Добрый доктор гааз. Исследования природных источников. Начало профессиональной деятельности

Федор Петрович Гааз был не только талантливым и действительно выдающимся врачом, одним из первых плотно занявшимся развитием российской медицины, но также был известным меценатом и филантропом. Всю свою жизнь он полностью посвятил помощи обычным людям, за что уже после смерти в народе его начали называть не иначе, как «святой доктор».

Начало профессиональной деятельности

Федор Гааз родился в Германии в 1780 году, и по рождению носил имя Фридриха-Иосифа. Все свое детство и молодость он провел на родине, где получил отличное медицинское и философское образование в престижнейших Йенском и Геттингенском университетах. Затем в 1806 году его родители перебрались в Россию, где молодой человек начал работать обычным врачом.

Стоит отметить, что российская медицина того времени находилась в крайне прискорбном состоянии даже в крупных городах, не говоря уже о регионах. Качественного образования практически не было, со снабжением и фармацевтикой все было еще хуже. Именно поэтому такой выдающийся специалист, как Федор Гааз очень быстро произвел неизгладимое впечатление на своих коллег и в особенности на пациентов. Уже за первые годы работы он приобрел определенное влияние, ведь справлялся с такими случаями, в которых другие специалисты просто опускали руки. К его советам прислушивались даже опытные врачи, а сам он параллельно с работой активно занимался своими научными исследованиями.

Слухи о таланте молодого врача быстро разлетелись по всей Москве, и уже через несколько лет городской губернатор присвоил Гаазу орден Святого Владимира 4 степени. Эта награда стала не последней из полученных талантливым врачом, но именно ей он гордился больше всего и всегда носил с собой вплоть до самой смерти. Одним из важнейших достижений доктора Гааза стала его работа в московском тюремном комитете, и реформирование российской тюремной системы.

Работа в тюремном комитете

По своей натуре Федор Петрович Гааз был очень человеколюбив, и никогда не отворачивался от тех, кому была нужна помощь, а потому, пользуясь своим влиянием, он значительно облегчил судьбы заключенных. Со временем он смог добиться запрета на использование кандалов среди детей и стариков. С его помощью была отменена практика железного прута, к которому приковывали по 12 человек, отправляя их в ссылку. Также он смог добиться отмены правила, по которому осужденным женщинам сбривали половину волос на голове, и самолично внес еще очень много различных мелких улучшений.

Поскольку он был одним из организаторов открытия тюремных больниц как таковых, то и на протяжении своей жизни работал над их совершенствованием и обеспечением всеми необходимыми лекарственными препаратами, местами, персоналом и так далее. Он боролся с законами и часто переступал их, так как в самом начале его работы далеко не все заключенным предоставили право медицинского обслуживания, а также значительно ограничили количество больных, которые могут одновременно находиться в лазарете, ведь они должны были работать и выполнять свои ежедневные обязательства. Даже при всем уважении к талантам и личным качествам Федора Петровича Гааза далеко не все руководящие личности соглашались с его действиями и мыслями.

Исследования природных источников

Параллельно со своей активной медицинско-социальной деятельностью профессор Гааз активно интересовался и занимался изучением природных водных источников. Он изучал положительное и лечебное воздействие таких вод на организм, и изъездил множество стран в поисках таких месторождений. В связи с этим очень много времени он провел на Кавказе. В связи с его открытиями, произведенными в 1810-1812 годах, в тех местах вскоре были построенные первые оздоровительные пансионаты и медицинские учреждения при них, занимавшиеся проведением различных процедур с использованием полезной для организма человека воды.

После Кавказа Гааз побывал в Кисловодске и Ессентуках, а также во многих других частях страны. Впрочем, как он и сам говорил, его человеколюбие всегда побеждало в споре с внутренним ученым, а потому он всегда стремился отыскать время, для того, чтобы вернуться в Москву и продолжить там свою активную деятельность.

Работа всей жизни

Еще одной важной инициативой талантливого доктора была попытка отмены права для помещиков ссылать крепостных, однако архаичные убеждения в обществе того времени были слишком сильны, и серьезные изменения в этом вопросе были проделаны много позже. Тем не менее, все эти действия ярко демонстрируют прогрессивные взгляды Федора Петровича Гааза и его целеустремленность в достижении своих целей.

Еще одной важной стороной работы доктора Гааза являлась его преподавательская деятельность. По большому счету, большинство известных врачей того времени с гордостью называли себя учениками Гааза. Он умудрялся преподавать в любом месте, будь то кафедра или же палата пациентов. Будучи учеником классической немецкой школы, он уделял много времени практическому обучению, которое очень быстро приносило свои плоды.

Несмотря на постоянную нехватку времени, Федор Гааз написал несколько великолепных учебных пособий, а также множество научных работ, заслуживших большой интерес, как среди отечественных врачей, так и за рубежом. Всю свою жизнь, вплоть до самой смерти в 1853 году этот талантливый врач и ученый помогал людям всеми возможными способами. Под конец своей жизни, он потратил на благотворительность и личные проекты все свои сбережения, притом, что занимаемое им в обществе положение позволяло ему быть весьма богатым человеком.

Его современники запомнили его как талантливейшего врача и очень приятного всегда позитивного человека в поношенном, но очень опрятном фраке и всегда с неизменным орденом Святого Владимира на груди. В каком-то смысле его можно назвать родоначальником полноценной и настоящей российской медицины, и уж точно нельзя не отметить, что этот выдающийся человек сумели изменить мир, в котором он жил в лучшую сторону.

Фёдор Петрович Гааз

Фёдор Петрович Гааз, русский врач немецкого происхождения, посвятил свою жизнь облегчению участи заключённых и ссыльных.

Когда его хоронили, более 20 тысяч человек пришли проводить доктора в последний путь. А на могильном камне высекли слова: «Спешите делать добро», которым он всегда следовал и которые можно считать его завещанием всем нам.

Читая о таких удивительных людях, всегда невольно задаёшься вопросом: что побуждает благополучных, вполне обеспеченных людей (именно таким человеком был доктор Гааз) обратиться к судьбам самых обездоленных и презираемых обществом людей? В чём источник их милосердия и бескорыстного служения тем, от кого они не могли получить ни славы, ни вознаграждения? «Чудак», — говорили о нём одни. «Фанатик», — считали другие. «Святой», — утверждали третьи.

Может быть, его биография сможет что-то объяснить?

Из биографии доктора Гааза (1780-1853)

Доктор Ф.П. Гааз

Гааз (Фридрих-Иосиф Haas, Федор Петрович), старший врач московских тюремных больниц, родился 24 августа 1780 г. в г. Мюнстерэйфеле, недалеко от Кельна (Пруссия) в католической семье. Учился в Йенском и Гёттингенском университетах, а врачебную практику начинал в Вене.

Впервые приехал в Россию в 1803 г., в 1806 г. начал работать в качестве главного врача Павловской больницы в Москве.

В 1809-1810 гг. дважды ездил на Кавказ, где изучил и исследовал минеральные источники – в настоящее время Кавказские Минеральные Воды: Кисловодск, Железноводск, Ессентуки. Своё путешествие и открытия описал в книге «Ma visite aux eaux d’Alexandre en 1809 et 1810».

Во время Отечественной войны 1812 г. работал хирургом в Русской армии.

После этого некоторое время Ф.П. Гааз пробыл на родине, в Германии, а в 1813 г. решил окончательно поселиться в России. В Москве он имел большую врачебную практику, пользовался уважением и любовью жителей города, был вполне обеспеченным человеком.

На этом, пожалуй, первая часть его благополучной, в некотором смысле даже стандартной биографии, заканчивается.

Перелом

В 1829 г. в Москве открылся Комитет попечительного о тюрьмах общества. Московский генерал-губернатор князь Д.В. Голицын призвал доктора Гааза войти в состав Комитета. С этого момента жизнь и деятельность доктора решительно меняется: он всей душой принял чужую беду, участь арестантов стала волновать его настолько, что он постепенно прекратил свою врачебную практику, раздал свои средства и, совершенно забывая себя, отдал все свое время и все свои силы на служение «несчастным», причём взгляды его на арестантов были сходны со взглядами простых русских людей, которые всегда жалели обездоленных, нищих, больных.

Тюремные дела в России того времени

Они представляли собой печальное зрелище.

Арестантов содержали в полутёмных, сырых, холодных и грязных тюремных помещениях, которые всегда были переполнены. Ни возраст, ни род преступления не учитывались, поэтому вместе содержались и те, кто был, например, посажен в тюрьму за долги, и те, кто совершил тяжкие преступления, а также вёл асоциальный образ жизни.

Питание в тюрьмах было плохое, а врачебная помощь почти отсутствовала. Люди содержались в условиях жестокого отношения к ним: их приковывали к тяжёлым стульям, помещали в колодки, надевали на них ошейники со спицами, которые лишали людей возможности ложиться… Среди арестантов царило отчаяние и озлобление.

Ссыльные на пруте

При отправке ссыльных в Сибирь арестантов, скованных попарно, закрепляли на железном пруте: сквозь наручники продевали железный прут. При этом не учитывалась разница ни в росте, ни в силе, ни в здоровье, ни в роде вины.

На каждом пруте было от 8 до 12 человек, они двигались между этапными пунктами, таща за собою ослабевших в дороге, больных и даже мертвых.

В пересыльных тюрьмах царила ещё бо́льшая беспросветность.

Попечительство доктора Гааза о тюрьмах

Доктор Гааз страдания несчастных арестантов воспринял всей душой. Казалось бы, зачем нужно было преуспевающему врачу принимать так близко к сердцу проблемы людей, которые были далеки от его собственных нравственных установок? Зачем было их жалеть – ведь они были преступниками? Дело в том, что он в любом человеке видел человека, даже в отверженном. 23 года изо дня в день он боролся с государственной жестокостью, которая превращала наказание людей в муку.

Прежде всего он стал бороться против этих прутьев, на которые «нанизывали» несчастных арестантов. Князь Голицын поддержал его в этом, и ссыльным было разрешено передвигаться только в кандалах, без прута.

Но на кандалы не отпускалось средств, и доктор Гааз постоянно выделял собственные средства на облегчённые кандалы.

Выделял средства на облегчённые кандалы

Затем он добился отмены бритья половины головы женщинам.

Потом добился, чтобы на этапе был построен рогожский полуэтап с элементарными требованиями гигиены для ссыльных, обшития кожей, сукном или полотном ручных и ножных обручей от цепей ссыльных.

Он присутствовал при отправлении каждой партии арестантов из Москвы и знакомился с их нуждами, следил за их здоровьем и при необходимости оставлял подлечиться в Москве. Конечно, начальство протестовало против этого. Но Гааз старался не обращать на них внимания и всегда утешал тех, кто был болен, слаб или нуждался в душевном утешении и ободрении. Он привозил им припасы в дорогу, благословлял и целовал, а иногда и шагал с партией арестантов несколько верст.

Он переписывался с арестантами, исполнял их просьбы издалека, высылал им деньги и книги. Ссыльные прозвали его «святым доктором».

Он осматривал каждого арестанта перед отправкой на этап

Много славных, но тайных для других дел совершил этот необыкновенный человек. Он собрал в разное время большие суммы для снабжения пересылаемых арестантов рубахами, а малолетних – тулупами; жертвовал на покупку бандажей для арестантов, страдающих грыжей. А как страстно он ходатайствовал за тех, кто, по его мнению, был осуждён невинно или заслуживал особого милосердия! В таких случаях он не останавливался ни перед чем: спорил с митрополитом Филаретом, писал письма императору Николаю и прусскому королю, брату императрицы Александры Фёдоровны, а однажды, при посещении государем тюремного замка, умоляя о прощении 70-летнего старика, предназначенного к отсылке в Сибирь и задержанного им по болезни и дряхлости в Москве, не хотел вставать с колен, пока растроганный Государь не помиловал того.

Доктор Гааз считал, что многие из преступников стали таковыми в результате отсутствия у них религиозного и нравственного самосознания, поэтому он снабжал арестантов духовной литературой, Священным Писанием, закупая большие партии таких книг для отсылки в Сибирь. По его инициативе были открыты тюремная больница и школа для детей арестантов.

Доктор Ф.П. Гааз

Доктор Гааз боролся за отмену права помещиков ссылать крепостных.

Он даже выкупал некоторых арестантов (74 человека), ходатайствовал об отпуске детей (более 200 случаев). Как тюремный врач, доктор Гааз был исключительно внимателен к своим подопечным: несколько раз в день навещал их, беседовал с ними об их делах, о семье. Когда временно арестантов переместили в казенный дом близ Покровки, он тут же стал принимать туда бездомных, заболевших на улицах. А сам жил в небольшой квартире при больнице, в самой скудной обстановке, среди книг и инструментов. Здесь же консультировал приходивших к нему по утрам больных, снабжал их бесплатно лекарствами, делился с ними своими последними скудными средствами. Популярность его среди населения Москвы была огромной. Он жил в полном одиночестве, весь преданный делу благотворения, не отступая ни пред трудом, ни пред насмешками и уничижением, ни перед холодностью окружающих и канцелярскими придирками сослуживцев. Его девиз «торопитесь делать добро» подкреплял его и наполнял своим содержанием всю его жизнь. В его жизни не было «чужой» боли и «плохих» людей. Не было и своей семьи, так как он считал, что не хватит времени на отверженных: каторжников, бедных, больных. Он был католиком, но строгий ревнитель православия святитель Филарет (Дроздов) благословил служить молебен о его здравии.

Высокий, с добрыми и вдумчивыми голубыми глазами, в поношенном платье и заштопанных чулках, он был вечно в движении и никогда не бывал болен, пока первая и последняя болезнь не сломила его. 16 августа 1853 г. он умер, трогательно простясь со всеми, кто шел в открытые двери его квартиры.

Похоронен доктор Гааз на католическом кладбище на Введенских горах в Москве.

Могила Фёдора Петровича Гааза на Введенском кладбище (Москва)

В честь доктора названо Федеральное государственное лечебно-профилактическое учреждение «Областная больница имени доктора Ф. П. Гааза».

«…И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную...» (Мф. 19:29)

И стории о добром докторе Федоре Петровиче Гаазе до сих пор рассказывают в больницах и тюрьмах Москвы, но фактические подробности его жизни мало кому известны. В ней не было «чужой» боли и «плохих» людей. Не было своей семьи, так как он считал, что не хватит времени на отверженных: каторжников, бедных, больных. Он был католиком, но строгий свт. Филарет (Дроздов) благословил служить молебен о его здравии. Свою жизнь он прожил по слову Христа, отдавая все, что у него есть, людям.

Фатерланд и родина

В XIX столетии окрестности Курского вокзала были местом глухим и опасным. Ночью появляться здесь в одиночку не следовало. Но доктор спешил на вызов и решил пойти напрямую - через Малый Казенный. Случилось то, что должно было случиться: в переулке на него напали грабители и велели снять старую шубу. Доктор начал ее стягивать и приговаривать: «Голубчики, вы меня только доведите до больного, а то я сейчас озябну. Месяц февраль. Если хотите, приходите потом ко мне в больницу Полицейскую, спросите Гааза, вам шубу отдадут». Те как услышали: «Батюшка, да мы тебя не признали в темноте! Прости!» Разбойники бросились перед доктором на колени, потом не только довели до пациента, чтобы еще кто-нибудь не ограбил, но и сопроводили назад. После этого происшествия нападавшие дали зарок более никогда не лихоимствовать. Один из них впоследствии стал истопником в больнице Гааза (она же - Полицейская), а двое других - санитарами.

Большинство москвичей узнавали знаменитого доктора издалека. Зимой - по его шубе. В другие времена года - по долговязой сутулой фигуре. Легенды о Гаазе ходили уже при жизни, но записывать действительные события его биографии стали только после смерти доктора - со слов очевидцев.

Дед Гааза был врачом, доктором медицины в Кельне. Отец обосновался в маленьком городке Мюнстерейфель: открыл аптеку, женился. Всего в семье было две дочери и пятеро сыновей - в том числе Фридрих Иосиф, средний. Он родился 24 августа 1780 года. В 15 лет окончил католическую школу, поступил на факультет философии и математики в Иенский институт, где стал лучшим учеником курса. Затем получил медицинское образование в Венском университете - старейшем в германоязычных странах. Своей профессией Гааз избрал офтальмологию.

С 19 лет Гааз имел врачебную практику в Вене и пользовался успехом как замечательный специалист. В частности, он вылечил глаза князю Репнину, русскому посланнику при венском дворе. Тот пригласил молодого врача в Россию, посоветовал для карьеры обосноваться в Москве. Приглашение Гааз принял, но приехать смог только через год после смерти Репнина.

Прибыв в 1802 году, немецкий врач тут же получил обширную частную практику, приносившую огромный доход. Вскоре он приобрел и роскошно обставил собственный дом в центре Москвы. Купил в Подмосковье усадьбу и завел там суконную фабрику.

Помимо частной практики Гааз занимался лечением бедных - в Преображенской, Павловской и Староекатерининской больницах. В Павловской отличился и как терапевт. За это немецкого доктора, по настоянию императрицы Марии Федоровны, наградили орденом Святого Владимира, а в 1806 году назначили главным врачом.

В 1809–1810 годах Гааз совершил два путешествия на Северный Кавказ, где объехал и описал неизвестные в то время источники в Минеральных Водах, Кисловодске, Пятигорске, Железноводске (теперь - Ессентуки). Изучив целебные свойства воды, Гааз описал их в книге, обратив тем самым внимание правительства на кавказские минеральные воды. Уже после Гааза, с 20-х по 50-е годы XIX века, начинается создание на кавказских источниках курортов. Источник №23 в Ессентуках до сих пор называется Гаазовским.

В 1812 году у Гааза заболели отец и мать, он оставил пост главного врача в Павловской больнице и поехал в Германию. Но тут в России началась война с Наполеоном, и Федор Петрович стал военным врачом. Он помогал раненым под Смоленском, на Бородинском поле, в сгоревшей Москве. В составе русского войска (полковым врачом) дошел до Парижа. В 1814 году, после окончания войны, приехал в родной город Мюнстерейфель - к умирающему отцу. Мать и братья упрашивали Гааза остаться в Германии, но доктор ответил, что слился душой с русским народом, понял и полюбил его. После смерти отца Фридрих Иосиф Гааз навсегда покинул первую родину и более никогда не выезжал за пределы Российской империи.

Когда Гааз вернулся в Москву, обнаружилось, что он в совершенстве выучил русский язык. До похода он мог говорить только на немецком и латыни. Обычно в больницах, где он консультировал, рядом был переводчик. Со временем Гааз так овладел русским языком, что сам поправлял русских чиновников. К концу жизни он на русском говорил лучше, чем на родном немецком.

Кошки в штате аптечного управления

По возвращении Гааз еще десять лет исполнял должность главного врача Павловской больницы. В 1825 году правитель Москвы Дмитрий Голицын заявляет, что Федор Петрович себя прекрасно зарекомендовал и хорошо бы его сделать главным врачом столицы.

Главное аптекарское и медицинское управление находилось в храме Успения Пресвятой Богородицы на Покровке (снесенном в советское время). В течение года Гааз заседал здесь в качестве руководителя. За это время навели чистоту во всех больничных учреждениях. Починили аптекарские склады, страдающие от нашествия мышей и крыс. Завели кошек, включенных в штат аптекарско-медицинской конторы. Многие перестройки Федор Гааз делал за свой счет.

У него появилось множество завистников: раньше лекарства можно было воровать и списывать на мышей, а тут вдруг все упорядочили с немецким педантизмом. Начались доносы: мол, главный врач растрачивает казенные деньги. Гааз не выдержал и уволился с этой должности, решив, что больше пользы принесет, работая простым врачом. Многие судебные тяжбы, в которые его втянули в это время, длились еще 10–12 лет. Все эти процессы он выиграл.

Хождение на пруте

К концу 20-х годов к фигуре Гааза все в Москве привыкли. Он был заметен издалека. Для своего времени он был высоким человеком - более 185 сантиметров. Из-за того что собеседники обычно были ниже ростом, доктор привык сутулиться. Он носил по моде своей юности белые жабо и манжеты, черный фрак с орденом Святого Владимира, черные бархатные панталоны, белые шелковые чулки и черные стоптанные туфли со стальными пряжками. Волосы гладко зачесывал назад. Когда облысел, стал надевать рыжий парик, потом подумал, что выглядит смешно, и начал коротко стричься. В холодное время облачался в старую волчью шубу. В этой серо-белой, с выпавшими меховыми кусками шубе его узнавали издали. И многие сразу бежали к нему просить помощи.

Задолго до описанных событий, в конце XVIII века, когда в России правила Екатерина II, Россию посетил известный филантроп и тюрьмовед Джон Говард. Он исследовал тюрьмы Москвы, Петербурга, Киева и, в частности, Херсона. В одной из тюрем Херсона он заразился холерой и умер. По замечаниям Говарда были составлены рекомендации для министра внутренних дел. Эти записки изучали более 20 лет. Ушли из жизни и Екатерина II, и Павел I. На престол взошел император Александр Павлович. Он повелел быстрее учесть эти замечания. Министр народного просвещения и духовных дел, главный прокурор Александр Голицын учредил Всероссийское тюремное попечительство, которое следило за тем, чтобы тюрьма исполняла закон, но не мучила заключенных и тем самым давала возможность нравственного исправления. В Москве обществу своим авторитетом помогал святитель Филарет (Дроздов), а сердцем, двигателем московского филиала был доктор Федор Гааз.

В столице действовало пять тюрем. Заключенных почти не кормили, поскольку денег выделялось крайне мало. Бывали случаи (правда, не в Москве), когда человек в одиночной камере умирал от голода. Так и записывали: «Иван Смирнов опух с голоду». Это было совершенно буднично. Мужчины и женщины сидели в одной камере. Большинство тюрем по 40–50 лет не ремонтировалось. Заключенных не водили в баню, одежда кишела вшами и блохами. Были такие ужасы, о которых даже говорить не хочется.

Губернатору и московскому митрополиту обо всех безобразиях докладывал секретарь тюремного комитета - Федор Гааз. И он возглавлял работы по ликвидации подобных бесчинств.

В 20-е годы XIX столетия, чтобы сократить число конвоиров, ручные и ножные кандалы заключенных стали приковывать к длинному пруту. На каторгу шли от трех до шести лет (в срок заключения эти годы не включались). В день проходили от 15 до 25 километров. Прут и сам по себе был тяжелый. А на него еще «нанизывалось» 20–40 человек - разного роста, возраста, тяжелобольные, без ноги или руки. С обеих сторон прут держали солдаты. Представьте себе, как себя чувствовал человек ростом метр сорок, если солдаты были под метр восемьдесят. К тому же кандалы мерзко лязгали, это быстро начинало раздражать, а ведь шли почти целый день - с 10-минутными перерывами через каждые три часа.

Гааз упрашивал тюремный комитет и министра внутренних дел, чтобы вместо прута сделали цепь, которая позволила бы заключенным передвигаться более свободно. В Москве и Московской губернии прут был отменен. На цепь приковывалось по пять-шесть человек определенной комплекции, чтобы им было вместе легче идти. Причем, только рецидивистов и тех, кто совершил тяжелые преступления. Всех остальных, по настоянию доктора Гааза, освободили и от цепи…

Легкие кандалы

Через Воробьевскую пересыльную проходили заключенные из 23 губерний Центральной России. Гааз всех встречал и выслушивал, жалобы записывал. О нуждах каждого конкретного узника беседовал с о. Филаретом. Помогал заключенным писать и переправлять письма родственникам. Узнавал, хватает ли денег у семьи, и по возможности высылал вспоможение - для чего содержал целый штат доверенных курьеров.

Если заключенный был болен и другие заключенные начинали его чураться, то Гааз обязательно подходил к такому человеку, пожимал руку, обнимал, чтобы показать другим, что через контакт его болезнь не передается.

До Гааза в кандалы заковывали всех заключенных - он запретил это делать. Настоял на том, чтобы некоторые заключенные - больные, женщины - отправлялись по этапу на телегах.

На него продолжали жаловаться. Однажды пришла жалоба, что Гааз не позволяет одну из сестер-близняшек отправлять на каторгу. Одна из них лежала в больнице, другая была здорова, и чиновники хотели ее отправить по этапу. Гааз настоял на том, чтобы сестер не разъединяли, а оставили в тюремной больнице. Он сказал, что Бог дал им одну силу на двоих.

Гааз ввел особые кандалы. Они так и назывались - «гаазовские». До него оковы были очень тяжелые: ручные весили около 16 килограммов, ножные - примерно шесть. Часто они стирали запястья и щиколотки до кости, зимой сильно обмораживали, а летом от них развивался ревматизм. Министр внутренних дел утверждал, что металл нагревается, и кандалы греют заключенных. Гааз предложил министру самому носить кандалы и посмотреть, как они будут греть. Он требовал совсем отменить кандалы, но власти не разрешали этого сделать. И доктор занялся экспериментами. Месяц носил кандалы сам, пока не подобрал такой размер оков, что они были не очень тяжелы и не очень легки. С внутренней стороны кандалы обивались кожей, чтобы не обмораживались и не стирались руки и ноги. Эти кандалы утвердили, и они стали повсеместно применяться в России.

К тому же Федор Гааз придумал, что надо делать общую цепь на поясе и к ней пристегивать и ручные, и ножные кандалы - а не как раньше, когда от ручных и ножных кандалов отдельные цепи шли к пруту. Представьте, так нужно было идти километров двадцать пять…

До конца XIX века, чтобы заключенные не сбежали, им выбривалась часть головы, правая или левая. Когда на одной половине волосы отрастали, то выбривалась другая. В Сибири в холодное время года обритая голова сильно мерзла. Доктор настоял на том, чтобы с октября людям не брили головы.

Гааз входил в камеру даже к самым опасным преступникам, беседовал, расспрашивал о жизни. Он всем доказывал, что если и можно скрыть преступление перед полицией, то перед Богом не скроешься. Эти увещевания, не назидательные, а дружеские, имели на заключенных огромное воздействие. Многие после заключения навсегда бросали заниматься грабежами и убийствами.

Вместе с этапом

Просыпался Гааз около шести утра, пил настой на смородиновом листе. Молился - у него была в доме католическая церковь Петра и Павла. С половины седьмого утра начинался прием страждущих. Обычно он продолжался до 8–9 часов утра (иногда - до 14 часов). Затем Гааз ехал в пересыльную тюрьму на Воробьевы горы, в 12 часов он обедал - кашей, овсяной или гречневой - и отправлялся в Бутырку. После этого объезжал свои больницы. Вечером опять посещал храм Петра и Павла, ужинал - опять же гречневой кашей или овсянкой на воде без соли и сахара - и возвращался в больницу. Прием порой продолжался до 11 часов вечера. К часу ночи Гааз засыпал. И так изо дня в день.

Удивительно, как Гааз везде успевал. Ездил он в старой пролетке. Изначально у него была четверка с каретой, но со временем он ее продал - вместе с домом, картинной галереей, суконной фабрикой и загородным поместьем, - чтобы деньги раздать заключенным и нищим. В старости для езды по городу Гааз покупал на конном рынке лошадей, предназначенных на убой.

Много сил Федор Гааз уделял и Московскому тюремному замку, ныне Бутырской тюрьме. Тюрьма эта появилась в 70-е годы XVIII столетия и была довольно грязная, плохо застроенная, не имела канализации. Внутри был храм, но очень тесный. Гааз и святитель Филарет добились, чтобы храм расширили. Вокруг специально построили камеры, и заключенные, которые не помещались внутри, могли наблюдать за службой. Во дворах тюрьмы посадили сибирские тополя для очищения воздуха, а вокруг был проведен дренаж и устроены мостовые. Гааз организовал для заключенных мастерские: портняжную, сапожную, столярную, переплетную. (Столярная мастерская действует до сих пор, там делают самые дешевые в наше время табуретки.)

Как-то Бутырскую тюрьму посетил император Николай I. Ему шепнули, что некоторые заключенные симулируют, а Гааз их покрывает. Николай стал выговаривать доктору, тот упал на колени. Император говорит: «Ну полно, Федор Петрович, я вас прощаю». А тот отвечает: «Я не за себя прошу, а за заключенных. Посмотрите, они слишком старые, чтобы отбывать наказание. Отпустите их на волю». Император был настолько растроган, что пятерых амнистировал.

Рядом с Бутыркой Гааз организовал приют для детей, чьи родители находились в тюремном замке. В старые времена семья часто была вынуждена ехать за осужденным отцом в ссылку. Чтобы облегчить участь родственников, оставшихся без кормильца, Гааз устроил, во-первых, дом дешевых квартир для жен заключенных, а во-вторых, школу для детей сосланных родителей.

Отдельной заботы требовали этапы заключенных. Гааз вошел в соглашение с двумя московскими предпринимателями - с лесопромышленником-старообрядцем Рахмановым и булочниками Филипповыми. Этапируемых вели из Воробьевской пересыльной тюрьмы через весь город около трех часов. Чтобы они перед выходом из Москвы отдохнули, за счет Рахманова в районе нынешней площади Ильича был устроен небольшой полуэтап - отгороженный дворик, где заключенные могли сесть, попрощаться с родными. Там же сердобольные москвичи наделяли этапируемых снедью и деньгами. Филипповы поставляли всем заключенным сытные калачи: их специально пекли на соломе, на хорошо просеянном тесте, они не черствели и очень помогали в дороге.

Гааз иногда сопровождал заключенных и после выхода из Москвы. Разговаривая, шел с ними по Владимирскому тракту (сейчас - шоссе Энтузиастов). По требованиям доктора тракт выровняли и по обочинам устроили специальные навесы, чтобы в случае дождя заключенные могли укрыться. Многие вспоминают, что даже зимой можно было видеть человека, уже пожилого, в старой волчьей шубе, который провожал арестантов, доходя с ними до нынешней Балашихи.

Помогал Федор Петрович заключенным и наводить справки по делу следствия. Ввел для этого особый институт «справщиков». Невинно осужденных пытался вызволить на волю, этим, по его просьбам, занимались квалифицированные юристы. Но большую часть работы проделывал сам Гааз.

Один чиновник вспоминает, как к нему пришел какой-то человек в крылатке и попросил навести справки об одном заключенном. Рассмотрев документы, чиновник сказал, что тут не хватает выписки из полицейской части с другого конца города. Гражданин в крылатке отправился через всю Москву за нужным документом. Вернулся он назад совершенно промокший, потому что по пути попал под ливень. Когда он подавал документ, чиновник спросил, кто он, и услышал фамилию знаменитого доктора. Это его так изумило, что чиновник всю жизнь потом рассказывал об этом случае, а после смерти Гааза сам вошел в тюремный комитет и делал все для того, чтобы помочь заключенным. Федору Гаазу в тот момент было более 60 лет.

Полицейская больница

Бюст Федора Гааза в Москве

На Воробьевых горах Гааз устроил тюремную больницу на 120 коек. Ввел сиделок в мужских отделениях, чего раньше не было. Обязательно сам обходил всех пациентов.

Со временем он совсем сюда переехал, стал главным врачом. Здесь у Гааза были две крохотные комнаты. Они были скромно обставлены: стол (он сохранился), старая железная кровать, на стене - Распятие, копия «Мадонны» Рафаэля. Имелась небольшая коллекция шкатулок и старых телескопов. Гааз любил наблюдать ночью за звездами: так он отдыхал.

Во многих делах помогал Гаазу святитель Филарет (Дроздов), митрополит московский. Например, «справщики», которые ездили по делам заключенных по 23 губерниям, могли по благословению свт. Филарета останавливаться в монастырях. Он ходатайствовал за Гааза перед императором и погашал многие жалобы на доктора. Свт. Филарет был вице-президентом Московского отделения тюремного комитета. Однажды во время заседания Гааз начал в очередной раз доказывать, что некоторые заключенные-рецидивисты вовсе не так виновны, как изобличает их суд. Святитель сказал: «Что вы все защищаете рецидивистов, без вины в тюрьму не сажают». Гааз ответил: «А как же Христос? Вы забыли о Христе!» Все опешили. Свт. Филарет встал и сказал: «Федор Петрович, в этот момент не я Христа забыл, а это Христос меня покинул». После этого до конца дней между свт. Филаретом и доктором Гаазом установилась крепкая дружба.

Федор Гааз любил посещать православные храмы. Обязательно в день православной Пасхи христосовался со всеми, объезжал подведомственные ему тюрьмы, дарил пасхальные яйца, угощал куличами и пасхами.

Последние два года жизни Федор Гааз проводил в основном в Полицейской больнице, принимая больных. Часто его навещал святитель Филарет, приносили освященные просфоры. Когда Гааз был при смерти, множество людей просили главного священника Полицейской больницы иерея Алексея Орлова отслужить молебен о выздоровлении Гааза. О. Алексей обратился к свт. Филарету с вопросом: можно ли отслужить православный молебен за человека, который исповедует католическую веру? Святитель ответил: «Бог благословил молиться за всех живых». Молебен отслужили, и Гааз некоторое время себя чувствовал очень хорошо. За две недели, которые отпустил ему Господь, он объехал все учреждения, которые были созданы на протяжении его жизни в Москве.

Гааз скончался 14 августа 1854 года. На его похороны на Немецкое кладбище пришло более 20 тысяч человек из 170 тысяч живущих в то время в Москве. На могиле доктора поставили скромный камень и крестик. Со временем бывшие заключенные оплели оградку могилы «гаазовскими» кандалами.

Мы много говорили о докторе Федоре Петровиче Гаазе.

Немец по национальности, католик по вероисповеданию, Фридрих Йозеф Хаз приехал в Россию в 1806 году (ему было тогда 26 лет) как личный врач княгини В.А. Репниной-Волконской. Имел обширную частную практику в Москве, консультировал в московских больницах и богадельнях и безвозмездно лечил больных в Преображенском богадельном доме.

В 1807-1812 годах Гааз был главным врачом московской Павловской больницы. Был призван в действующую армию, участвовал в заграничных походах 1813-1814 годов, с армией дошел до Парижа. В этом же году вышел в отставку и уехал в свой родной Бад-Мюнстерайфель к тяжело больному отцу, после смерти которого вновь вернулся в Москву, где занялся частной врачебной практикой.

С 14 августа 1825 года, по предложению Московского военного генерал-губернатора князя Д.В. Голицына, принял должность штадт-физика Московской медицинской конторы, где развернул живую деятельность и борьбу с рутиной и канцелярской инертностью, чем вызвал недовольство многочисленных медицинских чиновников, пенявших на его иностранное происхождение и на некоторые странности поведения, так как свое жалование Федор Петрович отдавал штадт-физику, занимавшему эту должность до его назначения. 27 июля 1826 года Федор Петрович подает в отставку и снова приступает к частной практике.

Родной город Ф.П. Гааза - Бад-Мюнстерайфель . Отсюда . По ссылке - отличная прогулка по очень красивому немецкомц городку, где установлен бюст доктора и мемориальная доска.

С 1828 года и почти до своей смерти, в 1853 году, Гааз - постоянный член Московского Попечительного о тюрьмах Комитета, а с 1829 года еще и главный врач московских тюремных больниц. На этом поприще Федор Петрович все свои силы, свою жизнь и свои средства отдавал благотворительной деятельности, всецело охватившей его.

Гааз заботился не только о питании и медицинской помощи узникам тюрем и тюремных больниц. В то время для этапирования каторжан использовался «прут генерала Дибича» - железный штырь с кольцами, в которые просовывались руки 8-10 каторжан. С прута каторжан не снимали до самого места назначения - в ужасающе неудобной позе, с затекшими конечностями, в постоянном сопровождении товарищей, людям приходилось до самой Сибири и спать, и есть, и справлять естественные надобности... Причём так страдали осуждённые за самые безобидные преступления - у «серьёзных» преступников были индивидуальные тяжёлые кандалы. Ф.П. Гааз придумал более гуманные легкие кандалы, испытал их на себе и настоял, чтобы ими заменили «прут Дибича». Добился он и отмены бритья половины головы у заключённых женщин.

Гааз почти полностью перестроил Бутырскую тюрьму, снабдив камеры окнами, умывальниками и нарами (до этого заключённые спали на полу), собирал деньги на выкуп крепостных детей, чтобы они могли следовать в ссылку вместе со своими родителями.

В 1840-1843 годах Ф.П. Гааз был назначен главным врачом Старо-Екатерининской больницы. При его непосредственном участии в 1844 году в Москве была учреждена Больница для чернорабочих, и Гааз стал ее главным врачом. В том же году открывается и Полицейская больница, где Гааз также занимает должность главного врача, на которой он и находился вплоть до своей смерти в 1853 году.

Фото с сайта http://moskva.kotoroy.net/

Больница разместилась в заброшенном доме бывшего ортопедического института Монделини. Здание отремонтировано Гаазом на свои средства и средства благотворителей. Рассчитана на 150 мест, однако с 1844 г. по 1853-й, когда умер Федор Петрович, в ней лечилось около 30 тыс. человек. Доктор иногда помещал больных и в своих маленьких комнатках при больнице. Позже больница стала называться Александровской (в честь Александра III), но в народе её долго называли "гаазовской". В настоящее время в этом здании размещается НИИ гигиены и охраны здоровья детей и подростков (Малый Казенный переулок, д. 5).

Приехав в Россию, Гааз, благодаря своей частной практике среди богатых пациентов, стал состоятельным человеком; у него был собственный дом на Кузнецком мосту, довольно большое имение, несколько сот душ крепостных, суконная фабрика. Было даже имение в селе Тишково. Он ездил по Москве в карете, запряженной цугом четверкой белых лошадей.

Итак, умер Гааз в бедности . До Введенского кладбища, последнего приюта «святого доктора», как называли его москвичи, гроб с телом Гааза провожала двадцатитысячная толпа. Таких похорон в Москве не было целое столетие.

Памятник Ф.П. Гаазу в подмосковном селе Тишково.

Могила Гааза на Введенском кладбище Москвы. Отсюда

В 1909 году во дворе больницы был установлен памятник - бронзовый бюст работы известного скульптора Андреева по проекту художника Остроухова. Главный врач этой больницы Всеволод Сергеевич Пучков был автором двух небольших книг о Гаазе.

В 1910-1911 годах у памятника Гаазу устраивались народные празднества; проходили воспитанники всех московских приютов и тюремные хоры. В эти дни некоторые московские трамваи и вагоны конки были украшены портретами «святого доктора».

Сокольники. Праздник памяти Ф.П. Гааза в день открытия приюта. 1914 г.

Кстати, праздники во дворе больницы у памятника Гаазу проводятся и в настоящее время. Вот, например, рассказ о благотворительном концерте на празднике, посвященном 230-летию со дня рождения доктора или праздник для детей у памятника Гаазу (1 окт. 2011) .

О Федоре Петровиче Гаазе говорили и писали с любовью и уважением люди самых разных взглядов - единомышленники Герцена и убежденные консерваторы. Славянофил Шевырев посвятил ему стихотворный некролог:

Он сердце теплое свое,
Открыв Спасителя ученью,
Все состраданьем к преступленью
Наполнил жизни бытие.

Чехов вспоминал о нем, когда ездил по Сибири и Сахалину.

Первую книгу о жизни и деятельности Федора Петровича Гааза издал в 1897 году академик Анатолий Федорович Кони - ученый, юрист, историк, литератор, друг Льва Толстого, Тургенева, Достоевского, Некрасова и В. Короленко. До 1914 года эта книга переиздавалась пять раз (по ссылке выше - полный текст книги Кони). А это титульный лист издания из нашего отдела редких книг:

За те же годы было выпущено более 20 популярных, в том числе и детских, книг о «друге несчастных», «защитнике и помощнике униженных и страдающих», «святом докторе» Гаазе.

В 1985 году в Лондоне вышла книга Льва Копелева «Святой доктор Федор Петрович», а в 1993 г. ее издали в России (изд-во «Петро-РИФ» в серии «Личность и история»). В 2012 году книга издана Центром книги Рудомино Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы и была презентована генеральным директором библиотеки Екатериной Юрьевной Гениевой на Днях немецкой культуры в нашей библиотеке. (Электронная версия книги) .

А.И. Нежный

Фридрих Иозеф Хас - уроженец немецкого городка - стал московским «святым доктором» Федором Петровичем Гаазом, истинно русским подвижником деятельного добра. Набожный католик, он по братски «отдавал душу свою» за всех страдающих людей, исповедовавших другие религии, за вольнодумцев и безбожников. Беспредельно терпимый и неподдельно кроткий, он не испытывал ненависти даже к своим противникам и гонителям. Каждый день в продолжение всей своей жизни, исполненной неустанной напряженной работы, он действенно осуществлял свой девиз: «Спешите делать добро!» .

(Haas) - врач-филантроп; родился 24-го августа 1780 г. в немецкой семье в Мюнстерэйфеле, близ Кельна.

Дед его был доктором медицины, отец - аптекарем.

Несмотря на многочисленность семьи (она состояла из пяти братьев и трех сестер) и ограниченность средств, все братья получили прекрасное образование.

Первоначально Г. учился в местной католической церковной школе, затем слушал курсы философии и математики в Йенском университете и, наконец, окончил курс медицинских наук в Вене, где еще специально занимался изучением болезней глаза под руководством известного тогда офтальмолога Адама Шмидта.

Г. был однажды приглашен к заболевшему кн. Репнину, жившему временно в Вене; лечение пошло очень успешно, и благодарный пациент уговорил молодого и талантливого врача поехать вместе с ним в Россию.

С 1802 года Г. поселился в Москве; вначале совершенно незнакомый с русским языком, он быстро освоился на новом месте и, в силу своих основательных знаний в области медицины, приобрел огромную практику.

Его часто приглашали на консультации; двери московских больниц и богоугодных заведений были ему открыты.

Обозревая эти заведения, Г. нашел множество страдающих глазами больных и, всегда отзывчивый к горю и страданию ближнего, с разрешения Московского губернатора Ланского, энергично взялся безвозмездно за их лечение.

Слухи о деятельности молодого искусного врача дошли и до Петербурга; 4-го июня 1807 г. контора Московской Павловской больницы получила приказ, в котором говорилось, что Императрица Мария Феодоровна находит Г. "достойным быть определену в Павловской больнице над медицинской частью главным доктором". Но заняв ответственную и хлопотливую должность главного врача больницы, Г. не переставал заботиться о своих бесплатных больных и всегда находил время для посещения их. За свою деятельность он был представлен Ланским к ордену св. Владимира 4-й степени; этот знак отличия Г. очень ценил и неизменно носил его до смерти на своем поношенном, но всегда опрятном фраке. В 1809 и 1810 гг. Г. предпринял две поездки на Кавказ для ознакомления с тамошними минеральными источниками.

Результатом этих поездок явился изданный Г. в 1811 г. весьма ценный труд: "Ma visite aux eaux d""Alexandre en 1809-1810" (M., 1811, 4°), где он дал Научное и систематичное описание уже известных и вновь им открытых (серно-щелочной в Ессентуках) источников, записал много сделанных им химических, топографических и метеорологических наблюдений, живо нарисовал природу и быт Кавказа; в частых отступлениях и рассуждениях автора звучит глубокое уважение к науке и негодование на ее недостойных и корыстных служителей. 1 июня 1812 г. Г. оставил государственную службу, но уже в 1814 г. поступил в действующую армию, деятельно работал на войне и дошел с нашими войсками до Парижа.

По окончании кампаний он вышел в отставку и поехал в свой родной Мюнстерэйфель, где застал всю семью в сборе у постели умирающего отца. Не долго, однако, Г. пробыл на своей родине; после смерти отца его неудержимо потянуло в Россию, с которой он успел уже сжиться.

Первое время по возвращении в Москву Г. занимался частной практикой и стал вскоре знаменитым врачом, которого всюду приглашали и к которому больные часто приезжали из самых отдаленных местностей, так что, несмотря на свое бескорыстие, он стал обладателем большого состояния: имел суконную фабрику, имение, дом в Москве, ездил, по тогдашнему обычаю, в карете, запряженной цугом четверкой белых лошадей.

Но он не забывал и бедного люда и много уделял времени на прием бесплатных больных, которым помогал не только советами, но часто и деньгами.

В 1825 г. московский генерал-губернатор кн. Голицын обратился к Г. с предложением занять должность московского штадт-физика; после долгих колебаний он принял 14 августа 1825 г. эту должность и со свойственной ему энергией стал деятельно проводить различные преобразования по медицинской части города и вместе с тем горячо бороться с той апатией и тем безразличием, с которыми относились к своему делу его сослуживцы по медицинской конторе.

Много тяжелых минут и огорчений пришлось перенести Г. за короткое время его пребывания на должности штадт-физика; его горячая живая деятельность постоянно сталкивалась с холодной канцелярской инертностью.

И начальство, и сослуживцы были недовольны "беспокойной деятельностью" Г.: пошли жалобы и доносы на него; все, начиная с его иностранного происхождения и кончая тем, что свое жалование штадт-физика он отдавал своему смещенному предшественнику, - ставилось ему в вину, и через год (27 июля 1826 г.) он вынужден был оставить должность и вновь занялся частной практикой. 24 января 1828 г. было разрешено учредить в Москве губернский тюремный комитет, "по представлению и настоянию" кн. Д. В. Голицына.

Князь тщательно подбирал личный состав комитета, несколько раз изменял список лиц, казавшихся ему достойными послужить великому и трудному делу преобразования тюрем, но во всех его списках неизменно стояло имя Г. В 1830 г. Г. был назначен членом комитета и главным врачом московских тюрем (в 1830-1835 гг. он совмещал с этим еще и должность секретаря комитета).

С этого времени, в течение почти 25 лет, все свои силы, всю свою жизнь и все материальные средства отдавал он этой новой деятельности, всецело захватившей его. Он внес в нее искреннюю любовь к людям, непоколебимую веру в правду и глубокое убеждение, что преступление, несчастие и болезнь так тесно связаны друг с другом, что разграничить их иногда совершенно невозможно;

Г. поставил себе целью "справедливое, без напрасной жестокости отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного"; ничто не могло остановить его в неукоснительном стремлении к этой цели: ни канцелярские придирки, ни косые взгляды и ироническое отношение начальства и сослуживцев, ни столкновения с сильными мира сего, ни даже горькие разочарования.

Он был всегда верен своему девизу, высказанному в его книге "Appel aux femmes": "торопитесь делать добро". Раз или два в неделю из Московской пересыльной тюрьмы на Воробьевых горах отправлялись большие партии арестантов в Сибирь; при этих отправках в течение многих лет всегда присутствовал Г.; здесь он впервые воочию познакомился с положением арестантов и их бытом и горячо взялся за дело возможного облегчения их тяжелого положения.

Прежде всего его поразила мучительность и несправедливость способа препровождения ссыльных на пруте: в то время как каторжники шли в одиночку, скованные ножными кандалами, менее важные преступники препровождались на пруте и переносили тяжелую муку, так что как милости просили у начальников, чтобы с ними поступали как с каторжниками.

Г. энергично стал хлопотать об отмене прута, но, несмотря на сочувствие и поддержку кн. Голицына, хлопоты эти долгое время оставались безрезультатными;

Г. тем временем производил опыты замены прута кандалами, но более легкими, чем те, которые существовали до тех пор. Наконец ему удалось изготовить кандалы с цепью, длиною в аршин и весом в три фунта, которые были достаточно прочны, но вместе с тем и не так утомляли в походе закованного в них; Г. обратился с горячим ходатайством к комитету о разрешении перековывать в эти кандалы всех арестантов, проходящих через Москву на пруте; вместе с этим он представлял и средства для заготовки первой партий таких кандалов, обещал и впредь доставлять на них средства от "добродетельных людей" и просил разрешения приспособить для изготовления облегченных кандалов кузницу, уже существовавшую на Воробьевых горах. Пока по этому вопросу шла длинная канцелярская переписка, кн. Голицын решил в Москве ввести новые кандалы для арестантов, которые с восторгом и благодарностью встретили эту реформу и назвали новые кандалы "Гаазовскими". Начальники местных этапных команд с неудовольствием смотрели на нововведение, причинявшее много хлопот, но сам Г. зорко и неустанно следил за делом перековки арестантов и в течение всей своей последующей жизни, за исключением ее последних дней, неизменно присутствовал на Воробьевых горах при отправке каждой партии арестантов.

Когда впоследствии кн. Голицын часто должен был уезжать по болезни за границу, и Г. лишался таким образом его поддержки, начальники стали резко отказывать в просьбах о перековке арестантов.

Но "утрированный филантроп", как назвал Г. командир внутренней стражи Капцевич, продолжал "гнать свою линию" и добился даже освобождения всех дряхлых и увечных арестантов от заковывания.

Видя, как в Москву приходили арестанты с отмороженными руками в тех местах, на которые надевались железные кольца наручников, Г. начал энергично хлопотать об обшивании кожей наручников, чего и добился в 1836 г., когда был издан указ "о повсеместном в России обшитии гаек у цепей кожей". Не менее настойчиво хлопотал Ф. П. об отмене бритья половины головы для не лишенных всех прав состояния.

И эти хлопоты увенчались полным успехом: 11 марта 1846 г. Государственным Советом было отменено поголовное бритье головы и удержано только для ссыльнокаторжных.

Продовольственный вопрос тоже привлекал внимание Г., и когда в 1847 и 1848 гг. последовало временное распоряжение об уменьшении на одну пятую довольства заключенных, он внес "от неизвестной благотворительной особы" 11000 руб. в комитет для улучшения пищи содержавшихся в пересыльном замке. Еще 2 апреля 1829 г. Г. усиленно ходатайствовал перед кн. Голицыным о том, чтобы последний уполномочил его свидетельствовать состояние здоровья всех находящихся в Москве арестантов и подчинил ему в этом отношении полицейских врачей, небрежно относившихся к этому делу; ходатайство его было уважено.

В 1832 г. его заботами и на им же собранные средства на Воробьевых горах была устроена для арестантов больница на 120 кроватей, которая и поступила в его непосредственное заведование.

Здесь мог он оставлять несчастных на некоторое время в Москве "по болезни", мог снимать с них кандалы и давать им возможность собраться с нравственными и физическими силами перед "владимиркой", отогреться душевно и найти утешение и поддержку.

Но не только для больных и слабых, а вообще для всех пересыльных он выхлопотал разрешение останавливаться в Москве на неделю, чтобы была возможность действительно ознакомиться с их нуждами и помочь им. В течение этой недели Г. посещал партию не менее четырех раз. Он выхлопотал также разрешение устроить на другом конце Москвы, а именно за Рогожской заставой, полуэтап, так как первый переход от Москвы до Богородска был очень длинен, а исполнение разных формальностей задерживало выступление партий до 2-3 часов дня. Вот к этому-то Рогожскому полуэтапу подъезжал каждый понедельник, рано утром, Ф. П. в своей старомодной, всей Москве известной пролетке, доверху нагруженной припасами для пересыльных.

Г. обходил арестантов, раздавал им припасы, ободрял, напутствовал их и прощался с ними, часто даже целуя тех, в которых успел подметить "душу живу". А нередко можно было видеть, как он - во фраке, с Владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в высоких чулках, а если это бывало зимой, то в порыжелых высоких сапогах и старой волчьей шубе - шагал несколько верст с партией, продолжая свою беседу со ссыльными.

Такое отношение к арестантам возбуждало много неудовольствий против Г., и их последствием было то, что в 1839 г. он был совершенно устранен от свидетельствования пересыльных.

Это распоряжение глубоко оскорбило его, но ничто не могло сломить его энергию и заставить отступить от дела, которое он считал правым.

Опираясь на свое звание и право директора тюремного комитета, Г. так же аккуратно продолжал посещать пересыльную тюрьму и так же горячо заступался за "своих" арестантов.

Его упорство и настойчивость наконец утомили его противников: на "утрированного филантропа" махнули рукой и стали смотреть сквозь пальцы на его деятельность.

Понятно, с какой любовью и глубоким уважением смотрели арестанты на "своего святого доктора", и за всю его "службу" при тюрьме ни одно грубое слово не коснулось его слуха даже в камерах самых закоренелых преступников, к которым он входил спокойно и всегда один. С надеждой на утешение и возможное облегчение их тяжелой участи шли пересыльные в Москву и уходили из нее в далекую Сибирь, унося в сердцах воспоминание о чистом образе человека, положившего свою жизнь на служение несчастному и обездоленному брату. Когда впоследствии до этих людей дошла печальная весть о смерти их заступника, они на свои трудовые гроши соорудили в Нерчинских рудниках икону св. Феодора Тирона с неугасимой перед ней лампадой.

Не менее плодотворна была деятельность Г. и по преобразованию московского губернского тюремного замка, который был в самом ужасном состоянии.

По многократным представлениям Г. кн. Голицын через тюремный комитет разрешил ему в виде опыта перестроить один из коридоров замка хозяйственным способом, и он принялся за дело, не жалея своих средств для ускорения его. В половине 1833 г. часть тюремного замка приняла образцовый, по тому времени, вид: чистые камеры, выкрашенные масляной краской, освещались широкими окнами и были снабжены поднимающимися на день нарами; были устроены умывальники и ретирады, изгнавшие из камер зловонную "парашу"; на дворе был вырыт колодец, а двор обсажен сибирскими тополями.

Г. устроил в тюрьме мастерские: переплетную, столярную, сапожную, портняжную и даже плетение лаптей.

В 1836 г. его трудами и на пожертвования, собранные им же, была устроена, за неимением места в губернском замке, школа для арестантских детей при пересыльной тюрьме;

Г. очень любил детей, часто посещал эту школу, ласкал детей и следил за их успехами.

Он заботился также о духовном просвещении арестантов и постоянно хлопотал перед комитетом о раздаче им Евангелия и книг духовно-нравственного содержания.

Г. на свои собственные средства издал книжку под заглавием: "А. Б. В. христианского благонравия" и раздавал ее всем проходившим через Москву ссыльным.

В этой книжке, начинавшейся текстами из Евангелия и Посланий Апостольских, автор убеждает читателя не смеяться над несчастием другого, не гневаться, не злословить, а главное - не лгать. Благодаря самоотверженным усилиям Г. возникла "полицейская больница для бесприютных" (ныне Александровская больница), которую народ называл Гаазовской.

В 1844 г. 150 больных арестантов были временно переведены в дом Ортопедического института в Мало-Казенном переулке на Покровке.

Дом этот был исправлен и приспособлен для больницы на личные средства Г. и на пожертвования, собранные им же. Сюда же он привозил в своей пролетке тех больных, которых ему иногда во время постоянных разъездов по городу случалось поднимать на улице. Когда впоследствии арестанты были переведены в тюремный лазарет, Г. всеми силами старался сохранить эту больницу для бесприютных больных и добился того, что она была признана постоянным учреждением.

В "своей" больнице Г. завел и "свои" порядки.

Мягкий, деликатный, обходительный, относившийся с искренней любовью к своему делу, он требовал того же и от своих подчиненных; но прежде всего этого он требовал от них правды и не выносил лжи. В своей деятельности Г. находил поддержку в генерал-губернаторах кн. Д. В. Голицыне и кн. А. Г. Щербатове; но с 1848 г., когда генерал-губернатором был назначен гр. Закревский, все просьбы и ходатайства Г. стали признаваться не заслуживающими внимания.

В начале августа 1853 г. Г. заболел (у него сделался громадный карбункул) и сразу выяснилось, что нет никакой надежды на выздоровление.

Он очень страдал, но ни одна жалоба, ни один стон не сорвались с его уст, и 16 августа он умер так же спокойно и тихо, как нес свою многотрудную жизнь. Двадцатитысячная толпа провожала гроб его к месту последнего упокоения на кладбище на Введенских горах. После его смерти в скромной квартирке нашли плохую мебель, поношенную одежду, несколько рублей денег, книги и астрономические инструменты; последние были единственной слабостью покойного, и он покупал их, отказывая себе во всем: после тяжелого трудового дня он отдыхал, глядя в телескоп на звезды.

Оставшаяся после него рукопись "Appel aux femmes", в которой Г., в форме обращения к русским женщинам, излагает те нравственные и религиозные начала, которыми была проникнута его жизнь, издана была его душеприказчиком, доктором А. И. Полем. Г. не оставил после себя никакого состояния.

Но зато велико было то нравственное наследие, которое оставил он людям. Если при жизни сильно было нравственное влияние Г. на москвичей, так что одного его появления перед волнующейся толпой во время холеры 1848 г. и нескольких слов было достаточно, чтобы успокоить эту толпу и заставить ее разойтись, то после смерти светлый образ этого человека может служить всему миру ярким примером, как можно осуществить на земле идеал христианской любви к людям при самых тяжелых жизненных условиях.

И несмотря на это, имя Г. было долгое время в забвении, и только в 1890 г. А. Ф. Кони в своем докладе, прочитанном в С.-Петербургском юридическом обществе, напомнил русскому обществу об одном из замечательных его деятелей. 1 октября 1909 г. Ф. П. Гаазу был открыт памятник во дворе Александровской больницы в Москве, и к этому же времени учреждено "Ольгинское благотворительное общество в память доктора Ф. П. Гааза" с фондом в 20000 рублей.

А. Ф. Кони, "Федор Петрович Гааз". - С. В. Пучков, "К характеристике доктора Ф. П. Гааза". - Профессор И. Т. Тарасов, "Друг несчастного человечества". - Клавдия Лукашевич, "Друг несчастных, доктор Гааз". - Г. С. Петров, "Друг обездоленных, Ф. П. Гааз". - Е. Н. Красногорская, "Друг несчастных Ф. П. Гааз". - "Московские Ведомости", 1853 г. (некролог). - Очерк Лебедева в "Русском Вестнике" за 1858 г. - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XIV (ст. А. Ф. Кони). - Духовное завещание Ф. П. Гааза напечатано в Сборнике П. И. Щукина (т. X) и перепечатано в "Русском Архиве" (1912 г., № 6). О. И. Давыдова. {Половцов}