Расцвет империи во II веке. Золотой век” Римской империи (II в. н. э.)

ГЛАВА III. ПОЗДНЕЙШАЯ РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Тацит

Ювенал

В то время как состоятельный и знатный Плиний восхищается «счастливыми временами», наступившими при императоре Траяне, его современник Ювенал дает гораздо более мрачные картины римской жизни.

Децим Юний Ювенал (родился в 50-х или 60-х гг. I в., умер после 127 г.) был немолодым человеком, когда начал писать сатиры. Достоверных биографических сведений о нем сохранилось немного. Он происходил из Аквина, маленького италийского городка, где семья его владела земельным участком и принадлежала, по-видимому, к местной муниципальной верхушке. Во времена Домициана Ювенал был незначительным литератором, выступал с декламациями, занимался, может быть, мелкими адвокатскими делами и вынужден был оказывать клиентские услуги влиятельным лицам. Впоследствии он достиг некоторого благосостояния: сатиры он выпускал без «посвящений» каким-либо покровителям, т. е. как человек с независимым социальным положением. Литературное наследие Ювенала – 16 сатир (в 5 книгах); все они составлены в после-домициансвское время, первые шесть при Траяне, прочие уже в правление Адриана.

Ювенал выступил как сатирик-обличитель. Первая сатира сборника содержит обоснование выбора жанра и литературную программу. При тех впечатлениях, которые римская жизнь приносит на каждом шагу, «трудно сатир не писать»:

Коль дарования нет, порождается стих возмущеньем.

Подобно Марциалу, Ювенал противопоставляет свою сатиру мифологическим жанрам; тематика сатиры – действительные поступки и чувства людей, –

Все, что ни делают люди – желания, страх, наслажденья,

Радости, гнев и раздор.

Задача сатирика формулируется как будто ясно – изображать пороки своего времени. Но тут автор вводит собеседника, призывающего к осторожности: называть имена живущих небезопасно. Выход, однако, найден – Ювенал будет называть имена умерших.

В отличие от «смеющейся» сатиры Горация и докторального тона Персия, стихотворения Ювенала будут принадлежать, таким образом, к типу негодующей сатиры. Классицистически настроенный поэт мыслит себе при этом сатиру традиционного типа, содержащую «ямбографический» элемент осмеяния конкретных лиц, т. е. тот элемент, который уже почти был устранен у Персия (стр. 447). Ему вспоминается «пылкий Луцилий». Но в условиях империи метод Луцилия уже был невозможен. Отсюда своеобразный прием Ювенала: он оперирует именами времен Домициана или даже Нерона, а из живущих называет только людей низкого социального положения или приговоренных по суду. Вместе с тем автор дает понять читателю, что его сатира, хотя и отнесенная к прошлому, в действительности направлена на настоящее.

В творчестве Ювенала можно различить два периода. Наиболее сильные и яркие произведения относятся к первому периоду (примерно, до 120 г.), в течение которого составлены были первые три книги собрания (сатиры 1 – 9). Поэт выбирает в это время острые темы, и сатира получает форму шумной декламационной инвективы против пороков и бедствий римской жизни, с иллюстрациями из хроники нескольких поколений.

Ювенал показывает запустение италийских городов, тяготы скученной столичной жизни для бедного гражданина, конкуренцию приезжих иноземцев, греков и сирийцев, вытесняющих честного римского клиента (3-я сатира). В живых зарисовках проходит бедственное положение интеллигентных профессий, поэтов, адвокатов, преподавателей реторики и грамматики (7-я сатира). Унижения клиентов за трапезой у патрона изображаются в 5-й сатире: «если ты способен все это перенести, так тебе и надо», – мрачно заключает автор. К сравнительно редкому у нашего поэта повествовательному типу принадлежит 4-я сатира, обличающая деспотический режим Домициана: пародируя формы эпического изложения, Ювенал рассказывает, как рыбак принес императору камбалу небывалой величины и как по вопросу о ее приготовлении был созван императорский совет. Получившая большой резонанс в мировой литературе сатира о знатности (8-я) приближается к привычной в римской поэзии форме сатиры-рассуждения. На многочисленных примерах показывается, что длинные генеалогии теряют ценность, если их обладатель недостоин славы предков.

Знатности нету нигде, как только в доблести духа.

Выпады против вырождающейся знати, ее роскоши и беспутств мы находим во многих сатирах, и те имена, которыми сатирик иллюстрирует обличаемые пороки, принадлежат преимущественно к сенаторскому сословию. С чрезвычайным озлоблением подаются фигуры богатых вольноотпущенников. Большая сатира против женщин (6-я) вся построена на примерах из жизни представительниц высшего римского общества, вплоть до императриц. Жениться – безумие; сатира содержит длинный перечень женских недостагков, в число которых входит и отсутствие недостатков.

В этих сатирах много преувеличений, сгущения красок, нарочитого подбора единичных случаев, особенно когда речь идет об изображении беспутства. Автор нередко сам охлаждает свой декламационный пыл ироническими концовками. Но вместе с тем Ювенал затрагивает ряд серьезных и существенных моментов римской жизни. Обезлюдение и пауперизация Италии были вполне актуальной проблемой, побудившей Нерву и Траяна провести ряд мероприятий кредитного и благотворительного характера. В произведениях Ювенала нередко звучит голос небогатых слоев свободного италийского населения; сатирик разделяет их недовольство современной жизнью, их моральные представления и их предрассудки. Отсюда его ненависть к чужеземцам, к богачам-вольноотпущенникам и горькие упреки по адресу эгоизма знати и скандального поведения ее отдельных представителей.

В буржуазной литературе образ Ювенала много раз искажался. Пока буржуазия была революционным классом, она усматривала в Ювенале обличителя тирании и аристократии, проповедника строгой республиканской морали. Это было, конечно, неправильно. Но столь же ошибочна возобладавшая у буржуазных исследователей XIX в. тенденция изображать Ювенала пустым «декламатором». Его критика римской действительности имеет, как мы видели, совершенно определенную социальную базу. Но «негодование» сатирика-рабовладельца не может подняться до критики социальной системы в целом и не выходит за пределы нападок на «нравы».

Во второй период творчества Ювенал обращается к морально-философским темам, рассуждает о неразумных желаниях, воспитании, упреках совести. Критика действительности приобретает более отвлеченный характер жалоб на моральный упадок современности, на развращенную городскую жизнь, и резкость тона ослабевает. Иногда Ювенал пытается приблизиться к горацианской манере; такова, например, 11-я сатира, содержащая приглашение приятеля на скромную загородную трапезу.

Своеобразна композиция сатир. Автор больше дорожит цепью образов, чем логической связью, резко переходит от одной темы к другой и столь же неожиданно возвращается к прежней. Как истый «декламатор», он старается действовать средствами ораторского внушения, нагромождает чувственно-яркие образы, гиперболы, патетические восклицания и вопросы. Ювенал – сатирик декламационного стиля.

И вместе с тем на примере этого писателя видно, в какой мере реторическая культура сопровождалась упадком общего культурного уровня. Ювенал рассуждает на философские темы, но познания его в философии ничтожны; он часто приводит мифологические примеры, но ограничивается общеизвестными сюжетами: Интересно его отношение к мифологии: он осуждает мифологические сюжеты трагедии как рассказы о безнравственных поступках и преступлениях, и это та позиция, на которой впоследствии будут стоять христианские авторы.

У нас нет сведений о том, как современники отнеслись к сатирам Ювенала. Поздняя античность и Средние века ценили его как моралиста и признавали лучшим римским сатириком. Но особенную славу приобрел Ювенал во времена подъема революционной буржуазии. Как уже было указано, в римском сатирике видели пламенного обличителя аристократии и деспотизма. Эта точка зрения определила собою восторженную оценку Ювенала у В. Гюго, а в последнее время у Э. Синклера («Искусство маммоны»). Популярна она была и в России, сперва в декабристские времена, а затем – в 50 – 60-х гг. Онегин не случайно умел «потолковать о Ювенале», и Пушкин призывал «музу пламенной сатиры» вручить ему «Ювеналов бич».

На фоне эпигонствующей и «декламационной» литературы конца «серебряного века» резко выдается фигура блестящего историка, Публия (по другим источникам – Гая) Корнелия Тацита (родился около 55 г., умер около 120 г.).

Исключительный талант Тацита признавали уже современники. С самых молодых лет он обратил на себя внимание как выдающийся оратор. Зять известного полководца Юлия Агриколы, покорителя Британии, он легко получил доступ к государственным должностям, достиг консулата (97 г.), а при Траяне занимал один из высших административных постов империи – был проконсулом провинции Азии. В правление Домициана Тацит воздерживался от литературных выступлений и только после его смерти приступил к осуществлению своих историографических замыслов. Предварительно он выпускает три небольшие монографии, свидетельствующие о его исключительном литературном искусстве. Они принадлежат к различным прозаическим жанрам и написаны в трех разных стилях, в манере Саллюстия, в «новом» стиле и в стиле Цицерона.

Еще в 93 г. умер Агрикола, тесть Тацита, и молва утверждала, что он был отравлен Домицианом, относившимся с подозрительной завистью к славе Агриколы. Тацита в это время не было в Риме, и он не мог произнести традиционного «погребального восхваления» (стр. 285). Взамен этого он издает в 98 г. «Жизнеописание Юлия Агриколы». Деятельность Aгриколы должна послужить доказательством того, что «и при дурных государях могут быть великие люди». Режим Домициана получает краткую, но мрачную характеристику. «Как наши предки были свидетелями того, до каких пределов может доходить свобода, так мы видели последнюю степень рабства».

Аристократ Тацит ненавидит деспотизм, но скептически относится к республиканской свободе и осуждает бесцельную оппозицию, «честолюбивую смерть без пользы для государства». Он приветствует наступивший «счастливейший век», когда Нерва сумел «соединить дотоле несоединимое – принципат и свободу». «Жизнеописание Агриколы» стилистически ориентировано на Саллюстия.

В том же 98 г. Тацит выпустил другую монографию, на этот раз этнографического содержания. «Германия» содержит описание общественной жизни и нравов германских племен, сперва в целом, затем по отдельным племенам; изложению предпосланы краткие сведения о стране и происхождении ее жителей. Огромная историческая ценность этого трактата, послужившего одним из важнейших источников для классической работы Энгельса «О происхождении семьи, частной собственности и государства», общеизвестна. С историко-литературной стороны важно указать, что «Германия» преемственно связана с традицией географически-этнографических описаний, вводившихся в состав исторических произведений. Сам Тацит дал такой экскурс в «Агриколе» – описание Британии и ее обитателей. Характерно, что для чисто описательного сочинения Тацит выбрал «новый» стиль, с антитезами, точеными сентенциями и поэтической окраской речи.

В стиле, напоминающем Цицерона, составлен изящный «Диалог об ораторах». Предмет диалога – судьбы красноречия и причины его упадка, вопрос, с которым мы уже встречались у Петрония (стр. 452) и Квинтилиана (стр. 455). В этом произведении Тацит выводит своих учителей красноречия, Марка Апра и Юлия Секунда. Они собрались в доме трагического поэта Куриация Матерна, оставившего практическое красноречие ради занятия поэзией. Диалог состоит из двух частей. В первой идет спор о сравнительных преимуществах поэзии и красноречия. Апр считает поэзию бесполезным занятием, в то время как красноречие приносит пользу и ведет оратора к славе и почету; Матерн противопоставляет этому внутреннее наслаждение, приносимое поэзией, уходом в «уединение лесов и рощ», и осуждает «корыстное и кровожадное красноречие» современных ораторов, которые «ни повелителям не кажутся достаточно рабами, ни нам достаточно свободными». С приходом нового собеседника, любителя старины Мессалы, беседа переходит к основной теме произведения. Апр, представитель нового красноречия, оспаривает самый факт упадка: красноречие только изменилось, приспособившись к новому, более прихотливому вкусу. Архаист Мессала не сомневается в том, что упадок налицо; причину этого он видит в дурном и поверхностном воспитании и в характере реторического обучения (ср. стр. 452). Точка зрения самого автора выясняется в заключительной части диалога: причины упадка лежат глубже, в изменении государственного строя. Великое красноречие прошлого неразрывно связано с республиканской «вольностью, которую глупцы называют свободой»; в спокойных условиях империи оно уже невозможно. «Пусть каждый пользуется благами своего века». Тацит придерживается, таким образом, взгляда, вложенного в уста «философу» в трактате «О возвышенном» (стр. 241; хронологическое соотношение этого трактата с диалогом Тацита, к сожалению, неизвестно). Вывод второй части диалога бросает свет на первую: поскольку красноречие потеряло питавшую его почву, Матерн имел все основания отойти от него. Автор как бы обосновывает свой переход от красноречия к историографии.

Тацит оставил два больших исторических труда, охвативших в совокупности период от смерти Августа (14 г.) до падения Домициана (96 г.). «Истории» посвящены той части этого периода, для которой автор являлся современником, и начинаются с 69 г., с описания смут, последовавших за низвержением Нерона. События 14 – 68 гг. изложены во втором произведении, «От кончины божественного Августа», обычно называемом «Анналами» («Летописью»); оно было написано позже «Истории». В сумме оба эти труда составляют 30 книг. Сохранились далеко не все: от «Историй» первые четыре книги и начало пятой (события 69 – 70 гг.), а от «Анналов» книги 1 – 4 и часть 5 и 6-й книг (правление Тиберия), затем книги 11 – 16 (47-66 гг.) с утратой начала 11-й и конца 16-й книги.

Тацит – «старо-римлянин патрицианской складки и патрицианского образа мыслей» (Энгельс), но он сознает неизбежность принципата. «Дело мира потребовало, чтобы вся власть была передана одному лицу». «Смешанная» форма правления, которую в свое время одобрял Цицерон (стр. 334), «более достойна одобрения, чем бывает в действительности, а если и бывает, то не может быть долговечна». Видимость республиканских форм не обманывает Тацита: «римское государство таково, как если бы оно управлялось одним лицом». В «Агриколе» Тацит еще рассчитывал на совмещение «принципата и свободы», но время Траяна могло убедить его в том, что даже при более мягких формах императорского правления фактическое значение сената не может быть восстановлено. Мировоззрение Таците) с годами становится все более пессимистическим. Острое ощущение общественного упадка, старо-патрицианская ненависть к деспотизму вместе с сознанием безвыходности положения и предчувствием грядущей катастрофы окутывают его историческое изложение трагической атмосферой обреченности.

Кругозор историка-аристократа ограничен. Рим – центр империи, и ко всему неримскому Тацит относится с презрением. Жизнь провинций, на которые в действительности переходил центр тяжести империи, остается вне его поля зрения Император, сенат, город Рим, армия – те объекты, на которых сосредоточен исторический интерес Тацита. С этой точки зрения он может констатировать лишь упадок. ослабление моральной силы, рост деспотизма и раболепия. Эта морально-психологическая сторона и привлекает его внимание при изображении событий и исторических деятелей.

По старой римской историографической традиции Тацит сохраняет погодную форму изложения, но старается давать при этом художественно законченные картины. Повествование развертывается с напряженным, неослабевающим драматизмом и создает серию потрясающих картин деспотизма и общественного разложения. Тацит – самый замечательный в античной историографии мастер литературного портрета. Он старается проникнуть в самые потаенные мотивы поведения исторических фигур, и из суммы психологически истолкованных поступков складывается ярко запечатлевающийся образ деятеля. Это имеет место и по отношению к второстепенным фигурам, но наибольшей силы достигает автор в изображении центральных действующих лиц, императоров Тиберия и Нерона. Историку удается в некоторой степени преодолеть обычную статичность античных характеристик и показать внутреннее развитие личности деспота под деморализующим влиянием принадлежащей ему власти. Части «Анналов», посвященные Тиберию и Нерону, представляют собой как бы обширные трагедии, с замедлениями и ускорениями действия. Историческая правильность этих характеристик может быть спорной, хотя Тацит и заверяет в своем полном беспристрастии; художественная сила образов остается неоспоримой.

Трагическому тону изложения соответствует торжественная строгость исключительно своеобразного стиля, сдержанного, насыщенного мыслями, оставляющего многое недосказанным, но понятным вдумчивому читателю. Блестящий мастер различных стилей, Тацит не сразу создал свой собственный. Концентрированная сжатость прозы Саллюстия соединяется у него с отточенностью «нового» красноречия, но без свойственных этому последнему манерных эффектов.

Тацит одиноко возвышается над уровнем своего времени и как художник и как мыслитель. В античности он не был в достаточной мере понят и оценен. Должную оценку ему принесло уже Новое время. Его повествование не только дало материал для многочисленных трагедий (из произведений значительных авторов можно указать на «Отона» Корнеля, «Британника» Расина, «Оюавию» Альфиери), но и оставило значительный след в развитии политической мысли Европы. Революционная буржуазия всех стран не могла пройти мимо этого автора, который с гораздо большим основанием, чем Ювенал, должен был считаться обличителем абсолютизма. «Имя Тацита заставляет тиранов бледнеть», – писал во времена Наполеона революционный французский поэт Мари-Жозеф Шенье. Таково же было отношение к Тациту декабристов и Пушкина, который вдохновлялся римским историком, работая над «Борисом Годуновым», и отмечал «глубину суждения» этого «бича тиранов» («Замечания на Анналы Тацита»).

Со II в. в римской литературе наступает оскудение. Решающую роль в этом сыграло возвышение провинций и ослабление значения Италии, начавшееся со времен Адриана (117 – 138). Культурный центр империи перемещается в ее восточную часть, для которой наступает период «греческого возрождения» (стр. 238). Господствующее положение провинциальной знати, поставляющей императоров и высшую бюрократию, и массовые религиозные движения, идущие с Востока, открывают новую страницу в культурной жизни империи, причем ведущую роль играет ее восточная часть, пользующаяся греческим языком. Характеристика этой культуры времени упадка античного общества дана была в главе о греческой литературе времен империи (стр. 236 сл.).

Ювенал и Тацит относились с резкий антипатией ко всему неримскому; при дворе Адриана и его преемников господствует эллинофильство. Император Марк Аврелий составляет дневник своих размышлений («К самому себе») на греческом языке. Для многих других писателей характерно двуязычие.

К числу этих последних принадлежит секретарь Адриана, Гай Светоний Транквилл (около 75 – 150 гг.), неутомимый собиратель исторических и культурно-исторических материалов. Его произведение «О знаменитых мужах», дошедшее до нас лишь в незначительной части, послужило важнейшим источником для сохранившихся биографий римских писателей и хронологических сведений о них у позднейших авторов. Почти полностью дошел другой значительный труд Светония, его «Жизнеописание Цезарей» (около 120 г.), биографии двенадцати императоров – от Юлия Цезаря до Домициана. Это – биографии-характеристики (стр. 244), с большим количеством мелких деталей. Материал расположен в силу этого не хронологически, а по «категориям явлений», т. е. по определенной схеме, охватывающей различные стороны государственной деятельности и частной жизни изображаемого лица. Историко-антикварный интерес преобладает у Светония над художественным. Оба названные произведения составлены по-латыни, но Светоний писал трактаты и на греческом языке.

Правление Адриана было поворотным! и в том отношении, что империя отказывается от политики систематических завоеваний и переходит на состояние обороны. Наступает период относительного внутреннего спокойствия, отсутствия больших задач, бюрократической тишины в управлении; общественная самодеятельность ограничивается благотворительностью и взаимопомощью в местных масштабах. Возрастает уважение к частной добропорядочности и семейным привязанностям, но культурные интересы при этом мельчают. Немногочисленные остатки поэзии II в. свидетельствуют о тяге к простому и безыскусственному содержанию, к выражению обыденных чувств и описанию обыденных предметов. Патетического тона, характерного для I в., здесь уже нет, но наблюдается искание вычурной формы, с усложненными размерами, напоминающими неотериков, и стиховыми кунстштюками.

Как и в греческой литературе этого времени, в Риме развивается архаизм, любование стариной, антикварный и стилистический интерес к памятникам ранней римской литературы доцицероновского периода. Архаистические вкусы спорадически встречались и в I в., но со II в. они входят в моду. Император Адриан предпочитал Катона и Энния Цицерону и Вергилию. Лидер архаистов II в. – ретор Фронтон (около 100 – 175 гг.), учитель Марка Аврелия. Малосодержательность творчества этого автора, пользовавшегося высоким уважением у современников, показательна для культурного уровня римской верхушки. Подобно греческим «софистам», он сочиняет речи на всевозможные темы, серьезные и шутливые, вплоть до похвалы дыму и пыли. Среди его произведений сохранилась довольно обширная переписка с Марком Аврелием. Учитель и ученик обмениваются заверениями в привязанности, сообщают друг другу о мелких событиях дня и беседуют по вопросам стиля. Других общих интересов у них нет. Когда воспитанник увлекся философией, учитель не может скрыть своего глубокого огорчения. Стиль, реторическое искусство превыше всего для Фронтона. В поисках силы и конкретности выражения он обращается к лексическому богатству еще не фиксированного литературного языка старинных писателей. У Катона, Энния, Плавта, в ателланах, у архаистов Лукреция и Саллюстия он находит те «неожиданные», «народные и забытые» слова, которые придают речи «архаический колорит». Цицерон удовлетворяет его уже в гораздо меньшей мере; к Сенеке и Лукану он относится резко отрицательно. Вводя в литературный язык старинные слова, Фронтон создает вычурное смешение стилей разных эпох, которым он чрезвычайно гордится.

Любопытный памятник архаизма II в. – «Аттические ночи» Авла Геллия. В этот период иссякания творческих сил античного общества мы все чаще начинаем встречаться со всевозможными «сокращениями» более ранних трудов и с сборниками выписок. Такой сборник выписок на разные темы из греческих и римских писателей представляют собой «Аттические ночи» в 20 книгах (автор завершал свое реторическое и философское образование в Афинах и в зимние ночи начал работать над собиранием выписок). Выписки нередко получают художественное обрамление в виде небольшого рассказа из жизни образованного общества Афин и Рима. Зарисовки эти не лишены культурно-исторического интереса, но основное значение сборника состоит для нас в том, что Геллий цитирует огромное количество не дошедших до нас памятников республиканской литературы. Вообще, архаистическому уклону поздне-античных ученых мы обязаны сохранением многочисленных фрагментов древних писателей, в то время как от второстепенных авторов времени Августа и первого века империи не осталось почти никаких следов.

Одновременно с оскудением литературной жизни Рима намечаются ростки литературного движения в тех западных провинциях империи, для которых латинский язык был основным языком культуры. До этого времени Рим был единственным центром литературы на латинском языке и привлекал к себе культурные силы. провинций. С ростом значения провинций это положение меняется. Провинция Африка, находившаяся на стыке с эллинистическим миром, дала самого интересного писателя II в., Апулея (родился около 124 г.).

В деятельности Апулея скрещиваются самые разнообразные культурные течения. Уроженец Мадавры, римской колонии в глубине Нумидии, Апулей происходил из богатой семьи. Он получил реторическое образование в Карфагене, главном городе провинции Африки, обучался философии в Афинах и много путешествовал по греческому Востоку. Апулей называет себя философом-платоником. При этом имеется в виду тот пифагорействующий платонизм I – II вв. н. э., с которым мы встречались уже у Плутарха (стр. 242 – 243): учение о противоположности бога и материи и о «демонах», как посредниках между богом и материей, причем в число «демонов» входят «божества» народной религии. Философ Апулей увлечен мистическими культами и посвящается в различные «таинства». Но он прежде всего «софист», типичный представитель «второй софистики», цветистый стиль которой он переводит на латинскую почву. Пребывание в Риме, где Апулей занимался адвокатской деятельностью, дало ему возможность усовершенствоваться во владении латинским стилем; он примкнул к модному архаистическому направлению. Вернувшись в Африку, он вел жизнь странствующего софиста и при этом чуть не сделался жертвой того всеобщего суеверия, которое сам в значительной мере разделял.

Во время своих странствий Апулей встретился с одним из товарищей по афинским занятиям и женился на его матери, богатей вдове, значительно превосходившей по возрасту самого Апулея. Родственники, недовольные этим браком, возбудили против «философа» опасное обвинение в занятиях магией, с помощью которой он будто бы «околдовал» богатую женщину. Натурфилософские и «оккультные» интересы Апулея давали в руки обвинителей некоторый материал. Защитительная речь его («В защиту самого себя по обвинению в маги и», обычно именуемая «Апологией»), произнесенная перед проконсулом Африки и впоследствии изданная в расширенном виде, представляет собой чрезвычайно любопытный культурно-исторический документ и дает отличное представление об ораторском и адвокатском искусстве автора. Апулей зло и остроумно высмеивает невежество своих противников, но старается не задерживаться на скользких «оккультных» темах; он пересыпает речь отступлениями, игриво кокетничая своими учеными и литературными занятиями, красивой внешностью и виртуозностью стиля. Процесс закончился оправданием Апулея, однако репутация «мага» твердо сохранилась за ним в потомстве. Впоследствии Апулей жил в Карфагене и, как прославленный оратор, достиг больших почестей. Ему при жизни была сооружена статуя, и он был избран на высшую местную должность «жреца провинции».

Философ, софист и маг, Апулей – характерное явление своего времени. Творчество его чрезвычайно многообразно. Он пишет по-латыни и по-гречески, составляет речи, философские и естественнонаучные сочинения, поэтические произведения в различных жанрах. Греческие произведения все утеряны, из латинских многое сохранилось: философские трактаты – о платонизме, «демонологии» и т. п., выдержки из софистических декламации на разные темы («Цветник»), упомянутая выше «Апология», наконец большой роман «Метаморфозы» (или «Золотой осел»), на котором основано значение Апулея для мировой литературы. Сюжет «Метаморфоз» в самых основных чертах сводится к следующему.

Молодой грек, по имени Лукий, попадает в Фессалию, страну, славящуюся чародейством, и останавливается в доме знакомого, жена которого слывет могущественной колдуньей. В жажде приобщиться к таинственной сфере магии, Лукий вступает в связь со служанкой, несколько причастной к искусству госпожи, но служанка по ошибке превращает его вместо птицы в осла. Человеческий разум и человеческие вкусы Лукий сохраняет. Он знает даже средство освобождения от чар: для этого достаточно пожевать роз. Но обратное превращение надолго задерживается. «Осла» в ту же ночь похищают разбойники, он переживает различные приключения, попадает от одного хозяина к другому, всюду терпит побои и неоднократно оказывается на краю гибели. Когда диковинное животное обращает на себя внимание, его предназначают для позорного публичного представления. Все это составляет содержание первых десяти книг романа. В последний момент Лукию удается убежать на морской берег, и в заключительной 11-й книге он обращается с мольбой к богине Исиде. Богиня является ему во сне, обещает спасение, но с тем, чтобы его дальнейшая жизнь была посвящена служению ей. Действительно, на следующий день осел встречает священную процессию Исиды, жует розы с венка у ее жреца и становится человеком. Возрожденный Лукий приобретает теперь черты самого Апулея: он оказывается уроженцем Мадавры, принимает посвящение в таинства Исиды и отправляется по божественному внушению в Рим, где удостаивается высших степеней посвящения.

Сказание о человеке, превращенном в животное чарами колдуньи и вновь обретшем человеческий облик, встречается в многочисленных вариантах у различных народов. В русском фольклоре оно представлено былиной о Добрыне и Маринке. В античную литературу это фольклорное сказание вошло уже до Апулея, и в изложенном сюжете ему ничего не принадлежит, кроме заключительной части.

Во вступлении к роману Апулей характеризует его как «греческую повесть», составленную в «милетском» (т. е. новеллистическом) стиле (стр. 234). «Метаморфозы» представляют собой переработку греческого произведения, сокращенный пересказ которого мы находим в приписываемом Лукиану «Лукии или осле» (стр. 255). Это тот же сюжет, с той же серией приключений: даже словесная форма обоих произведений во многих случаях тожественна. И там и здесь рассказ ведется в первом лице, от имени Лукия. Но греческий «Лукий» (в одной книге) много короче «Метаморфоз», составляющих 11 книг. Повесть, сохранившаяся среди произведений Лукиана, заключает в себе только основной сюжет в сжатом изложении и с явными сокращениями, затемняющими ход действия. У Апулея сюжет расширен многочисленными эпизодами, в которых герой принимает личное участие, и рядом вставных новелл, непосредственно с сюжетом не связанных и введенных как рассказы о виденном и слышанном до превращения и после него. Различны и концовки: в «Лукии» нет вмешательства Исиды. Герой сам вкушает спасительных роз, и автор подвергает его, уже человека, «составителя историй и других сочинений», заключительному унижению: дама, которой он нравился в бытность ослом, отвергает его любовь как человека. Этот неожиданный финал, придающий пародийно-сатирическое освещение сухому пересказу злоключений «осла», резко противостоит религиозно-торжественному окончанию романа у Апулея. В латинской переработке изменены также имена действующих лиц, кроме имени главного героя, Лукия (Люция).

Фотий, константинопольский патриарх IX в., еще имел в руках полный текст греческой повести о Лукии-осле и сопоставил ее с дошедшим до нас изложением, которое он считал принадлежащим Лукиану. Автором этой повести он называет некоего Лукия Патрского, о котором в других источниках не сохранилось сведений. Неизвестно даже, подлинное ли это имя писателя или оно извлечено из самого рассказа, где герой Лукий, происходящий из города Патр (так в греческом «Лукии», у Апулея родина – Коринф), ведет повествование в первом лице. Из не вполне ясных слов Фотия можно заключить, что интересующий нас сюжет занимал первые две книги произведения Лукия Патрского, в котором рассказывались и другие истории о превращении людей в животных и обратно, причем автор, в отличие от насмешливого Лукиана, относился к своей теме вполне серьезно.

Апулей и автор «Лукия или осла» перерабатывали, таким образом, одно произведение в двух направлениях. При утрате оригинала личный вклад автора «Метаморфоз» не всегда может быть точно установлен. Но если подлинная греческая повесть действительно умещалась в двух книгах, расширения и вставки «Метаморфоз» должны быть отнесены в значительной мере за счет самого Апулея, наряду с заключительной, полуавтобиографичеокой частью.

«Внимай, читатель: позабавишься», – такими словами кончается вступительная глава «Метаморфоз». Автор обещает развлечь читателя, но преследует и нравоучительную цель. Идейная концепция романа раскрывается только в последней книге, когда начинают стираться грани между героем и автором. Сюжет получает аллегорическое истолкование, в котором нравственная сторона осложняется учениями религии таинств. Пребывание разумного Лукия в шкуре «издавна отвратительного» чистой Исиде сладострастного животного становится аллегорией чувственной жизни. «Не в прок пошло тебе, – говорит Лукию жрец Исиды, – ни происхождение, ни положение, ни даже самая наука, которая тебя отличает, потому что ты, сделавшись по страстности своего молодого возраста рабом сластолюбия, получил роковое возмездие за неуместное любопытство». К чувственности присоединяется, таким образом, второй порок, пагубность которого может быть иллюстрирована романом, – «любопытство», желание самовольно проникнуть в скрытые тайны сверхъестественного. Но еще более важна для Апулея другая сторона вопроса. Чувственный человек – раб «слепой судьбы»; тот, кто преодолел чувственность в религии посвящения, «справляет победу над судьбой». «Тебя приняла под свое покровительство другая судьба, но уже зрячая». Противопоставление это отражается на всем построении романа. Лукий до посвящения не перестает быть игрушкой коварной судьбы, преследующей его так же, как она преследует героев античного любовного романа, и проводящей его через бессвязную серию приключений; жизнь Лукия после посвящения движется планомерно, по предписанию божества, от низшей ступени к высшей. С идеей преодоления судьбы мы встречались уже у Саллюстия (стр. 344), но там оно достигалось «личной доблестью»; через два века после Саллюстия представитель поздне-античного общества Апулей уже не рассчитывает на собственные силы и вверяет себя покровительству божества.

Религиозно-философская концепция заключительной книги позволяет автору ввести в изображение чувственного периода жизни Лукия большое количество «развлекательного» материала; однако ему не чужды и сатирические цели. Ослиная маска героя открывали широкие возможности сатирического изображения нравов: «люди, не считаясь с моим присутствием, свободно говорили и действовали, как хотели». Возможности эти были использованы уже в греческой повести, изображавшей, например, развратную жизнь нищенствующих жрецов сирийской богини, и расширены в добавлениях, принадлежащих самому Апулею. По роману рассыпано огромное количество мелких штрихов, изображающих различные слои провинциального общества в различной обстановке, причем Апулей не ограничивается комически-бытовой стороной; он не скрывает тяжелой эксплуатации рабов, трудного положения мелких земельных собственников, произвола администрации. Большую культурно-историческую ценность имеют описания, связанные с религией и театром.

Богатый фольклорно-новеллистический материал мы находим в эпизодах и вставных частях. Автор старается концентрировать однотипный дополнительный материал в соответствии с тоном различных частей основного рассказа. Тут небылицы о колдовстве и разбойничьи истории, фривольные комически-бытовые новеллы о неверных женах и рассказы о добродетельных героинях, мрачные повествования об убийствах и преступлениях и веселые пародии.

В этой пестрой и красочной картине особо выделяется большой вставной рассказ, помещенный в центре романа и равный по величине двум книгам, – «старушечий рассказ», т. е. сказка, об Амуре и Психее. Это один из самых распространенных в мировом фольклоре сказочных сюжетов: девушка выдана за какое-то таинственное существо, нарушает брачный запрет, муж исчезает, жена отправляется на поиски и после долгих странствий находит супруга. Повествование Апулея начинается сказочной формулой: «В некотором государстве жили были царь с царицей. Было у них три дочки». Затем автор переходит на свой обычный изысканный стиль. Литературная обработка сохранила основные линии фольклорного сюжета. Удивительная красота младшей из трех дочерей, назначенный ей брак со страшным чудовищем, волшебный дворец мужа с невидимыми прислужницами, таинственный муж, который посещает жену ночью и запрещает глядеть на себя при свете, нарушение запрета по наущению коварных сестер, поиски исчезнувшего мужа, оказавшегося очаровательным мальчиком, месть сестрам, скитания и рабская служба героини, выполняющей трудные задачи при содействии чудесных помощников, ее смерть и воскресение, – вся эта сказочная вязь налицо и у Апулея. Но мужем героини является Амур, и мир сказки перемешан со сферой олимпийских богов, поданной в комически-бытовых тонах. Героиня тоже получает имя; она – Психея (Psyche – «Душа»). Уже в античности рассказ Апулея понимался аллегорически, и автор в какой-то мере рассчитывает на подобное истолкование. Падение героини – «души», результат злосчастного «любопытства», делает ее жертвой злых сил, обрекает на страдания и скитания, пока не наступает конечное избавление по милости верховного божества, – в этом отношении Психея сходна с главным героем Лукием. Не следует только искать аллегории в сказочных деталях, и мысль о нравственном очищении души страданием, вкладывавшаяся в этот сюжет в Новое время, чужда концепции Апулея.

Как обычно у античных мастеров слова, Апулей владеет разнообразными стилями. В «Апологии» он старается воспроизвести «обилие» Цицерона; декламации звучат всеми погремушками софистического красноречия; в «Метаморфозах» софистическая цветистость сочетается с более простым стилем новеллы. В целом, однако, Апулей – изысканный, манерный стилист, часто прибегающий к архаическим словам, поэтическим оборотам, собственному словотворчеству и, вместе с тем, к выражениям народной речи. Предложение часто разбивается на ряд равномерных, параллельно построенных частей с звуковыми повторами в конце каждой части (ср. стр. 177).

Слава Апулея была очень велика. Вокруг имени «мага» создавались легенды; Апулея противопоставляли Христу. «Метаморфозы» были хорошо известны в Средние века; новеллы о любовнике в бочке и любовнике, выдавшем себя чиханьем, перешли в «Декамерон» Бокаччо. Но наибольший успех выпал на долю «Амура и Психеи». Сюжет этот много раз обрабатывался в литературе (например, Лафонтен, Виланд, у нас «Душенька» Богдановича) и давал материал для творчества величайших мастеров изобразительного искусства (Рафаэль, Канова, Торвальдсен и др.).

Апулей не единственный писатель провинции Африки во II в. В Африке ранее, чем в других местах, появляется оригинальная христианская литература на латинском языке. Ее зачинателем является Тертуллиан (около 150 – 230 гг.), создатель церковной латыни, переносящий в христианскую письменность приемы софистического стиля.

Во времена империи выросли размеры имений в Италии и провинциях. Богачам принадлежали огромные земельные владения, в каждом из которых трудились несколько сотен рабов. Никто из них не был заинтересован в результатах своего труда. Уследить за ними было трудно, а увеличение числа надсмотрщиков и охраны стоило дорого. В крупных имениях урожайность виноградников, оливковых рощ и полей падала, поголовье скота уменьшалось. Тогда наиболее дальновидные землевладельцы разделили свои имения на отдельные участки и раздали их для обработки окрестным беднякам. За пользование полученным участком полагалось отдавать часть урожая (обычно одну треть). Земледельцы, бравшие землю для обработки на несколько лет, назывались колоны.

Колоны были заинтересованы в том, чтобы вырастить хороший урожай. А землевладельцы стремились удержать их у себя на длительный срок. Добивались этого с помощью различных поощрений. Например, если колон разводил на заброшенном участке виноградник, то первые пять сборов урожая он мог забрать себе целиком. Если же он сажал оливковые деревья, то брал себе первые десять сборов оливок.

Многие владельцы имений стали и рабам давать участки земли, рабочий скот и орудия труда. Такие рабы строили себе на участке хижину и заводили семью. «Рабы с хижинами» платили господину, как и колоны, лишь часть урожая, оставляя себе все остальное. Если «рабов с хижинами» продавали, то только вместе с участками, которые они обрабатывали.

«Лучший из императоров». Так римляне называли Траяна (годы его правления: 98-117 годы н. э.). «Я хочу быть таким императором,- любил говорить он,- какого сам бы желал себе, если бы был подданным».

При Траяне прекратились казни по ложным доносам. Римляне хорошо помнили, как в недавние времена доносчики из корысти или зависти губили ни в чем неповинных людей. Достаточно было намекнуть императору, что любимый солдатами полководец может поднять мятеж, и того лишали жизни. Доносчикам доставалась часть имущества казненного. Они быстро продвигались по службе, становились консулами, сенаторами, наместниками провинций. Рабы же доносили на своих господ, желая получить от императора свободу.

Римский историк Тацит рассказывает, как при императоре Нероне погиб знаменитый писатель Петро-ний. Один негодяй, завидовавший славе и богатству Петрония, подкупил его раба. Тот донес на своего господина, обвинив его в дружбе с врагами Нерона. Петроний получил от императора приказ кончить жизнь самоубийством.

Траян приказал схватить известных всему Риму доносчиков, посадить их на наскоро сколоченные корабли. Эти суда вывели в открытое море и предоставили волнам и ветру. Дальнейшая их судьба неизвестна.
При Траяне перестали преследовать за неосторожное слово или обидную для императора шутку. Живший в то время Тацит писал «о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает».

Траян был выдающимся полководцем. При нем были сделаны последние в истории Рима завоевания. Траян подчинил племена даков, живших по левому берегу реки Дунай. Затем он двинул войска на Восток против Парфянского царства. Римлянам удалось захватить все Междуречье вплоть до Персидского залива. Но вскоре в тылу римских войск восстали покоренные народы. Траян вынужден был повернуть назад, на обратном пути он умер. Правившие после его смерти императоры отказались от дальнейших завоеваний. Римская империя перешла к обороне своих границ.

Римляне строили на века. В провинциях они основали много городов. Для снабжения Рима и других городов водой строили водопроводы. В горах разыскивали источники, укладывали трубы, по которым вода текла под небольшим уклоном. Для перевода труб через низины и реки возводили мосты со многими арками. В разных странах сохранились остатки римских водопроводов. Римляне изобрели бетон. При сооружении здания выкладывали на небольшом расстоянии друг от друга две тонкие стенки из кирпича или камня. Пространство между ними заполняли бетоном: смесью мелких камешков и песка с раствором извести.

Через некоторое время бетон затвердевал и получалась прочная стена. Применение бетона позволяло строить быстро и дешево. Во всех городах империи возводились бесчисленные амфитеатры, храмы, портики. Строительство шло под контролем римских властей: даже на постройку бани в провинциальном городе однажды потребовалось разрешение самого Траяна. В Риме по его приказу перестроили одну из площадей, получившую название Форум Траяна. В центре этой красивейшей площади находилась колонна, поставленная в честь побед императора над даками. Сверху донизу ее покрывают рельефы, изображающие военные сцены. Колонна Траяна и поныне украшает город Рим.

А (у), предлож. о веке, на веку; мн. века, ов; м. 1. Промежуток времени в сто лет; столетие. Двадцатый век. В прошлом веке. Прошла четверть века. В глубине веков; из глубины веков (о том, что берёт начало в далёком прошлом). Многие народные… … Энциклопедический словарь

Муж. срок жизни человека или годности предмета; продолжение земного бытия. Век обыденки день; век дуба тысячелетие. | Быт, бытие вселенной в нынешнем ее порядке. Скончание века близко. | Столетие. Ныне девятнадцатый век по Рожд. Хр. |… … Толковый словарь Даля

Сущ., м., употр. очень часто Морфология: (нет) чего? века, чему? веку, (вижу) что? век, чем? веком, о чём? о веке и на веку; мн. что? века, (нет) чего? веков, чему? векам, (вижу) что? века, чем? веками, о чём? о веках 1. Век это временной период… … Толковый словарь Дмитриева

ВЕК, века (веку), о веке, на веку, мн. века (веки устар.), муж. 1. Жизнь (разг.). «Век живи век учись.» (посл.) Прибавить веку (удлинить жизнь). На своем веку он испытал много приключений. На мой век мне работы хватит. «Зла, в девках целый век.»… … Толковый словарь Ушакова

См. время, долго, жизнь в кои веки, во веки веков, доживать век, загубить век, испокон века, испокон веков, испокон веку, на веки веков, на веки вечные, ни во веки веков, от века до века, отжить свой век, промаяться век, промаячить век, спокон… … Словарь синонимов

ВЕК, а, о веке, на веку, мн. а, ов, муж. 1. Период в сто лет, условно исчисляемый от рождения Иисуса Христа (Рождества Христова). Третий век до нашей эры. Двадцатый в. (период с 1 января 1901 г. до 31 декабря 2000 г.). Начало века (десятые… … Толковый словарь Ожегова

Век неспокойного солнца … Википедия

Век вековать

Век свековать - ВЕК ВЕКОВАТЬ. ВЕК СВЕКОВАТЬ. Устар. Экспрес. 1. Долго жить; проживать жизнь. Так и осталась Алёна одна век вековать (Бажов. Ермаковы лебеди). Ну, брат, сказал Кустоломов, квартирка у тебя, конечно, незавидная, да ведь тебе не век здесь вековать… … Фразеологический словарь русского литературного языка

век - вековать времяпрепровождение век кончается действие, субъект, окончание век начался действие, субъект, начало век прожить окончание, времяпрепровождение век прошёл действие, субъект, окончание доживать век окончание,… … Глагольной сочетаемости непредметных имён

The Age of Stupid Жанр … Википедия

Книги

• Век Джойса , И. И. Гарин. Если писать историю как историю культуры духа человеческого, то XX век должен получить имя Джойса - Гомера, Данте, Шекспира, Достоевского нашего времени. Элиот сравнивал его `Улисса` с…
• Век надежд и крушений , Олег Волков. Издание 1990 года. Сохранность хорошая. Главным произведением в сборнике "Век надежд и крушений" одного из старейшин отечественной литературы Олега Васильевича Волкова, издаваемого к его…

Большую часть II века в отношении Нового Завета можно назвать периодом доисторическим. Историю Нового Завета за первую половину II века нельзя с успехом писать просто по недостатку исторических источников. Сохранившаяся до нашего времени церковная письменность II века состоит из сочинений апологетических и полемических. Церковные писатели II века, с одной стороны, защищали и оправдывали пред языческим обществом и даже пред римским правительством; с другой – вели полемику с врагами внутренними, с еретиками. Апологетические писания церковных авторов, очевидно, не могут быть источниками для истории Нового Завета, так как, обращаясь к языческому обществу или правительству, апологеты не имели никакой нужды и пользы говорить о своих христианских священных книгах, которые для читателей апологий не имели никакого значения. В полемической письменности, наоборот, книги Нового Завета были нередко предметом прямого обсуждения, тогда именно, когда еретическое заблуждение само касалось новозаветных книг христианской Церкви. Но такого рода еретические движения, затрагивавшие Новый Завет, появились уже в середине II века. Эти еретические движения не только побуждали церковных писателей II века говорить о книгах Нового Завета, но, несомненно, оказали большое влияние и на самое образование новозаветного канона Церкви. Главнейшими еретическими движениями II века, касавшимися Нового Завета, были маркионитство и монтанизм.

Основатель маркионитства, Маркион, прямо и начинал с вопроса о Священном Писании . с самого начала усвоила себе в качестве вероучительного авторитета наряду с новозаветвыми книгами и ветхозаветные. Маркион решительно отвергал , который, по его учению, произошел от князя, сотворившего мир, то есть от Демиурга . Не нужно вливать вина нового в мехи старые; не нужно новых заплат к старой одежде – это и значит, что не нужно соединять с Ветхим . Два Завета не только не согласны друг с другом – они во всем противоположны. Маркион написал особое сочинение «Антитезы», где и доказывал различие Заветов Нового и Ветхого . Сопоставляя отдельные места Ветхого и Нового Заветов, Маркион иногда восклицает: «Видишь различие закона и Евангелия, Моисея и Христа!» Отделение Евангелия от закона было главным делом Маркиона . Голос нашего Бога, – говорил Маркион, – не о Моисее и не о пророках, но о Христе сказал: Его слушайте . Сам Христос говорил: «Что вы думаете, будто Я пришел исполнить закон или пророков? не пришел Я исполнить, но разорить», – так переделывал Маркион , стараясь привести во вражду два Завета . Вполне понятно, что доказать полную противоположность двух Заветов Маркиону было нелегко; в Новом Завете многое противоречило его основному положению о вражде двух Заветов. Но Маркион был смел и последователен. Не напрасно говорит о нем Тертуллиан , что и Евангелию он учил верить согласно «Антитезам» , поскольку оно согласно с его собственными мыслями. Если теперь так охотно Новому Завету противопоставляют «историческое », то Маркион шел даже дальше: он противопоставлял Христа и апостолов. Он убеждал своих учеников в том, что он достойнее доверия, нежели апостолы , и даже хвалился, называя себя исправителем апостолов . Для Маркиона лишь один Павел был истинным апостолом, а прочие – псевдоапостолы, так как они иудействовали в евангельской проповеди , привносили в нее иудейские понятия . А потому вместе с Ветхим Заветом следует отбросить и апостольские писания, кроме посланий Павла и Евангелия Павлова ученика и последователя Луки. Исходя из своих тенденциозных взглядов на противоположность Ветхого и Нового Заветов, Маркион подверг критической переработке церковный , и переработка была смелой и решительной: Маркион отвергал целые книги и переделывал по-своему и те, какие оставлял. Тертуллиан остроумно замечает, что при своей критической работе над Новым Заветом Маркион пользовался не стилем, но мечом, не пером, а топором . Для своих церквей Маркион составил свой особый . Этот Новый Завет состоял из двух частей: εὐαγγέλιον и ἀποστολικόν (разумеется βιβλίον ), Евангелие и Апостол. Евангелие у Маркиона не имело никакого иного надписания, например с именем автора, но это было довольно значительно переработанное Евангелие от Луки . «Он принимает одно только Евангелие по Луке, усеченное в начале, потому что оно повествует о зачатии Спасителя и Его пришествии во плоти. Но не только начало отсек этот, повредивший более себе самому, нежели Евангелию, а и в конце и в середине урезал много слов истины, приложил же иное сверх написанного. И он пользуется этим одним видом Евангелия по Луке» . Из Евангелия от Луки Маркион опустил более 300 стихов; в 60 стихах Евангелия сделал изменения текста . «Посланий же святого апостола у него десять; только этими он пользуется, и то не всем в них написанным, но одни главы в них обсекает, а другие изменяет. Вот две книги, которыми он пользуется. Признаваемые же им послания следующие: первое – Послание к Галатам, второе – Послание к Коринфянам, третье – Послание к Коринфянам второе, четвертое – Послание к Римлянам, пятое – Послание к Фессалоникийцам, шестое – Послание к Фессалоникийцам второе, седьмое – Послание к Ефесянам, восьмое – Послание к Колоссянам, девятое – Послание к Филимону, десятое – Послание к Филиппийцам. Также принимает частями так называемое послание к лаодикийцам» . Эти слова Еипфания требуют некоторой поправки. Епифаний сам только что сказал о десяти посланиях Павла, принятых Маркионом, но в конце он прибавляет еще послание к лаодикийцам и потом это послание называет даже одиннадцатым . Но из этого послания Епифаний дважды приводит лишь один стих, совершенно совпадающий с . У Епифания, очевидно, недоразумение, и его можно исправить на основании Тертуллиана , который разбору ἀποστολικόν ʼа посвящает всю пятую книгу своего сочинения «Против Маркиона». Здесь Тертуллиан определенно заявляет, что под именем послания к лаодикийцам (очевидно, на основании ) у Маркиона было известно Послание к Ефесянам . Кроме того, у Епифания на последнем месте поставлено Послание к Филиппийцам, а на предпоследнем – к Филимону; у Тертуллиана – наоборот. Порядок Тертуллиана можно предпочесть, так как послание к Филимону, написанное к одному лицу, естественно, должно было занять место после посланий, адресованных целым Церквам. Ведь Маркион послания к Титу и Тимофею, между прочим, потому и отвергал, что они написаны к отдельным лицам . Посланиям апостола Павла в своем «Апостоле» Маркион дал особый распорядок, поставив на первое место Послание к Галатам, послание, особенно для него важное по сведениям о «распре» между апостолами Павлом и Петром из-за соблюдения еврейских обычаев. Эта «распря» служила для Маркиона как бы исходным пунктом .

Таким образом, Маркион выступал решительным критиком и реформатором Нового Завета: он сокращал его состав не менее как наполовину. Вполне понятно, что борьба с Маркионом побуждала защищать принадлежность к Новому Завету тех книг, какие удалял из него Маркион.

Иначе относились к Новому Завету монтанисты. Монтанизм – это было новое пророчество. Так себя называли и сами монтанисты, так о них говорили и их противники – церковные писатели. Церковный историк Евсевий приводит сообщение неизвестного автора («анонима») о начале монтанизма. «Некто по имени Монтан, из числа вновь уверовавших, от чрезмерного желания первенства подвергся влиянию противника и вдруг, пришедши в состояние одержимого и исступленного, начал говорить и рассказывать странные вещи, то есть пророчествуя вопреки обычаю, издревле преданному» . Родина монтанизма – Фригия, где распространены были исступленные восточные культы, вроде культа Кибелы. Монтанистическое пророчество – явление того же порядка. По историческим данным оно было исключительно экстатическим. Монтанистические пророки не владели собой, «говоря бессмысленно, неуместно и странно» . Их слова были словами экстатиков – ἐκστατικοῦ όηματα . Монтан говорил: «Вот человек – как лира, и я касаюсь его, как бряцало; человек спит, а я бодрствую; вот Господь приводит в исступление сердца людей и дает сердце людям» . Не напрасно в защиту монтанистического пророчества Тертуллиан писал (до нас не дошедшее) сочинение «Об экстазе» . Экстаз для Тертуллиана был лишением чувств, родом безумия . «Когда человек в духе, особенно когда созерцает славу Божию или когда через него говорит – он необходимо выступает из чувства, помрачаемый (obumbratus) Божественной силой; об этом между нами и психиками спор» . Действительно, церковные писатели, например Мильтиад, прежде всего отвергали экстатическую форму пророчества, утверждая, что пророк не должен говорить в исступлении – μή δεῖν προφήτην ἐν ἐκστάσει λαλεῖν . За его экстатическую форму монтанистическое пророчество и звали «новым». По заявлению Тертуллиана , монтанистов духовными и делает признание духовных дарований, которых «психики» не признают . Признание и защита Параклета отделила монтанистов от Церкви .

Экстатические пророки монтанизма выступали с очень большими претензиями. «Я – Господь Вседержитель, пребывающий в человеке», – говорил, например, Монтан . «Меня не слушайте, но Христа слушайте», – выкрикивала Максимилла; очевидно указывая, что ее устами говорит Христос . «Я – Отец, и Сын, и Параклет», – говорил еще Монтан . В среде монтанистов их пророки и пользовались весьма высоким авторитетом, как об этом говорит святитель Ипполит Римский . «Они, еретики по природе, фригийцы родом, покоренные женщинами, Прискиллой некоей и Максимиллой по имени, которых они считают за пророчиц, говоря, что в них они получили Духа Параклета, – сбились с прямого пути, и до них некоего Монтана равным образом прославляют как пророка; имея их бесконечные книги (βιβλίους ἀπε ίρους ), они блуждают, не обсуждая разумом сказанного ими и не внимая тем, кто может судить, но без рассуждения руководятся верою в них, говоря, что от них они научились чему-то большему, нежели из закона, и пророков, и Евангелий. Женщин этих превозносят выше апостолов и всякого духовного дарования, так что некоторые из нихосмеливаются говорить, будто в них есть нечто большее Христа» . Писатель, дополнивший сочинение Тертуллиана «De praescriptione haereticorum», также утверждает о монтанистах, что они говорили, будто в апостолах был Дух Святой, Параклета же не было; Параклет через Монтана сказал больше, чем Христос в Евангелии, и не только больше, но даже и лучше и выше .

Ревностный защитник монтанизма Тертуллиан пытается уверить, будто новые пророки не отрицают Христа с Его новозаветным откровением. Ересь всегда искажает Правило веры , а Параклет нового ничего не вводит . Параклет лишь викарий Господа . «У нас и у них (психиков) одна вера, один Бог, тот же Христос, та же надежда, то же Таинство крещения. Словом сказать, мы – одна » . Однако церковные противники монтанизма с этим не соглашались и не потому только, что, как ядовито замечает Тертуллиан , монтанистические пророки учат чаще поститься, нежели жениться , то есть устанавливают строгую дисциплину. Ведь сам же Тертуллиан развивал особую теорию постепенного совершенствования откровения, сравнивая откровение с деревом, которое постепенно растет из зерна. Сначала и правда Божия была в зачатках, потом через закон и пророков доводится до младенчества; затем через Евангелие – до юности; наконец, через Параклета она приходит в зрелый возраст . Но если так, то, очевидно, Параклет заменяет собою Христа с Его откровением. Тертуллиан лишь избегает открыто делать такой вывод, хотя и говорит о преимуществах Параклета пред апостолами. Если Христос отвергал установления Моисея – почему Параклету не отвергать того, что определил Павел? Апостол Павел говорит о будущем веке: Когда настанет совершенное, тогда то, что отчасти, упразднится (). Монтанисты видели здесь пророчество о временах Параклета, когда настанет совершенное. С таким мнением монтанистов полемизирует Дидим Александрийский . Заметно такое мнение и у Тертуллиана , который апостола Павла называет обетователем будущих дарований . Очевидно, монтанизм выступал с новым откровением, которое должно было заменить откровение Христа и апостолов, заключенное в Новом Завете. Члены Церкви, не признающей Параклета, – люди одной души и плоти, без духа , тогда как монтанисты – люди духовные . Вера психиков – душевная, animalis . Так и еще более резко злословили монтанисты всю кафолическую поднебесную .

Для нас в настоящем случае особенно важно, что монтанистическое откровение, возможно, создавало свои священные книги, так сказать, «новейшего завета». Вопрос о том, были ли особые священные книги у монтанистов, – спорный, так как исторических данных для его решения недостаточно. Несомненно одно: изречения монтанистических пророков были авторитетом и так или иначе сохранялись. Мы уже видели, что даже позднейшие церковные писатели – Епифаний Кипрский и Дидим Александрийский – приводят буквально изречения монтанистических пророков. Ипполит Римский свидетельствует, что от Монтана, Максимиллы и Прискиллы монтанисты имеют «бесконечные книги», что слова пророков они почитают выше Евангелий (см. выше). Сам неоднократно приводит слова Параклета буквально, притом так, как будто он берет их из какого-либо сборника. В сочинении «О бегстве в гонении» после слов Нового Завета он приводит слова Параклета. «Так и в другом месте...» (Sic et alibi). Следует другое изречение . В ином случае слова Параклета приводятся так: «Имею самого Параклета, говорящего в новых пророках» . Или: «О них и Параклет через пророчицу Приску...» Аноним у Евсевия приводит слова Максимиллы с таким предшествующим замечанием: «Да не говорит дух через Максимиллу в том же слове по Астерию Орвану» . Была какая-то книга, вероятно с таким греческим заглавием: Λόγος κατὰ Ἀστέπιον Ὀρβανόν . Заглавие напоминает надписание Евангелий. Писатель конца II века Аполлоний сообщает о монтанисте Фемисоне: «Он осмелился, подражая апостолу, составить некое кафолическое послание (καθολικήν τινα ἐπιστολήν ), наставлять тех, которые верят лучше, нежели он, защищать суетное учение, произносить хулу на Господа, апостолов и Святую » . В самом начале III века ученейший муж Гай вел в Риме диспут с монтанистом Проклом. Диспут был записан, и запись сохранялась до времен историка Евсевия. Евсевий между прочим сообщает, что Гай в этом разговоре обличает опрометчивость и дерзость противников в составлении новых писаний (καινὰς γραφάς ) . Может быть, всех этих исторических данных и недостаточно для признания того, что у монтанистов составлен был третий, «новейший завет», но несомненно, что изречения монтанистических пророков для монтанистов были не менее авторитетны, нежели слова Христа и апостолов, а иногда даже были и высочайшим авторитетом. Иногда и сам Тертуллиан склонен все Священное Писание обоих Заветов называть, сравнительно с откровением Параклета, – «писанием прежним», pristina instrumenta, причем новое пророчество раскроет все в Писании непонятное, все притчи, и Тертуллиан призывает из этого источника почерпать совершенное учение . Впоследствии мы увидим, что церковные писатели в противовес монтанизму настаивают на законченности новозаветного откровения и новозаветного канона. Очевидно, была именно с этой стороны опасность монтанизма: он открывал принципиально дверь в состав священных книг новейшим изречениям экзальтированных пророков.

Итак, два видных еретических движения второй половины II века- маркионитство (отчасти и гностицизм) и монтанизм – существенно затрагивали церковное сокровище Нового Завета: маркиониты сокращали ; монтанисты, наоборот, склонны были его распространять. Пред церковными писателями лежала двоякая задача: против маркионитов защищать принадлежность к Новому Завету отвергнутых Маркионом священных книг, а против монтанистов – подсчитать точнее новозаветные книги и оградить их состав от вторжения новейших произведений ложного пророчества. В том и другом случае церковные писатели вынуждены были говорить о составе Нового Завета. Такие рассуждения церковных писателей начинаются именно во второй половине II века и весьма важны для истории Нового Завета в древней Церкви. Кроме того, полемизируя с еретиками, церковные писатели приводят иногда множество новозаветных мест. Эти цитаты также дают возможность судить о составе Нового Завета в той или другой Поместной Церкви того времени. Следует лишь постоянно помнить, что отсутствие упоминания о той или другой новозаветной книге не всегда говорит о том, что книги этой и не было у церковного писателя или в его Церкви. Некоторых книг писатели не цитируют просто потому, что не было к тому повода. Да некоторые новозаветные книги представляют слишком мало поводов к тому, чтобы их упоминать или приводить из них тексты. Таковы маленькие послания Иуды, 2-е и 3-е Иоанна, к Филимону. Весьма возможно, что ни одного текста из таких посланий мы не найдем в полном собрании сочинений некоторых и из современных нам церковных посланий и писателей, и это не будет, конечно, обозначать, что [их] нет в нашем церковном употреблении.

Можно думать, что маркионитство и монтанизм не только побуждали церковных писателей говорить о составе Нового Завета, но и вообще заставляли Церковь точнее подсчитать свое письменное апостольское наследство. Самостоятельность местной церковной жизни во II веке сказывалась и в отношении Нового Завета. Отдельные Церкви отличались между собою и составом новозаветного канона. Ведь Новый Завет не был определен в обязательном для всех составе, и книги новозаветного Священного Писания распространялись постепенно. Кроме того, церковные писатели довольно свободно пользовались иными источниками, кроме подлинных апостольских писаний. До писателей II века доходило немало разных и устных преданий, иногда соответствовавших действительности, а иногда от нее и уклонявшихся. Этими преданиями нередко пользовались наравне с книгами апостолов. Однако скоро предания разукрасились вымыслами и дополнениями. Появились предания легендарного характера. Особенно много таких преданий появилось у гностиков. Каждая гностическая секта имела свое предание, то от Иакова, брата Господня , то от апостола Филиппа , то от Матфия, избранного на место Иуды , то от Главкия, переводчика Петрова, или от Февды, спутника Павлова . Здесь передавались даже неизреченные глаголы, которые слышал апостол Павел, восхищенный до третьего неба (см.: ) .

Вполне понятно, что при прежнем различии новозаветного канона в отдельных Церквах и при свободном отношении к Писанию и преданиям после выступления гностиков (особенно, маркионитов) и монтанистов оставаться уже не могла. Нужно было точно провести определенную границу между каноническим, подлинно апостольским и священным, и между неканоническим, не подлинно апостольским, иногда полезным и назидательным, а иногда и положительно вредным и ложным. Вот почему со времени борьбы Церкви с гностицизмом и монтанизмом и начинается история новозаветного канона в полном смысле этого слова. Ранее лежит период доисторический, когда состав Нового Завета почти не был вопросом общецерковным, а был вопросом лишь местноцерковным.

Полемические сочинения церковных писателей II века и дают нам возможность узнать, каков был состав Нового Завета в конце II века в разных Церквах. К сожалению, не обо всех Церквах мы имеем достаточные и определенные сведения. В частности, весьма недостаточны известия о Церквах восточных.

Новый Завет в Церкви Лионской к концу второго века

Относительно времени апостольского мы на основании данных самого Нового Завета сделали предположение, что новозаветные книги прежде всего должны были собраться в Ефесе, и там ранее, чем где-либо еще, мог составиться под наблюдением апостола Иоанна Богослова и Тимофея новозаветный канон священных книг. Но о состоянии Нового Завета к концу II века в Ефесской Церкви, как и вообще в Церквах малоасийских, мы знаем менее всего. Отголоски малоасийского канона мы можем искать на Западе, у святителя Иринея Лионского , одного из виднейших писателей рассматриваемого времени. Малоасийские Церкви вообще были в некоторой особой связи с Лионской, в южной Галлии. Когда, например, около 177 года разразилось в Лионе гонение, лионские христиане посылают Церквам асийским и фригийским особое сочинение о мучениках, где рассказывают обо всем случившемся . В конце II века Лионской управлял святитель Ириней, родившийся и воспитавшийся в Малой Асии, вероятно в Смирне, в ранней юности слушавший Поликарпа, ученика Иоанна Богослова . В постоянных сношениях был святитель Ириней и с Римской, где он имел близких знакомых, так как и сам он бывал в Риме. Оправдывая свое имя, святитель Ириней выступал миротворцем в споре о праздновании Пасхи между Римским епископом Виктором и малоасийскими христианами . Таким образом, святитель Ириней может быть для нас свидетелем не одной только Церкви Лионской, но отчасти и Римской и малоасийских. Он, можно сказать, связывает конец II века со временем апостольским.

Что же говорит нам святитель Ириней о Новом Завете?

У него мы не находим подробного исчисления всех новозаветных книг, но его обширный полемический труд «Обличение и опровержение лжеименного знания», написанный в 80-х годах II века, наполнен текстами Нового Завета. Текстов, иногда довольно обширных, насчитывают у святителя Иринея более тысячи. Точно и определенно говорит святитель Ириней о числе Евангелий. Речь о Евангелиях вызвана у Иринея именно отношением к ним различных гностиков. Еретики за подтверждением своих учений сами обращаются к Евангелиям, но выбирают из общего числа Евангелий какое-нибудь одно. Евионеи пользуются только Евангелием от Матфея. Маркион для себя сократил Евангелие от Луки. «Те, которые отделяют Иисуса от Христа и говорят, что Христос оставался непричастным страданию, а пострадал Иисус, оказывают предпочтение Евангелию от Марка». Последователи Валентина преимущественно пользуются Евангелием от Иоанна . В противоположность еретикам святитель Ириней утверждает, что Евангелий и есть, и быть должно именно четыре, не больше и не меньше. «Так как четыре страны света, в котором мы живем, и четыре главных ветра, и так как рассеяна по всей земле, а столп и утверждение Церкви есть Евангелие и дух жизни, то надлежит ей иметь четыре столпа, отовсюду веющих нетлением и оживляющих людей. Из этого ясно, что устрояющий все Логос, восседающий на Херувимах и все содержащий, открывшись человекам, дал нам Евангелие четверовидное (τετράμορφον τὸ εὐαγγέλιον ), но проникнутое одним Духом – Херувимы имеют четыре лица, и лики их суть образы деятельности Сына Божия. Каков образ действия Сына Божия, таков и вид животных, таков и характер Евангелия. Четверовидны животные, четверовидно и Евангелие, и деятельность Господа. И поэтому даны были человечеству четыре главных завета: один – при до потопа, другой – после потопа при Ное, третий – законодательство при Моисее, четвертый же, обновляющий человека и возглавляющий в себе все, – через Евангелие. При таком положении вещей суетны и невежественны и, кроме того, дерзки все те, которые искажают идею Евангелия и привносят видов Евангелия больше или меньше сказанных» . Здесь мы видим у Иринея не историческое исследование Евангелий, но символическое рассуждение об их четверичном числе. Для Иринея четверичное число Евангелий представляется давно всем известным фактом. Он уже углубляется в размышление над этим фактом и замечает совпадение числа Евангелий с общим, так сказать, планом миротворческой деятельности Божественного Логоса. Еще раньше святитель Ириней сказал о том, когда и при каких обстоятельствах было написано каждое из Евангелий. «Об устроении нашего спасения мы узнали не через кого другого, а через тех, через кого дошло до нас Евангелие, которое они тогда проповедовали, потом же по воле Божией предали нам в писаниях как будущее основание и столп нашей веры. После того как Господь наш воскрес из мертвых и они облечены были свыше силою нисходящего Святого Духа, всем были исполнены и получили совершенное знание, они вышли в концы земли, благовествуя о тех благах, которые [даны] нам от Бога, и возвещая небесный мир людям, которые и все вместе, и каждый порознь имеют Евангелие Божие. Так, Матфей у евреев на их собственном языке и издал евангельское писание, когда Петр и Павел проповедовали в Риме и основывали . После их отшествия Марк, ученик и истолкователь Петра, и сам проповедуемое Петром предал нам письменно. И Лука, спутник Павла, проповедуемое им Евангелие изложил в книге. После Иоанн, ученик Господа и на груди Его возлежавший, и он издал Евангелие, пребывая в Ефесе Асийском . Следует здесь отметить, что по представлению святителя Иринея евангелисты именно передали свои Евангелия Церкви как основания веры. Ради Церкви были написаны Евангелия и Церкви преданы на хранение. , непрерывно существовавшая, неподдельно соблюдала Писания, не принимая ни прибавления, ни убавления; в ней чтение Писаний без искажения . Так, прежде всего, у святителя Иринея представляется совершенно определенным и законченным канон именно четырех Евангелий.

Настойчиво в полемике с Маркионом святитель Ириней доказывает принадлежность к Новому Завету книги Деяний апостольских. Лука был не только спутником, но и сотрудником апостолов, особенно Павла, как об этом говорит и сам апостол Павел (см.: ). Он в своей книге описал то, что сам видел . Маркион принимал Евангелие Луки, как спутника Павлова, но отвергал книгу Деяний. Ириней ставит на вид эту непоследовательность. Нужно или все сказанное Лукою принимать, или отказаться и от Евангелия. Если последователи Маркиона отвергают Деяния, то у них не остается и Евангелия .

К сожалению, святитель Ириней не называет числа посланий апостола Павла, но у него множество текстов из всех почти Павловых посланий: до 78 из Послания к Римлянам, до 78 из Первого послания Коринфянам, до 15 из Второго послания Коринфянам, до 28 из Послания к Галатам, до 26 из Послания к Ефесянам, до 10 из Послания к Филиппийцам, до 15 из Послания к Колоссянам, 2 из Первого послания к Фессалоникийцам, 9 из Второго к Фессалоникийцам, 5 из Первого к Тимофею, 5 из Второго и 3 из Послания к Титу. Нужно притом заметить, что тексты святитель Ириней приводит не глухо, но со ссылкой на определенное послание апостола Павла. Приведем образцы таких ссылок. «Павел объяснил это, писав к римлянам – scribens ad Romanos» . «Весьма ясно показал апостол в Послании, которое к Коринфянам – in epistola quae est ad Corinthios» . «Павел открыто сказал во Втором к Коринфянам – in secunda ad Corinthios» . «В Послании, которое к Галатам (quae est ad Galatas), говорит» . «Блаженный Павел в Послании к Ефесянам (ἐν τ ῇ πρὸς Ἐφεσίους ἐπιστολ ῇ) говорит» . «Павел филиппийцам говорит» . «В Послании, которое к Колоссянам, говорит» . «Апостол объяснил <...> в Первом послании к Фессалоникийцам говоря – in prima epistola ad Thessalonicenses» . «Апостол в Послании, которое к Фессалоникийцам второе, так говорит» . «Об этом Лине Павел упоминает в посланиях к Тимофею – ἐν ταῖς πρὸς Τιμόθεον ἐπιστολαῖς " . «Павел сказал: еретика человека по первом и втором увещании отрицайся – » .

Нет у святителя Иринея упоминания о Послании к Филимону, но это, конечно, только потому, что ему не представлялось случая привести из этого краткого послания какой-нибудь текст. По своему содержанию Послание к Филимону вовсе не таково, чтобы нужно было приводить из него свидетельства в борьбе с еретиками II века. В других Церквах Запада во время святителя Иринея Послание к Филимону было несомненно среди книг Нового Завета.

Особого исследования требует вопрос об отношении святителя Иринея к Посланию к Евреям. Об этом послании святитель Ириней не упоминает так, как о других посланиях апостола Павла. Из него он не приводит ни одного текста в обличение еретиков. Единственный текст (13, 15) из Послания к Евреям есть лишь в одном из так называемых Пфаффовых отрывков, но эти отрывки (числом 3) несомненно подложны. Случайно тексты из Послания к Евреям (как это допустимо в отношении Послания к Филимону) у святителя Иринея отсутствовать не могли, так как в борьбе с еретиками было много поводов к тому, чтобы привести слова апостола Павла именно из этого послания. Следовательно, для святителя Иринея Послание к Евреям не принадлежит к Новому Завету, не есть священная новозаветная книга, на которую можно ссылаться как на непререкаемый священный авторитет. Однако в сохранившихся сочинениях святого отца можно находить следы его знакомства с Посланием к Евреям. Указывают до десяти мест, напоминающих слова Послания к Евреям. Мы приведем те места, где совпадение наиболее заметно. читал не сохранившиеся до нашего времени сочинения святителя Иринея и сообщает: «Есть (у святителя Иринея) книга из разных рассуждений (διαλέξεων ­ проповедей?), в которой он упоминает о Послании к Евреям и так называемой Премудрости Соломоновой, приводя из них некоторые изречения» . Как упоминает святитель Ириней о Послании к Евреям – Евсевий не говорит, но патриарх Фотий в своей знаменитой «Библиотеке» описывает сочинение Стефана Товара, где между прочим сообщалось об Иринее, что Послание к Евреям он не считал за Павлово (οὐκ ἐκείνου ε ἶναι ) . Стефан Товар, следовательно, и говорит, что Ириней Послание к Евреям все же знал.

Итак, в Новом Завете Лионской Церкви при святителе Иринее было тринадцать посланий апостола Павла. Было известно Послание и к Евреям, но его не считали принадлежащим к числу книг новозаветных.

Если во главе Лионской Церкви стоял епископ малоасиец, через учителя своего Поликарпа даже связанный с апостолом Иоанном Богословом, то мы наперед можем предположить, что в Новом Завете Лионской Церкви должны быть все писания апостола Иоанна. Святитель Ириней не называет числа соборных посланий Иоанна, но у него имеются буквально приведенные тексты из первых двух посланий, хотя он выражается так, как будто ему известно лишь одно послание. Святитель Ириней пишет: «Иоанн, ученик Господа <...> в послании своем так свидетельствует нам». Следует выписка из Первого послания Иоанна (2, 18–22). Несколько ниже читаем: «Иоанн в своем вышеупомянутом послании заповедал». Но здесь встречаем уже 7 и 8 ст. Второго послания Иоанна. А затем непосредственно: «И еще говорит в послании», – приводятся два стиха из Первого послания (4, 1–2). Через несколько строк: «...Еще в послании говорит», – и снова стих из Первого послания (5, 1) . Очевидно, здесь обыкновенная неточность выражения, по которой мы и теперь нередко говорим: «Апостол Павел пишет в Послании к Коринфянам» и т. п., как будто нам известно лишь одно Послание к Коринфянам. Несомненно, следовательно, что в Новом Завете святителя Иринея было два послания апостола Иоанна Богослова . Но можно допустить, что там были и все три Иоанновых послания. Третье послание Иоанна по своему содержанию, подобно Посланию к Филимону, дает слишком мало поводов приводить из него тексты; притом оно так кратко. Отсутствие у святителя Иринея текстов из Третьего послания, может быть, простая случайность. А между тем допустить, что святитель Ириней в своем Новом Завете имел Второе послание Иоанна и не имел Третьего, трудно; в истории новозаветного канона, как увидим много раз впоследствии, эти два послания как бы неразрывно связаны между собою: они или вместе отсутствуют, или вместе находятся в составе Нового Завета той или другой Церкви.

Апокалипсис Иоанна Богослова несомненно причисляется святителем Иринеем к книгам Нового Завета. У святителя Иринея насчитывают до 29 текстов из Апокалипсиса. Есть из него одно изречение и в послании Лионской и Вьеннской Церквей к Церквам асийским и фригийским о гонении. Обыкновенно, приводя тексты из Апокалипсиса, святитель Ириней выражается так «Иоанн (иногда прибавляется: ученик Господа) в Откровении говорит» . Называет святитель Ириней Апокалипсис и «Писанием» , считая его откровения возвещенными от Духа Святого . Писанием (γραφή ) назван Апокалипсис и в послании Церквей Лионской и Вьеннской . Святитель Ириней говорит и о происхождении Апокалипсиса. «Откровение было незадолго до нашего времени, но почти в наш век (ἐπὶ τῆς ἡμετέρας γενε ᾶς ), под конец царствования Домициана . Упоминает святитель Ириней даже о лучших и древних списках Апокалипсиса, где число зверя 666, а не 616 .

Из прочих соборных посланий святитель Ириней определенно говорит лишь об одном Первом послании апостола Петра, на которое у него насчитывают до 9 ссылок. Иногда тексты из этого послания святитель Ириней приводит так «Как Петр говорит в своем послании» 97 . Это, конечно, не значит непременно, будто святитель Ириней имел в своем Новом Завете только одно Петрово послание; однако совершенно неизвестно ничего и о том, было ли в его Новом Завете и Второе Петрово послание.

О посланиях Иуды и Иакова святитель Ириней не упоминает и текстов из них не приводит. О Послании Иуды еще можно предположить, что оно святителю Иринею было известно. Предположить это можно на том основании, что, как мы увидим, это послание вообще было известно на Западе (в Риме и Карфагене) среди новозаветных книг. О Послании же Иакова, наоборот, можно предположить, что его в Новом Завете Лионской Церкви не было; оно неизвестно и в других западных Церквах не только во II веке, но долгое время и после.

Кроме того, есть основание предполагать, что святитель Ириней в своем Новом Завете имел и еще некоторые книги в качестве авторитетных и священных. В одном месте своего сочинения «Против ересей» святитель Ириней доказывает, что мир сотворен Богом, и доказывает это различными текстами Священного Писания ) . Таким образом, на «Пастыря» святитель Ириней ссылается наряду с книгами Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Слова из «Пастыря» стоят у него среди слов книги Бытия и пророка Малахии, и самый «Пастырь» назван Писанием. Евсевий и говорит об Иринее, что он не только знал «Пастыря», но и принимал его .

Обобщая все сказанное о Лионской Церкви, мы можем сделать такой общий вывод: к концу II века в Новом Завете Лионской Церкви было четыре Евангелия, книга Деяний апостольских, тринадцать посланий апостола Павла (кроме Послания к Евреям), Апокалипсис, три послания Иоанна Богослова, одно Петра и, может быть, Послание Иуды, а также и «Пастырь» Ерма . Послание к Евреям хотя святителю Иринею и было известно, но не принадлежало к новозаветному канону. Не было в каноне также Второго послания Петра и Послания Иакова.

Новый Завет во втором веке

Статья является продолжением исследования истории формирования канона новозаветного Писания. Архимандрит Иларион рассматривает место книг Нового Завета в христианской Церкви в следующем историческом периоде – времени апологетов и авторов противогностической полемики.

2 в. называют «золотым веком» Римской империи. Это было время высшего расцвета рабовладельческой формации и в то же время начало общего кризиса. Италия постепенно теряет свое преимущественное положение, и, наоборот, многие провинции переживают расцвет. Восстанавливаются старые промышленные центры Вифинии, Пергама, Сирии. На новый уровень поднимается виноградарство в Эгейском бассейне, Галин и Западной Германии. В западных провинциях возникают новые центры производства металлических и керамических изделий. Паннония и Мезия становятся житницами империи, Испания - центром металлургии. Строятся новые города, возрастает их роль в экономической и культурной жизни римских провинций. Значительно расширяется район римской торговли. Устанавливаются торговые связи с Китаем, Индией, Цейлоном, Прибалтикой. Однако в сердце империи - Италии - продолжается спад экономики, обнаружившийся еще в 1 в. Пассивный баланс италийской торговли, кризис сельского хозяйства, обусловленный разорением мелких землевладельцев и низкой производительностью рабского труда, развитие колоната характеризуют не только упадок италийского хозяйства, но и начало общего кризиса рабовладельческого способа производства.
Во 2 в. Римской империей правит династия Антонинов (96-192 гг.). Императоры этой династии - Нерва (96-98 гг.), Траян (98-117 гг.), Адриан (117- 138 гг.), Антонин Пий (138-161 гг.), Марк Аврелий (161-180 гг.) - представляли интересы рабовладельческой верхушки всей империи и пользовались активной поддержкой сената. Рецидив террористического режима имел место только при Коммоде (180-192 гг.), который правил уже в обстановке кризиса и глубоких внутренних потрясений. Антонины проводят политику поддержки средних и мелких землевладельцев путем организации дешевого кредита, создания алиментарного фонда и т. д. Законами Траяна и Марка Аврелия сенаторская знать обязывалась часть своих средств вкладывать в сельское хозяйство. Все эти меры имели паллиативный характер, и Траян для смягчения кризиса становится на путь активной завоевательной политики. Завоевание Дакии, превращение Армении в римскую провинцию, успешная война с Парфией привели к максимальному территориальному развитию империи. Однако преемнику Траяна Адриану пришлось отказаться от некоторых завоеваний Траяна и обратить все внимание на укрепление границ, ибо сохранение огромной римской державы требовало колоссального напряжения сил, на которое империя была уже неспособна. Адриан вынужден был провести частичное сложение недоимок и значительно расширить алиментарную систему. Одновременно шло дальнейшее формирование бюрократического аппарата и упорядочение судопроизводства. Адриан уделял большое внимание управлению провинциями. Он щедро субсидировал городское строительство в провинциях, представляя отдельным городам римские гражданские права, что способствовало оживлению их экономической и культурной жизни. Особой милостью пользовались греческие города. Адриан называл себя поклонником греческой культуры. При нем в среде эллинской аристократии распространяется движение «панэллинизма», которое император использовал для сближения с эллинизованными элементами восточных провинций. Политика Антонинов отвечала интересам рабовладельческой верхушки, способствовала укреплению империи и развитию провинций. При Антонине Пие еще наблюдается процветание провинций, но в правление последних Антонинов - Марка Аврелия и Коммода - внешнеполитическое и внутреннее положение империи резко ухудшается. Причиной этого послужили неудачная война с Парфией, эпидемия чумы, неурожай, восстания в провинциях, натиск на границы Римской империи соседних народов. К концу 2 в., когда во внутренней жизни империи уже явственно ощущается кризис рабовладельческой системы, начинается новый этап во взаимоотношениях Рима с соседними племенами. Ценой тяжелых жертв империя сдержала напор германских, фракийских, сарматских племен, но в то же время она вынуждена была пойти на уступки. Все больше «варваров» становится солдатами и земледельцами империи. Общая участь сближает их с римскими рабами, колонами, мелкими земледельцами, поднимающимися против имперской знати и рабовладельческого государства.
Культурная жизнь империи во 2 в. отмечена чертами, характерными и для экономического и политического развития. По мере объединения рабовладельческой верхушки Средиземноморья складывается единая эллинистическо-римская культура, впитавшая в себя элементы провинциальных культур. Творчество поздних стоиков (Марка Аврелия, Эпиктета) проникнуто духом пессимизма и безнадежности. Все большее распространение получает христианство, особенно в восточных провинциях. Во многих областях культуры наблюдаются архаизирующие тенденции, стремление подражать старым образцам в искусстве и литературе.
Римское искусство 2 в. н. э. проходит в своем развитии два этапа: один, связанный с подъемом империи в первой половине столетия, другой, обусловленный надвигающимся кризисом рабовладельческого общества.
В первом этапе при императорах Траяне и Адриане в Риме продолжается строительство грандиозных сооружений, во втором этапе строительство в столице резко сокращается; мемориальные памятники становятся гораздо скромнее в размерах и украшениях, чем прежде. Античное искусство. Искусство Рима. Архитектура Римской империи во 2 в. н. э.

Форум Траяна. Во времена Траяна в Риме работает крупнейший архитектор Аполлодор Дамасский - наиболее значительный представитель римской архитектуры. Аполлодором Дамасским был воздвигнут самый крупный архитектурный ансамбль Древнего Рима - форум Траяна. В отличие от более ранних форумов, форум Траяна состоял из нескольких частей. Входом в него служила триумфальная арка, за ней располагался большой двор. По сторонам его за сквозными колоннадами находились два мощные полукружия. К правому от входа полукружию площади примыкал рынок с пятиэтажными торговыми зданиями, руины которых сохранились до нашего времени.
Следующим компонентом форума Траяна была пятинефная базилика Ульпия - крупнейшая базилика Древнего Рима.
За базиликой, по главной оси форума, располагался небольшой перистильный двор, в центре которого находилась мемориальная колонна Траяна, построенная из мрамора, с рельефной лентой, идущей по спирали. По сторонам колонны располагались две библиотеки - греческой и латинской литературы, с крыш которых можно было рассматривать рельефы на верху колонны. За двором с колонной Траяна находился другой двор, завершавшийся храмом Траяна. Форум Траяна выделялся не только своими размерами и разнообразием композиционного решения, но и богатством отделки.

План форумов в Риме:
1 – форум Юлия Цезаря; 2 – форум Августа; 3 – форум Нервы; 4 – форум Траяна

Пантеон. К 125 г. н. э. относится связанное с именем Аполлодора Дамасского крупнейшее сооружение римского зодчества - Пантеон (храм всех богов). Пантеон был перестроен из круглого нимфеума-бассейна, входившего в состав терм Агриппы. Гигантский цилиндрический корпус перекрыт большим сферическим куполом. Диаметр ротонды (43 м) почти равен высоте храма, так что купол представляет собой точную полусферу. Благодаря таким пропорциям достигнута особая гармония архитектурного образа. Пантеон так же, как и другие римские сооружения, был построен из обожженного кирпича и бетона. Внутри Пантеон был украшен полихромными мраморами. Купол Пантеона по своим размерам не имеет себе равных в античной архитектуре.

Пантеон. План

Аполлодор Дамасский построил также мост через Дунай и большую гавань Траяна в городе Остии, служившем морским портом города Рима.
Храм Венеры и Ромы. В период правления Адриана создается также значительное количество крупных сооружений. В ряде зданий этого времени обнаруживается сильное воздействие греко-эллинистической архитектуры, связанное с именем самого императора Адриана, пытавшегося выступать в качестве архитектора. По его проекту, в частности, был сооружен один из крупнейших храмов Рима - храм Венеры и Ромы, находящийся рядом с Колизеем. Композиция этого храма, построенного по типу периптера и окруженного с четырех сторон колонными портиками, напоминает аналогичные композиции эпохи эллинизма.
Интересным архитектурным комплексом является вилла Адриана в Тиволи. Большой парк, включавший многочисленные декоративные парковые сооружения, расположен на плоских холмах. Планировка была асимметрична, она отличалась исключительной живописностью и своеобразием построения.
Крупнейшим надгробным сооружением Рима является мавзолей Адриана - грандиозный, круглый в плане, стоявший на высоком прямоугольном основании. Здание имело конусообразное завершение и было увенчано скульптурной группой.
Инсулы. На протяжении 2 в. Рим заполнился сотнями многочисленных жилых домов доходного типа (инсулами). Дома эти отличались крайне упрощенной планировкой. Они состояли из многочисленных, совершенно одинаковых жилых помещений, объединенных длинными коридорами. Примитивной и весьма непрочной была также конструкция этих зданий.

Иллюстрации к разделу