Краснодар 2007

Общая характеристика работы

Реферируемая диссертация посвящена лингвокультурологическому анализу базовых эмоциональных концептов «страх» и «печаль» в русской и французской языковых картинах мира.

Антропоцентрический/антропологический (в терминологии Ю.С. Сорокина – антропофилический) подход к изучению сущности человека является одним из важнейших направлений развития современной филологической науки (см.: Морковкин, 1988; Карасик, 1992; Арутюнова, 1999; Сорокин, 1999; Карасик, 2000). Формирование антропоцентрически ориентированной лингвистики можно квалифицировать как своеобразную реакцию ученых на исчерпавший свой объяснительный потенциал в середине XX века структурализм, рассматривающий язык вне человека, а человека – вне языка. Современная отечественная и зарубежная наука о языке опирается на антропоцентрическую парадигму, согласно которой при анализе любых языковых средств определяющим становится человеческий фактор.

Антропоцентрический подход к изучению «дома бытия» (М. Хайдеггер) и соответственно человека, его построившего и в нем проживающего, предполагает комплексное, а значит многоаспектное, всестороннее рассмотрение сущности человеческой природы, столь необходимое для самопознания, самоидентификации человека на современном этапе его развития.

В рамках антропоцентрической парадигмы филологической науки, как правило, выделяются такие ее важнейшие перспективные направления, как когнитология (лингвогносеология), лингвосоциология, лингвопсихология, лингвоэтнология, лингвопалеонтология и лингвокультурология.

Лингвокультурология, обязанная своим происхождением антропологически ориентированной лингвистике, интенсивно развивающаяся со второй половины 90-х годов XX века в самостоятельную лингвогуманитарную парадигму, имеет своим исследовательским объектом две знаковых системы – язык и культуру, представляющие собой неразрывно связанные друг с другом социальные феномены. Ее основной исследовательской целью является анализ культурно-языковой компетенции членов того или иного этноса, изучение их менталитета как носителей конкретного лингвокультурного коллектива.

Важное место в лингвокультурологии, как показывает обзор научной литературы, занимает актуальная для филологии проблема – репрезентация эмоций в языке (см.: Шаховский, 1988; Бабенко, 1989; Фомина, 1996; Вежбицкая, 1997). Лингвокультурологическое изучение психических переживаний человека позволяет выявить особенности культурных предпочтений и доминант, специфику устройства психического, внутреннего, ментального мира представителей определенной этнической общности, языкового коллектива, его менталитет.

Вербализация мира, в особенности мира эмоций, этноспецифична, что обусловлено самыми разнообразными факторами экстра- и интралингвистического порядка, детерминирующими жизнь языка, его функционирование, происходящие в нем структурно-семантические, функциональные трансформации (см.: Верещагин, Костомаров, 1990; Каган, 1990).

Между тем, языковые обозначения эмоций до недавнего времени практически не исследовались отечественными учеными в лингвокультурологическом аспекте, что затрудняет изучение их лингвоспецифической структуры и функционирования в разных языковых сообществах, в разных культурах.

В многочисленных лингвистических изысканиях, имеющих своим предметом исследование языка эмоций, как правило, речь идет об изучении собственно языкового механизма обозначения психических переживаний человека. Вне поля зрения ученых остаются многочисленные и очень важные экстралингвистические факторы, оказывающие воздействие на эмоциональную сферу жизнедеятельности человека. В рамках языковедческой парадигмы «лингвистика эмоций» обычно не принимаются во внимание особенности менталитета того или иного этноса. Авторы многочисленных исследований ограничиваются описанием языковых механизмов вербализации эмоций, что далеко недостаточно для глубокого осмысления онтологии психических переживаний, столь релевантных для всякой культуры.

Несмотря на то, что современная наука насчитывает сегодня более 20 различных теорий эмоций, они остаются относительно малоизученным феноменом. В настоящее время не существует единой теории эмоций ни в психологии, ни в психолингвистике, ни в лингвистике. Различия в понимании исследуемого феномена заключаются в том, что эмоции индивида и их языковая репрезентация рассматриваются в русле различных дисциплин. Объективная картина репрезентации эмоций в языке может быть получена при интеграции разноуровневых подходов к изучению языка эмоций в рамках единой концепции.

Таким образом, недостаточная теоретическая изученность эмоциональных концептов как структурно-смысловых культурных образований обусловливает актуальность настоящей диссертационной работы.

Объектом настоящего исследования выступают прямые и косвенные номинации эмоций в русской и французской языковых картинах мира (страх – peur, печаль – tristesse), а также их метафорические модели, объединенные лингвистами на основании их понятийной эквивалентности в соответствующие синонимические ряды. При выборе вышеназванных базовых эмоций мы руководствовались данными психологической науки. Общепризнанным является тот факт, что «печаль» и «страх» являются негативными эмоциями и взаимодействуют друг с другом. «Страх» – это совершенно определенная, специфичная эмоция, заслуживающая выделения в отдельную категорию. «Печаль» также выступает как отдельная эмоция, которая имеет свое специфическое выражение и свои уникальные феноменологические характеристики. Степень взаимодействия «печали» с эмоцией «страха» зависит от прошлого опыта человека и ситуации, сложившейся на момент утраты. Таким образом, специфичность и комплексность данных эмоций, на наш взгляд, представляют интерес для их изучения в лингвокультурологическом аспекте.

Предметом исследования в диссертации являются субстантивные синонимические ряды номинативного поля эмоций в русском и французском языках.

Материалом исследования послужили данные сплошной выборки из словарей русского и французского языков, а также художественных русско- и франкоязычных текстов общим объемом около 3000 языковых единиц.

Целью настоящего исследования является комплексное лингвокультурологическое изучение фрагмента эмоциональной языковой картины мира русского и французского лингвокультурных сообществ, репрезентированного вербализованными эмоциональными концептами «страх», «печаль».

В соответствии с целью исследования в диссертационной работе ставятся следующие конкретные задачи:

1) проанализировать современные трактовки понятий «языковая картина мира» и «эмоциональная языковая картина мира»;

2) сделать обзор теорий возникновения и классификации эмоций;

3) определить понятие «эмоциональный концепт»;

4) определить и описать общие (универсальные) признаки и национальную специфику эмоциональных концептов «страх» и «печаль» как маркеров эмоциональной картины мира;

5) выявить метафорические способы концептуализации базовых эмоций «страх», «печаль» в русской и французской языковых картинах мира;

6) провести лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов в русской и французской языковых культурах.

Методологическую базу исследования составляют фундаментальные исследования по психологии эмоций (К. Изард, Э. Нойманн, С. Кьеркегор, К. Юнг, В. Вилюнас и др.), лингвистические исследования эмоций (Л.Г. Бабенко, В.И. Шаховский, В.Н. Телия, Е.Ю. Мягкова, Н.А. Красавский и др.), исследования по лингвокультурологии (Н.Д. Арутюнова, В.А. Маслова, А.Г. Баранов, В.В. Красных и др.), исследования по когнитивной лингвистике (Е.С. Кубрякова, Н.Н. Болдырев, Дж. Лакофф, Ч. Филлмор и др.).

Научная новизна диссертационной работы обусловлена выбором объекта и подходами к его исследованию, позволившими соединить традиционные представления о репрезентации эмоций с современными изысканиями лингвистической науки о человеке. Впервые ставится проблема комплексного изучения эмоциональных концептов «печаль», «страх» в русле современных лингвокультурологических и лингвокогнитивных исследований с учетом результатов, полученных на базе концептуального анализа.

Интеграция междисциплинарных подходов к изучению языка эмоций позволяет получить объективную картину репрезентации эмоций в языке и уточнить концептуальные основы моделирования процессов эмоциональной и интеллектуальной интерпретации действительности говорящим субъектом.

Лингвокультурологический подход описания языка эмоций представляет значительную теоретическую и практическую значимость для всей гуманитарной науки.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно вносит определенный вклад в развитие теории концептуализации эмоций, определяет лингвокультурологическую специфику эмоциональных концептов «страх – peur», «печаль – tristesse» в русской и французской языковых картинах мира.

Практическая ценность исследования состоит в том, что полученные результаты могут найти применение в преподавании теоретических и специальных курсов по общему и сравнительному языкознанию, типологии языков, психолингвистики, лексикологии, лингвокультурологии, в практике преподавания иностранных языков и при составлении различного рода словарей и учебных пособий по русскому и французскому языкам, а также для разработки тематики дипломных и курсовых работ.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Эмоциональная языковая картина мира представляет собой совокупность определенных компонентов, в которую входят эмоциональные представления, эмоциональные понятия, эмоциональные концепты. Вербализуясь, данные компоненты формируют сложное структурно-смысловое образование. Эмоциональная языковая картина мира формируется в результате оценочной деятельности человеческого сознания при ментальном освоении действительности.

2. Эмоциональный концепт – как разновидность культурного концепта – отличается дополнительными эмотивными, ценностными и оценочными характеристиками. Каждая конкретная семантико-психологическая и эмоционально-эстетическая реализация эмоциональных концептов, в частности, «страх», «печаль» обусловливается особенностями языкового сознания личности как обобщенного образа носителя и проводника культурных, языковых, коммуникативно-деятельностных и поведенческих реакций.

3. В практическом сознании носителей языка сформирован «образ» базовых эмоций, принятый в данном лингвокультурном сообществе; при этом каждый индивид имеет собственный вариант данного образа.

4. Специфика репрезентации эмоций в языке определяется метафорическими дескрипциями эмоций, изучение которых обнаруживает скрытые связи между различными феноменами окружающей действительности. В исследуемых лингвокультурах наличествует более или менее продуктивные типы метафоры, что обусловлено психологической особенностью человека и спецификой языковых единиц.

5. Высокий уровень употребления антропоморфной метафоры объясняется социально-психологической релевантностью для человека его же реальных поступков, его преобразующей действительность деятельностью. Со структурной точки зрения наиболее продуктивной является глагольный тип антропоморфной метафоры. Глагол, как самый динамичный класс слов, позволяет более эффективно и адекватно передать эмоциональное состояние и намерения говорящего.

6. Высокая продуктивность натурморфной метафоры объясняется ее традиционно непреходящей практической ценностью для нашей жизни. Наиболее часто эмоции уподобляются таким явлениям материальной культуры, как «вода», «дым», «огонь», «воздух».

В диссертационной работе методы исследования изучаемого феномена включают наряду с общими индуктивно-дедуктивным и сравнительно-сопоставительным методами дефиниционный, этимологический анализы, метод лингвистической интерпретации.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на VIII научной конференции преподавателей и аспирантов «Державинские

чтения» (г. Тамбов, 2003); IV Международной научной конференции «Филология и культура» (г. Тамбов, 2003); Всероссийской научной конференции «Фразеологические чтения» (г. Курган, 2005); V Международной научной конференции «Филология и культура» (г. Тамбов, 2005); на аспирантских семинарах кафедры английской филологии Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина. По материалам диссертации опубликовано шесть работ.

Структура, содержание и объем глав диссертационной работы определяются поставленными целью, задачами и фактологическим материалом. Исследование состоит из введения, двух глав, каждая из которых завершается выводами, заключения, библиографии, списка условных сокращений исследованных текстов и использованных словарей.

Во введении дается обоснование выбора темы, ее актуальности, обозначается цель и определяется круг задач, решение которых способствует ее достижению. Здесь же определяется научная новизна, формулируются положения, выносимые на защиту, обосновывается теоретическая и практическая значимость исследования.

В первой главе ставятся общие и наиболее существенные проблемы, без решения которых исследование эмоциональных концептов не может быть осуществлено. Глава состоит из четырех параграфов, в которых определяется сущность понятий «языковая картина мира», «эмоциональный концепт»; содержатся результаты анализа лингвистических и психологических исследований по проблеме понятия «эмоция»; анализируются возможные способы языковой репрезентации эмоциональных концептов.

Во второй главе проводится лингвокультурологический анализ конкретных эмоциональных концептов в русской и французской картинах мира. Проводится этимологический и дефиниционный анализы синонимических рядов номинантов эмоций «peur – страх» и «tristesse – печаль». Выявляются метафорические способы концептуализации базовых эмоций «страх», «печаль» в русской и французской языковых картинах мира.

В заключении обобщаются наиболее существенные научные результаты проведенного исследования.

В первой главе рассматриваются основные вопросы, связанные с изучением национально-культурно маркированных эмоциональных концептов. В частности, основное внимание уделено анализу соотношения границ и объема понятий «картина мира», «языковая картина мира» и «эмоциональная языковая картина мира», проблемам определения и интерпретации понятий «эмоция», «концепт» и «эмоциональный концепт», а также способам языковой репрезентации концептов.

Как показывает анализ современной лингвистической литературы, языковая форма существования картины мира позволяет выделять ее особую разновидность – языковую картину мира. Под языковой картиной мира в настоящем исследовании понимаются понятия, концепты, человеческие знания в целом, оформленные соответствующими вербальными знаками.

Понятие «языковая картина мира» соотносится не только с понятием «картина мира», но и с понятием «концептуальная картина мира». Язык играет активную роль в процессе концептуализации действительности, следовательно, языковая картина мира вербализует концептуальную картину мира. Как отмечает Е.С. Кубрякова, «концептуальная картина мира реализуется посредством языка, а часть ее закрепляется в психике человека через ментальные репрезентации иного типа – образы, схемы, картинки» (Кубрякова, 1996). При этом образы понимаются как нечто абстрактное, некие идеальные объекты, инварианты класса предметов, в которые человек переводит получаемые знания.

Концептуальная картина мира представляется шире и богаче языковой; сфера языковой картины мира изображается как подчиненная концептуальной картине мира, внутри которой следует различать разные зоны языкового воздействия. Прежде всего, выделяется зона непосредственного влияния языка на формирующиеся концепты и понятия. С одной стороны, знания и сведения проходят вербальную обработку говорящими и облекаются в языковую форму. С другой – появление новых понятий происходит по уже существующей схеме, то есть обусловлено непосредственным влиянием концептов, уже имеющих языковое обозначение. Поэтому и концепты, и понятия имеют конвенциональную языковую форму их выражения. В данной зоне концептуальная картина мира полностью смыкается с концептуально-языковой. Существует также и другая зона, где языковое воздействие опосредовано абстракциями, сформированными на основе обобщения неких свойств языковых знаков и анализа их поведения и функционирования.

Таким образом, языковая картина мира формируется за счет существования двух указанных зон – зон прямого и опосредованного влияния языка на концептуальную картину мира. Концептуальная и языковая картины мира находятся в тесной взаимосвязи на вербальном этапе.

Эмоциональная языковая картина мира выступает как разновидность языковой картины мира. Под эмоциональной языковой картиной мира понимается совокупность эмоциональных представлений, эмоциональных понятий, эмоциональных концептов. Оязыковляясь, данные компоненты формируют сложное структурно-смысловое образование. При этом компоненты, организующие эмоциональную языковую картину мира, эмоционально «прорабатываются» человеком. Иначе говоря, ментальное освоение фрагментов мира, то есть познание окружающей действительности, всегда сопровождается классификационно-квалифицирующими ментальными поступками человека. Таким образом, эмоциональная языковая картина мира предстает как оценочная деятельность человеческого сознания при ментальном освоении мира. Поскольку эмоциональная языковая картина мира проецируется в нашем языковом сознании, ее зарождение, становление, развитие обусловлены самим

Понятие «эмоциональная языковая картина мира» неразрывно связано с понятием «эмоция». Эмоции – культурно обусловленный ментальный продукт, и их переживание доступно далеко не каждому человеку в силу индивидуально-психологического характера данных эмоций.

Диффузность эмоций и отсутствие четкого терминологического разграничения в использовании таких родственных понятий, как «чувство», «аффект», «ощущение» позволяют употреблять термин «эмоция» как собирательное понятие.

Эмоции классифицируются на базисные и производные. К числу базисных относятся такие эмоции, как страх, радость, удовольствие, гнев, печаль, грусть, удивление. Базисные эмоции страх, печаль, находясь в определенном взаимодействии, имеют свое специфическое выражение и свои уникальные феноменологические характеристики.

Эмоции отражают этнокультурную специфику модели мира и представляют собой особую «реальность». В конкретной лингвокультуре эмоции формируют свои концепты как определение структуры ментального мира человека, ментальные единицы высокой степени абстракции, которые выполняют функцию метапсихической регуляции, «на основе знаковой репрезентации», обусловливающей «социально выработанную организацию информации в виде системы взаимосвязанных значений» (Рейковский, 1979), и тем самым отражают в языковом сознании индивидов многовековой опыт этноса посредством универсальных и культурно специфических представлений об эмоциональных переживаниях. Таким образом, эмоциональные концепты выступают как этнокультурно обусловленные структурно-смысловые ментальные образования, как этноспецифичные фиксаторы мыслительного процесса.

В них наличествуют определенные универсальные структуры как связующие между знанием, сознанием и человеческой культурой, как фиксаторы специфичности, актуальные не только для многих, но и для единичных культур.

Средства вербальной концептуализации эмоций разноуровневы. В реальной речи они выступают в комплексе, придавая ей образность и экспрессию. Наиболее коммуникативными являются лексический и фразеологический уровни языка. Лексические средства языка являются важнейшим инструментом формирования и развития феномена «эмоциональный концепт», так как наличие отдельной лексемы служит прямым свидетельством существования понятия. Лексические средства, оязыковляющие эмоциональную концептосферу, могут выступать как первичные, вторичные и косвенные номинанты. Эмоции вербализуются вторичными и косвенными способами номинации. Лексемы, оязыковляющие мир эмоций, с прагматико-семасиологической точки зрения могут классифицироваться на прямые номинанты (радость, страх и т.п.), дескрипторы (дрожащие руки и т.д.) и экспликанты (подлец и т.д.).

Во второй главе проводится лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов «страх – peur» и «печаль – tristesse» в русской и французской языковых картинах мира. Лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов «страх – peur» и «печаль – tristesse» в русской и французской языковых картинах предполагает установление этимологии номинантов эмоций на основе их лексикографического анализа, а также выявление структурно-семантических типов метафор, кодирующих эмоции в русском и французском художественных текстах.

По результатам этимологического анализа лексема «страх» имеет различные версии происхождения. Данной лексемой первоначально обозначались природные явления, свойства предмета, результат человеческих действий. На современном этапе развития языка «страх» представляет собой полисемичную лексему, выступающую как номинант эмоции, и характеризуется наличием синонимичного ряда: «ужас», «боязнь», «трепет», «опасение».

Во французском языке в основе лексемы «peur» находится имя мифического персонажа, богини Pavor. Данное слово употреблялось в своем первичном значении «страх». В современном французском языке номинант «peur» остается моносемантом и характеризуется следующим синонимическим рядом: «angoisse», «crainte», «panique», «terreur», «horreur» и «frayeur».

Лексема «печаль» ранее функционировала как полисемант с первичным значением «забота»; как номинант эмоции употреблялась во вторичном значении. В настоящее время данная лексема является моносемантичной и имеет следующий ряд синонимов: «грусть», «тоска», «уныние».

Во французском языке «tristesse» на определенном этапе своего развития употреблялось в двух значениях: как физическое состояние – боль и как физиологическое ощущение боли – болезнь. В настоящий момент лексема «tristesse» является моносемантичной и имеет следующий ряд синонимов: «chagrin», «cafard», «mélancolie», «spleen».

Лексикографический анализ номинантов эмоций «страх – peur», «печаль – tristesse» позволил выявить их семантические признаки. Общими признаками рассмотренных номинантов эмоций являются: качественные свойства эмоций, интенсивность переживания эмоции, переживание эмоции с указанием или без указания ее субъекта. Отличия в семантических признаках номинантов эмоций «страх – peur», «печаль – tristesse» находят отражение в указании на причину переживания и появления эмоции, в качественных характеристиках эмоции, в оценочной коннотации.

Структурно-семантический анализ словосочетаний, включающих номинант эмоции, позволил установить, что последний активно метафоризуются в русском и французском художественных

Были выявлены следующие типы метафор: антропоморфная, зооморфная, флористическая и натурморфная. Наиболее продуктивными, как показали результаты исследования, оказались антропоморфная и натурморфная метафоры.

В основе антропоморфной метафоры, активно кодирующей эмоции, лежат такие явления, как персонификация и олицетворение. Высокий уровень употребления антропоморфной метафоры объясняется социально-психологической релевантностью для человека его же реальных поступков, его преобразующей действительность деятельностью.

Антропоморфные метафоры обладают разными структурами. Их компонентами являются различные знаменательные части речи. К самым распространенным относятся метафоры, структуру которых формируют номинанты эмоций и глаголы, где номинант эмоции – это метафоризуемый компонент, а глагол – метафоризующий.

На основе анализа глагольной семантики были выявлены следующие классы антропоморфной метафоры:

1) глаголы движения: «Ужас нечеловеческий – чудовищный ужас сковал мое тело, сжал ледяной рукой мое горло, сдвинул к затылку кожу на моем черепе» (Акунин); «Снова тоска сжала его сердце, но на сей раз он знал, откуда она, почему овладела им» (Изюмский); «Une tristesse mortelle accompagnait chaque son réveil» (Japrisot); «La peur a couru parmi les fonctionnaires publics» (Druon);

2) глаголы места «Злая печаль поселилась во мне» (Петров); «Dans son corps vivait la peur» (Duras);

3) глаголы говорения: «Eго страх говорил вместо него» (Акунин); «La tristesse chantait dans son âme» (Japrisot);

4) глаголы, выражающие понятие болезни: «La tristesse ruine la santé» (Duras).

При этом один из классов антропоморфной метафоры, а именно «глаголы движения», подразделяется, в свою очередь, на субклассы.

В русском языке к их числу относятся глаголы со значением:

а) удаления – «Прошла ненастная ночь, наступил день и страх утек» (Толстой);

б) исчезновения – «Страшный гнев вдруг бесследно исчез» (Шолохов);

в) начала действия – «Страх начинается издали…» (Платонов);

г) окончания действия – «…Страхи кончились» (Платонов);

д) приостановления, замедления совершения физических действий человека – «Страх мешал двум первым заговорить» (Алек-

Во французском языке выделяются следующие субклассы глаголов со значением:

а) началадействия – «Ses peurs nerveuses venaient un peu de cette aventure, dont elle gardait le secret, avec une honte de fille mère forcée de cacher son état» (Sadoul);

б) уменьшения – «La peur devant l’escargot est immédiatement tranquillisée, elle est usée, elle est «insignifiante»» (Druon);

в) увеличения – «Je me voyais perdu, et ma peur devint si forte, que je me mis à siffler, comme pour m’en imposer à moi-même» (Sabatier);

г) интенсивности – «Il regardait le Corse, la bouche ouverte; il y avait une peur horrible dans ses yeux» (Japrisot).

Таким образом, классы антропоморфной метафоры, в частности субклассы глаголов, выделяемых в классе «глаголы движения», в русском и французском языках совпадают.

В ходе проведенного исследования были также определены так называемые пассивные синтаксические модели, то есть модели, где номинанты эмоций выступают в функции объекта действия. К числу таких моделей относятся следующие классы глагольной антропоморфной метафоры:

1) глаголы движения: «Я печаль в сердце несу» (Чехов); «Elle portrait une tristesse infinie sur son visage» (Exbrayat);

2) глаголы эмоций: «Юрий Андреевич обезумел от страха» (Чехов); «Il claquait des dents et devenait fou de peur» (Simenon);

3) глаголы, связанные с понятием размышления, познания: «Он познал грусть и боль обиды» (Акунин); «Une jeune fille ne comprenait pas une tristesse profonde dans les yeux de son frère» (Japrisot);

4) глаголы, связанные с понятием болезни: «Сердце болело от тоски по родине» (Акунин); «Elle a pris mal de la tristesse. (Mauriac);

5) глаголыобладания: «Joséphine ne répondit pas, elle avait peur, peur de Stephen…» (Japrisot).

В русском языке в классе «глаголы движения» встречаются глаголы со значениями:

а) пассивного созерцания действительности – «Наташа сидела со страхом и тупо глядела на меня» (Толстой);

б) активного принудительного действия – «Он сидел, окаменев на своей табуретке, и пытался подавить в себе страх» (Акунин);

в) исчезновения, избавления – «Мысли о семье на какое-то время вытеснили страх за свою жизнь» (Шолохов);

г) физического проявления переживания – «Янтарные глаза Бориса сейчас казались темными на сразу осунувшемся лице, он весь дрожал от страха» (Шолохов); результативности – «Беспредельная усталость рождала бессонницу, а бессонница рождала тоску» (Булгаков).

Среди пассивных моделей во французском языке в данном классе выделяются глаголы со значениями:

а) активного принудительного действия – «La plus difficile pour moi, peut être, c’est vaincre la peur» (Japrisot);

б) физического проявления переживания – «Elle m’a fait une belle peur en annonçant que sa mère était très malade» (Japrisot);

в) преодоленияпереживания – «Mon père me disait toujours que chaque tristesse peut-être dissiper» (Exbrayat);

г) результативности – «La mort de cette fille m’emplit d’une grande tristesse» (Mauriac).

В других классах антропоморфной глагольной метафоры выделение субклассов является затруднительным в связи с их непродуктивностью и однотипностью в обоих языках.

Антропоморфная метафора может быть и субстантивной. Исследованный фактологический материал русского языка характеризуется ограниченным употреблением антропоморфной субстантивной метафоры – «гримаса ужаса» (Петров); «челноки страха» (Платонов); «голос страха» (Стругацкие). Во французском языке был установлен лишь один случай употребеления данного типа метафоры – «un soupir de la peur et de la tristesse» (Bailly).

Факт непродуктивности антропоморфной субстантивной метафоры объясняется тем, что имена существительные значительно уступают глаголам в возможностях отражения динамизма эмоций.

Адъективная антропоморфная метафора, по сравнению с субстантивной, более распространена в обоих языках. Номинанты эмоций в высказываниях выполняют функцию атрибута и являются яркими эпитетами, способными дать оценку фрагментам действительности. В русском языке антропоморфную адъективную метафору можно классифицировать на следующие семантические субклассы:

1) интенсивность переживания эмоции – «возрастающая тоска» (Акунин);

2) глубина переживания эмоции – «мучительная грусть» (Акунин); «тяжкий страх» (Акунин);

3) внутренний характер протекания эмоции – «душевная тревога» (Набоков);

4) неконтролируемость переживаемой эмоции – «безотчетный страх» (Чехов);

5) эмоционально выраженная оценочность переживания:

а) через номинанты эмоций – «бешеная тоска» (Петров); «страшный гнев» (Шолохов);

б) не через номинации эмоций – «слепой страх» (Петров); «брезгливый ужас» (Изюмский).

Во французском языке анализ адъективных словосочетаний позволил установить такие смысловые классы, как:

1) неконтролируемость переживаемой эмоции – «une peur vague et sourde» (Bailly);

2) эмоционально выраженная оценочность переживания:

а) через номинанты эмоций – «une peur atroce» (Bailly); «une peur bleu» (Druon);

б) не через номинации эмоций – «une tristesse absurde» (Simenon);

3) интенсивность переживания эмоции – «une tristesse profonde» (Sadoul); «une peur paralysante» (Bailly);

4) неинтенсивность переживания эмоции – «une douce mélancolie» (Sagan);

5) глубинапереживанияэмоции – «une tristesse insupportable» (Troyat); «une peur indescriptible» (Bailly);

6) внешнеепроявлениеэмоции – «une tristesse maladive» (Sagan); «une peur folle» (Bailly);

7) внезапностьпоявленияэмоции – «une peur brusque» (Japrisot).

На основе данного анализа было установлено количественное преимущество смысловых классов во французском языке в адъективной антропоморфной метафоре.

Высокая продуктивность натурморфной метафоры объясняется ее традиционно непреходящей практической ценностью для нашей жизни. Под натурморфной метафорой понимается перенос наименований реально существующих предметов на культурные психические факты внутреннего мира человека.

Натурморфная метафора имеет разную структурную оформленность.

В глагольном типе натурморфной метафоры в роли активного метафоризующего элемента выступает глагол. Данный тип метафоры классифицируется на несколько субтипов: первый ее субтип – aquaverbum (лат. aqua – вода), второй – pyroverbum (лат. pyro – огонь), третий – aeroverbum (лат. aero – воздух).

К числу наиболее распространенных в русском языке относится семантический класс aquaverbum. В нем обнаруживаются следующие высказывания, в которых имеет место сопоставление понятий «вода» и «эмоция»: «…бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от животного страха и потребности излить этот страх» (Л. Толстой). Во французском языке семантический субтип aquaverbum встречается спорадически: «La pauvre femme ne pouvait pas déverser sa tristesse et se sentait brusquement triste à pleurer» (Duras).

Второй семантический класс глагольной натурморфной метафоры pyroverbum в русском языке также достаточно распростанен: «Страшный страх, полымем охвативший Макара, исчез» (Шолохов). Во французском языке данный субтип оказался более распространенным по сравнению с субтипом aquaverbum: «La peur panique s’allume dans tout son corps» (Simenon); «La tristesse profonde réduisait en cendres son âme et son cœur, elle se sentait triste comme une maison démeublée» (Sagan).

Третий семантический субтип (aeroverbum) глагольной натурморфной метафоры в русском языке оказался менее распространенным, чем два предыдущих субтипа: «печаль пронзила мне лицо дикой свежестью и силой» (Толстой). Во французском языке семантический субтип aeroverbum также характеризуется низкой частотностью употребления: «Tout commençait à trembler dans son âme quand la peur gonflait à moi» (Simenon).

Натурморфная метафора по своей частеречной принадлежности может быть не только глагольной, но и субстантивной. В русском языке эмоции, являющиеся компонентом натурморфной субстантивной метафоры, сравниваются с такими природными явлениями, как воздух [«Такая буря мыслей, воспоминаний и печали вдруг поднялась в его душе, что он не мог спать» (Л. Толстой)]; как вода [«прилив страха» (Белый); «отлив ужаса» (Белый)]. Нередко эмоции в субстантивной натурморфной метафоре связаны с выражением лица человека [«складки грусти» (Толстой)].

Во французском языке эмоции сравниваются так же, как и в русском, с водой [«une vague de peur» (Sadoul)]; с воздухом [«une nue de tristesse» (Exbrayat)]; а также с огнем [«une étincelle de peur» (Mauriac)]. Иногда эмоции во французском языке имеют количественные параметры – «un accroissement de la peur» (Sabatier).

Адъективная натурморфная метафора в исследуемом русскоязычном материале оказалась более распространенной по сравнению с субстантивной метафорой. Однако ее семантическая классификация не отличается каким-либо разнообразием. Установлены всего лишь два субтипа натурморфной метафоры:

1) цветовая метафора [«тоска зеленая» (Петров)];

2) температурная метафора [«горячий страх» (Шолохов); «леденящая тоска» (Платонов)].

Во французском языке адъективная натурморфная метафора, количественно уступающая ее субстантивному варианту, семантически классифицируется на следующие субтипы:

1) цветоваяметафора [«une peur blanche» (Sadoul)];

2) квалитативнаяметафора [«une peur sourde» (Exbrayat); «une tristesse dense» (Icor)].

Вотдельныхслучаяхвструктуруразвернутыхметафорическихдескрипцийвходитвербальновыраженныйкомпонентсравнения: «la tristesse comme la mort» (Duras); «la peur … comme un poison» (Druon).

Зооморфная метафора, основанная на приписывании эмоциям черт поведенческих реакций животных, не отличается высокой продуктивностью при вторичной номинации эмоций в русском и во французском языках.

Провести границу между зооморфной и антропоморфной метафорами объективно достаточно сложно, так как множество предикатов в действительности оказываются актуальными и в отношении обозначения актов поведения человека, и в отношении наименования поведенческих реакций животных (например, глаголы со значениями «физических агрессивных действий» – терзать, tourmenter, harceler, déchirer; «пространственное удаление» – исчезнуть, disparaître; «поглощение пищи» – грызть, пожирать, ronger, dévorer).

С точки зрения своей структуры зооморфная метафора может быть выражена глаголом [«Свернулась на сердце жалость» (Шолохов); «À une heure imprecise Yveline s’est réveillée: probablement harce que la peur intense de Gérard, rentré d’un court séjour à Salt Lake City, l’avait dévorée la veille au soir» (Japrisot)], существительным [«змея печали» (Бальмонт)], прилагательным [«une peur brutale» (Exbrayat)]. Как показал анализ, в русской и французской экспрессивной речи более активно употребляется глагольная зооморфная метафора, что обусловливается динамизмом данной части речи.

Флористический тип метафоры применительно к нашему материалу оказался непродуктивным, что можно объяснить пассивностью и созерцательностью флоронимов: «И громовой голос, сея страх, вещал…» (Стругацкие); «La peur de la mort semait la panique dans son âme» (Icor).

Анализ фактического материала позволил выявить частотность употребления того или иного вида структурной и семантической метафор. Количественные данные частотности анализируемых явлений иллюстрируются в табл. 1 и 2.

Таблица 1

Таблица 2

Тип метафоры	Русскоязычные художественные тексты, %	Франкоязычные художественные тексты, %
Антропоморфная	54	52
Зооморфная	11	8
Натурморфная	35	40

В заключении обобщаются результаты проведенного исследования, излагаются основные выводы проделанной работы.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Волостных, И.А. Антропоморфная метафора как основной способ экспликации эмоциональных концептов «страх» и «печаль» в русской и французской языковых картинах мира / И.А. Волостных // Вестник Тамбовского государственного технического университета. – 2006. – Т. 12. – № 2Б. – С. 534 – 537.

2. Шеховцова (Волостных), И.А. Признаки сложносочиненного вопросительного предложения в структуре лингвистического пространства языковой личности / И.А. Шеховцова (Волостных) // Проблемы лингвистики и методики обучения иностранным языкам: традиции и стратегия обновления: материалы 1-й междунар. школы-семинара. – Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. –

3. Волостных, И.А. Вербальные средства выражения эмоций при переводе иноязычных текстов / И.А. Волостных // Актуальные проблемы исследования языка: теория, методика, практика обучения: межвуз. сб. науч. тр. – Курск: Изд-во Курск. гос. пед. ун-та, 2002. – С. 95 – 97.

4. Волостных, И.А. Фразеологизмы как национально-культурный компонент французской культуры / И.А. Волостных // VIII Державинские чтения. Филология и культура: материалы науч. конф. преподавателей и аспирантов. – Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2003. – С. 143 – 144.

5. Волостных, И.А. О лингвистической концепции эмоций / И.А. Волостных // Филология и культура: материалы IV Междунар. науч. конф. – Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2003. – С. 224 – 225.

6. Волостных, И.А. Художественный текст как эмотивный тип текста / И.А. Волостных // Актуальные проблемы лингвистики и перевода: межвуз. сб. ст. и материалов научных исследований. – Архангельск: Архангельск. гос. техн. ун-т, 2003. – С. 233 – 236.

7. Волостных, И.А. Языковая номинация эмоциональных концептов «страх – peur» и «печаль – tristesse» / И.А. Волостных // Язык и общество: современные исследования социальной коммуникации и лингвистических тенденций: сб. науч. тр. – Тула, 2004. –

8. Волостных, И.А. Фразеологические единицы как национально-культурные маркеры / И.А. Волостных // Фразеологические чтения: сб. материалов Всерос. науч. конф. – Курган: РИЦ КГУ, 2005. – Вып. 2. – С. 53 – 55.

9. Волостных, И.А. К проблеме номинации концепта «страх» в современном французском языке / И.А. Волостных // Филология и культура. Материалы V Междунар. науч. конф. – Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005. – С. 410 – 413.

10. Волостных, И.А. Пословицы и поговорки как языковая репрезентация менталитета (на материале французского языка) /

И.А. Волостных // Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии: межвуз. сб. науч. ст. – Тамбов: Изд-во ТОГУП «Тамбовполиграфиздат», 2006. – Вып. I. – С. 91 – 93.

 êîíöåïòóàëüíîé êàðòèíå ìèðà âûäåëÿåòñÿ è òðåòüÿ çîíà, â êîòîðîé êîíöåïòû è àáñòðàêöèè ïðèîáðåòàþò íåâåðáàëüíóþ ôîðìó, òî åñòü «ìûñëÿòñÿ» â êàêîì-òî íåâåðáàëüíîì ñóáñòðàòå. Äàííàÿ çîíà ïîëíîñòüþ îñâîáîæäåíà îò ÿçûêîâîãî âëèÿíèÿ.

2.1.1. Эмоции как объект лингвистики. Что такое лингвистика эмоций

Отечественные лингвисты В.А. Мальцев, С.Б. Берлизон, М.Д. Городникова, Э.С. Азнаурова, И.В. Арнольд, Е.М. Галкина-Федорук, Н.М. Павлова, Н.М. Михайловская, автор этих строк и др., опережая западноевропейских и американских лингвистов, стояли у истоков нового - эмотиологического направления в лингвистике ещё в тесных рамках её системно-структурной парадигмы.

Впервые на пленарном заседании XIV Международного конгресса линг­вистов в 1987 г. в Берлине прозвучал доклад Ф. Данеша по эмоциональному аспекту языка, в котором открыто и убедительно говорилось о тесной взаимосвязи когниции и эмоции, была показана огромная лингвистиче­ская значимость изучения этой стороны языка. Решением конференции проблема «Язык и эмоции» была названа в числе пяти наиболее приоритетных современных лингвистических исследований. Этот факт побудил многих советских и зарубежных лингвистов перенести проблемы языкового выражения и коммуникации эмоций в центр исследовательской тематики. Защищаются сотни диссертаций на материале различных языков, появляются статьи и монографии, которые позволяют говорить о зарождении и становлении отечественной лингвистики эмоций (эмотиологии).

Именно благодаря текстолингвистике, привлекшей внимание лингви­стов к эмоциям в тексте, из 35 докладов, прочитанных в 1991 г. на Anglistentag в Дюссельдорфе (ФРГ), 18 было посвящено языку эмоций, эмоциональному лексикону и синтаксису, пунктуации и метафоре, а также многочисленным проблемам межкультурной специфики вербальной и невербальной манифестации эмоций (Anglistentag).

С начала 80-х гг. в зарубежной лингвистике большое внимание эмоцио­нальному аспекту языка уделяют А. Вежбицкая, В. Волек , Дж. Эйтчисон и др. В результате постоянно увеличивающегося интереса учёных различных областей науки к эмоциям, в том числе и в области языкознания, при Гарвардском университете в 1985 г. был создан Международный центр по исследованиям эмоций.

В настоящее время выпущено большое количество специализированных словарей эмоциональной (нецензурной) лексики (Dictionary of Russian...), общие толковые словари свободно включают в себя инвективы, в том числе и предельно нестандартные, а художественная литература, театр и телевидение сняли все преграды на пути вербальной эмоциональной агрессии и self expression.

При анализе лингвистической репрезентации феномена агрессии нельзя не учитывать то, что обыденное сознание связывает понятия агрессии и катарсиса или очистительной разрядки: это отражено в гидравлической модели агрессии З. Фрейда и К. Лоренца (о других моделях агрессии см. выше). Говоря об этических нормах выражения эмоций в различных языковых культурах, Эдмонсон справедливо замечает, что они касаются не столько того, как их выражать, сколько того, в каких условиях это средство разрешено . Таким образом, впервые поднимается проблема дискурсивности эмоций без такого номинирования этого их качества.

Ученые начинают осознавать, что имеются как минимум две семиотические системы эмоций - body language и verbal language , находящиеся в соотношении, которое науке ещё предстоит более детально изучить и описать. В общих чертах уже установлено, что первичная семиотическая система превосходит вторичную (вербальную) по надёжности, скорости, прямоте, степени искренности и качества (силы) выражения и коммуникации эмоций, а также по адекватности их декодирования получателем.

Многие аспекты человеческой жизнедеятельности просто не передаются словами: язык беднее действительности. Каждый из homo sentiens не раз испытывал «муки слова» при выражении и коммуникации своих эмоций: степень аппроксимации языка и сиюминутно переживаемых эмоций далека от желаемого всегда. Эмоции никогда не проявляются в чистом отдифференцированном виде, и потому их вербальная идентификация всег­да субъективна (Там же: 26-27). Тем более что одна и та же эмоция выражается разными языковыми личностями по-разному, в зависимости от множества факторов, в том числе и неязыковых, например, от фона общения. По меткому замечанию Хеллера, эмоции всегда когнитивны и ситуативны , а следовательно, и выбор языковых средств их выражения тоже ситуативен (т.е. дискурсивен).

Всеми лингвистами отмечается такая семантическая универсалия - в лексиконе эмоций всех языков наблюдается дихотомия по типу оценочного знака. Если же сравнить эмотивную лексику, взяв за критерий тип оценочного знака, то во всех языках чётко вырисовывается такая картина: эмотивов с отрицательной оценочной семантикой в словарях разных языков в количественном отношении больше, чем с положительной, но употребляются они при общении значительно реже, чем последние. Это позволяет сделать вывод о том, что эмоциональные системы разных народов и культур похожи, т.к. негативность, превалируя в их лексиконе, уступает позитивности в употреблении и синтагматическом комбинировании, что объясняется психологическим стремлением человечества к позитивности. Другим схожим моментом для различных языковых культур является то, что положительные эмоции выражаются всеми народами более однообразно и диффузно, чем отрицательные, которые всегда конкретны, отчётливы и многообразны .

Когнитология как наука о структуре знаний, их формировании, материализации и трансляции тесно связана с эмотиологией - наукой о вербализации, выражении и коммуникации эмоций. Это объясняется тем, что все когнитивные (мыслительные) процессы сопряжены с эмоциями: «… когниция вызывает эмоции, так как она эмоциогенна, а эмоции влияют на когницию, так как они вмешиваются во все уровни когнитивных процессов» (перевод наш. - В.Ш. ) .

Эмотиология (лингвистика эмоций) использует данные когнитологии об эмоциях и пытается разработать свою - лингвистическую - концепцию эмоций. Ее отсутствие до недавнего времени в номенклатуре теорий и концепций эмоций (см. выше) объясняется просто - лингвистика позже всех осознала, что эмоции являются её предметом (см. недавно опубликованную версию такой теории в ). Одними из первых филологов, осо­знавших важность проблемы эмоций в коммуникации людей, были литературоведы.

Теория эмотивизма резко противопоставляла рациональное и эмоцио­нальное. Абсолютное господство разума над чувством один из представителей этой теории Т. Элиот выразил, например, такими словами: «Поэзии не следует ни выражать эмоций своего творца, ни возбуждать их в слушателе или читателе: ... Поэзия - «это бегство от эмоций, не выражение личности, а бегство от личности». Единственным способом выражения эмоций Т. Элиот считал нахождение для нее объективного коррелята, т. е. набора предметов, ситуаций, цепи событий, которые стали бы формулой именно данной эмоции.

Такое требование эмотивистов нам представляется ошибочным, т. к. один и тот же предмет, одна и та же ситуация, одна и та же цепь событий у одного и того же индивида в разное время могут вызвать различные, даже противоречивые эмоции, не говоря уже о разных индивидах, где это соотношение еще более осложняется и формальная типизация искомых зависимостей почти не просматривается. Установить объективно, какая именно эмоция и какой именно ее оттенок коррелирует с каким предметом в применении ко всем индивидам каждой данной языковой общности, практически невозможно. Эта корреляция преломляется через множество промежуточных между предметом отражения и эмоцией призм: психика конкретного индивида, ее национально-культурная специфика, конкретная ситуация, пропозиция, диспозиция. Это и объясняет различие реакций у разных индивидов и у одного и того же индивида в различных ситуациях на один и тот же эмоциональный стимул.

Изучение обширного списка литературы по лингвистике эмоций, как отечественной, так и зарубежной, выявило следующий перечень основных проблем, которые находятся в центре современной исследователь­ской тематики эмоциологов и эмотиологов: типология эмотивных знаков; влияние эмоционального типа mind style на формирование языковой картины мира (ЯКМ), понятие эмоциональной ЯКМ; коммуникация эмоций; корреляция лексиконов эмоций различных языков мира; национально-культурная специфика выражения эмоций; критерии эмотивности языка и его знаков; соотношение лингвистики и паралингвистики эмоций как двух семиотических систем; их соматикон; влияние эмансипации эмоций на языковые процессы; эмоциональная/эмотивная окраска/тональность/модальность текста; эмотивное семантическое пространство языка; эмотивное смысловое пространство языковой личности; лексикография эмотивно­сти; прагматика описания и выражения своих и чужих сиюминутных и прошлых/будущих (антиципация) эмоций; сокрытие, имитация, симуляция эмоций в их вербальной, авербальной упаковке и в их семиозисе.

Одной из важных сфер приложения данных, добытых эмотиологией, стала также лингвокультурология, в которой используются положения об универсальности эмоций, их интегральном характере и национально-культурной специфике выражения субъективной сферы homo sentiens средст­вами разных языков.

Естественно, что этот перечень основных направлений и их проблематики далеко не полный: это то, что давно «лежит на поверхности» и настойчиво стучится в двери эмотиологии и когнитологии.

Естественным является то, что исследование эмотивных компонентов единиц языка началось с изучения эмотивной семантики слова. Это связано с тем, что слово - основная и в то же время наиболее семантически подвижная единица, которая в обыденном сознании представляет все поле языка. Основной тезис, имевший место в лингвистике 70-80-х гг. ХХ в., о том, что имена эмоций не относятся к эмотивным средствам, т. к. у языка якобы нет вторичной знаковой системы, которая бы раскрывала его смыслы, позже рассматривается с иных позиций. Имена эмоций, наряду с лексикой, описывающей и выражающей эмоциональные состояния, составляют систему лексических эмотивных средств, поэтому в понятие эмотивности включается как эмотивная лексика, так и лексика эмоций.

Кроме этого, признается и существование коннотации как вторичной семиотической системы языка. В связи с этим некоторыми лингвистами термины эмоций определяются как коннотативно-/ассоциативно-эмотивные (см. ниже о трех статусах эмотивности семантики языка).

Так, например, в исследовании Н.А. Красавского «Терминологиче­ское и обиходное обозначение эмоций» (1992) были изучены особенности лексики русского и немецкого языков, обозначающей эмоции, выявлены три типа обозначения эмоций (терминологическое, терминолого-обиходное, обиходное). В работе было показано, что семантика имен эмоций может варьироваться в зависимости от условий их функционирования в текстах разного типа: так, в художественном тексте лексика эмоций приобретает эмоционально-экспрессивную окраску, в отличие от ее использования в научном тексте.

Таким образом, уже в рамках традиционной ономасиологии Н.А. Красавскому удалось установить, что в условиях текста не только эмотивная лексика, но и лексика эмоций приобретает дополнительные, эмотивные микрокомпоненты, благодаря которым могут реализовываться глубинные эмосемы и имя эмоции уже не является эмоционально нейтральным. Этот вывод следует рассматривать в качестве одного из направлений разработки нашего тезиса о существовании у всех слов языка эмотивного потенциала двух типов и рассмотрения имен эмоций как «ключевых» элементов, «опорных точек», связанных с выявлением эмотивного содержания в прост­ранстве высказывания и текста.

Л. Омонди изучает способы наименования эмоций в одном из африканских языков. А. Вежбицкая анализирует номинацию гнева, жалости и других эмоций на материале немецкого, русского, польского и английского языков. Б.Крик-Кастовски в оригинальной статье (Surprise, Surprise) использует понятие шкалы иконичности-условности (iconicity - conventio­nally scale) для описания лингвистических способов выражения удивления в английском, немецком и польском языках.

В трактовке понятия эмотивности нет единства. Если большинство зарубежных лингвистов, анализируя репрезентацию эмоций в языке, преимущественное внимание уделяют изучению классов слов или отдельных лексем, называющих эмоции (в терминологии В.И. Шаховского), то отечест­венные исследователи предпочитают связывать понятие эмотивности с оценочностью и часто ограничивают эмотивную лексику словами, выражающими и описывающими эмоции.

На наш взгляд, эмоциональное состояние и эмоциональное отношение могут быть репрезентированы в языке различными средствами, как прямой номинацией (fear, love, anger), так и непосредственным выражением (междометия, инвективная лексика и др.) и описанием (позы, особенности речи и голоса, взгляда, движение и т.п.). Если исходить при определении эмотивности из понятия ситуации, представляющей эмоциональное состояние субъекта, то придется признать, что существуют разнообразные средства репрезентации эмоционального состояния и отношения в различных условиях общения и в зависимости от намерений говорящего. Тем не менее опора на понятие ситуации позволяет рассматривать в одном ряду такие высказывания, как He was afraid of the dog / When he saw the dog, he ran away и т.п.

Таким образом, лексика, обозначающая эмоции, видимо, занимает промежуточное положение между собственно эмотивной лексикой и неэмотивной, поскольку она - потенциально - скорее эмотивна, чем совершенно нейтральна .

В традиционной лингвистике было принято считать, что эмоциональное и рациональное - явления, противопоставленные в языке, речи, тексте. Язык привязан к мысли, он действует синхронно с ней, а эмоции дают лишь смутные коннотации, факультативные для понимания семантики слова. Однако этот тезис становится несостоятельным, когда мы переходим к рассмотрению языка как важнейшей характеристики человека - языковой личности. При этом эмоции (ядро личности) выступают в качестве мотивационной и когнитивной базы языка . В качестве основной единицы когнитивной сферы человека рассматривается концепт. Рациональное и эмоциональное, оценочное и образное в концепте нераздельны (Ю.С. Степанов): понятия, представления, оценки, переживания, мифологемы и др. составляют единое концептуальное пространст­во.

С.В. Ионова выявила унифицированные характеристики текстовой эмотивности применительно к текстам разных функциональных стилей. В работе разграничиваются понятия эмоциональности (как качества языковой личности автора текста) и эмотивности текста (как его имманентной характеристики), а также понятия эмотивности текста и эмотивного текста, имеющие количественные и качественные различия. В работе С.В. Ионовой также разведены понятия «эмотивный фон», «эмотивная тональность», «эмотивная окраска». Такой подход являлся актуальным для определения статуса текстовой эмотивности, т. к. в лингвистической литературе эмотивные явления часто описывались при помощи разнородных понятий и метафорических образов (эмоциональной нагрузки, плана, «ореола», «дымки», чувственного фона текстов).

Работа С.В. Ионовой являлась одной из первых посвященных исследованию доминирующих текстовых смыслов, аргументации тезиса об инте­гральном характере эмотивности, присущей текстам всех функциональных разновидностей, изучению мотивирующей роли эмоций в речевой деятельности и их текстообразующего потенциала при раскрытии содержания и формы универсальных культурных концептов.

Тот же тезис аргументируется и в работе П.С.Волковой. В ней акцентируется внимание на особом аспекте понимания текста: эмотивности как условия организованности рефлексии, контролирующей поиск и построение новых средств и орудий мыслительной и эмоциональной активности реципиента.

Поскольку тексты предоставляют данные, наиболее близко подходящие к изучению личности, «стоящей за текстом», то логичным представляется переход, характерный для представителей волгоградской школы эмотиологии, от исследования унифицированных, типизированных эмоций и семантического пространства языка к изучению эмоционального смыслового пространства языковой личности.

Проблемы динамики языкового кода, развития и реализации его скрытых возможностей; вопросы эмоциональной специфики речи в разных условиях общения, механизмов распознавания чужих эмоций и управления собственными эмоциями в процессе коммуникации, согласования эмоций разного качества, стимуляции положительных и нейтрализации отрицательных эмоций в актах межличностного, институционального и межкультурного общения привели к постановке проблемы эмоциональной языковой/речевой/коммуникативной личности и ее параметров.

Критерием эмотивной компетенции языковой личности является ее умение порождать (в практике обучающей и естественной коммуникации) эмотивно корректные тексты; критерием ее эмоциональной и гражданской зрелости, очевидно, может служить способность адекватно воспринимать личностные, эмоциональные доминанты чужих текстов как отражение иных концептосфер и других культур.

Итогом работы по выявлению личностных смыслов различных культурных и эмоциональных концептов является обоснование и использование понятия эмоционального дейксиса в качестве объяснительного принципа особенностей вербального поведения коммуникантов. Под эмоциональным дейксисом в работе В.В. Жура понимается исходная эмоциональная позиция субъекта речи, которая образуется в результате взаимодействия следующих параметров: эмотивной интенции, модальности, направленности эмоций, тональности. Комбинирование различных значений параметров эмоционального дейксиса обусловливает существование эмотивных высказываний, специфических для каждой из таких комбинаций, и дает возможность выделения различий речевого поведения языковых личностей.

В монографии «The Languge of Emotions» большая группа зарубежных лингвистов в 1997 г. рассматривают следующие проблемы: эмоциональная беседа, использование эмоционального языка в речи, эмоции как причина и причины эмоций, французские междометия, концептуализация аффекта, иконичность эмоций, невербалика эмоций. Кроме этого в данном фундаментальном труде рассматриваются более частные проблемы, как, например, эмоциональность отдельных языков, а также грамматические аспекты эмоциональных высказываний.

Таким образом, большое количество новых знаний, полученных о языке эмоций (эмоциональном языке), является значительным фундаментом для разработки собственно лингвистической теории эмоций, над чем трудился в течение более 30 лет и автор данной книги и которая нашла свое отражение в двух монографиях .

Эмоции как объект лингвистики стали предметом многочисленных исследований на материале разных языков, выделены сотни аспектов, подняты десятки проблем, намечены многочисленные перспективы лингвистики эмоций в разных теоретических парадигмах: прагмалингвистики, социо­лингвистики, текстолингвистики, лингводидактики, лексикографии, лингвокультурологии, коммуникативистики и когнитивной лингвистики (проблемы эмоциональной концептосферы, концептуализации, лексикализации и грамматикализации эмоций).

Эмоции сегодня в моде. Они охватили все коммуникативное пространст­во homo loquens : СМИ, политику, бытовое и художественное общение, в том числе подростковое и молодежное. Эмоции явно стали важнейшими компонентами разума, мышления и языкового сознания современного человека, принадлежащего к любой лингвокультуре.

Это объясняется бурными глобальными событиями в мире, широкими открытыми контактами между народами и все усиливающейся тенденцией к агрессивности в отношениях внутри одной страны и между разными странами (см.: Северный Кавказ, Ирак, Израиль и Ливан, Иран и др.) . Нарастающая агрессивность не может не вербализоваться даже в дипломатическом языке, что ведет к нарушению стилевого канона. Это объясняется также и многочисленными природными, технократическими, социальными и политическими катаклизмами и катастрофами, происходящими в мире, которые не могут не вызывать эмоционального резонирования у населения и у авторов текстов СМИ.

Кроме этого, широкое использование эмоций объясняется и общим, глобальным эмоциональным раскрепощением человека, который перестал бояться открыто проявлять свои эмоции в обществе. Теперь уже является общепризнанным такой вид коммуникации, как эмоциональная коммуникация, и такие речевые акты, как эмотивные .

Остававшееся долгое время авторитетным мнение Э. Сепира о том, что эмоции не представляют никакого интереса для лингвистики (поскольку они не являются составляющими семантики слова и потому не присущи самому слову) и что лингвисты отказываются терпеть эмоции в своих исследованиях , сегодня является устаревшим, т. к. не соответствует действительному состоянию науки о языке . Уже не оспаривается тот факт, что эмоции являются мотивационной основой сознания и языкового поведения. Фактически homo loquens является homo sentience , т. к. люди в своем общении друг с другом не могут обойтись без эмоций. Коммуникативный успех, счастье, радость возможны только при условии адекватного общения людей друг с другом. Именно этим объясняется тот факт, что в многочисленных научных исследованиях специально или попутно затрагиваются вопросы теории и семиотики эмоций, их концептуализации и вербализации .

Ключом к изучению человеческих эмоций является сам язык, который номинирует эмоции, выражает их, описывает, имитирует, симулирует, категоризует, классифицирует, структурирует, комментирует, изобретает искренние и неискренние средства для их экспликации/импликации, для манифестации и сокрытия, предлагает средства для языкового манипулирования и моделирования соответствующих эмоций. Именно язык формирует эмоциональную картину мира представителей той или иной лингвокультуры.

Естественно, что когниция и эмоция идут рука об руку, рядом друг с другом: эмоция мотивирует когницию, когниция облегчается эмоциями; эмоции не только порождаются особыми ситуациями, но и сами порождают определенные ситуации. Они неотрывны от языка, их можно и нужно изучать с помощью языка, и именно язык является и объектом, и инструментом изучения эмоций.

Сказанное выше является лишь малой толикой современных теоретических и семиотических знаний об эмоциях. Какие же еще знания являются достоянием современной эмотиологии? Уже известно, что коммуникант, обладающий эмоциональной/эмотивной компетенцией, может адекватно распознавать вербалику/авербалику эмоций своего речевого партнера в естественной и художественной коммуникации; может адекватно выражать и описывать свои эмоциональные чувствования; может вербально манипулировать своими и чужими эмоциями. Вот почему важно в современной лингводидактике разработать методику, научающую управлять своими и чужими вербальными эмоциями. В практических курсах преподавания языковых дисциплин необходимо предусмотреть направления, связанные с обучением парадигмам эмоционального общения, т. е. контекстно закрепленным эмоциональным средствам. Для этого необходимо учить правильным лексическим и грамматическим решениям в ситуациях эмоционального речевого поведения, в процессе семантизации собственных эмоциональных чувствований. Это поможет коммуникантам адекватно резонировать настроения своих речевых партнеров. Лингводидактам должны быть известны базовые (универсальные) эмоции, которые легко обнаруживаются в лексике и семантизируются эмоционально даже вне контекста, т. к. они эмоциональны уже в словарном состоянии семантики. Их список по кластерному признаку приведен, например, в . Такая лексика уже определена в теории как эмотивная, а в семиотике - как кодированно эмотивная, поэтому в научающей эмоциональной коммуникации можно работать как со словарными, так и с контекстуальными эмотивами. При этом очень привлекательной лингводидактической задачей является составление парадигмы КЭС, характерных для одного коммуникативного социума или для различных контактирующих социумов (универсальных КЭС): см., напр., конфликтные ситуации (различных типов), интимные ситуации, ситуации обмана и другие ситуации в рамках трех основных тем: «жизнь», «любовь», «смерть».

Определенная эмоция всегда вызывается какой-нибудь специфичной и абстрактной ситуацией, которую мы называем типовой ситуацией (категориальной). Например, эмоция страха обусловлена предвосхищением какого-либо зла (часто неопределенного, но часто заведомо известного и ожидаемого), т. к. эта эмоция может причинить горе или разрушение. А КЭС тревоги связана с неопределенным злом и непредвиденными ожиданиями опасности, которые нельзя просчитать. Существует логика отношений между типовой ситуацией и эмоцией, и это соотношение делает такую ситуацию категориальной. Например, несправедливость вызывает гнев, предательство может вызвать ярость и т. д. Каждый это знает и может ожидать вслед за своим поступком соответствующую эмоцию. Все КЭС градуированы, и знание теории эмоций позволяет говорящему манипулировать (моделировать топосы своей вербалики) и снижать или усиливать силу моделированной или вызываемой эмоции, т. к. это знание позволяет говорящему предвидеть эмоциональную реакцию своего партнера.

Лингводидакты также должны знать, что любая речевая интерпретация изначально имеет явный или скрытый эмоциональный заряд, который основан на эмоции интереса (выгодно/невыгодно; удобно/неудобно; нравст­венно/безнравственно). Эмоции homo loquens выполняют функцию катализатора его креативной способности. Эти способности зависят от эмоцио­нального состояния человека, которое обусловливает его эмоциональный резонанс (резонирование) на различные события, происходящие с ним или другими представителями социума, и мотивирует порождение эмотивных знаков для вербализации многочисленных новых контекстуальных понятий: ампутация совести, лжепатриоты, лицо кавказской национальности, лица в масках, положить лицом на асфальт, говорящие головы, оранжевая революция, розовая революция, печальный груз, ходячие удобрения, СМИсители и др. Создание таких понятий начинается с восстановления эмоциональных следов памяти языковой личности, связанных с ее предыдущим индивидуальным и/или видовым эмоциональным опытом. Эти следы восстанавливаются в виде образов, хранящихся в эмоциональной памяти, и открывают новые эмоциональные валентности языковых единиц, согласующиеся с новой эмоциональной ситуацией при перенесении в нее прошлого опыта. При этом автоматический поиск эмоционального резонанса, который отбирает и распределяет в эмоциональной памяти различные образы, не переходит определенных универсальных порогов распознавания, благодаря чему вербализация и понимание эмоционального резонирования адекватны для всех коммуникантов данного языкового сообщества.

Так, восприятие слова «ампутация» основывается на рациональном знании, которое первоначально возникает в сознании человека, но затем (в случае имеющегося личностного опыта) сопровождается эмоциональным знанием/опытом/переживанием. События в Челябинском курсант­ском училище и их воспроизведение в памяти российских рядовых коммуникантов являются основой для адекватного восприятия ими авторского сочетания «ампутация совести»: при сочетании слова «ампутация» (ног у курсанта Сычева) со словом «совесть» («ампутация совести») возникает новое контекстуальное эмоционально окрашенное понятие российской действительности. Эмоциональный резонанс, вызываемый таким словосочетанием и выраженным в нем понятием, оказывается шокирующим: из двух нейтральных слов, соединенных в один композит, благодаря вскрывшимся эмоциональным валентностям и особому дискурсу, создано новое эмоциональное понятие и новый эмоциональный образ - эндосепт (о данном термине см. ), который еще долго будет выполнять роль эмоционального резонатора в русском коммуникативном пространстве.

Со временем интенсивность эмоционального резонирования может затухать и стираться в памяти homo sentience , но время от времени этот эндосепт будет активироваться одновременно с активацией этого концепта. Эндосепт посылает активирующую волну, которая имеет подсознательную природу и не управляется ratio человека. Эта активирующая волна может войти в резонанс с эмоционально близкими ему эндосептами: «Курск», «Норд-ост», «дедовщина», «ракета в огороде», «осиротелые родители» и др.

Французский лингвист С. Mouhiroud выдвигает гипотезу о том, что активирующая волна эндосептов распространяется глобально, но по заранее предусмотренным маршрутам ассоциативных и когнитивных сетей, уже имеющимся в опыте человека, а иногда и apriori (доопытно) по семантическому типу (Там же). По мнению С. Kerbrat-Orecchioni, место эмоций в лингвистике XX-XXI вв. минимально, т. к. проблема выражения эмоций, по ее мнению, не является основной . Да, этот автор прав, что язык служит прежде всего для передачи актуальной информации, для рациональной обработки полученных знаний и для их межпоколенной трансляции. Но все эти процессы не могут не сопровождаться чувствованиями, переживаниями, желаниями, и потому не могут не учитываться лингви­стикой. Вышеприведенный автор, видимо, опирается на давно устаревшее мнение Э. Сепира, который считал язык инстинктивным средством (ср.: ). По Э. Сепиру, «образование идеи для языка имеет большее значение, чем проявление воли и эмоции» . Мы не можем согласиться с этим мнением, поскольку в человеке все движимо эмоциями, в том числе его креативное мышление, его аксиологическое поведение, все его вербальные рефлексии, в том числе и эмоциональное. Об этом же писали в свое время и Ш. Балли, и Э. Станкевич, и Д. Гоулман, и Э. Стивенсон, да и сам Э. Сепир фактически признает, что эмоции могут быть выражены языком. С. Kerbrat-Orecchioni признает, что эмоции могут быть выражены и телом, и в этом можно согласиться с автором, как и в том, что эмоции субъективны и «подкрашивают» действительность. Но, по мнению данного исследователя, и эмоции, и язык, и тело являются неизменными формами демонст­рации всего лишь инстинктов, присущих животным, поэтому они не могут быть рассмотрены как культурный концепт языка. С этим мнением современная лингвистика, в частности лингвокультурология и психолингвистика, согласиться уже не может. В том, что эмоции являются мотивационной основой сознания, мышления и социального поведения, уже мало кто сомневается. Именно поэтому успешно разрабатываются проблемы эмоцио­нальной концептосферы, культуры, толерантности, эмоционального поведения, эмоциональной/эмотивной лакунарности во внутри- и межкультурной коммуникации.

Признавая, что большинство слов во всех языках имеет эмоциональную составляющую, которая является результатом удовольствия или боли, некоторые французские лингвисты (см. ) продолжают, однако, утверждать, что эта составляющая не входит в семантику слова, а представляет собой нарост, ассоциацию, входящую в концептуальное ядро. Это мнение противоречит достижению отечественных психолингвистов, по мнению которых, деление словарного состава языка на эмоциональный и нейтральный неоправдано, поскольку любое слово дискурсивно и может быть эмоционально заряженным . Таким образом, вышеприведенное заявление Э. Сепира о том, что демонстрация эмоций не представляет никакого интереса для лингвистики, все же следует считать устаревшим.

С 80-х гг. прошлого столетия в мировой лингвистике активно развивается эмотиология (лингвистика эмоций): написаны сотни монографий и тысячи диссертаций об эмотивности языка, о роли эмоций в языковом поведении человека, об эмоциональной языковой личности - homo sentience , об эмоциональных концептах (см. ).

Еще Ш. Балли интересовал вопрос, откуда возникла эмоция. Исходит ли она из слов и оборотов или идет от личности, которая произносит фразы, в самом языке существует эмоция или в сознании говорящего, зависит ли от обстоятельств произнесения речи, от ситуации? По мнению Ш. Балли, эмоциональные компоненты существуют на всех этих уровнях (что подтверждается современной лингвистикой эмоций и др.).

Чрезвычайно интересным для современной лингвистики эмоций является утверждение о том, что чем более эмоционально нагружен знак, тем он менее лингвистичен; чем больше он становится лингвистичным, тем больше эмоциональности он теряет (цит. по ). Это мнение Ш. Балли нетрудно оспорить с позиции современной коммуникативистики. В эмоциональном типе коммуникации, в эмотивных речевых актах эмоциональные знаки несут (выражают) вершинные смыслы именно потому, что они остаются лингвистическими (см., например, междометия, эмоционально-усилительные наречия, прилагательные, восклицания, инвективы и т.п.). Заявление Ш. Балли о том, что «чем больше знак лингвистичен, тем больше эмоциональности он теряет», требует экспериментальной проверки, поскольку все зависит от дискурса и от эмоционального состояния коммуникантов. Если Ш. Балли имел в виду дискурсивное и индивидуальное употребление лингвистического языкового знака, то можно с ним согласиться. Однако его противопоставление лингвистичности и эмоциональности языковых знаков с позиции современной психолингвистики представляется ошибочным. Повторю: с точки зрения психолингвистики семантика всех слов ингерентно или адгерентно всегда эмоционально нагружена.

Напомню, что аналогичные противопоставления делал и Р. Якобсон, выделяя знаки, выполняющие экспрессивную (междометия) vs репрезентативную функции . Как отдельные функции языка эти две функции действительно имеют место. Но в речевой деятельности, особенно в художественной, репрезентативные знаки могут выполнять экспрессивную функцию, поэтому такое деление с позиции лингвистики эмоций является условным.

Лингвистика эмоций своими корнями восходит к давнему спору большой группы лингвистов (М. Бреаль, К. Бюлер, Джоас, Э. Сепир, ван Гиннекен, Г. Гийом, Ш. Балли и др.) о том, должна ли лингвистика заниматься эмоциональными составляющими. Все ученые расходились в решении этого вопроса. Часть из них считала, что доминантой в языке является когнитивная функция, и потому они исключали изучение эмоционального компонента из исследований о языке (К. Бюлер, Э. Сепир, Г. Гийом). Другая группа ученых (Ш. Балли, ван Гиннекен, М. Бреаль) выражение эмоций считала центральной функцией языка. Современно звучит мысль М. Бреаля о том, что речь была создана не для описания, повествования и непредвзятых рассуждений, а для того, чтобы выражать желание, делать предписания, а все это не может быть произведено без эмоционального сопровождения (ср. с вышеприведенным мнением Р. Якобсона). Сегодня большая часть лингвистов признает наличие в слове эмоционального и рационального компонентов и соглашается с тем, что стилистика речи задается эмоциональным выбором говорящего (ср.: бытовая речь, художественная коммуникация и др.).

Сегодня практически определено содержание термина «коннотация» (В.Н. Телия, 1986), под которой понимаются все дополнительные к значению оценки, и установлено, что эмоциональные коннотации являются частью этих оценок. Стало общепризнанным положение о том, что любое слово может быть нагружено эмоциональными коннотациями, и собственные исследования автора многократно подтверждают этот факт. По мнению С. Kerbrat-Orecchioni, не следует смешивать «коннотацию» и «эмоцио­нальную оценку», по-нашему мнению, эмотивность может быть коннотативной, а под «коннотацией» наряду с поликомпонентностью можно понимать и монокомпонентность, т. е. коннотация и есть только эмотивность. Эмоции представляют собой разновидность человеческих страстей, которые пронизывают все сферы жизни человека и отражаются на всех уровнях его языка, поэтому не только лексика языка, но и фонетика и грамматика также пронизаны эмоциональными обертонами. Так, фонетика эмоций включает эмоциональную интонацию, которая имеет не только коммуникативную, но и эмоциональную функцию. Известно, что интонация культуроносна и эксплицирует образованность и воспитанность говорящих. Она выражает все оттенки настроений и эмоциональных состояний. Интонация является носителем коммуникативных смыслов и средством психологического воздействия на человека. С ее помощью возможно создание образов. Не вызывает никакого сомнения, что идентификация нации происходит через язык и через национальные интонации (ср. интонацию китайской и русской речи, испанскую и грузинскую, украинскую и итальянскую интонации). Аргументом этого тезиса являются и меняющиеся интонации российских телеведущих под влиянием, например, американской речевой нормы (интонационной и произносительной).

В этом же смысле (наряду с лексикой эмоций и эмоциональной интонацией) следует говорить о грамматике эмоций. Под грамматикой эмоций понимается эмоциональный синтаксис и эмоциональная морфология (аффиксация, грамматические формы слов в тексте) .

Эмоции пронизывают всю коммуникативную деятельность человека с момента его рождения до ухода из жизни: эмотивность языка охватывает пространство от первого неосознаваемого крика ребенка до разных видов сознательного использования эмоций в речи взрослого человека, она касается выражения эмоций, их описания и обозначения в языке.

Вся художественная литература является депозитарием эмоций: она описывает эмоциональные категориальные ситуации, вербальное и авербальное эмоциональное поведение человека, способы, средства и пути коммуникации эмоций, в ней запечатлен эмоциональный видовой и индивидуальный опыт человека, способы его эмоционального рефлексирования. В этом плане вся художественная литература является бесценным учебником по воспитанию культуры эмоционального общения homo sentience . Результатом такого обучения является совершенствование эмоциональной/эмотивной компетенции, воспитание эмоциональной толерантности в межличностном, групповом и межкультурном общении, а также адекватное следование социализированным ритуалам эмоционального общения. Примером такого ритуала являются, например, формы вежливости в разных национальных культурах (ср.: английскую вежливость (Sorry! Excuse me! ) с американской облигаторной социальной улыбкой, политкорректностью и с японской улыбкой на похоронах). Проблема вежливости как аспекта эмоционального поведения еще только начинает разрабатываться .

В этом смысле проблематичен вопрос, являются ли сконфуженность и стыдливость компонентами вежливости. Есть мнение, что вежливость и эмоциональность - две противоположные категории, что вызывает сомнение и требует специального исследования. Аргументом в пользу по­следнего является то, что вежливость противоестественна, а эмоция скорее естественна. Мнение о том, что вежливость является социальным ритуалом, не вызывает никакого сомнения. Другое дело - в разных социумах этот ритуал может иметь разную семиотику. Поэтому в современной линг­вистике эмоции рассматриваются в аспекте семиотики и коммуникации, т. е. как опыт не отдельно взятого субъекта, а межсубъектный опыт, введенный в процесс коммуникации и маркируемый специальными вербальными /невербальными знаками.

Работы по коммуникативистике сегодня уже не обходятся без обсуждения вопроса о значении эмоций в речи, потому что выражение эмоций означает адаптацию к психологическому образу собеседника и к коммуникативной ситуации вообще . В многочисленных работах А. Вежбицкой впервые было проведено изучение и описание разноцветной палитры одних и тех же эмоций в разных национальных культурах, различие которых всегда приводит к значительным помехам в межкультурной коммуникации (как в естественной, так и в художественной, т.е. при чтении оригинальной литературы) . Как пишет С. Kerbrat-Orecchioni, цветное стекло само влияет не только на интерпретации чувств исследователя, но и на их непосредственное качество. Отсюда возникает чрезвычайно актуальная для коммуникации эмоций проблема изучения и картирования эмотиологии конкретной лингвокультуры. Мы уверены, что это будет одной из проблем футурологической лингвистики. Тенденция в современной коммуникативистике уже подтверждает этот прогноз. Стало известно, во-первых, что различные сообщества пользуются не одним и тем же набором знаков для выражения своих эмоций; во-вторых, что эти знаки маркируют различные «коммуникативные жанры». Нормы эмоциональной экспрессивно­сти варьируются в разных культурах и в зависимости от ситуации (ср.: приватная беседа и публичное выступление).

Все большее количество теоретиков языка, обращаясь к проблемам эмоциональной коммуникации, сходятся в едином мнении о том, что эмоции ставят перед лингвистикой важные проблемы и своим «скользким» характером бросают ей серьезный вызов. Действительно, в сфере этой проблемы много неопределенного: расплывчатые категории, полиморфные понятия и неопределенные маркеры. До сих пор не определено понятие поля аффективности, а следовательно, и понятие аффектива. Отмечается фантастическое разнообразие средств, которыми обладает эмоциональная речь, что позволяет говорить о полистатусном характере категории эмотивности языка. Нет строгого разграничения между ratio и emotio . В литературе уже отмечалось, что цифры заставляют рассуждать, и они же разбивают сердца. Любое предложение вызывает у нас определенные эмоции, а это значит, что эмоции проникают во все уровни системы языка, однако пока невозможно установить точного соответствия между эмотивными высказываниями и их интерпретациями, дифференцировать эмоцио­генный и эмотивный тексты .

Одной из проблем коммуникации эмоций, до сих пор не получавшей должного внимания ни в лингвистике, ни в филологической герменевтике, является проблема эмоционального понимания и понимания эмоционального . До сих пор недостаточно изучено соотношение между когнитивным, психологическим и лингвистическим уровнями эмоциональности говорящего . Известно, что взволнованная речь не обязательно волнует, и наоборот, неэмоциональная речь может сильно волновать слушателя; что выраженные и реально переживаемые эмоции не всегда совпадают. Их асимметрия имеет разные варианты:

а) эмоцию можно испытывать, но не выражать;

б) можно выражать эмоцию, не испытывая ее;

в) можно выражать эмоцию, отличную от той, которую испытывают.

Некоторые способы аргументации также являются знаками выража­емой эмоции, т. е. можно говорить об эмоциональном типе аргументации или об эмоциях как форме/способе аргументации. Это тоже часть лингвистики и семиотики эмоций, которая требует самостоятельного исследования на материале разных языков.

И это далеко не все, что еще предстоит исследовать в лингвистике эмоций. Лингвисты давно уже ушли от начала разработки концепции эмоций, но не пришли еще к созданию единой и непротиворечивой теории, хотя для этого отечественными и зарубежными лингвистами делается очень много. Полагаем, что коммуникативная парадигма позволит ускорить разработку такой теории.

Повторим: единство семиотики, теории и этики эмоций (трех систем) и их реализация в конкретной КЭС позволяют всем коммуникантам однозначно интерпретировать переживаемую и выражаемую эмоции. Знание этого единства вооружает речевых партнеров знаниями механизмов порождения/выражения/вызывания эмоций, опознания их соматики. В условиях социума эмоциональные процессы между людьми имеют коммуникативную функцию, они имеют движущее начало: соматическое, ментальное, вербальное, поведенческое. Большую коммуникативную эффективность имеют эмотивные маркеры: междометия, уменьшительно-ласкательные суффиксы и усилительные обороты в речи и в эмоциональном дискурсе, важные для правильного восприятия эмоций в реальной и художест­венной коммуникации и составляющие основу семиотики эмоций. При этом определяющее значение приобретает умение ориентироваться в КЭС, знание топосов, вызывающих определенные эмоции (такое поведение вызывает такую реакцию, а такое - другую), которое составляет существенную часть теории эмоций. Бывают неожиданные, непредвиденные реакции на определенные ситуации, знание и прогнозирование их тоже входит в теорию эмоций.

Вопросы лингвистики эмоций согласуются с информационной теорией эмоций П.М. Симонова (1970), согласно которой неизвестность, отсутствие соответствующей информации о событии и его последствиях всегда вызывает у человека страх, беспокойство или даже ужас. Получение ожидаемой информации, даже если она отрицательная, снижает интенсивность этих эмоций, что отражается и в вербальном поведении человека, и тогда можно говорить о взаимодействии теории и семиотики эмоций. Именно семиотика кинетических и соматических эмоций позволяет коммуникантам однозначно считывать, например, страх или радость «с лица друг друга» так же, как и однозначно семантизировать вербальные знаки эмоций (аффективы и коннотативы). Каждой эмоции соответствует своя теловая семиотика. Эти симптомы типичны (и потому семиотичны) и одинаково понимаются всеми, даже в случае, когда они индивидуальны. Именно линг­вистическое выражение эмоции делает ее эксплицитной, внешне доступной для понимания. Окончательный вывод о выражаемой эмоции можно сделать только в конкретной ситуации, поэтому можно утверждать, что все эмоции дискурсивны, и с этой точки зрения говорить о дискурсивном эмоциональном мышлении. Вербалика + невербалика + ситуация делают понятной выражаемую эмоцию для наблюдателя и для партнера по коммуникации. Ярким примером справедливости этого утверждения является аффективный опыт читателей, сформированный письмами журналиста М.В. Минкина к Президенту РФ, и эмоциональное резонирование этих писем читателями как проявление этого опыта.

Письма М.В. Минкина фактически содержат каталог политических и социальных событий в России и травмирующие психику их последствия. Письма являются примером массовой эмоциональной коммуникации, возбуждаемой одним человеком - журналистом МК. Они построены по следующей формуле: события + аргументация + экспрессия + эмоция + оценка ++ индивидуальный ментальный стиль = эмоциональный эффект и обратная эмоциональная связь с автором писем (а не с их персонажами). Автор доступен для обратной связи, а персонаж нет, поэтому все эмоции читателя достаются автору писем, а не тем, о ком он пишет. Этот аспект косвенного отражения социальных и индивидуальных эмоций еще не описан в теории, семиотике и этике эмоций, но он - очевидный пример практиче­ской значимости лингвистики эмоций, ее важности для практики коммуникации, как и многих других аспектов, упомянутых в данной статье.

Наметившееся в последние десятилетия изменение парадигмы гуманитарного знания в сторону антропоцентризма ознаменовалось формированием на стыке существующих наук новых исследовательских областей, направленных на изучение человека в его многообразии взаимоотношений с окружающим миром. Одним из результатов такой антропоцентрической переориентации явилось образование эмотиологии, получившей специфическое преломление в языкознании в виде лингвистики эмоций.

Как известно, эмоции представляют собой психические реакции, которые оценивают характер воздействия на человека внешних факторов и тем самым служат одним из главных механизмов регуляции его деятельности, направленной на освоение действительности и удовлетворение актуальных потребностей.

Реализуя родовой и видовой опыт реагирования на различные ситуации, эмоции способны обобщаться, храниться и передаваться посредством естественного языка, что позволяет рассматривать их в качестве предмета изучения лингвистики. В соответствии с этим, эмотиология занимается вопросами «вербализации, аккумуляции, структурации и межпоколенной трансляции знаний об эмоциях», зафиксированных в языке (В.И. Шаховский, Ю.Д. Апресян, В.Ю. Апресян, Л.Г. Бабенко, Л.Е. Вильмс, А.А. Водяха, Л.В. Ермакова, Е.С. Ильюшина, Н.А. Красавский, И.В. Кривошеева, Е.Ю. Мягкова, З.Д. Фомина, В.Н. Цоллер, A. Foolen, В. Kryk-Kastovsky, R. Dirven, M. Osmond и др.).

Изучение этого предмета сопряжено с определенными сложностями, поскольку эмоции являются наиболее сложной и противоречивой областью психологической науки: «всякий раз, как предпринимается попытка оседлать эмоции, вновь и вновь приходится удивляться тому, как трудно подвести их под какую-либо общую предметную область; запрячь в логику той или иной парадигмы…». Так, прежде всего, различают широкое и узкое понимание эмоций. В первом случае их возникновение связывается с присущим всем живым организмам свойством отражения внешнего мира, а во втором – эти психические процессы рассматриваются как «реакция на специфические условия, которая проявляется в переживаниях, поступках, внешности, ощущениях; на их базе выстраиваются социальные отношения».

Кроме того, в психологии остаётся нерешённой проблема разделения эмоций и чувств. Обычно первые интерпретируют как отношение к удовлетворению физиологических потребностей, а чувства – как производные образования, развивающиеся в процессе взаимодействия с интеллектом человека, и их отличие от эмоций определяется степенью участия корковых и особенно второсигнальных процессов.

Диффузность границ эмоций и чувств не позволяет создать их исчерпывающую классификацию и тем самым является основой для целостного представления в лингвистике в качестве формы отражения отношения человека к предметам и явлениям окружающего мира, способа оценки их личностной значимости для него.

До недавнего времени лингвистическое изучение эмоций обычно проводилось в следующих направлениях: а) средства номинации, дескрипции и выражения эмоций; б) связь эмотивности с категориями оценки, экспрессии и модальности; в) эмотивная потенция и валентность языковой единицы; г) контекст актуализации эмоций; д) соотношение авербальных и вербальных средств выражения эмоций; е) стилистическая дифференциация эмотивных средств; ж) лексикографическое толкование эмоций; з) сопоставительное и транслатологическое изучение эмоций; и) прикладные аспекты.

В процессе эмотиологических исследований была установлена способность психических переживаний отражать «все социальные (в том числе и культурные) конвенции через ситуативные (в том числе и культурные) аспекты», а также обнаружены наличие концептуального каркаса эмоций и связанная с ним возможность представить их через весь языковой и экстраязыковой видовой контекст. Всё это позволило эмотиологам разработать новую область лингвистического анализа – концептологию эмоций, направленную на выявление специфики их освоения и материализации в языковом сознании (ЯС).

2. Языковое сознание

Являясь высшей формой психики, отличающей человека от животных, сознание как специфический способ отношения к миру формируется в процессе преобразования и осмысления знания о его объективных закономерностях.

Основной характеристикой человеческого сознания выступает его способность направлять внимание на предметы внешнего мира и одновременно сосредоточиваться на тех состояниях внутреннего опыта, которые сопровождают это внимание.

Сознание, в силу своего рефлективного характера, представляет собой высоко интегрированную систему регуляции психических процессов, благодаря которой человек не только воспринимает и эмоционально реагирует на окружающий его мир, но еще и регистрирует все это особым образом. Другими словами, он не просто переживает, но и отдает себе отчет в том, что переживает и наделяет переживание смыслом.

Различают следующие типы сознания – научное, философское, религиозное, обыденное. Все они проявляются как в мышлении отдельного человека (индивидуальное сознание), так и всего народа (коллективное сознание). «Ментальную неповторимость этноса» определяют формы взаимодействия с природой, коммуникативные нормы и психологические особенности, составляющие глубинный уровень индивидуального и коллективного сознания, выражающийся в понятии менталитета как специфического способа миропонимания или мировидения, характеризующего его носителей. Национальный менталитет приобретается людьми в процессе их взаимодействия на протяжении многовековой жизни, он включает традиционные формы реакции на окружающий мир, стереотипы поведения и деятельности, а также способы регулирования общения, сложившиеся на основании усвоенной системы ценностей. Все это формируется под влиянием экономических условий, политических изменений, социальных процессов, природных явлений, контактов с другими этническими группами.

Понятие общественного сознания или менталитета часто сближают с понятием так называемой картины мира, описываемой в научной литературе как «сложное, многоуровневое образование, в которое, наряду с научным, понятийным знанием, входят и религиозный опыт, виртуальные построения искусства, идеология, а также глубинные пласты мифологического и коллективного бессознательного».

Наиболее адекватным определением термина картина мира представляется его описание как «исходного глобального образа мира, лежащего в основе мировидения человека, репрезентирующего сущностные свойства мира в понимании ее носителей и являющегося результатом всей духовной активности человека». Картина мира как «ядро мировоззрения» обладает определенной антропоморфичностью: «она несет в себе черты специфически человеческого способа миропостижения».

В современных научных исследованиях наряду с терминами картина мира , образ мира , мировидение используется также модель мира . Совокупность таких моделей составляет специфический концептуальный каркас, при прохождении через который окружающая действительность в сознании человека соответствующим образом «трансформируется, категоризуется, интерпретируется».

В силу того, что формой существования картины мира в мышлении человека является абстракция в виде понятий и их отношений, ее следует воспринимать не как зеркальное отражение окружающей действительности, а как результат интерпретации мира коллективным и / или индивидуальным субъектом.

Обычно различают две картины мира – концептуальную и языковую. Концептуальная картина мира представляется богаче языковой, поскольку в ее формировании, как полагают, функционируют различные типы мышления. Несмотря на различия, обе картины мира между собой связаны: язык исполняет роль средства общения именно благодаря тому, что он объясняет содержание концептуальной картины мира и означивает её посредством создания слов и средств связи между словами и предложениями.

Вместе с тем язык не отражает действительность, а лишь репрезентирует ее при помощи знаковых средств, отражая особенности ее понятийного освоения. Следовательно, при образовании картины мира «язык выступает не демиургом этой картины, а лишь формой выражения понятийного (мыслительно-абстрактного) содержания, добытого человеком в процессе своей деятельности (теории и практики)».

Под собственно языковой картиной мира (ЯКМ) принято понимать «представление о действительности, отраженное в языковых знаках и их значениях – языковое членение мира, языковое упорядочение предметов и явлений, заложенную в системных значениях слов информацию о мире». Варьируясь в разных языках, ЯКМ представляет собой «информацию, рассеянную по всему концептуальному каркасу и связанную с формированием самих понятий при помощи манипулирования в этом процессе языковыми значениями и их ассоциативными полями, что обогащает языковыми формами и содержанием концептуальную систему, которой пользуются как знанием о мире носители данного языка».

Таким образом, ЯКМ предстает как вербализованная часть концептуальной картины мира и в то же время как ее глубинный пласт и вершина, с учетом значения знаний, воплощенных в языковой форме, для ее формирования.

На этой картине «видны» не отдельные независимые признаки предметов и событий, а сразу целостные объекты действительного мира. При этом их образы искажены, в них «прописаны только те контуры и свойства, которые значимы с точки зрения человека».

Рельефность ЯКМ обусловлена тем, что на ней отражению подвергается не мир в целом, а лишь его составляющие, которые представляются говорящему наиболее важными.

Создавая для говорящего коллектива специфическую окраску, обусловленную национальной значимостью предметов, явлений, процессов, ЯКМ передает избирательность отношения к ним.

Каждый язык репрезентирует определенный способ концептуализации окружающего мира. При этом языковые значения образуют определенную «систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка». Способ концептуализации действительности, присущий тому или иному языку, является универсальным и в то же время национально-специфичным, позволяющим «видеть мир» по-разному «через призму» разных языков.

Представляемая как интерпретация действительности, отраженная в языковой семантике, ЯКМ также понимается как совокупность наивных обывательских представлений. Это означает, что исследователя ЯКМ могут ждать «открытия двух типов». С одной стороны, тот или иной её фрагмент будет совпадать с обыденным представлением о действительности. С другой стороны, этот же фрагмент ЯКМ получится в некоторой степени отличным от научных представлений, которые современные образованные люди склонны рассматривать в качестве эталонных.

Семантическое отражение способа представления действительности в языке делает термин «языковая картина мира» в достаточной мере условным: «образ мира, воссоздаваемый по данным одной лишь языковой семантики, скорее карикатурен и схематичен, поскольку его фактура сплетается преимущественно из отличительных признаков, положенных в основу категоризации и номинации предметов, явлений и их свойств, и для адекватности языковой образ мира корректируется эмпирическими знаниями о действительности, общими для пользователей определённого естественного языка».

Языковое представление мира можно рассматривать и как языковое мышление, «поскольку, во-первых, представление мира – это его осмысление, или интерпретация, а не простое «фотографирование», и, во-вторых, рассматриваемое представление, или отражение, носит языковой характер, т.е. оно осуществляется в форме языка и существует в форме языка». В языковом мышлении отражается уровень знаний о действительности, которыми обладает человек как индивид и одновременно как представитель некоторого общества, откуда следует, что языковое мышление является в некоторой степени отражением уровня знания о мире данного общества.

Способом языкового представления или деления мира выступает языковая ментальность. Описываемая как этноспецифическая интерпретация мира говорящим коллективом, языковая ментальность составляет основу понятия языковое сознание (ЯС), при оперировании которым обычно подразумевается «отражение жизненных и культурных особенностей народа в языке». В категориях ЯС, вербализованных системой лексико-фразеологических средств, фиксируется, интерпретируется и обобщается вся жизнь человека, осмысленная в категориях общественного сознания. В ЯС, формируемом значением слов того или иного языка, содержится «национально-субъективный образ мира» и присущие ему «общенародные, стереотипные представления».

Понимаемое как воплощенное в языковой форме народное миропонимание, ЯС рассматривается в качестве главного признака так называемой языковой личности (ЯЛ).

Понятие ЯЛ возникает в результате преломления философских, социологических и психологических воззрений на «общественно значимую совокупность физических и духовных свойств человека, составляющих его качественную определенность».

ЯЛ часто интерпретируется как носитель языка, способный к воспроизводству и восприятию речи, которому присуща определенная совокупность особенностей вербального поведения.

В структуре ЯЛ выделяют три уровня: вербально-семантический (владение естественным языком), когнитивный (понятие, идеи, концепты), прагматический (цели, мотивы, интересы, установки и интенциональности). Такая уровневая модель представляет обобщённый тип, отражающий множество конкретных языковых личностей в данной культуре, отличающихся вариациями значимости каждого уровня в составе личности. В содержание ЯЛ включают также следующие компоненты: 1) мировоззренческий – систему ценностей или жизненных смыслов; 2) культурологический – уровень освоения культуры; 3) личностный – индивидуальное, глубинное, что есть в каждом человеке.

Изучение идиолектной личности и полилектной языковой личности – народа составляет предмет нового направления в лингвистике – лингвистической персонологии, назначением которой является «воссоздание общего и особенного в языке, его лексиконе и в его концептосфере».

Каждый человек как ЯЛ имеет свой уникальный способ постижения мира. Однако при всей уникальности человеческого сознания в нём не исключается «наличие общих инвариантных структур категоризации, присущих различным социальным, профессиональным или этническим сообществам людей относительно тех или иных аспектов окружающей действительности».

ЯЛ функционирует в пространстве культуры, отражённой в языке в формах общественного сознания на разных уровнях (научном, бытовом и др.), в поведенческих стереотипах и нормах, в предметах материальной культуры и т.д.

Тот факт, что «языковой коллектив, с одной стороны, и индивидуум, с другой стороны, является носителями культуры в языке» подводит нас к пониманию ЯЛ как «закрепленного в языке базового национально-культурного прототипа его носителя, своего рода «семантического фоторобота», составляемого на основе мировоззренческих установок, ценностных приоритетов и поведенческих реакций, отраженных в словаре». Такая трактовка вызывает необходимость изучать ЯЛ и ЯС через призму взаимодействия языка и культуры, что делает их базовыми категориями другой интердисциплинарной области – лингвокультурологии.

Рассматривая язык как «связующее звено жизни психической и жизни общественно-культурной» и в то же время как «орудие их взаимодействия», лингвокультурологии создана, по прогнозу Бенвениста на основе триады – язык, культура, человеческая личность. Эта наука по сути призвана к выявлению материальной и духовной самобытности этноса через язык, о чем еще в ХIХ веке писал В. Гумбольдт: «В языке мы всегда находим сплав исконно языкового характера с тем, что воспринято языком от характера нации… Рассматривать язык как орудие мыслей и чувств народа, есть основа подлинного языкового исследования… Язык – это слепок с мировоззрения и духа говорящего…».

Соответственно, соотношение языка и культуры представляется в современной науке следующим образом: «Язык народа – наиболее существенное его достояние, самое живое выражение его характера, самая энергичная связь его с мировой культурой… Как человека можно распознавать по обществу, в котором он вращается, так о нём можно судить и по языку, которым он выражается… Язык народа является зеркалом его мыслей. Умственный склад каждой нации отливается как стереотип в её языке».

Язык называют а) «зеркалом культуры»: он отражает менталитет и традиции говорящего на нем народа; б) «сокровищницей, кладовой, копилкой культуры»: в нём хранятся культурные ценности – в лексике, в грамматике, в идиоматике, в пословицах, поговорках, в фольклоре, в художественной и научной литературе; в) «передатчиком, носителем культуры»: он передаёт из поколения в поколение её сокровища; г) «орудием, инструментом культуры», формирующим личность человека; д) «мощным общественным орудием», преобразующим людской поток в этнос: он образует нацию через хранение и передачу культуры.

В языке репрезентируется «первоначальный и глубинный взгляд на мир», а также формируется «иерархия духовных представлений», присущих тому или иному этносу.

Изучая взаимодействие языка и культуры, лингвокультурология имеет интегральный характер, поскольку она а) образует систему философско-культурологических и лингвистических традиций; б) направлена на комплексное описание языка и культуры; в) базируется на сопоставлении разных языков и культур. Предмет лингвокультурологии составляет исследование этносемантики языковых знаков, которая образуется в процессе взаимодействия языка и культуры. В результате такого интерактивного процесса языковые единицы становятся единицами культуры и тем самым начинают «служить средством презентации ее установок (и преференций)». Отсюда следует, что язык имеет способность репрезентировать культурно-национальную ментальность его носителей, а значит, он функционирует как инструмент сознания. Это позволяет рассматривать категорию ЯС как отраженный в языке этноспецифический способ интерпретации мира, присущий тому или иному лингвокультурному сообществу.

Антропологическая ориентация современной лингвистики, приводящая к исследованиям, реализуемым на стыке её с другими дисциплинами, предопределяет междисциплинарный статус категории концепта, используемой в двух новых парадигмах: лингвокогнитологии и лингвокультурологии.

Представители первого направления (Е.С. Кубрякова, Н.А. Болдырев, И.А. Стернин, А.П. Бабушкин, и др.) интерпретируют концепт как единицу оперативного сознания, выступающую как целостное, нерасчлененное отражение факта действительности. Образуясь в процессе мысленного конструирования (концептуализации) предметов и явлений окружающего мира, концепты отражают содержание полученных знаний, опыта, результатов всей деятельности человека и результаты познания им окружающего мира в виде определенных единиц, «квантов» знания.

В представлении когнитивистов, концепт рождается в виде первичного конкретного образа. Затем в процессе познавательной деятельности и коммуникативной практики человека этот образ в его сознании постепенно приобретает новые концептуальные уровни, окутывается, обволакивается новыми концептуальными слоями, что увеличивает объем концепта и насыщает его содержание.

Многокомпонентная и многослойная структура концепта может быть выявлена через анализ языковых средств ее репрезентации. Как «дискретная единица коллективного сознания», отражающая предмет реального или идеального мира, концепт присутствует в национальной памяти носителей языка в виде «познанного вербального обозначенного субстрата», что обеспечивает хранение полученных знаний и их передачу от человека к человеку и от поколения к поколению.

Представители второго, культурологического, направления (А. Вежбицкая, Н.Д. Арутюнова, Д.С. Лихачев, Ю.С. Степанов, Л.О. Чернейко, С.Х. Ляпин, В.И. Карасик, В.И. Шаховский, С.Г. Воркачев и др.) рассматривают концепт как ментальное образование, отмеченное в той или иной степени этносемантической спецификой.

А. Вежбицкая в своих работах описывает так называемые универсальные культурные концепты, которые принадлежат идеальному миру, определяются посредством набора семантических примитивов и отражают специфические культурно-обусловленные представления человека о действительности.

Н.Д. Арутюнова трактует концепты как понятия практической (обыденной) философии, возникающие в результате взаимодействия таких факторов, как национальная традиция и фольклор, религия и идеология, жизненный опыт и образы искусства, ощущения и системы ценностей. Составляя своего рода культурный фонд, эти мировоззренческие понятия, которые «личностны и социальны, национально специфичны и общечеловечны», функционируют, по мнению исследователя, в контекстах разных типов сознания – обыденного, художественного и научного. При этом ключ к семантической модели концепта Н.Д. Арутюнова видит в следующих аспектах: 1) наборе атрибутов, свидетельствующих о принадлежности к тому или иному концептуальному полю, 2) определениях, которые обусловлены местом в системе ценностей, 3) указаниях на функции в жизни человека.

Д.С. Лихачев, обращаясь к работе С.А. Аскольдова, описавшего концепт как мысленное образование, замещающее в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода, интерпретирует данный термин как «алгебраическое» выражение значения, которым носители языка оперирует в устной и письменной речи.

Формирование концептов исследователь объясняет ограниченными возможностями человеческой памяти и сознания, а также спецификой личностного восприятия действительности: «…Охватить значение во всей его сложности человек просто не успевает, иногда не может, а иногда по-своему интерпретирует его (в зависимости от своего образования, личного опыта, принадлежности к определенной среде, профессии и т.д.)».

Кроме того, Д.С. Лихачев связывает содержание концепта с национально-культурным опытом говорящих: «Концепт… является результатом столкновения словарного значения… с личным и народным опытом человека». Совокупность таких концептов, по мнению исследователя, образует так называемую концептосферу, в которой концентрируется культура нации.

Более узкое понимание концептов характерно для Ю. C. Степанова, который относит к ним семантические образования, отмеченные лингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующие носителей определенной этнокультуры: «Концепт это как бы сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не творец культурных ценностей – сам входит в культуру, а в некоторых случаях влияет на нее». Совокупность таких концептов не образует концептосферы как некоего целостного и структурированного семантического пространства, но занимает в ней определенную область.

Л.О. Чернейко видит в концепте содержание слова (денотативное и коннотативное), которое отражает представление данной культуры о характере явления, стоящего за словом, взятым в многообразии его ассоциативных связей

В.П. Нерознак определяет концепт как знаменательный образ, отражающий фрагмент национальной картины мира (Нерознак 1998: 67), а В.П. Москвин называет концептом «понятие, представляющее ценность для носителя языка, актуальное для него и потому выражаемое значительным количеством синонимов (в том числе – с метафорической внутренней формой), обладающих богатой лексической сочетаемостью; понятие, являющееся темой значительного количества пословиц, поговорок, фольклорных сюжетов, литературных текстов, произведений изобразительного искусства, скульптуры, музыки; понятие, глубоко укоренившееся в языке и культуре народа и потому являющееся диахронической константой и языка, и культуры».

С.Х. Ляпин представляет концепт как многомерное идеализированное формообразование, опирающееся на понятийную основу, закрепленную в значении какого-либо знака, и обладающее дискретной целостностью смысла, который функционирует в определенном культурном пространстве и поэтому предрасположен к культурной трансляции из одной предметной области в другую.

С.Г. Воркачев определяет концепт как «единицу коллективного знания / сознания (отправляющую к высшим духовным ценностям), имеющую языковое выражение и отмеченную этнокультурной спецификой». Такое ментальное образование, по мнению исследователя, соотносится с планом выражения лексико-семантической парадигмы, то есть всей совокупности разнородных синонимических средств (лексических, фразеологических, афористических, описывающих его в языке).

По мнению исследователей Волгоградской школы филологического концептуализма, концепт является как минимум трехмерным ментальным образованием: «Концепт имеет три важнейших измерения – образное, понятийное и ценностное. Образная сторона концепта – это зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристики предметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти, это релевантные признаки практического знания. Понятийная сторона концепта – это языковая фиксация концепта, его обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые иногда не существуют изолированно, их важнейшее качество – голографическая многомерная встроенность в систему нашего опыта. Ценностная сторона концепта – важность этого психического образования как для индивидуума, так и для коллектива».

Понятие соотносится с концептом следующим образом: «Понятие есть обобщенная совокупность наиболее существенных признаков предмета, а концепт есть содержание внутренней формы имянаречения данного предмета, расшифровка которой осуществляется через набор релевантных семантических примитивов… Разумеется, … не сами семантические примитивы, а их вербализация… в разных языках получает различные звуковые и графические формы… Различие между понятием и концептом становится еще более очевидным на фоне лексического значения слова как формы понятия и его лексикализации (сведение всех семантических примитивов концепта в одну систему значений, упакованную в ту же формально-звуковую форму, что и соответствующее понятие)».

В концепте как многомерном ментальном образовании концентрируются результаты освоения человеком мира. Концептуализация действительности, основанная на восприятии, приводит к появлению понятий, формой зарождения которых являются представления. Конденсируя признаки, присущие различным объектам, понятия подвергаются оценке, которая при своём осуществлении в определенном культурном пространстве способствует превращению понятий концепты. «Концепт, таким образом, есть понятие, погруженное в конкретный лингвокультурный контекст…».

Отсутствие единой, общепризнанной дефиниции концепта указывает на незавершенность гносеологического становления этой категории, что подтверждает наличие ее следующих прототерминологических аналогов – «лингвокультуремы», «мифологемы», «логоэпистемы», при рассмотрении которых на первый план выступает «языковое выражение закрепленного общественной памятью следа отражения действительности в сознании носителей языка в результате постижения (или создания) ими духовных ценностей отечественной и мировой культуры».

В связи с незавершенным гносеологическим статусом данной категории, одним из спорных вопросов в ее исследовании является типология концептов. Они обычно типологизируются а) структурно-семантически (лексические, фразеологические); б) дискурсно (научные, художественные, обыденные); в) социологически (универсальные, этнические, групповые, индивидуальные).

Тот факт, что каждый язык накладывает свою собственную классификацию на эмоциональный опыт человека, позволяет считать эмоции «таксоном культуры»: их концепты, имея «материальные экспоненты в языке», проявляют при этом национально-культурную специфику.

Учитывая все эти факторы, Н.А. Красавский определяет ЭК как «этнически, культурно обусловленное, структурно-смысловое, как правило, лексически и / или фразеологически вербализованное образование, базирующееся на понятийной основе, включающее в себя помимо самого понятия образ, культурную ценность и функционально замещающее человеку в процессе рефлексии и коммуникации предметы (в широком смысле слова) мира, вызывающие пристрастное отношение к ним человека». Этномаркированность ЭК предопределяется такими социо-психокультурологическими факторами, как «традиции, обычаи, нравы, особенности быта, стереотипы мышления, модели поведения и т.п., исторически сложившиеся на всем протяжении развития, становления этноса». Основу ЭК составляет эмоциональное понятие, которое формируется на базе перцептивных образов реального мира и фиксирует признаки эмоционально насыщенных явлений. Поскольку ЭК являются ментальными сущностями, их можно также интерпретировать как особую форму метарегуляции психических процессов, основанной на знаковой репрезентации, которая обеспечивает обобщенную, абстрактную, социально-выработанную категоризацию и организацию информации об эмоциональных переживаниях в виде системы взаимосвязанных языковых значений.

И, наконец, отличительным признаком ЭК является их интеллигибельность, поскольку эмоции, как известно, недоступны прямому визуальному наблюдению и представляют собой «бестелесную и труднопостижимую абстракцию».

В соответствии с вышеизложенными взглядами лингвокультурологов на концепт и эмоциональный концепт, последний понимается в данной работе как ментальная единица высокой степени абстракции, выполняющая функцию метапсихической регуляции и отражающая в ЯС многовековой опыт интроспекции этноса в виде общеуниверсальных и культурноспецифических представлений об эмоциональных переживаниях.

Данное понимание сущности ЭК как культурно отмеченного вербализованного смысла, которым наделяет носитель языка свои эмоции, позволяет выделять в нем понятийный, образный и ценностный аспекты, экспликация которых предполагает использование различных методов лингвокультурологического анализа.

4. Способы вербализации эмоций

В эмотиологии принято следующее разделение языковых единиц, объективирующих эмоции посредством их а) обозначения или называния; б) различных видов дескрипции; в) выражения в речи.

Причем единицы первых двух групп рассматриваются как нейтральные, содержащие в качестве вершинных сем «логико-предметные» дескриптивные семантические компоненты, а языковые средства, принадлежащие третьей группе – как эмотивные, поскольку они предназначены для типизированного выражения эмоций.

Языковые номинанты эмоций используются в речи при их осознанном выражении или описании, т.е. при «словесных показаниях говорящего о своем внутреннем мире», варьируясь при этом в четырех лексико-грамматических классах: существительных, глаголах, прилагательных и наречиях. Помимо номинативных единиц, к средствам дескрипции эмоции относят описания их внешнего проявления.

В эмотиологии под выражением эмоций понимается их непосредственное речевое проявление, производимое при помощи специфических единиц – эмотивов, семантика которых «индуцируют эмоциональное отношение» к обозначаемому объекту действительности.

С целью снятия определенной неоднозначности и двусмысленности в толковании терминов «номинативный», «дескриптивный», «эмотивный», применяемых к сфере языковой объективации эмоции, мы считаем целесообразным привести здесь свои некоторые уточняющие соображения.

Дело в том, что единицы, вербализующие эмоции, не всегда проявляют функции номинации, дескрипции и выражения в чистом виде. Исключение составляют лишь лексемы и фразеологизмы, описывающие внешнее проявление эмоций. Номинативные же средства, как отмечалось выше, по своей сути является единицами дескриптивного плана, хотя в определенных условиях они приобретают способность выражать обозначаемые эмоции.

В свою очередь эмотивные лексемы могут утрачивать функцию выражения эмоции и переходить в разряд дескриптивных единиц, сообщающих о переживании этой эмоции.

Определяющим фактором в таких ситуациях является контекст как формально и содержательно фиксированное лингвистическое окружение средств объективации эмоций. Так, замечено, что описания эмоций обычно содержатся в предложениях, описывающих переживания третьего лица, либо первого лица во времени, отличном от настоящего, хотя при выражении непосредственной реакции на то или иное событие дискриптивные высказывания приобретают перформативное значение.

Соответственно, мы предлагаем различать два типа контекстов: прямомодальный контекст (ПМК) и косвенно-модальный контекст (КМК), где эти субъекты представляют собой два разных лица.

Для ПМК характерно совпадение субъекта речи и субъекта оценки, а также темпоральная локализация в настоящем времени, создающее необходимые и достаточные условия для актуализации эмотивного значения. В КМК, локализованном преимущественно в ненастоящем времени, субъект речи и субъект оценки могут не совпадать, в силу чего такой контекст является чисто описательными.

Поскольку способность к выражению / описанию эмоций проявляют у номинативных и у эмотивных единиц в зависимости от типа контекста, мы считаем целесообразным использовать рассмотренную выше типологию языковых средств объективации эмоций следующим образом.

К номинативным единицам мы относим все лексемы, называющие ЭК, имея в виду их эмотивный потенциал.

В качестве эмотивных единиц мы рассматриваем лексические и фразеологические средства, выражающие эмоцию в речи, учитывая способность некоторых из них осуществлять эту функцию исключительно в ПМК. А собственно дескриптивными, на наш взгляд, следует считать языковые средства, описывающие внешнее проявление эмоции.

При означивании эмоций в сознании они приобретают собственное содержание, репрезентируясь в эмоциональных представлениях или когнитивных образах, в состав которых входят экстероцептивные и интероцептивные компоненты, сигнализирующие субъекту об изменениях в его внутреннем мире с точки зрения значимости для него окружающих лиц, предметов, явлений и событий. Представления человека о его внутреннем мире образуют в сознании эмоциональную концептосферу, состоящую из системы динамично развивающихся мыслительных конструктов - эмоциональных концептов (ЭК).

Антропологическая ориентация современной лингвистики, приводящая к исследованиям, реализуемым на стыке её с другими дисциплинами, предопределяет междисциплинарный статус категории концепта, используемой в двух новых парадигмах: лингвокогнитологии и лингвокультурологии.

Представители первого направления (Е.С. Кубрякова, Н.А. Болдырев, И.А. Стернин, А.П. Бабушкин, и др.) интерпретируют концепт как единицу оперативного сознания, выступающую как целостное, нерасчлененное отражение факта действительности. Образуясь в процессе мысленного конструирования (концептуализации) предметов и явлений окружающего мира, концепты отражают содержание полученных знаний, опыта, результатов всей деятельности человека и результаты познания им окружающего мира в виде определенных единиц, «квантов» знания.

В представлении когнитивистов, концепт рождается в виде первичного конкретного образа. Затем в процессе познавательной деятельности и коммуникативной практики человека этот образ в его сознании постепенно приобретает новые концептуальные уровни, окутывается, обволакивается новыми концептуальными слоями, что увеличивает объем концепта и насыщает его содержание.

Многокомпонентная и многослойная структура концепта может быть выявлена через анализ языковых средств ее репрезентации. Как «дискретная единица коллективного сознания», отражающая предмет реального или идеального мира, концепт присутствует в национальной памяти носителей языка в виде «познанного вербального обозначенного субстрата», что обеспечивает хранение полученных знаний и их передачу от человека к человеку и от поколения к поколению.

Представители второго, культурологического, направления (А. Вежбицкая, Н.Д. Арутюнова, Д.С. Лихачев, Ю.С. Степанов, Л.О. Чернейко, С.Х. Ляпин, В.И. Карасик, В.И. Шаховский, С.Г. Воркачев и др.) рассматривают концепт как ментальное образование, отмеченное в той или иной степени этносемантической спецификой.

А. Вежбицкая в своих работах описывает так называемые универсальные культурные концепты, которые принадлежат идеальному миру, определяются посредством набора семантических примитивов и отражают специфические культурно-обусловленные представления человека о действительности.

Н.Д. Арутюнова трактует концепты как понятия практической (обыденной) философии, возникающие в результате взаимодействия таких факторов, как национальная традиция и фольклор, религия и идеология, жизненный опыт и образы искусства, ощущения и системы ценностей. Составляя своего рода культурный фонд, эти мировоззренческие понятия, которые «личностны и социальны, национально специфичны и общечеловечны», функционируют, по мнению исследователя, в контекстах разных типов сознания - обыденного, художественного и научного. При этом ключ к семантической модели концепта Н.Д. Арутюнова видит в следующих аспектах: 1) наборе атрибутов, свидетельствующих о принадлежности к тому или иному концептуальному полю, 2) определениях, которые обусловлены местом в системе ценностей, 3) указаниях на функции в жизни человека.

Д.С. Лихачев, обращаясь к работе С.А. Аскольдова, описавшего концепт как мысленное образование, замещающее в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода, интерпретирует данный термин как «алгебраическое» выражение значения, которым носители языка оперирует в устной и письменной речи.

Формирование концептов исследователь объясняет ограниченными возможностями человеческой памяти и сознания, а также спецификой личностного восприятия действительности: «…Охватить значение во всей его сложности человек просто не успевает, иногда не может, а иногда по-своему интерпретирует его (в зависимости от своего образования, личного опыта, принадлежности к определенной среде, профессии и т.д.)».

Кроме того, Д.С. Лихачев связывает содержание концепта с национально-культурным опытом говорящих: «Концепт… является результатом столкновения словарного значения… с личным и народным опытом человека». Совокупность таких концептов, по мнению исследователя, образует так называемую концептосферу, в которой концентрируется культура нации.

Более узкое понимание концептов характерно для Ю. C. Степанова, который относит к ним семантические образования, отмеченные лингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующие носителей определенной этнокультуры: «Концепт это как бы сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не творец культурных ценностей - сам входит в культуру, а в некоторых случаях влияет на нее». Совокупность таких концептов не образует концептосферы как некоего целостного и структурированного семантического пространства, но занимает в ней определенную область.

Л.О. Чернейко видит в концепте содержание слова (денотативное и коннотативное), которое отражает представление данной культуры о характере явления, стоящего за словом, взятым в многообразии его ассоциативных связей

В.П. Нерознак определяет концепт как знаменательный образ, отражающий фрагмент национальной картины мира (Нерознак 1998: 67), а В.П. Москвин называет концептом «понятие, представляющее ценность для носителя языка, актуальное для него и потому выражаемое значительным количеством синонимов (в том числе - с метафорической внутренней формой), обладающих богатой лексической сочетаемостью; понятие, являющееся темой значительного количества пословиц, поговорок, фольклорных сюжетов, литературных текстов, произведений изобразительного искусства, скульптуры, музыки; понятие, глубоко укоренившееся в языке и культуре народа и потому являющееся диахронической константой и языка, и культуры».

С.Х. Ляпин представляет концепт как многомерное идеализированное формообразование, опирающееся на понятийную основу, закрепленную в значении какого-либо знака, и обладающее дискретной целостностью смысла, который функционирует в определенном культурном пространстве и поэтому предрасположен к культурной трансляции из одной предметной области в другую.

С.Г. Воркачев определяет концепт как «единицу коллективного знания / сознания (отправляющую к высшим духовным ценностям), имеющую языковое выражение и отмеченную этнокультурной спецификой». Такое ментальное образование, по мнению исследователя, соотносится с планом выражения лексико-семантической парадигмы, то есть всей совокупности разнородных синонимических средств (лексических, фразеологических, афористических, описывающих его в языке).

По мнению исследователей Волгоградской школы филологического концептуализма, концепт является как минимум трехмерным ментальным образованием: «Концепт имеет три важнейших измерения - образное, понятийное и ценностное. Образная сторона концепта - это зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристики предметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти, это релевантные признаки практического знания. Понятийная сторона концепта - это языковая фиксация концепта, его обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые иногда не существуют изолированно, их важнейшее качество - голографическая многомерная встроенность в систему нашего опыта. Ценностная сторона концепта - важность этого психического образования как для индивидуума, так и для коллектива».

Понятие соотносится с концептом следующим образом: «Понятие есть обобщенная совокупность наиболее существенных признаков предмета, а концепт есть содержание внутренней формы имянаречения данного предмета, расшифровка которой осуществляется через набор релевантных семантических примитивов… Разумеется, … не сами семантические примитивы, а их вербализация… в разных языках получает различные звуковые и графические формы… Различие между понятием и концептом становится еще более очевидным на фоне лексического значения слова как формы понятия и его лексикализации (сведение всех семантических примитивов концепта в одну систему значений, упакованную в ту же формально-звуковую форму, что и соответствующее понятие)».

В концепте как многомерном ментальном образовании концентрируются результаты освоения человеком мира. Концептуализация действительности, основанная на восприятии, приводит к появлению понятий, формой зарождения которых являются представления. Конденсируя признаки, присущие различным объектам, понятия подвергаются оценке, которая при своём осуществлении в определенном культурном пространстве способствует превращению понятий концепты. «Концепт, таким образом, есть понятие, погруженное в конкретный лингвокультурный контекст…».

Отсутствие единой, общепризнанной дефиниции концепта указывает на незавершенность гносеологического становления этой категории, что подтверждает наличие ее следующих прототерминологических аналогов - «лингвокультуремы», «мифологемы», «логоэпистемы», при рассмотрении которых на первый план выступает «языковое выражение закрепленного общественной памятью следа отражения действительности в сознании носителей языка в результате постижения (или создания) ими духовных ценностей отечественной и мировой культуры».

В связи с незавершенным гносеологическим статусом данной категории, одним из спорных вопросов в ее исследовании является типология концептов. Они обычно типологизируются а) структурно-семантически (лексические, фразеологические); б) дискурсно (научные, художественные, обыденные); в) социологически (универсальные, этнические, групповые, индивидуальные).

Что касается ЭК, на первый взгляд кажется логичным относить их к разряду универсальных, поскольку именно эмоции являются «центральной частью, которая делает представителей разных этносов более или менее похожими друг на друга». При этом, как установлено, ЭК присуща этноспецифичность, обусловленная «индивидуальным эмоциональным трендом и национальным индексом данной культуры», которые, в свою очередь предопределяются варьирующимся характером манифестации «многоплановости взаимодействий» культуры, языка и эмоций.

Тот факт, что каждый язык накладывает свою собственную классификацию на эмоциональный опыт человека, позволяет считать эмоции «таксоном культуры»: их концепты, имея «материальные экспоненты в языке», проявляют при этом национально-культурную специфику.

Учитывая все эти факторы, Н.А. Красавский определяет ЭК как «этнически, культурно обусловленное, структурно-смысловое, как правило, лексически и / или фразеологически вербализованное образование, базирующееся на понятийной основе, включающее в себя помимо самого понятия образ, культурную ценность и функционально замещающее человеку в процессе рефлексии и коммуникации предметы (в широком смысле слова) мира, вызывающие пристрастное отношение к ним человека». Этномаркированность ЭК предопределяется такими социо-психокультурологическими факторами, как «традиции, обычаи, нравы, особенности быта, стереотипы мышления, модели поведения и т.п., исторически сложившиеся на всем протяжении развития, становления этноса». Основу ЭК составляет эмоциональное понятие, которое формируется на базе перцептивных образов реального мира и фиксирует признаки эмоционально насыщенных явлений. Поскольку ЭК являются ментальными сущностями, их можно также интерпретировать как особую форму метарегуляции психических процессов, основанной на знаковой репрезентации, которая обеспечивает обобщенную, абстрактную, социально-выработанную категоризацию и организацию информации об эмоциональных переживаниях в виде системы взаимосвязанных языковых значений.

И, наконец, отличительным признаком ЭК является их интеллигибельность, поскольку эмоции, как известно, недоступны прямому визуальному наблюдению и представляют собой «бестелесную и труднопостижимую абстракцию».

В соответствии с вышеизложенными взглядами лингвокультурологов на концепт и эмоциональный концепт, последний понимается в данной работе как ментальная единица высокой степени абстракции, выполняющая функцию метапсихической регуляции и отражающая в ЯС многовековой опыт интроспекции этноса в виде общеуниверсальных и культурноспецифических представлений об эмоциональных переживаниях.

Данное понимание сущности ЭК как культурно отмеченного вербализованного смысла, которым наделяет носитель языка свои эмоции, позволяет выделять в нем понятийный, образный и ценностный аспекты, экспликация которых предполагает использование различных методов лингвокультурологического анализа.

Пак Екатерина Владимировна 2009

Е. В. Пак

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ДИАХРОННОГО РАЗВИТИЯ КОНЦЕПТА «ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ» В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Работа представлена кафедрой теории языка и переводоведения Санкт-Петербургского государственного университета финансов и экономики.

Научный руководитель - кандидат филологических наук, доцент Е. А. Нильсен

Характерной чертой концепта «отрицательные эмоции» в древнеанглийский период было наличие диффузных, нечетких номинаций - одно и то же слово в древнеанглийском языке номинирует физическую, физиологическую и психологическую формы бытия. Это остается актуальным и в среднеанглийский период, но важна в этот период и культурная триада «страх - грех - вина», которая активно культивируется церковью, благодаря чему появляется множество новых номинаций эмоций. В новоанглийский период начинает преобладать эмпирико-теоретический тип знания, человек обращается к абстракциям, главным источником появления новых номинаций эмоций выступают метафора и метонимия.

Ключевые слова: отрицательные эмоции, диахрония, номинации, диффузность, метафора и метонимия.

SOME ASPECTS OF DIACHRONIC DEVELOPMENT OF THE CONCEPT "NEGATIVE EMO-TIONS" IN THE ENGLISH LANGUAGE

Diffuseness, indistinct nominations were a characteristic feature of the concept "negative emotions " during the Old English period - one word in Old English simultaneously nominates physical, physiological and psychological forms of being. This remains relevant during the Middle English period. At the same time cultural triad "fear - sin - fault" becomes very important during this period and it was actively cultivated by church and due to that a set of new nominations of emotions appeared. During the New English period the empirical-theoretical type of knowledge prevails, people think of the world in terms of abstractions. New nominations of emotions appear due to metaphor and metonymy.

Key words: negative emotions, diachrony, nominations, diffuseness, metaphor and metonymy.

В языке, в особенности в его семантике, отражаются социальные изменения, происходящие в этносе. Изучение слов, отражающих представления носителей определенного языка о том или ином концепте как в статике (синхронии), так и в динамике (диахронии), необходимо для выявления мировоззрения представителей определенной эпохи и его диахронических изменений.

Концепт «отрицательные эмоции» - динамичная система, развитие которой обусловлено как экстралингвистическими, так и собственно лингвистическими факторами. Базисными экстралингвистическими факторами, определяющими формирование и

трансформации этого концепта в диахронии, являются усложнение практической деятельности человека, появление теоретического знания как способа освоения человеком мира, социализация личности человека, оценивание им мира, моральная ориентация общественных институтов. Лингвистическими факторами, детерминирующими развитие концепта «отрицательные эмоции» в диахронии, являются асимметрия языкового знака, расширение диапазона человеческого общения, социальная и стилистическая дифференциация языка (формирование функциональных стилей и речевых жанров) и заимствования.

Говоря о роли заимствований в становлении английской системы обозначений отрицательных эмоций, можно упомянуть, например, существительное terror, которое было заимствовано в среднеанглийский период из древ-нефранцузского со значением «сильный страх, ужас», в то время как еще с древнеанглийского периода в языке функционировали такие слова, как brogan и egesa, имевшие то же значение, что и terror. Такая избыточность может объясняться как синкретичностью мышления средневекового человека, так и важностью концепта «отрицательные эмоции» и необходимостью выразить с помощью языка малейшие нюансы эмоционального состояния.

Еще одним заимствованием из старофранцузского является tremble со значением «дрожать от страха», заимствованное в старофранцузский из латыни. Напрямую из латинского языка в среднеанглийский период было заимствованно anxiety со значением «тревожный, беспокойный, волнующийся»; scare пришло в среднеанглийский язык из старонорвежского со значением «испуганный, робкий, застенчивый».

Несмотря на большое количество заимствований, обозначающих отрицательные эмоции в английском языке, многие слова этого пласта лексики являются собственно английскими и встречаются в памятниках древнеанглийского периода. Однако лексика этого периода отличается от современной в силу того, что мировоззрение носителей древнеанглийского языка имело свои особенности. На своей эмбриональной стадии сознание архаичного человека не дифференцировало действительность реальную, тактильно, зрительно, аудитивно воспринимаемую действительность субъективную, живущую изначально в нем в форме неких диффузных, нечетко оформленных, неосознаваемых (эмоциональных) образов; внешнее и внутреннее им не различалось. Мифолого-магическое сознание древнего человека синкретично по своей сути; оно не различает глубоких причинно-следственных отношений в мире, в том числе и в его эмоциональном фрагменте .

Поскольку первичные реакции древнего человека, оформляющие его отношения с

внешним миром, эмоциональны (а в основе познавательной деятельности архаичного человека лежали переживания первичных элементарных инстинктивных эмоций - страх, опасность), постольку и хронологически вторичные его ощущения, смутные, размытые представления о предметах окружающей действительности также эмоционально окрашены.

О синкретизме сознания древнего человека свидетельствуют языковые факты, многочисленные диффузные номинации объектов разных форм действительности - физической, физиологической, психологической. Феномен синкретизма основан на дефиците человеческих знаний, ограниченности его возможностей на определенном этапе развития цивилизации и культуры.

Так, одним и тем же языковым знаком обозначаются а) эмоциогенная (действительная или вымышленная) ситуация, б) причина ее возникновения, в) сама эмоция, г) последствия ее переживания. Например: Broga - (Old English period) prodigy, monster, trembling, fear, terror, horror (чудовище, монстр - причина, страх, ужас - эмоция, дрожь - последствие, физическое ощущение) .

Такие диффузные номинации семантически трансформируются, как правило, посредством сужения или специализации соответствующих значений на рубеже позднего Средневековья и Нового времени, что обусловлено эволюционной познавательной деятельностью человека.

Следует также отметить то, что, по всей видимости, для архаичного человека (как и для средневекового) сами эмоции мыслились как некие реально действующие субстанции. Вероятно, в данном случае речь идет о прямом, буквальном понимании нашими далекими предками реальных действий эмоций, сохранившемся и по сей день в современных языках, но уже интерпретируемых их носителями как метафоры. Например: Startle - c. 1300, "run to and fro," frequentative of sterten. Sense of "move suddenly in surprise or fear" first recorded 1530. Trans. meaning "frighten suddenly" is from 1595 (Испуг - XIV в., «бегать туда-сюда», от sterten. Значение «внезап-

ное движение, вызванное удивлением или испугом» впервые зафиксировано в 1530 г. Переносное значение «внезапно испугать» функционирует с 1595 г.) .

Очевидно, что startle изначально обозначал реальное действие - суетливое передвижение туда-сюда. Со временем этот глагол начинает применяться для обозначения реакции на эмоцию внезапного испуга, а затем в результате действия механизмов семантической деривации startle начинает обозначать «пугать кого-либо внезапно».

Такая характеристика человеческого сознания, как синкретизм (свойственная архаичному человеку), вполне подходит и для описания сознания средневекового человека. Прежняя диффузность значений древних слов иллюстрирует следы мифолого-магического сознания человека. Мифолого-религиозное же сознание как наиболее актуальный тип сознания Средневековья путается в различении причин возникновения того или иного феномена и его последствий. Во многом, как и ранее, актуальными остаются многочисленные языковые номинации диффузного свойства. Одним и тем же языковым знаком обозначаются фрагменты разных форм существования мира. Первоначально семантика этих слов передавала соматическую (вероятно, агрессивно ориентированную) поведенческую реакцию человека. Впоследствии семантика таких слов расширяется. Слова номинируют уже не физические явления, а психические состояния. Ими номинируется не только эмоция, но и черта характера человека. Далее в языке происходит очередная трансформация их семантики: теперь ими обозначается и эмоциональное состояние человека.

Например: Tremblen (МЕ) - 1a а) to shudder or tremble in response to a strong emotion, esp. fear; also fig.; (b) ~ for, to tremble for (fear, anger, etc.); also fig.; (c) with inf.: to tremble with fear (at doing sth.), hesitate (to do sth.); also, be anxious (to do sth.) ; (d) to cause (sb., someone"s heart) to tremble (а) вздрагивать или дрожать из-за сильных эмоций, особенно страха, b) опасаться из-за страха, гнева с) колебаться, быть озабоченным, d) быть причиной дрожи).

1b of the heart, blood: to throb with strong emotion, pound; of bones, flesh: shudder; of hands, lips: quiver; ~ for, quiver on account of (pain, a sound); ppl. tremblinge as adj.: throbbing; quivering... (а) биение сердца, пульсация крови из-за сильных эмоций; дрожание костей, плоти, рук, губ; дрожание от (боли, звука) и др.).

2. (a) To shiver for such physical causes as cold or illness; (b) to undergo spasmodic contractions; of the heart: palpitate. (а) дрожать от таких физических причин как холод или болезнь, b) испытывать спазмы в сердце, сильное биение и др.).

3. (a) To quake violently, esp. because of seismic instability ; also, vibrate in response to a thunderous noise or a touch. (а) сильно дрожать, колебаться, особенно из-за сейсмической нестабильности, вибрировать из-за оглушительного звука или прикосновения и др.).

4. (a) An act of treachery, a traitorous act, a betrayal of someone to whom one owes loyalty; (b) an underhanded trick, a deception; a plot intended to injure a trusting or an innocent victim. (а) акт измены, предательства со стороны человека, которому доверял, b) коварный обман, жульничество; план, направленный на причинение вреда невинному, доверяющему человеку).

5. with diminished force: (a) a generally opprobrious quality or mode of behavior associated with evil or deceptive persons; malice, hostility; (b) a dishonorable or despicable act; a display of unseemly behavior; wickedness, evildoing... (с уменьшенной силой а) оскорбительное, позорящее качество или стиль поведения, ассоциируемый со злом или предателем; злой умысел, враждебность; b) бесчестное, предательское действие, проявление неподобающего поведения, злой поступок) .

Очевидно, что первичным значением tremblen было соматическое, поведенческое проявление поведения человека - «вздрагивать или дрожать; биение сердца, пульсация крови из-за сильных эмоций; дрожание костей, плоти, рук, губ; дрожание (от боли, звука)». Помимо этого, слово номинирует и психическое состояние «опасаться из-за страха, гнева», «колебаться, быть озабоченным»;

слово «оязыковляет» саму эмоцию. Позже проявляется значение, относящееся уже к чертам характера человека, его поступкам, - «акт измены, предательства со стороны человека, которому доверял», «коварный обман, жульничество; план, направленный на причинение вреда невинному, доверяющему человеку», «оскорбительное, позорящее качество или стиль поведения, ассоциируемый со злом или предателем», «злой поступок».

Мифолого-религиозный тип сознания Средневековья приходит на смену мифолого-маги-ческому типу сознания. Церковь как активно действующий социальный институт эпохи Средневековья начинает выполнять все в более жесткой форме регулятивную функцию. Благодаря ее деятельности появляется новый важный комплексный культурный концепт как атрибут того времени - «страх - грех - вина».

Оценочное отношение человека к эмоциям радости и печали, страху и гневу все более отчетливо оформляется в позднее Средневековье. Концепт страха церковью оценивается положительно, поскольку он соотносится с чувством вины и греха человека. Эмоции страха пронизывают средневековую культуру. Генетически заложенный в человека страх активно и успешно культивируется данным социальным институтом. Благодаря этому в английском языке появляются новые слова, номинирующие данное чувство.

Например: Awe - c.1200, from O.N. agi "fright," from P.Gmc. *agiz- (cf. O.E. ege "fear," O.H.G. agiso "fright, terror," Goth. agis "fear, anguish"), from PIE *agh-es-, from base *agh- "to be depressed, be afraid" (cf. Gk. akhos "pain, grief"). Current sense of "dread mixed with veneration" is due to biblical use with ref. to the Supreme Being... (Страх, благоговение - XIII в., от древнескандинавского agi «испуг»... (также др.а. ege «страх»). от протоиндоевропейского *agh- «быть подавленным, бояться». Современное значение «страх, смешанный с благоговением» появился благодаря использованию его в Библии по отношению к Богу, к Высшему Существу.).

Afraid - 1330, originally pp. of afray "frighten," ... A rare case of an adjective that never stands before a noun. Because it was used in A.V. Bible,

it acquired independent standing and thrived while affray faded, chasing out the once more common afeard... (Испуганный - 1330, изначально past participle от afray «пугать». Редкий случай прилагательного, которое никогда не стоит после существительного. Поскольку оно встречается в Библии, оно приобрело независимое положение и высокую частотность употребления, тогда как affray (нарушение общественного порядка, скандал, драка) выходило из употребления, как и более широко распространенное ранее afeard).

С конца XVII в. (Новое время) развитие общества характеризуется, как известно, интенсивным развитием науки. Концептуализация эмоций в научной картине мира в отличие от их наивного, народного осмысления не обладает ярко выраженной этноспецифичностью. Научная картина мира, в отличие от наивной, представляет собой достаточно четко дефини-руемую понятийную систему, обслуживаемую специальным терминологическим языком. В этот период возникает необходимость строгого различения значений терминов. Фундаментальное понимание социальных феноменов и научные изыскания приводят к тому, что профессионалы стремятся к созданию единого универсального понятийно-терминологического аппарата во многих областях знаний, в том числе и в психологии, занимающейся, в частности, изучением эмоций человека.

Если наивная картина мира строится преимущественно на мифолого-мистико-архети-пических представлениях человека об окружающей его действительности, на конкретном практическом знании мира, то фундаментом научной (хронологически вторичной) картины мира служит эмпирико-теоретический тип знания. Ее носители обращаются к абстракциям, пользуются обобщенными, а не обязательно конкретными понятиями.

Рассмотрим несколько примеров: Anguish -c.1220, "acute bodily or mental suffering," from O.Fr. anguisse "choking sensation," from L. angustia "tightness, distress," from ang(u)ere "to throttle, torment". (1220, от старофранцузского anguisse «чувство удушья».) Anguish - extreme pain, distress, or anxiety ; severe mental or physical pain or suffering ;

unbearable pain or suffering, esp. psychological . (сильнейшая боль, острое страдание, беспокойство, особенно душевное, ментальное).

Grim - ME

Grim - ghastly, repellent, or sinister in charac-ter; worried or worrying, without hope: very unpleasant or ugly ; very serious or gloomy; forbidding, horrifying, depressing, or unappealing (мрачный, беспокойный, жестокий, страшный, беспощадный, зловещий).

Horror - c.1375, from O.Fr. horreur, from L. horror "bristling, roughness, rudeness, shaking, trembling," from horrere "to bristle with fear, shudder," from PIE base *ghers- "to bristle" (с 1375 (ME/NE). Среднеанглийское horrour, от старофранцузского horreur, из латинского horror «ощетиниться, сердиться; грубость; дрожание, тряска» < horrgre, «дрожать, содрагаться, быть наполненным страхом») . Horror - painful and intense fear, dread, or dismay; intense aversion or repugnance ; an intense feeling of fear, shock, or disgust, intense dismay . (ужас, тревога, страх, отвращение, смятение).

Семантика этих слов служит примером того, как практическое знание мира обобщается и абстрагируется. Благодаря действию механизмов семантической деривации, лексемы, изначально номинировавшие физические состояния и действия, начинают «оязыковлять» эмоции: «острое физическое страдание», «чувство удушья» ^ «мучиться» вообще, в том числе ментально; «громко и гневно реветь, рычать» ^ «быть страшным, жестоким» и даже «беспощадным и зловещим»; «ощетиниваться, трястись» ^ «испытывать ужас, страх, тревогу».

Таким образом, вторичная номинация - метафора и метонимия - играет большую роль в экспликации концепта «отрицательные эмоции», что объясняется, с одной стороны, скудностью прямых обозначений психического мира человека в любом языке, а с другой - архетипностью познавательной деятельности человека.

Приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что в основе современных

обозначений эмоций лежат переносы наименований физиологических реакций организма человека, физических действий человека, явлений природы, а также мифологических образов на психическую деятельность человека.

Обобщая вышесказанное можно отметить, что характерной чертой концепта «отрицательные эмоции» в древнеанглийский период было наличие диффузных, нечетких номинаций эмоций ввиду наличия у архаичного человека сознания, не дифференцирующего объективную действительность, ее физические проявления и действительность субъективную, существующую, например, в форме эмоций. Эмоции мыслились как реально существующие субстанции. Одно и то же слово в древнеанглийском языке номинирует физическую, физиологическую и психологическую формы бытия.

В среднеанглийский период актуальными остаются многочисленные языковые номинации диффузного свойства. Слова, обозначающие поведенческую реакцию человека, соматический, физический аспект, могут в то же время номинировать и эмоцию, и черту характера человека, т. е. «оязыковлять» психический аспект.

Триадный культурный концепт «страх -грех - вина» является неотъемлемым атрибутом того времени. Страх, соотносясь с чувством вины и греха, активно и успешно культивируется церковью. Благодаря этому в английском языке появляется большое количество новых слов, номинирующих данное чувство.

В новоанглийский период начинает преобладать эмпирико-теоретический тип знания, а потому человек обращается к абстракциям, пользуется обобщенными, а не конкретными понятиями. Концептуализация эмоций в научной картине мира не обладает ярко выраженной этноспецифичностью, разрабатывается понятийная система с определенным набором специальных терминов, обозначающих различные эмоции.

В настоящее время главным источником появления новых номинаций эмоций выступает вторичная номинация - метафора и метонимия, являющаяся результатом познавательной деятельности человека, следствием освоения им окружающего мира.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Зайкина С. В. Эмоциональный концепт «страх» в английской и русской лингвокультурах. Волгоград, 2004.

2. КрасавскийН. А. Динамика эмоциональных концептов в немецкой и русской лингвокультурах: Аавтореф. дис. ... д-ра филол. наук. Волгоград, 2001. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http//www.vspu.ru

3. Новый англо-русский словарь / В. К. Мюллер, В. Л. Дашевская, В. А. Каплан и др. 4-е изд., стер. М.: Рус. яз., 1997.

4. Шаховский В. И. Лингвокультурология эмоций. Волгоград, 2004.

5. Шаховский В. И. Национально-культурная специфика эмоций // Тетради переводчика. Вып. 23. М., 1989.

6. Шаховский В. И. Эмоции - мотивационная основа человеческого сознания // Языковое бытие человека и этноса. Вып. 6. М.; Барнаул, 2003.

7. Электронный этимологический словарь. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.etymonline.com.

8. Cambridge Advanced Learner"s Dictionary: http://dictionary.cambridge.org

9. Compact Oxford English Dictionary: http://www/askoxford.com

10. Dictionary.com Unabridged (v 1.1) Based on the Random House Unabridged Dictionary, Random House, Inc. 2006: http://dictionary.reference.com

11. Merriam Webster Dictionary: http://www.merriam-webster.com/dictionary/anguish

12. Middle English Dictionary - University of Michigan Digital Library Production Service: http://quod.lib.umich. edu/cgi/c/collsize/collsize?summ=all

13. T. Bosworth Old English Dictionary -http://beowulf.engl.uky.edu/~kierman/BT/bosworth.htm

14. The American Heritage Dictionaryof the English Language, Forth Edition Copyright, 2006 by Houghton Miffin Company. Published by Houghton Mifflin Company: http://dictionary.reference.com

15. Webster"s New World Dictionary of American English. Third College Edition. Updated Edition 1994. New York, Prentice Hall.

16. Wordsmyth.Explore.Discover.Create: http://www.wordsmyth.net