Крыжовник краткое описание. Антон чехов - крыжовник. Николай Иванович воплощает свою мечту в реальность

«Сестра Керри» была написана Драйзером в конце XIX в., а увидела свет в самом начале XX столетия. Этот роман в свое время вызвал волну критики. Он не сразу получил признание, поскольку его содержание разительно отличалось от общепринятой в те времена трактовки женского образа – типажа женщины, основным критерием жизненного успеха которой являлись семья и дети.

В книге довольно много действующих лиц, но главных героев, по существу, всего трое: это юная провинциалка Керри, ловкий коммивояжер Друэ и управляющий баром Герствуд. Именно за их судьбами следит автор на протяжении всего произведения. Остальные персонажи появляются в книге эпизодически, их задача – оттенить образы Керри, Друэ и Герствуда, сделать их более объемными и выразительными.

Керри в начале произведения представлена читателю только что приехавшей в Чикаго из удаленного местечка восемнадцатилетней девушкой. Она, конечно, неопытна и наивна, за душой у нее всего 20 долларов и большое желание найти дорогу в иной, лучший мир, чем тот, в котором прозябают ее ближайшие родственники: родители и старшая сестра. Постепенно девушка взрослеет, набирается жизненного опыта и начинает уже не просто плыть по течению, безвольно соглашаясь на те решения, которые предлагает ей жизнь, но и становится способной сделать собственный выбор. Керри ищет счастья. Но там ли она его ищет и что она может найти, если будет следовать именно той дорогой, которую выбрала?…

Друэ стал первым, кто сумел показать Керри, что есть иная жизнь, не похожая на жалкое существование ее сестры Минни. Это молодой, одетый по последней моде чикагский денди. Он обладает легким, уживчивым характером. Друэ способен договориться с любым клиентом и принести прибыль той компании, на благо которой трудится. Его очень ценят хозяева. Ну, а заработанные деньги он тратит, как умеет. Он достиг неплохого материального благосостояния, однако его интересы еще остаются весьма примитивными, на уровне веселых прогулок, покупки щегольских нарядов, походов на любительские спектакли. Керри вскоре нравственно «перерастает» Друэ – по крайней мере, ей так начинает казаться. И тогда судьба услужливо сводит ее с Герствудом.

Герствуд – более сложный персонаж. Автор выводит его на страницы своего романа процветающим, достигшим определенного успеха в обществе человеком зрелых лет. Герствуд находится в расцвете сил. У него есть все, что формально дает человеку право называться счастливым: великолепная работа, приносящая немалый доход, счет в банке (правда, опрометчиво оформленный на супругу), солидные знакомства. Он женат, у него двое взрослых детей. Однако душевный мир Герствуда пуст. Он, как и Керри, ищет счастья и не может его найти.

Правда, в начале романа Герствуд пока не осознает этого – ему кажется, будто жизнь его идет плавно и размеренно, и он – один из счастливчиков, взысканных судьбой. Кажется, что он обладает сильным характером, умеет справляться с трудностями. Но потом выясняется, что таково было лишь первое впечатление, произведенное Герствудом на читателя. На самом деле, попав в сложные жизненные обстоятельства, Герствуд быстро отказывается от борьбы и опускается на самое дно.

Роман «Сестра Керри», краткое содержание которого будет представлено чуть ниже, начинается с привычного для современного читателя эпизода: юная девушка приезжает в Чикаго, чтобы, как сейчас бы сказали, «выбиться в люди». Провинциалка попадает в большой город, где вынуждена сама пробивать себе дорогу к лучшей жизни. Чикаго встречает полную радужных надежд Керри холодно и равнодушно: она видит ужасающую бедность семьи своей родной старшей сестры Минни, у которой останавливается по прибытии.

Нищета, беспросветность, отсутствие каких-либо интересов, скупость, явившаяся следствием постоянного существования на грани последней черты бедности – все это быстро отталкивает Керри. Проработав несколько дней на фабрике, на тяжелой работе, она понимает, что не хочет повторения судьбы Минни. Молодость и красота становятся тем единственным оружием, с помощью которого Керри придется доказывать миру, что она достойна счастья. Познакомившись с Друэ, Керри делает первый шаг по новому пути: она становится содержанкой юного коммивояжера.

Получив возможность жить в относительном комфорте, Керри успокаивается. Кажется, она уже сумела подняться значительно выше, чем все ее родственники, и вкусила некоторых материальных благ, пусть и добытых не совсем «чистой монетой». В этот момент ей выпадает шанс поучаствовать в любительском спектакле, где неожиданно раскрывается ее актерский талант. Друэ знакомит Керри (на собственную беду) с приятелем своим Герствудом и просит последнего поддержать начинающую актрису. Так закручивается новый виток в жизни Керри.

Спустя какое-то время после встречи Герствуд понимает, что он влюблен в Керри. Впрочем, возможно, любовь стала лишь поводом, а на самом деле Герствуду давно хотелось бросить вызов судьбе. Поступок, который он совершил, на первый взгляд кажется бессмысленным: он украл деньги хозяев того бара, управляющим которого работал много лет (и пользовался их безграничным доверием).

Взяв деньги (при этом Герствуд уговаривал себя считать это просто займом и обещал себе вернуть всю сумму при первой же возможности), Герствуд отправился к Керри и обманом уговорил ее срочно ехать с ним. Когда Керри поняла, что ее обманули, она молча приняла новые условия жизни и попыталась приспособиться к ним, даже не пробуя бороться. Так началась их совместная жизнь в Нью-Йорке: с воровства и обмана.

Первое время дела шли неплохо: Герствуд сумел выкупить бар в паре с компаньоном, и у «супругов» был даже некоторый достаток. Но затем бизнес Герсвуда стал терпеть убытки. А вскоре дело и вовсе развалилось. С этого момента он началось его медленное, но верное падение. Падение в материальном смысле, поскольку в нравственном отношении он уже давно поставил себя вне общества, украв деньги, бросив семью и соблазнив Керри.

В то время, как Герствуд целыми днями читал газеты и почти ничего не предпринимал, чтобы найти хоть какую-то работу, Керри вновь улыбнулась удача: ее взяли статисткой в театр. Молодая женщина поняла, что это – ее единственный шанс изменить свою жизнь к лучшему. Она много репетировала, отлично играла, и наконец ее талант раскрылся и стал заметен режиссерам. Ей теперь давали хорошие роли, назначили отличное жалование.

В один прекрасный момент Керри осознала, что Герствуд теперь для нее – обуза, он тянет ее за собой на дно. Оставив Герствуду 20 долларов, Керри бросила его. Ее дальнейшая жизнь была наполнена блеском славы и денег, триумфами и поклонниками (из которых, впрочем, она никого не выделяла). Герствуд же, скатившись на самое дно нищеты, покончил жизнь самоубийством. Керри об этом даже не узнала.

Главная идея «Сестры Керри»

В этом произведении, пожалуй, трудно выделить какую-то одну конкретную главную мысль. Теодору Драйзеру удалось охватить сразу несколько аспектов жизни, к размышлению над которыми он приглашает читателя. На первый взгляд эта книга – о том, как может добиться успеха женщина в современном (современном Драйзеру, разумеется) мире. Но цена такого успеха слишком велика. Покорить мир женщина может лишь с помощью мужчины, ведь у нее нет возможности получить достойное образование, найти хорошо оплачиваемую работу.

Добиваться независимого положения ей приходится, буквально используя мужчин. В трудных поисках счастья женщина забывает, а какое же оно, это счастье, на самом деле.

Душевные терзания

В конце романа мы видим разбогатевшую, окруженную воздыхателями Керри. Но нет радости в ее измученном сердце, и по-прежнему рвется и тянется к чему-то недостижимому ее душа. Только ведь она сама не знает, чего хочет, а потому никогда не будет счастлива.

«СЕСТРА КЕРРИ»

Летом 1899 года молодой журналист Драйзер с женой уехал из Нью-Йорка в деревню Моми. Здесь, в доме своего друга А. Генри, он написал несколько рассказов: «Блестящие рабовладельцы», «Негр Джеф» и некоторые другие. Генри упорно и настойчиво уговаривал его начать работу над романом. «Наконец, —рассказывает Драйзер, — в сентябре 1899 г. я взял кусок желтой бумаги и, чтобы угодить ему, написал наобум заглавие — «Сестра Керри» и начал писать» (Письма, т. I, стр. 213).

В основу сюжета писатель положил историю одной из своих шести сестер. Эта сестра Драйзера, Эмма, жила в Чикаго на средства архитектора, к которому не испытывала большой привязанности. Она познакомилась с управляющим рестораном Л. А. Гопкинсом, и этот человек, бросив свою семью, увез ее в Канаду, предварительно забрав из кассы ресторана 3,5 тысячи долларов, а затем они поселились в Нью-Йорке. Деньги, за исключением 800 долларов, он впоследствии вернул владельцам ресторана, которые, удовлетворившись этим, не стали возбуждать против управляющего судебное дело. Вся история, однако, была подробно описана в чикагских газетах 1 .

Автобиографичны и описания блужданий голодного Герствуда по Нью-Йорку в поисках пищи и пристанища. Они были близки Драйзеру, оказавшемуся после ухода из «Нью-Йорк Уорлд» в 1895 году на грани голодной смерти. Писатель опирался на богатейший жизненный материал, который он накопил за годы журналистской работы и который теперь помогал ему воспроизвести самые различные ситуации — от забастовки трамвайщиков до атмосферы нью-йоркского музыкального театра.

Работа над романом увлекла Драйзера. Вернувшись в Нью-Йорк, он напряженно трудится. Через полгода после начала работы над романом он написал на последней странице рукописи «Конец» и поставил дату: «Четверг, 29 марта 1900 года — 2 часа 53 минуты после полудня» 2 . Работа над рукописью на этом отнюдь не закончилась —-г Драйзер сделал много сокращений, поправок, но в основе своей роман был завершен к концу марта 1900 года, и еще через полгода с небольшим, 8 ноября 1900 года, выходит из печати первый роман Теодора Драйзера «Сестра Керри».

Конец XIX века в политической и литературной жизни США ознаменовался высоким накалом борьбы. Испано-американская война, захват Филиппин, создание Национальной ассоциации промышленников и усиление господства монополий в государственном аппарате, наступление банков, промышленных корпораций и железнодорожных магнатов на жизненные интересы и демократические права рабочих и фермеров — таков был широкий фронт реакции во внешней и внутренней политике, которым отмечен процесс перехода капитализма США в империалистическую стадию. Начало XX века в развитии американского империализма знаменуется усилением экономических противоречий, вылившимся в кризис 1900—1903 годов. Империалистическая реакция вызвала ожесточенное сопротивление демократических сил Америки — Антиимпериалистическая лига выступила против захватнических войн, популисты стали на защиту демократических свобод и интересов фермеров, возросла активность на политической арене социал-демократической и социалистической партий, усилилось забастовочное движение.

В эти острые политические и идейные схватки была вовлечена и американская литература, несмотря на старания представителей школы так называемой изысканной традиции («genteel tradition») удержать ее вдали от жизни народных масс. Писатели этой школы, господствовавшей в 80-е годы в буржуазной литературе США, как отмечал в 1922 году Драйзер в автобиографической книге «Газетные дни», «писали о добре, мягкости, красоте, успехах в жизни, в их рассказах, чувствовался дух старого юга, а поэзия их была лишь поэзией и ничем больше (Джордж Кэбл, Нельсон Пейдж). В журналах Харпера я наткнулся на таких самоуверенных писателей, как Уильям Дин Хоуэллс, Чарльз Дадли Уорнер, Франк Стактон, миссис Хэмфри Уорд и с десяток других, описывавших благородство характеров, жертвы, величие идеалов и радость простых вещей.

Но вокруг жизнь бушевала, и все эти рассказы ничего общего с ней не имели. Быть может, жизнь с ее темными сторонами, такой, какой я ее видел, никем еще не была описана» 3. И в «Сестре Керри» Драйзер неоднократно по ходу романа высказывает свое эстетическое кредо реалиста в суждениях о произведениях современной ему американской литературы. Он высмеивает пьесу Августина Дейли «Под фонарем», написанную «в духе священных традиций мелодрамы» 4 , иронически отзывается и о пьесе, которую видела Керри вместе с миссис Вэнс, — в ней «показано страдание в идеальных условиях жизни» (I, 309). Подобные пьесы неприемлемы для писателя — они создают искусственный мир, побуждают никогда не возвращаться к действительности.

Отмеченное Драйзером в «Газетных днях» и выраженное в «Сестре Керри» чувство неудовлетворенности литературой, далекой от настоящей жизни, разделяли в 80-е и 90-е годы многие американские писатели. Стремясь продолжить традиции Томаса Пейна и Филиппа Френо, Джеймса Фенимора Купера и Гарриет Бичер-Стоу, Натаниэля Готорна и Германа Мелвилла, Джона Гринлифа Уиттиера и Генри Торо, Уолта Уитмена, Марка Твена и Френсиса Брета Гарта, они выступили с критикой эстетических позиций школы «изысканной традиции», за правдивое и всестороннее изображение жизни. К этой группе писателей принадлежали Генри Блейк Фуллер, Стивен Крейн, Гемлин Гарленд, Фрэнк Норрис. Все они, правда с различной степенью остроты и убедительности, критиковали буржуазную Америку.

Генри Блейк Фуллер опубликовал в 1893 году роман «Жители скал» и в 1895 году роман «За процессией». В них, следуя традициям Бальзака, Г. Б. Фуллер обличает многие стороны американской действительности. Высоко оценивая творчество этого писателя, Драйзер неоднократно называл его пионером реализма в США 5 , а книгу «За процессией» — первым американским реалистическим романом. Драйзер впоследствии считал, что этот роман «подводит нас к моменту появления крупного бизнеса и порожденной им общественной среды» (XI, 550) 6 . Этим открытием для литературы новых жизненных явлений, характерных для империалистической эпохи, и привлекал Г. Б. Фуллер внимание Драйзера.

Одновременно с Г. Б. Фуллером в литературу вступает и Стивен Крейн с повестями «Мэгги — дитя улицы» (1893) и «Алый знак доблести» (1895). «Мэгги — дитя улицы» повествует о тяжелых условиях жизни семьи Мэгги, ютящейся в трущобах большого города. Ужасная нищета заставляет Мэгги стать проституткой. Эти реалистические стороны первой повести Крейна делали ее неприемлемой для буржуазной критики, ибо они опровергали сусальные истории о «счастливой Америке».

В повести проявились и серьезные противоречия Крейна. Изобразив «дно» капиталистического общества в США, Крейн сделал попытку объяснить существование «дна» биологическими законами наследственности и «окружения», следуя в этом канонам натурализма.

Помимо того, что Драйзер опубликовал рассказ Крейна, он неоднократно писал о нем в журнале «Эври манс», как и о многих других своих американских и зарубежных литературных современниках— Марке Твене, Гемлине Гарленде, Редьярде Киплинге, Оскаре Уайльде, Томасе Гарди, не говоря уже о менее значительных фигурах 7 .

В 1891 году вышла книга рассказов Гемлина Гарленда «Проезжие дороги». Рассказы Гарленда замечательны глубоким пониманием жизни и судеб американского фермерства, хотя фермерская жизнь и представлена в них несколько изолированно от жизни всей страны.

Остротой критики и натуралистическими тенденциями близка к повести Стивена Крейна книга Фрэнка Норриса «Мак-Тиг» (1899). Все эти писатели, как отмечает Драйзер, создавали в Америке «роман протеста». Романы и повести Г. Б. Фуллера, С. Крейна, Г. Гарленда, Ф. Норриса — вот ближайшие литературные предтечи «Сестры Керри».

В первом романе Драйзера мы видим и острое обличение духа стяжательства, в значительной степени присущее Г. Б. Фуллеру, и изображение страданий и лишений людей «на дне», сделавшее «Мэгги — дитя улицы» С. Крейна определенной вехой в истории американской реалистической литературы, и глубокое сочувствие простым людям Америки, свойственное «Проезжим дорогам» Г. Гарленда, и обличение власти денег в американском обществе, характерное для романа Ф. Норриса «Мак-Тиг». Драйзер, однако, пошел дальше своих современников и учителей в литературе. «Сестрой Керри» он завершил период становления «романа протеста» в американской литературе.

Важную роль в становлении и развитии реалистической литературы в США сыграл Уильям Дин Хоуэллс, который в 80-е и 90-е годы выступил решительным противником школы «изысканной традиции», пропагандистом творчества Л. Н. Толстого и защитником деятелей рабочего движения, подвергавшихся преследованиям за участие во всеобщей забастовке в мае 1886 года. Хоуэллс призывал рассматривать жизнь «без тех литературных очков, которые так долго считались необходимыми, видеть характер не таким, как он изображен в других литературных произведениях, а таким, как он существует вне этих художественных произведений» 8 . Хоуэллс помог войти в литературу Гемлину Гарленду, Стивену Крейну, Фрэнку Норрису. И неудивительно, что в 1890 году Драйзер называл Хоуэллса «великим литературным филантропом», «дозорным, выглядывающим первые лучи приближающегося гения» и восторженно утверждал:

«Как, действительно, щедр и человечен старейшина американской литературы!» 9

Хоуэллсу, однако, была присуща известная компромиссность — отстаивая реализм и призывая следовать Толстому, он вместе с тем ставил американским писателям известные ограничения: «Вы не можете рассматривать сюжеты Толстого и Флобера в абсолютной артистической свободе Толстого и Флобера». 1 0 Кроме того, Хоуэллс считал, что в США нет тех пороков, которые существуют в европейских странах, и поэтому считал, что трагизм романа Достоевского «Преступление и наказание» не соответствовал американским условиям. «Наши романисты, — утверждал он, — поэтому занимаются более улыбчатыми аспектами жизни, которые являются и более американскими, ищут универсальное в личности скорее, чем в социальных интересах», 11 Эти высказывания Хоуэллса часто рассматривали как стремление к приукрашиванию американской действительности, и хотя Хоуэллс мог бы оспаривать такое мнение, на деле логика этих слов вела к философии официального оптимизма.

Дело в том, что Хоуэллс, приписывая Америке некую исключительность, не видел классовой основы тех трагедий, которые происходили в США, а считал их проявлением универсальных законов жизни: «Грех, страдание, стыд будут всегда в мире, я полагаю... В Америке есть смерть и множество неприятных и мучительных болезней, которые даже многочисленные лекарства, кажется, не могут вылечить. Но эти трагедии происходят из самой природы вещей и не являются специфически американскими в отличие от свободного, радостного, сердечного уровня здоровья, успеха и счастливой жизни» 12 . При всей остроте критики У. Д. Хоуэллс не пришел к тому разочарованию в буржуазных идеалах, которое привело его друга Марка Твена в 90-е и в 900-е годы на грань пессимизма.

Выступая против литературы «изысканной традиции», У. Д. Хоуэллс был не очень последователен в своей борьбе за реализм — сказывались и его связи с бостонцами — представителями «изысканной традиции» и ограниченность его социального кругозора при всех его симпатиях к рабочему движению и социализму. Эта ограниченность дала себя знать особенно очевидным образом в отношении Хоуэллса к Драйзеру после издания «Сестры Керри». Драйзер следовал призыву Хоуэллса. к правдивому изображению жизни, к учебе у Толстого, но он не видел в американской действительности тех «улыбчатых аспектов жизни», того «успеха и здоровой жизни», о которых Хоуэллс рекомендовал не забывать. Пониманием социальной природы человеческих трагедий в США Драйзер качественно отличался от Хоуэллса, и в этом смысле он делал существенный шаг вперед по сравнению с Фуллером, Крейном, Гарлендом, Норрисом, заслужившими признание Хоуэллса. Именно потому впоследствии Драйзер, который в 1900 году, до выхода в свет «Сестры Керри», считал Хоуэллса своим учителем и союзником, в 1922 году причислял его к сторонникам «изысканной традиции». «Сестра Керри» стала межой, разделяющей в литературе США сторонников реализма и «изысканной традиции». В полемике, развернувшейся после выхода в свет «Сестры Керри», Хоуэллс оказался в одном лагере со сторонниками «изысканной традиции». Гораздо ближе к Драйзеру был друг Хоуэллса Марк Твен, который в своем творчестве не ограничивал себя установленными Хоуэллсом для реализма канонами — это блестяще продемонстрировал он в повести «Человек, который совратил Гедлиберг» (1899).

Драйзеру удалось достичь в своем романе сочетания скрупулезной мотивировки действий и поступков героев с широким охватом жизненных явлений американской действительности, с социальными обобщениями крупного плана. И помогло ему обращение к реалистическому мастерству Марка Твена, воплощенному в «Приключениях Гекльберри Финна» и «Человеке, который совратил Гедлиберг».

Марка Твена Драйзер отнюдь не случайно всегда ставит первым в ряду появившихся в США в конце XIX века писателей, которые усматривают связь между страданиями человека и его, экономическим положением. «В своем «Позолоченном веке», — говорил впоследствии Драйзер, — великий писатель Марк Твен разоблачает бесчеловечный и всемогущий «экономический индивидуализм» Америки. Можно сказать, что Марк Твен первым пошел по этому пути» (XII, 279).

Драйзер, который, как показывает изучение его ранней журналистской деятельности, был отлично осведомлен о творчестве не только классиков литературы США, но и своих современников, стремился познакомиться с Твеном, и трижды ему удалось увидеть своего великого современника— один раз на улице, затем он посетил Твена, чтобы взять у него интервью для журнала «Саксес», но интервью ему получить не удалось, наконец, в 1908 году в Нью-Йорке Драйзера представили Твену, и беседы с ним произвели на Драйзера исключительно сильное впечатление. 13

За тридцать лет, прошедших от «Позолоченного века» до «Сестры Керри», многое изменилось в Америке. В «Позолоченном веке» показано зарождение монополий в США, в «Сестре Керри» описано общество, где власть монополий стала безраздельной. Эти два романа отражают различные этапы развития буржуазной Америки. Следуя реалистическим принципам Марка Твена, Драйзер развивал их дальше и по-своему.

«Сестра Керри» Драйзера, таким образом, появилась одновременно с другими произведениями, реалистически изображавшими различные стороны американской жизни. Подъем реалистической литературы в конце XIX века был обусловлен тем ростом антимонополистического движения, которое принимало в США самые различные формы. Массовое фермерское движение популистов, особенно мощное в 70—90-е годы, организованные выступления рабочих, принимавшие зачастую форму вооруженных столкновений с войсками (достаточно напомнить массовые стачки 1877 года или грандиозную Пульмановскую забастовку), оппозициозное движение определенных кругов мелкой и средней буржуазии против монополистического капитала, выразившееся в острой критике американского империализма со стороны этих, по словам В. И. Ленина, последних могикан буржуазной демократии, — все они сливались в конечном счете в общий поток антиимпериалистического движения, который и служил источником огромной критической силы произведений Твена и Норриса, Гарленда и Крейна, Фуллера и Драйзера. Эти писатели в той или иной степени, прямо или опосредованно были связаны с мощным движением широких масс американского народа против засилья корпораций и монополий.

Первый роман Драйзера «Сестра Керри» продолжает и развивает линию, Наметившуюся в ранних рассказах и очерках писателя, и в том, что он повествует о печальных судьбах людей из народа в капиталистической Америке, и в такой кардинальной проблеме, как место искусства в жизни общества и бедственное положение художника в буржуазной Америке.

В «Сестре Керри» Драйзер идет гораздо дальше, чем в первых литературных произведениях, в стремлении выразить в образах свое отношение к самым коренным проблемам современной ему американской действительности. В романе возникает ряд тем, которые ранее писатель не затрагивал: господство корпораций в общественной и экономической жизни, борьба рабочих Америки против монополий за свои права. И само обращение к ним говорит о широте охвата действительности, о глубине замысла книги.

Первый роман Драйзера проникнут высоким гуманизмом. Писателю близки и понятны переживания героев романа. Вся книга наполнена тревогой за их судьбу, за судьбу простых людей, за судьбу человеческой личности в Америке.

Центральный образ — Керри — выписан с большой тщательностью. Ее портрет составляет экспозицию романа. Каролина Мибер, или сестра Керри, как ее звали дома, родилась в рабочей семье. «Эгоизм был свойствен ее натуре, и хотя он не был особенно ярко выражен, все же его можно было считать основной чертой ее характера, — пишет Драйзер. — В нем живым огнем горели мечты юности, она была хороша непритязательной миловидностью переходного возраста, фигура ее обещала принять в будущем изящные очертания, а глаза светились природной сметливостью — словом, это был прекрасный образец американки среднего достатка.

Чтение вовсе не интересовало Керри — мир знаний был для нее закрыт. В искусстве непринужденного кокетства она была совсем неопытна. Она еще не научилась откидывать голову, движения ее рук были неловки, маленькие ножки ступали тяжело. Но она заботилась о своей внешности и упорно тянулась к материальным благам» (I, 4 — 5).

Драйзер стремится всесторонне раскрыть облик своей героини и отмечает как ее привлекательные черты — сметливость, красоту, мечты юности, так и задатки иного порядка — эгоизм, стремление к материальным благам, заботу о внешности. Раскрывая в романе эволюцию Керри, Драйзер тщательно прослеживает, как уродует её характер американская действительность.

Общественное положение Керри изменяется с продвижением её по социальной лестнице: из бедной работницы обувной фабрики она превращается в артистку Нью-Йоркского музыкального театра на Бродвее и «Казино». Но это только видимость подъема, на деле каждый шаг к обеспеченной жизни сопровождается моральным падением, на которое ее толкает общество. И Драйзер тщательно отмечает, как понемногу каждый такой «успех» отравляет Керри, болезненно воздействует на ее душу.

Керри, отчаявшись найти работу, становится любовницей Друэ и добивается этим обеспеченной жизни. Она думает: «Теперь я вознеслась на высшую ступень» (I, 95). Падение Керри хорошо передает внутренний монолог, раскрывающий ее душевное состояние: «Она заглядывала в зеркало и видела там другую Керри, которая была красивее прежней. Она заглядывала в душу (зеркало, составленное из представлений своих и чужих) и видела там Керри, которая была хуже прежней» (I, 94). Керри, размышляя наедине с самой собой, приходит к выводу: «Ты даже не пыталась сопротивляться и сразу признала себя побеждённой» (I, 95). И говорит она это с болью в сердце.

Подчеркивая социальные причины падения Керри, ее поражения в жизненной борьбе, Драйзер пишет: «За нее отвечал голос нужды» (I, 95). Керри оказалась побежденной, потому что она не смогла найти работу, потому что ей не смогла помочь сестра, жена рабочего чикагских боен, да еще и потому, что испугалась работы на фабрике, которая, как убедилась Керри, не может принести ей материального благополучия и счастья. И вот Керри на содержании у Друэ. «Керри не была по-настоящему влюблена в Друэ» (I, 97), — говорит Драйзер, оттеняя материальные причины, заставившие ее сблизиться с Друэ.

Герствуд увозит Керри в Канаду, предлагает ей выйти за него замуж. Керри идет на это опять-таки не столько из любви К Герствуду, сколько по расчету. Воспроизводя разговор Герствуда с Керри в номере отеля в Монреале, когда Герствуд предложил Керри стать его женой, Драйзер пишет о чувствах, испытанных ею при этом: «Если она не захочет опереться на него, не ответит на его любовь, то куда же ей после этого деваться?» (I, 278). Внешне Керри поднялась еще на одну ступеньку социальной лестницы — стала женой более или менее состоятельного человека. «Она думала: «Я счастлива» (I, 495).

Керри — преуспевающая артистка. Она поднялась теперь довольно высоко по социальной лестнице. Но и здесь ее подъем был и падением. Ради экономии денег на наряды, необходимые ей как актрисе, Керри бросает на произвол судьбы Герствуда, который потерял для нее всякую привлекательность, когда оказался не в состоянии, содержать ее.

Сравнительной материальной обеспеченности Керри добивается лишь дорогой ценой утраты лучших человеческих качеств.

Раскрывая процесс развращения Керри буржуазной Америкой, Драйзер стремится передать всю сложность диалектики души этой незаурядной личности, её тревоги и волнения.

Не случайно, рассказывая о жизни Керри в «высшем» свете, Драйзер постоянно сталкивает ее с картинами нищеты, заставляет вспоминать о скитаниях в поисках работы в Чикаго. Керри идёт в Нью-Йорк в ресторан и, просматривая цены блюд в меню, вспоминает на мгновение первый свой обед в ресторане в обществе Друэ. «Но даже в этот краткий миг, — пишет Драйзер, — она успела увидеть другую Керри — бедную, голодную, потерявшую всякое мужество, для которой Чикаго был холодным, неприступным миром, где она бродила в поисках работы» (I, 317). С большим художественным тактом писатель использует этот прием для того, чтобы оттенить социальные приемы падения Керри, передать трагическую атмосферу жизни народа в Америке корпораций и монополий.

Немаловажная для романа проблема искусства решается прежде всего образом Керри. Она не смогла осуществить свою мечту — стать настоящей актрисой, растратив свой талант в борьбе за то, чтобы выбиться из нищеты, в погоне за долларами, за комфортом, за внешним блеском успеха.

У Керри были прирожденные артистические данные, она обладала «залогом блестящего драматического таланта» (I, 157). Один из героев романа, Эмс, отмечает у Керри изумительную выразительность лица. Обращаясь к ней, он говорит: «А иногда природа воплощает все чувства в человеческом лице. Она делает лицо выразителем всех людских стремлений. Вот так случилось и с вами» (I, 479).

Драйзер особенно умело, мастерски демонстрирует ответственность американского общества за растрату этого таланта, а в том, что Керри не смогла стать «выразителем всех людских стремлений», Драйзер видит трагизм ее судьбы, ее человеческое поражение.

Отношение Керри к искусству претерпевает существенные изменения. Она начала приобщаться к театру, с подлинным вдохновением сыграв в любительском спектакле; она думала тогда о том, как лучше вжиться в образ, воплотить его на сцене (I, 182, 184). И, поселившись с Герствудом в Нью-Йорке, Керри продолжает мечтать о сцене, ей хочется «волновать зрителей своей игрой» (I, 310). Разговор с мистером Эмсом вселяет в нее новые мысли. «О, если бы я могла стать актрисой, — мечтает Керри, — и хорошей актрисой к тому же» (I, 322). Но теперь к стремлению служить искусству примешиваются и иные мечты. Ее привлекает внешний блеск театральной обстановки она готова даже «переносить страдания, каковы бы они ни были, именно в такой обстановке, или если это невозможно, то хотя бы изображать их на сцене в каком-нибудь чудесном обрамлении» (I, 309). Сцена связывается в представлении Керри уже в то время с продвижением по лестнице материального успеха, хотя эти соображения и отодвинуты пока на второй план. Когда же Герствуд оказывается без работы и они с Керри вынуждены искать заработок, театр в мыслях Керри становится путем к жизни в достатке и роскоши.

Угроза бедности и голода заставляет Керри переменить отношение к искусству. «Она не позволит ему (Герствуду. —Я. 3.) вовлечь ее в нищету лишь потому, что ему так нравится... Ей в сущности сейчас было совершенно безразлично, станет она знаменитостью или нет. Только бы проникнуть на сцену, зарабатывать достаточно на жизнь, одеваться по своему вкусу, идти, куда хочешь, и делать, что хочешь, — о, как это было бы хорошо!» (I, 368). Керри думает «о театре, как о двери, через которую можно проникнуть в столь прельщавшую ее, сверкавшую позолотой жизнь» (I, 366). Театр для нее становится средством добиться благополучия, но свой действительно большой талант Керри растрачивает в этой борьбе за место под солнцем.

После многократных неудачных попыток она устроилась статисткой в варьете. И, рассказывая о новых ее успехах на сцене, Драйзер называет точно, какое увеличение заработка они приносят Керри, давая читателю понять, что ее больше волнуют доллары, чем исполняемые ею роли.

Керри добивается первой удачи на сцене. «Но приятнее всего было то, — пишет Драйзер, — что ей повысили жалованье с двенадцати до восемнадцати долларов» (I, 393).

Керри переходит в другой театр, ей платят там двадцать долларов, всего на два доллара больше, но и от этого, замечает Драйзер, «Керри была в восторге» (I, 399).

Керри предлагают из статистки стать полноправной актрисой труппы. Мечты Керри, казалось бы, близки к осуществлению, теперь она будет играть в театре, но она не спрашивает, какие роли ей предложат. Первым ее вопросом режиссеру театра было:

«— А сколько я буду теперь получать?: —Тридцать пять долларов,—ответил тот.

Керри была так ошеломлена этим и пришла в такой восторг, что и не подумала просить больше» (I, 429).

Наконец, успех Керри отмечают газеты. Автор комедии специально для нее пишет песенку. Но не это главное для Керри. Директор театра вызывает ее и предлагает 160 долларов в неделю при условии продления договора на год. Керри, «едва веря своим ушам» (I, 443), соглашается. Теперь она считает себя на верху социальной лестницы, не ниже, а, пожалуй, и выше таких своих прежних друзей, как миссис Вэнс (I, 450). Керри стала похожа на тех певиц, портреты которых Драйзер воссоздал в своем раннем очерке «Откуда песня».

Драйзер настойчиво повторяет, что сама работа в американском театре заставляет Керри все меньше и меньше думать об искусстве, превращает ее в ремесленника, зарабатывающего себе на жизнь выступлениями на сцене. Все это убивает в ней ту непосредственность, которая была основой ее таланта.

Керри сама чувствует утрату какой-то части своего артистического дарования, и Драйзер отмечает связанные с этим болезненные переживания своей героини, передает всю сложность и трагическую противоречивость ее душевного состояния.

Молодой драматург написал для Керри пьесу, но «она, увы, не в состоянии была составить собственного мнения о предлагаемой вещи. И это тоже было ей очень больно» (I, 453). Керри стало больно потому, что она поняла, как далеко ей до настоящего искусства.

Мистер Эмс, с которым снова встречается Керри, говорит ей об опасности утраты таланта: «... все это вы можете потерять; если отвернетесь от себя самой и будете жить лишь ради удовлетворения своих желаний» (I, 480). Он советует ей пойти в драму.

Керри и сама понимает призрачность своего успеха в оперетте и даже говорит подруге, что хочет добиться успеха и в драме (I, 480). Эти планы Керри не в состоянии осуществить — она избалована легким заработком в оперетте, но не только в этом дело — героиня романа понимает, что погубила свой талант, и лишь грустит о несбывшемся счастье. «Долгий путь прошла Керри, пока достигла лучшей — как могло казаться — жизни, и ее окружил комфорт. Но она томилась от бездеятельности и тоски» (I, 481). Причина этой тоски в том, что Керри, добившись богатства" и славы, поняла, что они «не дают счастья» (I, 495). Керри одинока потому, что, поднявшись по социальной лестнице, она не может слиться с толпой расфранченных преуспевающих людей, потому, что ей все время мерещатся образы бедности, в которой она жила, в которой продолжают жить ее подруги по обувной фабрике и тысячи простых тружеников Америки, потому, что избежать их судьбы ей удалось лишь путем морального падения, и в этом ее трагедия.

Керри — сильный характер. Она смогла выбиться из нужды и даже достичь определенного благополучия, но не смогла добиться счастья. Счастье недоступно простому человеку в Америке, даже если он обладает таким талантом и силой характера, как Керри. Деньги иссушают душу, поэтому и нет счастья для Керри. «В своей качалке ты будешь одиноко сидеть, мечтая и тоскуя! — заключает роман Драйзер. — В своей качалке у окна ты будешь мечтать о таком счастье, какого тебе никогда не изведать!» (I, 496). Трагизм американской жизни еще ощутимее передает образ Герствуда, который в последних главах даже отодвигает образ Керри на второй план — вначале Драйзер даже заканчивал роман смертью Герствуда, но затем дописал концовку, раскрывающую духовную обедненность и обреченность Керри, — сидя в качалке, она двигается, но это лишь иллюзия продвижения — качалка-то ведь остается на месте. Образ Герствуда олицетворяет ту угрозу бедности, нищеты, которую сумела избежать Керри, принеся в жертву талант и лучшие душевные качества, и которую не могут избежать ее соотечественники.

Герствуд — управляющий баром, захватив деньги из кассы, бросил свою семью и сбежал с Керри из Чикаго и тем самым порвал с привычным для него миром. В Нью-Йорке, где он обосновался с Керри, ему не хватило денег для того, чтобы начать собственное дело, и он вступает в пай к владельцу небольшого бара, но ненадолго. Вскоре Герствуд оказывается в Нью-Йорке без работы и с небольшой суммой денег. Он не может найти работу. Законы буржуазного общества, неумолимо ведущие к увеличению армии неимущих, и необеспеченных, превращают Герствуда в бездомного бродягу. Заслуга Драйзера состоит в том, что он показал типичность, закономерность пути, пройденного Герствудом, этот путь в той или иной форме уготован для каждого американского труженика, для всех, кто пытается пойти наперекор интересам и обычаям класса капиталистов, независимо от того, в чем выражается его протест против существующего порядка вещей. Мастерство Драйзера-художника в «Сестре Керри» особенно осязаемо в обрисовке деградации Герствуда, в описании социально обусловленное распада его личности.

Будучи управляющим баром «Фиджеральд и Мой», Герствуд «держал: себя с видом человека солидного, занимающего известное положение и преисполненного сознания собственного достоинства» (I, 45). После закрытия в Нью-Йорке бара он оказался разоренным. В этот момент Герствуд уже по существу капитулировал, прекратил борьбу против угрозы разорения и нищеты. Мастерски обыгрывая реалистическую деталь, Драйзер замечает как бы мимоходом: «Он зарылся в газеты и продолжал читать. О, какое это облегчение, какой отдых после долгих скитаний и тяжких дум. Эти потоки телеграфной информации были для него водами Леты. Они помогали ему хоть отчасти забыть о своих тревогах» (I, 341). Чтение газеты символизирует отказ от борьбы за жизнь, уход от мира реальной борьбы. Этот образ Герствуда, читающего газеты, проходит через все последующие главы, где описывается постепенное превращение Герствуда в нищего. Или другая характерная деталь. Убедившись, что он неспособен найти работу, Герствуд превращается в человека на побегушках у Керри. Однажды Герствуд пошел вместо Керри в 5улочную. Затем он стал делать все покупки. Потом перестал ходить в парикмахерскую каждый день, «брился через День, через два дня, потом лишь раз в неделю» (I, 351). Под воздействием материальных трудностей меняется и весь облик Герствуда.

И начало конца. У Герствуда тают его последние сбережения. Он живет на деньги, заработанные Керри, и начинает брать продукты у лавочника взаймы. «Началось, — отмечает Драйзер, — отчаянное метание человека, очутившегося в тупике» (I, 390).

Герствуд становится штрейкбрехером. На это его толкает безысходная нужда,—потеря—человеческого—достоинства. Только этим можно объяснить, почему «он до конца сочувствовал забастовщикам», (I, 402) и тем не менее решился пойти в услужение к их врагам. Правда, получив легкое ранение, он бросил это грязное занятие.

После этого случая Герствуд ом еще сильнее овладевает апатия, он начинает грезить наяву (I, 426, 427). Мастерски схвачен портрет Герствуда, теряющего всякую силу сопротивления: «Его взгляд утратил былую остроту, лицо носило явные признаки надвигающейся старости, руки стали дряблыми, в волосах пробивалась седина. Не подозревая нависшей над ним беды, он раскачивался в качалке, читал газету и не замечал, что за ним наблюдают» (I, 431). Какой контраст с обликом преуспевающего Герствуда в Чикаго!

Брошенный Керри, Герствуд превращается в бездомного бродягу, нищего. Стремясь подчеркнуть пропасть между миром бедности и миром богатства, Драйзер ведет голодного Герствуда на Бродвей: «Близ Сорок второй улицы уже ярко пылали электрические рекламы. Толпы людей спешили в рестораны. Сквозь ярко освещенные окна раскрытых кафе видны были веселые компании. Повсюду мчались экипажи и переполненные вагоны трамвая. Лучше бы ему, усталому и голодному, не приходить сюда. Слишком уж разителен был контраст. Даже в его затуманенной памяти встали видения лучших дней» (I, 480).

Большого драматизма достигает Драйзер, описывая конец Герствуда. С безнадежным видом плетется он по Бродвею, «плаксиво прося по дороге милостыню и каждый раз забывая, о чем он только что думал» (I, 488). Образ Герствуда и история его падения занимают в романе особенно важное место. Это отмечал и сам Драйзер: «Работа над последними неоконченными главами вызвала у меня исключительный интерес — значительно больший, чем что-либо еще сделанное ранее» (Письма, т. I, стр. 213). Последние главы, посвященные забастовке нью-йорских трамвайщиков, впечатляюще раскрывают основное противоречие капиталистической Америки—между трудом и капиталом.

Драйзер детально анализирует причины забастовки нью-йоркских трамвайщиков и приходит к выводу, что она вызвана стремлением трамвайных монополий к получению максимальной прибыли за счет повышения интенсивности труда, за счет резкого снижения жизненного уровня рабочих, за счет увеличения резервной армии безработных. Объявив забастовку, рабочие трамвая потребовали ограничения рабочего дня до 10 часов, повышения заработной платы и отмены системы «разовых» рабочих, которых нанимали дополнительно в часы наибольшего наплыва пассажиров для обслуживания вагонов. Система «разовых» приводила к увеличению числа безработных среди вагоновожатых,и кондукторов трамвая и к резкому снижению их заработка. Драйзер скрупулезно вникает здесь во все детали, показывая методы ограбления рабочих капиталистами.

При описании забастовки выявляется поддержка монополий властями — на защиту компании становится полиция, которая стремится лишить рабочих их законного права бороться за улучшение условий труда. Драйзер обличает зверские методы расправы с бастующими — на их головы обрушиваются полицейские дубинки, в них стреляют «блюстители порядка».

Сочувственное отношение Драйзера к борьбе бастующих рабочих за свои права явственно сказывается в обрисовке штрейкбрехеров — скэбов. Среди них он видит «жилистых субъектов с нездоровым цветом лица, побывавших, видимо, во всяких переделках». Характерно, что все описание превращения Герствуда в штрейкбрехера подчеркивает глубину его морального падения. Штрейкбрехеров презирают даже полицейские. Сами штрейкбрехеры в большинстве своем, как и Герствуд, сочувствуют забастовщикам, их сделала скэбами нищета и нужда. Обращая внимание на отказ этих людей от элементарного чувства солидарности, писатель замечает, что «это были большей частью опустившиеся, изголодавшиеся люди» (I, 407).

Эпизодические же образы рабочих-забастовщиков обрисованы Драйзером по-настоящему тепло и сочувственно — это вагоновожатый, призывающий Герствуда бросить штрейкбрехерство, и старая ирландка — ее сына ударил дубинкой полицейский. Даже дети включаются в борьбу за права рабочих против трамвайной кампании, против штрейкбрехеров, против полиции.

В развитии сюжета забастовка играет чрезвычайно важную роль — она выявляет симпатии автора к рабочим и обнажает причины трагических судеб его героев.

От сочувствия Драйзера к бастующим рабочим до понимания им роли рабочего класса в борьбе против капитализма было еще, конечно, далеко. Бичуя капиталистическую Америку, он не видел тогда перспектив борьбы с ней, его положительная программа была еще очень расплывчатой и противоречивой, но важно, что «Сестрой Керри» он начал борьбу. В этой борьбе, которая продолжалась четыре десятилетия, Драйзер в конце концов нашел программу действия — коммунизм.

В «Сестре Керри» Драйзер попытался создать и образ положительного героя в лице инженера-изобретателя Эмса.. Многими чертами Эмс напоминает естествоиспытателя Джона Бэрроуза, каким его увидел Драйзер, взявший у него интервью, но непосредственным прототипом Эмса послужил американский изобретатель Элмер Гейтс, с которым Драйзер познакомился в феврале 1900 года 14 , незадолго до окончания романа. Гейтс к этому времени увлекся экспериментами в области психологии, на которые он и истратил все свое состояние, добытое ранними изобретениями. Эмс — человек, которому чуждо стяжательство. «... Меня нисколько не влечет к богатству» (I, 321),—заявляет он. И впоследствии писатель постоянно возвращается к проблеме индивидуализма, осужденного словами Эмса и всей печальной судьбой Керри.

Подчеркивая, что Эмс — созидатель, изобретатель — не участвует в борьбе за место под солнцем, писатель вместе с тем как бы вырывает его из общественных отношений современной ему американской действительности. В результате образ Эмса оказывается схематичным и бледным.

В первоначальном варианте Эмсу уделено значительно больше места, но при доработке рукописи Драйзер снял около двадцати пяти страниц, посвященных отношениям Эмса и Керри. 15 Видимо, писатель упорно работал над проблемой положительного героя, но не был готов к ее решению.

«Сестра Керри» — произведение, программное для творчества Драйзера. К проблемам, поставленным в романе, Драйзер снова и снова обращается впоследствии, стремясь найти ответ на волновавший его вопрос о путях борьбы с неизлечимыми пороками капиталистической системы. Судьбе простого труженика в буржуазной Америке посвящен второй роман писателя—«Дженни Герхардт». Проблема жизни «ради удовлетворения своих желаний» становится центральной в монументальной «Трилогии желаний». Уродующее и растлевающее воздействие монополий на искусство раскрывается в «Гении». И наконец, поведение и судьба личности в буржуазном обществе, проблема индивидуализма, проблема «американской трагедии» затронуты во всех крупнейших произведениях писателя-гуманиста. Эти темы звучат и в рассказах Драйзера, и в других его романах, и в публицистике. Ответы на вопросы, поставленные в «Сестре Керри», Драйзер сумел дать в своих боевых книгах «Трагическая Америка» и «Америку стоит спасать», написанных с позиций революционного рабочего класса.

В «Сестре Керри» выявляются важнейшие черты творческого метода Драйзера. В романе торжествуют реалистические принципы. Они проявляются и в социальной мотивировке поступков главных героев книги, и в показе многих слоев капиталистического общества в системе образов романа, и в обрисовке городских пейзажей, и в так называемом фоне романа, и в портретах эпизодических героев книги, и в мастерстве реалистической детали, и в контрастном построении образов.

Замечательный образец реалистического пейзажа — описание снежной метели в Нью-Йорке: «Уже с четырех часов над городом начала сгущаться мрачная мгла ночи. Падал густой снег — колючий, хлещущий, подгоняемый быстрым ветром. Улицы на шесть дюймов покрылись холодным, мягким ковром, который вскоре конские копыта и ноги пешеходов взбили в рыхлую бурую массу. По Бродвею люди брели в теплых пальто. По Бауэри люди шныряли с поднятыми воротниками, в шляпах, надвинутых на уши. По первой из этих артерий дельцы и приезжие спешили в уютные отели. По второй орбите толпы скользили мимо грязных лавок, в глубине которых уже горели тусклые лампы. На трамвайных вагонах рано зажглись фонари, а обычный лязг и грохот колес ослаблялся приставшим к ним снегом. Весь город закутался в толстую белую мантию» (I, 488). Перед глазами читателя возникают два Нью-Йорка: Бродвей — город дельцов, богачей, Бауэри — город рабочих. Все описание города, захваченного метелью, строится на контрастах: по Бродвею люди бредут в тёплых пальто, по Бауэри шныряют, подняв воротники, надвинув шляпы на уши.

Важное место в романе занимает фон, который подчеркивает условность и случайность «возвышения» Керри. В начале романа этим фоном, воспроизводящим тягостные будни американских тружеников, является жизнь семьи Гансонов, фабрика, где работает Керри, в конце романа — это блуждания нищего Герствуда по Нью-Йорку. Но и описывая то время, когда Керри только начала свой путь в мир роскоши, а Герствуд еще был преуспевающим управляющим баром, их показному благополучию автор противопоставляет тяжелую участь трудового люда Америки, добывающего себе средства на жизнь с огромным трудом. Керри идет по улице и наблюдает, как нагружают уголь, и этот тяжелый труд кажется ей еще более страшным, чем в то время, когда она принимала в нем участие (I, 146). Этот контраст полнее выявляет главную идею произведения. Ту же цель преследуют многочисленные эпизодические фигуры, такие, как «капитан» — «военный в отставке, который немало пострадал от недостатков современного социального строя и поставил своей задачей помогать другим страждующим» (I, 462). Располагая средствами, которых ему едва хватало на самое скромное существование, он тем не менее ухитрялся предоставлять ночлег каждому безработному, обращавшемуся к нему. Для этого он выстраивал бездомных в шеренгу, обращаясь к прохожим с просьбой дать ему денег на ночлег бездомных.

Мастерски использует Драйзер реалистическую деталь, описывая булочную Флейшмана, раздававшего нищим в полночь булки, рассказывая об очередях, выстраивавшихся у задней двери его магазина. Среди них, пишет Драйзер, «было двое таких, которые за пятнадцать лет не пропустили ни одной ночи» (I, 482). Этой как бы мимоходом брошенной фразой писатель говорит об ужасном положении людей, всю жизнь проводящих в нищете.

В «Сестре Керри» оформились в основных чертах особенности реалистического художественного мастерства Драйзера. Для творческого почерка Драйзера-романиста характерно построение сюжета «Сестры Керри». Это роман-биография. В нем одна главная сюжетная линия — все действие сосредоточено вокруг главной героини Керри, прошедшей путь от скромной фабричной работницы до пользующейся шумным успехом актрисы нью-йоркских кабаре. Остальные образы романа дополняют и глубже раскрывают эволюцию центрального образа. Особенно примечательно в этом отношении то место, которое занимают в романе Друэ и Герствуд. В начале романа Друэ, с которым встречается в поезде восемнадцатилетняя Керри, только что покинувшая родительский кров, оттеняет ее бедность и непритязательность. Он для Керри — олицетворение благополучия, тех материальных благ, к которым ее влечет. Судьба же Герствуда в финале романа служит живым укором успеху Керри, показывая, какой дорогой ценой оплачен этот успех. В еще большей степени это относится к таким образам романа, как Эмс, семья Гансонов, играющим вспомогательную роль, составляя тот широкий и объемный социальный фон, на котором происходит действие романа.

В «Сестре Керри» выявилось в полной мере характерное для его писательского почерка пристрастие к точной, тщательно выписанной и сочной детали, составляющей важную особенность его поэтики — и в романе, и в новелле, и в драме, и в поэзии.

О стремлении Драйзера быть максимально точным во всех деталях свидетельствует и использование им при написании «Сестры Керри» своих ранних очерков, из которых он заимствует отдельные бытовые зарисовки — при работе над романом он опирался не только на свой житейский опыт, но и на богатейший литературный и журналистский опыт.

«Сестра Керри» отличается остротой и драматургичностью конфликта. В этом сказалось пристрастие писателя к драматургии. «У меня никогда не было ни малейшего представления даже в 1897 или 1898 гг.,—признавался впоследствии Драйзер, — что я когда-нибудь буду романистом. У меня была, если поверите, склонность к пьесам». И если бы не настояния друга Артура Генри, то, по уверениям Драйзера, он бы стал драматургом (Письма, т. I, стр. 212). Как бы то ни было, интерес писателя к драме в «Сестре Керри» сказался не только в описании театрального мира, но и в построении коллизий, и в диалоге, и особенно в композиции.

В «Сестре Керри» выявились и такие черты творческой индивидуальности Драйзера, как обостренное внимание к цвету, к графичности и зрительности письма. Достаточно напомнить хотя бы описание Нью-Йорка в метель или ночных скитаний Герствуда. В дальнейшем это стремление к своеобразной живописи словом наиболее ярко проявилось в «Гении».

Продолжая традиции Марка Твена в мастерстве реалистической детали, традицию У. Уитмена в городском пейзаже, Драйзер по-новому решает проблему фона, позволяющего писателю создать социальное полотно, широкое по охвату явлений действительности и глубокое по проникновению в их сущность.

И Драйзеру в «Сестре Керри», а также в последующих произведениях того же периода, и Марку Твену в антиимпериалистических памфлетах удалось показать существенные стороны американской действительности эпохи империализма, но добились они этого различными художественными средствами и приемами. Создавая образ, Твен прибегает к гиперболе, к сознательному преувеличению. Драйзер же строит свой образ, подробно выписывая все детали на широком социальном фоне. Керри встречает коммивояжера Друэ. Детальное описание того, как одет Друэ, позволяет Драйзеру показать неравенство их социального положения: «... женщина всегда сравнивает свой костюм с костюмом мужчины. И к такому сравнению невольно побудил Керри ее сосед. Она внезапно поняла, как они неравны. Ее простое синее платьице с отделкой из черной бумажной тесьмы показалось ей таким жалким. Вдруг она увидела, как поношены ее ботинки» (I, 7). Сопоставление внешнего облика героев позволяет Драйзеру выявить их различное положение на социальной лестнице.

Драйзер рисует портрет, тщательно перечисляя все детали одежды: «Коричневый шерстяной костюм в клетку был в то время еще новинкой, — потом он стал обычным костюмом делового человека. В глубоком вырезе жилета видна была накрахмаленная грудь сорочки в белую и розовую полоску. Из рукавов пиджака выглядывали полотняные манжеты той же расцветки, застегнутые крупными позолоченными запонками с желтыми агатами. Этот камень часто называют «кошачьим глазом». На пальцах блестело несколько колец (среди них, конечно, непременный перстень с печаткой), из карманчика жилета свисала золотая цепочка от часов, на которой болтался жетон тайного ордена Лосей. Костюм сидел почти в обтяжку. Наряд дополняли ярко начищенные коричневые ботинки на тонкой подошве и мягкая серая шляпа» (I, 6). Драйзер затем столь же скрупулезно рассказывает о манере Друэ держаться и вести себя. «На случай, если люди подобного типа переведутся на земле, я позволю себе обрисовать здесь те приемы и уловки, к которым они с успехом прибегали» (I, 6). Из деталей складывается характеристика Друэ как человеческого типа; конкретный до цвета камней в запонках, портрет Друэ перерастает в характеристику обобщенного образа американского коммивояжера, обладающего «физически крепкой натурой, главной движущей силой которой было влечение к женщине» (I, 6). Там, где Твену достаточно было бы несколько штрихов, Драйзер делает множество мазков, из которых вырастает портрет, характеристика, образ. В результате и Драйзеру и Твену удается выявить существо явлений действительности, показать ее типические стороны. Причем если Твен делает это острее, Драйзер — полнее и всестороннее.

Нельзя, однако, забывать и о некоторых различиях в подходе Драйзера и Твена к общественному строю США. Твен, критикуя империализм США, отражал в конечном счете думы и чаяния широких масс американского народа, но исходил в своей критике в значительной степени из буржуазно-демократических иллюзий. Этим именно и объясняются отдельные проявления мистики и пессимизма в его позднем творчестве. Драйзер отражал также настроения масс, но ему чужды иллюзии относительно возможности развития буржуазного демократизма в США. Для него характерно сочувственное, пусть еще и очень беглое, изображение в «Сестре Керри» бастующих рабочих, зарисовки бедности, нищеты, лишений простых людей Америки. В этом отношении Драйзер сделал шаг вперед в освоении прогрессивной литературой США новых сторон действительности.

«Сестра Керри» была встречена холодными, враждебными рецензиями буржуазных газет и журналов. Это неудивительно: ведь ни Марк Твен, ни другие писатели-реалисты не пользовались уважением у буржуазных литературоведов. В тогдашних книгах по истории литературы США даже о Твене или умалчивали, или вскользь, с недоумением, замечали, что его книги имеют успех у читателей (Письма, т. I, стр. 328).

В таких условиях борьба вокруг первого романа Драйзера приобрела огромное значение для развития американской литературы, и не случайно исключительно активную роль в издании и популяризации романа сыграл выдающийся американский писатель-реалист Фрэнк Норрис. Он справедливо видел в «Сестре Керри» веху в литературном развитии США и прилагал все усилия к тому, чтобы книга вышла в свет и стала достоянием широких кругов читателей.

Битва за «Сестру Керри» началась в стенах издательства «Даблдей, Пейдж энд К°». Первый рецензент книги Фрэнк Норрис с восторгом написал Драйзеру 28 мая 1900 года: «Сестра Керри» — «лучший роман, который я прочитал в рукописи за время работы в этом издательстве, и он понравился мне не меньше, чем любой роман, который я прочитал в какой бы то ни было форме... Я сделаю все, что в моих силах, чтобы было принято решение его опубликовать» (Письма, т. 1, стр. 58). Полагаясь на отзыв Норриса, издательство заключило с Драйзером договор. В последний момент Даблдей — глава издательского дома — дал прочитать рукопись «Сестры Керри» своей жене, которая выступила против издания книги. Согласившись с мнением жены, Даблдей потребовал, чтобы Драйзер отказался от издания романа.

В переписке издательства с Драйзером выявляются истинные причины отрицательного отношения Даблдея и его супруги к «Сестре Керри». Младший компаньон издательской фирмы Уолтер Пейдж написал 2 августа 1900 года, что издательство не устраивает выбор Драйзером материала для романа. Больше того, Пейдж без стеснения предупредил молодого писателя, что издание «Сестры Керри» может повлечь за собой бойкот его будущих книг со стороны издательств и печати. «Наше пожелание, чтобы Вы отказались от издания книги, — писал У. Пейдж, — послужит равно в той же мере для Вашего собственного литературного будущего, в какой и для нашего блага; мы думаем, можно сказать, даже больше для Вашей пользы, чем для нашей. Если нам придется быть Вашими издателями, а мы надеемся на это, мы заинтересованы, чтобы развитие Вашей литературной карьеры проходило самым естественным и благоприятным образом. Но мы уверены, что издание «Сестры Керри» в качестве Вашей первой книги было бы ошибкой. Оно свяжет Вас в представлении публики с использованием этого рода материала, и мы думаем, что понадобятся годы и большой список отличных от этой Ваших книг, чтобы снять это впечатление. Вы сделаете лучше, по нашему суждению, и с литературной и с финансовой точек зрения, опубликовав в качестве своей первой книги роман на иную тему» (Письма, т. I, стр. 60). Издателей не устраивало содержание и направление романа, и они пытались вернуть непослушного писателя в русло обычной своей литературной продукции, хотели заставить Драйзера не писать неприятную для американских буржуа правду. Они без стеснения намекали, что отход от принципов, легших в основу романа «Сестра Керри», будет хорошо оплачен.

В отличие от многих своих американских собратьев по перу, капитулировавших перед издателями и принесших правду жизни в жертву выгоде, Драйзер не поддался давлению и шантажу. Да ведь, собственно, и всем содержанием романа он восставал именно против подчинения искусства культу наживы, и Драйзер ответил издателям, что хотя он понимает все несовершенство романа, но категорически отказывается отойти от принципов правдивого воспроизведения жизни в литературе: «Я твердо убежден и верю, — писал он 6 августа 1900 года У. Пейджу, — что любая правдивая картина жизни найдет оправдание в глазах публики. Я знаю и чувствую, что увиденное и услышанное мною о грубости и горестях жизни будет подтверждено глазами и умами всех людей, ибо мир жаждет знать подробности того, как люди поднимаются и падают» (Письма, т. I, стр. 61—62).

По совету Норриса, Драйзер настаивал на издании книги. Связанный договором, издатель Даблдей напечатал тысячу экземпляров книги в нарочито бесцветной обложке и спрятал их на складе типографии. Из этой тысячи книг триста Норрис разослал различным критикам и журналистам, из остальных семисот экземпляров были проданы лишь четыреста пятьдесят шесть книг, и Драйзер получил соответственно 68 долларов 40 центов, а это означало, что Драйзер опять оказался без денег, как в ранние годы своих блужданий в поисках работы.

Фактически книга оказалась под запретом. Правда, вскоре роман издали с помощью Норриса в Англии, где он имел успех, но в США книга в действительности увидела свет лишь в 1907 году, когда она была напечатана издательством «Додж и компания».

Настоящую оценку «Сестре Керри» дали, однако, не буржуазные критики и издатели, а Фрэнк Норрис. Нет сомнения, что знакомство с «Сестрой Керри» укрепило намерение Фрэнка Норриса, который в то время работал над своим лучшим романом «Спрут», смело пойти наперекор мнению буржуазной литературной критики, наперекор буржуазной Америке.

Отвергая нападки на «Сестру Керри», Драйзер в письмах и интервью подчеркивал свою приверженность реалистическому направлению в литературе. Особенно интересно в этом отношении интервью Драйзера корреспонденту «Нью-Йорк таймс», опубликованное в этой газете 15 января 1901 года: «Я просто хочу говорить о жизни, как она есть. Я сказал, что я не проповедую никакой морали! Да, это так, если нельзя увидеть мораль в том, что человечество должно сплотиться и бороться и преодолевать силы природы. Я думаю, что наступает время, когда личного успеха редко будут добиваться за чей-либо счет» 16 . Драйзер не проповедует буржуазную мораль — мораль американских лавочников. Его мораль иного порядка, она проникнута гуманизмом, любовью к людям и ненавистью ко всему, что разъединяет людей.

Естественно, что подобные выводы Драйзера не на шутку встревожили репортера одной из крупнейших американских газет, и в запальчивости он спрашивает, на какой стороне баррикад находится Драйзер — с «Нью-Йорк таймс» и ее хозяевами или с народом. «Где среди людей существует больше стремления поддерживать друг друга, — обращается он к Драйзеру, — среди богатых или среди бедных?» И немедленно получает резкий и недвусмысленный ответ: «Среди бедных, они самые благородные. Как бы скученно они ни жили, они всегда готовы приютить другого человека, хотя и живут сами втроем и вчетвером в одной комнате. Они всегда поделятся своей пищей, даже если ее не хватает на всех» 1 7 .

Представитель «Нью-Йорк таймс» апеллирует к литературной критике, выступившей с резкими нападками на «Сестру Керри». К писателю, осужденному подавляющим большинством буржуазных американских литературоведов, он обращает ехидный вопрос: «Были ли Вы удовлетворены приемом, оказанным «Сестре Керри»? И получает сдержанный, спокойный и в то же время твердый ответ о том, что Драйзер и его критики говорят на разных языках. «Ведь критики по существу просто не поняли, что я стремился сделать, — говорит писатель. — Это книга, близкая к жизни. Она создана не как пример литературного мастерства, а как картина общественных условий, обрисованная так просто и сильно, как позволяет английский язык... Когда она попадет к народу, он поймет, потому что это рассказ о действительной жизни, об их жизни» 18 .

Это интервью Драйзера ярко показывает, насколько фальшивы и неубедительны доводы тех исследователей его творчества, которые не видят близости Драйзера к народу в ранний период его творчества. Принципам, которые Драйзер провозгласил в самом начале своего творческого пути, — писать правду и только правду, писать для народа — он никогда не изменял.

«Сестра Керри» открыла список таких ярких реалистических романов, как «Спрут» (1901) и «Омут» (1903) Ф. Норриса, «Джунгли» (1906) Эптона Синклера, «Люди бездны» (1903), «Железная пята» (1908) и «Мартин Идеи» (1909) Джека Лондона, — произведений, которыми ознаменовался бурный рост реалистической литературы США в 900-е годы, захвативший не только прозу, но и поэзию и драматургию.

Роман Драйзера, говорил в 1930 году Синклер Льюис, «ворвался в спертую и затхлую атмосферу Америки, как порыв неукротимого западного ветра, и впервые со времен Марка Твена и Уитмена внес в наш пуританский обиход струю свежего воздуха» 19 . «Сестра Керри» открыла XX век в американской, литературе.

Примечания.

1 См. R. Еlias. Theodore Dreiser, p. 18; George Steinbrecher. Inaccurate Accounts of «Sister Carrie». «American Literature», XXIII, January 1952, pp. 490—493.

2 См.: Richard Lehan. Theodore Dreiser. His World and His Novels, Carbondale, 1969, p. 1.

3 «Интернациональная литература», 1935, № 12, стр. 65.

4 Т. Драйзер. Собр. соч. в 12-ти т., т. I. M., Гослитиздат, 1950—1955, стр. 161.

В дальнейшем цитируется по этому изданию с указанием в тексте римскими цифрами тома, арабскими — страниц,

5 В ст. «Великий американский роман» Драйзер писал: «Если вообще можно говорить о родоначальнике американского реализма, то это — Генри Б. Фуллер»(XI, 550).

7 См.: Е. Moers. Op. cit., p. 36.

8 W. D. Но wells. Criticism and Fiction, p. 110.

9 W. D. Howells. Europian and American Masters. N. Y. f 1963, p. 13.

10 W. D. Howells. Criticism and Fiction, p. 161.

11 Ibid, p. 128.

12 W. D. Но we lls. Criticism and Fiction, p. 128.

13 См. об этом Richard Leban. Op. cit., p. 248.

14 См. Е. Моегs. Op. cit., p. 161.

15 См. об этом в статье профессора Дональда Пайзера. «Dreiser"s novels: «The Editorial Problem». «The Library Chronicle»," vol. XXXVIII. Winter 1972, No 1, p. 15.

16. «The Stature of Theodore Dreiser». Bloomington, 1955, pp. 59—60.

17 «The Stature of Theodore Dreiser», pp. 59—60.

19 Синклер Льюис. Кингсблад, потомок королей. Рассказы. Статьи. Очерки. Л., 1960, стр. 700—701.

Глава I
Притягательная сила магнита. Во власти стихий

Kогда Каролина Мибер садилась в поезд, уходивший днем в Чикаго, все ее имущество заключалось в маленьком сундучке, дешевеньком чемодане из поддельной крокодиловой кожи, коробочке с завтраком и желтом кожаном кошельке, где лежали железнодорожный билет, клочок бумаги с адресом сестры, жившей на Ван-Бьюрен-стрит, и четыре доллара.

Это было в 1889 году. Каролине только что исполнилось восемнадцать лет. Девушка она была смышленая, но застенчивая, преисполненная иллюзий, свойственных неведению и молодости. Если, расставаясь с родными, она о чем-нибудь и жалела, то уж во всяком случае не о преимуществах той жизни, от которой она теперь отказывалась.

Слезы брызнули у нее из глаз, когда мать в последний раз поцеловала ее, в горле защекотало, когда поезд прогрохотал мимо мельницы, где поденно работал отец, глубокий вздох вырвался из груди, когда промелькнули знакомые зеленые окрестности города и навек были порваны узы, которые не слишком крепко привязывали ее к родному дому.

Конечно, она могла сойти на ближайшей станции и вернуться домой. Впереди лежал большой город, который связан со всей страной ежедневно прибывающими туда поездами. И не так уж далеко находится городок Колумбия-сити, чтобы нельзя было поехать в родные края даже из Чикаго. Что значит несколько сот миль или несколько часов?

Каролина взглянула на бумажку с адресом сестры и невольно задумалась. Она долго следила глазами за зеленым ландшафтом, быстро мелькавшим перед нею; потом первые дорожные впечатления отошли на задний план, и их место заняли мысли, обгонявшие поезд, и смутные догадки о том, что представляет собою Чикаго.

Когда девушка восемнадцати лет покидает родной кров, то она либо попадает в хорошие руки и тогда становится лучше, либо быстро воспринимает столичные взгляды на вопросы морали и становится хуже. Середины здесь быть не может.

Большой город с помощью своих коварных ухищрений обольщает не хуже опытного соблазнителя, микроскопически малого по сравнению с ним, но куда более гуманного. В городе действуют могучие силы, которые обладают такими способами проникнуть в душу своей жертвы, какие доступны лишь человеку утонченной культуры. Мерцание тысячи огней действует не менее сильно, чем выразительный блеск влюбленных глаз. Моральному распаду бесхитростной, наивной души главным образом способствуют сверхчеловеческие силы. Море оглушающих звуков, бурное кипение жизни, гигантское скопление человеческих ульев – все это действует на ошеломленное чувство весьма сомнительным образом. Какими только лживыми уверениями не пленяют эти силы неискушенное ухо, если нет рядом советчика, который вовремя шепнул бы: «Берегись!» Их истинная суть пока что не раскрыта, а прелесть их, подобно музыке, вначале притупляет напряженность, потом расслабляет дух и, наконец, извращает элементарные человеческие понятия.

Каролина, или сестра Керри, как ее с оттенком ласковости называли в семье, обладала умом, в котором способность к наблюдениям и анализу находилась еще в самом зачатке. Она была поглощена собой, и этот эгоизм, хотя и не слишком выраженный, был тем не менее основной чертой ее характера. Она была воодушевлена пылкими мечтами юности, мила пресноватой миловидностью переходного возраста, сложение ее обещало в будущем приятную округлость форм, а глаза светились природной сметливостью – словом, она была прекрасным образцом американки среднего класса, которую лишь два поколения отделяло от прадедов-эмигрантов из Европы.

Чтение ничуть не увлекало Керри – мир знаний был для нее за семью замками. Она пока совсем еще не знала, что такое интуитивное кокетство. Она не умела игриво откидывать назад головку, часто не знала, куда девать руки, и хоть ножки у нее были маленькие, но ступала она тяжело. Однако ей хотелось пленять, она быстро усваивала, в чем заключаются радости жизни, и стремилась к материальным благам.

Сестра Керри была плохо вооруженным маленьким рыцарем, который отважно ринулся на огромный, загадочный город, чтобы попытать счастья, лелея безумную мечту о неясной, далекой победе, когда этот город – добыча и раб завоевателя – будет лежать распростертый под женской туфелькой.

– Вот как? – чуть нервно отозвалась Керри.

Поезд уже миновал станцию Вокиша. Керри еще раньше заметила, что позади сидит какой-то мужчина, и чувствовала, что он смотрит на ее пышные волосы. Он не мог спокойно сидеть на месте, и Керри инстинктивно догадывалась, что она вызывает в нем интерес. Девичья скромность и чувство приличия подсказывали ей, что нельзя допускать с его стороны ни малейшей фамильярности и следует держать его на расстоянии, но смелость и притягательная сила ее соседа, выработанные богатым опытом и прошлыми успехами, взяли верх, и Керри откликнулась.

Слегка наклонившись вперед, он положил локти на спинку ее сиденья и заговорил, желая показать себя приятным спутником:

– Да, прекрасный уголок, отличные отели. Здесь отдыхают чикагцы. Вы, по-видимому, не знакомы с этими местами?

– Нет, знакома, – ответила Керри. – Вернее, я живу в Колумбия-сити, а здесь мне еще не приходилось бывать.

– Итак, это ваша первая поездка в Чикаго, – заметил он.

Во время этого разговора Керри видела своего собеседника лишь краешком глаза. Яркие, румяные щеки, светлые усы, на голове серая фетровая шляпа. Теперь она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо; кокетливость боролась в ней сейчас с инстинктом самозащиты.

– Я не говорила вам, что это моя первая поездка, – сказала Керри.

– О! – приятно улыбнулся он, как бы изумляясь своей ошибке. – Очевидно, я ослышался.

Это был типичный коммивояжер крупного торгового дома, принадлежавший к категории людей, которых на жаргоне того времени называли «барабанщиками». К нему вполне подходило также и более позднее название, широко распространившееся в Америке восьмидесятых годов и определявшее людей, одежда и манеры которых рассчитаны на то, чтобы вызывать восхищение впечатлительных молодых женщин. Таких называли «мастак».

Его коричневый шерстяной костюм в клетку был в то время еще новинкой – потом он стал обычным костюмом делового человека. В глубоком вырезе жилета видна была накрахмаленная грудь сорочки в белую и розовую полоску. Из рукавов пиджака выглядывали полотняные манжеты в такую же полоску, застегнутые крупными позолоченными запонками с обыкновенными желтыми агатами, известными под названием «кошачий глаз». На пальцах блестело несколько колец (среди них, конечно, неизменный перстень с печаткой), из карманчика жилета свисала золотая цепочка от часов, на которой болтался жетон тайного ордена Лосей. Костюм сидел почти в обтяжку. Наряд дополняли ярко начищенные коричневые ботинки на толстой подошве и мягкая серая шляпа.

Человеку, стоящему на уровне развития Керри, незнакомец мог показаться интересным, и ей достаточно было одного беглого взгляда, чтобы заметить все, что говорило в его пользу.

На случай, если люди подобного типа переведутся на земле, я позволю себе обрисовать здесь те приемы и уловки, к которым они прибегали не без успеха. Хорошее платье являлось, разумеется, главным козырем коммивояжера, без него он – ничто. Затем он должен был обладать физически крепкой натурой, главная движущая сила которой – острое влечение к женщине. И разумом, которому чужды какие-либо размышления о проблемах и силах, управляющих миром; поступками же его руководили не алчность, а ненасытная любовь к разнообразным удовольствиям.

Его приемы обычно были очень просты. Прежде всего – смелость, основанная, конечно, на сильном чувственном желании и восхищении прекрасным полом.

При встрече с молодой женщиной он начинал ухаживать за нею с добродушной фамильярностью, не лишенной, однако, оттенка мольбы, и в большинстве случаев его ухаживания принимались снисходительно.

Если женщина обнаруживала склонность к кокетству, он позволял себе поправить на ней бантик, а заметив, что «клюнуло», тотчас начинал называть ее просто по имени.

Зайдя, к примеру, в универсальный магазин, коммивояжер непринужденно облокачивался на прилавок и задавал продавщице несколько наводящих вопросов. В более изысканных кругах, а также в поезде или в зале ожидания он вел себя осторожнее. Но как только на его горизонте появлялся податливый, по его мнению, объект, он становился воплощенным вниманием и любезностью, заводил речь о погоде, галантно открывал дверь вагона, помогал нести чемодан, если же это не удавалось, старался сесть рядом, надеясь до прибытия поезда к месту назначения найти возможность поухаживать. Положить под голову подушечку, предложить книгу, скамеечку под ноги, опустить штору – он успевал подумать обо всем. И, доехав до места, он лишь в том случае не сходил вслед за спутницей, чтобы принять на себя заботу о ее багаже, если считал дело безнадежным.

Кому-нибудь из женщин следовало бы написать философский трактат об одежде. Как бы женщина ни была молода, она знает толк в платье. Оценивая мужской костюм, женщина проводит при этом некую едва заметную грань, которая позволяет ей делить мужчин на стоящих и не стоящих ее внимания. Индивидуум, опустившийся ниже этой грани, уже никогда не удостоится ее взгляда.

Есть и другая грань, которая заставляет женщину сравнивать одежду мужчины со своей. И к такому сравнению невольно побудил Керри ее сосед. Она внезапно поняла, как они неравны. Ее простое синее платьице с отделкой из черной бумажной тесьмы показалось ей жалким... Она вдруг увидела, как поношены ее ботинки.

– Позвольте, – продолжал ее спутник, – ведь я как будто многих знаю в вашем городке! Хотя бы Моргенрота – магазин готового платья, Гибсона – мануфактурный магазин...

– В самом деле? – перебила Керри и сразу взволновалась, вспомнив, сколько томительных минут она пережила, простаивая перед витринами этих магазинов.

А он почувствовал, что нашел наконец ключ к ее вниманию. Через несколько минут он уже подсел к ней и принялся рассказывать о заключенных им сделках по продаже готового платья, о своих странствованиях, о Чикаго и городских развлечениях.

– Вы получите массу удовольствий, раз вы едете в Чикаго. У вас там есть родные?

– Я еду навестить сестру, – ответила Керри.

– Вы непременно должны осмотреть Линкольн-парк и бульвар Мичиган, – сказал он. – Вот где строятся гигантские здания! Это в полном смысле слова второй Нью-Йорк. Изумительный город! Там есть на что посмотреть! Театры, огромные толпы народа, красивые дома. О, вам там очень понравится!

Стараясь представить себе все, что он описывал, Керри вдруг ощутила глухую тоску. Она казалась себе таким ничтожеством по сравнению со всем этим великолепием, и ей стало не по себе. Она прекрасно понимала, что ее ждут не одни удовольствия, однако было что-то обещающее во всем том, о чем ей рассказывал ее спутник. Ей было приятно внимание этого хорошо одетого человека.

Она не могла сдержать улыбки, когда он, заговорив об одной известной актрисе, сказал, что Керри напоминает ее. Девушка отнюдь не была глупа, и все же ей это польстило.

– Вы ведь побудете немного в Чикаго? – спросил он в ходе беседы, теперь уже совсем непринужденной.

– Право, не знаю, – уклончиво сказала Керри: у нее мелькнула мысль, что она может не найти там работы.

– Но уж несколько недель во всяком случае поживете? – спросил он, пристально глядя ей в глаза.

То, что между ними происходило, было гораздо значительнее произнесенных слов. Он угадал в этой девушке какую-то неуловимую прелесть, заменявшую ей броскую красоту. Керри поняла, что интересна для него лишь с вполне определенной точки зрения, – это обычно пугает женщину и вместе с тем тайно радует. Она держалась очень просто, хотя бы потому, что еще не успела научиться легкому жеманству, которое помогает женщинам скрывать свои истинные чувства. Кое в чем ее поведение могло показаться смелым. Будь у нее, например, умный и опытный друг, он объяснил бы ей, что не следует так упорно смотреть мужчине в глаза.

– Почему это вас интересует? – спросила она.

– Да просто потому, что я сам пробуду в Чикаго несколько недель. Мне нужно хорошенько ознакомиться с товарами нашей фирмы и запастись новыми образцами. Тем временем я бы показал вам город.

– Я не знаю, сможете ли вы... То есть, вернее, не знаю, смогу ли я. Ведь я буду жить у сестры, и...

– Ну что ж, если она будет против, мы как-нибудь это уладим.

Он достал из кармана маленькую записную книжку и карандаш, точно они уже обо всем договорились.

– Какой же ваш адрес?

Керри порылась в кошельке, где хранилась бумажка с адресом сестры.

Ее спутник засунул руку в задний карман брюк и достал толстенный бумажник с пачкой зеленых ассигнаций и уймой различных записочек и квитанций. Бумажник произвел на Керри большое впечатление: такого не было ни у кого из ее знакомых. Да и вообще никогда еще она не встречала столь опытного путешественника и столь светского щеголя. Бумажник, блестящие коричневые ботинки, изящный, с иголочки, костюм, уверенность в каждом жесте и каждом слове – все это рисовало ее воображению мир несметных богатств, окружавших этого человека. И потому она готова была отнестись благосклонно ко всему, что бы он ни предложил.

Он вынул из бумажника красивую визитную карточку своей фирмы с литографированной надписью: «Бартлет, Карио и К°«; внизу, в левом уголке, было добавлено: «Чарльз Друэ».

– Вот это я, – сказал он, подавая карточку Керри и указывая на фамилию внизу. – Произносится «Друэ», по отцу я француз.

Пока Друэ прятал бумажник, Керри рассматривала карточку. Затем он достал из внутреннего кармана пиджака пачку писем, взял одно из них и, указывая ей на красовавшийся сбоку рисунок, сказал:

– Это дом, где помещается наша фирма. На углу Стэйт и Лейк-стрит.

Он произнес это с гордостью. Служба в такой фирме что-нибудь да значит, и ему хотелось, чтобы девушка это почувствовала.

– Итак, ваш адрес? – снова спросил он и приготовился записывать.

– Керри Мибер, – медленно сказала она. – Ван-Бьюрен-стрит на Западной стороне, дом триста пятьдесят четыре, квартира Гансона.

Друэ аккуратно записал адрес, снова вынул бумажник и спрятал туда записную книжку.

– Если я загляну к вам в понедельник вечером, я вас застану дома? – спросил он.

– Думаю, что застанете, – ответила Керри.

Как это верно, что слова – лишь бледные тени того множества мыслей и ощущений, что стоят за ними! Слова – это крохотные слышимые звенья, связующие большие неслышимые чувства и стремления.

Здесь, в вагоне, эти двое перекидывались незначительными фразами, доставали кошелек или бумажник, разглядывали визитную карточку, и каждый не сознавал, как невнятны его истинные чувства для другого. Ни у него, ни у нее не хватало проницательности, чтобы угадать, что сейчас на уме у собеседника. Он еще не был уверен, удалось ли ему завлечь девушку. Она не понимала, что поддается ему, пока он не заручился ее адресом. И только тогда она почувствовала, что в чем-то ему уступила, а он убедился, что одержал победу. И уже оба поняли, что как-то связаны. И уже он овладел разговором, направляя его так, как ему хотелось. Он болтал с полной непринужденностью. А она стала держаться гораздо свободнее.

Они приближались к Чикаго. Замелькали сигнальные огни. Мимо пролетали встречные поезда. Из беспредельных просторов ровных и голых прерий к большому городу шагали по полям шеренги телеграфных столбов. Вдали уже вставали очертания предместий, высоко к небу вздымались фабричные трубы.

Часто стали попадаться двухэтажные деревянные строения, одиноко стоящие в открытом поле, не защищенные ни оградой, ни деревьями, словно дозорные надвигающейся армии домов.

Ребенку, человеку, одаренному воображением, и тому, кто никогда не путешествовал, момент приближения к большому городу всегда сулит чудеса. Особенно если это происходит вечером, в тот таинственный час борьбы света с мраком, когда весь живой мир переходит из одного состояния в другое. О, эти обещания надвигающейся ночи! Как много говорит ночь усталому человеку! Сколько былых иллюзий и надежд возрождает она! Душа утомленного труженика говорит: «Скоро я буду свободна! Я примкну к сонмам веселящихся и буду веселиться вместе с ними. Улицы, фонари, ярко освещенные комнаты, где накрыты обеденные столы, – все это для меня! Театры, залы, собрания, пути, что ведут к отдыху, и тропинки, что ведут к веселым песням, – все это с наступлением ночи мое!» Хотя весь род людской еще работает в конторах и на заводах – трепет предвкушения уже наполняет воздух. Самые апатичные люди и те испытывают чувство, которое не всегда можно описать или выразить словами, – точно с плеч вдруг свалилось тяжелое бремя.

Сестра Керри глядела в окно. Любопытство девушки, словно прилипчивая болезнь, передалось ее спутнику, и он сам по-новому стал смотреть на большой город, рассказывая ей о его чудесах.

– Это северо-западная часть Чикаго, – сказал Друэ. – А вот река Чикаго, – добавил он, указывая на мутную реку, где, упираясь носами в усаженные черными столбиками гранитные берега, теснились трехмачтовые гиганты, пришельцы из далеких вод.

Свист вырывающегося пара, стук, лязг – и река осталась позади.

– Чикаго становится великим городом, – продолжал Друэ, – удивительным городом! Вы найдете там много такого, на что стоит посмотреть.

Керри почти не слушала его. Ее вдруг охватил невольный страх при мысли, что она совсем одна, вдали от родного дома, и ее несет прямо в огромное море жизни и дерзаний. Она почувствовала, что ей не хватает воздуха, – сильное сердцебиение вызывало легкую тошноту. Она прикрыла глаза и стала убеждать себя, что все это пустяки, что Колумбия-сити не так уж далеко от Чикаго.

– Чикаго! Чикаго! – прокричал проводник, шумно открывая дверь.

Поезд врезался в густую сеть рельсов; грохот и гул наполнили воздух. Керри схватила в одну руку свой жалкий чемоданчик, а в другой крепко зажала кошелек.

Друэ тоже встал. Привычным движением ног расправив брюки, он взял свой чистенький желтый чемодан.

– Вероятно, ваши родные встретят вас? – спросил он. – Разрешите мне донести ваш чемодан.

– О нет, не надо! – быстро ответила Керри. – Пожалуйста, не надо! И прошу вас, не стойте рядом, когда подойдет моя сестра.

– Хорошо, – нисколько не обижаясь, отозвался он. – Но на всякий случай я буду поблизости, если вашей сестры на вокзале не окажется, я вас доставлю к ней.

– Вы очень добры, – поблагодарила его Керри, чувствуя, как в столь непривычной для нее обстановке ценно подобное внимание.

– Чикаго! – снова протяжно прокричал проводник.

Медленно продвигаясь вперед, поезд вошел под огромный сумрачный свод вокзала, где только что начали зажигаться огни. Все пассажиры были уже на ногах и толпились у выхода.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал Друэ, направляясь к двери. – До свиданья, до понедельника.

– До свиданья! – ответила Керри и пожала его протянутую руку.

– Помните, я не выпущу вас из виду, пока вы не найдете сестру!

Она улыбнулась, глядя ему в глаза.

Пассажиры один за другим стали покидать вагон. Друэ сделал вид, будто не обращает на Керри внимания. На перроне какая-то невзрачная женщина с изможденным лицом узнала Керри и поспешила к ней навстречу.

– А, здравствуй, Керри! – сказала она и небрежно обняла сестру.

Керри почувствовала, как мгновенно исчезла атмосфера ласкового внимания. Среди суматохи, шума и новизны она ощутила холодное прикосновение действительности. Какой уж там мир яркого света и веселья! Какой уж там вихрь развлечений и удовольствий! На лице сестры была написана вся история ее тяжелой жизни, полной забот и труда.

– Ну, как поживают все наши? – спросила она. – Как отец, как мама?

Керри отвечала на вопросы, но глаза ее были устремлены вдаль. В конце перрона, у прохода, который вел в зал ожидания и на улицу, стоял Друэ. Он тоже оглянулся. Убедившись, что она видит его и что она находится под охраной сестры, он слегка улыбнулся ей и двинулся дальше. Одна только Керри заметила это, И тут при виде его удаляющейся фигуры ее охватило такое чувство, словно она чего-то лишилась. Когда же он совсем скрылся из виду, она поняла, что ей недостает его. Она чувствовала себя куда более одинокой в обществе сестры – теперь она одна, совсем одна среди бурного, равнодушного моря.

Глава II
Чем грозит нищета. Гранит и деньги

Квартирка Минни была расположена в третьем этаже дома на Ван-Бьюрен-стрит, где ютятся семьи рабочих и конторских служащих, людей, прибывших и продолжавших прибывать в Чикаго с тем потоком, который ежегодно увеличивал население города на пятьдесят тысяч человек. Две комнаты выходили окнами на улицу, где по вечерам ярко горели витрины гастрономических магазинов и на тротуаре играли дети. Девушке было внове и понравилось треньканье звонков конки, то приближавшееся, то замиравшее вдали. Когда Минни привела сестру в отведенную ей комнатку, Керри подошла к окну и стала смотреть на освещенную улицу, дивясь звукам, движению и рокоту необъятного города, простиравшегося на многие мили во всех направлениях.

Дома, после первых же приветствий, миссис Гансон дала Керри нянчить ребенка, а сама принялась готовить ужин. Мистер Гансон, задав Керри несколько вопросов, углубился в чтение вечерней газеты. Это был молчаливый человек, швед по отцу, родившийся в Америке; сейчас он работал на бойне уборщиком вагонов-ледников. К приезду свояченицы он отнесся равнодушно. Внешность девушки не произвела на него особого впечатления. Его интересовало лишь одно – найдет ли Керри работу в Чикаго.

– Город велик, – заметил он. – Через несколько дней ты где-нибудь пристроишься. Рано или поздно все пристраиваются.

Еще до ее приезда в семье Гансонов молчаливо подразумевалось, что Керри поступит на работу и будет платить за свое содержание. Гансон был по натуре человеком высокопорядочным и бережливым; уже несколько месяцев подряд он выплачивал взносы за два участка земли, купленные далеко, в западной части города. Он мечтал когда-нибудь построить на этой земле дом.

Пока шли приготовления к ужину, Керри успела осмотреть квартиру сестры. Девушка не лишена была наблюдательности и вдобавок обладала ценным даром, присущим каждой женщине, – интуицией.

Она угадывала, что здесь живут скудной, однообразной жизнью. Стены были оклеены безвкусными обоями. Полы устланы дешевыми дорожками, а в гостиной лежал тонкий лоскутный коврик. И сразу бросалось в глаза, что мебель грубая, кое-как сколоченная, купленная, очевидно, в рассрочку.

С ребенком на руках Керри прошла на кухню к Минни и посидела там, пока он не разревелся. Тогда она встала и, что-то напевая, принялась ходить с ним по комнате. Наконец Гансон, которому ее пение мешало читать, пришел и взял у нее малютку. В этом сказалась хорошая черта его характера: он был терпелив. К тому же сразу видно было, что он обожает свое чадо.

– Ну, ну! – говорил он, шагая с ребенком по комнате. – Полно, тише! – И в его произношении ясно слышался шведский акцент.

– Ты, наверное, захочешь прежде всего посмотреть город, – сказала во время ужина Минни. – Вот мы в воскресенье поедем и покажем тебе Линкольн-парк.

Керри заметила, что Гансон ничего на это не ответил. Его мысли, по-видимому, были заняты чем-то другим.

– Я завтра же пойду искать работу, – сказала Керри. – Где находится торговая часть города?

Минни принялась было растолковывать, как туда попасть, но муж решил объяснения взять на себя.

– Вот, – начал он, указывая рукою, – видите, там восток...

И Гансон произнес речь на тему о расположении Чикаго – такую пространную, какой, наверно, еще ни разу в жизни не произносил.

– Мой совет – побывать на больших фабриках, что на Франклин-стрит и по ту сторону реки, – сказал он в заключение. – Там много девушек работает. И домой добираться легко. Это неподалеку.

Керри кивнула в знак согласия и стала расспрашивать сестру о районе, где они живут. Минни отвечала вполголоса, сообщая то немногое, что знала сама. Гансон все еще возился с ребенком, потом вдруг встал и передал его жене.

– Мне завтра рано вставать, я пойду лягу, – сказал он и скрылся в маленькой темной спальне, по другую сторону коридора.

– Он работает далеко, на бойне, и ему приходится вставать в половине шестого, – пояснила Минни.

– Когда же ты встаешь, чтобы успеть приготовить завтрак? – спросила Керри.

– Примерно без двадцати пять.

Домашнюю работу они закончили вместе. Керри вымыла посуду, а Минни тем временем раздела и уложила ребенка. Во всем, что она ни делала, чувствовалась привычная сноровка, и Керри подумала, что вот так сестра трудится с утра до вечера каждый день.

Керри начала понимать, что ей придется отказаться от всякого общения с Друэ. О том, чтобы он приходил сюда, не могло быть и речи. По поведению Гансона, по покорному виду Минни и вообще по атмосфере в квартире сестры она чувствовала, что все, выходящее за рамки монотонной жизни труженика, встретит решительный отпор. Если Гансон каждый вечер сидит с газетой в гостиной и ложится спать в девять часов, а Минни чуть позднее, то что же остается делать ей?

Разумеется, сперва нужно найти работу, чтобы самой содержать себя, а потом уже думать о знакомствах. Безобидный флирт с Друэ казался ей теперь чем-то из ряда вон выходящим.

«Нет, он не может приходить сюда», – мысленно решила Керри.

Она попросила у сестры бумаги и чернил (и то и другое оказалось в столовой на камине) и, когда та ушла к себе спать, достала визитную карточку Друэ с его адресом и написала:

«Я не могу принять Вас здесь. Подождите, пока я снова не дам о себе знать. У моей сестры слишком уж крохотная квартирка».

Керри задумалась, что бы еще приписать. Ей хотелось как-нибудь упомянуть об их совместном пребывании в поезде, но застенчивость удерживала ее. Она ограничилась лишь неловкой благодарностью Друэ за внимание, а потом снова стала ломать голову над тем, как же ей подписаться. Наконец она решила закончить письмо обычным «с почтением», но в последний миг передумала и заменила на «искренне преданная Вам».

Керри запечатала конверт, надписала адрес, прошла в комнатку, где в нише стояла ее кровать, и, придвинув маленькую качалку к открытому окну, присела, в немом восторге вглядываясь в вечерние улицы. Наконец, устав от дум, вялая и сонная, она разделась, аккуратно сложила одежду и легла в постель.

Когда Керри утром проснулась, было уже восемь часов и Гансон давно ушел на работу. Сестра сидела в столовой, которая служила и гостиной, и шила. Керри оделась, сама приготовила себе завтрак, потом посоветовалась с Минни, куда идти искать работу. Как сильно изменилась Минни с тех пор, как Керри видела ее в последний раз! Теперь это была худая, хотя и крепкая женщина двадцати семи лет. Ее представления о жизни всецело отражали взгляды мужа, а ее косные понятия о развлечениях и о долге свидетельствовали о кругозоре еще более узком, чем в юности.

Минни пригласила к себе сестру вовсе не потому, что тосковала по ней, – просто та была недовольна своей жизнью у родителей, а здесь она, наверное, сумеет найти работу и сможет платить ей за комнату и стол. Минни, пожалуй, была и рада видеть Керри, но относительно работы полностью придерживалась взглядов мужа. Всякая работа хороша, если за нее будут платить – для начала хотя бы пять долларов в неделю. Фабрика – вот удел, самой судьбою предназначенный для начинающей. Она найдет работу в одной из огромных чикагских мастерских и будет довольствоваться этим, пока... пока что-нибудь не произойдет. Что именно может произойти, этого, конечно, ни одна из них не знала. Они не рассчитывали на повышение. Они не связывали каких-либо надежд с мыслью о браке. Просто жизнь будет идти своим чередом – неясно, впрочем, как именно, – пока поворот к лучшему не вознаградит Керри за то, что она приехала трудиться в этом городе.

Вот при каких благоприятствующих обстоятельствах Керри вышла в это утро на поиски работы.

Прежде чем последовать за нею, давайте ознакомимся с той обстановкой, в которой будет протекать в дальнейшем ее жизнь.

В 1889 году Чикаго отличался всеми особенностями быстро растущего города, в котором отважные паломники, в том числе и молодые девушки, вполне могли рассчитывать на удачу. Он завоевал громкую славу своими многочисленными и неуклонно развивающимися коммерческими предприятиями, открывавшими перед людьми широкие возможности. Он стал магнитом, притягивавшим к себе со всех концов страны и тех, кто был полон надежд, и тех, кто успел потерять их; тех, кому еще предстояло сделать карьеру, и тех, кто уже потерпел крушение где-нибудь в другом месте.

Это был большой город с населением свыше полумиллиона, но его честолюбия, дерзновения и кипучей деятельности хватило бы на столицу с миллионом жителей. Уже теперь его улицы и дома были разбросаны на площади в семьдесят пять квадратных миль. Его население было занято не столько давно известными отраслями производства, сколько деятельностью, подготовлявшей приток новых людских масс. Повсюду раздавался стук молотков на лесах воздвигаемых зданий. То и дело возникали огромные новые заводы. Мощные железнодорожные концерны, давно уже предугадавшие большую будущность города, захватили обширные участки земли для организации в нем транспорта и погрузо-товарных станций. Трамвайные линии уходили далеко в открытую прерию – это было сделано в расчете на быстрый рост предместий. Городское самоуправление вымостило камнем многие мили дорог и проложило канализационные трубы в таких местах, где пока что стоял всего один какой-нибудь дом – форпост будущих людных кварталов.

Нередко можно было видеть открытые дождям и бурям пустыри, которые, однако, всю ночь освещались длинными мигающими рядами газовых фонарей, которые раскачивались на ветру. Узкие деревянные мостки тянулись, минуя здесь дом, там лавку, и кончались далеко в открытом поле.

Центр города был районом огромного скопления торговых контор и фабрик. Сюда обычно и направлялся прежде всего неопытный искатель заработка. Особенностью тогдашнего Чикаго (свойственной далеко не всем большим городам) было то, что все сколько-нибудь заметные фирмы занимали отдельные здания. Обилие свободной земли вполне позволяло это, и потому большинство оптовых фирм, чьи конторы, доступные взорам улицы, помещались в первом этаже, выглядели весьма внушительно. Огромные зеркальные окна, ставшие сейчас обычным явлением, тогда только входили в моду и придавали конторам, расположенным в нижних этажах, изысканный и богатый вид. Прохожий мог видеть за этими окнами ряды перегородок из полированного дерева и матового стекла, множество служащих, углубленных в свою работу, и степенных дельцов в «шикарных» костюмах и белоснежных рубашках, расхаживающих по залам или же сидящих группами. Ярко начищенные бронзовые или никелированные дощечки у подъездов, отделанных квадратными глыбами тесаного камня, сжато и понятно возвещали название предприятия и характер его деятельности. Шагая по центру города, казалось, что находишься в столице – такой внушительный у него был вид, рассчитанный на то, чтобы ошеломить простого смертного, вселить в него благоговейный страх и показать всю ширину и глубину пропасти, лежащей между бедностью и преуспеянием.

1. Притягательная сила магнита. Во власти стихий

Когда Каролина Мибер садилась в поезд, уходивший днем в Чикаго, все ее имущество заключалось в маленьком сундучке, дешевеньком чемодане из поддельной крокодиловой кожи, коробочке с завтраком и желтом кожаном кошельке, где лежали железнодорожный билет, клочок бумаги с адресом сестры, жившей на Ван-Бьюрен-стрит, и четыре доллара.

Это было в 1889 году. Каролине только что исполнилось восемнадцать лет. Девушка она была смышленая, но застенчивая, преисполненная иллюзий, свойственных неведению и молодости. Если, расставаясь с родными, она о чем-нибудь и жалела, то уж во всяком случае не о преимуществах той жизни, от которой она теперь отказывалась.

Слезы брызнули у нее из глаз, когда мать в последний раз поцеловала ее, в горле защекотало, когда поезд прогрохотал мимо мельницы, где поденно работал отец, глубокий вздох вырвался из груди, когда промелькнули знакомые зеленые окрестности города и навек были порваны узы, которые не слишком крепко привязывали ее к родному дому.

Конечно, она могла сойти на ближайшей станции и вернуться домой. Впереди лежал большой город, который связан со всей страной ежедневно прибывающими туда поездами. И не так уж далеко находится городок Колумбия-сити, чтобы нельзя было поехать в родные края даже из Чикаго. Что значит несколько сот миль или несколько часов?

Каролина взглянула на бумажку с адресом сестры и невольно задумалась. Она долго следила глазами за зеленым ландшафтом, быстро мелькавшим перед нею; потом первые дорожные впечатления отошли на задний план, и мысли девушки, обгоняя поезд, перенесли ее в незнакомый город, она пыталась представить — какой он, Чикаго?

Когда девушка восемнадцати лет покидает родной кров, то она либо попадает в хорошие руки и тогда становится лучше, либо быстро усваивает столичные взгляды на вопросы морали, и становится хуже. Середины здесь быть не может.

Большой город с помощью своих коварных ухищрений обольщает не хуже иных соблазнителей, самый опытный из которых микроскопически мал по сравнению с этим гигантом и принесет человеку гораздо меньше разочарований. В городе действуют могучие силы, которые обладают такими способами проникнуть в душу своей жертвы, какие доступны лишь умному и тонкому человеку. Мерцание тысяч огней действует не менее сильно, чем выразительный блеск влюбленных глаз. Моральному распаду бесхитростной, наивной души способствуют главным образом силы, неподвластные человеку. Море оглушающих звуков, бурное кипение жизни, гигантское скопление человеческих ульев — все это смутно влечет к себе ошеломленные чувства. Какой только лжи не нашепчет город на ушко неискушенному существу, если не случится рядом советчика, который сумеет вовремя предостеречь. И ложь эта, пока не раскрытая, обольстительна, — зачастую она незаметно, как музыка, сначала размягчает, потом делает слабым, потом развращает неокрепшее человеческое сознание.

Каролина, или сестра Керри, как ее с оттенком ласковости называли в семье, обладала умом, в котором были еще совершенно не развиты способности к наблюдениям и анализу. Она была поглощена собой, и этот эгоизм, хотя и не слишком явный, был тем не менее основной чертой ее характера. Она была мила пресноватой миловидностью переходного возраста, сложение ее обещало в будущем приятную округлость форм, а глаза светились природной сметливостью, к тому же она была полна пылких мечтаний юности, — словом, перед нами прекрасный образец американки среднего класса, которую лишь два поколения отделяют от прадедов — эмигрантов из Европы.

Чтение ничуть не увлекало Керри — мир знаний был для нее за семью замками. Она пока совсем еще не знала, что такое интуитивное кокетство. Она не умела игриво откидывать назад головку, часто не знала, куда девать руки, и хоть ножки у нее были маленькие, ступала она тяжело.

Восемнадцатилетняя Каролина Мибер в 1889-м году едет на поезде из Колумбия-Сити в Чикаго. В дороге она знакомится с коммивояжером Чарльзом Друэ. Молодой человек флиртует с девушкой, и Керри даёт ему адрес старшей сестры – Минни Гансон, живущий вместе с мужем и маленьким ребёнком в доме, где обитают семьи рабочих и конторские служащие. Мистер Гансон – уборщик вагонов-ледников на бойне. Они с женой ведут скучную, размеренную, полную экономии жизнь.

Сразу же по приезде Керри начинает искать работу. Она бродит по шумному городу и стесняется справляться о вакансиях, боясь нарваться на грубость. К вечеру измученная девушка, которой везде отказывают из-за отсутствия опыта работы, устраивается на обувную фабрику, где ей обещают платить четыре с половиной доллара в неделю. Радостная Керри предлагает родственникам сходить в театр, за её счёт, но они отказываются.

На фабрике девушку сажают штамповать заготовки. Керри сильно устаёт от монотонного, требующего повышенного внимания и полной физической выкладки труда. Тем временем Друэ предаётся развлечениям. Он посещает ресторан «Ректор» и бар «Фицджеральд и Мой», с управляющим которого – мистером Джорджем Герствудом он поддерживает дружеские отношения.

Керри жалуется родственникам на тяжесть работы, но не находит в них сочувствия. Она платит сестре четыре доллара в неделю за содержание и, когда приходит зима, простужается из-за отсутствия тёплых вещей и теряет работу. Поправившись, девушка несколько дней ищет новое место, но тщетно. Когда Керри решает сдаться и вернуться домой, она случайно встречает на улице Друэ. Молодой человек ведёт её в ресторан «Виндзор» и дарит двадцать долларов на одежду. На следующий день Керри снова встречается с коммивояжером. Друэ покупает девушке тёплые вещи, снимает три меблированные комнаты на Огден-сквер, напротив Юнион-парка и предлагает взять на себя заботу о её дальнейшей жизни. В тот же вечер Керри уходит от сестры.

Друэ становится любовником Керри, но всем представляет её как свою жену. Минни снится кошмар, в котором она видит гибнущую младшую сестру.

Герствуд ведёт внешне добропорядочную семейную жизнь. Он поддерживает ровные отношения с женой Джулией, заботится о детях – семнадцатилетней Джессике, независимой и замкнутой «патрицианке», и девятнадцатилетнем Джордже, работающем в агентстве по недвижимости.

Друэ приглашает Герствуда провести вечер с ним и Керри. Девушка очень нравится управляющему «Фицджеральда и Моя». Керри чувствует, что Герствуд – гораздо более интеллигентный и представительный человек, чем не отличающийся особым тактом коммивояжер.

Через несколько недель Герствуд застаёт Друэ с другой женщиной. Он приглашает друга вместе с Керри в театр. Между управляющим и девушкой пробегает искра взаимной симпатии.

Гуляя с подругой – миссис Гейл, Керри начинает мечтать о жизни в богатом особняке. Как-то раз зимой её навещает Герствуд. Девушка понимает, что он её хочет. Через два дня Керри с Герствудом едут на прогулку. Управляющий признаётся в любви. Девушка сдаётся.

Керри надеется встретить в лице Герствуда мужа, но он хочет получить от взаимоотношений с ней только удовольствие. Друэ обещает жениться на девушке, как только добьётся повышения.

Семья Герствуда начинает отдаляться от него в силу эгоистической обособленности каждого из её членов; он же настолько поглощён своими чувствами к Керри, что ничего не замечает. Жена и дочь требуют у Герствуда отдельную ложу на бега в Вашингтон-парке. Он с неохотой даёт на неё деньги.

Герствуд пытается понять, насколько сильно любит его Керри. Девушка говорит, что не останется с ним, если они не обвенчаются.

Принадлежащий к тайному ордену Лосей (масонов) Друэ обещает своим друзьям найти актрису на роль Лауры для спектакля «Под фонарём». Распорядитель мероприятия – мистер Квинсел и режиссёр – мистер Миллис отмечают артистическое дарование Керри. Друэ с равнодушием выслушивает рассказ девушки об успехе на репетиции, Герствуд – с воодушевлением. С помощью главного редактора «Таймс» управляющий баром устраивает спектаклю хорошую рекламу и приглашает на него своих знакомых.

В начале первого действия Керри играет очень плохо. Друэ, по совету Герствуда, подбадривает её из-за кулис. Девушке удаётся справится с волнением, и спектакль она заканчивает блистательно. Финальная сцена настолько удаётся Керри, что Друэ решает жениться на ней, а Герствуд – сделать всё для того, чтобы она была с ним. Девушка впервые ощущает независимость, которую приносит успех.

Выбитый из колеи (и духовно, и физически) Герствуд на следующий день, за завтраком, ссорится с женой из-за предстоящего отпуска. Керри счастлива от того, что перешла из рядов просителей в ряды, дарующих блага.

Керри уходит на очередное свидание с Герствудом. Друэ возвращается домой за бумагами, не находит её и начинает флиртовать с горничной, которая рассказывает ему о частых визитах друга.

Герствуд уговаривает Керри уйти к нему и обещает обвенчаться с ней. Миссис Герствуд, уже не любящая, но ещё ревнующая мужа, начинает испытывать к нему ненависть. Со временем она становится злопамятной и подозрительной. В семье постоянно происходят мелкие стычки: между Герствудом и женой, между матерью и дочерью. Авторитет Герствуда падает.

От доктора Биэла миссис Герствуд узнаёт о прогулке мужа с какой-то женщиной, а на бегах – о прошедшем спектакле, своём «нездоровье» и молодой актрисе. Она устраивает мужу скандал.

Керри захвачена страстью Герствуда, но не любит его. Ей только кажется, что она испытывает это чувство. Друэ пытается выяснить у Керри, что у неё с управляющим, и говорит, что тот женат. Коммивояжер упрекает девушку в неблагодарности. Керри говорит, что не будет с ним жить, но, успокоившись и взвесив все «за» и «против», начинает думать о том, как бы восстановить отношения.

Жена выгоняет Герствуда из дома. Ночь он проводит в отеле «Палмер». Джулия немедленно требует у Герствуда денег на элитный курорт. В противном случае она обещает связаться со своими адвокатами. Керри не приходит на свидание. Герствуд хочет поговорить с женой, но его не пускают в дом. Ночью он посылает Джулии деньги. Через несколько дней управляющий получает официальное письмо от адвокатов жены, которая хочет урегулировать вопросы о своём содержании.

Керри лениво ищет работу. Она ходит по театрам и универсальным магазинам, но нигде не находит себе места: директора трупп объясняют ей, что новичкам лучше всего продвигаться в Нью-Йорке, а чикагским магазинам пока не нужны продавцы.

Керри пишет Герствуду гневное письмо. Друэ тщетно ждёт её в квартире. Наткнувшись на открытый сейф с десятью тысячью долларов, Герствуд, чьё состояние целиком записано на жену, долго раздумывает над тем – красть деньги или нет. Сейф случайно захлопывается, избавляя управляющего от принятия решения. Герствуд обманом выманивает Керри из дома и увозит в Детройт, а затем в Монреаль.

В отеле управляющий записывается как Дж. – У. Мердок. Он берёт чужое имя, но инициалы оставляет свои. Посланный хозяевами бара сыщик требует вернуть деньги. Герствуд пишет владельцам бара и отсылает большую часть украденной суммы. Себе он оставляет тысячу триста долларов.

В Нью-Йорке Герствуд снимает квартиру на Семьдесят восьмой улице. Он берёт себе имя «Уилер» и венчается с Керри. Тысячу долларов Герствуд вкладывает в бар на Уоррен-стрит, купив в нём третью долю и должность управляющего.

Герствуд постепенно начинает завязывать новые знакомства, но не такие блистательные, как в Чикаго. Он считает Керри домоседкой и не берёт её с собой в свет. Молодая женщина знакомится с новыми соседями – четой Вэнс. После похода с миссис Вэнс в театр и дефиле по Бродвею Керри вновь начинает мечтать о карьере актрисы. Герствуд перестаёт радоваться новым нарядам Керри.

Вэнсы приглашают Керри в элитный ресторан «Шерри». Вместе с ними едет двоюродный брат миссис Вэнс – Эмс. Молодой инженер считает неправильным платить денег за показной шик. Весь вечер он высказывает настолько свежие и интересные мысли, что Керри начинает чувствовать своё невежество. Она видит, что Эмс – умнее Друэ, образованнее Герствуда и обладает чистой, детской душой. Он очень нравится Керри и ей жалко с ним расставаться.

Через пару лет Вэнсы переселяются в центр Нью-Йорка. Герствуд решает экономить, чтобы открыть своё дело и перевозит Керри в более дешёвую квартиру. Управляющим овладевает меланхолия. Любовь перестаёт приносить ему радость. Компаньон Герствуда расторгает с ним договор под предлогом сноса здания. Какое-то время управляющий ищет новый бар, с которым мог сотрудничать, потом обычную должность, но быстро сдаётся. Он проводит дни в холлах отелей, став «грелкой для кресел». После болезни впавший в апатию сорока трёхлетний мужчина начинает вызывать у Керри неприязнь и презрение.

Герствуд опускается. Он бреется раз в неделю, ходит дома в старом костюме, начинает играть в покер. Миссис Вэнс как-то заходит к Керри и приходит в ужас от одного его вида. Молодая женщина расстраивается, узнав о визите подруги, ругается с мужем и узнаёт, что они с Герствудом никогда не были женаты.

Герствуд проигрывает остатки денег в карты. Керри устраивает в кордебалет «Казино». Герствуд врёт ей, говоря, что в сентябре получит работу в отеле своего друга. Молодая женщина недовольна тем, что должна содержать мужа. В «Казино» у Керри появляется подруга – Лола Осборн.

Керри начинают платить восемнадцать долларов вместо двенадцати. Герствуду она об этом не говорит. Молодая женщина покупает себе новые вещи. Как-то раз она пропускает обед, катаясь вместе с Лолой и молодыми людьми. Узнав о долге лавочнику, Керри фактически обвиняет Герствуда в воровстве. Бывший управляющий устраивается на работу вагоновожатым в бастующем Бруклине. К штрейкбрехерам негативно относятся как трамвайщики, так и полицейские. Весь день Герствуд учится водить вагон, тратя большую часть времени на ожидание учёбы. На ночь он остаётся в Бруклине.

Утром Герствуд отправляется в путь, не зная о том, что бастующие начали нападать на штрейкбрехеров и полицию и даже стрелять. Через три-четыре квартала на трамвайных рельсах оказывается баррикада. Бастующие уговаривают Герствуда отказаться от работы. Полицейские усмиряют толпу дубинками и заставляют бывшего управляющего и кондуктора расчистить пути. Во второй половине дня бастующие нападают на Герствуда. Он получает небольшую царапину, пугается крови и, услышав выстрел, уходит из Бруклина домой, где с наслаждением погружается в качалку и начинает читать вечерние газеты.

Герствуд ничего не рассказывает Керри о произошедшем, и она решает, что муж по-прежнему просто не хочет работать. Получив первую роль, молодая женщина решает уйти от Герствуда и жить вместе с Лолой в небольшой, дешёвой квартире. Мужу Керри оставляет двадцать долларов и мебель.