Румыния в вов против ссср. Румынские войска. Борьба за осуществление демократических реформ
1. Чобану Николай Иванович
(Родился 12 декабря 1913 года в селе Чучулены Бессарабской губернии Российской империи.)
Отец, как и все обычные люди, служил в регулярной Румынской армии и если я ничего не путаю, то потом их часто созывали на армейские сборы. В общем, как раз в это время, 28 июня 1940 года, папа оказался в воинской части, но служил ли он тогда или просто находился на очередных сборах, я точно не знаю.
Он мне рассказывал, что служил в кавалерийской части у самой венгерской границы в городе Тимишоара, но признавался, что их служба в основном состояла в том, что солдаты работали в хозяйствах богатых немецких колонистов, которых было много в тех краях. А за их работу эти немцы расплачивались с воинской частью фуражом для армейских лошадей. Я хорошо помню, как отец рассказывал, что немец, владелец хозяйства, сам уже не работал, а только отдавал распоряжения. Утром они выходили во двор, его жена выносила ему на блюдечке кофе в красивой чашке, и он им давал указания, что нужно сделать.
Но когда 28 июня Красная Армия вошла в Бессарабию, в Румынии вышел указ, что все желающие бессарабцы, в том числе и находящиеся на службе в армии, могут беспрепятственно вернуться домой. И вот он рассказывал, что всю их часть построили на плацу и объявили, что « … большевистская Россия оторвала часть нашей страны – Бессарабию» (историческое название части Молдовы, которая находится между реками Прут и Днестр – прим.Н.Ч.), но все желающие вернуться домой должны выйти из строя. И, несмотря на то, что у этого предложения был такой скрытый подтекст, что желающие это сделать будут рассматриваться в определенном смысле как предатели, но отец с другими солдатами-бессарабцами все-таки набрался духу и вышел из строя. Да и как он мог поступить по-другому, если дома у него было собственное хозяйство, и его ждала молодая жена?
На прощание офицеры сказали в их адрес недобрые слова, что, мол, вскоре они, т.е. бессарабцы, повернут оружие против своих братьев румын… Но после этого их без всяких средств и продуктов отпустили и они фактически через всю Румынию несколько недель пешком добирались до границы. А на Пруту румынские пограничники тоже сказали им пару «ласковых» и, наградив пинками, пропустили через границу.
И я не помню, чтобы отец рассказывал, что тогда жизнь в их селе как-то кардинально переменилась, потому что в нашем селе никаких частей Красной Армии вообще не появлялось, а сменилось только руководство села. Коллективизация в нашем селе прошла только в 1949 году, но несколько десятков семей было репрессировано уже в конце 1940 года. Например, родного дядю отца за невыполнение плана заготовки зерна вызвали в прокуратуру района, и куда его отправили, и что с ним случилось, никто до сих пор ничего не знает… После его ареста забрали и его жену, и хотя вскоре ее выпустили, но почти сразу она умерла, а их трое детей попали в какую-то религиозную секту и уехали в неизвестном направлении… Вот этим запомнился для нашей семьи приход Красной Армии.
А отец, вернувшись, домой, продолжал жить своей обычной жизнью, занимался хозяйством, в 1941 году родилась моя сестра Настя, а в 1943 году и я.
– Он рассказывал, как узнал о начале войны?
Этого я не помню, но уже совсем скоро наше село оказалось в оккупации. Уже потом я слышал, что почти сразу собрали всех евреев, а надо сказать, что у нас в селе жили около тридцати еврейских семей, которые владели магазинами, работали учителями и фельдшерами. А составлением списков наших сельских евреев вроде бы занимались те самые молодые ребята, которые при румынах служили жандармами.
И мне рассказывали, что всех наших евреев собрали и заперли в помещении склада одной из мельниц, после чего расстреляли из пулеметов прямо через его дощатые стенки… Насколько я помню, рассказывали, что расстреливали евреев именно немцы. Не знаю, так ли это было на самом деле, но я слышал именно такой рассказ. Причем, люди еще рассказывали, что при этом расстреле сумели выжить несколько мальчиков, которые успели залезть под самую крышу склада. Не знаю насколько и это правда, но я потом никогда ничего про судьбу этих мальчиков не слышал. А потом тела убитых евреев на телегах отвезли на окраину села, сбросили в овраг и прямо там же и закопали…
Но что самое интересное, когда в конце августа 1944 года наше село освободили, и примэрию села преобразовали в сельсовет, то те же самые люди, которые при румынах служили помощниками жандармов мало того, что не были привлечены к ответственности, но и работали дежурными по сельсовету и активно участвовали в составлении списков на раскулачивание… Например, у наших соседей, причем это были очень бедные люди, сын вначале служил жандармом, а после освобождения почти сразу стал дежурным по сельсовету…
Хотя надо сказать, что потом у нас в селе люди всегда особенно отмечали тот факт, что все эти бывшие жандармы очень быстро перешли в мир иной, кто утонул, кто повесился… Люди говорили, что это так их бог наказывает, а некоторые то ли в шутку, то ли всерьез говорили, что это действует проклятье бабы Янты… Просто у нас в селе фельдшером работала одна еврейка, которую люди называли баба Янта.
И после войны у нас в селе тоже жили евреи, правда, не так много как раньше, у меня в школе, например, было несколько учителей евреев, но вот откуда они появились, и где пережили оккупацию, я не знаю.
А каких-то особых историй про жизнь в оккупации я не помню, наверное, родители продолжали жить своей обычной жизнью простых крестьян.
– Как происходило освобождение села?
Наше село находится недалеко от оживленной трассы из Кишинева к румынской границе, поэтому так получилось, что оно оказалось едва ли не в самом центре Ясско-Кишиневской операции. Правда, никаких обстрелов или бомбежек самого села не было, но зато прямо через него отступало много немецких частей. Но как раз в эти дни прошли очень сильные дожди, а так как село находятся в низине среди больших холмов, то немцы фактически просто побросали у нас в округе очень много увязшей в грязи техники с вооружением и боеприпасами. И именно поэтому у нас едва ли не до начала 60-х годов бывали случаи, когда в окрестных оврагах и полях люди подрывались на брошенных боеприпасах.
И еще отец мне рассказывал, что совсем недалеко от нашего села проходили сильнейшие бои советских войск с отходящими немецкими войсками, и по словам очевидцев целые поля были усеяны трупами солдат с обеих сторон… А так как местное население такого кошмара в жизни никогда не видело, то в эти дни людей и не только их охватила настоящая паника и ужас: женщины рыдали, страшно выли собаки, дико ржал скот… И потом все эти тысячи и тысячи погибших солдат хоронили в основном местные жители.
– Когда его призвали в Красную Армию? И, кстати, разве его не должны были призвать в румынскую армию?
Нет, в румынскую армию бессарабцев не призывали, потому что у румынских властей они не считались политически благонадежными и полным доверием не пользовались. А в Красную Армию отца призвали в ноябре 1944 года. Рано утром его вызвали в сельсовет, сказали ему, что он включен в список мобилизованных на фронт и дали два часа на сборы. И он потом часто рассказывал, что когда пошел собираться домой, то на пороге дома его встретила заплаканная двухлетняя дочь, и когда он поднял ее на руки, увидел ее заплаканные глаза, и она обняла его за шею, то у него внутри сразу все оборвалось… Он потом часто повторял, что этот взгляд любимой дочки все время преследовал его на фронте, и утверждал, что только память о ней, об этом ее взгляде, и спас его на войне от верной гибели… Если я не ошибаюсь, то он рассказывал, что в один день вместе с ним на фронт отправили человек семьдесят наших односельчан, из которых с войны вернулось всего человек двадцать… […]
http://iremember.ru/memoirs/pekhotintsi/chobanu-nikolay-ivanovich/
2. Меметов Нариман Кадырович
(Родился 22 ноября 1928 года в г. Симферополе)
– Немецкие патрули Вас не пытались останавливать?
– Бывало. Обычно в патрули входили немцы, но вместе с ними один или два полицая, для общения с местными. Были и румынские патрули, но редко, а важным объектов им вообще не доверяли, они вояки плохие, их немцы не любили и вообще ни во что не ставили. Одно слово, цыгане, воришки, вот если где-то лошадь украсть, а затем продать, это румыны мастера. Или кур крали и продавали, а когда надо воевать, тут румына днем с огнем не сыщешь. Немцы же были вояки. Правда, надо сказать, что у румын была плохо построена система подчинения в армии, их офицеры что хотели, то и творили, постоянно били своих солдат, о какой лояльности может идти речь?! […]
http://iremember.ru/memoirs/partizani/memetov-nariman-kadirovich/
3. Гаджий Кирилл Трофимович
(Родился 25 февраля 1925 года в селе Ташлык, в Бессарабии, которая тогда входила в состав Королевской Румынии.)
В войну румыны вели себя также как до 1940 года или что-то изменилось? Проводили ли они какие-то репрессии в отношении активистов советской власти и как они, например, поступили с евреями проживавшими в вашем селе?
По сравнению с довоенным периодом режим ужесточился, причем, намного. Если до войны в селе представителем власти был примар, избираемый из числа местных жителей, то в войну над ним уже стоял специально присланный из Румынии человек, т.н. нотар, чье слово в решении любых вопросов было первым и последним.
Когда мы оказались в оккупации, то румыны особых репрессий не устраивали, но я помню такой казус. Однажды мимо нашего села проезжала какая-то правительственная делегация, чуть ли не во главе с румынским министром, и они вдруг решили заглянуть в нашу сельскую больницу. Нашли там много недостатков, и фельдшера Паршенко, который там давно работал, и в то время был за главного, без суда и следствия отправили в лагерь на шесть месяцев. Но ведь это чистейшей воды самосуд! Кроме того, я слышал, что некоторых людей по каким-то поводам арестовывали, но затем отпускали.
А евреи… Богатые успели уехать, а бедные нет, и их постигла горькая участь. У нас за селом есть возвышенность, на которой есть большая яма, вроде колодца. Очень глубокая и широкая, метра два в диаметре. Ее у нас использовали как скотомогильник. И вот когда пришли румыны, то, что первое они сделали. Собрали этих несчастных евреев, сколько их было, точно не скажу, но знаю, что среди них был и тот самый Зиско, которого тогда кузист избивал колесом. И всех их румыны расстреляли и бросили в эту яму… Люди, конечно, были потрясены таким зверством…
А после войны к нам в село кто-то из уехавших евреев вернулся, а кто-то и нет. Вернулись, например, аптекари Фима и его брат Ума. Я знаю, что они пережили войну в эвакуации где-то в Средней Азии.
Во время оккупации у вас не появились такие мысли, что война проиграна?
Вы знаете, в какой-то степени это даже поразительно, но я и мои сверстники почему-то были твердо убеждены, что мы не проиграем. Мы были уверены, что немцы обязательно будут разбиты. Сейчас трудно сказать, на чем основывалась наша вера, но мы твердо верили в это. А уже после Сталинграда мы просто торжествовали.
В оккупации вы знали, что творится на фронте?
В нашем селе радио ни у кого не было, но из румынских газет мы кое-что знали и ходили какие-то слухи, но в целом истинного положения дел мы не знали.
Из ваших односельчан кто-то обрадовался приходу румын?
Конечно, были такие. Например, богатые люди с молдавской стороны села радовались и не скрывали этого. А нас, всех украинцев, они и румыны называли „большевикурь” – „большевики”, с их точки зрения это было оскорбительно.
Из вашего села молодежь угоняли на работу в Германию или Румынию или может быть призывали в румынскую армию?
Призывали. Например, наш сосед Яша Траян, причем, сам он украинец и плохо говорил по-молдавски, но его призвали в румынскую армию, правда, послали не на фронт, а они что-то охраняли в тылу на Украине.
На работу молодежь не угоняли, но где-то в мае 44-го, когда линия фронта подошла к Днестру, человек 100-120 молодых парней, в том числе и меня, под видом военной подготовки собрали и повели пешком в Румынию. Где-то в Карпатах мы расположились и нас заставили работать: выбирать из горной реки камни. Для чего не знаю, очевидно, для какой-то стройки. Я даже помню, что все это время нами командовал румынский капитан по фамилии Татик.
Но потом нас перевезли в город Алба-Юлия, откуда через какое-то время многие ребята, в том числе и я, стали разбегаться по домам. И до самого ухода румын я вынужден был скрываться у наших родственников, которые жили через несколько улиц от нашего дома. […]
http://iremember.ru/memoirs/pekhotintsi/gadzhiy-kirill-trofimovich/
4. Оборина Мария Наумовна
(Родилась в 1931 году в г. Горки Могилевской области Белорусской ССР).
– А были такие деревни, которые не пускали партизан?
Я думаю, что таких не было. Все равно кто-то был связан с партизанами, и их выдавали, конечно. Очень много погибло из-за такого настроя людей. Поэтому и конспирация была страшнейшей. Я же была ребенком, при мне не собирались собрания. Думали, что если меня схватят, под пыткой могу выдать. Я многого тогда не знала. Но чтобы все были против партизан, я таких деревень не встречала. Были деревни, которые не были полностью партизанскими, кто-то там был просто нейтрален, а кто-то – поддерживал немцев.
– Но большая часть населения склонялась к партизанам?
Больше даже не склонялись, а боялись. Потому что сегодня ты чего-то не дал партизанам, завтра они придут и отомстят. Точно так же как боялись и немцев, и румын, и прочих.
– Против вас, кто действовал?
В основном полицаи. Но от лица немецкой армии выступали и не арийцы: румыны, поляки и чехи. Они были страшными, жестокими.
Вот у нас был такой случай. Приехали в деревню румыны брать оброк, а потом еще и по дворам пошли, пользуясь своей властью. Знают, что им никто не откажет, а если будут сопротивляться, то они могут начать стрелять. Пришли они в дом, а в это время в сене на сеновале был партизан. Там рядом куры были, и румыну нужны были яйца. Стоит лестница – он полез туда. А я как раз рядом оказалась. Я тогда еще не состояла в партизанском отряде, была на положении связной. Я румыну кричу: «Ахтунг, ахтунг!» Якобы лестница плохо стоит. В это время толкаю эту лестницу, и он падает. Встает такой обозленный. А под лестницей стояло лукошко с яйцами, и я сказала, что кричала, чтобы его не задели. Он мне ничего тогда не сделал. Вышел, взял это лукошко – и тут же поймал курицу. Хозяйке этого дома было жалко курицу, так он развернулся и расстрелял ее в упор. Это я сама видела. Таких моментов было много, просто этот пришел в голову. Нарваться на поляка или на румына, это – распрощаться с жизнью. Немцы такими не были. […]
http://iremember.ru/memoirs/partizani/oborina-mariya-naumovna/
5. Бакал Лев Зиновьевич
(Родился в то ли в 1937-м, то ли в 1938-м году в с. Бричаны в Бессарабии, принадлежавшая тогда Румынии)
Какая жизнь была при румынах?
При румынах жили неважно и евреи, и молдаване – так мама рассказывала. Все, кто не румыны, считались людьми второго сорта, а евреи – вообще третьего. Когда евреи брались за поденную работу, румыны зачастую вовсе не платили. Нередки были случаи, когда румыны забирали у евреев-ремесленников, сапожников, кожевенников, – материалы или готовые изделия без всякой оплаты. С образованием тоже была тяжелая ситуация, поэтому, по словам мамы, евреи жалели, что не уехали в Палестину еще в начале 1920-х годов. И очень многие люди искренне желали присоединения Бессарабии к СССР. Когда румыны уходили, то некоторые евреи открыто радовались, что это наконец-то произошло. Но говорят, что румыны не забыли и не простили им этой радости, и потом страшно за это мстили „окончательным решением еврейского вопроса”… Когда пришла советская власть, репрессии нашей семьи никак не коснулись, зато в материальном плане сразу стало заметно лучше.
Бессарабия стала советской за год до войны. Как и везде сразу после установления советской власти, органы стали выявлять „неблагонадежных”. Чаще всего ими становились самые зажиточные горожане: владельцы магазинов, хозяева мастерских, где использовался наемный труд. Помню, в начале июня 1941 года, за две-три недели до нападения Германии на Советский Союз, в одну из ночей из нашего местечка выселили „классово чуждые элементы”, в том числе и около ста еврейских семей. Их вывезли на ближайшую к Бричанам железнодорожную станцию Васкэуцы, погрузили в товарные вагоны для отправки в Сибирь, но из-за каких-то неурядиц продержали людей в наглухо закрытых вагонах двое с лишним суток… Если бы чекисты только знали, что этим своим выселением „неблагонадежных” они спасают их от верной гибели в фашистских гетто.
Лично я прихода советской власти не помню, но родители потом рассказывали, что тогда наконец-то смогли поесть вволю. Самый праздничный салат в нашей семье был такой: рубленое яйцо с луком, подсолнечным маслом, да с черным хлебом. Это было так вкусно, и ничего праздничнее и шикарнее даже представить себе было нельзя. Некоторые люди потеряли свои лавочки, но многие другие обрели стабильное место работы. Жаль только, что это продлилось недолго. Вообще, наши родители были не особенно политически ангажированы. Папа был умеренный социал-либерал, и как многие представители нерелигиозной еврейской молодежи, выступал за просвещение и ассимиляцию. Я не помню, чтобы мама высказывала свои политические взгляды, но воссоединение Бессарабии с СССР родители точно поддерживали. В том числе и идею равенства народов, равные возможности в образовании и карьере.
Было ли у вас или родителей предчувствие скорой войны? Может быть, ходили какие-то слухи, ведь Бричаны находятся совсем близко от границы?
Если такие слухи и были, до нас они не доходили. Ведь в ту пору мы были еще совсем маленькими детьми, во всяком случае, я ничего такого не помню.
Само начало войны вы запомнили?
Это ведь случилось в воскресенье, т.е. после шабата, который наши родители пусть и не особенно соблюдали, но все-таки шумные игры устраивать по субботам у нас было не принято. Поэтому мы всегда были особенно рады воскресенью, и тут вдруг такое известие… Папу буквально сразу, прямо в воскресение призвали и вместе с другими мужчинами отправили на рытье окопов на станцию Жмеринка. Помню, мама очень плакала, провожая его. Но может быть, только это и спасло отцу жизнь, потому что всю войну он прослужил в строительных частях „трудармии” и вернулся к нам только в сентябре 1945 года. Надо сказать, что левый фланг советско-германского фронта не дрогнул, как это произошло в Белоруссии и Западной Украине. Может быть, на это направление фашистами были брошены меньшие силы, чем там. Во всяком случае, пограничники застав, расположенных на территории Молдавии, сумели отбить первые атаки гитлеровцев и их румынских приспешников, и не позволили им вторгнуться на советскую территорию. Больше того, ударный отряд бойцов одной из южных застав в те тревожные дни совершил даже вылазку на румынскую территорию. Правда, обо всем этом я узнал уже много позднее, работая в газете. Но все же 6 июля, т.е. на пятнадцатый день после нападения гитлеровцев, части Красной Армии и пограничники сдали наше местечко без боя. Поспешное отступление наших войск объяснялось „выравниванием линии фронта” и нежеланием попасть в окружение.
А почему вы не эвакуировались в глубокий тыл?
Наша улица переходила в дорогу к железнодорожной станции Васкэуцы, до которой было 12 километров, и с первых же дней военных действий туда потянулись беженцы. Евреи покидали местечко целыми семьями. Но на пути к станции лежит село Гримэнкэуцы, среди жителей которого нашлись и такие, что стали грабить беженцев и жестоко избивать сопротивлявшихся. Это были сторонники так называемой „железной гвардии” – румынской профашистской организации, успевшей пустить свои корни и в Молдавии. Об этих бесстыдных грабежах и жестоких избиениях беженцев стало известно в Бричанах, что значительно уменьшило число желающих эвакуироваться этим путем. Можно было еще уехать с железнодорожного узла Окница, но на пути к нему – село Требисэуцы, жители которого тоже нападали на беженцев. По данным советских органов, полученным уже после войны, из Бричан до вторжения фашистов успело эвакуироваться всего 100-120 еврейских семей, а большинство еврейского населения нашего местечка так и осталось в своих домах, что фактически явилось для них приговором.
Вы помните, как впервые увидели оккупантов?
Как только наши отступили, в Бричанах тут же начался погром. Громили магазины, дома зажиточных горожан, избивали всех попадавшихся под руку евреев. В нашем доме погромщики нашли красный флаг и до полусмерти избили всех находившихся здесь мужчин. Маму, с двумя маленькими детьми на руках, и нашу престарелую бабушку сразу ограбили: забрали все ценности из дома, деньги, документы, хорошую одежду, посуду, швейную машинку.
От разгула погромщиков люди прятались, кто, где мог: за крепкими запорами, в укромных местечках, а то и у православных соседей. Мне потом очевидцы рассказали о чудовищной расправе учиненной в ночь с 7 на 8 июля над одним из врачей, скрывавшимся в больнице. Его поймали и забили до смерти… Еврейские ребята создали отряд самообороны и пытались сопротивляться, но вступившие в местечко румынские солдаты расстреляли их. Всем евреям сразу велели нашить на одежду желтые звезды – на левую руку и на грудь, и запретили выходить на улицу после часу дня. Даже еды купить и достать было негде.
А через один-два дня, после публичных расстрелов молодых мужчин, немцы ушли, и с нами остались только румыны. Всех евреев они собрали у синагоги и погнали в сторону Приднестровья. Ничего не дали взять с собой: ни одежды, ни денег. Многотысячную толпу евреев из Бричан и близлежащей округи погнали к Днестру и переправили на другой берег, но категорически запретили разместиться в селах. Смутно помню, как около трех суток нас продержали на какой-то площади. В грязи под проливным дождем… И при этом стреляли в любого, кто пытался отойти, чтобы набрать воды из колодца или справить нужду. На четвертые сутки нас стали разгонять, потому что поступил приказ: расселять евреев в разбитых снарядами домах и блиндажах, оставленных Красной Армией.
Только мы стали обживаться, как выяснилось, что эта часть Украины находится под управлением немцев, и военная комендатура Могилева-Подольского приказала: „Убрать этих евреев обратно!” Нас снова собрали и погнали на Днестр. Долгая и грязная дорога в никуда… Из последних сил сквозь дождь и слякоть. Упасть означало навсегда остаться в грязи с пулей в голове… По дороге на Сокиряны мы несколько дней провели в свинарнике. Все это время нас, конечно, никто и не думал кормить. Оттуда в страшный Косэуцкий лес, где часть колонны одной ночью заставили вырыть себе могилы и всех расстреляли… Яму засыпали, не обращая внимания на то, что в ней остались и живые, и раненые: люди рассказывали, что земля потом два дня стонала и шевелилась.
Когда нас привели во временный лагерь в Сокиряны, то поначалу разместили в пустовавших домах, оставшихся после высланных оттуда евреев, но потом перевели в чистое поле за местечком. И в этом транзитном лагере мы провели два месяца под открытым небом, палящим солнцем и дождем. Раз в неделю в каком-то одном месте у проволоки разрешалось покупать провизию у местного населения, но денег не было, поэтому чаще всего люди меняли что-то из оставшихся вещей на продукты. А в основном мы жили на сырой картошке и овощах, оставшихся после сбора урожая на огражденном колючей проволокой поле, по которому ходили босиком. Воды тоже не было, поэтому собирали и пили дождевую воду и росу. Так прошли август и сентябрь.
Первоначально румыны в этот лагерь собрали около 20 тысяч евреев, но дикая скученность, голод, грязь вызвали эпидемии брюшного тифа и дизентерии. Эти болезни и скотские условия содержания стали делать свое черное дело. Ежедневно в лагере умирало по 20-30 человек. А потом нас погнали в сторону Днестра, к местечку Атаки. И именно на том перегоне пропала без вести наша бабушка по отцовской линии Лаба Бакал. Как потом выяснили мои родители, румынские солдаты просто-напросто пристрелили ее, больную и немощную, на обочине дороги…
При выходе из Сокирян дорога идет в гору. Мама заметила, что я совсем выбился из сил, и хотела пристроить меня на одну из подвод, на которой ехали старики и больные. Но возчик-молдаванин категорически отказал нам, даже не хотел подпускать к подводе. Мы с мамой решили, что он просто бережет свою лошадь, но мама, чуть поотстав, заметила у него в повозке лопаты под соломой. И потом мы поняли, что возчик намеренно не взял нас, потому что всех ехавших на повозках вскоре расстреляли и присыпали землей. Спасибо этому безвестному возчику, спасшему наши жизни.
Помню, как на одном из привалов, чтобы не садиться на влажную после прошедшего дождя землю двое мужчин направились к стогу сена за соломой для подстилки. Румынские солдаты тут же без предупреждения открыли по ним огонь и очень радовались, когда попали в цель. Навсегда врезалась в мою детскую память и переправа через Днестр. На моих глазах несколько человек бросились в воду.
Вообще переправа через Днестр была просто страшная. Нам мама потом рассказывала, что на том мосту румыны столько людей расстреляли и сбросили в реку, что вода в Днестре стала красная от крови… Трупы плыли и плыли по ней.
Перед переправой через Днестр, где-то под Могилев-Подольским, румыны дотошно обыскивали всех, перетряхивая все вещи, ощупывая каждый сантиметр одежды: искали золото и драгоценности. А ведь для беженцев уберечь припасенное добро означало сохранить надежду выжить, спастись. Но мародеры не гнушались ничем: увидев во рту золотую коронку, тут же пристреливали человека. Уже много позже, спустя десятилетия, в одной из стенограмм заседания румынского руководства я вычитал слова маршала Антонеску о том, что солдаты просто обязаны изъять у евреев все золото, все ценности. „Это золото, – говорил маршал, – принадлежит не жидам, а всему румынскому народу, у которого они его украли. Мы обязаны вернуть золото народу, чего бы это нам ни стоило..”. (Problema evreisca in stenogramele Consiliului de Ministri.Vol. II Bucuresti: ed. Hasefer 1996).
А вот какой случай произошел с нами после того, как мы уже миновали Могилев-Подольский. Мы с мамой, помню, уселись на подводу, запряженную волами, видимо возчик просто пожалел нас. В чистом поле нам повстречалась колонна немцев в черном обмундировании, как потом выяснилось, это были эсэсовцы. Поначалу они спросили дорогу, но потом один из немцев неожиданно схватил меня за ногу, сдернул с подводы и бросил собакам, что сопровождали колонну эсэсовцев. Сразу наступила мертвая тишина, и даже моя мама не издала ни единого звука… А у меня от охватившего ужаса крик словно застрял в горле. Но и натренированная на людях овчарка почему-то отскочила от меня… А ведь до этого мне пришлось лично видеть, как один офицер СС вытащил мальчишку из нашей колонны и кинул его псам: они быстро разорвали его на кусочки…
А мама нам рассказывала, что другого младенца взяли за ноги, и разбили голову о колеса подводы… Его мать сошла с ума. Картина была ужасающая. Шли и шли огромные колонны несчастных, голодных, босых евреев, изгнанных с новых территорий Великой Румынии, где окончательно решался „еврейский вопрос”. Многих инвалидов, калек, одиноких, слабых пристреливали, травили собаками. А ели мы только то, что бросали по дороге крестьяне. В некоторых украинских селах нас жалели, бросали нам еду – кукурузу, картошку, очистки моркови и репы. Но в некоторых травили собаками, обзывали жидами…
Я потом проштудировал вышедший в Бухаресте второй том стенограмм заседаний Совета министров Румынии, касающихся еврейского вопроса, так что могу объяснить, чем вызваны бесцельные перегоны евреев из многочисленных молдавских местечек туда и обратно. Дело в том, что немцы только в конце августа 1941 года передали под юрисдикцию румын территорию между Днестром и Южным Бугом, так называемое губернаторство Транснистрия. Туда потом и стали переселять евреев из Молдавии, Буковины да и из самой Румынии. И где-то в сентябре или даже в октябре нас снова погнали за Днестр. Гнали от села к селу, подыскивая для ночевок пустовавшие конюшни или свинарники, потому что останавливаться в селах запрещалось категорически. Очень многие не выдержали дороги…Пригнали в город Бершадь, поселили в гетто, но через несколько дней угнали в гетто, которое находилось в село Устье, тогда вся винничина была покрыта целой сетью концлагерей и гетто. Первую зиму мы перезимовали в здании бывшей конюшни без отопления, поэтому началась эпидемия брюшного тифа, унесшая немало жизней. Хочу особо подчеркнуть, что мы выжили только благодаря тому, что нас поддержали местные крестьяне. Еще запомнился Коришков, в котором мы находились дольше всего. Помню большой магазин, на полу лежат больные тифом, через разбитую стену просматривается улица. Большущую колонну евреев куда-то угнали, а нас с мамой спрятал полицай. Почему он это сделал, так и не знаю.
Еврейская зона была обнесена колючей проволокой, и мы жили в свинарниках, без окон, без дверей. В таких невыносимых условиях очень многие заболевали: брюшной, а затем и сыпной тиф, дизентерия, скарлатина постоянно уносили жизни людей… Рядом с нами в гетто жили семьи из нашего местечка, и в каждой, буквально каждой семье умирали и умирали люди. Как удалось выжить тем, кто выжил? Ремесленники зарабатывали на хлеб и картошку, тайком выполняя заказы местного населения. Те, кто владел румынским, кормились посредничеством в торговле между жителями и солдатами – соль, спички, сахар можно было купить только у них. Нам же невероятно повезло в том, что у мамы оказалась „полезная” для румын специальность – швея, ведь в гетто устроили цех, в котором шили форму для румынской жандармерии. Помимо этого мама бралась за любую подработку, чтобы заработать на какую-то еду. Например, по ночам она в бараке шила и подшивала крестьянам из соседних деревень одежду.
Кроме того, мама участвовала в уборке табака, и вместе с ней на плантацию ходил и я. Летом охранял коноплю от кур, чтобы они не склевали ее, пас гусей, собирал колоски, лазил в лесу на деревья черной черешни… После долгих мытарств по различным дорогам и деревням мы на какое-то время остановились в селе Тарасовка. Относились к нам там неплохо: мама обшивала сельчан, помогала им по хозяйству. Помню, как пекли картошку. Не могли дождаться, пока она испечется, обгрызали ее полусырую и вновь клали в печку. Наверное, самое трудное для голодающего состоит в том, что ни о чем другом, кроме как о еде, он думать не может. Помню, как сидел у печки-буржуйки, прикладывал к ее раскаленным бокам картофельные очистки и ждал, пока они отстанут от печки, тогда можно будет проглотить их не разжевывая. А посуду мы вылизывали настолько чисто, что мыть ее было просто незачем. Кормили один раз в день похлебкой, но только взрослых, поэтому они всем делились с нами. Мой брат мне рассказывал, как они с ребятами бегали рядом с офицерской столовой, и румыны, бросая нам картофельные очистки, смеясь, смотрели, как мы их подбираем и с жадностью едим. А нам казалось это так вкусно – очистки с грязью… Ради забавы они нас били за едой, и даже стреляли, смеясь при этом: „Юдише швайне”.
Из Тарасовки мы попали в гетто Затишье. На холме вблизи леса находились три больших каменных здания. Что в них располагалось до войны, точно не знаю, наверное, зернохранилище, потому что в подвале водились большие крысы. И я помню, как одного подростка заперли на ночь в клетке старого птичника, что прилегал к гетто. К утру от него остались только кости – все остальное обглодали огромные крысы…
Мама с братом ходили в село помогать сельчанам по хозяйству, и однажды произошел такой случай. По дороге назад они решили собрать в поле колоски, оставшиеся после сбора урожая, но за этим делом их застал румынский жандарм. Отобрал у них сумку с колосками и сказал: „Ну, вы-то не люди, поэтому не собираюсь вам помогать. А лучше убью вас одной пулей”. Поставил их на колени рядом, голова к голове, просунул меж голов ствол винтовки и выстрелил. Оглушенные и слегка обожженные мама и брат упали в разные стороны, и пришли в себя лишь после того, как услышали ржание жандарма, невероятно довольного своей маленькой шуткой…
А однажды и я чуть было не отдал богу душу. В гетто заявился какой-то немецкий чин на тройке серых лошадей с причудливыми санями. Не знаю, что привело его в наше гетто, но уже само появление фашиста не предвещало ничего хорошего. Кто как мог, стремился скрыться с глаз и уйти подальше. Надумал спрятаться и я, еще совсем ребенок, да неудачно: угодил прямо под лошадей. Лошади всхрапывали, вставали на дыбы, не хотели топтать ребенка, а он смеялся и правил прямо на меня… От ужаса я застыл на месте, хорошо – мама налетела и успела меня оттолкнуть. Но после пережитого страха я стал так сильно заикаться, что слушать меня было под силу только очень терпеливым людям. Я потом почти восемь лет избавлялся от этого заикания, а учителя в школе даже позволяли мне отвечать письменно. Но этот кошмар меня часто преследует по ночам всю мою жизнь.
К концу 1943 года я стал совсем доходягой и весил всего около десяти килограммов. От голода живот раздулся и казался просто огромным. Понимая, что я погибаю, мама решилась на крайние меры. У нее во рту еще каким-то чудом сохранился золотой зуб, и она предложила его украинским женщинам, которых пригоняли работать в швейный цех гетто, в обмен на еду. Но одна из них, пожалев нас, предложила вынести меня из гетто в мешке из-под картошки и спрятать у себя дома. Так они и сделали, а зуб отдали охраннику. И эта благородная женщина, рискуя жизнью, прятала меня у себя в подполе вместе с козлятами, хотя укрывательство евреев беспощадно каралось смертной казнью. Она меня отпоила козьим молоком, откормила и фактически спасла. Звали ее Мария Герасименко. После войны мы не раз ездили друг к другу в гости, а потом в знак искренней признательности и благодарности я написал о ней в израильский музей Холокоста „Яд ва-Ше́м”. Как известно, там, в честь людей, помогавшим евреям спастись во время войны, на аллее Праведников высаживают именные деревья. И среди деревьев посаженных в честь таких известных людей, как Рауль Валленберг, Оскар Шиндлер, король Дании Кристиан X, теперь растет и дерево, посаженное в честь простой, но благородной украинской женщины Марии Герасименко.
К марту 1944 года стало понятно, что дела у немцев и румын идут совсем плохо. Снова стали производиться массовые расстрелы, швейный цех перестал работать совсем, а женщины и дети просто лежали в бараках. И все же нам опять повезло – 19 марта наше гетто освободили части Красной Армии. Мама и брат потом рассказывали, что больше чем тогда, они в своей жизни никогда не радовались. Несколько недель мы прожили еще в доме Марии Герасименко, а потом отправились в обратный путь вместе с немногими выжившими бричанцами. Когда мы в мае вернулись домой в Бричаны, то наш домик оказался цел, хоть и стоял разграбленный и пустой. В нем мы и поселились. Но прежнего нагромождения домов, их привычной теснины, уже не было, вокруг в основном лежали одни руины, развалины и пустыри… Да и в немногие уцелевшие дома мало кто вернулся…
Спустя много лет после войны мне удалось получить официальную справку Государственного архива РФ, составленную на основании документов Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в войне 1941-1945 гг. В ней говорится: „…Кроме замученных и расстрелянных мирных граждан… было арестовано и насильственно угнано в концентрационные лагеря: 1. из местечка Бричаны – 8500 человек, … из села Гримэнкэуцы – 42 человека, всего – 9500 человек. Из числа угнанных в концлагеря после освобождения от немецко-румынских захватчиков вернулось обратно 1500 человек..”., т.е. вернулся назад лишь каждый шестой живший здесь до войны еврей. Не подумайте только, что многие из них сменили свое место жительства или разъехались по другим городам и местечкам. Нет, тогда бричанцы еще оставались патриотами своего славного местечка и не изменяли ему без особых на то причин. Так что причина была одна и, без преувеличения, самая уважительная – гибель от рук оккупантов. А вообще, по разным оценкам, на всей территории Молдавии жертвами нацистского геноцида стали от 280 до 400 тысяч евреев.
Только в нашей семье погибли бабушка, дяди и тети с двоюродными братьями и сестрами. Принято считать, что в румынской зоне оккупации спаслось намного больше евреев, чем в немецкой. Это действительно так, хотя зверства румынских оккупантов тоже хорошо известны. К тому же отношение Румынии к „решению еврейского вопроса” сильно поменялось только после того, как на фронте пошли крупные неудачи. Но поначалу румынские фашисты лютовали не меньше немецких. Достаточно, наверное, вспомнить истребление одиннадцати с половиной тысяч евреев кишиневского гетто, массовые расстрелы в Дубоссарах, Косэуцком лесу под Сороками и многие-многие другие злодеяния… Когда же немецкие войска стали терпеть тяжелые поражения, Ион Антонеску заговорил совсем иначе: „Румынская нация не должна запятнать себя убийствами беззащитных людей”. Румынское правительство даже решилось пойти на кое-какие уступки в еврейском вопросе: разрешить в небольших размерах материальную помощь со стороны американского объединенного еврейского комитета „Джойнт”, „Еврейского центра Румынии” и других организаций.
Но ведь мы помним и более ранние заявления Антонеску: „Каждый еврей должен быть расстрелян! Это наш патриотический долг, и я прошу вас быть беспощадными к евреям!” Если не ошибаюсь, это было сказано на заседании правительства в июле 1941 года. Бытует мнение, что политика Румынии в еврейском вопросе была, чуть ли не навязана фашистской Германией, и именно под ее нажимом румыны стали поголовно истреблять евреев. Но ведь точно такой же нажим оказывался и на правителей Болгарии и Финляндии, на короля оккупированной немцами Дании, и, тем не менее, евреи в этих странах не подвергались геноциду. Даже Муссолини, несмотря на требования Гитлера, не решился на массовое уничтожение евреев Италии. А вот Румыния пошла по другому пути: антисемитизм при Антонеску стал официальной государственной политикой.
И только после разгрома под Сталинградом румынское правительство несколько смягчило политику в отношении евреев, сменив курс с непосредственного истребления людей на создание условий для их вымирания от голода, холода и болезней. Правда, позже я слышал, будто в некоторых гетто евреи даже получали посылки из Румынии. И якобы румынское руководство отказалось отправить всех своих евреев в Освенцим, и тем самым спасло нас. Не знаю, может быть, так оно и было на самом деле, но и этот „мягкий” курс оставался крайне беспощадным по отношению к нашему народу.
Например, недавно я прочитал такой эпизод. Изгнанных из Кишинева евреев разместили в свинарниках в селах Доманевка и Богдановка, но когда фронт стал приближаться, румыны решили умыть руки. Сняли свои жандармские посты и оставили евреев под присмотром украинских полицаев, а те расстреляли всех до единого… В живых чудом остались всего два человека, которые были в бригаде могильщиков. Можно привести и немало других доказательств кровавых преступлений румын в отношении евреев, но до сих пор ни одно румынское правительство не покаялось перед еврейским народом, как это сделали руководители Германии.
Вернемся, однако, в наше родное местечко. По данным „Википедии”, сейчас на весь бричанский район осталось всего около двадцати евреев, а основная масса разъехалась по всему миру, прежде всего в Израиль. И вот что я еще хотел бы сказать. Все пережившие ужасы гетто и концлагерей никогда не забудут, что наша свобода была отвоевана советскими солдатами. Но получилось так, что Красная Армия спасла нас из лагеря, но не спасла от унижений, которыми нас встретили в Советском Союзе. […]
http://iremember.ru/memoirs/grazhdanskie/bakal-lev-zinovevich/
6. Гуранда Иван Афанасьевич
(Родился 24 августа 1923 года в селе Голяны, Единецкого района Молдавии)
Как прошел год при советской власти?
Самое главное – народ раскрепостился. Простые люди не знали тонкостей политики, ничего не знали ни про репрессии, ни про культ личности Сталина, поэтому жили свободно и хорошо. Ведь когда зашли в магазины, то никто глазам не поверил, что одежда и обувь могут стоить так дешево. И помню, что на селедку набросились, как не знаю на что. Ведь до этого ее могли себе позволить купить лишь изредка, да и то по половинке, а то и вообще только хвост, просто, чтобы в доме стоял запах рыбы. Так что жизнь при румынах была очень и очень отсталая, но, к сожалению, наши люди об этом очень быстро забыли.
В этот год ходили слухи о скором начале войны?
Насколько я помню, такие слухи ходили, но какие-то уж слишком недостоверные.
Как вы узнали о ее начале?
Уже точно не помню. Наверное, кто-то рассказал, потому что в нашем селе даже радио не было. И уже вскоре мы опять оказались под румынами… Причем во время оккупации они стали относиться к нам особенно жестоко, еще хуже чем до 40-го года. Даже называли нас не иначе как „большевичь”, т.е. большевики.
Бои у вас в округе были?
Нет, боев у нас не было, но я помню, что когда через наше село проходили отступающие части Красной Армии, то над нами летали вражеские самолеты, но почему-то не бомбили. И я лично видел, как во дворе красноармейцы установили станковый пулемет и начали стрелять по самолету. Причем, был даже слышен звук, как пули попадают по его металлической обшивке, но так и не сбили его.
И запомнилось, как люди выносили отступающим солдатам что-то поесть, все что могли. Зато когда появились румыны, то все попрятались в своих огородах, и никто к ним не вышел, потому что все их ненавидели.
Когда немцы и румыны только появились, они устраивали какие-то акты устрашения? Может быть, кого-то сразу арестовали или вообще устроили показательные казни?
Нет, у нас ничего подобного не было, потому что, например, все главные активисты советской власти успели эвакуироваться. Но страшно стало и без того, ведь мы видели, какая техника отступала, и какая была у наступающих немцев…
И один из наших односельчан даже вышел к немцам и при всех повалился в ноги немецкому генералу и начал целовать ему сапоги. После освобождения его даже хотели судить за это, но, в конце концов, делопроизводство прекратили, потому что посчитали, что это разве преступление – сапоги целовать? Понятно же, что глупый, малограмотный человек, но зато потом его включили в число кулаков и выслали.
Зато когда за немцами появились румыны, то случился уже другой эпизод. На одной их телеге был прикреплен транспарант: „Bem ceai la Moscova!” – „Чай будем пить в Москве!”. А у нас в селе жил один психически ненормальный, и он как это увидел, вышел на дорогу и обратился к ним: „Цыгане, куда вы идете? Русские же вас всех перебьют!” Его схватили и хотели тут же расстрелять, но вступились люди, объяснили, что это наш местный дурачок и его оставили в покое.
А как они поступали с евреями?
Мы знали, что евреев убивают всех поголовно. Ходили даже такие разговоры, что в Единцах некоторые негодяи специально указывали на хорошо одетых людей, чтобы их сразу убили, а им отдали их одежду…
А в нашем селе к началу войны евреев совсем не осталось, они все куда-то разъехались. Помню, жил у нас один такой Нухим, с которым у меня связана одна история. Мы еще были совсем маленькие, даже в школу не ходили и мечтали о конфетах. А у соседского парня бабушка держала много кур, и от них оставалось много неоплодотворенных яиц. Такие яйца блестят, поэтому мы их чуть-чуть сварили, они свой блеск потеряли, и Нухим дал нам за них жменю леденцов. Конечно, обман быстро вскрылся и через некоторое время он пришел к моим родителям жаловаться. Ну все думаю… Но отец его выслушал и так ему сказал: „Неужели ты мог подумать, что это мы передали тебе целое ведро яиц в обмен на пригоршню конфет? Зачем ты их взял?”, и не наказал меня.
Но возвращаясь к вашему вопросу. Я вам забыл рассказать, что в предвоенный год решил продолжить обучение. Но в Окнице нам сказали так: „После семи классов румынской школы можем взять только в 5-й”, зато в Единцах, которые тогда входили в состав Украины, нас сразу взяли в 8-й, и вот там я проучился целый год. Только на воскресенье возвращался домой, а всю неделю жил в одной еврейской семье. Даже фамилию их до сих пор помню – Гринберг. Очень порядочные люди, но что удивительно. Они ведь держали трактир и поэтому в материальном плане жили хорошо. Например, я отлично помню, что печку они топили не дровами, а семечками, т.е. уровень достатка был высокий, но несмотря на это, все равно решили взять квартиранта. И вот целый год я прожил в одной комнате с их единственным сыном Ароном, который был на пару лет постарше меня. Даже пришлось спать с ним в одной кровати, поэтому мы сдружились и часто баловались. Помню, то подушками бросаемся, то он меня вдруг попросит: „Скажи маме, ахвендер песик”, а она нас полотенцем лупит, потому что это значит: „Целую тебя в губы”.
Вообще для меня, подростка, который до этого даже электрического света не видел, Единцы казались настоящим большим городом, хотя на самом деле это было относительно небольшое еврейское местечко. Но я на всю жизнь запомнил, какие там были красивые магазины с самыми разными европейскими товарами. Например, до сих пор хорошо помню магазин Курочкина, где продавалась лучшая обувь.
А через Голяны проходит дорога, связывавшая Единцы с ближайшей железнодорожной станцией, поэтому, когда через наше село румыны погнали большие колонны евреев, то нам пришлось увидеть эту страшную картину. Как раз прошли дожди, а они почти все босые, женщины на своих спинах несут маленьких детей…
Тогда среди этих несчастных людей я увидел Арона и он мне успел крикнуть: „Ваня, на следующей остановке я оставлю много хороших вещей. Обязательно забери их”. И до сих пор я так и не знаю, остался ли он жив или нет…
И еще я в этой толпе увидел своего репетитора. Учеба в Единцах давалась мне с трудом, поэтому отец в качестве репетитора по алгебре, геометрии и физике нанял мне Ефима Давидовича. Это был очень хороший человек, который занимался со мной от всей души и благодаря которому я нормально окончил учебный год. Он меня первый заметил и крикнул: „Гуранда! Гуранда, дай воды!” Я кинулся к нему, но мне жандарм как врезал палкой, так и не смог ему ничего передать. Ведь конвоиры даже женщинам ничего не разрешали передавать. И я на всю жизнь запомнил, как этот добрый, интеллигентный человек, шел босой по этой грязи…
Расскажите, пожалуйста, о жизни в оккупации.
Жили своей обычной крестьянской жизнь, но наша семья считалась неблагонадежной, потому что в 40-м году отец вышел встречать части Красной Армии с красным флагом. Поэтому когда в 1942 году пришел приказ собрать молодежь на принудительные работы, то в числе прочих забрали и меня. У нас на юге Молдавии до войны располагались немецкие села, но в предвоенный год по приказу Гитлера и по договоренности с руководством СССР все немецкие колонисты были переселены на территорию Третьего Рейха. Но их обширные земли остались пустовать, и обрабатывать их отправили как раз молодежь из числа неблагонадежных семей. Собрали с округи достаточно много народа, причем молдаван среди нас почти не было, погрузили в вагоны и отправили в местечко Теплице.
Дали нам тяпки, сапы по-нашему, и приказали обрабатывать поля кукурузы. Но завтраком не покормили, а на обед выдали мамалыгу с килькой. А жара ведь стояла, так что кроме как форменным издевательством это назвать нельзя. Так еще и жандармы ходили, и лупили нас по малейшему поводу… Я вам говорю, не работа, а настоящее издевательство.
Из нашего села нас забрали троих, и когда мы увидели, что нам предстоит, то решили сбежать. И уже на второй день рано утром сбежали. Добирались домой пешком шесть суток и одну ночь. Причем, по дороге таились и обходили села стороной, чтобы не попасться в лапы жандармам.
Но пришли в Голяны и, конечно, руководство села узнало об этом, потому что мы уже ни от кого не прятались. Тогда в примэрии решили, как с нами поступить: „Раз вы там работать не хотите, значит, будете работать здесь”, и обязали нас отработать в качестве разнорабочих на строительстве нашей сельской конюшни и бани.
Три месяца мы там проработали, а потом вдруг приходит решение военно-полевого трибунала, что за свое бегство мы заочно приговорены к заключению на шесть месяцев… Из села до Бельцкой тюрьмы нас должны были вести этапом, а это самое настоящее издевательство, потому что все знали, что на каждом посту непременно станут нещадно бить. И тогда наши родители договорились, скинулись по тысяче лей, чтобы в тюрьму жандармы нас отвезли поездом.
В Бельцах мы просидели месяц, и за это время особенно запомнился один случай. Когда чистили старые выгребные ямы, вышел начальник тюрьмы – такой подтянутый, холеный румынский офицер. И кто-то из заключенных толкнул его в спину. Потом рассказывали, что он прямо с головой нырнул, только фуражка всплыла… Солдаты его, конечно, тут же вытащили, но всех тех, кто там был, просто насмерть били. Наше счастье, что нас там не оказалось.
А потом нас отправили в Румынию и транзитом через Яссы мы оказались в колонии в Ботошанах. Там протекает река Сирет, по берегам которой густо росли вербы. И нам приходилось рубить эти деревья на стройматериалы. Причем условия жесткие, не выполняешь норму – не получаешь паек. Но я как только увидел это сразу сказал товарищам: „Ребята, так мы на норму точно не наработаем, потому что у этих деревьев тонкие ветки. Нужно обязательно что-то придумать”. Подумал немного и решил рубить и другие, более „серьезные” деревья по соседству. Взял топор и пошел работать, но предупредил своих, что если жандармы начнут возмущаться, чтобы они им сказали, что я сижу за убийство попа. Потому что в то время в наших краях это считалось едва ли не самым страшным преступлением, и показывало, что у человека нет ничего святого, ни как сейчас говорят „тормозов”. И жандармы как это услышали, то сразу оставили нас в покое и мы смогли выполнять свою норму.
А дальше пошло еще лучше. В этой колонии нас сидело человек четыреста, но представьте себе, из всей этой массы людей грамотными оказались только мы трое. И мы нашли себе подработку, стали писать им письма. Одно письмо – пять лей. Даже брюки себе успели купить на заработанные деньги.
Но меня просто поражало, что вся эта масса людей сидела фактически ни за что. Мы ведь с ними разговаривали, писали для них письма, так что знали, за что они сидят. Например, мне запомнился такой человек. Он работал пастухом у помещика, имел пять или шесть детей, и жили они очень и очень бедно в какой-то землянке, а тут еще сын этого помещика начал приставать к его дочке. И он этому парню сказал, что если тот от нее не отстанет, то он его убьет. Так за это ему дали три года тюрьмы… И большинство заключенных было таких же. Причем, все кроме нас были румынами, но темные и безграмотные просто ужас… Ведь Румыния в ту пору была очень бедной страной. Крупные латифундисты – немцы, железная дорога – французская, плоештская нефть – английская, и если в городах еще шло какое-то развитие, то сельское население было очень темное и забитое.
И навсегда запомнилось, как я добирался домой. Через пять месяцев в феврале 43-го нас освободили, но прочные тюремные каучуковые постолы пришлось сдать, и мне выдали мои (постолы – примитивная обувь из одного или нескольких кусков кожи, стянутая на щиколотке ремнём – прим. Н.Ч.). Но видно за время заключения они на складе совсем отсырели, поэтому в дороге развалились, и я пришел домой фактически в портянках. Отмачивал потом ноги в тазике с керосином, чтобы избежать обморожения.
Как кормили в заключении? Только мамалыгой, уже смотреть на нее не могли. Как-то даже спросили одного румына: „Господин офицер, а кроме мамалыги у нас хоть что-то еще будет?” – „Раз у вас, бессарабцев, хватило ума предать свою мать-Румынию, значит, будете жрать мамалыгу пока не поумнеете”. Но вообще в принципе жили там относительно нормально, мирно, между собой не ссорились. Причем, когда уже освобождали, то нам предлагали остаться: „Все равно скоро русские придут, а мы вас возьмем к себе”, вроде как сынами полков, но мы все-таки уехали домой.
Опять пошла обычная жизнь, работа, но признаюсь вам, у меня была заветная мечта – стать жандармом. Почему? Потому что жандарм – это первый хозяин на деревне. Своим детским еще умом я себе так это тогда представлял: „Вот стану жандармом, и уж тогда сполна отомщу румынам”, ведь служить предстояло не в родных местах. И что вы думаете? Когда проводился предварительный осмотр допризывников, то из двух сел собрали 160 парней, и только меня одного признали годным к службе в жандармерии. Почему только меня, до сих пор не знаю, но помню, что как узнал об этом, летел домой прямо как на крыльях.
И сразу после освобождения, первое время пока не разобрались, что жандармы это не предатели вроде полицаев, а наподобие наших внутренних войск, всем жандармам подряд сразу давали по 8 лет… Знаю, что так из черновицкой области очень многих наказали, а нас просто не успели призвать. Что и говорить – повезло, а то бы это клеймо всю жизнь исковеркало… Ведь из нашего села в жандармерию попали служить трое ребят постарше меня. Двое служили где-то в Румынии и их осудили без разговоров. А один служил в Дубоссарах, и только потому, что это недалеко от нас, стали выяснять, что да как, и когда выяснилось, что он очень хорошо обращался с людьми, то его не тронули.
Во время войны вы знали, что творится на фронте?
Да, потому что выходили румынские газеты, в которых регулярно печатались сводки о положении на фронте. Но помню такой эпизод. На улице собралась группа людей, что-то обсуждают и тут один из них ехидно так говорит: „Вот я регулярно читаю румынские газеты, так судя по их сводкам, они уже всех русских солдат побили, один Сталин должен был остаться”.
Партизаны или подпольщики в вашей округе себя хоть раз как-то проявили?
Лично я о них ни разу ничего не слышал.
На работу в Германию или Румынию молодежь не угоняли?
На работу нет, а вот в румынской армии некоторые служили, это да. Например, моего старшего брата Петра, который был 1919 г.р. призвали в армию еще до войны, и вместе с шурином они вместе служили в Румынии. Он рассказывал потом, какая дедовщина там царила, как над ними издевались, какие глупости заставляли делать, как били. Недаром ведь румыны считали молдаван людьми второго сорта.
А потом их послали на фронт, хотя румыны в принципе молдаванам совсем не доверяли и поэтому на передовую не отправляли. И вот он любил рассказывать одну историю. Оказались они на каком-то островке на Бугазе: ночь, ветер, дождь, в общем, непогода страшная, и вдруг крик: „Русские украли капрала!” Так брат потом не раз примерно так говорил: „Ваня, этих русских никто и никогда не победит! Ведь даже носа нельзя было высунуть на улицу, а они умудрились выкрасть капрала”.
Воевать они не собирались и сразу сдались в плен. Но шурин поступил очень умно и дальновидно, сразу переоделся в гражданскую одежду и всем говорил, что его угнали на работу в Румынию, поэтому его сразу отпустили.
А брат не догадался так сделать. Не переоделся как шурин и когда повел группу румын сдаваться, то вместе со всеми попал в лагерь. Рассказывал, что оказался в одном лагере вместе с власовцами, и пока с ним разобрались и отпустили, он весь переморозился, особенно сильно обморозил ноги, потом постоянно с ними мучился, и, в конце концов, ему их ампутировали…
И еще вам одну историю могу рассказать про румынскую армию. У меня есть племянник, который живет в Единцах. А сестра его тещи была замужем за уроженцем Резины, который в румынской армии сделал очень хорошую карьеру и его назначили начальником тыла румынской армии, а ведь это очень высокая должность. Еще в 80-х годах, когда он уже был в весьма преклонном возрасте, мне довелось с ним встретиться лично. Это я к тому говорю, чтобы вы понимали, что я эту историю не с чьих-то слов пересказываю, а он мне сам об этом рассказывал. Так вот, когда генеральный штаб несколько раз ходатайствовал перед Антонеску о присвоении ему генеральского звания, тот всякий раз ставил свою резолюцию: „Basarabean!” – т.е. бессарабец, а для румын это словно позорное клеймо. В то время когда мы с ним встретились, уже начались брожения на национальной почве, но он мне приблизительно так сказал: „Я удивляюсь этим людям. Они просто не понимают того, что в Румынии никто из молдаван не станет большим человеком. Никогда!” Я думаю, что эти его слова стоило бы напомнить нашим нынешним „патриотам” и разного рода политиканам. […]
http://iremember.ru/memoirs/pekhotintsi/guranda-ivan-afanasevich/
Читателю предлагаются отрывки из воспоминаний Маноле Замфира, записанные его другом .
Сегодня сержанту Маноле Замфиру 86 лет, он живет в одиночестве в поселке Синести в 25 километрах от Бухареста. Его называют «дядя Маноле»; о том, что он ветеран Второй мировой войны, знают немногие. Его жена недавно умерла в преклонном возрасте. Его сын, которому почти 60, живет в Бухаресте. У дяди Маноле во владении старый глинобитный трехкомнатный домик, коза и участок земли площадью в 2000 квадратных метров. На этом кусочке земли он вырастил самый красивый сад во всем поселке, и живет его плодами – овощами и виноградом, которые возделывает сам. Многие молодые крестьяне приходят к нему за советами по растениеводству. Около его сада расположен мой летний дом, мы знакомы с ним уже 10 лет. Я записал его рассказ, ибо считаю: такой человек заслуживает, чтобы его не забыли .
15 февраля 1941 года началась учеба солдата Маноле Замфира в военной школе имени Петру Рареша вблизи г. Чернаводы. После окончания школы он был зачислен в саперную роту 36-го полка 9-й пехотной дивизии (командир батальона – майор Секариану, командир полка – полковник Ваташеску, командующий дивизией – генерал Панаити).
1 сентября 1942 года его часть была отправлена на Донской участок Восточного фронта. Бойцов части поездом довезли до вокзала в г. Сталино , а затем они 6 недель шли маршем до линии фронта. В момент их прибытия положение на этом участке фронта было спокойное, и они получили задание строить укрепления и зимние убежища.
Первая серьезная атака советских войск на их позиции началась 9 ноября 1942 года. Она оказалась безуспешной, части Красной Армии понесли большие потери. За этой атакой последовал месяц тяжелых боев, с атаками с обеих сторон, в результате которых ни одна сторона не добилась сколько-нибудь значительного продвижения. Это была бессмысленная бойня, в которой тяжелые потери несли обе стороны.
Во время атак под командованием советских офицеров солдаты-красноармейцы кричали (по-румынски): «Братья, зачем вы нас убиваете? Антонеску и Сталин пьют вместе водку, а мы друг друга убиваем ни за что!»
Румынских солдат направляли в лобовые пехотные атаки, которым предшествовали артиллерийские обстрелы позиций противника. С одной стороны, румынская артиллерия мало влияла на сильные стороны противника, так как орудия были мелкого калибра, а выстрелы не точными. Другой нашей слабостью была устарелость вооружения. Большинство солдат были вооружены винтовками ZB со штыками. На роту имелось всего по два пулемета и одной пушке «Брандт», а на взвод – 1-2 автомата. Это приводило к огромным потерям, иногда до 90% личного состава. В этот период Маноле Замфиру было присвоено звание сержанта – и за храбрость, и для возмещения потерь среди сержантов.
Он вспоминает, что после одной из безуспешных атак из всей роты уцелели всего 7 бойцов, включая его самого. Молодые офицеры из командования саперной роты погибали так часто, что сержант Замфир даже не успевал узнать их имена. Во время атак они были впереди, поэтому их часто убивали первыми.
После нескольких боев румынские солдаты начали пользоваться трофейным оружием и снаряжением. Сержант Замфир взял себе в качестве основного оружия автомат «Беретта». Что касается противотанкового вооружения, положение было еще хуже. Гранаты против танков были неэффективны, а мин или специального противотанкового оружия не было. Довольно успешно применяли «коктейли Молотова» . Когда танк загорался, экипаж сдавался в плен. Но на этом участке фронта танков было мало, и советские командиры редко их применяли для поддержки пехотных атак. Они держали танки позади своей пехоты, для своего рода артиллерийской поддержки, достаточно бесполезной. А румынские саперы использовали танки в основном в тех случаях, когда во время атак продвигались вперед.
Большинство боев было обычными для Второй мировой войны – пехотные атаки с рукопашными боями в траншеях. В одной из таких схваток сержант Замфир заколол штыком советского солдата. Перед смертью этот солдат сказал ему по-румынски, что у него дома пятеро детей. До сегодняшнего дня дядя Маноле сожалеет о том случае, хотя и знает, что выбора у него не было.
Другим поразительным событием на том участке фронта был приказ, полученный от высшего немецкого командования, – убивать всех советских пленных. Для румынских офицеров это было неприемлемо, поэтому румынские солдаты, отпускавшие советских пленных, забрав у них оружие и снаряжение, не несли наказания. Много раз после успешных атак румынских частей взятые ими в плен перебегали через «ничейную» полосу, в то время как румынские офицеры «смотрели в другую сторону». Сержант Замфир помнит случай, когда его взвод захватил четырех женщин-офицеров (это были офицеры подразделений снабжения, пойманные на линии фронта). Командир роты приказал ему отвести их за густой кустарник и там расстрелять. В этих кустах Маноле спросил женщин, говорят ли они по-румынски. К его удивлению, они все знали румынский, так как были молдаванками. И он им сказал: «Теперь вы знаете, где позиции ваших войск. Я буду стрелять в землю, надеюсь, что никогда больше здесь вас не увижу. Женщины созданы быть матерями, а не солдатами!» Пленницы расцеловали его и исчезли в лесу. После этого он выпустил несколько очередей в землю и вернулся в свой взвод.
Румынские войска на юге Молдавии, 1944 год.
Некоторые румынские солдаты насиловали советских женщин, когда появлялась возможность. Сержанта Замфира это ужасало, он убежден, что это один из самых страшных грехов. Если бы такое увидел офицер, он застрелил бы такого солдата на месте, но солдаты не находились постоянно на глазах у офицеров. Часто насильников наказывали свои же бойцы. Если насильника ранило, его никогда не выносили с поля боя.
В конце 1942 года позиции румынских войск посетили четверо высокопоставленных немецких офицеров. Хотя после нескольких недель жестоких боев фронт продвинулся всего на 2-3 километра, немецкий генерал провозгласил: «Еще до следующего Рождества мы будем вместе с вами маршировать по улицам Америки!» Сержант Замфир даже не представлял, где эта Америка, он до изнеможения сражался в условиях холодной русской зимы в надежде уцелеть и встретить следующее Рождество живым.
Уже через три дня после визита немецких офицеров советские войска начали массированную атаку при поддержке мощного артиллерийского огня, а также множества танков Т-34 и пикирующих бомбардировщиков. Всего за одну ночь румынский фронт был прорван, и началось спешное отступление войск. Советские солдаты кричали нам: «Братья-румыны, увидимся в Бухаресте!»
В первую неделю отступление было таким быстрым, что оставляли раненых, которые не могли идти. Сержант Замфир не может забыть отчаянные крики раненых солдат и их руки, которыми они пытались дотянуться до своих товарищей. Советская армия убивала всех раненых пленных.
Снабжения у румынских войск не было почти никакого, так что приходилось использовать трофейное оружие и захваченные боеприпасы и питаться тем, что попадалось на пути. Были периоды, когда ели собак, убитых лошадей или даже сырое зерно и сырую картошку, найденные в деревнях. Больше всего ценилось захваченное армейское продовольствие, так что было предпринято несколько атак – путем партизанских проникновений в расположение противника – с целью захвата провианта. Вскоре советские войска стали проявлять больше осторожности и лучше оборонять свои снабженческие подразделения.
2 мая 1943 года в одном из столкновений с советской пехотой сержант Замфир был ранен осколками артиллерийского снаряда. Ему повезло: его эвакуировали в полевой госпиталь, поэтому он остался жив. Спустя неделю этот госпиталь со всеми ранеными отступил в Севастополь. Сержант Замфир, в числе 700 румынских и немецких раненых, был взят на борт немецкого плавучего госпиталя и эвакуирован в направлении Константинополя.
Несмотря на то, что госпитальный корабль был окрашен в белый цвет и на нем был изображен красный крест, его сразу же после выхода из Севастопольской гавани атаковали советские бомбардировщики. Он затонул в 12 километрах от берега. После атаки выжили всего 200 человек, включая экипаж. Им пришлось провести ночь в воде, так как спасательные шлюпки, находившиеся на корабле, затонули вместе с ним. К утру осталось в живых меньше 100 человек. Спасшихся подобрала немецкая подводная лодка, покидавшая Севастополь, но ее командование не могло изменить свой маршрут, чтобы доставить спасенных румын в румынский порт Констанцу. Многие спасенные из воды умерли в пути, так как на борту лодки не было врачей, только члены экипажа. К концу пути выжили всего 30 человек с погибшего госпитального корабля.
Разрушенный в результате боёв Севастополь
Сержанта Замфира отвезли в крупный госпиталь в Вене, где его вылечили. Спустя два месяца самолетом его отправили в Констанцу для возвращения в боевую часть. Его дивизии к тому времени было поручено осуществлять береговую охрану района Констанцы, восстанавливаясь после огромных потерь на Восточном фронте. Для дивизии это был спокойный период, так как противник не предпринимал попыток высадки на побережье Румынии.
В течение осени 1944 года восстановление и перевооружение 9-й дивизии было завершено, и она была поездом отправлена в Тарнавени, а оттуда пешим маршем в Оарбу де Муреш. Там дивизия встретилась с несколькими советскими боевыми частями и получила приказ: форсировать реку Муреш и атаковать немцев, захватив их врасплох. Румынские бойцы должны были идти в атаку, а советские войска «поддерживать» их с тыла. Полковник Ваташеску обратился к своим бойцам и сообщил правду о создавшемся положении: «Мы должны это сделать, чтобы остаться в живых и защитить нашу страну. Если мы не пойдем в атаку на немцев, советские войска расстреляют нас в качестве пленных, сожгут наши дома, убьют наших детей. Те советские части, которые вы здесь видите, находятся здесь не для того, чтобы нас поддерживать, а для того, чтобы расстрелять нас, если мы будем отступать. Так что не рассчитывайте на их помощь. Если кто-то из вас переживет эту войну, помните, что мы сделали это ради своего народа».
Реку Муреш форсировали, переправляясь на резиновых лодках, и пошли в лобовую атаку на немецкие войска, находившиеся за рекой. Атака прошла успешно, в основном потому, что бойцы дрались до последнего, зная, что поддержки артиллерией и бронетехникой у них мало. А у немцев была хорошая артиллерийская поддержка и даже несколько танков, так что потери румын были значительны. Но румыны все же осуществили прорыв и далее продолжили наступление почти без задержек, освобождая от фашистов Венгрию.
От советского командования поступали приказы атаковать постоянно, без перерывов для отдыха или пополнения личного состава. Первая остановка была разрешена только в Дебрецене , когда 9-я дивизия была ослаблена настолько, что у нее уже не было никаких шансов успешно наступать. Даже советское командование понимало, что для дальнейшего продвижения ей необходимо пополнение из Румынии.
После короткого перерыва в Дебрецене наступление возобновилось в тех же тяжелых условиях. Самые жестокие и страшные сражения были в горной местности, в Татрах, где бои часто переходили в схватки в траншеях один на один, с помощью ножей и кольев. Настоящая взаимная бойня. Здесь сержант Замфир был еще раз ранен, тремя пулями в правое бедро. Его самолетом эвакуировали в Медиаш (Румыния) и прооперировали. К счастью для него, выстрелы были произведены с большого расстояния, и кость бедра была раздроблена не очень сильно. Всего через две недели его вернули на фронт, не полностью выздоровевшего, но «годного к боевой службе».
Однажды какой-то советский офицер обратился к румынским войскам с такими словами: «Мы должны полностью уничтожить Германию, расстреливайте всех, от детей до стариков, и женщин тоже. Германия должна остаться совершенно безлюдной». (Где это было сказано, неизвестно, так как многим солдатам не сообщали о том, где они находятся.) Большинство румын были потрясены этим приказом, выполняли его лишь немногие. Но отношение советских солдат к немцам подтолкнуло некоторых румынских солдат к тому, что они, как и некоторые красноармейцы, стали насиловать немецких женщин и грабить немецкие дома.
Сержант Замфир помнит, что женщины измазывали себя землей и фекалиями, чтобы солдаты армий вторжения не насиловали их. Иногда матери сами отдавались солдатам, чтобы спасти от насилия своих детей. Немецкие мужчины предпочитали самоубийство советскому плену, чтобы не подвергнуться мучениям со стороны советских солдат. Это были нечеловеческие принципы поведения, ужасное время. Сержант Замфир убежден, что его спасла только вера в Бога. Принципы христианского учения были единственным законом для него. Ему стыдно за поведение некоторых бойцов его армии, и он молится за мирных жителей Германии, которых тогда убили.
Продвижение румынских войск прекратилось с окончанием войны. В течение последующего месяца румыны под руководством советских командиров патрулировали оккупированную территорию. После этого их отправили добираться до дома пешком, так как советское командование отказалось предоставить железнодорожный транспорт. Они дошли до румынской границы 19 июля 1945 года, оттуда их направили в г. Брашов . Там красноармейцы разоружили их и отпустили по домам. За то время, что они воевали против германских войск, они не получили никакой оплаты, пошли домой, не имея при себе ничего, кроме своей одежды. Но были рады, что живы.
Положение Румынии резко изменилось, когда в Германии к власти пришли фашисты. В условиях внешнеполитических успехов Гитлера господствующая клика Румынии также пошла по пути фашизма. После подписания советско-германского договора о ненападении Германия согласилась выполнить требование СССР о передаче Буковины и Бессарабии. Другим обстоятельством, повлиявшим на внешнюю ориентацию Румынии, была капитуляция Франции 18 июня 1940 г. Возвращение Бессарабии н сохранение территориальной целостности Румынии зависело теперь от воли Германии.
3 сентября 1940 г. король Румынии Кароль привел к власти генерала Иона Антонеску (1882-1946), бывшего начальника генерального штаба румынских вооруженных сил, известного своими профашистскими взглядами. Король рассчитывал на лояльность генерала. 6 сентября 1940 г. Антонеску настоял на отречении короля Кароля от власти, изгнал его из страны и передал власть королю Михаю. Антонеску стал «кондукатором» (равносильно «фюреру» в Германии или «дуче» в Италии), т.е. фактической главой государства. Он ликвидировал остатки демократических свобод и установил в стране тоталитарный режим. Вся румынская экономика была поставлена на службу Германии. В октябре того же года Румыния была наводнена германскими инструкторами, разместившимися вдоль советской границы и в стратегически важных пунктах.
Участие румынских войск во Второй мировой войне
Весной 1941 г. в Румынии были сосредоточены германские войска, которые предназначались для вторжения в СССР по плану «Барбаросса». После окончания военных операций в Югославии они были направлены к границам СССР. 11 июня 1941 г. при встрече Гитлера и Антонеску были окончательно уточнены планы совместного нападения на Советский Союз. Румынское руководство рассчитывало вернуть Бессарабию, а также попытаться расширить Румынию до Одессы и Южной Украины. Антонеску предоставил в распоряжение Германии 24 пехотные, 4 кавалерийские, а также 2 мотомеханизированные дивизии, до I млн солдат. Однако румынская армия была не готова к войне: плохо обученные солдаты не имели опыта боевых действий. Уже в ноябре 1941 г. потери румынской армии убитыми и ранеными составили свыше 300 тыс. человек. Румынское командование вынуждено было отвести их в Румынию для переформирования.
В июле 1942 г. румынские войска вновь появились на советско-германском фронте. На подступах к Сталинграду было разгромлено 18 румынских дивизий из 24, из них 12 были полностью уничтожены или взяты в плен. Общие потери румынской армии на советско-германском фронте составили свыше 1 млн человек.
В начале апреля 1944 г. советские войска перешли государственную границу СССР, в августе 1944 г. вступили на территорию Румынии и вышли к- Дунаю. Это послужило толчком для активизации массового движения против режима генерала Антонеску. Организаторами сопротивления были демократические силы, объединившиеся в единый рабочий фронт, созданный в 1944 г.
Капитуляция Румынии
23 августа 1944 г. фашистская диктатура Антонеску была свергнута. Сам «кондукатор» по приказу короля Михая был арестован, в 1946 г. за военные преступления суд приговорил его к смертной казни. К власти пришло правительство генерала Саяатеску В него вошли лидеры четырех партий, образовавших национально-демократическии блок. Новое правительство обратилось к союзному командованию с просьбой о перемирии. 12 сентября 1944 г. в Москве Великобритания, СССР и США подписали перемирие с Румынией. Она капитулировала, порвав отношения с Германией и повернув оружие против нее. Однако выполнение условий перемирия натолкнулось на противодействие реакционных сил, которые стремились ограничить его рамки. В противовес реакции в Румынии образовался Национально-демокрагический фронт левых сил. выступавших за выполнение условий перемирия и решительный разрыв с антидемократическим режимом.
Борьба за осуществление демократических реформ
В конце февраля 1945 г. по стране прокатилась волна осуществление массовых митингов, участники которых требовали осуществления демократических реформ, ликвидации гитлеровских организаций. Правительство ответило массовыми репрессиями, митинги и демонстрации разгонялись при помаши войск. Под давлением трудящихся масс реакционное правительство генерала Радеску вынуждено было уйти в отставку. 6 марта было образовано новое правительство во главе с лидером фронта земледельцев Петру Гроза (1884-1958). Новое правительство предприняло решительные шаги по демократизации и обновлению страны. 20 марта был принят закон об аграрной реформе, который подорвал влияние крупных помещиков и землевладельцев на политическую жизнь страны. Этим были заложены предпосылки подъема сельского хозяйства и подлинной демократизации страны. Правительство П. Гроза осуществляло демократизацию внутреннего управления.
2 августа 1945 г. на Берлинской Конференции было принято решение поддержать «просьбу Румынии о вступлении в ООН. а 6 августа СССР восстановил с Румынией дипломатические отношения В феврале 1946 г. новое румынское правительство было признано Соединенными Штатами Америки и Великобританией
- Резюме
1940-1944 гг. - сотрудничество Румынии с Германией
Август 1944 г. - армия СССР вступила на территорию Румынии
Сентябрь 1944 г. - подписание Румынией акта о безоговорочной капитуляции
Март 1945 г. - Петру Гроза - осуществление демократических реформ
- Здравствуйте Господа! Пожалуйста, поддержите проект! На содержание сайта каждый месяц уходит деньги ($) и горы энтузиазма. 🙁 Если наш сайт помог Вам и Вы хотите поддержать проект 🙂 , то можно сделать это, перечислив денежные средства любым из следующих способов. Путём перечисления электронных денег:
- R819906736816 (wmr) рубли.
- Z177913641953 (wmz) доллары.
- E810620923590 (wme)евро.
- Payeer-кошелёк: P34018761
- Киви-кошелёк (qiwi): +998935323888
- DonationAlerts: http://www.donationalerts.ru/r/veknoviy
- Полученная помощь будет использована и направлена на продолжение развития ресурса, Оплата хостинга и Домена.
До 1940 г. румынская военная мысль и практика ведения военного дела ориентировались на французскую военную школу. Однако, после поражения Франции в июне 1940 г. румынские военные начали отдавать предпочтение германской школе. В октября того же года в Румынию прибыла постоянно действующая германская миссия. Ее главной целью стала подготовка румынской армии к войне, при этом наибольшее внимание уделялось борьбе против танков и обучению младшего командного состава.
Программа модернизации оказалась успешной лишь отчасти. 7,92-мм винтовка чешского производства заменила старую 6,5-мм системы Манлихер (Mannlicher), а кавалерия получила легкий чешский автомат ZB 30. В то же время в армии оставалось еще много оружия устаревших образцов. Противотанковая артиллерия была слабой, хотя немцы и снабжали румын трофейными 47-мм орудиями. Только горнострелковый корпус получил современные артиллерийские орудия «Шкода». Большинство же полевых орудий состояло на вооружении еще с начала Первой мировой войны, хотя в армии поступили и трофейные французские и польские 75-мм орудия. Большая часть артиллерии все еще была на конной тяге.
На 1 сентября 1939 г. румынская армия состояла из 1 гвардейской и 21 пехотной дивизии. В 1940 г. началось интенсивное формирование новых соединений.
Общее руководство военным строительством осуществлял высший совет обороны под председательством премьер-министра. С началом войны этот пост занял лидер (conducător) Иона Виктор Антонеску (Ion Victor Antonescu).
Непосредственно вооруженными силами руководило военное министерство (через генеральный штаб).
Вооруженные силы Румынии состояли из сухопутных войск, военно-воздушных сил и военно-морского флота, а также корпусов пограничной охраны, жандармерии и строительного корпуса.
В состав сухопутных войск входили 3 общевойсковые армии (21 пехотная дивизия и 14 бригад). На их вооружении состояло 3850 орудий, до 4 тыс. минометов, 236 танков.
Пехотная дивизия Румынии по штату 1941 г. включала в себя 3 пехотных полка, 1 артиллерийскую бригаду (2 полка), батарею зенитных орудий, роту противотанковых орудий и пулеметов, разведывательный эскадрон, батальон связи, инженерный батальон и подразделения обслуживания. Всего в дивизии было 17 715 человек, она имела 13 833 винтовки, 572 пулемета, 186 орудий и минометов (75-мм полевые орудия, 100-мм гаубицы, 37-мм и 47-мм противотанковые орудия).
Полки регулярной армии носили номера с 1-го но 33-й и с 81-го по 96-й, причем полки первой группы по традиции назывались «гренадерами» - «доробантами» (Dorobanti). Некоторые дивизии имели полки «Ванатори» (Vanatori), т.е. стрелковые, которые носили номера с 1-го до 10-й.
После Первой мировой войны были сформированы по итальянскому образцу элитные горные части, наподобие «альпийских стрелков». Каждая из таких 4-х бригад имела 1 артиллерийский и 2 стрелковых полка, а также разведывательный эскадрон.
Отряд лыжников из румынских горных стрелков. 1941 г.
Румынские горные стрелки на позициях в Крыму. 1942 г.
Атака румынских горных стрелков. Крым, 1942 г.
Особенно сильной считалась румынская кавалерия. Кроме конной гвардии на лето 1941 г. существовало еще 25 линейных кавалерийских полков.
Румынская кавалерия в украинских степях. 1941 г.
В 1941 г. единственный отдельный танковый полк (существовавший с 1939 г.) был объединен с моторизованным стрелковым полком в бронетанковую бригаду. В основном на вооружении румынской армии в начале войны находились танки Skoda LTvz 35, а для разведки в частях было некоторое количество легких танков CKD. Большинство «Шкод» было потеряно в боях под Сталинградом (некоторое позже переоборудованы под самоходные 76-мм орудия), и их заменили немецкими PzKpfw 38(t) и Т-IV.
Военно-воздушные силы Румынии включали 11 аэрофлотилий: истребительных - 3, бомбардировочных - 3, разведывательных - 3, гидросамолетов - 1, аэростатов - 1. Всего в ВВС насчитывалось 1050 самолетов, из них около 700 боевых: истребителей - 301, бомбардировщиков - 122, других - 276.
Военно-морские силы Румынии состояли из черноморского флота и дунайской флотилии. Черноморский флот Румынии к началу войны имел 2 вспомогательных крейсера, 4 эскадренных миноносца, 3 миноносца, подводную лодку, 3 канонерские лодки, 3 торпедных катера, 13 тральщиков и минных заградителей. Дунайская речная флотилия включала 7 мониторов, 3 плавучие батареи, 15 бронекатеров, 20 речных катеров и вспомогательных судов.
Летом 1941 г. для нападения на Советский Союз Румыния выделила 2 полевые армии (3-ю и 4-ю), насчитывавшие в своем составе 13 пехотных дивизий, 5 пехотных, 1 моторизованную и 3 кавалерийские бригады, около 3 тыс. орудий и минометов, 60 танков.
Наступление сухопутных войск должны были обеспечивать 623 боевых самолета. Всего для участия в войне против Советского Союза привлекались войска численностью 360 тыс. человек.
Румынская военная униформа.
1-й этап войны против СССР
Для ведения войны против Советского Союза румынская армия использовала в основном пехотное оружие собственного производства. В 1941 г. в Румынии было выпущено 2,5 тыс. ручных пулеметов, 4 тыс. автоматов, 2250 60-мм и 81,4-мм минометов, 428 75-мм артиллерийских орудий, 160 47-мм противотанковых пушек, 106 37-мм и 75-мм зенитных орудий, свыше 2,7 млн. мин и снарядов.
На румынские войска германским командованием возлагались задачи по обеспечению развертывания 11-й немецкой армии в Румынии и ее наступления на Правобережной Украине. Штабу 11-й армии были переподчинены из состава 3-й румынской армии 4 пехотные дивизии, 3 горнострелковые и 3 кавалерийские бригады. Остальные румынские войска, сведенные в 4-ю армию, были развернуты на крайнем правом крыле советско-германского фронта.
Для боевых действий на Черном море Германия, не имея там своих боевых кораблей, использовали военно-морской флот Румынии.
В состав 3-й румынской армии входили горнострелковый (1-я, 2-я и 4-я горнострелковые бригады) и кавалерийский (частично моторизованные 5-я, 6-я и 8-я кавалерийские бригады) корпуса. В 4-ю армии входили первые три из подготовленных немецкими инструкторами дивизии (5-я, 6-я и 13-я) и другие отборные формирования (гвардейская дивизия, пограничная и бронетанковая бригады).
Во время осады Одессы (5 августа - 16 октября 1941 г.) румынские войска получили значительные подкрепления и в конечном счете стали включать 1-ю, 2-ю, 3-ю, 6-ю, 7-ю, 8-ю, 10-ю, 11-ю, 14-ю, 15-ю, 18-ю и 21-ю пехотные и 35-ю резервную дивизии, 1-ю, 7-ю и 9-ю кавалерийские бригады; кроме того, армиям были приданы отдельные немецкие подразделения.
Под Одессой из-за плохой подготовки и нехватки вооружения румынские части понесли тяжелые потери - 22 сентября были разгромлены 2 пехотные дивизии. После того, как с 1 по 16 октября 1941 г. гарнизон Одессы эвакуировался, 4-ю румынскую армию пришлось отправить на переформирование.
Воинские подразделения из состава 3-й армии (а также 1-я, 2-я, 10-я и 18-я пехотные дивизии) остались на фронте, хотя и перешли под командование немецких генералов. Горнострелковый корпус воевал в Крыму в составе 11-й немецкой армии, а кавалерийский корпус в составе 1-й танковой армии. Более мелкие подразделения, такие как румынский механизированный полк и отделения лыжников, также действовали в зимнюю кампанию совместно с немецкими частями.
2-й этап войны против СССР
Летом 1942 г. произошло наращивание румынских сил на Восточном фронте. Горнострелковый корпус (позднее 18-я пехотная и 1-я горнострелковая дивизии) был привлечен к наступлению на Севастополь. В 1942 г. бригаду переформировали по стандартам вермахта и создали 1-ю бронетанковую дивизию (позднее получившую название «Великая Румыния»).
В августе сильный румынский корпус (включавший в себя 18-ю и 19-ю пехотные, 8-ю кавалерийскую и 3-ю горнострелковую дивизии) с боями форсировал Керченский пролив. В это же время 2-ю горнострелковую дивизию, находившуюся на отдыхе с конца 1941 г., перебросили на Северный Кавказ, где она вошла в состав 3-го немецкого танкового корпуса. На фронте вновь появилась 3-я армия генерала Думитреску (5-я, 6-я, 9-я, 13-я, 14-я и 15-я пехотные, 1-я и 7-я кавалерийские, 1-я бронетанковая дивизии) и в октябре заняла участок к северу от Сталинграда. Тем временем Румынский корпус вышел на передовые рубежи на южном фланге.
В ноябре 1942 г. его пополнили другими частями, а затем передали 4-й немецкой танковой армии (всего 6 румынских дивизий: 1-ю, 2-ю, 4-ю и 18-ю пехотные, 5-ю и 8-ю кавалерийские). Гитлер предложил, чтобы в 4-ю армию генерала Константинеску перешло большинство частей 4-й немецкой танковой армии, и затем вместе с 3-й румынской и 6-й немецкой армиями образовали новую группу армий «Дон» под командованием маршала Антонеску.
4-я армия выдвинулась вперед и начала развертывание как раз в тот момент, когда советские войска начали операцию по окружению сталинградской группировки. Большинство румынских дивизий были разгромлены, а две (20-я пехотная и 1-я кавалерийская) оказались внутри «Сталинградского котла». Остатки частей собрали в поспешно организованные армейские группы «Гот» (1-я, 2-я, 4-я и 18-я пехотные, 5-я и 8-я кавалерийские дивизии) и «Холлид» (7-я, 9-я, 1 1-я и 14-я пехотные, 7-я кавалерийская и 1-я бронетанковая дивизии), но они понесли такие тяжелые потери, что к февралю 1943 г. их отвели на переформирование.
Моральный дух румынских военных значительно упал. Это позволило советскому командованию приступить осенью 1943 г. к созданию из бывших пленных румынских формирований в составе Советской армии.
3-й этап войны против СССР
Контрнаступление советских войск привело к тому, что множество румынских дивизий оказалось под угрозой окружения на кубанском плацдарме и в Крыму (10-я и 19-я пехотные, 6-я и 9-я кавалерийские, 1-я, 2-я, 3-я и 4-я горнострелковые дивизии). Немцы стремились убрать их с передовой и в течение всего 1943 г. использовали румын главным образом на защите береговой линии и в борьбе с партизанами.
В апреле 1944 г. в Крыму были разбиты считавшиеся «стойкими» 10-я пехотная и 6-я кавалерийская дивизии. Большинство подразделений вывели из боев и вернули в Румынию для переформирования. Отведенные в Румынию войска были использованы для защиты Бессарабии.
4-й этап войны против СССР
К маю 1944 г. на фронт отправились 3-я и 4-я армии. Теперь румынам удалось настоять на установлении некого паритета при распределении командных постои в немецко-румынской группировке. На правом фланге в составе армейской группы Думитреску оказались 3-я румынская и 6-я немецкая армия (здесь воевали 2-я, 14-я и 21-я пехотные, 4-я горнострелковая и 1-я кавалерийская румынские дивизии).
4-я румынская армия вместе с 8-й немецкой армией образовала армейскую группу «Веллер» (в ее составе были следующие румынские соединения: гвардейская, 1-я, 3-я, 4-я, 5-я, 6-я, 11-я, 13-я и 20-я пехотные, 5-я кавалерийская и 1-я бронетанковая дивизии). С началом наступления советских войск в августе 1944 г. этот фронт рухнул.
Румыния в войне против Германии и Венгрии (1944 - 1945 гг.)
Король Михай арестовал Антонеску, и Румыния присоединилась к антигитлеровской коалиции. Ее участие в войне на стороне Германии закончилось. В то же время некоторое количество убежденных румынских фашистов добровольно вступили в состав войск СС.
После некоторого колебания советское командование решило использовать румынские формирования на фронте . 1-я армия (созданная на базе выведенных из Крыма дивизий и учебных частей) и новая 4-я армия (почти полностью составленная из учебных частей) вновь начали боевые действия в Трансильвании. В боевых действиях против немецко-венгерских войск активно проявили себя румынские ВВС.
Всего Румыния потеряла 350 тыс. человек в боях с советскими войсками, а в конце войны еще 170 тысяч в боях с немецкими и венгерскими войсками.
«Прощание с Матёрой Прощание с матерой читать краткое по главам
Правление Екатерины II Просвещенный абсолютизм Екатерины II
Юрий болдырев - как избежать гражданской войны