Эмигранты 1930 1950. Плановое переселение западногрузинских крестьян в аб

г> - г п Г" 1 1) ^

РОССИЙСГАКАДЕМИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ прк ПРЕЗИДЕНТЕ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

На правах рукописи

ДЕЛЬ Олег Анатольевич

НЕМЕЦКИЕ ЭМИГРАНТЫ 3 СССР В 1930-е ГОДЫ

Специальность 07.00.02 - Отечественная история

Москва - 1995

Работа выполнена на кафедре истории Российского государства Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации.

Научный руководитель - доктор исторических наук, профессор Тимофеев П.Т.

доктор исторических наук, профессор -Чеботарева В.Г.

кандидат исторических наук -Швецов В.В.

Ведущая организация - Институт Российской истории Российской Академии Наук

заседании диссертационного совета Д-151.04.09 в Российской академии государственной службы при Президенте РФ по адресу: 117606, Москва, пр. Вернадского, 84,1 уч. корп., ауд. 2245.

С диссертацией можно ознакомиться на кафедре истории Российского государства РАГС.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор исторических наук, профессор

КОЖУРИН В.С.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования обусловлена тем, что в современных условиях, когда реформируемая Россия и объединенная Германия вступили в новый период своей истории, обеим странам предстоит переосмыслить многое из своего недавнего прошлого. А 30-е годы, пожалуй, - наиболее сложный и трагический период, принесший народам обоих государств диктаторские режимы и их негативные последствия особенно требуют всестороннего научного изучения и осмысления, дабы избежать односторонней исторической оценки.

Революционные изменения в истории человечества, связанные с событиями 1917 г. в России и появлением на карте первого государства рабочих и крестьян, вызвали в числе других мощные миграционные процессы. Из-за границы возвращались тысячи вынужденных эмигрантов - революционеров, скрывающихся от преследований царского режима, религиозных сектантов, русских военнопленных времен I мировой войны. Одновременно Россия потеряла многих представителей интеллектуальной элиты, не принявших нового режима или не вынесших гражданской войны в обществе.

Несомненный факт: по крайней мере на несколько десятилетий после Октября 1917 г. Россия и затем СССР оказались в центре мировой политики. Одни сочувствовали и помогали, другие ненавидели и боролись, но равнодушных не было.Напротив, было нескрываемое любопытство, неподдельный интерес к начавшемуся в России невиданному социальному эксперименту. Провозглашение целью достижения блестящих человеческих идеалов - построение общества равенства и справедливости, очевидные успехи НЭПа в 20-е годы и особенно -индустриализации конца 20-30-х годов, поиск и реализация новаторских идей в области экономического планирования, культуры, образования и просвещения, социального обеспечения, молодой дух и энергия созидания находились в явном противоречии с атмосферой застоя и кризиса в капиталистическом мире. Многим казалось, что рушатся основы «старой цивилизации» и будущее человечества - за «новой цивилизацией», которую олицетворяла собой Россия.

СССР стал привлекательным и желанным не только для профессиональных революционеров, преследуемых за политические убеждения и действия, но и для миллионов безработных, выброшенных на улицы в одночасьз; сюда ехали за приключениями и надеждой реализовать свои способности и замыслы.

Уникальность избранного для исследования периода заключается в том, что именно в конце 20-х - середине 30-х годов наблюдалась одна

из самых мощных по численности и национальному разнообразию волн эмиграции в СССР из других стран за всю российскую историю. Десятки тысяч человек избирали СССР своей второй родиной и направлялись туда, часто вместе с семьями.

Несмотря на то, что в литературе фигурируют разные количественные данные об эмиграции в СССР, все исследователи сходятся во мнении, что эмиграция из Германия в эти годы была самой многочисленной и немецкие колонии в крупных городах и промышленных центрах не только во многом определяли лицо иностранной колонии в СССР в целом, но и являлись своеобразным центром притяжения других эмигрантских групп. Весьма показателен, например, тот факт, что немецкоговорящие эмигранты из Австрии, Чехословакии, Венгрии, США, Швейцарии и других стран настолько тесно общались На работе и в быту с выходц&ми из Германии, что в глазах русского населения, как свидетельствуют многочисленные источники, все они ассоциировались именно с «немецкой эмиграцией» как единым целым.

Наряду с самостоятельным научным значением, эта тема представляет безусловный интерес для исследования социально-политической истории советского общества 30-х годов, особенно в плане выработки и реализации национальной и интернациональной политики, изучения социальных элит, общественного сознания. Несмотря на очевидную специфику, иностранная - в том числе немецкая - колония активно приспосабливалась к советской действительности и безусловно являлась своеобразным звеном внутри советского общества, неся на себе многие его «родимые пятна», которые еще предстоит внимательно изучать. Все это, на наш взгляд, обусловливает важность исследования проблем немецкой эмиграции в СССР в 30-е годы.

Степень научной разработанности проблемы. Первые публикации о жизни немецких эмигрантов в СССР стали появляться как у нас, так и за рубежом еще в 30-е годы. Они представляли из себя прежде всего заметки самих эмигрантов в газетах, журналах, сборниках статей о своих впечатлениях о СССР, условиях жизни иностранце^, причинах отъезда из Германии и носили во многом пропагандистский характер. Акценты в этих работах расставлялись в зависимости от политических взглядов издателей, поэтому и относиться к фактам, изложенным в них, следует с большой осторожностью, тем более, что многие из статей были «инициированы» сверху. Публикации в советской России преследовали цель доказать торжество идеи пролетарского интернационализма, показать преимущества жизни в стране Советов рабочих и служащих, в том числе и иностранных, окруженных заботой партии и между-

народных коммунистических организаций - Коминтерна, МОПРа, Меж-рабпома и других. В числе подобных изданий можно назвать такие, как: Виттенберг Э., Матте Э., Позе Ф. Берлинские пролетарии рассказывают (Профиздат, 1933), Иностранные рабочие на стройке СССР (Профиз-дат, 1932), Апрелев В., Левин Г. Крепка как сталь пролетарская солидарность (Профиздат, 1934), Урин С.Г. Что такое МОПР (М., 1936), Каттель Б. 15 лет МОПР СССР (М., 1937) и т.д. К ним можно отнести также многочисленные публикации в периодической печати тех лет, и особенно в газетах «Deutsche Zentral-Zeitung» и «Rote Zeitung»1, издававшихся на немецком языке преимущественно для немецких эмигрантов, живших в СССР. Будучи важной частью историографии проблемы, эти статьи одновременно являются сегодня неоценимым источником информации по истории немецкой эмиграции в СССР, так как содержат множество ранее неизвестных фактов и имен, проливающих свет на малоизученные события этого периода истории.

Безусловно представляют интерес в изучении проблем немецкой эмиграции и публикации в Германии тех лет, отражавшие широкий спектр взглядов на жизнь в советской России - от явно антисоветских до умеренных и просоветских (число таких книг, выходивших до 1933 года, правда, незначительно)2. Несмотря на субъективный характер приведенных в них впечатлений вернувшихся в Германию или еще остававшихся в России немецких эмигрантов (в основном рабочих и специалистов), исследователь обнаружит здесь данные о бытовых условиях жизни иностранцев в СССР: их материальном снабжении, обеспечении жильем, продуктами, зарплате и т.д. Представляют интерес и.содержащиеся в письмах родственникам и опубликованные заметки о взаимоотношениях с русскими коллегами, партийными органами, о настроениях в среде иностранцев.

1 «Дойче централь-цайгунг» (DZZ) - издавалась в Москве с 16 мая 1926 года по 13 июля 1939 года. С момента основания до 10 мая 1930 года она являлась органом центрального бюро немецкой секции ВКП(б). До 1930 года обслуживала исключительно немецких колонистов Поволжья, Крыма, Северного Кавказа, была чисто крестьянской газетой. Позже ее содержание кардинально меняется, газета в сущности превращается s центральный орган для немецких трудящихся в Советском Союзе.

«Роте цайтунг» с 1931 по 1932 год являлась органом Ленинградского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, с 1932 по 1936 годы -органом Ленинградского облпрофсовета.

2 См. например: Ludwig Renn. Russlandfahrten. - Lasso-Verlag, Berlin, 1932; Mathias Reitz. 2,/2 Jahre als Spezialist kreuz und quer durch Sowjet-Russland. - Verlag Eberhard Kalt-Tehnder, Berlin, 1932; Franz Kramer. Das rote Imperium. Verlag Josel Rösel & Friedrich Puftet, München, 1933; Fritz Funk. 3 Jahre unter Hammer und Sichel. Tagesbuch eines Ingenieurs. -Volk und Reich Verlag, 1933; Walter Müntz. Vom Kommunismus geheilt. Ein Jahr beim sowjetrussischen «Aufbau». - Vertag Meyer & Müller, Berlin, 1933; A. Laubenheimer. Die Sowjetunion am Abgrundl Verlag Volkswirtschaftsdienst, Berlin, 1933.

Таким образом, первый этап историографического изучения истории немецкой эмиграции в СССР характеризует целый ряд общих (как для выходивших в СССР, так и в Германии) особенностей - яркая политизированность, популярный стиль изложения, рассчитанный на массового читателя, автобиографичность большинства статей. Практически всегда авторами выступают современники и очевидцы описываемых событий, что позволяет говорить о высокой степени информационной ценности источника, достоверности сообщаемых в работах фактов и имен. Другое дело - их интерпретация, зависящая от политических взглядов и симпатий авторов и издателей, а также от «социального заказа».

Научное исследование проблем немецкой эмиграции в СССР началось уже в послевоенные годы, но рассматривались они не самостоятельно, а в контексте изучений более широкого спектра проблем этого периода отечественной истории. Связано это было не только с глобальностью задач, которые ставились в те годы перед историками, но и с определенной недооценкой важности данной темы и закрытостью большинства архивных источников, имевших гриф секретности. Тем не менее во многих работах тех лет содержатся попытки осветить проблемы функционирования немецкой иностранной колонии в СССР, рассказать о вкладе иностранцев в социалистическое строительство, показать, как реализовывалось на практике закрепленное в советской Конституции право на убежище. К числу работ, так или иначе затрагивавших данные проблемы, можно отнести: Лукьянов К.Т. Интернациональные связи между трудящимися СССР и Германии в годы социалистического строительства 1926-1932 {Л., 1968), Тарле Г.Я. Друзья страны Советов (Наука, 1968), Иоффе А.Е. Интернациональные научные и культурные связи Советского Союза 1928-1932 (Наука, 1969), АврусА.И. Пролетарский интернационализм в действии (Издательство Саратовского университета, 1971), Озеров Л.С. Строительство социализма в СССР и международ ная пролетарская солидарность 1921-1937 (Мысль, 1972), Мичев Д. Межрабпом и организация пролетарской солидарности 1921-1935 (Мысль, 1971), Москва интернациональная (Московский рабочий, 1977). Все эти книги по понятным причинам написаны в исторйко-партайном русле, им присущи политизированность и тенденциозность, упрощенческий подход. Характерный для них тщательный подбор фактов призван был подкрепить торжество социалистических идей и затушевать или «замолчать» негативные моменты, которые не вписывались в устоявшуюся общепризнанную схему.

Исследования немецкой эмиграции велись в послевоенные годы ¡1 в Западной Германии. Там вышел целый ряд трудов по истории немецкой эмиграции 30-х годов (не только в СССР, но и в другие

страны), таких как: Kurt R. Grossmann. Emigration. Geschichte der Hitler -Flüchtlinge 1933-1945 (Stuttgart, 1969), Hans Albert Walter. Asylpraxis und Lebensbedingungen in Europa. Deutsche Exilliteratur 1933-1950 (Darmstadt/ Neuwied, 1972), Herbert Tutas. NS-Propaganda und deutsches Exil 19331939 (Hain, 1973), Heinz Kühn. Widerstand und Emigration (Hamburg, 1980), Leben in Exil: Probleme der Integration deutscher Flüchtlinge (Hamburg, 1981), Widerstand und Exil der deutschen Arbeiterbewegung 1933-1945 (Bonn, 1981), Renate Schafft-Kulas. Emigrationsverhalten: Untersuchung der deutschsprachigen Emigration (Mainz, 1984). Все эти работы не претендовали на всеобъемлющее исследование немецкой эмиграции и затрагивали лишь отдельные аспекты этой проблемы, что было связано не в последнюю очередь с невозможностью доступа к источникам, хранящимся в советских архивах. Кроме того большинство исследований в этот период велось с антикоммунистических позиций, что ставит под сомнение их объективность и научность. Наиболее полно в западно-германской исторической литературе были разработаны сюжеты, связанные с жизнью и деятельностью эмигрировавших в СССР представителей творческой интеллигенции Германии1. В ней достаточно подробно рассказано о бежавших от фашизма представителях немецкой интеллигенции в советской России - архитекторах, писателях, актерах.

Разумеется, нельзя не упомянуть, что книги на эту тему выходили и в ГДР. Стоит назвать, например, такие достаточно серьёзные работы, как Exil in der UdSSR (Leipzig, 1989) - результат коллективного труда ряда сотрудников академии искусств и института литературы АН ГДР; Karl Grünberg. Wie ich zu "Tausend Zungen" kam / Deutsche Schriftsteller aus ihrem Leben und Schaffen (Berlin, 1955); Horst Halfmann. Bibliographien und Verlage der deutschsprachigen Exil-Literatur 1933-1945 (Leipzig, 1969); Wieland Herzfelde. Die deutsche Literatur im Exil (Berlin, 1976); Peter Diezel. ^ Exiltheater in der Sowjetunion 1932-1937 (Berlin, 1978). В ГДР выходила и обширная литература мемуарного характера по истории немецкой эмиграции. Большими тиражами издавались книги, содержащие воспоминания бывших эмигрантов - членов СЕПГ, живших в 30-е годы в СССР, в частности: Alfred Kurella. Zwischendurch. Verstreute Essays 19341940 (Berlin, 1961); Hans Klering. Meine Universität: Das Leben (Berlin, 1967); Bernhard Reich. Im Wettlaut mit der Zeit (Berlin, 1970);Trude Richter. Die Plakette vom großen und vom kleinen Werden (Halle, 1972); Franz

1 См. например: Hans Albert Walter. Deutsche Exilliteratur. - Bd.2, Stuttgart 1984; Bd.31988;

Bd.4 1 978; David Pike. Deutsche Schriftsteller im sowjetischen Exil 1933-1945. - Frankfurt

a.M., 1981; Haarmann H., Schirmer L., Walach D. Das «Engels»-Projekt. Ein antifaschistischer

Theater deutscher Emigranten in der UdSSR (1936-1941). - Worms: Heinz, 1975.

Dahlem. Am Vorabend des zweiten Weltkrieges. Erinnerungen (Berlin, 1977); Hugo Huppert. Wanduhr mit Vordergrund. Stationen eines Lebens (Halle, 1977); Heinz Willmann. Steine klopft man mit dem Kopf. Lebenserinnerungen (Berlin, 1977); Markus Wolf. Die Troika (Berlin-Weimar,1989). Особое внимание восточно-германские историки естественно уделяли вопросам деятельности КПГ в 30-40-е годы. Наиболее известной работой, затрагивающей в том числе и аспекты жизни и работы функционеров КПГ в СССР, в частности, в Коминтерне, является исследование Хайнца Кюнриха "КПГ в борьбе против фашистской диктатуры 1933-1945" (М., 1986). Безусловно и проблемы немецких экономических эмигрантов тоже находили свое отражение в научных статьях историков ГДР1. Вместе с тем, характеризуя в целом восточногерманскую литературу, нельзя не отметить, что она не свободна от влияния политичёских установок СЕПГ, касавшихся в том числе и вопросов истории КПГ. Написанные под давлением партийного руководства и жестких идеологических схем, работы восточно-германских исследователей не лишены тенденциозности и субъективизма, их отличает односторонний подход к проблеме, стремление затушевать или "замолчать" наиболее острые моменты истории.

Новая волна интереса к судьбам немецких эмигрантов пришлась на период горбачевской перестройки и снятия железного занавеса в Европе. Это время (конец 80-х - начало 90-х годов) сопровождалось открытием бывших секретных советских архивов, материалы которых по-новому проливали свет на события 30-х годов. На страницах отечественных и зарубежных изданий появилась целая серия скандальных материалов, разоблачительных статей: многие торопились сделать на истории политический капитал. Повышенное внимание зарубежных, прежде всего германских, историков вызвала тема репрессий в отношении немецких граждан на территории СССР в 30-е годы и, прежде всего, репрессий против известных функционерог КПГ2. Перед исследователями стояла задача выяснения судеб пропавших в ГУЛАГе немецких эмигрантов, составление списков репрессированных, а в перспективе - выявление мест захоронений. Такая работа была проведена коллективом Института истории рабочего движения в Берлине

1 См. например: Die Tätigkeit deutscher Architekten und Spezialisten des Bauwesens in der Sowjetunion 1930-1937. In: Wissenschaftliche Zeitschrift der Humboldt-Universität zu Berlin. Gesellschafts- und Sprachwissenschaftliche Reihe 3/1967. S.383-399

2 См. например: Kommunisten verfolgen Kommunisten. StalinistischerTerror und Säuberungen in den kommunistischen Parteien Europas seit den dreißiger Jahren. Hg. von Hermann Weber und Dietrich Staritz. - Berlin, 1993

(ГДР), результатом чего стало издание в 1991 году книги In den Fängen des NKWD. Deutsche Opfer des stalinistischen Terrors in der UdSSR (Dietz Verlag, Berlin, 1991). Большое значение этой публикации заключалось в том, что книга содержала 555 имен и кратких биографий эмигрировавших в СССР и репрессированных здесь немцев, а также давала импульс и исходные данные для дальнейшей реконструкции и выяснения их судеб.

Другой крупной работой по данной теме стала книга западногерманского историка Германа Вебера «Weiße Flecken» in der Geschichte. Die KPD-Opfer der Stalinschen Säuberungen und ihre Rehabilitierung (Frankfurt, 1989 und Berlin, 1990). Она выдержала 2 издания и содержит список имен 305 немецких эмигрантов - исключительно коммунистов (в отличие от вышеупомянутого сборника), ставших жертвами террора 30-х годов.

Несмотря на большое значение выхода этих книг в деле реабилитации бывших репрессированных и восстановлении исторической правды, приходится признать, что в целом исследования германских историков 80-х годов носили несколько односторонний характер. Во-первых, изучались преимущественно материалы, связанные с именами известных деятелей КПГ. Во-вторых, односторонность проявилась в увлечении количественными показателями репрессивной политики в СССР, что отодвинуло на второй план объективный научный анализ и качественные оценки этого периода истории. Недостаточное внимание уделялось на наш взгляд и бытовой стороне жизни эмигрантов, особенностям восприятия ими советской действительности, процессу трансформации взглядов и крушения иллюзий.

Исследование проблем эмиграции 30-х годов проводились не только в Германии, но и в Австрии (особенно в 70-е - начале 90-х годов)". Разумеется, большее внимание здесь уделялось судьбам австрийских граждан, поскольку австрийские эмигранты - хотя они и составляли значительно менее многочисленную группу - заслуживают самостоятельного изучения. Вместе с тем в работах, вышедших в Австрии, можно обнаружить немало интересных с исторической точки зрения фактов, характеризующих особенности функционирования иностранной колонии в СССР в целом. (Кроме того, благодаря общности языка, немецкие

" См. например: Karl R. Stadler. Opfer verlorener Zelten. Die Geschichte der Schutzbund -

Emigration 1934. - Wien, 1974; Barry McLoughlin u. Walter Szevera. Posthum rehabilitiert.

Daten zu 150 österreichischen Stalin-Opfern. - Wien, 1991; Hans Schafranek. Zwischen

NKWD und Gestapo. Die Auslieferung deutscher und österreichischer Antifaschisten aus der

Sowjetunion an Nazideutschland 1937-1941 (ISP-Verlag Frankfurt a.M, 1990).

и австрийские эмигранты в СССР очень тесно общались.)

Если говорить об отечественных работах по данной теме, то в последние годы появился ряд научных и публицистических статей, открывающих новую страницу в изучении истории иностранной колонии в СССР в 30-е годы. Их написание связано прежде всего с открытием бывших секретных советских архивов. Статьи С.В.Журавлева и В.С.Тяжельниковой1 носят главным образом постановочный характер и обращают особое внимание на продуктивность использования компьютерных методов для изучения макро- и микроуровневых процессов внутри иностранной колонии в СССР в 20-30-е годы. В новаторском исследовании Е.А.Осокиной, посвященном анализу существовавшей в 30-е годы в СССР системы снабжения, специальный раздел раскрывает вопрос о снабжении продуктами питания и промтоварами иностранных рабочих, политэмигрантов и т.д.2 Л.Г.Бабиченко опубликовал ряд некогда секретных документов, проливающих свет на политику руководства ВКП(б) и ИККИ по отношению к немецким эмигрантам3. Статьи в российской и зарубежной прессе И.Щербаковой посвящены проблемам репрессирования немецких граждан органами НКВД в 30-е годы4. Н.С.Мусиенко в соавторстве с автором данной диссертации исследовала инспирированное НКВД дело о якобы существовавшей в СССР в 30-е годы немецкой молодежной организации «Гитлер-Югенд»5.

Таким образом, анализ историографии показывает, что как в России, так и за рубежом отсутствуют специальные исследования, посвященные изучению немецкой колонии в СССР в 30-е годы. Кроме того,

" Журавлев С.В., Тяжельникова B.C. Иностранная колония в Советской России в 19201930-е годы (Постановка проблемы и методы исследования). - Отечественная история, 1994, N1. С. 179-189; Они же. Die Ausländer in der UdSSR (20-30er Jahre). Zum Aufbau der Datenbasis. - Max-Planck-Institut für Geschichte/History and Computing in Eastern Europe. Göttingen, Germany, 1993, N21.

2 Осокина E.A. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг. - М., 1993.

3 См. например: Бабиченко Л.Г. «Если аресты будут продолжаться, то... не останется «ни одного немца - члена партии». Сталинские «чистки» немецкой политэмиграции в 1937-1938 годах. - Исторический архив, 1992, N1; Он же. Кто вершил судьбы людей. - Neues Leben, 1993, N28.

" Щербакова И. Один из ста, из пятисот, из тысячи... - Московские новости, 1988, N44. Schtscherbakowa I. Das Schicksal der vom NKWD zwischen 1936-1941 an Deutschland ausgelieferten deutschen Emigranten, rekonstruiert anhand von Akten aus dem Moskauer KGB-Archiv. - In: Kommunisten verfolgen Kommunisten. Berlin, 1993. S. 265-274.

5 Dehl O. u. Mussijenko N. «Hitler-Jugend» in der UdSSR? Zur Geschichte einer Fälschung. -Neues Leben, 1994, N29, 30, 31

анализ историографии привел нас к нескольким другим важным выводам:

До недавнего времени отечественная и немецкая историография данной темы не только существовали абсолютно автономно, но и явно противостояли друг другу по известным политическим причинам. Между тем, каждая из сторон активно занималась накоплением фактов, возведением теоретических построений, требующих тщательной критической проверки, в том числе с помощью материалов противоположной стороны;

Целый ряд важнейших аспектов темы остались вне поля зрения ученых. Многие другие вопросы, некогда затронутые либо поставленные историками остаются неразработанными. Это касается изучения причинно-следственных связей немецкой эмиграции, глубокого анализа всех аспектов экономической эмиграции в СССР, объективного изучения политэмигрантов. Анализ историографии свидетельствует, что при явном предпочтении «партийной» и «производственной» истории иностранной колонии вне поля зрения историков остались социально-бытовые, культурные, психологические аспекты, что привело к игнорированию специфики функционирования этого общественного организма в рамках советской системы.

Причины недостаточной разработанности данной темы безусловно связаны с ограниченностью источниковой базы (хотя сейчас доступ в архивы значительно шире, чем раньше), все еще не преодоленными идеологическими стереотипами, сложностью исследования проблемы.

Очевидно, решить вопрос наиболее полного освещения жизни иностранцев в советской России позволил бы междисциплинарный, комплексный подход к изучению данной темы, находящейся на стыке истории политической (в частности, истории международных отноше% ний и мирового коммунистического движения), истории народов, миграционных процессов, культуры, истории международных организаций (Коминтерна, МОПРа), а также общественного сознания и социальной психологии различных групп советского общества 30-х годов.

Предметом данного исследования является изучение немецкой иностранной колонии в СССР в 1930-е годы, проблем ее формирования и развития, а также изучение различных сторон жизни и быта немецких эмигрантов в СССР.

Исходя из состояния разработанности данной темы, нами определены следующие основные цели и задачи исследования. Главная цель диссертационной работы - на основе введения в научный оборот новых источников (в основном, из бывших секретных советских архивов) проана-

лизировать основные проблемы истории немецкой эмиграции в СССР в 30-е годы. При этом задачи поставлены таким образом, чтобы рассмотреть в качестве приоритетных наиболее малоизученные темы:

Определить основные категории эмигрантов, их специфику, количественные и качественные характеристики, юридический статус;

Изучить механизм идеологического воздействия на иностранцев, особенности восприятия немцами советской действительности, адаптации к стандартам поведения и интеграции в общество;

Рассмотреть приоритеты политики и ход репрессий в отношении немецких эмигрантов в СССР в 30-е годы.

Хронологические рамки исследования охватывают 30-е годы 20 века, то есть период приезда в СССР основной массы немецких экономических и политических эмигрантов.

Методологической базой исследования явились принципы научности, историзма и объективности, основанные на критическом анализе источников, их взаимопроверке, учете степени достоверности и полноты сообщаемых данных.В работе использованы такие методы исторического анализа, как сравнительно-исторический, ретроспективный, проблемный, что позволило автору реализовать поставленные цели и задачи.

Источники исследования. Наиболее важными для раскрытия темы являются материалы Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). В фонде 17 (ЦК ВКП(б)) находятся разнообразные документы, показывающие политику высшего руководства страны по отношению к разным категориям иностранцев. Несомненный интерес представляют хозяйственные планы и задания ЦК по приему иностранных рабочих, обеспечению их обслуживания на местах, контролю за реэмиграцией, принятию репрессивных мер в отношении иностранцев и бывших иностранных подданных. В описи 120 данного фонда среди переписки ЦК ВКП(б) с различными организациями и лицами имеются письма самих инорабочих, докладные записки о ходе вербовки и найме иноспециалистов, другие материалы. С точки зрения информационной ценности выделяется переписка с ИККИ, ЦК МОПР (0п.130), НКВД - организациями, активно занимавшимися осуществлением политики и контролем за иностранцами. В бывшем секретном отделе ЦК (оп.85) сохранились инструктивные и иные письма отделов ЦК различным учреждениям и организациям, касающиеся вопросов перевода иностранных коммунистов в ВКП(б). Неоценимый источник - протоколы заседаний Оргбюро ЦК ВКП(б) с материалами к ним (Оп.114). Они дают представление о конкретных решениях и ходе

обсуждения вопросов, существовании различных точек зрения в отношении ключевых и текущих проблем жизнедеятельности немецкой иностранной колонии в СССР. Эти материалы особенно важны для анализа национальной политики партии, изучения кадровых вопросов, статистического исследования немецких эмигрантов.

Нами были привлечены также перечни повесток дня заседания Политбюро ЦК ВКП(б) (Оп.З). По заголовкам постановлений и обсуждавшихся вопросов (сами материалы Политбюро оказались недоступными) можно судить о характере решений в отношении эмигрантов (например, о приеме беженцев с германской стороны, о въезде в СССР группы австрийских и немецких социал-демократов, об иностранных рабочих на военных заводах и др.)

Если документы фонда 17 РЦХИДНИ важны прежде всего с точки зрения изучения общей политики партии в отношении немецких эмигрантов, то материалы фонда Коминтерна (495) этого архива богаты источниками о повседневной жизни немецких эмигрантов в СССР, их отношении к советской действительности. Пожалуй, наибольшую ценность имеют хранящиеся здесь многочисленные письма иностранцев в ИККИ, редакции газет, различные советские инстанции, а также перлюстрация корреспонденции немецких эмигрантов, предназначенной родственникам за границей.

Материалы секретариатов Генерального секретаря Коминтерна Г.Димитрова (оп.73-74) и секретаря ИККИ Д.З. Мануильского (оп.Ю) содержат в числе прочего многочисленные письма из регионов о положении немецких рабочих, ходатайства о конкретных членах КПГ, арестованных органами НКВД. Докладные записки отдела кадров ИККИ на имя Мануильского дают представление о ситуации в среде эмигрантов в период арестов, об их настроениях, о сложностях устройства на работу уцелевших в эти годы немцев. Опись важна для осмысления проблем интеграции иностранцев, их отношения к проводимой в СССР репрессивной политике, а также роли Коминтерна в подготовке арестов и сотрудничестве с НКВД. Наравне с данной описью безусловный интерес для нас представляет и секретариат представительства ЦК КПГ при ИККИ (оп.292). В материалах этой описи находятся сводные информационные записки о настроениях в среде немецких эмигрантов, о числе арестованных, о ситуации в немецкой секции клуба иностранных рабочих, а также критические письма о работе инобюро ВЦСПС в Берлине. В целом знакомство с этой описью позволяет нам лучше понять политику КПГ по-отношению к эмигрантам, проанализировать роль ее руководства в осуществлении репрессивных мер против немецких коммунистов.

Третий по важности для данной работы фонд - это фонд ИК МОПРа (539). Здесь автор диссертации обнаружил ценнейшие материалы, касающиеся политэмигрантов, их строгой проверки, отсева «нежелательных элементов» и, напротив, въезда конкретных особо важных для руководства ИККИ и МОПРа лиц. В фонде содержатся также решения легитимационной комиссии МОПРа, переписка зам. секретаря ИК МОПР Е.Стасовой с ЦК ВКП(б) и НКВД, дающая наглядное представление о применявшихся на практике МОПР критериях приема в СССР и отказа в получении статуса политэмигранта. Данный фонд важен и тем, что позволяет судить о положении немцев в регионах, решении вопросов их трудоустройства, бытового обслуживания.

Кроме упомянутых фондов, нами использованы материалы фондов Профинтерна (534), Международной организации революционных писателей - МОРПа (541), Коммунистического университета национальных меньшинств Запада - КУНМЗа (529). В фонде Профинтерна можно почерпнуть важную информацию о проблемах устройства эмигрантов на местах, их взаимоотношениях с русскими рабочими, а также найти письма исполкома Профинтерна в ВЦСПС и письма самих немцев, проливающих свет на особенности процесса их интеграции в общество, фонд МОРПа и, в частности, документы его немецкой секции (оп.1) содержат сведения о ситуации в группе немецких писателей, живших в России в 30-е годы; они позволяют судить о настроениях эмигрантской интеллигенции, а также проследить ход идеологической подготовки «чистки» в среде немцев-писателей и журналистов. Полезные данные о некоторых эмигрантах, учившихся в КУНМЗе, были обнаружены нами в фонде этого учебного заведения.

Таким образом, несмотря на то, что в работе в качестве источников упоминаются и другие архивы (Архив внешней политики - АВП РФ, Центральный государственный архив общественных движений города Москвы - ЦГАОДМ, Российский государственный архив экономики - РГАЭ, Государственный архив Российской Федерации - ГА РФ - обращение к ним носит эпизодический характер), важнейшие материалы, на основе которых и подготовлена данная диссертация и которые дают наибольшее представление о немецкой эмиграции в СССР в 30-е годы, находятся в РЦХИДНИ.

Немаловажное значение для осмысления жизни немецких эмигрантов в советской России имеют и публикации в ОН и других немецких газетах. И хотя острые письма и жалобы немцев, как правило, не попадали на страницы печати и отсеивались, даже то, что публиковалось, дает нам возможность судить о производственных отношениях, в которые были втянуты эмигранты, о внедрении их рацпредложений, освоении новой

техники, соцсоревновании в среде немцев, организации их быта и т.п. Безусловно, все статьи, написанные активистами - рабкорами, подвергались в редакциях газет тщательной обработке и редактировались не только стилистически, но и идеологически. Между тем, этот материал следует рассматривать, как самостоятельный "источник по истории немецкой иностранной колонии в СССР, тем более что многие данные из периодической печати тех лет уникальны - в архивных документах они отсутствуют.

Особый интерес представляют также следственные дела репрессированных, хранящиеся в архиве ФСБ по Москве и Московской области. Различные справки из этих дел, протоколы допросов позволяют получить информацию о причинах эмиграции в СССР, местах работы, круге общения, политической деятельности эмигрантов в прошлом.

Следует отметить, что, на наш взгляд, выбранная нами источниковая база в достаточной степени репрезентативна для изучения поставленных выше проблем и решения задач исследования.

Научная новизна диссертации заключается, прежде всего, в том, что она представляет собой первую работу, где на основе критического анализа архивных материалов исследуется история немецкой эмиграции в СССР в 1930-е годы, а также в том, что в ней привлекается и анализируется как отечественная, так и впервые - германская литература по данной теме. В диссертации также впервые предпринята попытка рассмотреть процесс формирования немецкой иностранной колонии в советской России, определить ее состав и каналы эмиграции, проанализировать влияние политики партии и государства на условия приема и ход интеграции немцев в советское общество; впервые раскрывается механизм идеологического воздействия на иностранцев, выявляются особенности восприятия ими советской действительности, адаптации к стандартам поведения на новой родине, причины реэмиграции, выясняется суть так называемой "особой линии" в отношении немецких эмигрантов, приведшей к трагическим последствиям.

Автор стремился к объективному анализу исследуемых вопросов, преодолению односторонности и заданности в оценках рассматриваемых событий, а также упрощенческого подхода к ним, присущего некоторым работам прежних лет.

Практическое значение. Анализ проблем, поставленных нами в диссертации, имеет самостоятелоное значение не только в контексте изучение истории немецкой иностранной колонии., но и функционирования всей советской системы в 30-е годы. Оно дает представление об особенностях производственных отношений на предприятиях чертах обшествен-

ной жизни в стране, о национальной и международной политике СССР. Также данная работа может служить импульсом для определения основных направлений дальнейших исследований в этой области, постановки новых проблем, выявления и анализа новых источников.

Сегодня, когда Россия и Германия находятся на новом этапе своего развития и сотрудничества друг с другом, задача историков состоит в том, чтобы изучая этот трагический для обеих стран период тоталитаризма -период 30-х годов - и извлекая из него необходимые уроки, предупреждать от повторения ошибок прошлого, способствовать еще большему сближению наших народов, некогда рука об руку строивших заводы и фабрики на «родине всех трудящихся». В этом мы видим особое практическое значение работы.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации обсуждены на заседаниях проблемной группы и кафедры Истории Российского Государства РАГС, по теме опубликованы научные статьи.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения.

Во введении определены значение и актуальность темы, охарактеризована методологическая основа работы, обоснована проблематика исследования и сформулированы его основные задачи, дан историографический обзор и характеристика привлекаемых источников.

Первая глава диссертации - «Формирование немецкой иностранной колонии в СССР в 1930-е годы». В первом разделе главы рассматриваются основы иммиграционной политики Советского государства в 1920-1930-е годы, анализируются исторические предпосылки и условия приема эмигрантов, особенности формирования и развития немецкой иностранной колонии.

Термин иностранная колония в СССР применительно к 30-м годам стал появляться в отечественной историографии только в последнее время1. При этом имеются в виду не компактные поселения иностранных колонистов (например, российских немцев), а контингент инос-

1 См. напр.: Журавлев C.B., Тяжельникова B.C. Иностранная колония в Советской

России в 1920-1930-е годы (Постановка проблемы и методы исследования). - Отечественная история, 1994, N1. С. 179-189.

транцев, живущих распыленно, но тем не менее сохраняющих признаки колонии (такие, как общая историческая родина, язык, национальные, культурные особенности, условия жизни и быта, юридический статус).

Процесс формирования немецкой иностранной колонии в СССР в 20-30-е годы, как показывают документы, имел в основном направленный характер со стороны партийно-государственных органов. Этот процесс отличался динамизмом и безусловной зависимостью от ситуации как внутри СССР, так и на международной арене. Источники свидетельствуют о значительном количестве различных категорий эмигрантов, различных каналах, которыми пользовались желающие приехать в СССР, а также большом разнообразии причин и обстоятельств приезда в СССР в 30-е годы.

Поскольку состав проживавших в СССР эмигрантов по различным признакам был весьма неоднороден, перед нами неизбежно возник вопрос: кого считать немецким эмигрантом? Немцев по национальности, граждан Германии, эмигрировавших в СССР, или всех, кто приехал из Германии? Так как многие немцы приехали через третьи страны, критерий приезда в СССР непосредственно из Германии нами не учитывается. Вместе с тем, из Германии эмигрировали не только немцы по национальности. Поэтому в первой главе нами сформулировано следующее определение: немецкими эмигрантами мы считаем, как правило, лиц, до момента эмиграции постоянно проживавших в Германии и имевших германское гражданство, приехавших по экономическим, политическим или иным мотивам на жительство в СССР и сохранивших здесь свое прежнее либо принявших советское гражданство. (Сюда следует отнести и тех, кто был лишен германского гражданства и так и не принят в советское.)

Исследовав состав немецкой эмиграции в 30-е годы, мы установили, что основными категориями эмигрантов являлись экономические (рабочие и техники) и политические (как правило, партфункционеры). Ведущий критерий, положенный в основу такого деления, заключается в мотивации причин въезда в СССР. В зависимости от их характера -экономического или политического - мы и относим немецких эмигрантов к той или другой группе. Однако границы между этими двумя группами бывали порой весьма прозрачными, так как рабочие, к примеру, решившие остаться после 1933 года в СССР навсегда, автоматически попадали в разряд политических эмигрантов. Поэтому и количественный показатель каждой из групп тоже менялся. Внешние факторы, как то политическая и экономическая ситуация в Германии, усиление экономического кризиса на Западе в целом, а также внутрен-

ние причины - плохие бытовые условия, вызвавшие реэмиграцию из СССР, репрессивная политика, ограничения в приеме эмигрантов не могли не сказаться на числе проживавших в СССР немцев. То количественно преобладали политические (20-е годы), то экономические (19291933 годы), то снова политические эмигранты (после 1933 года).

Говоря о качественном составе эмиграции, можно сказать, что в числе экономических беженцев большинство составляли, как правило, беспартийные рабочие, искавшие в СССР хорошо оплачиваемую работу и сносные бытовые условия. Можно, тем не менее, с уверенностью говорить о том, что большинство из них имели левые убеждения и симпатизировали СССР. (Однако, это не помешало им, столкнувшись с серьезными проблемами в бытовом обслуживании на местах, разочарованными вернуться в Германию).

Как показывают документы, среди политических эмигрантов в конце 20-х годов преобладали молодые члены коммунистических боевых групп, участвовавших в Германии в столкновениях с фашистскими организациями. Они не были профессиональными революционерами и никоим образом не связаны с партноменклатурой. Их приезд в СССР носил вынужденный характер. После 1933 года число членов КПГ в составе политэмиграции резко увеличивается и достигает по данным отдела кадров ИККИ 97%. В основном в этот период, как указывалось выше, эмигрируют партфункционеры, так как въезд остальных групп политэмигрантов жестко регулируется МОПРом.

Различались немецкие эмигранты не только по причинам въезда в СССР, но и по каналам эмиграции (легальный и нелегальный), а также по юридическому статусу. Среди них были те, кто имел советское гражданство либо вид на жительство, оставаясь иностранным гражданином, и те, кто был лишен гражданства и числился лицом без гражданства. Юридический статус вытекал не только из наличия или отсутствия гражданства, но и определялся получением статуса политэмигранта. Члены семьи эмигранта не имели этого статуса и, соответственно, на них не распространялись а полном объеме льготы, предусмотренные для самого политэмигранта.

Глава вторая «Экономические эмигранты из Германии в СССР» полностью посвящена немецким рабочим и техникам, приехавшим в СССР по договорам с советскими предприятиями, преимущественно до 1933 года. Большое внимание в главе уделено вербовке немецких рабочих в Германии, проблемам, которые возникали у советских органов и самих рабочих при их переезде в СССР и в первое время после этого.

С 1929 года советские наркоматы и ведомства приступили к проведению активной кампании по привлечению иностранной рабочей силы на свои предприятия. Для этих целей во многих городах мира, в том числе в Берлине, были организованы иностранные бюро ВСНХ, в функции которых входило рассмотрение заявлений иностранных рабочих о приеме в СССР, проверка их технической квалификации, а также партийной принадлежности и политических убеждений. С этого момента начинается период активной экономической эмиграции немецких рабочих в СССР.

Приглашение иностранных рабочих в СССР, как мы указываем в диссертации, диктовалось рядом причин как сугубо производственных, так и политических. Прежде всего страна остро нуждалась в квалифицированной рабочей силе, в частности, требовались сборщики станков и специалисты в области новейших технологий. Кроме этого, из-за рубежа активно приглашались инструкторы для обучения русских рабочих передовым методам труда на западном оборудовании. Среди политических причин следует отметить стремление советского руководства доказать на основе тех преимуществ социализма, которые были достигнуты в 30-е годы, необходимость социалистической революции в других странах мира. В связи с этим, государство расходовало огромные средства на организацию вербовки, проезд и зарплату инорабочих, обеспечение им лучших по сравнению с русскими рабочими условий труда и быта. Однако, как показывают факты, приведенные во II главе, этих средств явно не хватало для полноценной организации жизни и обслуживания прибывающих специалистов, что, в свою очередь, закономерно рождало определенные проблемы.

Анализируя документы из архива Коминтерна, Профинтерна, ЦК ВКП(б), мы показываем в этой главе, с какими трудностями проходил процесс вербовки иноспециалистов, какие ошибки были допущены представителями советских наркоматов, дававших рабочим нереальные или трудновыполнимые обещания, каковой была реакция и действия германских властей на массовый переезд немецких рабочих в СССР. В качестве примера мы рассматриваем ситуацию, сложившуюся с приемом немецких экономических эмигрантов в Донбассе, где находились в 1930 году 499 рабочих из Германии. Эту ситуацию можно охарактеризовать как очень тяжелую - в Донбассе находились больные люди, с большими семьями, которые ютились первое время в нежилых постройках. Не выдерживал критики и подбор претендентов на работу по их технической квалификации.

Вопрос о недостатках в деле вербовки ы обслуживания немецких рабочих и специалистов неоднократно поднимался различными орга-

низаниями - ВСНХ, Профинтерном, НК РКИ, этой проблеме уделялось внимание и в решениях ЦК ВКП(б) - все эти документы, их влияние на реальную ситуацию с вербовкой и приемом инорабочих анализируются нами в данном разделе диссертации.

Однако несмотря на серию постановлений, вербовка продолжала носить недостаточно упорядочный характер, что порождало серьезные проблемы с кадрами инорабочих на заводах. В частности, ряд условий договора в силу объективных и субъективных причин не выполнялся, что вызвало отток части рабочих в Германию или осложнило процесс интеграции тех, кто решил связать свою судьбу с советской Россией.

Приему в СССР и чертам интеграции рабочих в советской общество в диссертации уделяется особое внимание. На основе архивных документов мы рассматриваем весь спектр проблем - от психологических до бытовых - с которыми сталкивались немецкие рабочие на местах, их отношения с русскими рабочими, заводской администрацией и т.п. Чтобы лучше понять настроения рабочих, в главе анализируются их письма на родину, перлюстрированные в ИККИ. К сожалению, эти письма нередко свидетельствовали о состоянии разочарованности или даже отчаяния, в котором находились некоторые наиболее неустроенные и брошенные на произвол судьбы немецкие рабочие.

Рассмотрев материалы и проанализировав факты, характеризующие положение немецких экономических эмигрантов в СССР в 30-е годы, мы вынуждены констатировать, что их прием и процесс интеграции проходил довольно сложно. Кроме множества бытовых проблем, немецкие рабочие столкнулись с рядом трудностей морального плана - особые, отчасти привилегированные условия жизни иностранцев способствовали разжиганию неприязни по отношению к ним местных рабочих. Но усилия ответственных за обслуживание рабочих организаций постепенно сглаживали эти противоречия, напряженность в общении иностранцев с советскими рабочими и администрацией заводов снималась, также решались жилищные и прочие проблемы, поначалу испугавшие некоторых немцев. Они все больше включались в социалистическое строительство, тем более что в целом налицо было желание немецких эмигрантов помочь в выполнении пятилетки и быстрее влиться в советское общество. Мы рассмотрели различные формы их адаптации к новым условиям жизни - от участия в соцсоревновании до сотрудничества в газетах в качестве рабкоров и даже работы в выборных органах, таких как Моссовет. Все это подтверждает вывод о том, что и сами рабочие и советские органы были поначалу обоюдно заинтересованы в скорейшей и успешной интеграции иностранцев. Различные

партийные и профсоюзные организации проводили политику, направленную на улучшение положения инорабочих на предприятиях. Однако, принимаемые меры часто не выходили за рамки агитационной идеологической работы и не касались существа проблем, связанных с неустроенным бытом и другими конкретными трудностями. Вместо того, чтобы основные усилия в своей деятельности направить на искоренение причин, порождающих их, в качестве приоритетной соответствующие органы ставили перед собой цель во что бы то ни стало предупредить утечку информации о бедственном положении рабочих в СССР, противостоять реэмиграции (ее причинам, характеру и обстоятельствам посвящен отдельный раздел главы). Но, конечно, основной смысл принимаемых в те годы ЦК и ВЦСПС постановлений был заключен в наиболее целесообразном использовании технической квалификации иностранных специалистов, максимальном обеспечении эффективной передачи их опыта и знаний русским рабочим.

Однако, ситуция в среде немецких эмигрантов к 1936-1937 годам изменилась, в отношении их стали приниматься все более жесткие меры, что было вызвано политикой недоверия к иностранцам и нагнетанием массового психоза поиска врагов народа. Процесс интеграции немцев в советское общество был насильственно приостановлен, результаты успешной адаптации - сведены к нулю. Если до середины 30-х годов реэмиграция носила чисто экономический характер, так как была обусловлена хозяйственной неразберихой и бытовыми трудностями, то во второй половине 30-х годов мотивом отъезда из СССР служили большей частью политические причины, в частности, политика репрессий, различных административных мер против иностранцев. Таким образом, многие из них, активно включившись в социалистическое строительство, оказались в итоге вне общества, лишенные порой работы, гражданства и, даже, нередко свободы, если не самой жизни. Трагичность судеб немецких рабочих, попавших в 30-е годы в водоворот истории, не носила более исключительный характер и воспринималась современниками скорее как правило. К таким выводам мы приходим в конце второй главы, завершая рассмотрение проблем немецких экономических эмигрантов.

Третья глава посвящена изучению проблем приема и интеграции немецких политэмигрантов, а также политики властей по отношению к ним. Исследование этих вопросов проводилось нами прежде всего на основе материалов МОПРа, также были привлечены документы из архива ВКП(б), ИККИ и др.

Прием немецких политэмигрантов с середины 1933 года перестал на короткое время носить эпизодический характер (нами приводятся

примеры въезда в СССР целыми группами), что было связано прежде всего с политическими целями и международной политикой советского государства в условиях усиления фашистского террора в Германии. Однако, как показывают документы, уже к 1936 году ситуация резко меняется и принимаются меры для ограничения потока эмигрантов, желающих попасть в советскую Россию. Решающим критерием отбора становится зачастую личное знакомство потенциальных эмигрантов с кем-либо из руководства КПГ, ВКП(б) и МОПРа. Таким образом, в СССР попадают преимущественно партийные функционеры, несмотря на декларированное в Конституции право на убежище для всех, кто преследуется за свои коммунистические убеждения или революционную деятельность. На основе конкретных фактов, статистических данных и переписки МОПР с различными организациями, нами делается вывод о том, что СССР проводило в середине 30-х годов селективную иммиграционную политику. В главе мы выделяем следующие основные причины селективной иммиграционной политики СССР:

Недоверие к эмигрантам, подозрение в вербовке их со стороны гестапо;

Стремление использовать иностранных коммунистов для революционной борьбы в капиталистических странах;

Нежелание обременять себя заботами о беженцах (ограниченные материальные ресурсы, неподготовленные условия для массового приема беженцев);

Стремление сохранить дипломатические отношения с Германией на том уровне, который позволял бы использовать немецкие технологии и оборудование, необходимое для осуществления индустриализации. В этой связи проведение активной иммиграционной политики противоречило реальным политико-экономическим интересам советской России.

Итак, МОПР, одной из задач которой было обеспечивать прием эмигрантов в СССР и заботиться здесь о них, стала реализовывать политику, согласно которой право на убежище в СССР предоставлялось скорее в виде исключения. Основная же деятельность была направлена на то, чтобы оставлять беженцев в других страна;; Европы, куда они бежали из Германии (Чехословакия, Франция, Венгрия и т.д.) Вместе с тем нельзя забывать, что выбоиочная практика предоставления статуса политэмигранта, лишавшая многих людей возможности найти убежище в СССР, была вызвана не только рядом причин политического характера, но и серьезными материальными проблемами. Однако, несмотря на экономические трудности, которые испытывала страна в те годы, приехавшие в СССР политэмигранты получали ряд материальных льгот,

им в первую очередь предоставлялись квартиры, работа и т.д. В главе показано, что все это предельно облегчало процесс их интеграции в общество, к тому же огромную роль здесь играло стремление самих политэмигрантов максимально адаптироваться к новым условиям жизни, найти свое место в обществе, быть полезными для новой родины. Материалы, свидетельствующие об отношении партийных и советских структур к политэмигрантам, а также о реальном участии политэмигрантов в общественной жизни (как то участие в работе руководящих органов, различных международных и советских организаций - ИККИ, МОПРа, МОРПа, Профинтерна, немецкой секции ССП, Моссовета, а также редакций центральных газет) и даже определенном воздействии их на проводимую в стране политику позволяют нам говорить о том, что политэмигранты в первой половине 30-х годов относились к элитарному слою советского общества.

Однако нагнетаемая сверху шпиономания - процесс развития которой прослеживается нами в главе - с 1935-1936 годов меняет в корне отношение «компетентных» органов и отчасти населения к данной категории людей, на которых начинает оказываться давление с целью принятия советского гражданства. Задача ясна - упростить процедуру контроля и слежки за их поведением, работой и даже мыслями. Объяснением репрессивных мер по отношению к немецким политэмигрантам, пик которых пришелся на 1937-1938 годы, как правило, служила ссылка на иностранное происхождение этих - уже ставших советскими -граждан, являвшихся, по логике властей, германскими агентами. Разумеется, в период массовых арестов и увольнений с работы вера немцев в правильность линии партии не могла не пошатнуться (об этом говорится в секретной информационной записке ИККИ), в том числе и у тех, кого лично репрессии не коснулись. Приведенные же в архивных документах цифры показывают, что число оставшихся на свободе эмигрантов было весьма незначительным. Те, кто не принял советского гражданства и не был репрессирован в СССР, подвергся принудительной высылке из Советской России и попал таким образом в руки гестапо.

Рассмотрев основные этапы и особенности репрессий против немецких политэмигрантов, мы вынуждены констатировать, что сложившаяся и окрепнувшая к 1934-1935 годам немецкая иностранная колония в СССР была фактически уничтожена в результате той политики, которая с середины 30-х годов целенаправленно проводилась в отношении иностранцев. Лучшие представители эмиграции были репрессированы, а их оставшиеся в живых соотечественники и родственники

рассеяны по территории СССР и лишены работы, а значит средств существования. Лишь немногим из них после окончания войны удалось вернуться в ГДР.

В заключении подведены основные итоги исследования и охарактеризовано его значение, предпринята попытка выделить ряд общих и, напротив, различных черт, отличающих экономических и политических эмигрантов.

Обобщая результаты политики по отношению к эмигрантам на протяжении 30-х годов в целом, в заключении подчеркнуто, что, к сожалению, опыт немецких рабочих и специалистов, их технический и духовный потенциал был использован не в полной мере. Недоверие к иностранцам, подогреваемая сверху шпиономания с середины 30-х годов сыграли здесь роковую роль. Хотя безусловно в некоторых областях деятельность немецких эмигрантов была весьма приметным явлением.

Процесс интеграции, проходивший болезненно, но все же постепенно принесший свои положительные результаты, когда многие эмигранты решили навсегда связать свою судьбу с советской родиной, был искусственно остановлен.

1. Немецкая иностранная колония в СССР в 1930-е годы: особенности формирования//Проблемы отечественной истории.- М., 1995.-Вып.З. (В печати).- 1 п.л.

2. Немецкая школа им. К.Либкнехта в Москве 1932-1937 //Люнебур-гер Остдойче Документационен.- Люнебург, 1991. - Том 14. (На нем. яз.) - 1,5 п.л.

3. Титлер-Югенд" в СССР? Из истории одной фальсификации// Утопи креатив.- Берлин,1995. (На нем. яз.) - 1 п.л.

Зак.У У/З Тир. ДО экз.

ПНБ РА ГС 117606 Москва,пр.Веонадского,34

Основные понятия

Миграции , или пространственное перемещение населения, являются одним из весьма сложных историко-демографических феноменов, определяющих собой многие черты современной общественной, а также политической и экономической жизни.

В контексте демографической науки миграции тождественны механическому движению населения и подразумевают то или иное соотношение оттока и притока населения в том или ином месте (сальдо миграции). Наряду с соотношением рождаемости и смертности, или естественным движением населения, миграции, или механическое движение населения, являются двумя компонентами, определяющими динамику населения.

Существенным признаком миграции является и их характер – добровольная или принудительная, легальная или нелегальная и т.д. Это особенно актуально для XX века, столь изобиловавшего проявлениями насилия и жестокости, заметно проявившими себя и в миграционных процессах.

При этом различаются миграции внутренние , осуществляемые в пределах одного государства, и внешние , или международные , подразумевающие пересечение мигрантами государственными границ и, как правило, существенную перемену их статуса. Применительно к внешним миграциям отток населения ассоциируется с эмиграцией, а приток – с иммиграцией. Кроме того, существуют и такие разновидности внешних миграций как репатриация и оптация.

Эмиграция (от латинского “emigro” - “выселяюсь”) - это выезд граждан из своей страны в другую на постоянное местожительство или на более или менее длительный срок по политическим, экономическим или иным мотивам. Как и любой вид миграции, она может быть как принудительной, так и добровольной.

Соответственно, эмигранты - это те, кто покинул или кому пришлось покинуть родную страну и прожить вдалеке от нее долгое время, иногда весь остаток жизни. Так сказать, “командированные” (например, дипломаты), хотя тоже подолгу находятся за границей, в число эмигрантов не входят. Не относятся к ним и те (как правило, это представители состоятельного дворянства, научной и художественной интеллигенции), кто на несколько месяцев или даже лет выезжал за границу на учебу или лечение, или же попросту предпочитал время от времени жить или работать заграницей.

Иммиграция (от латинского «immigro » - «вселяюсь») - это вселение в некое принимающее их государство граждан другого государства, которое они были вынуждены покинуть на длительное время или навсегда по политическим, религиозным, экономическим или иным причинам. Соответственно, иммигранты – это те, кто приехал в ту или иную, для него чужую, страну и поселился в ней.

Факторы, выталкивающие людей из одной страны и факторы, притягивающие их в другую страну, бесконечно вариативны и образуют бесчисленные сочетания. Мотивы эмиграции, как и мотивы иммиграции, разумеется, поддаются групповой интерпретации и классификации (экономические, политические, религиозные, национальные), но всегда в них присутствовал и будет присутствовать личный, сугубо индивидуальный мотив – и нередко решающий.

Своеобразной формой иммиграции является репатриация (от латинского «repatriatio » - «возвращение на родину»), или возвращение на родину и восстановление в правах гражданства эмигрантов из той или иной страны - ее бывших граждан или же представителей населяющих ее народов. Репатриантами могут быть как лица, непосредственно эмигрировавшие в свое время из этой страны, так и их дети и иные потомки. Поэтому, применительно к репатриации, нередко оперируют и понятием «историческая родина», или «родина предков», положенным в обоснование, в частности, иммиграции евреев или армян из всех стран мира в Израиль или в Армянскую ССР, или этнических немцев из стран бывшего СССР, Польши и Румынии в ФРГ,

Еще одной существенной в нашем случае разновидностью международных (внешних) миграций являются оптации (от латинского «optatio » - «желание»), или переселение вследствие необходимости для населения самоопределиться и выбрать гражданство и место проживания. Как правило, это происходит при ликвидации того или иного государства или изменении границ двух соседних государств, что ставит перед всеми лицами, проживавшими на изменившей свой статус территории, проблему выбора принадлежности к старой или новой государственности, а в ряде случаев – и проблему оставления насиженных жилищ. Соответственно, та же проблема возникает и при взаимном обмена территориями между соседними государствами, что затрагивает, разумеется, и население.

Эмиграция из Российской империи

Начало истории русской эмиграции принято возводить к XVI веку - ко времени Ивана Грозного: первым политическим эмигрантом в таком случае был князь Курбский. Век XVII ознаменовался и первыми «невозвращенцами»: ими, судя по всему, стали те молодые дворяне, кого Борис Годунов послал в Европу учиться, но в Россию они не вернулись. Самые известные российские эмигранты дореволюционного времени - это, пожалуй, Гоголь, Герцен, Тургенев (Франция и Германия, 1847-1883), Мечников (Париж, 1888-1916), Пирогов, Ленин и Горький, а самый известный “командировочный” - скорее всего Тютчев.

Как правовое понятие эмиграция в дореволюционном российском законодательстве отсутствовало. Переход россиян в иное гражданство запрещался, а срок пребывания за границей ограничивался пятью годами, после чего нужно было ходатайствовать о продлении срока. В противном случае человек утрачивал гражданство и подлежал, в случае возвращения, аресту и вечной ссылке; имущество же его автоматически переходило в Опекунский совет. Начиная с 1892 года, эмиграция допускалась лишь применительно к евреям: но им в таком случае категорически воспрещалась любая форма репатриации.

Никаких иных регуляторов эмиграции не было. Соответственно, не было и ее адекватного учета. Статистика фиксировала исключительно лиц с легитимными паспортами, легально пересекавших границы империи.

Но надо сказать, что до середины XIX столетия и сами по себе случаи эмиграции были едва ли не единичными. Потом они несколько участились (главным образом по политическим мотивам), но число прибывающих в Россию неизменно превышало число ее покидающих. И только накануне и, в особенности, после крепостной реформы 1861 года положение серьезно изменилось: выезд за рубежи России, а стало быть и эмиграция, стал поистине массовым явлением.

Хотя и вписываясь в эти временные рамки, но все же несколько особняком стоит такой нетривиальный случай как массовая эмиграция в Турцию так называемых “мухаджиров” – горцев из покоренного Западного Кавказа. За 1863-1864 годы в Турцию из Кубанской области ушло 398 тысяч адыгов, абазин и ногайцев, потомки которых и по сей день проживают как в Турции, так и в других странах Ближнего Востока, Западной Европы и США.

В отличие от послереволюционной, эмиграцию дореволюционную обычно делят не на хронологические волны, а на четыре типологические группы со смешанными основаниями деления: трудовая (или экономическая), религиозная, еврейская и политическая (или революционная). В первых трех группах безоговорочно преобладала межконтинентальная эмиграция (главным образом в США и Канаду), а в случае политической эмиграции - от Герцена и до Ленина - всегда доминировало европейское направление.

Трудовая , или экономическая эмиграция, бесспорно, была самой массовой. За 1851-1915 гг. Россию с ее аграрной перенаселенностью покинуло 4,5 млн. человек, в основном крестьян, ремесленников и чернорабочих. В то же время рост эмиграции еще какое-то время не сопровождался формированием и ростом российской диаспоры, поскольку подавляющее большинство дореволюционных эмигрантов сами были иностранноподанными , в основном, выходцами из Германии (более 1400 тысяч человек), Персии (850 тысяч) Австро-Венгрии (800 тысяч) и Турции (400 тысяч человек) . Тому же вторят и данные В. Оболенского (Осинского): за 1861-1915 годы из Российской империи выехало 4,3 млн. человек, в том числе почти 2,7 млн. – еще в ХIХ веке . Правда, большая часть эмигрантов выезжала не из России в ее нынешних границах, а из ее западных губерний – сегодняшних Украины, Белоруссии, Молдавии, стран Балтии.

Начиная с 1870-х годов европейское и азиатское направления эмиграции сменились на американское (от 2/3 до 4/5 из числа выехавших). За 1871-1920 годы в Канаду, США и другие страны Нового Света переселилось около 4 млн. человек. Коэффициент репатриации эмигрантов, по некоторым оценкам, составлял 18% .

В количественном исчислении религиозная эмиграция, затронувшая главным образом духоборов , молокан и старообрядцев , была незначительной. Она развернулась в самом конце XIX века, когда около 7,5 тысячи духоборов переселились в Канаду и США. В 1900-е годы в США (главным образом в Калифорнию) переселилось 3,5 тысячи молокан .

Эмиграция евреев с территории России началась после 1870 года, и с самого начала она ориентировалась на Новый Свет, и в первую очередь на США, где с момента провозглашения американской конституции, евреи пользовались точно такими же гражданскими и религиозными правами, как и христиане . Евреи составляли более 40% эмигрантов из России. Среди 1732,5 тысячи уроженцев России, зафиксированных в США переписью 1910 года, на них приходилось 838, на поляков - 418, литовцев - 137, немцев - 121, а на русских - всего 40,5 тысячи человек

С этой точки зрения нелегко отчленить еврейскую эмиграцию от, скажем, трудовой. Она содержала в себе элементы еще и религиозной, а в немалой степени и политической эмиграции. Вместе с тем приверженность еврейских эмигрантов из России традициям русской культуры и русского языка и в то время представляли собой так же нечто не вполне заурядное.

Американский исследователь Ц. Гительман справедливо отмечает: "Ни одна группа евреев не мигрировала так часто, в такой большой численности и с такими серьезными последствиями как евреи России и бывшего СССР. Массовая эмиграция российских/советских евреев сыграла важную роль в формировании двух самых больших еврейских общин мира - США и Израиля " .

За 1880-1890 годы в США прибыло 0,6 млн. евреев, за 1900-1914 - еще 1,5 млн., а всего за 1880-1924 годы - 2,5 млн. евреев из Восточной Европы, главным образом из России. Из 3,7 млн. евреев, проживавших в США в 1930 году, на выходцев из Восточной Европы приходилось не менее 80%, из них львиную долю (от 60% и выше) составляли евреи из России, главным образом, из местечек. Все это была, в основном, молодежь, а если по профессиям - то среди них преобладали ремесленники, мелкие торговцы и музыканты. В Америке же многие из них переквалифицировались в наемных рабочих, что, кстати, привело к формированию крупного еврейского пролетариата и сильных профсоюзов. Серьезную помощь новичкам оказывали их родственники, а также еврейские филантропические организации, созданные представителями еврейских иммигрантов предыдущей волны .

За 1870-1890 годы в США переселились 176,9 тысячи российских евреев, а к 1905 году их число достигло 1,3 млн. Всего за 1881-1912 годы, по данным Ц. Гительмана, из России эмигрировало 1889 тысяч евреев, из них 84% в США, 8,5% - в Англию, 2,2% - в Канаду и 2,1% - в Палестину. В этот период, напомним, российские евреи составляли около 4% населения Российской империи, но на них приходилось до 70% всей еврейской эмиграции в США, 48% всей иммиграции в США из России и 44% всей эмиграции из России .

Большинство еврейских иммигрантов из России селилось в общем-то там же, где и их предшественники из предыдущей (“немецкой”) волны: они жили главным образом на северо-востоке страны - в штатах Нью-Йорк (более 45%), Пенсильвания (около 10%), Нью-Джерси (5%), а также в Чикаго и других городах. При этом жили они, как правило, в неблагоустроенных и перенаселенных трущобах, в своего рода гетто с собственными обычаями и традициями; с «немецкими» евреями «российские» на локальном уровне почти не смешивались.

Количественный пик еврейской эмиграции из России в США пришелся на 1900-е годы - 704,2 тысячи человек . С конца XIX века усилилась еврейская эмиграция в Канаду - 70 тысяч человек за 1898-1920 годы, что составило около 50% иммиграции из России и 80% еврейской иммиграции в Канаду. Примерно столько же евреев эмигрировало до 1914 года в Палестину.

Политическая эмиграция из России была, может быть, и не столь многочисленна (соответствующей статистики, разумеется, никем и не велось), сколь сложна и представительна для всего широкого, с трудом поддающегося внятной классификации, спектра политических оппозиционных сил в России. Вместе с тем как никакая другая она была внутренне хорошо организована и структурирована: достаточно отметить, что только в Европе политические эмигранты из России издавали между 1855 и 1917 годами 287 наименований газет и журналов! К тому же несравненно лучше, чем эмиграция из дореволюционной России в целом, она поддается условной периодизации. А.В. Попов, в частности, выделяет два этапа: 1) народнический , ведущий свое начало от эмиграции в 1847 году Герцена и заканчивающийся в 1883 году образованием в Женеве марксистской группы “Освобождение труда”, и 2) пролетарский (или, точнее, социалистический ), гораздо более массовый и сложнее структурированный (более 150 партий различной ориентации) .

Российское правительство стремилось всячески воспрепятствовать политической эмиграции, пресечь или затруднить ее «подрывную» деятельность за границей; с рядом стран (в частности, и с США) оно заключило соглашения о взаимной выдаче политических эмигрантов, что ставило их фактически вне закона.

Первая мировая война привела к резкому спаду международных миграций, прежде всего трудовых и в особенности межконтинентальных (одновременно резко возросли внутренние миграции, что связано в первую очередь с потоками беженцев и эвакуированных, спасающихся от наступающих войск противника: последующее же их возвращение бывало, как правило, лишь частичным). Она резко ускорила революционную ситуацию и внесла тем самым свой «вклад» в победу большевиков и левых эсеров. Сразу же после Октябрьской революции началась массовая эмиграция самых различных социальных групп российского населения, не имеющих оснований отождествлять себя с классом, диктатура которого была провозглашена.

Волны эмиграции из СССР

В общих чертах уже сложилась и общепризнанна традиционная схема периодизации российской эмиграции после 1917 года, эмиграции из Советского Союза. Она состояла как бы из четырех эмиграционных ”волн ”, резко отличающихся друг от друга по причинам, географической структуре, продолжительности и интенсивности эмиграции, по степени участия в них евреев и т.д.

Это скорее образное, чем научное понятие – «волна». Оно широко распространено и терминологически устоялось, но в то же время оно не без труда выдерживает нагрузку научного понятия и термина. Их, вероятно, правильнее было бы называть не волнами, а периодами , соответствующими тем или иным хронологическим рамкам; за волнами же следовало бы сохранить несколько иную, более им свойственную нагрузку – интервалов концентрированного проявления самого явления, или, иными словами, всплесков, вспышек или пиков эмиграции.

Поэтому, обозначая в скобках хронологические рамки той или иной волны, нужно отдавать себе отчет в том, что они указывают не более чем на время собственно переселения, то есть на первую фазу эмиграции. В то же время имеются и другие фазы, или этапы, по своему значению не менее важные, чем первая, и они имеют иные хронологические рамки. Например, фаза консолидации эмигрантов, формирования их общественных организаций и прессы, или же фаза их социально-экономической интеграции в жизнь принявшего их государства, по отношению к которому они являются уже не эмигрантами, а иммигрантами и т.д.

Первая волна (1918-1922) - военные и гражданские лица, бежавшие от победившей в ходе революции и Гражданской волны советской власти, а также от голода. Эмиграция из большевистской России, по разным оценкам, составляла от 1,5 до 3 млн. человек. Однако (за исключением разве что “философских пароходов” с полутора сотней душ на борту) это все-таки были беженцы, а не депортанты. Здесь, безусловно, не учтены оптационные передачи населения, обусловленные тем, что части территории бывшей Российской империи в результате Первой мировой войны и революционных событий либо отошли к соседним государствам (как Бесарабия к Румынии), либо стали самостоятельными государствами, как Финляндия, Польша и страны Балтии (здесь же следует упомянуть и Украину, Белоруссию, страны Закавказья и Средней Азии и даже Дальневосточную республику – государства, с некоторыми из которых у России даже были договоры по оптации; однако, их реализация чаще всего отставала от аннексии этих стран РСФСР ).

В 1921 году под эгидой Лиги Наций была создана Комиссия по расселению беженцев (Refugees Settlement Comission), председателем которой стал Фритьоф Нансен. В 1931 году было основано так называемое "Ведомство Нансена" (Nansen-Amt), а в 1933 году заключена конвенция о беженцах. Международные (так называемые “нансеновские”) паспорта, вместе с помощью Фонда Нансена и других организаций, помогли выжить и ассимилироваться миллионам людей, в том числе и еврейским беженцам из Германии.

Вторая волна (1941-1944) - лица, перемещенные за границы СССР в ходе Второй мировой войны и уклонившиеся от репатриации на родину (“невозвращенцы”). Наш анализ принудительной репатриации советских граждан привел нас к оценке числа “невозвращенцев” не более чем в 0,5-0,7 млн. человек, включая и граждан прибалтийских республик (но не включая поляков, вскоре после войны репатриировавшихся с территории СССР).

Третья волна (1948 – 1989/1990) - это, по сути, вся эмиграция периода “холодной войны”, так сказать, между поздним Сталиным и ранним Горбачевым. Количественно она укладывается приблизительно в полмиллиона человек, то есть близка результатам “второй волны”.

Четвертая волна (1990 - по настоящее время) - это, по сути, первая более или менее цивилизованная эмиграция в российской истории. Как отмечает Ж.А. Зайочковская, «…она все больше характеризуется чертами, типичными в наше время для эмиграции из многих стран, предопределяется не политическими, как прежде, а экономическими факторами, которые толкают людей ехать в другие страны в поисках более высоких заработков, престижной работы, иного качества жизни и т.п. ». Ее количественные оценки нужно обновлять ежегодно, поскольку волна эта хотя уже и не в самом разгаре, но далеко еще не закончилась .

А. Ахиезер предложил следующую шестизвенную схему периодизации эмиграции из России - три этапа перед революцией и три этапа после, а именно: 1) до 1861; 2) 1861-1890-е годы; 3) 1890-е - 1914; 4) 1917-1952; 5) 1952 - 1992 и 6) после 1 января 1993 - даты вступления в действие Закона о въезде и выезде, принятого еще народными депутатами СССР в 1991 году . Очевидно, что четвертому этапу соответствуют так называемые “первая и вторая волны” эмиграции из Советской России, пятому - “третья волна”, шестому - “четвертая” (частично). Думается, что объединение в один период первых двух “волн” едва ли исторически оправдано, равно и как отсчет последнего - посттоталитарного - периода с 1993 года: упомянутый Закон был более или менее проформой, - гораздо более значимым событием с практической точки зрения стала горбачевская либерализация этнических миграций еще на рубеже 1986-1987 годов, приведшая к резкому скачку эмиграции уже в 1987 году и к самому настоящему ее “буму” уже в 1990 году.

Эмиграция и революция (“Первая волна”)

Начнем, естественно, с Первой эмигрантской волны . Ее называют еще Белой эмиграцией , и понятно почему. После поражений Белой Армии на Северо-Западе первыми военными эмигрантами стали части армии генерала Юденича, интернированные в 1918 году в Эстонии. После поражений на Востоке другой очаг эмиграционной диаспоры (примерно в 400 тыс. чел.) образовался в Маньчжурии с центром в Харбине. После поражений на Юге пароходы, отправлявшиеся из черноморских портов в тылу отступающих деникинских и врангелевских войск (главным образом Новороссийска, Севастополя и Одессы), как правило, брали курс на Константинополь, ставший на время “Малой Россией”.

Перед революцией численность российской колонии в Маньчжурии составляла не менее 200-220 тысяч человек, а к ноябрю 1920 года - уже не менее 288 тысяч человек . С отменой 23 сентября 1920 года статуса экстерриториальности для российских граждан в Китае все русское население в нем, в том числе и беженцы, перешло на незавидное положение бесподданных эмигрантов в чужом государстве, то есть на положение фактической диаспоры . На протяжении всего бурного периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1918-1922 годы) здесь наблюдалось значительное механическое движение население, заключавшееся, однако, не только в притоке населения, но и в значительном его оттоке - вследствие колчаковских, семеновских и прочих мобилизаций, реэмиграции и репатриации в большевистскую Россию.

Первый серьезный поток русских беженцев на Дальнем Востоке датируются началом 1920 года - временем, когда уже пала Омская директория; второй - октябрем-ноябрем 1920 года, когда было разгромлена армия так называемой “Российской Восточной окраины” под командованием атамана Г.М. Семенова (одни только регулярные его войска насчитывали более 20 тысяч человек; они были разоружены и интернированы в так называемых «цицикарских лагерях», после чего переселены китайцами в район Гродеково на юге Приморья); наконец, третий, - концом 1922 года, когда в регионе окончательно установилась советская власть (морем выехали лишь несколько тысяч человек, основной поток беженцев направлялся из Приморья в Маньчжурию и Корею, в Китай, на КВЖД их, за некоторыми исключениями, не пропускали; некоторых даже высылали в советскую Россию ).

Следует указать на то любопытное обстоятельство, что, наряду с “белой”, в Китае, в частности, в 1918-1922 годах в Шанхае, некоторое время существовала и “красная” эмиграция, впрочем, немногочисленная (около 1 тысячи человек). После окончания гражданской войны в Приморье большинство революционеров вернулись на Дальний Восток. В ноябре 1922 года - как бы “на смену” им - на кораблях эскадр контр-адмиралов Старка и Безуара прибыли 4,5 тысячи белоэмигрантов; в сентябре 1923 года к ним присоединились и остатки дальневосточной флотилии с беженцами на борту. Положение эмигрантской колонии в Шанхае, по сравнению с Европой и Харбином, было несравненно более тяжелым, в том числе и из-за невозможности конкуренции с китайцами в сфере неквалифицированного труда . Второй по численности, но, может быть, первой по предприимчивости русской эмигрантской колонией во внутреннем Китае была община в Тяньцзине. В 1920-х здесь проживало около двух, а в 1930-х уже около 6 тысяч русских. По несколько сотен российских эмигрантов разместились в Пекине и в Ханьчжоу.

Вместе с тем в Китае, а именно в Синьцзяне на северо-западе страны, имелась еще одна значительная (более 5,5 тысячи человек) русская колония, состоявшая из казаков генерала Бакича и бывших чинов белой армии, отступивших сюда после поражений на Урале и в Семиречье: они поселились в сельской местности и занимались сельскохозяйственным трудом .

Общая же людность русских колоний в Маньчжурии и Китае в 1923 году, когда война уже закончилась, оценивалась приблизительно в 400 тысяч человек . Из этого количества не менее 100 тысяч получили в 1922-1923 годах советские паспорта , многие из них - не менее 100 тысяч человек - репатриировались в РСФСР (свою роль тут сыграла и объявленная 3 ноября 1921 года амнистия рядовым участникам белогвардейских соединений ). Значительными (подчас до десятка тысяч человек в год) были на протяжении 1920-х годов и реэмиграции русских в другие страны, особенно молодежи, стремящейся в университеты (в частности, в США, Австралию и Южную Америку, а также Европу).

Первый поток беженцев на Юге России имел место также в начале 1920 года. Еще в мае 1920 года генералом Врангелем был учрежден так называемый “Эмиграционный Совет”, спустя год переименованный в Совет по расселению русских беженцев . Гражданских и военных беженцев расселяли в лагерях под Константинополем, на Принцевых островах и в Болгарии; военные лагеря в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе (Кубанский лагерь) находились под английской или французской администрацией. Последние операции по эвакуации армии Врангеля прошли с 11 по 14 ноября 1920 года: на корабли было погружено 15 тысяч казаков, 12 тысяч офицеров и 4-5 тысяч солдат регулярных частей, 10 тысяч юнкеров, 7 тысяч раненых офицеров, более 30 тысяч офицеров и чиновников тыла и до 60 тысяч гражданских лиц, в основном, членов семей офицеров и чиновников . Именно этой, крымской, волне эвакуированных эмиграция далась особенно тяжело.

В конце 1920 года картотека Главного справочного (или регистрационного) бюро уже насчитывала 190 тысяч имен с адресами . При этом количество военных оценивалась в 50-60 тысяч человек, а гражданских беженцев - в 130-150 тысяч человек .

Наиболее видные “беженцы” (аристократы, чиновники и коммерсанты), как правило, были в состоянии оплатить билеты, визы и прочие сборы. В течение одной-двух недель в Константинополе они улаживали все формальности и отправлялись дальше, в Европу, - главным образом во Францию и Германию: к началу ноября 1920 года, согласно данным красноармейской разведки, их число достигло 35-40 тысяч человек .

К концу зимы 1921 года в Константинополе оставались лишь беднейшие и неимущие, а также военные. Началась стихийная реэвакуация, особенно крестьян и пленных красноармейцев, не опасавшихся репрессий. К февралю 1921 года число таких реэмигрантов достигло 5 тысяч человек . В марте к ним добавилось еще 6,5 тысячи казаков . Со временем она приняла и организованные формы.

Весной 1921 года генерал Врангель обратился к болгарскому и югославскому правительствам с запросом о возможности расселения русской армии на их территории. В августе согласие было получено: Югославия (Королевство сербов, хорватов и словенцев) приняла на казенный счет Кавалерийскую дивизию Барбовича, кубанских и часть донских казаков (с оружием; в их обязанности входило несение пограничной службы и государственные работы), а Болгария - весь 1-й корпус, военные училища и часть донских казаков (без оружия). Около 20% личного состава армии при этом покинуло армию и перешло на положение беженцев.

Около 35 тысяч российских эмигрантов (преимущественно военных) была расселена по различным, главным образом, балканским странам: 22 тысячи попали в Сербию, 5 тысяч в Тунис (порт Бизерта), 4 тысячи в Болгарию и по 2 тысячи в Румынию и Грецию .

Достойна быть упомянутой и такая статистически ничтожная, но политически “громкая” эмиграционная акция Советской России как депортация ученых гуманитарного профиля в 1922 году. Она состоялась осенью 1922 года: два знаменитых “философских парохода ” доставили из Петрограда в Германию (Штеттин) около 50 выдающихся российских гуманитариев (вместе с членами их семей - примерно 115 человек) . Аналогичным образом были высланы из СССР и такие видные политики как Дан, Кускова, Прокопович, Пешехонов, Ладыженский . И к тем, и к другим, по всей видимости, был применен Декрет ВЦИК “Об административной высылке” от 10 августа 1922 года.

Определенных успехов по оказанию помощи русским эмигрантам добилась Лига Наций. Ф.Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, назначенный в феврале 1921 года Комиссаром по делам русских беженцев, ввел для них особые удостоверения личности (так называемые “нансеновские паспорта”), со временем признанные в 31 стране мира. С помощью созданной Нансеном организации (Refugees Settlement Comission) около 25 тысяч беженцев было трудоустроено (главным образом, в США, Австрии, Бельгии, Германии, Венгрии и Чехословакии) .

Общее количество эмигрантов из России, на 1 ноября 1920 года, по подсчетам американского Красного Креста, составляло 1194 тысяч человек; позднее эта оценка была увеличена до 2092 тысяч человек . Наиболее авторитетная оценка численности “белой эмиграции”, данная А. и Е. Кулишерами, так же говорит о 1,5-2,0 млн. человек . Она основывалась в том числе и на выборочных данных Лиги Наций, зафиксировавших, по состоянию на август 1921 года, более 1,4 млн. беженцев из России. В это число входили также 100 тысяч немцев-колонистов, 65 тысяч латышей, 55 тысяч греков и 12 тысяч карел. По странам прибытия эмигранты распределились таким образом (тысяч человек): Польша - 650, Германия - 300, Франция - 250, Румыния - 100, Югославия - 50, Греция - 31, Болгария - 30, Финляндия - 19, Турция - 11 и Египет - 3 .

В то же время В. Кабузан оценивает общее число эмигрировавших из России в 1918-1924 годах величиной не менее 5 млн. человек, включая сюда и около 2 млн. оптантов , то есть жителей бывших российских (польских и прибалтийских) губерний, вошедших в состав новообразованных суверенных государств

Отделение эмиграции от оптации составляет весьма трудную, но все же важную задачу: в 1918-1922 годы общее число эмигрантов и репатриантов составило (по ряду стран, выборочно): в Польшу - 4,1 млн. человек, в Латвию - 130 тысяч человек, в Литву - 215 тысяч человек . Многие, особенно в Польше, на самом деле были транзитными эмигрантами и не задерживались там надолго.

В 1922 году, согласно Н.А. Струве, сводная численность российской эмиграции составляла 863 тысячи человек, в 1930 году она сократилась до 630 тысяч и в 1937 году – до 450 тысяч человек . Территориальное распределение русской эмиграции представлено в табл. 1.

Таблица 1. Распределение российской эмиграции по странам и регионам (1922-1937, %)

СТРАНЫ И РЕГИОНЫ
Дальний Восток
Германия
Балканские страны
Финляндия и страны Балтии
Страны Центр. Европы
Прочие европейские страны

Источник : STRUVE; 1996, p.300-301

По неполным данным Службы по делам беженцев Лиги наций, в 1926 году официально было зарегистрировано 755,3 тысячи русских и 205,7 тысячи армянских беженцев. Больше половины русских - около 400 тысяч человек - приняла тогда Франция; в Китае их находилось 76 тысяч, в Югославии, Латвии, Чехословакии и Болгарии приблизительно по 30-40 тысяч человек (в 1926 году всего в Болгарии находилось около 220 тысяч переселенцев из России). Большинство армян нашли пристанище в Сирии, Греции и Болгарии (соответственно, около 124, 42 и 20 тысяч человек) .

Выполнивший роль главной перевалочной базы эмиграции Константинополь со временем утратил свое значение. Признанными центрами “первой эмиграции” (ее еще называют Белой) стали, на ее следующем этапе, Берлин и Харбин (до его оккупации японцами в 1936 году), а также Белград и София. Русское население Берлина насчитывало в 1921 году около 200 тысяч человек, оно особенно пострадало в годы экономического кризиса, и к 1925 году их оставалось всего 30 тысяч человек . Позднее на первые места выдвинулись Прага и Париж. Приход к власти нацистов еще более оттолкнул русских эмигрантов от Германии. На первые места в эмиграции выдвинулись Прага и, в особенности, Париж. Еще накануне Второй Мировой войны, но в особенности во время боевых действий и вскоре после войны обозначилась тенденция переезда части первой эмиграции в США.

Таким образом, несмотря на ощутимую азиатскую часть, первую эмиграцию можно без преувеличения обозначить как преимущественно европейскую. Вопрос об ее этническом составе не поддается количественной оценке, но и заметное преобладание русских и других славян так же достаточно очевидно. По сравнению с предреволюционной эмиграцией из России, участие евреев в «первой волне» довольно скромное: эмиграция евреев происходила при этом не на этнических, а скорее на общих социально-политических основаниях.

Как исторический феномен “первая эмиграция” уникальна и в количественном, и в качественном планах. Она стала, во-первых, одним из самых масштабных в мировой истории эмиграционным движением, осуществившимся в необычайно сжатые сроки. Во-вторых, она знаменовала собой перенос на чужую почву целого общественно-культурного слоя, для существования которого на родине уже не имелось достаточных предпосылок: невероятным напряжением сил в изгнании были сохранены и спасены такие ключевые для нее понятия и категории как монархизм, сословность, церковность и частная собственность. “Теперь в эмиграции, - писал В. Даватц, - нашлись все элементы безтерриториальной русской государственности, не только не в дружественной, но во враждебной обстановке. Вся эта масса людей вне родины стала подлинной “Россией в малом”, тем новым явлением, которое так не укладывается в обычные рамки ”.

В третьих, распространенной поведенческой парадигмой этой волны (отчасти связанной с неоправдавшейся надеждой на ее вынужденный и кратковременный характер) стали замыкание на собственную среду, установка на воссоздание в ее составе как можно большего числа имевшихся на родине общественных институтов и фактический (и, разумеется, временный) отказ от интеграции в новое общество . В четвертых, поляризация самой эмигрантской массы и в широком смысле деградация значительной ее части с поразительностью предрасположенностью к внутренним конфликтам и распрям также явились прискорбными выводами, которые приходится констатировать.

Эмиграция между Гражданской и Отечественной войнами

Кроме Белой эмиграции, на первое пореволюционное десятилетие пришлись также фрагменты этнической (и, одновременно, религиозной) эмиграции - еврейской (около 100 тысяч человек, почти все в Палестину) и немецкой (порядка 20-25 тысяч человек), а самый массовый вид эмиграции - трудовой, столь характерный для России до Первой мировой войны, после 1917 года на территории СССР практически прекратился, или, точнее, был прекращен.

По одним данным, между 1923 и 1926 годами около 20 тысяч немцев (в основном, меннонитов) эмигрировало в Канаду , а по другим – в 1925-1930 годах их эмигрировало около 24 тысяч человек, из них 21 тысяча уехали в Канаду, а остальные – в Южную Америку . В 1922-1924 годы около 20 тысяч немецких семей, проживавших на Украине, подали документы на эмиграцию в Германию, но разрешение со стороны немецких властей получили только 8 тысяч. В то же время статистика иммиграции советских немцев в Германию в 1918-1933 годы, по данным МИД Германии, такова: около 3 тысяч человек въехало в 1918-1922, около 20 тысяч в 1923-1928 и около 6 тысяч в 1929-1933 годы. Имеются свидетельства о массовых «походах» в 1920-е годы тысяч немецких семей, добивающихся выезда из СССР, в Москву, к посольствам стран, отказывающих им в приема: в 1923 году – к посольству Германии (16 тысяч человек) , а в конце 1929 года – к посольству Канады (18 тысяч человек) . Отказ встретило и обращение духоборов и молокан Сальского округа о выезде в ту же Канаду.

Говоря о 1920-х годах, следует упомянуть и отдельные «отголоски» Гражданской войны, ведшейся в отдельных районах Средней Азии вплоть до середины 1930-х годов. Так, в начале 1920-х годов (не позднее 1924 года) в северные провинции Афганистана эмигрировало около 40 тысяч декханских (крестьянских) хозяйств из Таджикистана (или, приблизительно, 200-250 тысяч человек), что составляло заметную часть населения Восточной Бухары и привело к резкому сокращению посевов хлопчатника. Из них на протяжении 1925-1927 годов репатриировалось всего лишь около 7 тысяч хозяйств, или примерно 40 тысяч человек. Существенно, что возвращающихся селили не там, откуда они бежали, а преимущественно в Вахшской долине, что диктовалось интересами государства в ее освоении .

Серьезными факторами эмиграции в 1930-е гг. (по крайней мере, в Средней Азии и Казахстане, где режим границ был все еще большей или меньшей условностью) стали коллективизация и вызванный ею голод. Так, исключительно тяжелая ситуация сложилась в 1933 году в Казахстане, где в результате голода и коллективизации поголовье скота сократилось на 90 %. "Большой скачок" в животноводстве (вплоть до поголовного обобществления скота, даже мелкого) и политика принудительного "оседания " кочевого и полукочевого казахского народа обернулись не только голодом и гибелью от 1 до 2 млн. чел., но и массовой откочевкой казахов . Ею, по данным Зеленина, было охвачено не менее 400 тыс. семей, или около 2 млн. чел., а по данным Абылхожина и др. - 1030 тыс. чел., из которых 414 тыс. вернулось в Казахстан, примерно столько же - осело в РСФСР и республиках Средней Азии, а остальные 200 тыс. ушли за рубеж - в Китай, Монголию, Афганистан, Иран и Турцию. Разумеется, это был достаточно длительный процесс, начавшийся в конце 1931 года и нараставший от весны 1932 и весне 1933 года .

Эмиграция и Великая Отечественная война («Вторая волна»)

Что же касается собственно советских граждан, то никогда еще такое их число не оказывалось одновременно за границей, как в годы Великой Отечественной войны. Правда, происходило это в большинстве случаев не только вопреки воле государства, но и вопреки их собственной воле.

Можно говорить приблизительно о 5,45 млн. гражданских лиц, так или иначе перемещенных с территории, принадлежавшей до войны СССР, на территорию, принадлежавшую или контролировавшуюся до войны Третьим Рейхом или его союзниками. С учетом 3,25 млн. военнопленных, общее число депортированных вовне СССР советских граждан составляло, по нашей оценке, около 8,7 млн. чел.

Таблица 2. Лица, до войны проживавшие на территории СССР и перемещенные во время войны за границу (на территорию Германии, ее союзников или оккупированных ими стран)

		Численность
		млн. чел.
	Гражданские интернированные
	Военнопленные
	Остовцы (остарбайтеры-”восточники”)
	“Западники”
	Фольксдойче
	Финны-ингерманландцы
	«Беженцы»
	«Эвакуированные»

Примечание

Источник : Полян П.М. Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине / Предисл. Д. Гранина. М.: РОССПЭН, 2002. (Изд. 2-е, перераб. и доп.), с.135-136.

Рассмотрим отдельные контингенты граждан СССР, оказавшиеся в годы войны в Германии и на территории союзных ей или оккупированных ею стран (см. табл. 2). Во-первых, это советские военнопленные. Во-вторых и в-третьих, гражданские лица, насильственно увезенные в Рейх: это остовцы, или остарбайтеры , в немецком понимании этого термина, чему соответствуюет советский термин остарбайтеры-“восточники” (то есть рабочие, вывезенные из старосоветких областей), и остарбайтеры-“западники” , проживавшие в районах, аннексированных СССР в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. В-четвертых, это фольксдойче и фольксфинны , то есть немцы и финны - советские граждане, которых НКВД попросту не успело депортировать вслед за большинством их соплеменников, на долгие годы ставших “спецпоселенцами”. В-пятых и в-шестых, это так называемые “беженцы и эвакуированные ”, то есть советские гражданские лица, вывезенные или самостоятельно устремившиеся в Германию вслед (а точнее, перед) отступающим вермахтом. Беженцами, в основном, были люди, тем или иным образом сотрудничавшие с немецкой администрацией и по этой причине не питавшие особых иллюзий относительно своей будущности после восстановления советской власти; эвакуированных, напротив, увозили в не меньшей степени насильно, чем классических “остарбайтеров”, очищая тем самым оставляемую противнику территорию от населения, которое, в ином случае, могло бы быть использовано против немцев. Тем не менее в той скупой статистике, которой мы о них располагаем, обе категории, как правило, объединены. Седьмую, а если в хронологическом плане - то первую, категорию составляли гражданские интернированные - то есть дипломаты, сотрудники торговых и иных представительств и делегаций СССР, моряки, железнодорожники и т.д. и т.п., застигнутые началом войны в Германии и интернированные (как правило, непосредственно 22 июня 1941 года) на ее территории. Количественно эта категория ничтожна.

Часть этих людей не дожила до победы (особенно много таких среди военнопленных), большинство - репатриировались на родину, но многие от репатриации уклонились и остались на Западе, став ядром так называемой “Второй волны” эмиграции из СССР. Максимальная количественная оценка этой волны составляет примерно 500-700 тысяч человек, большинство из них - выходцы из Западной Украины и Прибалтики (участие в этой эмиграции евреев, по понятным причинам, было исчезающее малой величиной).

Первоначально полностью сконцентрировавшись в Европе, как часть более широкой массы «ДиПи», или перемещенных лиц, многие представители второй волны в течение 1945-1951 годов покинули Старый Свет и переехали в Австралию, Южную Америку, в Канаду, но в особенности – в США . Доля тех из них, кто в конечном счете остался в Европе, поддается лишь приблизительной оценке, но в любом случае она никак не больше трети или четверти. Таким образом, у второй волны, по сравнению с первой, уровень «европейскости» существенно ниже.

Таким образом, можно говорить приблизительно о 5,45 млн. гражданских лиц, так или иначе перемещенных с территории, принадлежавшей до войны СССР, на территорию, принадлежавшую или контролировавшуюся до войны Третьим Рейхом или его союзниками. С учетом 3,25 млн. военнопленных, общее число депортированных вовне СССР советских граждан составляло, по нашей оценке, около 8,7 млн. чел.

Постараемся, хотя бы приблизительно, подвести демографический баланс принудительных депортаций граждан СССР в Германию и их репатриации. Данными для корректного сопоставления степени репатриированности по всем указанным в табл. 3 категориям мы не располагаем, так что нижеследующая таблица составлена в значительной степени экспертным путем.

Таблица 3. Лица, проживавших до войны на территории СССР и оказавшихся во время войны на территории Германии и союзных ей стран, по отношению к репатриации в СССР

		Численность
		млн. чел.
	ВСЕГО, в том числе
	Умерли или убиты
	Репатриированы немцами (“возвратники”)
	Саморепатриировались
	Репатриированы государством
	Уклонились от репатриации (“невозвращенцы”)

Примечание : Расчеты оценочные и неокончательные.

Источник : Полян П.М. Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине / Предисл. Д. Гранина. М.: РОССПЭН, 2002. (Изд. 2-е, перераб. и доп.), с.143.

Сколько же “невозвращенцев” советского происхождения осталось после Второй мировой войны на Западе?

По одной из официальной оценок, сделанных Управлением по репатриации на основании неполных данных к 1 января 1952 года, за границей все еще оставалось 451561 советских граждан . Сделанная нами оценка – около 700 тысяч человек – базируется на том реалистическом допущении, что значительная часть ДиПи действовала на своей страх и риск и старалась всячески избегать регистрации и помощи даже со стороны международных организаций.

Если в 1946 году более 80% невозвращенцев находилось внутри западных оккупационных зон в Германии и Австрии, то теперь же на них приходилось лишь около 23% от их числа . Так, во всех шести западных зонах Германии и Австрии находилось 103,7 тысячи человек, тогда как в одной только Англии - 100,0, Австралии - 50,3, Канаде - 38,4, США - 35,3, Швеции - 27,6, Франции - 19,7 и Бельгии - 14,7 тысячи “временно нерепатриированных” . В этой связи весьма выразительной является этническая структура невозвращенцев . Больше всего среди них было украинцев - 144934 человека (или 32,1%), далее шли три прибалтийских народа - латыши (109214 человек, или 24,2%), литовцы (63401, или 14,0%) и эстонцы (58924, или 13,0%). На всех них, вместе с 9856 белорусами (2,2%), приходилось 85,5% зарегистрированных невозвращенцев. Собственно, это и есть, с некоторым огрублением и завышением , квота “западников” (в терминологии Земскова) в структуре этого контингента. По оценке самого В.Н. Земскова, “западники” составляли 3/4, а “восточники” - только 1/4 от числа невозвращенцев . Но скорее всего доля “западников” еще выше, особенно если предположить, что в категорию “другие” (33528 человек, или 7,4%) затесалось достаточное количество поляков. Русских же среди невозвращенцев - всего 31704, или 7,0%.

В свете этого становится понятным и масштаб западных оценок числа невозвращенцев, на порядок более низких, чем советские и как бы сориентированных на число русских по национальности в этой среде. Так, по данным М. Проудфута, официально зарегистрированы как “оставшиеся на Западе” около 35 тысяч бывших советских граждан .

Но как бы то ни было, опасения Сталина оправдались и десятки и сотни тысяч бывших советских или подсоветских граждан так или иначе, правдами или неправдами, но избежали репатриации и все-таки составили так называемую “вторую эмиграцию ”.

Эмиграция и Холодная война (“третья волна”)

Третья волна (1948-1986) - это, по сути, вся эмиграция периода “холодной войны”, так сказать, между поздним Сталиным и ранним Горбачевым. Количественно она укладывается приблизительно в полмиллиона человек, то есть близка результатам “второй волны”.

Качественно же она состоит из двух весьма непохожих слагаемых: первое составляют не вполне стандартные эмигранты - принудительно высланные («выдворенные») и перебежчики, второе – “нормальные” эмигранты, хотя “нормальность” для того времени была вещью настолько специфической и изнурительной (с поборами на образование, с обличительными собраниями трудовых и даже школьных коллективов и другими видами травли), что плоховато совмещалось с реальными демократическими нормами.

Особыми и весьма специфическими иммигрантами были разного рода перебежчики и невозвращенцы. “Розыскной список КГБ” на 470 человек, из них 201 - в Германию (в т.ч. в американскую зону - 120, в английскую - 66, во французскую - 5), 59 в Австрию . Устроилось большинство из них в США - 107, в ФРГ - 88, в Канаде - 42, в Швеции - 28, в Англии - 25 и т.д. С 1965 года “заочные суды” над перебежчиками заменили “указами об аресте” .

Количественно же доминировали, разумеется, “нормальные” эмигранты. Суммарные показатели третьей волны, согласно С. Хайтману, таковы: за 1948-1986 годы из СССР выехало около 290000 евреев, 105000 советских немцев и 52000 армян . Внутри этого периода С. Хайтман различает три специфических подэтапа: 1948-1970, 1971-1980 и 1980-1985 годы (см. табл. 4):

Таблица 4. Эмиграция из СССР евреев, немцев и армян (1948-1985)

Периоды	Евреи, чел.	Евреи, %	Немцы, чел.	Немцы, %	Армяне, чел.	Армяне, %	Итого, чел.	Итого,%	В сред-нем

Источник : Heitman S. The Third Soviet Emigration:Jewish, German and Armenian Emigration from the USSR since World War II // Berichte des Bundesinstituts für ostwissenschaftliche und internationale Studien №21, 1987, s.24 (цифры округлены).

До 1980-х годов евреи составляли большинство, причем, чаще решительное большинство эмигрантов из СССР. На первом подэтапе, давшем всего 9% "третьей эмиграции", еврейская эмиграция хотя и лидировала, но не доминировала (всего лишь 2-хкратный перевес над армянской и совсем незначительный - над немецкой эмиграцией). Но на самом массовом втором подэтапе (давшем 86% еврейской эмиграции за весь период), даже при дружном, почти 3-хкратном росте немецкой и армянской эмиграции, еврейская эмиграция прочно доминировала (с долей в 72%), и только на третьем подэтапе она впервые уступила лидерство эмиграции немецкой.

В отдельные годы (например, в 1980 году) число эмигрантов-армян почти не уступало эмигрантам-немцам, причем для них характерной была неофициальная эмиграция (каналом которой скорее всего было невозвращенчество после гостевой поездки к родственникам) .

На первом подэтапе практически все евреи устремились в "землю обетованную" - Израиль, из них около 14 тысяч человек не напрямую, а через Польшу. На втором - картина изменилась: в Израиль направлялось только 62,8% еврейских эмигрантов, остальные предпочитали США (33,5%) или другие страны (прежде всего Канаду и европейские страны). При этом число тех, кто выезжал прямо с американской визой, было сравнительно небольшим (на протяжении 1972-1979 годов оно ни разу не превысило 1000 человек). Большинство же выезжали с израильской визой, но с фактическим правом выбора между Израилем и США во время транзитной остановки в Вене: здесь счет шел уже не на сотни, а на тысячи людских душ. Именно тогда многие советские евреи осели и в крупных европейских столицах, прежде всего в Вене и Риме, служивших своего рода перевалочными базами еврейской эмиграции в 1970-е и 1980-е годы; позднее поток направлялся также через Будапешт, Бухарест и др. города (но немало было и таких, кто, приехав в Израиль, уже оттуда переезжал в США).

Интересно, что весьма повышенной эмиграционной активностью на этом этапе отличались евреи - выходцы из Грузии и из аннексированных СССР Прибалтики, Западной Украины и Северной Буковины (преимущественно из городов - прежде всего Риги, Львова, Черновиц и др.), где - за исключением Грузии - антисемитизм был особенно “в чести”. Как правило, это были глубоко верующие иудаисты, часто с не прерывавшимися родственными связями на Западе.

С конца 1970-х годов сугубо еврейская эмиграция раскололась надвое и почти поровну , даже с некоторым перевесом в пользу США, особенно если учесть тех, кто переехал туда из Израиля . Первенство США продержалось с 1978 по 1989 годы, то есть в те годы, когда сам по себе поток еврейских эмигрантов был мал или ничтожен. Но огромным “заделом” очередников и отказников, накопившимся за предыдущие годы, было предопределено то, что, начиная с 1990 года, когда на Израиль пришлось 85% еврейской эмиграции, он снова и прочно лидирует . (Впрочем, и это лидерство спустя всего 12 лет пресеклось, когда в 2002 году - впервые в истории еврейской иммиграции из СССР - первое место среди стран приема заняла Германия!)

При этом в целом третью волну можно считать наиболее этнизированной (других механизмов уехать, кроме как по еврейской, немецкой или армянской линиям, просто не было) и в то же время наименее европейской из всех перечисленных: ее лидерами попеременно были Израиль и США. И только в 1980-е годы, когда еврейскую этническую миграцию обогнала немецкая, обозначился и поворот ее курса в сторону «европеизации» - тенденция, которая в еще большей степени проявила себя в «четвертой волне» (специфичной еще и новым – германским – направлением еврейской эмиграции).

Эмиграция и перестройка (“Четвертая волна”)

Начало этому периоду следует отсчитывать с эпохи М.С. Горбачева, но, впрочем, не с самых первых его шагов, а скорее со «вторых», среди которых важнейшими были вывод войск из Афганистана, либерализация прессы и правил въезда и выезда в страну. Фактическое начало (точнее, возобновление) еврейской эмиграции при Горбачеве датируется апрелем 1987 года, но статистически это сказалось с некоторым запозданием. Повторим, что этот период, в сущности, продолжается и сейчас, поэтому его количественные оценки нужно обновлять ежегодно.

В любом случае они оказались гораздо скромнее тех апокалиптических прогнозов о будто бы накатывающем на Европу "девятом вале" эмиграции из бывшего СССР мощностью, по разным оценкам, от 3 до 20 миллионов человек, - наплыве, которого Западу даже чисто экономически не по силам было бы выдержать. На деле же ничего “страшного” на Западе не произошло. Легальная эмиграция из СССР оказалась неплохо защищена законодательствами всех западных стран и по-прежнему ограничена представителями лишь нескольких национальностей, для которых – опять-таки лишь в нескольких принимающих их странах - создана определенная правовая и социальная инфраструктура.

Речь идет в первую очередь об этнических немцах и евреях (в меньшей степени - о греках и армянах , в еще меньшей степени и в самое последнее время - о поляках и корейцах). В частности, Израиль создал правовые гарантии для иммиграции (репатриации) евреев, а Германия – для иммиграции немцев и евреев, проживавших на территории б. СССР.

Так, согласно германской Конституции и Закону об изгнанных (Bundesvertriebenengesetz), ФРГ обязалась принимать на поселение и в гражданство всех лиц немецкой национальности, подвергшихся в 40-е гг. изгнанию с родных земель и проживающих вне Германии. Они приезжали и приезжают или в статусе “изгнанных” (Vertriebene), или в статусе “переселенцев” или так называемых “поздних переселенцев” (Aussiedler или Spätaussiedler) и практически сразу же, по первому же заявлению получают немецкое гражданство.

В 1950 году в ФРГ проживало около 51 тысяч немцев, родившихся на территории, до 1939 года входившей в СССР. Это оказалось немаловажным для начала немецкой иммиграции из Советского Союза, поскольку на первом ее этапе советская сторона шла навстречу главным образом в случаях воссоединения семей. Собственно немецкая эмиграция из СССР в ФРГ началась в 1951 году, когда “на родину” выехал 1721 этнический немец. 22 февраля 1955 года Бундестаг принял решение о признании ФРГ гражданства, принятого во время войны, что распространило действие “Закона об изгнанных” на всех немцев, проживавших в Восточной Европе. Уже к маю 1956 года в немецком посольстве в Москве скопилось около 80 тысяч заявлений советских немцев на выезд в ФРГ . В 1958-1959 годах число немецких эмигрантов составило 4-5,5 тысяч человек. Долгое время рекордным был результат 1976 года (9704 иммигрантов). В 1987 году “пал” 10-тысячный рубеж (14488 человек), после чего практически каждый год планка поднималась на новую высоту (чел.): 1988 год - 47572, 1989 год - 98134, 1990 год - 147950, 1991 год - 147320, 1992 год - 195950, 1993 год - 207347 и 1994 год - 213214 человек. В 1995 году планка устояла (209409 человек), а в 1996 году - двинулась вниз (172181 человек), что объясняется не столько политикой воссоздания благоприятных условий для проживания немцев в Казахстане, России и т.д., сколько предпринятым правительством ФРГ ужесточением регламента переселения, в частности, мерами по прикреплению переселенцев к предписанных им землям (в том числе и восточным, где сейчас проживает около 20%), но в особенности обязательством сдавать экзамен на знание немецкого языка (Sprachtest) еще в на месте (на экзамене, как правило, “проваливается” не менее 1/3 допущенных к нему).

Тем не менее 1990-е годы стали, по существу, временем самого что ни на есть обвального исхода российских немцев из республик бывшего СССР. Всего оттуда в ФРГ за 1951-1996 годы переселилось 1549490 немцев и членов их семей. По некоторым оценкам, немцы “по паспорту” (то есть прибывшие на основании §4 “Закона об изгнанных”) составляют среди них примерно 4/5: еще 1/5 приходится на их супругов, потомков и родственников (в основном, русских и украинцев). К началу 1997 года в Казахстане, по тем же оценкам, осталось менее 1/3 проживавших там ранее немцев, в Киргизии - 1/6, а в Таджикистане немецкий контингент практически исчерпан. Интенсивность немецкой эмиграции из России гораздо ниже; мало того, отмечается заметная немецкая иммиграция из среднеазиатских государств в Россию .

Некоторые итоги и тренды

Итак, какими предстают советские эмиграционные тренды?

Тренд первый - внутриполитический: налицо несомненное усиление легитимности (но еще цивилизованности!) эмиграции. Эмигранты холодной войны - по-прежнему «предатели родины», но они уезжают легитимно и санкционировано, по определенным правилам: поэтому убивать их не нужно, а вот травить и клеймить – сколько угодно.

Тренд второй - ментальный: от сознательно взятого на себя креста сохранения и охранения специфических ценностей российской самоидентичности в изгнании (с патриотически-монархическим уклоном) и от самого изгнания как сосуда, или заповедника (или даже гетто) для последних – до космополитической установки еврейской (и, отчасти, немецкой) молодежи на ускоренную интеграцию в западную жизнь и максимальный отрыв от ценностей советских, отчасти по-прежнему разделяемых поколением их собственных родителей, так же при этом эмигрировавших.

Тренд третий – культурно-географический: российская эмиграция началась как эмиграция в Европу, но вплоть до 1980-х годов роль Европы в советском эмиграционном потоке неуклонно падала. Если в «первой волне» она явно доминировала над Азией и Америкой, да и внутренне была представлена широко (Сербия, Болгария, Чехословакия, Германия или Франция), то во «второй волне» Европа служила не более чем трамплином в Новый Свет, в основном, в США, Южную Америку и Австралию (туда же, кстати, в это время потянулись и представители «первой волны»). «Деевропеизация» эмиграции из СССР еще более усилилась в «третьей волне», но только до известного временного предела – начала 1980-х гг., когда роль «европеизаторов» эмиграционного потока взяли на себя советские немцы, проживавшие в это время, в основном, в Азиатской части СССР (в 1990-е годы к ним «присоединились» и евреи, которых начала принимать Германия).

Положение Российской Федерации на “миграционной” карте противоречиво: ее относят и к странам иммиграции, и к странам эмиграции. Для жителей бывших республик СССР Россия пока является более привлекательной и безопасной, именно они дают 98% “въезда” в Российскую Федерацию.

А вот по отношению к развитым государствам Запада Российская Федерация традиционно выступает как страна “выезда”. Эмиграционный поток значительно уступает иммиграционному. Тем не менее он достаточно важен, т.к. обычно уезжает наиболее активная, образованная, трудолюбивая часть населения. Кроме того, анализ фиксируемой эмиграции косвенно характеризует и скрытую эмиграцию. Специалисты, выезжающие на долгосрочные стажировки и на работу в западные фирмы, обычно стремятся там закрепиться и остаться навсегда.

Размер эмиграции заметно подскочил в конце 1980-х годов, когда начала действовать горбачевская либерализация въезда и выезда в СССР. Впервые за всю историю внешней миграции России эмиграция приобрела цивилизованные черты. За последние 10-12 лет из Российской Федерации в дальнее зарубежье только официально и на постоянное место жительство выехало более 1 млн. человек. Ежегодная эмиграция составила в среднем от 80 до 100 тысяч человек, то есть почти столько же, сколько за предыдущее десятилетие изо всего СССР.

В последние два-три года наметилась тенденция к сокращению въезда и выезда из России, что сопровождается повышением доли близких соседей России. Всплески эмиграции напрямую связаны с кризисными явлениями, и ее рост вполне возможен, если эти явления будут нарастать или сохраняться.

Основной поток выезжающих приходится на три страны - Германию, Израиль и США. Для большинства стран увеличение въезда из России происходило в периоды политических и экономических кризисов 1991 и 1993 годов, подтолкнувших еще не вполне созревших к принятию решения о выезде граждан.

Однако пик эмиграции оказался растянутым, для разных стран он наступил не одновременно. Причинами тому – наличие больших контингентов потенциальных эмигрантов, легитимных для трех упомянутых стран иммиграции, и иммиграционная политика этих государств, а также социально-экономическая ситуация внутри самой России.

Структура эмиграции, однако, претерпевала и другие постепенные изменения. Первыми в 1990 году пика иммиграции из России достигли Израиль и Греция, принявшие уже давно «готовых» к эмиграции советских граждан. Далее пик наступил для США (1993), которые плавно регулировали иммиграционный поток из бывшего СССР. Позже других это произошло с Германией. Менее мобильные, по сравнению с более урбанизированными российскими евреями и греками, российские немцы активнее всего выезжали из России в 1993-1995 годах.

Тенденции последних двух лет состоит в том, что, начиная с 1997 года, наметилось снижение совокупной доли Германии, Израиля и США - за счет увеличения доли других государств. Прежде всего это ближайшие соседи России, а также страны, судьба которых в разные исторические периоды была тесно связана с судьбой Российского государства. Своего эмиграционного максимума, в частности, достигли поляки и финны. Не видя видимо, никаких особых перспектив в России, они сочли, что на своей этнической родине – в Польше или Финляндии - им будет лучше.

Особенно заметно растет и число выезжающих в Канаду и Австралию, что связано с относительно либеральной иммиграционной политикой обеих стран.

В последние два года обнажили еще одну проблему - резко возросшую после заключение двустороннего соглашения по этому вопросу китайскую иммиграцию из Китая (главным образом в Приморье), которая, по официальным данным, примерно вдвое превосходила их выезд обратно. КНР присоединилась к небольшому кругу стран, в основном развивающихся (Афганистан, Пакистан, Корея, Болгария), имеющих в последние два года положительный баланс с РФ, однако отличается от них значительными размерами миграционного обмена с РФ.

Один из наиболее важных факторов эмиграции - этнический. Среди стран въезда выделяются государства, эмиграция в которые в значительной степени носит этнический характер. Это прежде всего Германия и Израиль, причем Германия из стран бывшего СССР принимает не только немцев, но и евреев. Основная доля сельской эмиграции из России приходится на Германию: это - российские немцы из Поволжья, Западной Сибири, Северного Кавказа.

Последняя сочетает в себе этническое и религиозное начала и до известной степени так же может рассматриваться как религиозная.
Кабузан В. М. Русские в мире: Динамика численности и расселения (1719-1989). Формирование этнических и политических границ русского народа. СПб.: Блиц, 1996. И именно такое происхождение у косовских адыгов, репатриировавшиеся в Россию в 1998 г. после обострения внутриполитической ситуации в Косово.
Оболенский (Осинский) В.В. Международные и межконтинентальные миграции в довоенной России и СССР. М.: ЦСУ СССР, 1928, с. 20.
Кабузан, 1996, с.313.
Попов А.В. Русское зарубежье и архивы. Документы российской эмиграции в архивах Москвы: проблемы выявления, комплектования, описания, использования. М.: Историко-архивный ин-т РГГУ, 1998, с.29-30.
Применительно же к общей периодизации еврейской иммиграции в США, в скромных масштабах начавшейся еще в середине XVII века, эта волна составила ее третий и самый массовый этап, простираемый исследователями от 1880 до 1924 гг., когда иммиграционное законодательство США резко ужесточилось. Два предыдущих этапа составили иммиграция голландских, испанских и португальских евреев-сефардов (с середины XVII до первой четверти XIX вв.) и немецких, а также польских и венгерских евреев-ашкенази, говоривших главным образом на идиш (с 1830-х по 1880-е гг.). Из приблизительно 250 тыс. евреев, насчитывавшихся в США в 1877 году, 200 тыс. приходилась на немецких евреев. Более половины из них селились в Нью-Йорке и в северо-восточных штатах, по 20 % - в северных центральных и южных атлантических штатах и еще 10 % - в западных. Именно к этой иммиграционной волне немецких ашкенази восходит образование наиболее модернизированного течения в иудаизме (реформизм). См.: Нитобург Э.Л. Евреи в Америке на исходе XX века. М.: Чоро, 1996, с.4-8.Пушкарева Н.Л. Пути формирования русской диаспоры после 1945 г. // Этнографическое обозрение. - 1992. - №6. - С.18-19.
См.: Фельштинский Ю. К истории нашей закрытости. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd, 1988, с. 70-78, 83-97.
Полян П.М. Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине / Предисл. Д. Гранина. М.: РОССПЭН, 2002. (Изд. 2-е, перераб. И доп.)
Зайончковская Ж.А. Эмиграция в дальнее зарубежье // Демоскоп Weekly №27-28, 30 июля – 12 августа 2001 года
Этой «волне» посвящена специальная статья ЖА.Зайончковской в настоящем разделе монографии. Некоторым новейшим тенденциям миграционного обмена с так называемым «дальним зарубежьем», в первую очередь еврейской и немецкой эмиграции, посвящены специальные статьи автора (Полян П.М. «Вестарбайтеры»: интернированные немцы в СССР (предыстория, история, география). Учебное пособие для спецкурса. Ставрополь; Москва; Изд. СГУ, 1999; Полян П.М., Не по своей воле. История и география принудительных миграций в СССР. М., 2001а и др.). О тенденциях миграционного обмена России с новыми независимыми государствами, возникшими на месте СССР, см. в других статьях Ж.А. Зайончковской в настоящем издании. – Ред.
Мелихов, 1997, с.195.
Мелихов, 1997, с.58.
Пивовар Е.Ю., Герасимов Н.П. и др., Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов (гражданские беженцы, армия, учебные завеедния). Учебное пособие для студентов. М.: Историко-архивный институт РГГУ, 1994, с.26, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.100, л.27 .
РГВА, ф.6, оп.4, д.418, л.30-30об.; д.596, л.187-187 об.; ф.33988, оп.2, д.213, л.307 .
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.10, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.98, л.189 . Данные за 1921 г. не сохранились.
Из них около 25 тыс. детей, 35 тыс. женщин, до 50 тыс. мужчин призывного возраста (от 21 до 43 лет) и около 30 тыс. пожилых мужчин (Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.12, со ссылкой на: РГВА, ф.33988, оп.2, д.596, л.187об.; ф.7, оп.2, д.734, л.10; ф.109, оп.3, д.360, л.4об.; д.373, л.20) .
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.11, со ссылкой на: РГВА, ф.101, оп.1, д.148, л.58; ф.102, оп.3, д.584, л.89-90.
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.13, со ссылкой на: РГВА, ф.7, оп.2, д.386, л.4; ф.109, оп.3, д.365, л.4об.; д.373, л.22; ф.33988, оп.2, д.213, л.364об.
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.19.
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.14, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.87, л.1.
28.09.1922 отплыл и 30.09.1922 приплыл пароход “Обербургомистр Хакен” с учеными из Москвы и Казани (30 или 33 чел., с членами семей - около 70), а 15.11.1922 отплыл и 18.11.1922 приплыл пароход “Пруссия” с учеными из Петрограда (17 чел., с членами семей - 44). Всех депортированных предварительно арестовывали (см.: Геллер М., Первое предупреждение: удар хлыстом // Вестник Русского студенческого христианского движения. Париж, 1979, Вып. 127. с. 187-232; Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. Спб., 1994, с. 188-208).
Фельштинский, 1988, с.149.
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.35. В 1931 г. было основано так называемое "Ведомство Нансена" (Nansen-Amt), а в 1933 г. заключена конвенция о беженцах. Международные Нансеновские паспорта, вместе с помощью Фонда Нансена, помогли выжить и ассимилироваться миллионам людей. Nansen-Amt работал до 1938 г., заботясь о 800 тыс. русских и украинских, а также 170 тыс. армянских беженцах из Турции (позднее им пришлось заниматься и примерно 400 тыс. еврейскими беженцами из Германии).
Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.12, со ссылкой на: РГВА, ф.7, оп.2, д.730, л.208, 251об.; ф.109, оп.3, д.236, л.182; д.368, л.8об.
Kulischer A., Kulischer E.M. Kriege und Wanderzuge: Weltgeschichte als Volkerbewegung. Berlin, 1932. Вслед за ними ту же оценку дает А. Поляков и многие другие авторы.
Kulischer E.M. Europe on the Move: War and Population Changes, 1917-1947. N.Y. Columbia UP, 1948, p.53-56. Интересно, что часть эмигрантов была амнистирована советским правительством и возвратилась в СССР, например, 122 тыс. казаков во главе с генералом Слащевым, вернувшихся в 1922 году. К 1938 году число возвращенцев составило почти 200 тыс. чел.
Сообщено К. Стаднюк (Донецк).
В начале 1930 г. Канада приостановила прием советских немцев (сообщено И.Силиной, Барнаул).
Курбанова Ш.И. Переселение: как это было. Душанбе: Ирфон, 1993, с.56, со ссылками на Архив Коммунистической партии Таджикистана (ф.3, оп.1, д.5, л.88 и ф.3, оп.5, д.3, л.187 ). Тот же автор сообщает, что в 1931 г. на строительство Вахшской ирригационной системы прибыло немалое количество иностранной рабочей силы из Афганистана, Ирана и Индии (Курбанова, 1993, с.59-60).
Правильнее было бы сказать - по "оседланию"!
Абылхожаев Ж.Б., Козыбаев М.К., Татимов М.Б. Казахстанская трагедия // Вопросы истории. 1989, №7 с.67-69.
Полян П.М. Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М, 2003, с.566-576.
ГАРФ. Ф.9526, оп. 1, д.7, с.3 (близкая цифра известна и для октября 1951 года). Методика исчисления этой цифры в отчете никак не раскрыта, но не исключено, что была предпринята попытка как-то учесть и тех, кто счастливо избежал не только советских притязаний, но и советской регистрации. По другим - еще менее поддающимся проверке - сведениям, число невозвращенцев составляло от 1,2 до 1,5 млн. человек (что представляется, напротив, величиной определенно завышенной).
ГАРФ. Ф.9526, оп. 1, д.7, с.3-4.
Полян, 2002, с.823-825. Кроме того 4172 человека остались в европейских социалистических странах (ГАРФ. Ф.9526, оп.1, д.7, с.3-6).
Полян, 2002, с. 823-825.
Из-за “восточников”, выдающих себя за “западников” (обратные случаи, полагаем, представимы только в случаях засылки разведчиков в СССР).
Земсков В.Н. К вопросу о репатриации советских граждан 1944-1951 гг. // История СССР №4 1990, с.37-38.
См.: Proudfoot M.J. European Refugees. 1939-1952. A Study on Forced Population Movement. London, 1957, p. 217-218.
Смерть Сталина привела к определенному смягчению режима. 1 сентября 1953 года было упразднено Особое Совещание при НКВД-МГБ СССР, осудив за неполные 19 лет своего существования 442531 человек, из них 10101 человек - к расстрелу. (РГАНИ, ф.89, оп.18, д.33, л.1-5 ). Большинство (360921 человек) было осуждено к различным срокам лишения свободы, еще 67539 человек к ссылке и высылке в пределах СССР и 3970 человек к другим мерам наказания, в том числе к принудительной высылке за границу (См. в датированной декабрем 1953 г. записке С. Круглова и Р. Руденко Н.Хрущеву). Самый знаменитый высланный - это, по-видимому, Троцкий.
Данные эмигрантского журнала «Посев».
Петров Н. Советские перебежчики // Посев №1, 1987, с.56-60.
Heitman S. The Third Soviet Emigration: Jewish, German and Armenian Emigration from the USSR since World War II // Berichte des Bundesinstituts für ostwissenschaftliche und internationale Studien №21, 1987.
Интересно, что, по некоторым оценкам, число армян, покинувших СССР в 1989 и 1990 годах, составляло от 50 до 60 тысяч человек (сводная таблица, составленная М. Фешбахом по данным Посольства Израиля в США; Министерства абсорбции Израиля; HIAS; МИД и МВД ФРГ; приемного центра во Фридланде; Землячества российских немцев; Госдепартамента США и С. Хейтмана).
По данным Э.Л. Нитобурга, таких лиц, фактически сохраняющих при этом двойное гражданство, в США насчитывается в общей сложности 200 тысяч человек (Нитобург, 1996, с.128).
Гительман, 1995.
Необходимо отметить, что ранее армянская эмиграция играла более существенную роль, чем теперь. В 1950-е годы 12 тысяч человек эмигрировали во Францию, а за последующие 30 лет - 40 тысяч человек в США (см.: Heitman. ,1987).
Кригер В. В начале пути. Ч3: Демографические и миграционные процессы среди немецкого населения СССР (СНГ) // Восточный экспресс (Ален) №8, 1997 с. 5.
По: Кригер, 1997.

Группа чинов Русской армии ген. П.Н.Врангеля в Болгарии, 1921.

Российская эмиграция в Болгарии представляла собой уникальное и многостороннее явление. Процесс адаптации тысяч росcийcкиx беженцев, вынужденных покинуть свою родину после Октябрьского переворота в России, невозможно понять без анализа политики Болгарского государства, направленной на прием и размещение беженцев, обеспечение их рабочими местами, регулирование их юридического статуса, социального и медицинского страхования, регламентацию прав общественных организаций, образование на родном языке и т. д.

Отношение болгарской администрации к российским эмигрантам отличалось сложностью и непоследовательностью. Оно определялось непростыми взаимосвязями между Болгарией и СССР, с одной стороны, между Верховным Комиссариатом Лиги Наций и болгарскими государственными органами, с другой, а также между беженцами и болгарским государством. Важным фактором в политике Болгарии являлся и ее ограниченный суверенитет как побежденного государства после Первой Мировой войны, государства, находившегося под контролем Международной Комиссии Антанты. Не в последнюю очередь сильное влияние на правительственные решения оказывала эмоциональная поддержка российских беженцев большинством политической элиты и общественностью, для которых эмигранты были прежде всего пoтoмками освободителей Болгарии от турецкого владычества.

Можно выделить несколько отличающихся друг от друга периодов в болгарской эмиграционной политике. Первый этап охватывает 1919-1923 гг. Гонимые ужасами Гражданской войны, в Болгарию приезжает свыше 35 000 pуccкиx эмигрантов - солдаты и офицеры армии генерала П. Н. Врангеля и гражданские беженцы. Среди них были изгнаные революцией ученые, журналисты, писатели, художники, актеры, режисеры и др. - в целом около 7 000 интеллигентов. Они внесли значительный вклад в болгарскую науку и культуру.

Самой внушительной и авторитетной была группа русских ученых в Софийском университете, особенно - на Медицинском факультете. Русская профессура положила начало целым научным направлениям, не существовавшим до того момента в Болгарии. В конце 20-х и в 30-х годах ХХ века почти все кафедры университета возглавили русские профессора. Основоположником и руководителем кафедры анатомии с 1920 по 1923 год был проф. П. Воробьев. После 1933 года во главе ее стал проф. И. В. Шапшал. Основателем кафедры общей патологии был проф. С. Абрамов, а кафедры гистологии и эмбриологии - Ал. Манковский. Первым професором психиатрии в Болгарии был Н. Попов.

Начало физической химии в Болгарии было положено проф. В. Завьяловым. Биохимия как научная дисциплина была введена проф. А. Медведевым. Основоположником неврологии являлся заведущий кафедры заболеваний нервной системы и психиатрии проф. А. Янишевский. Создателем акушеро-гинекологической науки и руководителем кафедры акушеро-гинекологии был проф. Г. Рейн.

Мировой известностью пользовались и другие професора: Н. Кондаков, историк древнерусского искусства, археолог, член-корреспондент Петербургской АН, академик Петербурской Академии художеств; В. Рененкампф - философия права и международное право, Михаил Попруженко - историк русской литературы, почетный профессор Софийского университета, академик Болгарской АН; П. М. Бицилли - историк и философ культуры, литературовед, Ф. Федоров - статистика и торговля, Иван Бунин - новая русская литература, А. Погорелов - филологические науки, и др.

В Болгарии работали талантливейшие русские художники Николай Ростовцев, писавший фрески в самых известных болгарских церквах и кафедральных храмах - в кафедральном храме “Св. Неделя” в Софии, в кафедральном храме в Варне, в церкви “Рождество Христово” в с. Шипка и др.; Евгений Ващенко, театральный художник и сценограф Театра оперетты в Софии, создавший декорации к двумстам спектаклям; Вадим Лазаркевич - лучший иллюстратор детских книг в Болгарии в 20-50-х годах, оформивший свыше 250 книг; блистательный скульптор Михаил Паращук, оформивший фасад Народного банка в Софии, карикатурист Михаил Блек, оставивший десятки образцов бытовой и политической карикатуры и др.

Значителен вклад в болгарскую культуру русских актеров и режиссеров. Особое место в истории болгарского театра занимает Н. О. Масалитинов - драматический актер, режиссер и педагог. В период с 1925 по 1961 гг. он являлся главным режиссером Народного театра и поставил на болгарской сцене более 140 спектаклей. В Болгарии русские эмигранты основали свой театр - “Русская драма”, руководимый актрисой Екатериной Базилевич. Любимцами болгарской публики были актеры Екатерина Краснопольская и И. Дуван-Торцов и др. В 1922-1924 годах и в 1932-1936 годах главным дирижером и художественным руководителем Софийской оперы был Михаил Златин, дирижировавший оркестром Московской императорской консерватории. Главным дирижером Софийской оперы в 1924-1927 годах был Юрий Померанцев. Постоянным солистом в 1930-1944 годах - “большой” басс Евгений Ждановский. Одним из любимых теноров Софийской оперы был Константин Ив. Каренин, работавший и живший в Болгарии в 1930-1938 годах. Русскую оперную труппу в Болгарии создали Н. Гукасов, И. Арт, Е. Воронец и др. В Болгарии концертировали и участвовали в спектаклях и звезда Мариинского театра балерина Тамара Карсавина, певица Надежда Плевицкая, великий оперный бас Федор Шаляпин и др. С острова Лемнос в 1922 г. приезжал Донской казачий хор под руководством С. А. Жарова, концерты проходили в Русской посольской церкви в Софии.

В 1920-1945 годах в Болгарии выходит около сотни русских журналов и газет. В них печатались такие талантливые журналисты, писатели и поэты, как Вера Пушкарева, Ю. К. Раппопорт, Ал. Федоров, братья Иван и Борис Солоневичи, Любовь Столица, Татьяна Кондратенко и др.

Пoлитикa правительства по отношению к русским беженцам была глубoкo непоследовательной и противоречивой. Премьер-министр Aлeкcaндp Стамболийский (до 1923 г.) смотрел на pуccкиx кaк на временных, непрошенных пришельцев, кoтopыe вcкорe должны вернуться домой. В определенных случаях чувствовался прямой нажим Международной кoмиccии, сказывалась политика правительства на сближение с Coвeтcкoй Россией. Так, например в мае 1922 г. армия генерала П. Н. Врангеля была расформирована. В сентябре 1922 г. из Болгарии были экстрадированы генералы и офицеры, среди них А. П. Кутепов, С. А. Ронжин, И. П. Романовский, Е. К. Миллер, М. Н. Ползиков, Г. П. Лобов, Б. А. Штейфон, М. М. Зинкевич, Д. М. Краснописцев, Н. А. Казьмин, В. К. Витковский, Ф. Ф. Абрамов и др.

Надеясь, что aктивная поддержка Лиги Наций поможет Болгарии выйти из международной изоляции, правительство партии ЗНС (Земледельческий Народный Союз) под руководством А. Стамболийского безукризненно выполняет yкaзaния Верховного Комиссариата по вопросам беженцев. В конце 1922 года создан Комитет по делам русских беженцев, со смешанным болгаро-руccким составом служащих. Членами Комитета стали видные представители эмиграции Б. С. Серафимов, проф. И. А. Базанов, кн. Н. Лобанов-Ростовский, проф. С. М. Богаевский и др.

Болгарский парламент принимает беженцев на государственную службу, предоставляет им бесплатный транспорт от черноморcкиx портов до мест расселения, обеспечивает доставку международной гуманитарной помощи, налаживает бесплатное лечение больных и раненых и т. д. В местах расселения руccкиx правительство поддерживает их стремление сохранить национальную идентичность: в стране начинают свободно работать руccкиe эмигрантские организации, руccкиe школы, труппы художественной самодеятельности, руccкиe клубы и т. д.

Но Советский Союз все сильнее давит на болгарское правительство. В эти же годы, по согласованию с СССР и Лигой Наций, прокатывается волна массовой репатриации. В Россию возвращается 11 000 руccкиx, прежде всего - военных. Таким образом, сознательно ведется процесс oбескровливания военной организации эмигрантов, что отодвигает вдаль перспeктивy вооруженного свержения советской власти, возрождение России и возвращение беженцев на родину. К тому же в 1924 году установливаются дипломатические отношения между СССР и рядом европейских государств.

Переворот 9 июня 1923 г. и свержение правящей Земледельческой партии кладет начало второго этапа русской эмиграции в Болгарии (до 19 мая 1934 г.). В этот период отношения между Болгарией и СССР замораживаются. Время правительства, образованного союзом буржуазных партий “Дeмoкpaтический сговор” (1923-1930) можно назвать “золотым веком” для руccкиx беженцев. Правительство чутко вслушивается в рекомендации Лиги Наций, рассчитывая на соответствующее отношение к болгарским эмигрантам из Македонии и Фракии, беженцам Первой Мировой войны. Принимается ряд льготных для руccкиx постановлений, которые оформляют болгарскую эмиграционную политикy в целом. В основе ее лежит декларированный и реализуемый на пpaктикe принцип уважения национальной идентичности эмигрантов, регулярное финансирование учебных заведений со стороны государства, финансовая помощь инвалидам и больным, обеспечение нормальных условий профессиональной реализации трудоспособных. Формально русская эмигрантская диаспора функционировала в рамках законодательства об иностранцах, но принятие разных дополнительных актов позволяло государству работать с русским эмиграционным сообществом как с национальным меньшинством, которому государство обеспечивало национальную и культурную автономность. Во многих отношениях русские оказывались самой привилегированной диаспорой в стране. Такая политика Болгарии предопределила возможность расцвета русской эмигрантской культуры. В этом смысле Болгария стоит в ряду с Чехословакией, известной тем, что предоставила русским эмигрантам наиболее благоприятные условия существования.

Для нужд эмигрантской общины государство выделяло 11-12 млн. левов в год, что составляло свыше 2/3 всех ассигнований, необходимых для функционирования русской эмиграции. Беспрецедентным в мировом масштабе является решение Парламента обеспечить пожизненные денежные пособия 50-ти ветеранам (или их наследникам в случае смерти ветерана) Русско-турецкой освободительной войны 1877-1878 г. Среди них были Г. Е. Берхманн, М. Р. Ерофеев, Н. П. Карпов, А. Ф. Крестовский, П. А. Кржижановский, П. Н. Никольский, П. М. Поляков, Н. В. Савойский, В. И. Скоробогатов, А. А. Смагин, В. А. Солнцев, П. Д. Черноглазов, В. А. Фок, В. П. Якубовский, графиня Ольга Толстая, Варвара Гурко, Ал. Моссолов, граф Леонид Игнатиев, Петр Глоба, Анатолий Адамович, О. Войнилович и др.

Болгария присоединилась к решениям Лиги Наций, касающихся юридического статуса русских беженцев. Русские эмигранты получили нансеновские паспорта, некоторые привилегии в трудоустройстве, гарантированное бесплатное лечение бедных и т. д. Расцветает система русских учебных заведений, считавшаяся в Болгарии “исключительным, особым явлением”. Русские школы сохранили свои учебные программы, выпускники школ пользовались такими же правами, как и их болгарские ровесники, при получении дипломов об образовании и поступлении в болгарские высшие учебные заведения. Была сформирована целая сеть русских общественных организаций. Болгарское правительство ведет с ними активную совместную работу и опирается на их опыт при распределении государственных субсидий для эмигрантов.

Экономическая депрессия конца 20-х - начала 30-х годов ХХ в., охватившая в том числе и Болгарию, ухудшает положение русских эмигрантов. Государство придерживается строгой политики национальных приоритетов на рынке труда и приравнивает русских к другим группам иностранцев. Эти меры соблюдаются до конца Второй Мировой войны (сентябрь 1944 г.) и приводят многих беженцев к невиданной нищете. Хотя государство и продолжает помогать эмигрантам, но доля денежной помощи вынужденно сокращается, ликвидируются некоторые эмигрантские учреждения, в руках государства сосредоточиваются все ассигнования. Эмигрантскую государственную политику, по примеру Чехословакии, начинают называть “Русской акцией”. По сути дела, однако, она довольно далека от тонко продуманных ходов чехословацкой эмиграционной политики 20-х - нач. 30-х гг.

Третий период существования русской эмиграции в Болгарии начинается с установления болгаро-советских дипломатических отношений в июле 1934 года и кончается 9 сентября 1944 г., когда в Болгарию вступают части Красной армии. Важным фактором в жизни русских эмигрантов становится советское посольство. Оно привлекает отдельных эмигрантов к агентурной деятельности в свою пользу, осуществляет ряд провокаций в эмигрантской среде и т. д. Имена (или клички) завербованных сегодня можно найти в архиве Министерства внутренних дел: Владимир Кисленский, Борис Василиев, Павлов, Лукаш, Д. Зубов, В. Визолов, Панталеев, Юрицин, Фратев, Шигорин, Николай Капуцин и др.

Принимая на себя обязательства отказывать в поддержке эмигрантским антисоветским организациям, болгарские власти осуществляют чрезвычайно строгий контроль над русскими учреждениями и организациями. Предпринимаются энергичные меры для перестройки всей “Русской акции”. Если в Чехословакии “Русская акция” направлена на укрепление национальной самобытности беженцев, то в Болгарии под прессом СССР самобытность русской эмигрантской общины целенаправленно подавляется. Все русские организации, которые до того активно участвовали в распределении средств на “Русскую акцию”, теперь отстранены, они не могут распоряжаться даже собственными средствами. В таком виде “акция” просуществует до 1944 г., ассигнования на нее будут уменьшаться и опустятся до 9 млн. левов в год. Министерство просвещения уже не будет воспринимать систему русских учебных заведений как яркое оригинальное явление, число русских школ сократится до минимума, будет осуществляться прямой контроль над учебным процессом.

С конца 30-х годов начинается совсем новая государственная политика по отношению к русским беженцам. В 1938-ом году Лига Наций принимает положение о том, что русский беженский вопрос “исчерпан”, закрывает Международный Нансеновский офис и рекомендует государствам, принявшим русских эмигрантов, начать политику на повсеместную натурализацию русских. В Дирекции полиции обсуждается вопрос о том, что в стране возник “зародыш будущего национального русского меньшинства”, подобно турецкому, еврейскому и армянскому. Под нажимом СССР, однако, вопрос о “национальном меньшинстве” разрешается своеобразным образом: оказывается отброшена линия благоприятствования по отношению к русской эмиграции, русские приравнены к другим иностранцам. Новая политика, наряду с репрессиями против русских беженцев во время Второй Мировой войны, отмечает начало процесса ассимиляции русских эмигрантов.

В ДВИЖЕНИИ:

РУССКИЕ ЕВРЕИ-ЭМИГРАНТЫ

В 1930-е – НАЧАЛЕ 1940-х ГОДОВ

Весной 1933 года численность русских эмигрантов в Берлине снизилась до 10 тысяч человек904. Нам неизвестно, сколько среди них было русских евреев, так же как неизвестна общая численность русских евреев, находившихся в тот момент в Германии. Если предположить, что пропорции 1925 года сохранялись, то речь, видимо, может идти о нескольких тысячах человек. Ясно одно: они должны были покинуть Германию «в первых рядах». Или, во всяком случае, стремиться уехать из страны, к власти в которой пришла партия, открыто исповедовавшая антисемитизм. В тот момент мало кто мог представить, сколь далеко готовы зайти нацисты в своей борьбе с «мировым еврейством», однако в направленности их политики сомневаться не приходилось. Что подтвердили последовавшие очень скоро меры, направленные на ограничение – поначалу! – участия евреев в экономической, политической и культурной жизни страны.

Для евреев – выходцев из России начинается новый период скитаний по миру, вторая, а то и третья эмиграция. В то же время, как мы показали в предыдущей главе, далеко не все сумели (или захотели) уехать из Германии сразу после прихода Гитлера к власти. «Еврейская жизнь» не прекращалась в Германии вплоть до конца 1930-х – начала 1940-х годов. История русско-еврейской эмиграции в 1930-е годы изучена, на наш взгляд, явно недостаточно. Между тем это был чрезвычайно важный период: «кочевье», завершившееся в начале 1940-х годов возникновением новой «столицы» русско-еврейской эмиграции – Нью-Йорка, сменившего в этом качестве Берлин и Париж; канун Катастрофы, в которой погибли тысячи евреев-эмигрантов, бежавших некогда от большевиков. Как сложились судьбы всех евреев-эмигрантов, мы, увы, вряд ли когда-нибудь установим. Однако сохранившиеся источники позволяют проследить судьбы и размышления некоторых русских евреев, принадлежавших к интеллектуальной и профессиональной элите русского зарубежья, в конце 1930-х – начале 1940-х годов, накануне и во время величайшего катаклизма в истории Европы ХХ века. Как они жили, о чем думали, как оценивали ситуацию в Европе, позволяет проследить в значительной степени все тот же уникальный источник – обширная переписка А.А. Гольденвейзера с его друзьями и коллегами за 1938 – 1941 годы.

По прибытии в США Гольденвейзер обосновался в Вашингтоне, затем перебрался в Нью-Йорк. Несмотря на интенсивную работу по самообразованию и усилиям интегрироваться в новую для него жизнь, он находил время для поддержания активной переписки с Европой. Точнее, со своими друзьями, коллегами и клиентами. Душой он был по-прежнему там, в Старом Свете. Среди его корреспондентов – М.А. Алданов, И.В. Гессен, О.О. Грузенберг, Я.Л. Тейтель, Б.Л. Гершун, М.Л. Кантор, Л.М. Зайцев, В.В. Набоков, Г.А. Ландау, Б.И. Элькин. Нетрудно заметить, что это преимущественно юристы, общественные деятели, литераторы. В общем, интеллектуальная и профессиональная элита русской и русско-еврейской эмиграции. Большинство его корреспондентов – бывшие берлинцы, вынужденные, как и он, покинуть Германию. Все они находились в движении – из Германии во Францию, в Бельгию, Латвию, оттуда в Ирландию, Великобританию, Португалию, потом в США. Некоторые двигались на запад, другим предстояло отправиться на восток. Одни нашли убежище за океаном, другие закончили свою жизнь в нацистских лагерях смерти, некоторые – в ГУЛАГе.

Обширная переписка Гольденвейзера позволяет нам составить представление о жизни и размышлениях этих людей накануне Катастрофы. Катастрофы европейского еврейства и катастрофы европейской цивилизации. Письма позволяют судить о быте, размышлениях, представлениях, заблуждениях этих людей. А поскольку все они были наделены умом и талантом, эта переписка, на наш взгляд, заслуживает публикации в полном объеме.

Обосновавшись в США, Гольденвейзер продолжил сотрудничество в рижской газете «Сегодня»905. Уже в начале января 1938 года редактор газеты М.С. Мильруд информировал его о том, какие темы интересуют газету, и снабдил Гольденвейзера (по его просьбе) рекомендательным письмом к латвийскому посланнику в Вашингтоне Альфреду Бильману. Посланника Мильруд характеризовал как прекрасного журналиста, который всегда сможет подсказать, что интересует публику в Латвии. Самого редактора интересовало отношение американского общественного мнения к вопросу о вступлении США в будущую войну, а также все, что касалось балтийских государств. Гольденвейзер оперативно откликнулся на сигнал о продолжении сотрудничества. На письме содержится его карандашная пометка от 26 января: «Послал статью “Американская журналистка о трагедии беженства”»906.

Статья была опубликована. Журналисткой, статью которой комментировал Гольденвейзер, была Дороти Томпсон, жена нобелевского лауреата по литературе Синклера Льюиса. Но Дороти Томпсон была не только женой своего мужа: она была чрезвычайно популярной журналисткой, статьи которой перепечатывали сотни американских газет. Томпсон, известная своими антинацистскими взглядами и, что более существенно, антинацистскими публикациями, стала первой журналисткой, высланной из Германии в 1934 году907. Томпсон старалась привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, «устыдить» своих сограждан, пробить кору равнодушия. «Мне кажется, – писала Томпсон, – что мы весьма озабочены тем, как бы беречь свое спокойствие, не давая воли своей чувствительности. Мы подавляем наше воображение, вместо того, чтобы им пользоваться. Мы очень боимся, что ежедневные известия о бедствиях, постигающих миллионы людей, могут повергнуть нас в дурное настроение. Между тем, вопрос об их спасении хотя и труден, но не неразрешим. Печально, что громадность задачи парализует волю к ее разрешению, вместо того, чтобы укреплять и усиливать эту волю»908.

Собственно, целью статьи Томпсон было не только привлечь внимание американцев к проблеме беженцев, пробудить их совесть, но и обратить внимание на недопустимость намеченной ликвидации Нансеновского комитета в то время, когда в мире насчитывалось около 4 миллионов беженцев и политических эмигрантов. Это – «целая нация бездомных, хотя в ее состав входят представители различных наций». Томпсон считала, что Соединенные Штаты должны делегировать в Нансеновский комитет своего представителя, и даже выдвигала конкретную кандидатуру, по-видимому, без его ведома – знаменитого летчика и всеобщего любимца Чарльза Линдберга. Тем более что тот перенес личное горе – похищение и убийство сына – и был вынужден временно покинуть родину. Добавим от себя, что ни Томпсон, ни сочувственно излагавший ее мысли Гольденвейзер, видимо, не подозревали о нацистских симпатиях мировой знаменитости.

Гольденвейзер счел, что идея «втянуть» Соединенные Штаты в дело помощи беженцам «чрезвычайно умна и, быть может, не лишена шансов на реальное осуществление». Тем паче что денежная помощь беженцам в послевоенную эпоху производилась в основном за счет Америки. «Так что интерес и сочувствие в Америке есть, – заключал Гольденвейзер. – Вопрос в том, как получше использовать этот интерес и все те “неограниченные возможности”, которыми все еще обладает Америка»909.

Оптимизм, который чувствуется в этой статье Гольденвейзера, оказался преждевременным. Несмотря на то что Соединенные Штаты сделали больше, чем любая другая страна в деле помощи беженцам, это было очень далеко от их возможностей и лишь в ничтожной степени помогло разрешить проблемы беженцев, для которых – чего еще, правда, не могли представить самые закоренелые пессимисты в январе 1938 года – вопрос об убежище за океаном был вопросом жизни и смерти. В настроениях американцев все еще господствовал изоляционизм, и даже статьи Дороти Томпсон, признанной в следующем году одной из двух самых влиятельных женщин Америки (другой была первая леди страны Элеонора Рузвельт), не могли пробить кору равнодушия к европейским делам. Окончательно «разбудили» американцев не статьи, а взрывы бомб в Перл-Харборе. Но до этого было еще далеко.

Оптимизм Гольденвейзера быстро иссяк, и уже в апреле 1938 года он более чем скептически оценивал перспективы вмешательства американцев в европейские дела: «Здесь относятся к жертвам гитлеризма с симпатией и менее опасливо, чем в европейских странах, – писал он И.В. Гессену. – Но Европа и все европейские дела для американцев – нечто хотя и не безразличное, но совершенно постороннее. Поэтому всякие “акции” в пользу беженцев возможны здесь, пока соблюдена эта дистанцированность. В тот момент, когда с какой-либо стороны будет затронут национальный эгоизм американского обывателя, все это полетит вверх тормашками и может разбушевать[ся] самая звериная ксенофобия»910.

Гольденвейзер – благо он еще не слишком «врос» в американскую жизнь и время ему это позволяло – и далее продолжал посылать статьи в «Сегодня». Правда, теперь гонорары, в отличие от берлинских лет, трудно было счесть источником дохода. Благодаря Мильруда за аккуратную присылку номеров газеты с его статьями и «гонорарных чеков», Гольденвейзер замечал: «От литературных заработков по европейским ставкам здесь не разбогатеешь; например, билет на представление, которое я сегодня описываю, стоил мне 2,75 долл. (лучшее место стоит даже 4,40 долл.). Не сочтите это, пожалуйста, за выражение какой-либо претензии. Я знаю, что каждая газета имеет свой бюджет, да и не смотрю на свои писания как на источник заработка»911.

Чем же были для него «писания»? Возможностью «влиять»? Вряд ли. Скорее многолетней привычкой и, я бы сказал, рефлексом «просветительства». Впрочем, и гонорары, более чем скромные по американским меркам, были для не имевшего регулярного заработка Гольденвейзера не лишними.

Кроме «Сегодня» Гольденвейзер печатался в наиболее распространенной и респектабельной газете русского зарубежья – парижских «Последних новостях». Нетрудно заметить, что его статьи посвящены преимущественно проблеме, в наибольшей степени волновавшей русских эмигрантов, – проблеме беженцев, каковыми они, собственно, и являлись, и возможности для эмигрантов получить убежище в США. В связи с этим проблемы внутренней американской политики вызывали у русских эмигрантов самый живой интерес. Ибо отношение к эмиграции было одним из краеугольных камней американской внутренней политики. Так, весной и летом 1938 года в «Последних новостях» были напечатаны следующие корреспонденции Гольденвейзера: «Изоляция от войны» (24 мая), «Открыть ли двери беженцам?» (30 июня), «Америка готовится к выборам» (17 августа). Основные вопросы, которые волновали автора и многих европейцев, сводились к тому, будут ли США по-прежнему придерживаться политики изоляционизма и невмешательства в европейские дела и каким образом будут решаться вопросы о квотах на право иммиграции. Можно не боясь ошибиться утверждать, что в переписке русских эмигрантов в Европе и США наиболее употребительными словами во второй половине 1930-х годов были «квота», «виза» и «аффидевит».

Первые полгода пребывания в Америке Гольденвейзер работал над завершением исследования о положении беженцев в Европе, которое он делал для лондонского Королевского института по иностранным делам. Исследование Гольденвейзера охватывало 22 страны (20 европейских, а также Турцию и Египет). Работа была написана по-немецки. Объем ее составил около 400 машинописных страниц. Не видя особых перспектив для получения статуса адвоката и, соответственно, юридической практики в США, Гольденвейзер всерьез подумывал о том, чтобы заняться наукой. Однако перспективы и здесь были туманны, в особенности учитывая его пока еще ограниченное владение английским языком912.

После семи месяцев пребывания в США Гольденвейзер делился своим первоначальным американским опытом и надеждами на будущее (впрочем, не слишком радужными) с Георгием Гурвичем, известным социологом, сделавшим более чем успешную академическую карьеру во Франции. Судя по переписке, они были довольно близки в берлинский период жизни Гурвича. Будущее светило французской (да и мировой) социологии, прежде чем обосноваться во Франции, немало «гастролировал» по различным научным и учебным заведениям разных стран.

«Мы приехали на Рождество, – сообщал Гольденвейзер Гурвичу. – Провели неделю в Нью-Йорке, затем приехали в Вашингтон, где прожили до 8 июля. Я в промежутке два раза ездил в Нью-Йорк. Последние три недели живем на даче: воспользовались свободой “меблированных жильцов”, ликвидировали свою вашингтонскую квартирку и сбежали от невыносимой духоты, которая царит там летом. Здесь живем в “коттедже”, Евгения Львовна хозяйничает, получаем продукты от соседей-фермеров. Останемся здесь до конца августа, затем вернемся в Вашингтон, а на зиму, вероятно, переедем в Нью-Йорк»913.

К лету подготовку докладов для Королевского института он завершил (надежды издать книгу оказались несбыточными) и пытался получить научную работу при каком-нибудь фонде или институте, однако тоже безуспешно.

«Я не теряю надежду в конце концов получить возможность работать, но дело это затяжное, а средств выждать нет, – не слишком оптимистично писал он своему благополучному приятелю. – Поэтому настроение у нас неважное. Впрочем, так и полагается свежеприбывшим иммигрантам. Я весьма ощущаю дефекты своей подготовки: в результате разбросанной деятельности в течение 16-ти лет в Берлине, я чувствую себя в данную минуту разносторонним дилетантом. Чтобы стать настоящим работником, мне нужна возможность сосредоточиться и заниматься, не спеша. Можно ли рассчитывать на столь благоприятную обстановку? Сюда понаехало достаточно первостатейных специалистов по всем специальностям, да и сами американцы отнюдь не страдают от недостатка интеллигентных сил… По всем видимостям, мои шансы невелики и нужна большая удача, чтобы вышло что-либо путное. Но я все же надеюсь, что не пропаду»914.

Как бы туго ни приходилось на первых порах в Америке Гольденвейзеру, это были, конечно, мелочи по сравнению с проблемами, с которыми сталкивались его друзья и коллеги, перебравшиеся из Германии в другие страны. Даже в сравнительно благополучную на первый взгляд Францию.

«Как Вам должны казаться теперь далекими наши европейские дела! Рад за Вас, что вы из этой трясины выбрались. По-моему, еще немало пройдет времени, пока здесь наладятся дела. Еще много волнений и потрясений придется пережить европейцам», – пророчески писал из Парижа в мае 1938 года Б.Л. Гершун915. Впрочем, чтобы предсказать европейцам потрясения, не надо было быть пророком.

Уехавшим во Францию «берлинцам» приходилось не слишком сладко: там началась «чистка» среди иностранцев, и, по свидетельству И.В. Гессена, «отношение к ним заметно ухудшилось». «А против евреев ведется усиленная агитация: на улицах, в вагонах метро расклеиваются “папийон” с враждебными призывами, и на домах можно встретить объявления, что евреям квартиры не сдаются»916. Более всего Гессен был озабочен получением рабочей карточки младшим сыном, что затягивалось и не давало тому возможности устроиться. Сам Гессен «через пень колоду» работал над вторым томом своих воспоминаний и интересовался, не знает ли Гольденвейзер богатых соотечественников в Америке, которые купили бы первый том его мемуаров за 4 – 5 долларов917. Видимо, дела бывшего редактора «Руля» обстояли не блестяще.

Гольденвейзер не видел перспектив широкого распространения книги Гессена в США: «Русской колонии в самом Вашингтоне почти не существует. Кроме Марголина и Войтинских, мы никого из русских не встречали. В Нью-Йорке и других больших городах (напр., в Чикаго и Детройте) есть порядочно русских… распространение Вашей книги я буду иметь в виду, но, как я уже упомянул, мы здесь совсем не встречаемся с русскими»918.

В марте 1938 года из Берлина в Париж перебрался С.Л. Франк с семьей919. Его православное вероисповедание никак не помогло ему в нацистской Германии. Приехал нелегально в Париж И.А. Британ, так и не сумевший получить французскую визу920.

В начале 1939 года Гольденвейзер получил письмо от Григория Ландау, сообщавшего среди прочего подробности своего спешного отъезда из Берлина: «…получил распоряжение о выезде в три дня – под угрозой концентрационного лагеря и пр.». Ландау удалось добиться двухнедельной отсрочки, «а тем временем пришла спасительная виза из Риги, что было особой удачей». Ландау не мог предполагать, что эта удача обернется лагерем – правда, советским. И пока что радовался доброжелательному отношению «многих местных людей», хотя и сетовал, что «это второе бегство от наци – после исходного бегства от большевиков – было уже излишней роскошью», и жаловался: «Тяжело ощущение соседства с востока большевиков, а с запада – наци»921.

В письме – без чего не обходилось практически ни одно письмо к Гольденвейзеру из Европы – содержалась просьба: на сей раз не о возможности перебраться за океан, а о перспективах перевода и публикации в США рукописей Ландау. Одна, уже давно лежавшая в столе, называлась «Типология свобод», другая была посвящена «основным вопросам» большевизма.

Гольденвейзер оперативно отправил Ландау ответ – на трех машинописных страницах через один интервал! Он писал и об особенностях американской политики, и об особенностях газетно-журнальной индустрии, практически исключавшей для Ландау возможность сотрудничества в каком-либо американском издании, и о состоянии и запросах книжного рынка. «Думаю, что для всякой заслуживающей внимания работы здесь можно найти возможность публикации», – как будто оптимистично писал Гольденвейзер. Однако тут же давал пояснение, фактически сводившее это утверждение на нет: «Я опасаюсь, однако, что Ваш слог и стиль был бы признан в Америке “highbrow”, т.е. слишком “образованным”. Здесь пишут по-простецки, как впрочем пишут и в Англии. Во всяком случае, Вам нужно было бы иметь переводчика, который умел бы приспособить Ваш, воспитанный на германской научной и философской литературе, язык ко вкусам и привычкам англосаксонских читателей»922.

Тем не менее Гольденвейзер брался прощупать почву через своего брата-профессора в Гуверовской военной библиотеке (так тогда назывался Гуверовский архив) на предмет возможного спонсирования издания. Именно Гуверовская военная библиотека финансировала американское издание воспоминаний И.В. Гессена, что и вдохновило Ландау на поиск издателя за океаном. Проблема, однако, была в том, что библиотека поддерживала издания и приобретала рукописи, содержавшие исторические материалы, а не историософские труды. Так что идея об издании в США работ Ландау умерла, едва родившись. Очевидно, рукописи его трудов сгинули впоследствии где-то в недрах советских спецслужб.

Радуясь тому, что Ландау удалось выбраться из нацистской Германии, Гольденвейзер замечал: «с индивидуальной катастрофой всегда легче бороться, чем с коллективной, и положение всех, застрявших в Германии до настоящего момента, стало уже совершенно невыносимым»923.

Вопросы о возможности эмигрировать в США, так же как и просьбы помочь с получением виз и аффидевитов, стали поступать Гольденвейзеру в первые же недели его пребывания в Америке: «Очень интересовало бы меня узнать о Ваших разговорах с представителями Гиас (так!), свидание с которыми, судя по Вашему письму, тем временем, очевидно, состоялось, – писал в начале февраля 1938 года из Берлина Я.Г. Фрумкин. – Ежедневно приходится сталкиваться с людьми, рвущимися в Соединенные Штаты, имеющими все шансы там устроиться и не могущими попасть туда из-за невозможности получить аффидавит вообще или от лица достаточно богатого. Лица эти, несомненно, не пали бы в тягость государству, и, в сущности говоря, выдача аффидавита за них не подвергает выдающего сколько-нибудь серьезному риску… Но, в особенности, когда речь идет о нансенистах или бесподданных, это все чрезвычайно трудно. Кроме Уругвая, для очень небольшой категории Австралии и для людей с некоторыми средствами – Аргентины, сейчас вообще никуда попасть нельзя, а попасть в одну из этих стран так приблизительно легко, как выиграть в лотерею…»924

Оба корреспондента еще не знали, что в «лотерею» разыгрывается жизнь.

Бывшие берлинцы пристально следили за происходящим в Германии. Гершун, упоминая об изменении германских законов, иронически замечал: «…там идет усердный пересмотр гражданских законов: искоренение либеральных иудо-масонских правовых идей»925.

Гольденвейзер, несомненно, был близок с Гершуном, вполне ему доверял и поэтому мог позволить себе высказать в частной переписке достаточно еретические мысли. Он как будто не слишком верил в ужасы, которые рассказывались в газетах о положении евреев в нацистской Германии. Точнее, он, уехавший из страны в декабре 1937 года, видимо, не мог себе представить, что экстремизм нацистского режима растет столь стремительно. «За европейскими делами слежу по газетам, которые держат в непрерывном напряжении и тревоге, – писал он Гершуну в августе 1938 года. – Весь мир в положении “неустойчивого равновесия” и каждую минуту может грохнуться. Со всех сторон страсти, нетерпимость и отсутствие положительной программы. Я не согласен с вами, что газеты не преувеличивают в своих сообщениях из Германии. То, что там происходит, достаточно мерзко, но сообщения, печатаемые из дня в день хотя бы “Посл[едними] Нов[остями]”, состоят по крайней мере в 25 % из пошлых репортерских выдумок. Надлежащей информации даже о русской колонии в Берлине не дается, зато сообщается о том, как у евреев “попросту забирают” имущество и как из концентрационных лагерей (где заключенные неизменно работают в каменоломнях) родные получают наложенным платежом урны с пеплом, и т.п. Да и редакционные статьи по германским, испанским и японским вопросам дышат пристрастием. Читая эти статьи, мне всегда кажется, что я вижу перед собой А.М. Кулишера, с его жестикуляцией и пеной у рта. Он превратился в какого-то анти-Гитлера и мыслит о немцах приблизительно тем же методом, каким Гитлер мыслит о евреях. Немцы для него “расовые предатели”, они во времена австрийского владычества “испортили итальянскую расу” и т.д. Так и чувствуется, что дай таким господам возможность, они бы с наслаждением побросали бомбы над Берлином, а затем заключили бы новый Версальский мир, – который неизбежно через 20 лет привел бы к появлению нового Гитлера»926.

Реагируя на высказывания их общего приятеля и коллеги Б.И. Элькина, также сменившего Берлин на Париж и не скрывавшего своей германофобии, Гольденвейзер замечал:

Я боюсь прогневить Бориса Исааковича, но имею дерзость думать, что для человечества было бы лучше, если бы Соед[иненные] Штаты не вмешались в мировую войну, и если бы мир был заключен в 1917 году на началах ничьей в отношении Запада и с присоединением к Германии, в форме держав под ее протекторатом, Польши и рандштатов. Думаю, что Германия все равно демократизировала бы свой внутренней строй, а будучи «насыщенной» она бы перестала быть угрозой миру. Смешно, когда Англия и Франция со своими колониальными империями упрекают немцев в преступном стремлении к мировой гегемонии.

А нынешнее положение в центральной Европе закончится либо дипломатической победой Германии, либо всеобщей войной, которая неминуемо должна повести к всеобщему поражению, обнищанию и вырождению.

Если бы А.М. Кулишер знал, что я пишу такие еретические вещи, то он бы меня собственноручно четвертовал. Но, слава Богу, между нами океан, так что географическое положение защищает меня от его гнева927.

Нетрудно заметить, что это – «мюнхенская» психология. В то же время нельзя отказать Гольденвейзеру в проницательности в оценке ближайших перспектив Европы. Вот только сбылись оба его прогноза – и о дипломатической победе Германии, и о войне. Дипломатическая победа Германии, получившей по мюнхенскому соглашению Судетскую область, оказалась не альтернативой, а ступенькой к войне. Сомнения Гольденвейзера в точности газетных репортажей о нацистском терроре (при том что какие-то детали в самом деле могли «не иметь места» в действительности) были в целом напрасными: до «хрустальной ночи» оставалось три месяца, до начала мировой войны – чуть больше года. «Бомбы над Берлином», казавшиеся Гольденвейзеру проявлением оголтелости его сверстника Кулишера (погибшего через четыре года в нацистском концлагере), оказались на самом деле единственным лекарством против коричневой заразы.

Александр Михайлович Кулишер (1890 – 1942), по поводу которого иронизировал Гольденвейзер, правовед, социолог и историк, сотрудник «Последних новостей», кадет и сионист, по словам Дон-Аминадо «талантливый и неуравновешенный петербургский доцент», был известен также под прозвищем «сумасшедший мулла». «Сумасшедший мулла, – писал все тот же ядовитый Дон-Аминадо, – был человеком в высоком смысле образованным, написал немало объемистых томов по социологии, государствоведению и философии истории. Но, как говорили многочисленные завистники и недоброжелатели, был он не столько историк, сколько истерик… Конец его был страшен: во время немецкого владычества, за какую-то провинность, а может быть и просто нелепость, сумасшедшего муллу забили лагерной плетью, и забили насмерть»928.

Гольденвейзер не встретил никакого понимания и у рассудительного и скептичного Гершуна. Более того, тот был настроен не менее радикально, нежели Элькин или Кулишер: «По поводу “Последних Новостей”. Из того, что рассказывают приезжающие “оттуда”… видно, что действительность куда более мерзка, чем Вы думаете, и чем изображают “П[оследние] Н[овости]”»929.

Газеты сообщали о принятии административных и законодательных актов, касающихся ограничения прав евреев. «Но я и другие имеют сведения о практическом применении этих мер и других, никакими актами не предписанных», – писал Гершун. Он приводил в качестве примера случай с одним евреем-предпринимателем, который предпочел немедленно уехать в Париж (благо и у него, и у жены были французские визы), когда нацисты начали у него выяснять, является ли его дело «арийским», что означало прелюдию к захвату бизнеса и, вполне вероятно, к преследованию его владельца. Поскольку предприниматель получил одновременно вызов в полицию, куда ему предложили явиться с женой и принести паспорта, то он, «понимая лицемерный язык этих негодяев, предпочел в тот же вечер сесть в поезд и приехать с женой в Париж, чтобы никогда при этом режиме не вернуться в Германию. И таких историй сколько угодно», – заключал Гершун. Однако далеко не все из них заканчивались сравнительно благополучно. Ибо потеря имущества или значительной его части, как показало близкое будущее (и как показывало настоящее), была малой бедой.

У знакомых Гершуна арестовали свояченицу, вдову, немолодую женщину-врача, и увезли в гестапо. «Через два дня рано утром сообщили по телефону, что она лишила себя жизни в камере, и просили забрать тело. Ужас в том, что, когда арестовали женщину, ни она, ни ее родные не смели [выделено Гершуном. – О.Б .] спросить, в чем дело, и до сих пор не знают, за что она погибла»930.

Общая знакомая Гершуна и Гольденвейзера, бывшая проездом в Берлине, стала свидетелем еврейского погрома. Евреев еще не убивали, но избивали на улицах, при полном попустительстве полиции.

Наша знакомая сама видела на Курфюрстендамм, как группы молодежи красками писали Jude, Itzik и т.п. на еврейских магазинах. От моего клиента я знаю, что затем самих евреев заставляли смывать эти надписи (после возмущения в европейской прессе).

А то, что происходит в Австрии? Неужели всего этого мало, чтобы стать анти-Гитлером? Газеты слишком мало и бледно пишут о том, что происходит. Я бы мог Вам исписать целую тетрадь. С каждым годом положение евреев становится в Германии все более и более ужасным. И куда бежать? Ведь теперь из Германии не выпускают! И никуда не впускают. Никто не спорит, что для Германии Гитлер во внешнеполитическом отношении сделал очень многое, и пусть немцы его за это обожают. Но если еврей или культурный европеец становится анти-Гитлером, то это совершенно нормально. О том, что Версальский мир был ошибкой, тоже мало кто спорит. Быть может, стоило расчленить Германию и вернуть ее в то состояние, в котором она была в 18-м столетии, балканизировать ее. Прошло бы еще столетие, пока она бы опять сконцентрировалась в один организм, а пока Европа пользовалась бы миром. Впрочем, загадывать трудно, что было бы, если бы… И теперешние успехи Гитлера – большие ошибки Франции и Англии931.

Позднее Гершун писал о Париже в дни чехословацкого (мюнхенского) кризиса:

Париж в эти дни опустел. В доме, где мы жили, остались только некоторые мужчины и прислуга. На улице видны были такси и частные автомобили, нагруженные людьми и вещами: все бежало из Парижа. Деловая жизнь остановилась. Картина незабываемая: предвкушение будущей войны. Мобилизация проходила здесь – в Париже – не особенно гладко. Люди оставались кое-где по три дня без крова и пищи. И вдруг… мир. Истерическая радость населения, считавшего войну неизбежной, в сущности начавшейся – благословения, посылаемые Чемберлену, который на несколько дней стал героем. Затем… похмелье. Сознание, что и Франция, и Англия и главным образом Чехословакия стали жертвами блефа и шантажа. И радость омрачилась сознанием стыда и обиды. Теперь Франция не поддастся блефу, вооружается вовсю, но к войне еще далеко не готова. Политика Чемберлена была, конечно, мудра, но есть моменты, когда ум ценнее мудрости. Во Франции молодежь была за войну… А победителем вышел Гитлер, воссоздатель Великой Германии, и это так, как бы англичане и французы ни кусали бы себе пальцы.

А то, что теперь рассказывают беженцы из Германии и Австрии, так ужасно, так невероятно, что не допускаешь мысли, что это возможно. Французские газеты все это замалчивают: роман или [слово нрзб.] флирт с Германией. Английские газеты и общественное мнение не стесняясь резко высказывают свое возмущение. Шахт натолкнулся в Лондоне на такое презрение, какого не ожидал. Чемберлен отказался его принять.

Вот Вам бледная картина тех переживаний, которые нам выпали и выпадают на долю. И каждый день приносит какую-нибудь новую гадость с той стороны Рейна932.

Знаменитый адвокат Оскар Грузенберг относительно европейских лидеров был настроен не менее критически, чем Гершун. Он писал Гольденвейзеру из Ниццы:

Как хорошо, что Вы порвали с Европою! Здесь все обнелепилось и охвачено параличом воли, которыми отлично пользуется незанумерованный в списках судимости убийца Гитлер. Когда «дядька Савельич» убеждает Гринева «поцеловать ручку у злодея» (Пугачева), он все же, добавляет: «поцелуй и плюнь!» А тут все целуют взапуски, и никто не сплевывает… Непритязательны стали руководители мировой политики. Ходить за примерами недалеко: гордый лорд едет в стан разбойников молить о мире всего мира, а такой умница, как Рузвельт, шлет пастырское послание: «чада мои! Облобызайте друг друга, а я за благонравие открою всем кредит золотом».

А Гитлер в ответ: «я конфеток не клюю, не люблю я чаю, – в поле мошек я ловлю, зернышки сбираю».

А между тем, стоило бы Рузвельту заговорить грудным голосом «к чорту splendid isolation933! Если разгорится мировой пожар, Америке, все равно, не избежать участия в побоище; я заявляю, что становлюсь на сторону демократий всей нашей мощью». Такой язык для Гитлера понятнее всякого другого, а оробевшим народам он вернул бы мужество934.

«Оробевшие народы» в лице Невилла Чемберлена и Жоржа Даладье, однако же, через три дня подписали в Мюнхене соглашение с Гитлером, которое, по их мнению, должно было умиротворить фюрера и предотвратить войну. Это был один из крупнейших просчетов в мировой истории.

Через одиннадцать месяцев началась война.

Гольденвейзера волновало, что происходит во Франции, что с его друзьями, родственниками, коллегами. Война войной, но почта работает, и связь пока не нарушена. «Как Вам живется посреди происшедших катастроф?» – спрашивает он друга и коллегу Михаила Львовича Кантора, обосновавшегося в Виши. И сетует: «Как невыразимо ужасно, что всем приходится опять перестраиваться и начинать жизнь сначала, да еще в таких неблагоприятных условиях. Нужно только надеяться, что здоровый и богато одаренный французский народ скоро найдет себя и наладит новую жизнь, в которой будет место и для сжившихся с ним гостей»935.

Вскоре часть «богато одаренного» народа с энтузиазмом примет участие в преследовании евреев, как «своих», так и эмигрантов, а слово «депортация» – эвфемизм уничтожения – станет обиходным. Но этого все еще не представляют не только успевшие перебраться за океан, но и живущие (пока живущие!) в «прекрасной Франции».

В этом же письме – драгоценные сведения о первых «шагах» на американской почве человека, чье творчество уже оправдывало существование русской эмиграции: «Здесь находится Сирин с семьей. Они были у нас. Хотя он прекрасно знает английский, но пока еще не мог сговориться с издательствами, которые пытаются диктовать автору размер, тему и даже содержание его произведений. С Сириным этот номер не может пройти»936.

Более всего Гольденвейзера, как и многих других, беспокоила судьба евреев в оккупированной нацистами Польше: «Есть ли какая-либо возможность снестись с Варшавой и узнать о судьбе людей, там живущих (или живших)? – спрашивал он Фрумкина. – У нас в Варшаве и других польских городах есть много близких людей, и мы в большой тревоге за их судьбу»937. Однако из Польши, вскоре ставшей страной гетто, а затем и лагерей смерти, несмотря на отдельные исключения, выбраться было практически невозможно.

В январе 1939 года старый приятель, бывший глава Нансеновского офиса в Берлине Е.А. Фальковский писал из Парижа: «Да, – и в Париже все кишит старыми знакомыми из Берлина, а в Консульстве ежедневно кишит отъезжающими в Америку… доколе же, Господи? Опасаюсь, что сия тяга и из Германии и из Франции est bien fond?e, но сам уж никуда не тронусь, и часто переживаю ночные ощущения чувство зайца, – сидит заяц под кустом, смерти ждет»938.

Однако не все «сидели под кустом». Несмотря на различные препятствия и ограничения, в США продолжали прибывать эмигранты. За две недели в конце ноября – начале декабря 1939 года приехали 3500 эмигрантов из Германии, «особенно много» приехало из Латвии. Очевидно, что рост эмиграции из прибалтийских государств был связан с другой угрозой: введением частей Красной армии на их территорию (хотя и по согласованию с правительствами соответствующих стран), что было ясным сигналом приближающейся советизации региона. Этим объяснялась и метаморфоза, происшедшая с газетой «Сегодня». Не всем прибывшим удавалось сойти на американский берег без проблем. Так, Гольденвейзеру пришлось ездить в Вашингтон и отстаивать в апелляционной инстанции при Министерстве труда интересы «одного виленского врача», застрявшего в эмигрантском «чистилище» – на острове Эллис-Айленд939.

Жизнь в Америке разительно отличалась от европейской и продолжала поражать даже повидавшего американские виды Гольденвейзера:

Приезжали в США, разумеется, не только русские евреи. «Вы спрашиваете, есть ли у нас знакомые, – писал Гольденвейзер Я.Л. Тейтелю в начале 1939 года. – Боюсь, что становится слишком много. Каждую неделю появляется кто-нибудь новый. На днях объявилась, напр[имер], сестра моего товарища по гимназии Лопухина (сына прокурора Киевской Суд[ебной]Палаты). Она замужем за кн. Трубецким – сыном московского предводителя дворянства Петра Ник[олаевича] Трубецкого. Ни в Киеве, ни в Париже я с ней не встречался, а здесь она пожелала познакомиться с товарищем брата (он расстрелян большевиками), была у нас и пригласила к себе (вернее, к живущей здесь дочери, Татищевой, у которой она гостит). Очень милая дама. И Лопухины, и Трубецкие (сын Евг[ения] Ник[олаевича] Трубецкого также был моим товарищем) – подлинные представители лучшей русской аристократии, из среды которой вышли декабристы и их жены, воспетые Некрасовым»941.

«Дважды земляк» – по Киеву и по Берлину, однокашник по гимназии старшего брата Алексея Гольденвейзера, Александра, Лев Моисеевич Зайцев успел перебраться из Берлина в Брюссель до начала войны. Две недели спустя после нападения Германии на Польшу он задумался о дальнейшем маршруте:

Наша страна нейтральна – сегодня. Визави нашего дома городской плац, где обычно резвятся дети и занимаются спортом молодые люди. Сегодня приехала землечерпалка и начала рыть траншеи – пожалуй, возникнет убежище от воздушных сюрпризов. Рекомендуют также запасаться масками. Тут я решил – если на всем континенте – маски, то надо запасаться визой на такой континент, где еще масок не надо (?)942. Перед моим отъездом из Берлина, один знакомый врач, родом из Каменца, Иосиф Ефимович Шмидт, готовившийся к отъезду в Нью-Йорк, говорил мне, что в августе или сентябре он меня тоже туда «выпишет». Если Вам не трудно, справьтесь, пожалуйста, приехал ли он и если да, то как обстоит с возможностью осуществления «угрозы» о визе. Для Вашего «успокоения» – я предполагаю этой возможностью воспользоваться лишь в крайнем случае, правда, по нынешним временам этот крайний случай может наступить довольно скоро943.

Л.М. Зайцев как будто никогда не терял чувства юмора и присутствия духа. Весной следующего, 1940 года он писал, все еще из Брюсселя: «Слышали ли Вы что-нибудь о Шмидте (не черноморском, а каменец-подольском), которого ждал в Америке г. Нидельбом? Мне было бы приятно слышать, что он в числе прочих “жаргонавтов со Шнормандии944” благополучно причалил к американским берегам». Зайцев интересовался различными людьми и институциями в Америке, завершая свое письмо следующим пассажем: «Засыпал уже Вас вопросами, а вот неизбежен еще один: при каких обстоятельствах может до меня дойти Ваш ответ? Будем все же надеяться, что в этом лучшем из миров все всегда к наилучшему»945.

В Брюсселе, несмотря на сравнительно скромные масштабы русско-еврейской колонии, действовал еврейский клуб и, несмотря на войну (правда, пока не затронувшую Бельгию непосредственно), продолжалась культурная жизнь. Так, в апреле 1940 года в еврейском клубе был прочитан доклад о поэзии Саула Черниховского, собравший человек пятнадцать слушателей946.

Зайцев сообщал о настроениях своих родственников в Латвии, собравшихся уезжать в США: «Наши все еще сидят на месте и вопят о всяческого рода интервенциях. Сейчас задержка с номерами русской квоты, ожидаемыми из Риги. Надеюсь, что в скорости удастся и с этим препятствием справиться и что они в недалеком будущем уплывут в Новый Свет, усердно пополняемый старыми евреями. … Что нам принесет наступивший на днях “старорежимный” русский Новый год? Будет ли нам от него какой-нибудь толк? С тех пор, что мы с Вами не виделись, я потерял значительную долю моего, казалось, неизбывно-легкомысленного оптимизма»947. Родственники «вопили» об интервенциях не зря. В июне 1940 года Латвия вошла в состав СССР. Неизвестно, успели ли они уехать.

Сам Зайцев успел избежать встречи с германскими войсками, растоптавшими нейтралитет Бельгии; он уехал во Францию, армия которой вскоре также была разгромлена, и обосновался в свободной зоне на юге. В декабре 1940 года он писал Гольденвейзеру из Ниццы в своем «фирменном» ироничном стиле: «Занимаясь исследованиями в области исторических событий нового времени, я пришел к заключению, что 10 декабря Вам исполняется пятьдесят лет. Памятуя, что много, много лет тому назад Вы не упустили оказии, при аналогичном случае, напомнить мне о таком же возрасте, беру “реванш” и на сей раз шлю к Вашему приближающемуся полувековому юбилею мои сердечные приветствия и задушевные благопожелания»948.

Американскую визу Зайцев, благодаря хлопотам Гольденвейзера, получил ранней весной 1941 года949. А 3 октября того же года Гольденвейзер сообщал их общему знакомому Б.И. Элькину: «На днях появился на нашем горизонте Л.М. Зайцев – как всегда, невозмутимый и скептически настроенный»950.

Хлопоты о визах, об устройстве жизни и быта сопровождались обсуждением происходящего, оценками перспектив развития современного мира. Если бы эмигранты перестали обсуждать политические вопросы – они перестали бы быть политическими эмигрантами. И хотя эмигрантская «политика» была чаще всего платонической – в том смысле, что ни на что их рассуждения, заявления или протесты, как правило, не влияли, – все же они не переставали следить за тем, что происходило в Европе, и пытались понять, что будет происходить в России.

Весьма интересна оценка эмигрантами международного положения и перспектив, ожидающих Европу, в особенности Германию и Советский Союз. Гольденвейзер был сторонником скорейшего заключения мира, в чем не было особой оригинальности, но в отличие от большинства русско-еврейских эмигрантов не считал необходимым уничтожение гитлеризма силовым путем. «Победить гитлеризм насилием, т.е. тем же гитлеризмом, невозможно, – писал он в начале декабря 1939 года А.Д. Марголину, бывшему петлюровскому дипломату, в ответ на его записку о перспективах. – Я говорю это не по толстовству, а по совершенно трезвым и реальным соображениям, отчасти основанным на опыте прошлой войны и прошлого мира»951.

Гольденвейзер считал опасным лозунг «война до победного конца», ссылаясь на опыт франко-прусской (1870 – 1871) и Первой мировой войн (1914 – 1918). Франкфуртский мир (1871), так же как и Версальский (1919), несли в себе зерна будущей войны. В общем, это была вариация на тему высказывания Жоржа Клемансо о том, что победители всегда свою победу проигрывают. Правда, это не помешало автору приведенного афоризма сделать максимум возможного для ослабления и унижения Германии в Версале. Идеальным решением Гольденвейзеру казалось завершение войны «вничью» при посредничестве нейтральных государств, в чем он сходился с Марголиным. Соглашался он с Марголиным и в том, что «продолжение нынешней войны поведет лишь к усилению коммунизма».

Совершенно точными оказались прогнозы Марголина и Гольденвейзера относительно ближайших событий. Они были согласны в том, что Гитлер и Муссолини столкуются в разделе Балканских стран, а Сталин «не пошлет войска в глубину Балканского полуострова и удовлетворится участием в разделе Румынии». Любопытно, что Гольденвейзер считал «возвращение Бессарабии, Трансильвании и Добруджи прежним хозяевам… во всех отношениях желательным и оправданным. Эти области были присоединены к Румынии без тени основания – исключительно в награду за то, что она в 1916 году объявила Германии войну и была немедленно самым позорным образом разбита»952.

Не вдаваясь в подробности спора между Марголиным и Гольденвейзером, остановимся на некоторых наиболее интересных моментах. Во-первых, Гольденвейзер не верил в скорое крушение советского строя: «В России пока незаметно никаких признаков, которые давали бы основание ожидать этого. Ни опасного для режима напряжения, ни, тем менее, истощения ресурсов – материальных и нервных – там не видно. Сталин осторожен и беспринципен и, надо полагать, сумеет вовремя остановиться, если бы такие признаки начали обнаруживаться»953.

Во-вторых, Гольденвейзер не сочувствовал плану Марголина передать на рассмотрение будущей мирной конференции вопрос о национально-территориальном устройстве России. Согласно плану Марголина, конференция или специально уполномоченный ею орган («международный трибунал») должны были заслушать представителей народов России (т.е. Советского Союза) и принять соответствующие решения. «В переводе на язык трезвой действительности, – писал Гольденвейзер, принимавший участие в работе или наблюдавший работу международных организаций по беженскому вопросу и потому представлявший, какой характер может носить работа проектируемого «международного трибунала», – это значит, что более или менее самозваные делегаты от неопределенного количества этнических групп будут хватать за фалды влиятельных членов конференции, не имеющих ни малейшего представления о вопросе, и что решение будет принято под влиянием торговли, интриг и пристрастий. Национальный вопрос в России должен быть разрешен в порядке внутреннего сговора, а не состязательного процесса пред некомпетентным трибуналом, состоящим из иностранцев»954.

Из книги Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945 автора Деметр Карл

Глава 29 Евреи Рассмотрим, каким же на самом деле было отношение офицерского корпуса к людям другой национальности, и в особенности к евреям. В XIX веке такие вещи не были вопросом принципа ни для общественности в целом, ни для офицерского корпуса в частности. И только ближе

Из книги Вавилон [Расцвет и гибель города Чудес] автора Веллард Джеймс

Из книги Отражения автора Ступников Александр Юрьевич

Почему русские евреи поехали в израиль? Яков Кедми - личность легендарная и многосторонняя. Один из лучших сегодня аналитиков и знатоков израильско-российских отношений, Кедми, некогда носивший фамилию Казаков, еще в 1967 году, до начала Шестидневной войны, дважды пытался

Из книги Ленин во Франции автора Каганова Раиса Юльевна

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРОТИВ ОППОРТУНИЗМА В МЕЖДУНАРОДНОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ Ленин ценил заслуги II Интернационала в деле собирания сил и организации пролетариата, высоко оценивал, в частности, проявления международной пролетарской солидарности с первой русской революцией.

Из книги Афганская война Сталина. Битва за Центральную Азию автора Тихонов Юрий Николаевич

Документ № 1: Краткая справка о деятельности немцев в афганистане. 1930–1940 гг. СОВ. СЕКРЕТНОПроникновению немцев в Афганистане предшествовала их большая деятельность, направленная к созданию прочной экономической базы в Афганистане.В 1937 г. немцы представили афганцам

Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм Кеннет

Изнасилование, конец 1930-х годов Айса Порт Айса Порт осиротела, когда ей было семь лет, и ее воспитывал в Глазго жестокий и грубый дядя. Когда ей, преданному члену Молодежной коммунистической лиги, предложили работу в комитете Объединенного союза шахтеров, она отправилась

Из книги Фашистская Европа автора Шамбаров Валерий Евгеньевич

15. Русские эмигранты Повальные увлечения фашистскими идеями (а особенно внешней атрибутикой) не обошли и русских. Правда, в Советском Союзе создавать какие-либо партии, кроме коммунистической, было вредно для здоровья. А слова «фашист» и «фашистский» употреблялись в

Из книги Премия Оскар. Все звезды Голливуда автора Ричардс Тимоти

12. Русские эмигранты Впечатление от стремительного взлета Гитлера захватило и часть русских эмигрантов, особенно молодых. В идеалах «старой» России, которые пытались уберечь их родители, они разуверились. «Новая», коммунистическая, была их врагом. Спорили о «третьем

Из книги Русско-еврейский Берлин (1920-1941) автора Будницкий Олег Витальевич

10. Русские эмигранты Соратников Родзаевского из Российского фашистского союза чрезвычайно возмутило заключение пакта Молотова – Риббентропа. Они-то рассчитывали в союзе с немцами и японцами очистить Россию от коммунистов. Разумеется, и самим занять хорошее положение

Из книги Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии автора Блэк Моника

Глава 3: Актеры 50–80 годов Берт Ланкастер Знаменитый американский актер Берт Ланкастер (1913–1994) был четвертым ребенком в семье. Его отец работал на почте в Нью-Йорке. Берт рос спортивным парнем, даже поступил в спортивный колледж, но был отчислен, после чего стал работать

Из книги Острова утопии [Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940-1980-е)] автора Коллектив авторов

Глава 7 РУССКИЕ ЕВРЕИ В НАЦИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ (1933 – 1941) В биографических справках о русских эмигрантах в Германии, в особенности эмигрантах еврейского происхождения, часто встречается формула – «после 1933». Что-нибудь вроде – «с 1933 года» или «после 1933 года» – во Франции,

Из книги автора

1. СМЕРТЬ В БЕРЛИНЕ НА РУБЕЖЕ 1920 – 1930-Х ГОДОВ В1923 г. австрийско-еврейский романист и фельетонист Джозеф Рот выразил весьма мрачный взгляд на общественное положение берлинских «безымянных мертвецов». В своеобразном некрологе, им посвященном, он описал витрину в здании

Из книги автора

«Воспитание воли» в советской психологии и детская литература конца 1940-х – начала 1950-х годов Эту главу можно было бы назвать «Шекспировская травести вырабатывает характер» или «Краткая, но поучительная баллада о том, как советский пропагандист Виталий Губарев нечаянно

Из книги автора

Неофициальные группы советских школьников 1940 – 1960-х годов: типология, идеология, практики В своем классическом эссе «60-е. Мир советского человека» Петр Вайль и Александр Генис остроумно заметили, что советские диссиденты действовали так, «как если бы Тимур и его команда

ВТОРАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1940-е – 1950-е годы)

Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, перемещенные лица – граждане, угнанные немцами на работы в Германию. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. К 1952 в Европе насчитывалось 452 тысячи бывших граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов к 1950 прибыло в Америку.

Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пределы родины оказались И.Елагин, Д.Кленовский, Ю.Иваск, Б.Нарциссов, И.Чиннов, В.Синкевич, Н.Нароков, Н.Моршен, С.Максимов, В.Марков, Б.Ширяев, Л.Ржевский, В.Юрасов и др. На долю выехавших из СССР в 1940-е выпали тяжелые испытания. Это не могло не сказаться на мироощущении литераторов: самыми распространенными темами в творчестве писателей второй волны становятся лишения войны, плен, ужасы большевистского террора.

В эмигрантской поэзии 1940–1950-х преобладает политическая тематика: Елагин пишет Политические фельетоны в стихах, антитоталитарные стихи публикует Моршен (Тюлень, Вечером 7 ноября). Виднейшим поэтом второй волны критика наиболее часто называет Елагина. Основными «узлами» своего творчества он называл гражданственность, беженскую и лагерную темы, ужас перед машинной цивилизацией, урбанистическую фантастику. По социальной заостренности, политическому и гражданскому пафосу стихи Елагина оказывались ближе советской поэзии военного времени, нежели «парижской ноте».

К философской, медитативной лирике обратились Иваск, Кленовский, Синкевич. Религиозные мотивы звучат в стихах Иваска. Принятие мира – в сборниках Синкевич Наступление дня, Цветение трав, Здесь я живу. Оптимизмом и гармоничной ясностью отмечена лирика Д.Кленовского (книги Палитра, След жизни, Навстречу небу, Прикосновение, Уходящие паруса, Певучая ноша, Теплый вечер, Последнее). Значителен вклад в эмигрантскую поэзию и Чиннова, Т.Фесенко, В.Завалишина, И.Буркина.

Герои, не сжившиеся с советской действительностью, изображены в книгах прозаиков второй волны. Трагична судьба Федора Панина в романе Юрасова Параллакс . С.Марков полемизирует с шолоховской Поднятой целиной в романе Денис Бушуев . К лагерной теме обращаются Б.Филиппов (рассказы Счастье, Человеки, В тайге, Любовь, Мотив из «Баядерки»), Л.Ржевский (повесть Девушка из бункера (Между двух звезд)). Сцены из жизни блокадного Ленинграда изображает А.Даров в книге Блокада , об истории Соловков пишет Ширяев (Неугасимая лампада). Выделяются книги Ржевского Дина и Две строчки времени , в которых повествуется о любви пожилого человека и девушки, о преодолении непонимания, жизненного трагизма, барьеров в общении.

Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке «Новом журнале» и в журнале «Грани»

ТРЕТЬЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1960–1980-е годы)

С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выезжали представители творческой интеллигенции. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению «шестидесятников», немаловажную роль для этого поколения сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. «Дети войны», выросшие в атмосфере духовного подъема, возлагали надежды на хрущевскую «оттепель», однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества «оттепель» не сулит. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н.С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 1960-х – период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Первым писателем, высланным за границу, становится в 1966 В.Тарсис.

В начале 1970-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие были лишены советского гражданства (А.Солженицын, В.Аксенов, В.Максимов, В.Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: Аксенов, Ю.Алешковский, Бродский, Г.Владимов, В.Войнович, Ф.Горенштейн, И.Губерман, С.Довлатов, А.Галич, Л.Копелев, Н.Коржавин, Ю.Кублановский, Э.Лимонов, В.Максимов, Ю.Мамлеев, В.Некрасов, С.Соколов, А.Синявский, А.Солженицын, Д.Рубина и др. Большинство писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (Бродский, Коржавин, Аксенов, Довлатов, Алешковский и др.), во Францию (Синявский, Розанова, Некрасов, Лимонов, Максимов, Н.Горбаневская), в Германию (Войнович, Горенштейн).

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды «старой эмиграции». В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык мешали возникновению связей между поколениями. Русский язык в СССР и за границей за 50 лет претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 1960-е американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М.Цветаевой, Б.Пастернака, прозы А.Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (Солженицын, Владимов), постмодернисты (Соколов, Мамлеев, Лимонов), антиформалист Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Коржавина, это «клубок конфликтов»: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом».

Два крупнейших писателя реалистического направления, работавшие в эмиграции – Солженицын и Владимов . Солженицын создает в изгнании роман-эпопею Красное колесо , в котором обращается к ключевым событиям русской истории 20 в. Владимов публикует роман Генерал и его армия , в котором также касается исторической темы: в центре романа события Великой Отечественной войны, отменившие идейное и классовое противостояние внутри советского общества. Судьбе крестьянского рода посвящает свой роман Семь дней творенья В.Максимов. В.Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман В окопах Сталинграда , после выезда публикует Записки зеваки, Маленькую печальную повесть .

Творчество Аксенова, лишенного советского гражданства в 1980, отражает советскую действительность 1950–1970-х, эволюцию его поколения. Роман Ожог дает панораму послевоенной московской жизни, выводит на авансцену героев 1960-х – хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в Московской саге .

В творчестве Довлатова – редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. Его рассказы и повести продолжают традицию изображения «маленького человека». В своих новеллах он передает стиль жизни и мироощущение поколения 1960-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, советскую действительность, мытарства русских эмигрантов в Америке. В написанной в эмиграции Иностранке Довлатов иронически изображает эмигрантское существование. 108-я улица Квинса, изображенная в Иностранке , – галерея шаржей на русских эмигрантов.

Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии – в романе Москва 2042 , в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония советского общества.

Синявский публикует в эмиграции Прогулки с Пушкиным, В тени Гоголя .

К постмодернистской традиции относят свое творчество Соколов, Мамлеев, Лимонов. Романы Соколова Школа для дураков, Между собакой и волком, Палисандрия являются изощренными словесными структурами, в них отразилась постмодернистская установка на игру с читателем, смещение временных планов. Маргинальность текста – в прозе Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражданство. Наиболее известные произведения Мамлеева – Крылья ужаса, Утопи мою голову, Вечный дом, Голос из ничто . Лимонов имитирует соцреализм в повести У нас была прекрасная эпоха , отрицает истэблишмент в книгах Это я – Эдичка, Дневник неудачника, Подросток Савенко, Молодой негодяй.

Видное место в истории русской поэзии принадлежит Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за «развитие и модернизацию классических форм». В эмиграции он публикует стихотворные сборники и поэмы.

Оказавшиеся в изоляции от «старой эмиграции» представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы. Один из известнейших журналов третьей волны, «Континент», был создан Максимовым и выходил в Париже. В Париже также издавался журнал «Синтаксис» (М.Розанова, Синявский). Наиболее известные американские издания – газеты «Новый американец» и «Панорама», журнал «Калейдоскоп». В Израиле был основан журнал «Время и мы», в Мюнхене – «Форум». В 1972 в США начинает работать издательство «Ардис», И.Ефимов основывает издательство «Эрмитаж». Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Грани» (Франкфурт-на-Майне).

4(20). Антитоталитарная тема в современной литературе.

В 20-е г. возникли и функционировали жестокие идеологические ограничения, превращавшие худ. лит. в «винтик» тоталитарного государства и лишавшего её статуса искусства. Некоторые писатели в своих произведениях противостояли этому. Замятин в своей антиутопии под знаменательным названием «Мы» (1920) предостерегал от посягательств на право отдельного человека, от попыток противопоставления коллектива индивидууму. Это сатирическая антиутопия, разоблачающая сладкие иллюзии, которые сознательно вводили человека и общество в опасные заблуждения относительно завтрашнего дня. Последователем Замятина в жанре антиутопии стал Платонов,который в романе «Чевенгур» показал, как в сознании чел. повсеместно и настойчиво внедрялись готовые стереотипы о классовой непримиримости, коллективизме, оптимизме и др. , девальвирующие ценность слова.В этих условиях личность теряет свою индивидуальность, растворяется в толпе. В повести «Котлован» выражена сущность-эпоха великого перелома. Отразились коллективизация и индустриализация. Символом осуществляемых в стране преобразований Платонов изобразил проектирование и строительство «общепролетарского Дома». В 1-й ч. Пов. Рассказано о бригаде землекопов, кот. роют котлован под фундамент «вечного дома», предназначенного для переселения трудящихся целого города из частных домов. Во 2-й ч. Действие переносится в деревню,подвергнутую сплошной коллективизации. Здесь аналогом общего дома является «Оргдвор» , где собираются лишённые имущества, вступившие в колхоз крестьяне. В 1943 г. Шварц написал пьесу «Дракон» , где изобразил тоталитарное общ-во в кот. долгое время правил дракон, люди так привыкли к насилию, что оно стало казаться нормой жизни. Поэтому, когда странствующий рыцарь Санселот сразил дракона, народ оказался не готов к свободе. С ром. «Новое назначение» А. Бек замахнулся на основу основ тоталитарного Государства-административно-командную систему. Много писал на антитоталитарную Тему Солженицын («Один день Ивана Денисовича», «В круге первом» , «Архипелаг ГУЛАГ») В 30-ег. ,когда репрессии обрели массовый характер, были арестованы муж и сын Ахматовой.Это вылилось в поэму «Реквием» --страдание матери. Так же на эту тему писал А.

Рыбаков «Дети Арбата» , Д. Гранин «Зубр».

5(7). Литературное движение 1920-30-хгг: феномен соц.реализма.

В 1932 г. возникло понятие «основного метода советской литературы» - «социалистического реализма». Задним числом, но небезосновательно к нему были отнесены и многие более ранние произведения начиная с «Матери» Горького. Первоначально некоторые критики стремились сделать это понятие предельно широким и как бы адогматичным, отнюдь не сводимым к одному методу и стилю. А. Луначарский (доклад «Социалистический реализм», 1933): «Социалистический реализм есть широкая программа, она включает много различных методов, которые у нас есть, и такие, которые мы еще приобретаем...» А. Лежнев (из книги «Об искусстве», 1936): «Социалистический реализм не является стилем в том ограниченном смысле, в каком является им символизм или футуризм. Это - не школа с разработанным до мелочей художественным кредо, обладательница чудодейственного секрета, исключительная и нетерпимая по своей природе. Это широкая, открытая в большую даль времени установка, способная совместить в себе целую радугу школ и оттенков. Ее следует сравнить скорее с искусством Ренессанса, которое, при общности основных устремлений, являло огромное разнообразие манер и направлений». Но этих критиков не послушались. Опальный Луначарский умер в том же году, а Лежнева через два года после выхода его книги «Об искусстве» расстреляли.

Социалистический реализм - не выдумка Сталина. Он действительно существовал и действительно был реализмом, основанным на социально-историческом детерминировании развития всего общества, а не только судеб отдельных людей или даже больших социальных групп и народов. Это более детерминистское искусство, чем классический реализм, а не менее (как полагали теоретики, выводившие соцреализм из скрещения реализма и «революционного романтизма»), человек в нем активен и порой даже могуч, но постольку, поскольку этот человек выражает то, что считалось общественно-историческими закономерностями, и ими направляется . В соцреализме изначально был немалый элемент утопизма . Но свои элементы утопизма были и в реализме XIX века. Соцреализм оставался реализмом, пока идеализировал несуществующее будущее (это по-своему делали и «критические» реалисты от Гоголя до Чехова), но с 30-х годов стал превращаться в откровенный нормативизм и иллюстрирование политических лозунгов, сталинского заявления о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей». Идеализация далеко не идеальной реальности не могла быть реализмом, но соответствующая литература сохранила прежнее наименование - литературы социалистического реализма.

Иногда так же назывались произведения, чья принадлежность к соцреализму даже в его собственно реалистической ипостаси довольно сомнительна, например «Тихий Дон» и «Василий Теркин». Но к нему относятся «Жизнь Клима Самгина» и уж во всяком случае «Дело Артамоновых» М. Горького, ранние произведения А. Фадеева, Л. Леонова и др., «Петр Первый» А.Н. Толстого, первая книга «Поднятой целины» (хотя и сочетающая реализм характеров и частных обстоятельств с нормативным утверждением обстоятельств глобально-исторических) и «Судьба человека» М. Шолохова, «За далью - даль» и даже «задержанная» поэма «По праву памяти» А. Твардовского.

Выродившийся же соцреализм, т.е. нормативизм и идеологизированная иллюстративность, дал в основном антиискусство. От него серьезная литература фактически отказалась «на рубеже 60-х годов. Отказалась дружно и резко, потому что резко изменилась жизнь...» Но Е. Сидоров справедливо назвал позднейшие романы П. Проскурина и А.Н. Иванова «агонией соцреализма». Его «эстетические нормы уцелели и после краха «единственно верной» идеологии, например, в одном из романов П. Алешкина - о восстании антоновцев на Тамбовщине: «Написано, как положено, в пользу белых, а не красных, но качество текста - самое соцреалистическое. Жестокий Тухачевский изготовлен тем же способом, каким раньше изображались враги советской республики, со всей классовой ненавистью автора к образованности, вымытости, к игре на скрипке». Традиционность реалистической манеры А. Солженицына побудила современного эмигрантского писателя Б. Хазанова объявить представителем социалистического реализма того, кто более других способствовал краху псевдореализма, а заодно Г. Владимова, В. Максимова и, с оговоркой, В. Гроссмана - автора романа «Жизнь и судьба».

6(11). Литература периода Великой Отечественной войны.

Поэзия. Тематика лирики резко изменилась с первых же дней войны. Ответственность за судьбу родины, горечь поражений, ненависть к врагу, стойкость, верность Отчизне, вера в победу отлились в неповторимые стихотворения, баллады, поэмы, песни.

Лейтмотивом поэзии стали строки из стихотворения А.Твардовского «Партизанам Смоленщины»: «Встань, весь мой край поруганный, на врага!». Одические стихи, выразившие гнев и ненависть народа. Были присягой верности отчизне («Присягаем победой» А.Суркова). Поэты глубже постигают образ матери-Родины. Они обращаются к ее героическому прошлому, проводят большие исторические параллели: «Слово о России» М.Исаковского, «Русь» Д.Бедного. В ряде стихов передается чувство любви солдата к своей «малой родине», где он оставил часть своей души, свою боль и радость («Родина» К.Симонова). Проникновенные строки посвящались женщине-матери.

Проза. Крупнейшие мастера слова – А.Толстой, Л.Леонов, М.Шолохов – стали и выдающимися публицистами. Важный вклад в публицистику внесли А.Фадеев, В.Вишневский, Н.Тихонов. Глубочайший оптимизм, несокрушимая вера в победу.

Проза первоначально освещалась в очерковом, нередко информативно-описательном батальном варианте (1942). Позже фронтовая действительность постигается писателями в сложной диалектике героического и повседневного. Среди жанров особой популярностью пользовалась повесть, в частности героическая и романтическая («Русская повесть» П.Павленко, «Народ бессмертен» В.Гроссмана). В 1942-43 гг. появляются новеллы, циклы рассказов («Рассказы Ивана Сударева» А.Толстого, «Март-апрель» В.Кожевникова, «Морская душа» Л.Соболева). Первое крупное произведение – «Дни и ночи» К.Симонова. В 1943-44 гг. происходит углубление историзма, расширение временных и пространственных горизонтов. Одновременно шло и укрупнение характеров («Оборона Семидворья» А. Платонова, «взятие Великошумска» Л.Леонова). К концу войны ощутимо тяготение прозы к широкому эпическому осмыслению действительности («Они сражались за Родину» М.Шолохова, «Молодая гвардия» А.Фадеева).

7(14). Литература в годы «оттепели»

8(16). Литература в 60-80-егг.

Та фаза в развитии литературы, которая охватывает более полутора десятков лет (с конца 1960-х до середины 1980-х) представляет собой относительно целостный историко-литературный период, который мы условно называем "семидесятые годы". В семидесятые годы литература поднялась на новый качественный уровень - в ней уже стали обретать зрелость те художественные тенденции, которые только пускали робкие ростки в годы "оттепели". В этот период создали свои наиболее совершенные произведения Юрий Трифонов и Чингиз Айтматов, Василь Быков и Виктор Астафьев. В это

время выросли и утвердились дарования Василия Шукшина, Александра Вампилова, Василия Белова, Валентина Распутина.

При всем значительном многообразии литературных явлений - при почти демонстративном разномыслии художников и активнейшем поиске новых художественных путей была некая общая, базовая основа, которая питала это разномыслие и эти поиски. Углубляющийся с каждым годом тотальный духовный кризис определил одно общее качество художественного сознания семидесятых -

драматизм: драматизм как сознание того, что так дальше жить нельзя, драматизм как ситуация выбора, драматизм как мучительное состояние принятия решений.

Не случайно на 1970-е годы приходится явный подъем драматургии. Показателен такой факт. Ленинская тема, входившая в обязательный "ассортимент" советской литературы, стала теперь значительно реже привлекать писателей (и это несмотря на столетний юбилей вождя, который с огромным размахом отмечался в 1970 году). Однако то, что все-таки было создано, приобрело, в отличие от периода "оттепели", не лирический, а драматургический вид.

В 1970-е годы публицистическая мысль, которая стремилась найти легальные пути к своему читателю, облачилась в театральные одежды. Родилось целое явление - так называемая "производственная драма". Это были пьесы-диспуты. Нередко само сюжетное действие строилось как сцена дискуссии - например, заседания парткома (А. Гельман "Протокол одного заседания"). Часто динамика сюжетного действия и его разрешение являлись иллюстрацией к полемике, которую ведут между собой герои (И. Дворецкий "Человек со стороны"). Случалось, что одна "производственная пьеса" воспринималась как ответ на другую - например, в пьесе Г. Бокарева "Сталевары" видели полемику

с "Человеком со стороны". Спор шел, казалось бы, о сугубо производственных проблемах (как добиться плановой себестоимости, как заставить людей работать на совесть и т. п.), но всегда у этих проблем обнаруживалась нравственная составляющая - либо как причина, либо как следствие.

Авторы "производственных пьес", независимо друг от друга, вскрыли новое драматическое противоречие - они обнаружили, что сложившиеся в социалистическом производстве (хозяйстве в целом) правила, критерии, нормы, традиции вступили в острейшее противоречие с нравственными законами, с правдой, с достоинством человека.

Остросоциальная "производственная драма" с обличением социального абсурда и поиском рецептов исправления жизни вернула зрителей в театральные залы. Потом в ней стал глуше первоначальный публицистический пафос, зато усилился анализ психологических аспектов отношений человека с социальным абсурдом. Пример тому - эволюция А. Гельмана от пьесы-диспута "Протокол

одного заседания" к остросюжетной социально-психологической драме "Мы - нижеподписавшиеся" и к чистому психологическому эксперименту ("Скамейка"). А рядом набирала силу собственно "интеллектуальная" драма (Г. Горин, Э. Радзинский, Ю. Эдлис). В таком пестром переплетении разнородных влияний и формировался дар Вампилова.

В этой ситуации обнаружилось, что соцреалистическая парадигма слабо конкурентоспособна. Она еще держится, но явно теряет былую силу. И вырождается - то в претендующую на монументальную величественность "народную эпопею" (А. Иванов "Вечный зов", П. Проскурин "Судьба", Г. Марков "Строговы", Г. Коновалов "Истоки"), то сползает в масскульт, превращая историю народа и трагические события эпохального значения в беллетристическую интригу или детективные сюжеты (исторические романы В. Пикуля, политические детективы Ю. Семенова).

Зато оказались востребованными художественные системы, более тяготеющие к модернистской парадигме. Видимо, нарастающее осознание социального (и метафизического) хаоса находило в них более адекватные формы выражения. Как раз на семидесятые годы приходится рождение русского

постмодернизма. Активизируются процессы взаимопроникновения разных художественных парадигм. В высшей степени показательны для этого времени "мовистские" эксперименты Валентина Катаева, соединяющего опыт реалистического проникновения в "диалектику души" с модернистским ощущением онтологического хаоса и постмодернистским скепсисом.