сущность, дифференцирующуюся в результате разносторонних социальных влияний. Эта теория анализирует механизмы формирования идентичности на микросоциальном уровне, связывая ее с процессами взаимодействия, принятия, индивидуального понимания и выполнения социальных ролей, с отношением к тем или иным ролевым репертуарам.

Сначала теория идентичности была сформулирована Страйкером. В последнее время она получила дальнейшее развитие и более широкую аналитическую перспективу в трудах его сторонников. В ее рамках можно выделить разные по смыслу ответвления, одни из которых теснее, другие слабее связаны с изначальным символическим интеракционизмом.

В теории идентичности остается неприкосновенной идея о формировании “Я” или самости в процессе социального взаимодействия, благодаря которому люди познают себя, наблюдая за реакциями других. Ключевым социально_психологическим механизмом становления самости выступает принятие роли другого. Согласно широко известному выражению предтечи интеракционизма Уильяма Джеймса человек имеет столько отдельных “я”, сколько существует социальных групп, мнением которых он дорожит.

В теории Страйкера вариации идентичностей связаны с разнообразием социальных ролей, выполняемых индивидом. По сути, речь идет о том, что “Я” представляет собой совокупность отдельных ролевых идентичностей, каждая из которых, в свою очередь, соответствует ролевой позиции в обществе.

В нашем контексте следует вспомнить классическое различение, которое выдвигает Мид в работе “Дух, самость и общество”, размышляя над двумя неотъемлемыми сторонами самости -- индивидуальным, спонтанным “Я” (в английском оригинале и социальным, обобщенным “я” (mе). По словам самого классика интеракционизма, “Я” есть реакция организма на установки других; “я” есть организованное множество установок других, которые индивид сам принимает”.

То есть очевидно, что в рамках теории идентичности речь идет о тех социально обусловленных и отрефлексированных индивидом разнообразных “я”, которые предстают в виде ролевых идентичностей. Последние являются теми самоопределениями, которые люди приписывают себе в результате осознания своих позиций в общественном пространстве, которые тоже связаны с выполнением тех или иных ролей. Роли имеют рефлексивный характер, поскольку приобретают значение для индивида в процессе взаимодействия и через взаимодействие. Реакции других на индивида возникают прежде всего в связи с выполнением той или иной роли. Именно эти реакции, по мнению сторонников теории, формируют базис для самоопределения.

Таким образом, роли служат тем фундаментом, на котором возводится здание идентичности. Вместе с тем роли -- это тот мостик, который связывает индивидов с социальной структурой.

Теория географической идентичности Особое место среди концептуальных разработок западных ученых, посвященных связям идентичности с территорией, занимает теория местной идентичности (place identity). Учитывая неполную адекватность прямого русского перевода англоязычного термина, предлагаю использовать как взаимозаменяемое понятие географической идентичности. Термин “place_identity” был введен в научный оборот в конце 70_х годов ХХ века американским социальным психологом Гарольдом Прошанским Пространственную идентичность он определяет как инкорпорацию индивидом места, территории в более широкую концепцию “Я”, как попурри воспоминаний, концепций, интерпретаций, идей и соответствующих чувств по отношению к определенным физическим местам и типам мест.

Места, с которыми связано формирование и развитие ТИ, состоят из дома, школы, микрорайона. То есть исследовательский фокус направлен на изучение непосредственного окружения индивида, в котором происходит львиная доля межличностных взаимодействий. Такая микросоциальная сфокусированность не случайна, поскольку автор говорит прежде всего об зучении того, как приобретается ТИ в процессе социализации. Исследователи рассматривают формирование ТИ с детства параллельно и аналогично со становлением индивидуальной идентичности в целом. С самого начала детиучатсяотделятьсебякакотдругихлюдей,так и от окружающей среды Бедрик, А.В. Политическая ситуация и этнополитическое миф< творчество в Калмыкии / А.В. Бедрик // Южнороссийское обозрение. Вып. 24. Ростов н/Д, 2004. .

Прошанский рассматривал место как часть индивидуальной идентичности, как определенную субидентичность, по аналогии с классом или гендером. Он видел разные самоидентичности, связанные с теми или иными социальными ролями, как часть целостной территориальной идентичности каждого индивида. Теория процессов идентичности Брейквелл рассматривает место как часть множества разнообразных категорий идентичности, поскольку места несут в себе символы класса, гендера, происхождения и других статусных характеристик. Модель Брейквелл постулирует наличие четырех принципов идентичности: 1) самоуважение (позитивная оценка себя или своей группы), 2) самоэффективность (способность человека эффективно функционировать в определенной социальной ситуации, контролировать внешнюю среду), 3) своеобразие (distinctiveness) (ощущение собственной уникальности по сравнению с представителями других групп или общностей), 4) непрерывность, целостность, преемственность (continuity) (потребность в стабильности во времени и пространстве). Таким образом, данная теория предполагает, что разработка специальной теории, которая бы объясняла влияние территории на идентичность, -- занятие лишнее и ненужное. Последователи теории Брейквелл в последние годы проводили исследования с целью изучения территориальных аспектов идентичности. Так, Спеллер с коллегами изучали изменения в пространственной организации и то, как они повлияли на идентичность жителей местной общины, находящейся в процессе социальных изменений.

Проблема пространственной идентичности получила весьма широкий резонанс и распространение в различных общественных дисциплинах -- от психологии до архитектуры. Заинтересованность специалистов разных на правлений обусловила появление исследований с непривычным, нетривиальным фокусом анализа, например, способов украшения домов и рабочих мест как средства коммуникации и самопрезентации; дома, жилья, места жительства как источника самокатегоризации, привязанности к месту. Норвежский исследователь Ашильд Хейге рассматривает влияние места на идентичность в рамках голлистской и реципрокной модели взаимодействия между людьми и их физическим окружением: люди влияют на места, и места влияют на то, как люди видят самих себя.

Территориальная идентичность включает привязанность к определенной территории, но этим не ограничивается. Привязанность -- это только одна из подструктур ТИ, которую нельзя рассматривать как одну из разновидностей социальной идентичности наряду с наиболее влиятельными, “классическими” ее формами -- полом, национальностью (расой) и классом.

ТИ стоит в стороне на фоне последних, пронизывающих практически все ситуации социального взаимодействия, опосредующих модели всех коммуникаций, влияющих на все образцы самопрезентаций. В этом смысле они всеобъемлющи, поскольку всегда незримо присутствуют с нами в процессе нашей вовлеченности в публичное пространство.

Территориальная идентичность -- это скорее одна из возможных форм манифестации социальной идентичности, часть других идентификационных категорий. Место нельзя рассматривать только как одну из многих социальных категорий. Вместе с тем место -- не только контекст или фон, на котором происходит формирование и актуализация различных идентичностей, это скорее неотъемлемая, интегральная часть социальной идентичности. Например, различные архитектурные формы могут способствовать тем или иным моделям интеракции, порождать разные, порой прямо противоположные социальные чувства, способствовать взаимодействию или тормозить его, делать более выразительной или нивелировать социальную дистанцию, акцентировать социальное неравенство или, наоборот, равноправие.

То есть место может играть абсолютно разную роль в зависимости от стимулирования той или иной индивидуальной и социальной идентичности.

Территориальная община как воображенная общность Территориальную идентичность можно рассматривать также в рамках концептуального подхода, уходящего своими корнями в классический труд выдающегося американского ученого Бенедикта Андерсона “Воображенные общности” [Андерсoн, 2001]. Хотя книга посвящена в основном анализу макросоциальных предпосылок формирования национализма во времена раннего модерна, концепция “воображенных общностей” получила широкое научное признание, и ее часто используют для изучения различных по смыслу, но схожих по своей сути форм общественного бытия.

Все свое внимание исследователя Андерсон фокусирует на нации, определяя ее как “воображенную политическую общность -- причем воображен ную как генетически ограниченную и суверенную. Она воображенная потому, что представители даже самой малой нации никогда не будут знать большинства своих соотечественников, не будут встречать и даже не будут слышать ничего о них, и все же в воображении каждого будет жить образ их причастности”. Переходя на более высокий уровень обобщения, исследователь подчеркивает, что “любая общность, большая, чем первобытное поселение с непосредственными контактами между жителями (хотя, возможно, и она), является воображенной. Общности нужно различать не по их реальности или нереальности, а по манере воображения” Евгенъева, Т. В. Архаическая мифология в современной политической культуре / Т.В. Евгеньева // Полития. 1999. -- № 1. .

Понятие воображенной общности получило распространение в современной науке и часто используется в концептуализациях, анализирующих процессы структуризации общества. Конструирование и распад воображенных общностей трактуют как ключевой процесс появления и воспроизводства модерного и постмодерного обществ. Воображенные общности представляются основанными на общности религии, места жительства (территории), гендера, политики, цивилизации, науки. Однако изучение многих проявлений воображенной общности остается на начальном уровне.

Территориальным идентичностям уделяют значительное внимание в контексте построения и реализации стратегий местного развития. Выступая неотъемлемой частью социокультурного пространства, местная идентичность может быть как стимулирующим, так и сдерживающим фактором экономического и социального развития. Так, проблема ТИ становится частью более широкого аналитического контекста, связанного с выявлением взаимосвязей между культурой и экономикой. В этом контексте речь идет о региональной культуре, понимаемой как принятые в определенном региональном сообществе ценности, верования и общественные традиции региона. Культура рассматривается как активная сила социального воспроизводства, как процесс взаимодействия различных социальных акторов и как продукт дискурсов, в которых люди манифестируют свой социальный опыт самим себе и представителям других общностей. Определенные региональные культуры могут стимулировать процессы социального обучения и инновации, а другие -- наоборот сдерживать.

Рассмотрение нескольких, наиболее известных концепций дает основания для определенных выводов касательно релевантности представленных подходов для изучения тех процессов актуализации территориальных, в том числе региональных идентичностей, с которыми мы соприкасаемся на современном этапе развития нашей страны.

Сам понятийный аппарат находится на стадии формирования и требует дальнейшего совершенствования, особенно что касается отечественной социологии. Наличие различных теоретических подходов позволяет рассматривать процессы формирования и актуализации территориальных идентичностей с разных сторон, создавая многоаспектный и междисциплинарный образ явления.

1.2 Региональная идентичность: теоретическое содержание и методология изучения

Концепция региональной идентичности имеет междисциплинарное содержание и базируется на научном наследии ряда наук. Региональная экономика «обеспечивает» концепцию региональной идентичности соответствующей статистикой и предоставляет свои специфические методы исследования. (К примеру, интересные результаты дает приложение теории центральных мест В. Кристаллера к оценке радиуса влияния и притяжения поселений.) Социология и социальная география в СССР-России в 70е - 90е гг. сформировали концепцию социально-территориальной общности (СТО), актуальную и сегодня.

Среди отечественных исследований одно из немногих исследований «территориальной идентичности» принадлежит Н.А. Шматко и Ю.Л. Качанову. Территориальная идентичность является результатом отождествления «Я - член территориальной общности». Предполагается, что для каждого индивида при фиксированном наборе образов территорий механизм идентификации постоянен. Авторы указывают, что каждый индивид обладает образом «Я - член территориальной общности», который вместе со способом соотнесения (сравнения, оценивания, различения и отождествления) образа «Я» и образов территориальных общностей образует механизм территориальной идентификации. Важным моментом здесь является «масштаб» или границы той территориальной общности, к которой индивид чувствует причастность: это может быть ограниченная территория - конкретное место (город, село, область) или значительно более широкие пространства - Россия, СНГ, а для некоторых респондентов («имперцев», «державников») - все еще СССР. Многое зависит от условий социализации и положения (не только социального, но и географического) конкретного индивида». Следует отметить, что географы подошли к изучению проблем идентичности и отталкиваясь от изучения географической среды. Географы, конечно же, не видели в характеристиках территории единственную причину конкретного формирования какой-либо культуры, скорее, те или иные особенности географической среды рассматривались как фактор территориальной дифференциации культуры. Теории географической среды и ее многочисленные ответвления сыграли, безусловно, положительную роль в формировании теоретических представлений о региональной идентичности.

Традиционные исследования общности базировались на представлениях о жестко ограниченных в территориальном социальном и культурном плане территориях. Эксперты и ученые считали, что «конфликт идентичностей» происходит там, где две или более групп начинают претендовать на одну и ту же историческую, культурную, социальную, политическую территорию. Естественно то, что «накладка идентичностей» наиболее явно проявляется в случаях политических притязаний на спорные географические территории. Сила территориального инстинкта многократно умножается в том случае, если территориальная общность оказывается в пограничном положении. В общественных науках постепенно складывается точка зрения, согласно которой под территориальной идентичностью понимаются изменяющиеся и динамичные явления, нежели зафиксированные неизменные пространства с четкими границами.

Отечественная наука также не обошла вниманием эти сюжеты, связанные прежде всего с творчеством Д.С. Лихачева и Ю.М. Лотмана. Анализируя характер географических описаний страны в древнерусской литерату ре, Д.С. Лихачев отмечает: «География дается перечислениями стран, рек, городов, пограничных земель».

Итак, региональная идентичность - часть социальной идентичности личности. В структуре социальной идентификации обычно выделяют два основных компонента - когнитивный (знания, представления об особенностях собственной группы и осознания себя её членом) и аффективный (оценка качеств собственной группы, значимость членства в ней). В структуре региональной социальной идентификации присутствуют те же два основных компонента - знания, представления об особенностях собственной «территориальной» группы и осознания себя её членом и оценка качеств собственной территории, значимость ее в мировой и локальной системе координат. Что это означает для совокупности населения, объединенной как минимум общим местом проживания? Ответ очевиден - возникает региональная общность. Необходимо осознать еще одну важную сторону сущности региона, определяющую специфику идентификации. Обычно «естественность» того или иного региона доказывается сходными географическими или культурными параметрами, которые «естественно» отделяют этот регион от соседних территорий. Следует отметить, что провозглашение некоторой совокупности территорий «регионом» возможно лишь при наличии всех или части указанных признаков:

· общности исторических судеб, свойственных только этой группе особенностей культуры (материальной и духовной),

· географического единства территории,

· некоторого общего типа экономики,

· совместной работы в региональных международных организациях.

Иными словами, для региональной идентификации принципиально важным понятием является представление о территориальных связях (ТС). ТС - связи, возникающие на основе совместного или соседского проживания членов социальных групп различного масштаба и различной культурной идентификации.

Рассматривая вопрос о региональной идентичности, следует учитывать то, что идентичность как процесс социальной идентификации, во-первых, может генерироваться самой общностью (внутренняя идентичность). Во-вторых, можно поставить вопрос о вспомогательной идентичности, базирующейся на наличие двух «эталонных культур» или одной эталонной и одной вспомогательной. В-третьих, территориальная идентичность может быть приписываема общности извне. Все варианты идентификации находятся во взаимосвязи и подвержены динамическому взаимовлиянию.

Говоря о показателях измерения идентичности, прежде всего следует отметить то, что мы должны отличать показатели, позволяющие измерять собственно идентификацию, и показатели, позволяющие измерять экономические и социальные процессы, ведущие к конструированию виртуального региона. Вторая группа показателей закономерно оказалась в поле зрения исследователей достаточно давно и исследуется как экономистами, географами, так и социологами. В данном разделе рассматриваются лишь собственно идентификационные показатели. Они имеют серьезную специфику, трудно определяются и еще труднее измеряются. К примеру, чем и как измерить процесс формирования социально-территориальной общности? Ясно, что все классические экономические показатели не дают главного - не показывают характер территориальных связей.

Наличие устойчивых территориальных связей населения не означает обязательного существования социально-территориальной общности, эти связи могут быть шире. Маятниковая миграция, радиус распространения дачных хозяйств центрального города - все это способствует региональной идентификации. При этом центральный город является «точкой опоры» для сообщества. Сошлемся на предложенное социологом Энтони Гидденсом понятие - «time-space comparison», пространственно-временное сжатие.

Следует обратить внимание и на некоторые экономические характеристики, например, связанные с ранжированием социально-статусных диспозиций по оси центр-периферия. В данном случае, конечно, оппозиция центр-периферия понимается не в пространственно-географическом отношении, а в связи с близостью или удаленностью от средоточий разного рода ресурсов и взаимодействий. Поскольку социально-статусная приближенность к центрам облегчает доступ к ресурсам и возможностям деятельности, она способствует экономическому развитию. Социально-статусная вытесненность на периферию ограничивает доступ к ресурсам и возможностям и подкрепляет охранительную (или оборонительную), консервативную, по сути, жизненную установку, связанную с удержанием экономических и статусных позиций.

Таким образом, первая задача - это диагностика объективного экономического и социально-экономического положения территории, в пределах которой предполагается существование региональной идентификации. При этом в рамках первой задачи оказываются важными не только такие базовые показатели, как ВРП и численность населения, но и специальные измерите ли, к примеру, наличие / отсутствие маятниковой миграции.

Самое главное заключается в том, что региональная идентификация - процесс управляемый. Интересы стратегического управления территориальным развитием в России неизбежно потребуют учета всех, даже малозначимых, факторов. На современном этапе развития используются наиболее значимые и «масштабные» макроэкономические методы. Однако в перспективе, в условиях глобализирующегося мира, региональная идентификация становится фактором, серьезно корректирующим процессы мирового развития. Региональная идентичность как явление общественной жизни и предмет исследования имеет достаточно сложную природу. Вероятно, разворачивающаяся унификация экономического пространства (глобализация) сопровождается дифференциацией политического пространства (регионализация). Новая региональная самоидентификация России скорее не явление, а процесс, который растянется на долгое время. Однако существуют участки российской территории, где реидентификация вынужденно идет быстрыми темпами. Уникальный пример региональной идентификации - Калининградская область. Формирование чувства региональной общности в Калининградской области началось после превращения области в эксклав. В свою очередь сегодня состояние экономического климата в области зависит от политического состояния области, качества региональной общности. Региональная идентификация, по сути, может быть как положительной, так и отрицательной с точки зрения эффективности экономического развития региона. Осознание населением собственного экономического и политического статуса неизбежно отражается и в характере хозяйственного развития. Статус «столичности» становится фактором социально-психологического климата, влияющего в свою очередь, скажем, на инвестиционную привлекательность. Это обстоятельство подчеркивает и М. Портер: «Парадоксальным является то, что устойчивые конкурентные преимущества в условиях мировой экономики часто оказываются в большей степени локальными…. Близость в географическом, культурном и организационном плане обеспечивает возможность специального доступа, особые взаимоотношения, лучшую информированность, возникновение мощных стимулов (выд. мною Н.М.), а также другие преимущества в производительности и в росте производительности, которые сложно получить на расстоянии». Иными словами, культурная и организационная близость является экономическим ресурсом, фактором конкурентных преимуществ.

Глава II. Структура и типы региональной идентичности в современной России

2.1 Типы региональной идентичности в современной России

Новизну и важность регионального измерения российской политики нельзя преувеличить. В определенной степени Россия стала подлинной федерацией, где классическое разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную дополнено пространственным аспектом, предусматривающим предоставление территориальным единицам определенного политического статуса (в отличие от унитарного государства). География всегда играла заметную роль в российской политике, но теперь географическая фрагментация приняла сложные формы регионализма, где процессы радикальной децентрализации сопровождаются борьбой центральной власти, утратившей свой имперский статус, за новое подобающее место в политической системе.

Историческое развитие нашего Отечества было неразрывно связано с формированием на ее огромном пространстве не только этнических, но и территориальных общностей, заметно выделяющихся своей индивидуальностью, имеющих свою социокультурную специфику, которую можно определить понятием "региональная идентичность". Как отмечает Э.Смит, территориальная или региональная идентичность может быть отнесена наряду с тендерной к числу фундаментальных в структуре идентификационной матрицы человека! Причем такая региональная идентификация определялась для этнических русских, скорее, не национальной, а территориальной принадлежностью, придающей в собственных глазах и глазах окружающих специфические социально, психологически и культурно значимые признаки.

Сохранение и устойчивость региональной идентичности в России можно объяснить с помощью концепции "внутреннего колониализма" М. Хечтера. Последний понимает его как "существование, присущее той или иной культуре, иерархии разделения труда, которая способствует формированию реактивных групп" 2 , поэтому "внутренний колониализм" представляет собой форму эксплуатации Центром своей периферии. Пространственно неравномерные волны индустриализации в эпоху модерна усиливали маргинальность многих периферийных (провинциальных) территорий и в конечном итоге способствовали региональной стратификации и пространственно-территориальной иерархизации общества. Данный фактор, по М.Хечтеру, способствует сохранению этнической и региональной идентичности на определенных территориях (иногда в латентной форме), несмотря на все попытки Центра унифицировать культурные ценности. Кроме того, как отмечают некоторые исследователи, преобладание локальной политической лояльности над национальной характерно для обществ с фрагментарной политической культурой и транзитных политических периодов 3 .

В результате российский федерализм испытывает сильное воздействие политической и экономической конъюнктуры, и отношения центральных и региональных властей приобретают циклическую форму (централизации - децентрализации).

Первый этап такого рода взаимоотношений - цикл институционализации властных элит - субъектов федерации (1993-1999 гг.) - разворачивался в плоскости их дистанцирования от федеральной власти. Сотрудник Центра институциональных реформ при Университете штата Мэриленд (США) Л. Полищук считает, что "перемены в российской экономике привели к пространственному сужению политического кругозора и вытеснению региональными властями федеральных в системе политических предпочтений населения. Отчасти это произошло потому, что после отказа Центра от прямой поддержки предприятий, контроля над ценами и социальных субсидий значительная часть этих функций была подхвачена на региональном уровне" Геополитика: Популярная энциклопедия / Под общ. ред. В. Манилова. М., 2002. . Центральная власть перестала в этот период быть выразителем и воплощением общего интереса. "Утрачиваемые федеральным центром функции "заботливого государства" охотно принимают на себя региональные администрации, значительно более близкие к людям и их нуждам. Традиционная модель смыслополагающей государственности не рухнула вместе с советской системой, она лишь "ушла вниз" и там укореняется. Процесс этот сопровождается значительным ростом местного патриотизма и возрождением локальных традиций как культурных, так и...политических", - отмечают исследователи РНИСиНП 5 .

Процесс противостояния власти региональной и политико-административных структур общенационального уровня выполняет несколько функций. Во-первых, он позволяет продемонстрировать силу и ресурсную мощь территориальных элит, показать, что региональная власть может самостоятельно справиться практически со всеми проблемами. Во-вторых, это противопоставление способствует повышению консолидации региональной элиты, благодаря чему исчезают (или приобретают латентную форму) конфликты в областной администрации, парламент субъекта федерации становится "карманным". В-третьих, адекватность позиции региональных элит местной политической культуре делает возможным представить себя в качестве артикуляторов и защитников региональных интересов, что дает им ощущение народной поддержки.

Наконец, в-четвертых, существование таких "безнациональных" образований; как "русские" субъекты Федерации, отсутствие у них конституционных возможностей ликвидировать асимметрию федеративного устройства чревато серьезными конфликтами и толкало представителей региональных элит в основном на демонстративные действия, приводящие к выходу из конституционного поля.

В России советское наследие обусловило наличие отличительных черт демократического федерализма, из которых особенно важны две. Первая - это этнический характер федерализма, который проявляется в том, что Российская Федерация включает субъекты двух типов: республики, образованные на территориях компактного проживания титульной нации (или группы наций), и регионы, образованные только по территориальному принципу. Вторая черта - слабость традиции автономной региональной администрации и гражданских ассоциаций в регионах. Попытка установить федеральную систему в условиях слабости гражданского общества и этнической мобилизации (проводимой элитами, если и не самими общественными движениями) приводит к полигике этнической дифференциации.

По аналогии со становлением гражданского общества предполагается, что для развития регионализма необходима экономическая автономия региональных акторов. Региональную элиту в основном образуют руководители бывших государственных предприятий, новые предприниматели, которые в большинстве случаев взамен прежнего диктата государственных плановых органов получили деспотическую эксплуатацию со стороны финансово-промышленных олигархов, представители аграрного сектора, а также малого и среднего бизнеса.

Разнообразие форм правления объясняется местными традициями, степенью сплоченности местных элит и этническим составом населения конкретного региона. Это разнообразие влияет на эффективность проводимой федеральной политики?

Как отмечает Престон Кинг, характерной чертой федерализма является то, что центральная власть в предусмотренных конституцией формах вовлекает субъекты Федерации в процесс принятия решения 7 . Хотя Смит прав, когда подчеркивает, что отличительной чертой процесса принятия решений на федеральном уровне является "политика компромисса" 8 , общей проблемой, особенно актуальной в России, является то, что участники торга располагают далеко не равным объемом ресурсов, и именно эта властная асимметрия предопределила своеобразие российского федерализма.

Существующая система предоставляет федеральному правительству широкие дискреционные полномочия в сфере распределения бюджетных средств, и политика фискального федерализма является основной составляющей его властных прерогатив. Субъекты федерации вынуждены "выторговывать" для себя свои собственные ресурсы, и перераспределение этих ресурсов - один из ключевых факторов, определяющих характер федеративных отношений. Национальные республики в процессе "торга" в качестве аргумента могут использовать угрозу сецессии 9 , хотя очевидно, что обладание природными ресурсами в равной мере важно для всех субъектов федерации.

Именно тотальная неэффективность расколотой государственной власти в России создала беспрецедентные возможности для развертывания регионализма. Используя поглощенность федеральных структур междуусобными схватками, их стремление опереться в этих схватках на регионы, местные элиты значительно увеличили свой вес и влияние. Открылось немалое поле для складывания "снизу" новых типов экономического и политического взаимодействия, поведенческих норм, нестандартных идеологических лозунгов.

Региональная дифференциация подталкивается существующими экономическими различиями: во-первых, по типу "дотирующие регионы - дотируемые регионы" и, во-вторых, по типу особенностей процесса экономического воспроизводства:

	регионы, обладающие значительным экспортным потенциалом энергоресурсов (Тюменская область, Татарстан, Коми, Башкортостан, Красноярский край и др.);
	регионы, обладающие достаточно разнообразными ресурсами других полезных ископаемых (Республика Саха, Свердловская, Кемеровская области и т.д.);
	регионы, обладающие потенциалом вывоза за свои пределы важнейшей сельхозпродукции (Краснодарский и Ставропольский края, Белгородская, Курская, Саратовская, Астраханская области и т.д.);
	регионы, обладающие высокотехнологическим потенциалом (города Москва, Санкт-Петербург, Самара, Новосибирск, Нижний Новгород, Пермь, Челябинск и т.д.).

С началом рыночных реформ четко выявляется картина разделения России по принципу "Север-Юг" (промышленно развитые и богатые сырьем области Севера и Востока и бедные аграрные регионы Юга). Это стало следствием исторически унаследованной структуры развития экономики, а также все возрастающей с начала 90-х годов тенденции превращения сырьевого сектора в становой хребет российской экономики. Результатом сырьевой ориентации стало географическое смещение оси промышленного развития на Дальний Восток, в Западную и Восточную Сибирь, на север европейской части России. Так, 11 наиболее преуспевающих российских территорий из 15 находятся именно в этих регионах. Тогда как 14 из 16 наиболее депрессивных территорий - на Северном Кавказе (5), в Центральном районе (6), в Северо-Западном (1), Поволжском (1) и на Урале (1). На Западную Сибирь - главный центр нефте-и газодобычи - приходится сейчас почти 50% ввода основных промышленных фондов, тогда как в Центральном районе инвестиции главным образом идут в непроизводственную сферу 10 .

В условиях системного кризиса процессы региональной дифференциации привели к тому, что существенно обострились межрегиональные противоречия. В частности, можно отметить стремление стать экономически самодостаточными тех провинций, которые вывозят энергоресурсы, сырье и продовольствие.

Усиливается социокультурный разрыв между регионами, особенно между наиболее податливыми к "западной модернизации" (Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, приморские "регионы-мосты" во внешний мир), и регионами, где доминирует "российский традиционализм".

Таким образом, неуправляемый системный кризис в России может быть описан через процессы развивающейся регионализации государства и хаотической децентрализации власти. В этих условиях вряд ли стоит преувеличивать роль и значение межрегиональных ассоциаций (типа "Сибирское Соглашение", "Большая Волга" и т. д.), особенно их сплоченность и долговечность. На ранней стадии проведения рыночных реформ некоторые из них стали механизмами для передачи региональных требований Центру, заменяя недостаток административных и финансовых средств привлечением политических ресурсов: лоббирования и пр".

Регионы ищут альтернативные формы взаимодействия, которые зачастую лишь подчеркивают их стремление уйти из-под сложившегося макрорегионального деления. Пожалуй, за исключением "Сибирского Соглашения", другие межрегиональные ассоциации не отличаются ни устойчивостью, ни организованностью. Поэтому не стоит говорить о них как о прочных структурах, играющих важную роль в институционализации центр-региональных конфликтов"" 2 .

Приведенные примеры позволяют говорить об общем процессе хаотической децентрализации власти и неуправляемой регионализации, в результате которых происходила спонтанная фрагментация властного пространства, размывание власти как целостного феномена, появление новых властных субъектов, а также формирование новой геополитической реальности.

На фоне данных объективных тенденций любые попытки наращивания централизма в управлении национальными государствами могут привести к дисфункциональности институтов государства, рамок для политических, экономических и социальных организаций, а также к игнорированию их значительных общественных связей и синергетических сетей, которые являются кросс-национальными и региональными по своей ориентации, формирование рыночных отношений ведет к увеличению числа независимых субъектов хозяйственной деятельности, в том числе регионов. Регионально-городской мезоуровень управления в национальной системе, в котором каждый регион и региональная ассоциация являются прототипом для России, становится ключевым агентом политической организации и формой констелляции экономических связей с транснациональными компаниями в достижении конкурентной выгоды Тишков, В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии / В.А. Тишков. М., 2003. .

Отношение субъектов федерации к борьбе федеральных властей во многом предопределялось их интересами в федеральной институциональной структуре 14 . Составной частью Конституции 1993 года Федеративный договор не был признан, но в ней сохранились и базовые принципы децентрализации, и разграничение сфер совместной и исключительной компетенции со всеми присущими им противоречиями. Хотя Конституция 1993 года и не признает республики "суверенными государствами", к различным субъектам федерации она все еще подходит с разными мерками, несмотря на формальное провозглашение их равноправия (ч.1 ст.5).

Подобные документы

Феномен и сущность региональной идентичности как тенденции современного формирования государственности. Особенности и направления формирования региональной идентичности в современной Центральной Азии, принципы и этапы сотрудничества в данной сфере.

курсовая работа , добавлен 20.10.2014


Изучение понятий политической идентичности и онтологической безопасности в современной политической науке. Взаимоотношения Ирана с Европейским Союзом и Российской Федерацией в контексте формирования атомной идентичности Исламской Республики Иран.

диссертация , добавлен 13.12.2014


Исследование динамики, видов и механизмов идентичности, раскрытие ее базовых составляющих и механизмов формирования. Социально-психологические особенности политической идентичности. Образ страны как ресурс национального развития в условиях глобализации.

курсовая работа , добавлен 20.10.2014


Образование национальных государств как объективная историческая и общемировая тенденция. Проблема национального самоопределения и цивилизационной идентичности России после распада Советского Союза. Национальное самоопределение как ресурс модернизации.

реферат , добавлен 29.07.2010


Теория и методология политической регионалистики. Понятие терминов, обозначающих элементы территориальной структуры. Исследование уровней политического пространства. Регион и территориальная структура (геоструктура). Региональная структура государства.

реферат , добавлен 22.12.2009


Влияние политических, этических, научных идей греческих философов, социальных идей Древнего Востока на становление национально-государственной идентичности Казахстана; развитие политической мысли. Современный процесс модернизации казахского социума.

реферат , добавлен 23.10.2011


Изучение проблем и процессов формирования, изменения и развития политической элиты России. Выявление факторов, влиявших на данные процессы. Анализ региональной политической элиты Самарской области. Перспективы развития современной политической элиты.

реферат , добавлен 22.01.2015


Сущность, проблемы, макро- и микроинструменты региональной экономической политики. Стимулирование региональных рынков труда посредством налоговых льгот. Привлечение инвестиций и цели ценовой политики. Прогнозирование как инструмент региональной политики.

курсовая работа , добавлен 08.07.2009


Процесс становления казахстанской политологии и национально-государственной идентичности. Оседло-кочевая культура Казахстана. Синтез кипчакской культуры с исламской. Социально-этические трактаты аль-Фараби. Значение кланово-родственно-племенных связей.

презентация , добавлен 16.10.2012


Изучение политических элит России. Гендерные аспекты функционирования современной региональной власти в России. Институциональное устройство различных стран. Изменения механизма формирования региональной власти в эпоху правления Бориса Ельцина.

Эти события влекут за собою кардинальные перемены в объекте и предмете «нефизической» географии, в ее методологии. Возникает нужда в отладке связей с другими социальными науками, поскольку в традиционной экономической географии общество как таковое не являлось главным объектом, и наука наша не смогла накопить собственный багаж, достаточный для решения исследовательских задач новой, общественной географии. Ситуация эта напоминает ту, которая сложилась в экономической географии в пору ее расцвета, и примером этому может служить научная деятельность Н.Н. Колосовского. Этот ярчайший представитель советской экономической географии, как известно, тщательно изучал технико-экономические проблемы современного ему производства, чтобы конструировать свою знаменитую теорию территориально-производственных комплексов. Точно так же сегодня встает задача освоения багажа, накопленного другими социальными науками при исследовании общества.

Одним из наиболее важных направлений такого освоения представляется проблема региональной идентичности. Идентичность как таковая давно уже стала центральной темой многих социальных наук, и прежде всего социологии. Здесь позиции традиционной географии особенно слабы. И дело не только в слабой изученности этого вопроса географами. Дело прежде всего в том, что некоторые традиции самой экономической географии оказываются серьезным препятствием для наших исследований в этой области. Эти традиции выработаны той технико-экономической направленностью, которая пронизывала исследования хозяйства как косной материи, подверженной строгим закономерностям и лишенной самосознания. Переход к обществу как совокупности «человеков» с их свободой воли, с весьма нестрогими закономерностями развития оказался для многих экономико-географов весьма болезненным, а в ряде случаев просто невозможным.

Поэтому многие базовые идеи социальных наук, давно ставшие общепринятыми, в экономической географии не пользуются, так сказать, легитимностью. Часто они все еще встречают здесь либо глухое сопротивление, либо полное неприятие. Если же речь заходит о том, что подобные идеи должны стать фундаментальными для новой «нефизической» географии, то число ее противников сразу возрастает на порядок.

Все это особенно ярко проявляется при обсуждении проблемы идентичности. В социологии это понятие строится на представлении о том, что именно восприятие человеком окружающей действительности становится базой для его самосознания - представление о ней, а не она сама. Сколь сильно ни отличались бы эти два феномена друг от друга, именно представление (перцепция) оказывается главным для понимания того, чем руководствуется человек в своей социальной и личной практической деятельности. Возникает некая «вторая реальность» - социальная, в которой, например, длинная, но безопасная дорога делается короче короткой, но опасной. Это вопиющим образом не совпадает с т.н. реальной геометрией пространства, но социальные взаимодействия подчиняются не ней, а геометрии пространства социального.

Для традиционной экономической географии подобные воззрения на свой объект крамольны. Если они и становятся базой исследования, то только на периферии науки под названием «география восприятия», которая, как кажется многим нашим географам, изучает некую общественную патологию. После перехода к общественной географии с такими воззрениями приходится не только смириться - их приходится брать за основу изучения территориальной структуры общества.

В заимствовании именно таких идей и нуждается современная «нефизическая» география. Они уже сформированы в социальных науках и давно приняли там почти классическую форму. Без этого невозможно трактовать региональную идентичность, которая составляет одну из основ общественной географии.

Стоит оговориться, что в самой «нефизической» географии все же накоплен некоторый багаж знаний по этой проблеме. Особенно тщательно занимались этим географы развитых стран Запада в рамках перцепции пространства или поведенческой географии (достаточно назвать имена таких классиков, как висконсинские ученые Роберт Сэк и И Фу Туан). Проблема лишь в том, что изучение этой проблематики находилось, как уже было упомянуто, на периферии нашей российской экономической географии.

Следовательно, возникает двойная задача заимствования - у социологии и у западной географии. То и другое наверняка встретит неудовольствие многих наших географов, а то и активное сопротивление (особенно сегодня, когда волны распространяющейся в обществе ксенофобии начинают чувствоваться и в социальных науках). Однако эти препятствия предстоит преодолевать со всей решительностью. Иначе наша страна окажется беспомощной перед теми вызовами, которые неизбежно возникают при выборе обществом пути свободного саморазвития.

Одна из главных причин, препятствующих современной экономической географии воспринимать идеи вроде «второй реальности» или региональной идентичности, - широко распространенное убеждение в том, что все эти рассуждения не имеют практической ценности и могут быть терпимы только ради академического пуризма (без них, мол, исследовательский спектр науки неполон). Это не так, и опыт западных стран доказывает ошибочность таких мнений вполне очевидно. Здесь можно выделить по меньшей мере три области, в рамках которых региональная идентичность имеет огромную практическую ценность.

Во-первых, это область политики. В западных странах давно подмечено, что идентичность как таковая обладает мощным потенциалом для сплачивания людей в устойчивые группы, объединенные общими системами ценностей, сходной реакцией на социальные процессы и единой волей к социальному действию. Она не раз становилась основой для мобилизации общественных сил, притом в целях как созидательных, так и разрушительных; она не раз и с успехом использовалась и прогрессивными общественными лидерами, и простыми демагогами. Многочисленные исследования в области идентичности ведутся на Западе во многом именно ради овладения методами воздействия на социальные группы. Для такого воздействия надо знать, ради чего идет сплочение в подобные группы (ради страховки от социальных невзгод, ради защиты индивидуума группой, ради чувства солидарности, ради разделения ответственности за социально значимые действия, ради прогнозирования социальных контактов по шаблону, для отличения своих от чужих; ради самопознания, наконец, то есть выявления собственных качеств по контрасту с качествами соседей и т.д.).

Западные политики (особенно американские) хорошо понимают практическую ценность и региональной идентичности. Они постоянно взывают к ней ради вербовки избирателей или сторонников своих политических акций, а для этого, разумеется, нужно обладать тонким знанием особенностей такой идентичности.

Показательным примером может служить избирательная кампания Р. Рейгана в 1980 году, за которой автору этих строк довелось внимательно следить ради чисто научных целей. В избирательном штабе Рейгана была целая команда специалистов по политической географии страны - тонких знатоков региональной идентичности разных частей США, и команда эта постоянно вносила существенные коррективы в тон и аргументацию речей Рейгана в зависимости от того, в какой части страны он выступал. Скажем, если Рейган собирался отстаивать необходимость больших военных расходов, то в Миннесоте ему строили речь с учетом того, что здесь избиратели ценят свой тщательно отлаженный общественный уклад, активно участвуют в социальной жизни и вообще выделяются на американском фоне крепостью своих общественных идеалов. Исходя из этого, речь Рейгана изобиловала словами о «безбожных большевиках», угрожающих Америке, которая-де вынуждена экономить на многом, чтобы противостоять «империи зла». Если Рейган переезжал в города Приозерья вроде Кливленда, то тон речи приспосабливался к царящему здесь практицизму: военные расходы - это новые рабочие места, это стимул для местной экономики и т.д. Речи на Юге не стоило украшать аргументами насчет советской угрозы, потому что местные жители, как правило, слишком смутно представляли себе, где этот СССР расположен, и были слишком сильно погружены в чисто местные заботы. Поэтому здесь Рейган в основном сетовал на то, что лихоимцы-демократы совсем запустили коммунальное хозяйство и что он, мол, немедленно все это исправит после прихода к власти, - и лишь «под сурдинку» говорил что-то о военных расходах. На Диком Западе же его речь оснащали грубыми словечками, простонародными выражениями, потому что считалось, что нравы тут все еще весьма «крутые», а социум неустоявшийся («эти козлы-большевики», «я им рога-то пообломаю» и т.п.).

Если бы Рейган по неосторожности или забывчивости перепутал тексты, то кливлендский текст поверг бы миннесотцев в смятение: боже, какой циник, такого нельзя допускать к руководству страной. Разочарованы были бы и жители Кливленда, услышав речь, заготовленную для Миннесоты: такого деятеля можно выбрать в пасторы, но никак не в президенты. Речь, написанная для Дикого Запада, на Юге прозвучала бы как матерщина, потому что южане, как правило, обладают развитым чувством личной чести, у них в цене хорошие манеры...

Кое-кто может возразить, что все это - тема для политической географии. Это не совсем так (вернее, совсем не так). Как наша, так и западная политическая география занята в основном анализом статистики выборов, проблемами геополитики и тому подобными важными вопросами, но региональная идентичность остается вне ее внимания. Региональная идентичность - совсем иной объект изучения, для которого нужны иные навыки и представления, нежели те, на которых базируется политическая география.

Во-вторых, на западе региональная идентичность пристально изучается для организации торговли, притом как оптовой, так и розничной.

Здесь имеются в виду прежде всего исследования территориальных различий во вкусах и склонностях потребителей. Исследования в этой области ведут десятки солидных компаний, которые, используя опросы населения (собственные или заказные), накапливают громадные банки данных, анализируют их и кладут на карты. Эти плоды географической по сути работы представляют собой большую коммерческую ценность, они используются для консультирования торговых сетей и потому редко попадают в открытую печать, но когда это случается, то становится очевидным, что по сути своей это настоящие географические исследования, притом весьма высокого уровня. Здесь есть и работы общего характера (например, о том, что предпочитают кушать американцы в разных концах страны ), и сочинения более конкретные, с описанием распространенности тех или иных типов потребительских товаров по территории страны.

Лучшим (и «самым географическим») образцом такого рода сочинений могут служить книги Майкла Уайса, который попытался обобщить эти вариации товарных предпочтений и выявить на этом основании некие региональные типы американской семьи. Первую книгу об этом он опубликовал еще в 1988 г. , используя данные консультативной фирмы «Кларитас». Затем на той же информационной базе Уайс создал еще более усовершенствованные типологии - в 1994 и 2000 г. . Здесь речь шла уже о весьма широком спектре бытовых черт американцев, вплоть до политических пристрастий. В результате Уайс вышел на 62 «общинных кластера», объединенные в 15 групп. Это типы американского общежития, типы стиля жизни. Каждый из них был тщательно описан и, что особенно важно для географа, размещен по стране с использованием сетки узловых районов Бюро экономического анализа США. Тем самым для Уайса оказалось весьма важным, чтобы эти «кластеры» были увязаны с реальной территориальной структурой американского общества, с теми его ячейками, которые порождает в стране чувство региональной идентичности.

В развитых странах подобное консультирование вызвало к жизни немало других компаний, которые самостоятельно разрабатывают сетки торговых районов. Подробный анализ таких сеток содержится в курсовой работе С. Фрейдлина. В ней, в частности, убедительно показано, какое большое практическое, чисто «денежное», значение имеет разработка подобных сеток, основанных на оконтуривании ареалов со специфической региональной идентичностью.

Само по себе понятие социальной идентичности давно уже стало одной из главных тем социологии, и по ней созданы целые библиотеки литературы. Речь обычно идет о социальном чувстве индивидуума, которое заставляет его ассоциировать себя с некоей социальной группой на том основании, что у них есть общие интересы и признаки (или индивидууму кажется, что так и есть на самом деле). Это может быть расовая или этническая группа, профессиональная или имущественная, классовая или «образовательная». Все вместе они образуют сложный и порою противоречивый комплекс, который во многом предопределяет или объясняет поведение конкретного человека в социуме.

В этом же ряду находится и региональная (территориальная) идентичность - солидарность с земляками по причине совместного проживания на одной территории в данный момент или в прошлом. Такая идентичность выражается обычно в причислении себя к жителям определенной местности, района, города, его части и т.п. территориальной единицы.

При том огромном внимании, которое уделяет социология проблемам идентичности, можно было ожидать, что региональная идентичность давно и подробно исследована в рамках социологии, так что географу остается лишь заимствовать у нее результаты. На самом деле социологи почему-то совсем не изучали региональную идентичность, и географу это может показаться странным, - особенно когда видишь, что социология не просто забыла про региональную идентичность, но даже сознательно игнорирует ее, делая из этого своего рода лозунг. Рассуждая в рамках этой темы, наши ученые обычно приводят фразу

Бергера и Лукмана, которая стараниями Н. Межевича и А.Филиппова стала почти крылатой: «Мир повседневной жизни имеет пространственную и временную структуры. Пространственная структура здесь нас мало интересует. Достаточно сказать лишь то, что она имеет социальное измерение благодаря тому факту, что зона моих манипуляций пересекается с зоной манипуляций других людей. Гораздо важнее для нашей цели временная структура» . Правда, к этой проблеме вплотную прилежит тематика «социологии пространства» или «социального пространства», которую трактовали такие видные социологи, как Георг Зиммель (он и придумал эти термины), Т. Парсонс, Э. Дюркгейм; у нас в России этим занимается сейчас, и весьма плодотворно, А. Филиппов, который даже решился на создание «элементарной теории социального пространства».

Однако сделано в этой области все еще очень мало. Хуже того, позволим мы себе заявить: то, что сделано на сей счет в социологии - как классической, так и современной, - не имеет почти никакого отношения к географии. Дело в том, что и классики вроде Зиммеля или Парсонса, и Филиппов жестко отказывают пространству в таких свойствах, которые могли бы повлиять на социальные взаимодействия. Оно для них не просто нейтрально - оно лишено каких-либо свойств.

Вот как пишет об этом А. Филиппов - прямо и недвусмысленно: «"пространство" представляет собой социальную и научную метафору, впрочем, порой весьма наглядную - скажем, в случае с престижными и непрестижными районами в городе, размещением кабинетов начальников и подчиненных в организации и т. п. Во всех таких случаях различие социальных позиций выражается в различии локализаций, т. е. может действительно созерцаться как пространственная форма, однако это вовсе не обязательно. Такое "социальное пространство" - удобное, но все-таки лишь иносказательное выражение, подобно "социальной дистанции" или "социальной лестнице" .

Итак, социальное пространство для нашего социолога - только метафора, так что изучать его свойства пристало скорее языковеду, для всех остальных это было бы наивным ребячеством. В этом Филиппов опирается на Парсонса (вот его слова из той же работы: «Весьма сильно продвинуться вперед в одном из важнейших аспектов нам поможет концепция Т. Парсонса. У Парсонса прежде всего мы находим внятное отрицание значения пространства для анализа социального действия»).

У Дюркгейма его привлекает та же, собственно, мысль: «Пространство само по себе, - говорит Дюркгейм, - не имеет никаких характеристик. Точно так же, как мы отличаем один момент времени от другого, приписывая ему определенное значение (скажем, "прежде/после"), мы приписываем различные определения и пространству ("север/юг", "запад/восток", "левое/правое")». Воззрениям Георга Зиммеля на сей предмет Филиппов посвятил специальную работу - и опять выпятил в ней именно эту идею: «Не географический охват в столько-то квадратных миль образует великое царство , это совершают те психологические силы, которые из некоторого срединного пункта политически удерживают вместе жителей такой <географической> области». Впрочем, Зиммель готов оставить за пространством некоторое значение, но лишь вспомогательное: «Не пространство, но совершаемое душой членение и собирание его частей имеет общественное значение. Этот синтез фрагмента пространства есть специфически-психологическая функция, которая - при всех мнимо естественных данностях - совершенно индивидуально модифицирована; но категории, из которых он исходит, подсоединяются, конечно, более или менее наглядно-созерцательным образом - к непосредственности пространства».

Стоит заметить, что Зиммель говорит о пространстве вообще, а не только о социальной его ипостаси, как это делает Филиппов. Термин «социальное пространство», являясь метафорой, вроде бы оставляет место для понятия «пространство социума», в рамках которого было бы позволительно обсуждать свойства пространства. Однако Филиппов полностью солидаризуется с позицией Зиммеля, не делая никаких оговорок насчет возможного «пространства социума», и это заставляет думать, что подобное различение отсутствует у социологов.

Географу трудно понять такое пренебрежительное отношение к пространству, к его роли в социальных процессах. Разумеется, пространство «участвует» в этих процессах не как актор, наравне с человеком; конечно же, решающую роль здесь играют не его «геометрические» свойства, а их восприятие акторами - людьми. И здесь нам кажется весьма убедительным тезис А. Филиппова о том, что пространство может выступать тут в трех, так сказать, ипостасях - с точки зрения наблюдателя (исследователя), с точек зрения участников социального процесса и как «тема» взаимодействия .

Однако встает вопрос: даже если признать, что роль пространства в социальных взаимодействиях сильно опосредована его восприятием акторами (а это знает каждый грамотный географ под именем «перцепции пространства»), может ли это служить основанием для того, чтобы эту роль вовсе исключать? Географу это кажется нелепым. Ведь по Филиппову получается, что социальные взаимодействия не зависят от того, на каком расстоянии друг от друга находятся акторы. По Парсонсу, безразлично, что за пространство лежит на этом расстоянии, - океан или суша, враждебное или дружественное государство, оснащено оно средствами связи или нет. По Дюркгейму, неважно, соседствуют ли акторы друг с другом или разделены другими акторами. По Зиммелю, чувство идентичности, этот душевный порыв, одолевает людей вне зависимости от того, живут ли они территориально сплоченной группой или растворены в других группах.

Что ж, это вполне допустимо как эвристический прием - как нарочитое отвлечение от некоторых обстоятельств для того, чтобы изучать одну сторону предмета (как в модели Тюнена отвлекаются от всего, кроме расстояния). Но в том-то и дело, что социологи твердо уверены, будто бы пространство можно выводить за скобки, потому что оно и в самом деле не обладает свойствами и нейтрально по отношению к социальным процессам. Для них оно такая же метафора, как для лингвистов «пространство языка» или для статистиков «пространство таблицы».

Подобная позиция социолога покажется любому географу патологической чертой, некоей аберрацией. Ее причины достойны специального изучения науковедами и историками науки. Позволим себе высказать лишь одно предположение. По-видимому, для многих социологов региональная идентичность сильно заслонена идентичностью этнической, которая кажется им гораздо более мощной; региональная идентичность выглядит нередко как некое производное от этнической, возникающее только там, где этнические идентичности пересекаются на территории и порождают конфликт территориального характера.

Это, разумеется, неверно, притом в корне. У этих идентичностей - региональной и этнической - совершенно разные основания, разные механизмы развития, их совпадение друг с другом - частный случай. Стоит подчеркнуть, что особая роль этнической идентичности - явление довольно новое, еще век-полтора назад территориальная идентичность выглядела несопоставимо более яркой, чем этническая, языковая или культурная. «Во времена Французской революции, - пишет Эрик Хобсбаум, - только половина обитателей Франции могло говорить на французском языке и только 12-13% делали это «правильно»; самым разительным примером может служить Италия, где на момент обретения ею государственности только два или три итальянца из сотни действительно использовали итальянский язык дома» . Из этих примеров ясно, что французов и итальянцев сплотило в единое государство территориальная общность, а не языковая или этническая. В этом смысле почти все нынешние государства - образования территориальные, а не этнические или культурные. По Хобсбауму, из 200 государств дай бог дюжина соответствует принципу «этнической чистоты». По поводу этого принципа Хобсбаум замечает: «Он наверняка поразил бы основателей понятия "государство-нация". Для них единство нации было политическим, а не социо-антропологическим. Оно покоилось на решении суверенных людей жить под одними общими законами и под общей конституцией, вне зависимости от культуры, языка или этнического состава» (но при неизменном условии территориального единства, добавим мы).

Вот некоторые аргументы из области статистики. В мире существуют государства, у которых отсутствие национального или этнического основания закреплено, так сказать, официально, потому что у них есть по нескольку государственных языков. У Швейцарии, Руанды и Боливии их по три, у Сингапура - четыре, у крошечного микронезийского Палау шесть, у ЮАР - 11, а в Индии даже 16 (ассамский, бенгали, гуджарати, хинди, каннаба, кашмирский, малаям, маратхи, орисский, педжабский, санскрит, синдхи, тамильский, телугу, урду, да еще «ассоциированный язык» - английский). Что же касается не только официальных, но вообще «живых» языков, то в Индии их 387, в Нигерии - 505, в Индонезии - 726, а в Папуа-Новой Гвинее 823; десятку самых «многоязычных» стран замыкает Бразилия, в которой 192 живых языка .

Литература о несовпадении этнического и государственного давно уже насчитывает сотни сочинений, и этот тезис можно считать если не общепринятым, то по крайней мере вполне жизнеспособным, уже лишенным какой-либо новизны (в этом отношении удачным представляется язвительность термина, придуманного А.Кустаревым: «национал-государство» .

Географ вряд ли согласится с другой, тоже весьма жесткой традицией социологов, которые исследуют идентичности, - взглядом на это явление как на некую социальную конструкцию, которая возникает и существует в результате целенаправленных усилий политиков или творческой интеллигенции. В этом свете попытки объяснять ее некими свойствами самой территориальной общности людей объявляются премордиализмом (а в современной социологии это страшное обвинение); ученому предстоит исследовать действия элит, а не жизнь самих социальных масс в их историческом взаимодействии друг с другом и со своей географической средой. Правда, Н.Межевич не раз отмечал, что у российских этнологов позиция гораздо мягче, они готовы признать, что идентичность разного рода может появиться у этноса или социальной группы и без участия элиты, а просто под воздействием обстоятельств, будь то наводнение или напор соседней группы. Географ же, в традиционном своем обличье, выглядит настоящим премордиалистом: он как раз нацелен на поиск неких исконных черт территориальной общности, сложившихся под воздействием долгого совместного проживания людей на определенной территории .

Так или иначе, но не остается оснований надеяться на то, что проблема региональной идентичности может быть решена в рамках современной нам социологии, потому что она сознательно и даже боевито устраняется от изучения пространства и его роли в социальных взаимодействиях. Правда, А. Филиппов неоднократно ссылался на то, что сей вопрос изучается социальной географией и даже питал на этот счет некоторые надежды (весьма наивные, на мой взгляд): «...социология пространства на самом деле развивается, но не столько социологами, сколько географами. Здесь, в общем, все логично: если географию понимать как "науку о пространстве", а социальную географию - как науку о человеческом поведении в пространстве, о размещении в пространстве социальных институтов, о планировании пространства, о перемещениях людей, в конце концов, об их представлениях о пространстве, то область социологии пространства будет, кажется, почти исчерпана». Увы, в том же тексте он говорит: «Заметим попутно, что авторов, жалующихся на невнимание социологов к пространству, обилие работ по социальному пространству что-то, видимо, не воодушевляет, равно как и невероятное изобилие сочинений по социальной географии».

С этим приходится согласиться. В социальной географии почти нет специалистов, которые профессионально занимались бы региональной идентичностью или социальным пространством. Среди немногих исключений (зато, правда, сильных) - Михаил Крылов, проводивший на сей счет даже полевые работы, Николай Межевич, который уже опубликовал по этой теме несколько крупных работ , Андрей Манаков, посвятивший этой теме свои диссертации; косвенно, в виде побочной деятельности, исследовали региональную идентичность в России некоторые наши крупные географы (например, В.А. Колосов) .

Региональная идентичность во многом схожа с другими видами идентичностей. Она тоже опирается во многом на социальные мифы об особых качествах местообитания; ее выраженность во многом зависит от наличия и поддержания коллективной памяти, сложившихся ценностей и норм; она выражается в конструировании ее обладателями неких самообразов, в создании специфических черт быта (особенностей одежды, словаря, диеты и т.п.). Сам факт совместного проживания неминуемо порождает у земляков сходные социальные черты. Характеризуя современную обстановку в США, Д. Виклием и Р. Биггерт пишут: «Одно из самых сильных влияний на характер социальных взаимодействий оказывает район. Несмотря на то, что развитие техники сильно облегчило путешествия и сообщения через границы районов, люди по-прежнему предпочитают выбирать себе друзей и знакомых в пределах прилегающего района. Более того, несмотря на большую географическую мобильность в США, семьи сохраняют свое местоположение в одной части страны в течение многих поколений. Неудивительно поэтому, что яркие региональные традиции, которые складывались много лет подряд, остаются вполне различимыми и сегодня» .

Региональная идентичность находится в сложных отношениях с идентичностями другого рода. Есть веские основания полагать, что это отношения конкуренции, а зачастую и антагонизма. Чем сильнее идентичность этническая, тем слабее региональная или классовая. Д. Виклием и Р. Биггерт наглядно показали это расчетами по США, по которым видно, как мощная расовая идентичность жителей Юга препятствует их региональной солидарности - и это несмотря на то, что в случае с американским Югом мы имеем дело с одним из самых ярких проявлений идентичности региональной. Эти авторы параметрически доказали, что у католиков и чернокожих региональная идентичность заметно ослаблена, так как заслонена идентичностью расовой и конфессиональной. Подобные аспекты надо тщательно учитывать при оценке возможных общественных последствий развития региональной идентичности.

Региональную идентичность можно сменить. Это роднит ее с профессиональной идентичностью или имущественной, но резко отличает от этнической и расовой. «Нельзя стать чернокожим или китайцем, - писал Мартин Липсет, - но можно стать южанином». Стоит, однако, помнить, что дело нельзя решить одним переездом - по крайней мере немедленно. Утрата одной региональной идентичности и обретение новой занимает порою срок, сопоставимый с жизнью поколения, и сельские жители порою с громадным трудом привыкают к городскому образу жизни, даже при всем своем желании обрести менталитет горожанина. Более того, не раз было отмечено, что именно в диаспоре, на новом месте жительства сильнее всего проявляет себя изначальная, прирожденная региональная идентичность. Именно в контактах с «чужаками» ее обладатель с особой остротой чувствует ее присутствие в своей ментальности, именно среди новых территориальных соседей она приобретает особую ценность как средство отыскания союзников, именно здесь она напоминает о себе особенно часто - в отличие от проживания в знакомой с детства монолитной среде, где региональная идентичность может не подвергаться испытаниям долгие годы и потому как бы дремать (находиться в дормантном состоянии), порождая иллюзию своего исчезновения. Эти столкновения новой и старой региональной идентичности, колебания в ее актуальности для обладателя составляют особый и важный сюжет социальной деятельности индивида.

Региональная идентичность далеко не всегда означает солидарность ее обладателей друг с другом. Подобно тому, как обладатели одинаковой профессиональной идентичности могут воспринимать друг друга как соперников за место работы, а не только как союзников в борьбе за авторитет и ценность своей профессии, «земляки» тоже могут испытывать друг к другу широкую гамму чувств, а не только желание солидаризоваться в своем социальном поведении. Белый расист из Алабамы вряд ли испытает желание помочь чернокожему, скажем, в Нью-Йорке только потому, что тот тоже родом из Алабамы, и такой чернокожий скорее обратится за помощью к местному белому, потому что склонен подозревать расиста в каждом белом из родного штата. Иными словами, «земляки» переносят на новую почву не только привязанности, но и фобии, предрассудки, антагонизмы, которыми отличалась их социальная жизнь на малой родине, и признание земляка в собеседнике далеко не всегда порождает взаимную склонность к солидарному взаимодействию.

Региональная идентичность, однако, обладает одним очень важным и глубоко положительным свойством, которое не раз отмечали американские исследователи этой проблемы, - способностью объединять людей разных рас, профессий, состояний, уровней образования, ломать или снижать барьеры между этими группами. Примеры вроде расиста и чернокожего отнюдь не господствуют в социальных контактах по поводу региональной идентичности. Их распространенность необходимо, разумеется, учитывать, однако региональная солидарность проявляется гораздо чаще, именно она является закономерностью, и на нее вполне можно рассчитывать. У американских исследователей даже сложилось представление о региональной идентичности как об одном из действенных лекарств против различных фобий и прежде всего против расизма, классовой ненависти и разных видов межгруппового отчуждения. Это лекарственное действие порождено сугубо позитивной закваской региональной идентичности: она основана на особо теплом чувстве к месту обитания, на памяти о его красотах, удобствах и достоинствах (пусть даже порою вымышленных). Именно такой позитивный настрой позволяет растворять межгрупповые барьеры, порожденные недоверием, отчужденностью или враждебностью. В этом качестве региональную идентичность стоит культивировать на государственном и общекультурном уровне - разумеется, в тех ее формах, которые не порождены сплочением ради противостояния конкретным другим «землячествам».

Региональная идентичность далеко не всегда составляет предмет гордости обладателя. Точнее говоря, обладатель может гордиться ею, но лишь втайне, не на людях. Сплошь и рядом ее скрывают (типичный случай - стыдиться своего деревенского происхождения, живя в столице), чураются своих земляков (автору не раз приходилось встречать такое в США среди эмигрировавших из России). Вообще принадлежность к некоей «неполноценной» или третируемой региональной группе может вызывать сильные фрустрации социального (а не только личного) уровня. Такая идентичность лишь в слабом случае ведет к желанию скрыть ее, а в сильном - мобилизует на агрессивные действия в знак протеста. Благо еще, если протест направлен на отвоевание группой равноправного положения, но он может оказаться канализованным (в том числе нарочито) в сторону силового давления на лиц с иной региональной идентичностью, иногда вполне определенной. Так, причисление себя к подавленной региональной группе (может быть, подавленной не на деле, а лишь в представлении обладателя) побуждает к социальной мобилизации и нередко становится лакомой добычей различных политиков, а то и просто демагогов.

Региональная идентичность часто оказывается «многоэтажной», иерархизованной. Житель западной части штата Массачусетс, широко известной своими всеамериканскими культурными мероприятиями во время знаменитого «индейского лета», может гордиться тем, что он с Беркширских холмов, где принято говорить: «Массачусетс? Это там, за холмами». Тем не менее с родным штатом его связывает очень многое, и он охотно причислит себя к его жителям в разговоре, скажем, с выходцем из Калифорнии - тем более что мало надежд на то, что тот слышал о Беркширских холмах. У него наверняка заметной окажется и привязанность к Новой Англии вообще - слишком сильно отличается этот район от других частей США, слишком высока его репутация в стране. Есть у него основания и подчеркивать принадлежность своего места обитания к Северу - по крайней мере, для того, чтобы на него не распространялись подозрения в скрытом расизме, которые нередко адресуют американцам-южанам. Наконец, все это отнюдь не мешает ему остро чувствовать свою принадлежность к великой стране под названием США. Разумеется, такая сложная региональная идентичность присуща жителям далеко не всех частей США и далеко не всех стран мира, однако ее «многоэтажность» несомненна.

Поэтому не следует противопоставлять идентичность региональную и национальную: в общем случае они не только сосуществуют вполне мирно, но и дополняют друг друга; есть основания утверждать. что чувство Родины может быть полноценным лишь при наличии чувства «малой родины». Редкие примеры противостояния этих идентичностей нужно рассматривать либо как социальную патологию, либо как результат того, что региональная идентичность перерастает в национальную из-за уже состоявшегося в социуме отчуждения одной части страны от ее целого . Поэтому не следует видеть в региональной идентичности неизменную угрозу для единства страны; напротив, ее следовало бы всячески культивировать именно для укрепления целостности государства.

Региональная идентичность обладает своим модусом - она может быть сильной и слабой, обостряться и затухать. Прежде всего, сами нации сильно отличаются друг от друга этим модусом. Сравнение США и России показывает весьма наглядно, что в США этот модус в целом гораздо выше, чем в России, и региональная идентичность в этой стране играет гораздо большую роль в жизни общества, чем в нашей стране. В то же время легко заметить, как быстро растет это явление в современной России, и благодаря этому нарастанию региональная идентичность начинает приобретать у нас значение гораздо большее, чем можно было ожидать по достигнутому ее уровню. Еще 30 лет назад исследования Рут Хейл показали, что в США почти две трети территории покрыты т.н. вернакулярными (обыденными) районами, которые прекрасно знают местные жители и их соседи, а это значит, что на столь обширной территории страны жителям присуще отчетливое региональное самосознание. У нас такие районы еще недавно можно было пересчитать по пальцам: Мещера, Полесье, Поморье, Даурия, несколько других; Урал, Сибирь, Поволжье, Дальний Восток - не в счет, это крупные культурные регионы, как Юг или Запад в США. Сегодня можно почти повсеместно наблюдать возрождение полузабытых районов (вроде Бежецкого верха в Тверской области) или появление совершенно новых (например, Прихоперье на стыке нескольких областей). Этот процесс, кстати, ярко проявился и в бывших «странах народной демократии» - словно слом тоталитаризма снял некий спуд с органичного национального чувства; интересны в этом отношении работы Л. Бьелосиевича по Верхней Силезии и Галиции: он обнаружил, что все еще весьма актуальна социальная память местных жителей об этих районах, культурный расцвет которых завершился столетие назад и которые побывали за это время в составе разных государств .

Региональная идентичность очень часто существует в скрытой форме, исследователю приходится извлекать ее из общественного сознания путем опросов, исследования средств массовой информации, анализа исторических источников и т.п. Особенно типично это для России. На вопрос о месте жительства россиянин чаще всего называет свой почтовый адрес. Иногда удается, с помощью дополнительных вопросов, выяснить, что он живет, скажем, «на Бежецком верху» или «на Ваду», или «в Прихоперье», но гораздо чаще в результате таких опросов, даже самых подробных, остается представление о некоем ареале, на который распространяются социальные связи респондента. Тем не менее очень важно помнить, что подобный ареал существует всегда - как и сама региональная идентичность. Если этот ареал не отрефлексирован в сознании, если он не имеет общераспространенного имени - значит, мы имеем дело с некоей зачаточной идентичностью, которая адресована ареалу, еще не осознанному респондентом в качестве «своего» и которому он еще не готов адресовать свои социальные чувства. Но идентичность существует, как существует и подобный ареал, - просто уже в силу того, что общественный человек всегда располагает свои социальные взаимодействия в конкретном окружающем пространстве, притом чаще всего в слитном и целостном, поддающемся опознанию как нечто целостное и наделенное свойствами.

Можно быть уверенным, что такая зачаточная идентичность наверняка будет актуализирована и станет фактором общественной жизни, как только соответствующий ей ареал подвернется давлению, а его целостность - угрозе (под действием внешних ли, внутренних ли сил - не столь важно). Поэтому не следует обольщаться видимым равнодушием россиян к своей региональной идентичности: вполне очевидное при сравнениях с другими странами вроде США или Франции, это равнодушие лишь маскирует дормантное существование региональной идентичности, которое может быстро смениться активной фазой под действием исторических или преходящих обстоятельств. Хороший тому пример - сегодняшняя Россия, где региональное самосознание растет не по дням, а по часам и застает врасплох не только наших политиков, но и ученых.

Понятие региональной идентичности позволяет по-новому смотреть на проблему районирования, которая является, как известно, одной из центральных в «нефизической» географии». Кажется вполне логичным и очевидным, что если мы в общественном районировании, в отличие от районирования экономического, имеем дело в качестве объекта не с бездушными производительными силами, не с косной материей, а с Человеком, наделенным свободой воли и, главное, сознанием и речью, то имеет смысл спросить самого Человека о том, как именно он использует свою свободу воли для самоорганизации в географическом пространстве, как он членит это пространство - иными словами, какова его региональная идентичность. Задавать подобные вопросы машине невозможно, а человеку - не только возможно, но и весьма плодотворно.

Это соображение может в корне преобразовать саму процедуру районирования, его исследовательский аппарат, методологию и методику. Собственная мыслительная деятельность ученого, построение им системы показателей, теоретизирование разного рода и т.д. как бы отступают на второй план перед такой возможностью - узнать у самого объекта ответ на тот вопрос, который составляет суть самого районирования. Тем самым центральной проблемой районирования общества становится не конструирование районов учеными, а «открытие» районов в общественном сознании. Если так, то ядром этой проблемы оказывается, бесспорно, понятие регионального самосознания - или, говоря языком социологии, региональной идентичности .

Разумеется, «узнать у самих людей» - вовсе не значит просто спросить и получить исчерпывающий ответ. Сплошь и рядом прямой опрос населения дает очень мало, потому что рядовые жители зачастую плохо представляют себе региональную свою принадлежность; нередко им невдомек даже суть вопроса. Сам опрос нуждается в работе ученого, в придумывании им способов извлечения нужных сведений из сознания респондентов, причем способы эти бывают иногда весьма вычурными. Тем не менее вполне очевидно, что люди повсеместно выдают, прямо или косвенно, свои территориальные предпочтения, на основании которых и можно судить о том, как именно они сами представляют себе собственный район обитания и свои районы-соседи.

В американской литературе сложились четыре методики исследования территориальных предпочтений жителей. Упомянутый выше прямой опрос представляет собою только одну из них. Она наиболее проста по самой своей идее и, как правило, весьма сложна в практическом осуществлении - как при составлении вопросника, так и при проведении самого опроса. Поэтому она используется довольно редко - как правило, лишь при конкретных «точечных» обследованиях, без претензий охватить опросом всю территорию страны или значительный ее район.

Интересный пример такого рода методики - т.н. «Коммонсен - сус», проект, название которого шаржирует английское выражении «common sense» (здравый смысл), заменяя слово sense словом census (ценз, перепись) . Проект создан М. Болдуином. Как он сам признается, проект возник из попыток определить, каковы границы района Апстейт Нью-Йорк, откуда Болдуин родом. Болдуин получил образование политолога, но решил, вопреки «классике», спросить об этом самих жителей этой части страны. За несколько лет опрос охватил всю страну, число респондентов перешло за 32 тысячи. Их ответы, обработанные по непростой методике, положены на карты, которые представляют огромный интерес для тех, кто занимается районированием общества.

Не менее интересными оказались карты М. Болдуина, отражающие опрос болельщиков за разные национальные команды - по хоккею, баскетболу, бейсболу, американскому футболу. Выясняется, например, что вся северная часть штата Нью-Джерси болеет в основном за «Нью-Йорк Рейнджерс» - и это несмотря на то, что у штата есть своя прекрасная команда «Нью-Джерси Дэвилс» - та самая, за которую так успешно выступал глава нашего спорта А.Фетисов. Это хорошо отражает тот жестокий кризис идентичности штата, с которым так усиленно боролись его политические руководители; ведь сама команда «Дьяволов» была создана по инициативе знаменитого мэра Нью-Джерси Т.Кина специально (притом вполне официально) ради того, чтобы укрепить среди жителей штата чувство «нью-джерсийской родины». Автору этих строк уже приходилось ссылаться на подобные «ареалы болельщиков», когда возникала нужда приводить доказательства тому, что юго-восточная часть Коннектикута (графство Фэрфилд) относится явно к Нью-Йоркскому району, а не к Новой Англии. В качестве такого аргумента были использованы упоминания в прессе о том, что здесь болеют за «Нью-Йорк Айлендерс», а не «Бостон Бруинс», что очень типично для всей остальной Новой Англии. Новая карта Балдуина ярко подтверждает это. Кстати, на ней видно, что ареал «Бруинс» вылезает даже, притом далеко, в штат Нью-Йорк к северу от города Нью-Йорк, и это снова подтверждает представления, которые формулировал еще

В. Зелинский и согласно которым северная часть этого штата - «Апстейт Нью-Йорк» - представляет собою Новую Англию в широком смысле (New England Extended) .

Вторая методика, гораздо более распространенная - это истолкование косвенных признаков в материальной культуре. В США, например, есть несколько работ по географии монументов в честь погибших конфедератов, то есть воинов армии южан во время Гражданской войны 1861-1865 гг.; считается, что ареал их распространения должен совпадать с границами территории, в пределах которой жители искренне считают себя южанами. У патриарха американской культурной географии В. Зелинского есть работа по географии крытых мостов, которые типичны только для культуры Новой Англии и потому служат хорошим маркером ее распространенности . К этой же методике можно отнести и работы вроде знаменитого труда Рут Хейл о вернакулярных (обыденных) районах в США, где главным источником сведений служили различные рекламные материалы, «воспевающие» отдельные части страны ради привлечения в них туристов, жителей или покупателей .

Третья методика, самая распространенная и эффективная, использует статистику о движении по территории - движении людей, товаров или информации. Это прежде всего данные о трудовых поездках населения. Они в изобилии и с большой территориальной дробностью собираются во время переписей населения (то есть раз в десять лет). На интернет-сайте Бюро переписей можно бесплатно получить все (!) данные округов за 1970, 1980, 1990 и 2000 годы в виде «шахматки» со стороной более чем в 3 тыс. единиц . На этой основе Бюро экономического анализа уже много лет конструирует сетку из примерно 170 узловых районов в виде зон тяготения крупных городов .

Вполне логично предположить, что если внутри этих зон тяготения замыкаются трудовые (т. е. главные) поездки жителей, то у этих жителей вырабатывается стойкое представление об этих зонах как о районах своего проживания. Иными словами, своим поведением в географическом пространстве жители выдают свое представление о собственной территориальной организации.

Вариант той же методики - учет циркуляции местных ежедневных газет. Он кажется более косвенным, нежели вариант с трудовыми поездками, но на деле он гораздо более точно соответствует задаче - выявлению региональных предпочтений самих граждан. Ведь если в городе Санта-Барбара, например, легко можно купить «Лос-Анджелес таймс», но нет «Сан-Франциско кроникл» , то это со всей очевидностью показывает, что жители Санта-Барбары живо интересуются новостями из Лос-Анджелеса, потому что причисляют себя к его окружению, а к новостям из Сан-Франциско они равнодушны, т. к. для них это город чужой. Выписка газет - личный выбор человека, это как бы голосование по поводу того, к какому крупному центру тяготеет, по его мнению, его место жительства. Сведения о газетах широко используются разными частными фирмами для составления собственных сеток районирования, приспособленных для нужд планирования розничных продаж.

Наконец, четвертая методика представляет собой исследование литературных источников самого широкого спектра - и путеводителей, и записок путешественников, и сугубо научных работ по фольклору, диалектам, этнографии, истории и т.д., а также, разумеется, художественной литературы. Материал этот весьма труден для использования - как из-за своей огромности, так и по причине малой внятности с точки зрения районирования как такового. Тем не менее это настоящий кладезь ярких деталей и тонких штрихов, действенность которых для сложения образа района искупает все труды.

Примененные вкупе, эти методики дают добротное представление о региональных идентичностях. Однако порознь они этой задачи не решают. Так, сетки районов Бюро экономического анализа или их аналоги поражают своим совершенством, методической отточенностью и обильной статистикой; так и тянет заявить, что районирование американского общества уже состоялось без особого участия географов. Однако это не так. Двести узловых районов отнюдь не исчерпывают тему - и не только потому, что многие из них есть результат большой натяжки (на самом деле сфокусированность поездок на многие узлы довольно слабая), но и потому, что территориальная организация общества выглядит гораздо сложнее, чем простой набор зон тяготения крупных городов.

В исследованиях, связанных с проблемой региональной идентичности, все чаще используется термин «вернакулярный район» и его производные. Как правило, при этом имеется в виду часть территории, жители которой осознают ее как собственное обиталище и которая в этом качестве может быть представлена как часть общественного сознания данной социальной группы (не сама по себе, конечно, а в виде представления местных жителей о ней). Подобное представление сплачивает местных жителей в группу единым отношением к этой территории, на базе которого может строиться единая реакция на воздействие на «их» территорию, что во многих случаях открывает возможность их мобилизации на сплоченные общественные акции (как стихийной, так и организованной или спровоцированной). Сплошь и рядом общность территории порождает в жителях некие общие черты, отличающие их от соседей, и представления об этом служат основой для новой общности - даже в тех случаях, когда эти представления не имеют под собой реальных оснований, являясь лишь типичным социальным мифом .

Между тем в культурологических науках термин «вернакулярный» имеет значительно более узкий смысл, и есть веские основания для того, чтобы эти границы сохранить и у нас в географии. Вернакулярный - значит обыденный, идущий как бы снизу, не связанный с научной или художественной рефлексией, а рожденный словно по наитию, интуитивно. Такова, например, вернакулярная архитектура - избы, служебные постройки. Она может базироваться на устойчивых народных традициях, но у нее нет авторов-зодчих, есть лишь архитектор-искусствовед, который может изучить эти избы, подметить в их структуре некую регулярность, некое эстетическое начало и т.п.

Точно так же под вернакулярным районом понимается район, который осознан самими жителями, но у него нет автора-районолога, а есть (может быть) лишь географ, который изучит артефакты, отражающие сознание местных жителей, опросит их и на этом основании оконтурит район и даст характеристику ему как району, а его жителям - как территориальной общности людей, сплоченных проживанием на единой территории.

При более внимательном изучении самого феномена общественной перцепции района становится очевидным, что феномен этот не укладывается в рамки района вернакулярного. Есть, например немало случаев, когда ученые убеждаются с помощью своих средств анализа, что в данном ареале явно сложилась территориальная общность людей с самобытной системой ценностей, однако местное общественное сознание не фиксирует чувства общности жителей данного ареала - то ли оно запаздывает, то ли сама общность выражена недостаточно сильно, то ли форма выраженности затруднительна для восприятия, то ли субкультура жителей этого ареала, так сказать, «аспатиальна», то есть ставит единство территории на низкое место в своих приоритетах. Такой район никак не назовешь вернакулярным, тем более что в таких случаях у него не складывается и наименование, но его существование как ячейки территориальной структуры общества несомненно.

Подобная ситуация весьма типична для крупных территориальных общностей людей, для обширных районов, на которых складывается весьма целостная общественная структура, располагающая, как правило, особой системой ценностей, широким спектром как хозяйственных отраслей, так и социальных ролей. Представление о таких районах присутствует в сознании не только местных жителей, но зачастую в сознании общенациональном. Словом, это весьма сложное образование, которое трудно совместить полностью с понятием вернакулярного района.

Между тем существует и другая сторона этого феномена, к которой понятие вернакулярного района приложимо как нельзя лучше. Она настолько важна для всей парадигмы общественной географии, что вполне заслуживает того, чтобы именно ей достался, так сказать, этот отличный термин. Речь идет о тех многочисленных случаях, когда территориальный размер района не особенно и велик, но в его пределах общественное сознание четко фиксирует территориальную общность, дает ее общепринятое название, а местные жители остро ощущают свою принадлежность именно к этому району и ставят свое благополучие в зависимость от благополучного состояния этого района. В этом региональная идентичность находит свое самое яркое и действенное проявление, в этом «географизм» общественной жизни воплощается особенно очевидно.

У таких проявлений, которые можно смело назвать вернакулярными районами, есть несколько черт, которые решительно отличают их от тех районных образований, про которые речь шла раньше. Вернакулярный район чаще всего известен самим его обитателям и непосредственным его соседям, потому что он служит важным способом маркирования «своей» территории (а для этого границы должны быть известны как минимум обеим сторонам, даже если они оспариваются ими). Он редко получает известность общенациональную. Культурная специфика его жителей носит обычно мифический характер, т. е. приписывается им либо соседями, либо ими самими. Это связано прежде всего с небольшими, как правило, размерами вернакулярного района, в рамках которых просто невозможно обособить свое культурное развитие. Типичные примеры - т.н. Кацкая волость в Ярославской области, ареал длиною около 200 км, весьма изолированный лесами, болотами и границей области, а потому несколько преуспевший в создании своего словаря (сотни слов, понятных только местным жителям), или «Инленд Эмпайр» на восточной окраине агломерации Лос-Анджелес, названный так ради противопоставления субкультуре Лос-Анджелеса, построенной во многом на контакте с океаном.

Одним словом, вернакулярный район чаще всего обслуживает местные нужды - делимитацию, отличение «других», укрепление собственной региональной идентичности. Он не выходит на общенациональную арену, не играет сколько-нибудь заметной роли в историческом развитии страны, где он, как правило, мало кому известен. Именно поэтому стоило бы, на наш взгляд, закрепить этот термин только за районами сравнительно низкого ранга и не распространять термин «вернакулярный» на все районы общества.

В то же время хотелось бы предостеречь от недооценки вернакулярного района. Этим сильно грешит не только наша, а даже американская география, потому что в ней вернакулярный район уподоблен явлениям некоего краеведческого или этнографического толка. Нет, в рамках общественной географии вернакулярный район уместнее наградить титулом своего рода «монады», исходной смысловой единицы для анализа территориальной структуры развитого современного общества.

Исследования в области региональной идентичности необходимо всемерно форсировать. В этом нуждается не только наша география, в этом остро нуждается наша страна. Встав на путь демократического развития и рыночной экономики, мы неминуемо столкнемся со стремительным усложнением общественного бытия, которое после стольких лет жесткого принуждения развивается свободно, в основном под воздействием импульсов самоорганизации. К числу таких импульсов относится и региональная идентичность, которая растет на наших глазах с удивительной скоростью. Опыт других стран показывает, что региональная идентичность не только отказывает сильное влияние на общественную практику, но и таит серьезные угрозы политического свойства, если ее начинают использовать демагоги и лукавые политики. Общество должно осознавать особенности своей территориальной структуры и ее разнообразие, должны отдавать себе в этом отчет и власти предержащие. Управлять живым, деятельно организующимся обществом, его многочисленными стихийными процессами можно только при здравом понимании сути этих процессов. Навыки управления обществом тоталитарным для этого малопригодны из-за своей простоты, прямолинейности и акцента на насилие. Это касается всех сторон общественной жизни нашей страны, но среди них мало таких, где дефицит знания был бы столь велик и удручающ, как в области территориальной, в ощущении разнообразия своей страны, в понимании сути региональной идентичности. Без овладения этим знанием браться за управление обществом - все равно что садиться за штурвал самолета, располагая лишь навыками кучера.

Вот этот интересный текст:
«Проведем различение нескольких значений понятия "пространство".
1. Наблюдатель социальных событий может усмотреть, что участники социального взаимодействия неким образом пространственно размещены
относительно друг друга, т. е. пространственное размещение тел участников для него есть важнейшее определение созерцаемой социальности.
2. Наблюдатель принимает в расчет не пространство взаимодействия, каким его видит он сам, но значение, какое придают пространству взаимодействия участники взаимодействия. Он отличает, таким образом, свое видение пространства от социальных представлений о пространстве.
3. Наблюдатель отличает от этого само собой разумеющегося для участников пространства взаимодействия пространство как смысловую тему, как нечто обсуждаемое, структурирующее коммуникацию. Он различает, таким образом, свое видение пространства, социальное значение пространства, не рефлектируемое, но принципиально важное для участников взаимодействия, и пространство, как оно осознается и обсуждается этими последними» (op. cit.).
Hobsbawm Eric. Language, Culture, and National Identity // Social Research. 1966. № 4.
Maxwell B. Big book of geography: mind-buggling facts from around the world. N.Y.: Barnes and Nobles, 2004. P. 223-224.
Кустарев А. Национал-государство, его наследники и наследие // Государство и антропоток. http://www.antropotok.archipelag.ru/text/a195.htm.
Показателен пример книги Патриции Лимерик по истории американского Запада, которую она назвала очень выразительно - «Something in the soil», то есть «Что-то особенное в самой почве». В этой книге рефреном проходит мысль о том, что сама природная среда американского Запада, его новейшая культурная история заставляли меняться каждого, кто приезжал сюда жить, и меняться в строго заданном направлении. Эта заданность в описании П. Лимерик - чистой воды премордиализм. (Limerick P. Something in the soil: legacies and reckonings in the New West. N.Y.: L.: W.W. Norton, 2001.
См., например: Межевич Н. М. Некоторые аспекты формирования региональной идентичности в приграничных районах // Современные отношения РФ и ЕС: десять лет после подписания соглашения о партнерстве и сотрудничестве. СПб: СПбГУ, 2005.
Недавно вышла добротная работа англичанки Джессики Прендергаст из Лестерского университта «Региональная идентичность и территориальная целостность России», где в обширной библиографии по русской региональной идентичности явно господствуют иностранные имена - что весьма печально, но характерно (Prendergast J. Regional Identity and Territorial Integrity in contemporary Russia. March 2004).
Weakliem D., Biggert R. Region and Political Opinion in the Contemporary United States // Social Forces. Vol. 77. 1999.
В этом свете странной выглядит попытка А. Каспэ делать глубокомысленные выводы из противопоставления данных по разным странам о региональной и национальной идентичности: ему кажется, что региональная идентичность заслуживает внимания лишь там, где она сопоставима по силе с общенациональной.
Bialasiewicz, L. 2002: Upper Silesia: rebirth of a regional identity in Poland // Regional and Federal Studies. 2002. V. 12. P. 111-132; Another Europe: Remembering Habsburg Galicja // Cultural Geographies. 2003. v. 10. №1. P. 21-44.
Некоторые эксперты усматривают различия между этими терминами, полагая идентичность свойством, которое может быть отрефлексировано личностью и стать частью его самосознания. Нам же представляется, что идентичность заведомо есть психологическое состояние личности, а не внешняя для нее адресация «по месту жительства».
http://geography.about.com/gi/dynamic/offsite.htm?site=http://common-census.org/index.php
http://commoncensus.org/maps/nhl_1280.gif.
Zelinsky W. American Barns and Covered Bridges // Geographical Review. 1958. Vol. 48. № 2. P. 296-298.
Hale R. A Map ofVernacular Regions in America: Unpublished doctor dissertation. University of Minneapolis, 1971.
http://www.census.gov/population/www/socdemo/journey.html.
http://www.bea.gov/bea/regional/docs/econlist.cfm.
Проверено автором неоднократно. В штате Невада автору довелось проехать по междуштатной автостраде № 80 и обнаружить, что в г. Баттл-Маунтин продаются газеты и из Рино, и из Твин-Фоллс; это означало, что городок этот стоит на границе зон тяготения Рино и Твин-Фоллс (Смирнягин Л. В. Йеллоустон. Дневник путешествия // Гуманитарная география, научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Ин-т наследия, 2003. С. 230-282).
В 80-е гг. при проведении студенческих практик в Закавказье мне доводилось встречать утверждения, согласно которым выходцы из Нахичевани отличаются в Азербайджане особой честностью, жители Гянджи (в то время Кировабада) слывут храбрецами и т.п. Эти представления были столь укоренены и категоричны, что, по словам моих респондентов, если командир выкликает перед строем солдат «Кто смелый, шаг вперед!», то житель Гянджи, кем бы он ни был по своему характеру на самом деле, просто вынужден будет сделать этот пресловутый шаг, если его однополчане знают, что он из Гянджи.