Биография алены арзамасской. Алёна Арзамасская: монахиня, которая возглавила повстанцев. Отрывок, характеризующий Алёна Арзамасская

Монахиня Алёна Арзамасская во второй половине XVII века возглавила многотысячный отряд повстанцев, который стал частью армии Степана Разина. Спустя несколько месяцев восставшие были разбиты под городом Темниковым войсками воеводы Юрия Долгорукова, а саму монахиню вместе с другими пленниками казнили.

Прошлое атаманши

До наших дней дошли немногочисленные исторические документы об Алёне Арзамасской. Известно, что она родилась в семье крепостных крестьян в слободе под Арзамасом, рано была выдана замуж и вскоре овдовела. Монашеский постриг в Никольском женском монастыре Алёна приняла вследствие крайней нужды. Историки утверждают, что именно в монастыре монахиня научилась читать и писать, а также освоила азы народной медицины.
При каких обстоятельствах Алёна Арзамасская решилась на организацию повстанческого отряда, не известно.

Когда о ней впервые услышали московские власти

Согласно одной из воеводских записок, Юрию Долгорукому доложили о рассказе пленного руководителя одной из повстанческих групп армии Степана Разина, сообщившего на допросе о «бабе-ведунье», которая собирает по селам воровских людей и объединяет их в отряд. Информатор доложил, что старица пользуется большим авторитетом у бунтовщиков, а ее повстанцы – грозная сила.

Захват Темникова

После объединения отряда Алёны Арзамасской с войском другого повстанца Федора Сидорова количество бунтовщиков достигло семи тысяч человек. Вооружено это соединение было не только ружьями и холодным оружием, но и трофейными пушками. Им удалось захватить город Темников и два месяца продержаться в нем. Руководя городом по своему усмотрению, Алёна Арзамасская «прелестными письмами» пыталась сагитировать как можно больше жителей окрестных сел и деревень, чтобы те присоединялись к повстанцам. Параллельно старица лечила народными средствами раненых и больных, используя, в том числе, и заговоры.

Поражение повстанцев

В конце ноября 1670 года под Темниковым объединенный отряд Алёны Арзамасской и Федора Сидорова был разбит войсками воеводы Ивана Лихарева. Темников сдался властям, и войска полковника Василия Волжинского были встречены «лучшими людьми города» с деньгами и слезными просьбами о прощении за то, что пришлось пребывать «под воровской властью».
Алёна Арзамасская с несколькими повстанцами билась до последнего, укрывшись в соборе Темникова. В начале декабря в город вошло войско Юрия Долгорукова, и сопротивление бунтовщиков было окончательно сломлено, а уцелевших их лидеров захватили в плен.
Спустя 7 лет после этой битвы немецкий публицист Иоганн Фриш в Германии издал брошюру, которая на сегодняшний день является единственным более или менее подробным документальным свидетельством, описывающим внешний вид, характер атаманши-старицы Алёны Арзамасской и ее последние часы жизни.

Как ее пленили и казнили

Фриш, который воевал в русском войске наемником, писал, что Арзамасская отстреливаясь из лука, убила несколько солдат воеводского войска. Когда «боеприпасы» иссякли, она упала у алтаря, и в таком положении была пленена. Наемник сообщил в своей брошюре, что поверх монашеского одеяния Алёна носила военные доспехи и оказалась очень сильной женщиной – ни одному из солдат не удалось натянуть тетиву лука, из которого стреляла атаманша.
Свыше полутора десятков пленных, среди которых был и Федор Сидоров, по приказу Юрия Долгорукова повесили за рекой Мокшей. Арзамасскую же воевода повелел сжечь в срубе как еретика и колдунью, побросав в огонь и ее «воровские письма» и «колдовские коренья».

Предварительно монахиня стойко перенесла пытки, ни разу не вскрикнув, чем потрясла своих палачей, утвердившихся в мысли, что атаманша на самом деле ведьма. Иоганн Фриш был свидетелем ее казни.
Перед смертью закованная в цепи Алёна Арзамасская произнесла короткую речь, смысл которой сводился к тому, что при большем количестве восставших Юрию Долгорукову повстанцев было бы не победить. Затем атаманша-старица сама прыгнула в горящий сруб и молча встретила свою смерть. Примечательно, что на пепелище потом не нашли цепей, которыми была скована покойная. Поэтому в народе долго жило предание, что «русская Жанна д"Арк» осталась жива, и непременно должна вернуться, чтобы вновь поднять людей на восстание.

Алёну Арзамасскую делят — и порой очень горячо — между собой три народа: русские, эрзяне и мокшане (последние два для русских обычно сливаются в единый мордовский этнос). Ведь родилась Алёна в эрзяньских и мокшанских местах, но — в казацкой семье. Вела она за собой русских, но — и «мордву» тоже. А, главное, вошла в легенды нескольких народов — а как родная легенда может быть неродной крови?

В любом случае, Алёна родилась в казацкой семье, под мордовским городом Арзамасом. Жизнь её начиналась обыкновенно, по‑женски, в труде полевом и домашнем — и была она в работе всегда девкой первой. За то и сосватал её муж богатый, но старый. Зря, конечно. Он вскоре после свадьбы надорвался в работе и умер — то ли за женой пытался угнаться, то ли, как порой шутили, работа была… на жене, а когда девка молодая да ядрёная, долго ли старый выдержит?

Алёне в замуже не понравилось, так что, овдовев, она не стала новых женихов дожидаться, а ушла строить карьеру. Тогда это было можно только одним способом — в монастыре. В монахини Алёна и постриглась. Алёной она, говоря точно, только после этого и стала, а каким именем крестили по рождении — это навсегда потерялось.

Карьера задалась. В монастыре выучивали не только молиться, но и читать, и писать, и лекарскому делу — монахини же должны помогать людям в страданиях. В Алёнином монастыре помогали травками и молитвой. Никакого «знахарства» в этом не видели, божья ведь травка-то, Бог ею засеял землю. Алёну назначение каждой былки и каждого листка выучила скоро, да ещё и добавила особое лекарство — синюю банную плесень. Этой хорошо было врачевать гнойные раны.

Правда, перед баней было особое предубеждение у крестьянства, так что потихоньку шептались, что монахиня, хоть и молится, а ведунья.

Говорили об Алёне вообще много. У неё к лекарскому делу большой талант оказался, ставила на ноги чуть ли не всех, от малых детей с их детскими болезнями до стариков с грыжами и переломами. От крестьянского труда к старости у многих грыжи вылезали, а кости крепче тоже не становились.

По некоторым легендам, провела Алёна в монастыре двадцать лет и ещё бы столько же там прожила, если бы не Стенька Разин. Нет, он монастыря не разорял. Он взбунтовался, и лозунги его политические, как бы их сейчас назвали, настолько Алёне понравились, что она вышла из монастыря, села на коня и собрала отряд больше, чем из трёх сотен мужиков. За ней пошли! За бабой! Потому что она была Алёна-монастырка, Алёна-старица, Алёна-ведунья, и каждый её знал в окрестных деревнях, и каждый дивился и учёности её, и везучести — у других раз через раз больные умрут, а с этой везёт, выживают.

Надела Алёна-старица доспех, взяла Алёна в руки лук и повела своё войско Темников-город занимать. И заняла, и села в нём править и рассылать письма прелестные — то есть, пропагандистские. Эти письма подожгли хвосты царским воеводам, потому что то ли дар у Алёны ораторский проснулся, то ли настолько её уважали, то ли этому хворосту одной искры недоставало — поднимались крестьяне, поднимались казаки, шли за Стенькой Разиным.

Грабили, жгли, убивали, но не в том беда — в том, что власть на местах сковыривали.

Два месяца Алёна сидела в Темникове. К тому времени в подчинение к ней пришли уже две тысячи человек. А потом разгромили её войско царские обученные люди. Разгромили и саму Алёну брать пошли. Верные ей пали первыми, а она вбежала в церковь и оттуда пускала стрелы, пока они в колчане не кончились — семерых убила, восьмого изранила. Отбросила лук и пала пред алтарём, обняла его.

От этого алтаря её двое мужчин оттаскивали. Пришлось пальцы выламывать — сил разжать их не оказалось. Подняли лук, играючи пытались натянуть тетиву — до уха, как у Алёны, не шла. Потом несколько дней на Алёнином луке силой мерились, кто и как его натянуть сможет. А Алёну отправили на дыбу, жгли калёным железом. И, говорят, Алёна ни разу не пожаловалась, ни разу не застонала — плевала в глаза палачам и только. В общем, оказалась Алёна не монахиней, а ведьмой, да и давно это знали, виданое ли дело — банной плесенью, грязью из места, где нечистая сила любит погулять, лечить? Решили Алёну сжечь.

Жгли так: к столбу не вязали, а то ведь от вида мучений кто-то не выдержит, пожалеет, раскидает костёр. Ставили вроде сруба с крышкой. Внутрь человек должен войти, снаружи его подожгут; для этого вокруг сруба лежали хворост и солома. Алёна в сруб сама вошла, на краю немного постояла, перекрестилась и прыгнула. И крышку за собой хлопнула. Подожгли Алёну — и слушали только треск костра. Даже умирая, не кричала Алёна. Из злобы своей не кричала, чтобы вы, царевы люди, радоваться не вздумали. Злая была баба, злая, и в бою всегда первая, и из боя уйти — последняя. Господь её знает, как такую злую бабу люди любили. Злую и лютую…

Смотри на них: была б у Алёны могилка, не развей её пепел царевы люди по ветру, ещё бы и кланяться ведьме ходили.

Хотите историю ещё одной женщины, которая умела вести за собой?

Подморозило. К утру повалил большими хлопьями мягкий пушистый снег, разом преобразивший Темников. Припорошенные снегом, как-то веселее глянулись вросшие в землю, серые, покосившиеся избы, засияли на белом фоне крыш голубые маковки церквей, засветились матовыми зеркалами затянутые ледяной коркой лужи, повеселели и темниковцы. Ни воевода Лихорев, ни вошедший после него в город воевода Щербатов расправ над горожанами не чинили, следствия по делу о воровстве темпиковских мужиков не вели, ждали набольшего своего боярина Юрия Алексеевича Долгорукого.

Алена уже знала, что отряд Федора Сидорова разгромлен, и что сам он пленен и содержится в темпиковском остроге. Знала она, что разбиты отряды на большой темниковской засечной полосе, что Игнат Рогов убит в схватке со стрельцами, что Данило - кузнец христорадиевский, Мартьян Скакун, Семен Захарьевич Пусторуков и многие из тех, с кем начинала она весной 1670 года, повязаны и с обозом Юрия Долгорукого направляются в Темников для суда и расправы. Знала она и то, что пощады ей не будет, как не будет прощения и ее товарищам.

Алену до поры не тревожили. Только один раз, и то из любопытства, заглянул в ее камору воевода Щербатов. Осветив лицо факелом, воевода внимательно осмотрел Алену.

Баба, каких много, а не проста...

Сегодня с раннего утра в воеводском доме было суетно. Алена слышала, как стучали каблуки сапог по коридору. В доме мыли, скребли, прибирались, готовились к встрече Долгорукого. К полудню, загремев засовами, распахнулась дверь и в каморку, где содержалась Алена.

Выходи! - рявкнул стрелецкий десятник, просунув голову в дверь.

Алена переступила порог и отшатнулась: в глаза больно резанул солнечный свет, падающий снопами лучей через окна и играющий бликами на еще мокром после мытья полу.

Чего взбрыкиваешь? Не бойся, не казнить ведем. Воеводу Долгорукого встречать крестным ходом намерились, оттого и ты занадобилась. Пошли. Во дворе уже все колодники в сборе, токмо тебя не хватает...

Выйдя во двор, Алена увидела окруженных плотным кольцом стрельцов до двух десятков повстанцев, многие из которых были закованы в цепи. Алена поклонилась поясно своим товарищам и молча встала рядом со всеми.

По двое в ряд, становись! - раздалась команда, повстанцы задвигались, зазвенели цепями, колонна двинулась за ворота воеводского двора.

А Федор где? - не утерпела с вопросом Алена, обращаясь к идущему рядом незнакомому чернобородому мужику.

Побит сильно, оттого и нет его с нами. Стрельцы больно злобствовали, когда в полон взяли, больше всех над Федором измывались, сапогами топтали, - тихо рассказывал мужик. Многих до смерти забили, а иных вдоль дороги на деревьях повесили.

Кто? Щербатов? - удивленно воскликнула Алена.

Он самый.

Молчать! - заорал стрелец. - Зарублю, коли трепать языками станете! - пригрозил он.

Колонна вытянулась за ворота. Теперь Алена видела весь крестный ход. Впереди, в окружении священников и дьяконов приходских церквей, шествовал протопоп темниковский отец Мавродий. За ним шли темниковские всяких чинов люди, уездных церквей священники, крестьяне и все с крестами, плелись пленные повстанцы. За ними, опять плотной толпой, шли темниковские мужики, бабы, работный люд с будных майданов, а далее стройными рядами двигались стрелецкие сотни, вышедшие встречать своего воеводу.

Щербатов и Лихорев, в сопровождении полковников Волжинского и Лукина, отмежевавшись от крестного хода, ехали поодаль от растянувшейся колонны, полем на лошадях.

В двух верстах от города крестный ход остановился: впереди, конно, по четыре в ряд ехали рейтары, за рейтарским полком краснели кафтаны московских стрельцов.

«Долгорукий идет!» пронеслось над колонной темниковцев.

Лучшие градские люди, шедшие впереди колонны, пали ниц. Их примеру последовали остальные темпиковцы, и только протопоп размашисто осенял большим серебряным крестом подходивших царских рейтаров и стрельцов. Пленные повстанцы спин перед Долгоруким не согнули.

Когда Долгорукий в сопровождении стрелецких голов и рейтарских полковников подъехал ближе, вой поднялся над колонной коленопреклоненных мужиков и баб: винились темниковцы.

Говори, кому доручено! Слушаю.

С земли поднялись два сына боярских: темниковского уезда вотчины князя Одоевского стольник Василий Федоров и вотчины князя Черкасского стольник Михаил Петров. Оба они, подойдя к боярину Долгорукому, поклонились поясно и со слезливой дрожью в голосе запричитали:

Государь, отец родной, воевода Юрий Олексеевич, не оставь нас, людишек малых, милостью своей, челом тебе бьем и слезно умоляем, пожалей ты неразумных, не гневайся на нас, дозволь покаяться во грехах, что не по воле своей, а принуждением с ворами в городе были, их зрели и супротив них не стали. А воровские люди нас зорили и животов забирали, а женок наших силили...

А еще воры всех в круг согнали и в казаки всех поверстали, а кто не хотел в казачество, того в воду бросили...

А тех, государь, градских и уездных людишек, кои с ворами заодно были, мы переловим и тебе приведем...

Дозволь нам, благодетель наш Юрий Олексеевич, передать тебе воров, коих мы переимали. Воры те супротив твоих, воевода, ратных людей боем бились и бунты многие заводили, и дома грабили, и женок силили, а иных до смерти запытали.

По знаку Василия Федорова стрельцы подвели пред боярские очи пленных повстанцев.

Ты кто будешь? - кивнул боярин стоявшей впереди всех Алене.

То вор-старица Алена, - опередил ее с ответом Михаил Петров. Главная заводчица воровских казаков. Сама мужиков на твоих, воевода, ратных людей водила.

Долгорукий махнул рукой, чтобы Петров замолчал и, приблизившись к Алене, спросил:

Верно, что ты рать водила боем биться?

Водила, боярин, дело не хитрое, - глядя Долгорукому в глаза, спокойно ответила Алена.

И что же, слушались тебя мужики?

А почто им супротивиться. Я их не на разбой водила, землю добывать, волю...

Хватит! - перебил Алену боярин. - Мужиков и бабу эту в Пытошную, я сам поспрошаю...

Долгорукий сел в седло и, подъехав ближе к темпиковцам, крикнул:

Решение мое таково тех мужиков, кто с ворами были и кровь на ком - сыскать, и спрос учинить строгий, остальных же города Темникова жильцов и иных уездных деревень крестьян привести к вере в соборной церкви, чтобы впредь к воровству или к какой иной шатости не приставали.

Боярин махнул рукой, и два десятка рейтаров двинулись вперед, грозя затоптать коленопреклоненных мужиков и баб, расчищая боярину дорогу.

Протопоп темниковский отец Мавродий, тянувший ранее руку с крестом, призывая всем своим существом боярина Долгорукого стать под благословение, отброшенный крупом рейтарской лошади на обочину дороги, сидел, обливаясь слезами, заслонивши рясой лицо, в которое из-под лошадиных копыт летели комья мокрого снега и грязи, и причитал:

Спаси и сохрани, Боже! Спаси и сохрани!

В Пытошную Алену привели за полночь. Вскоре пожаловал и Долгорукий. Кутаясь в соболью шубу, он сел на лавку к столу и, кивнув на Алену, строго спросил стрелецкого сотника, на коего была возложена охрана повстанцев:

Почто не в цепях?

Побледнев, сотник упал на колени и, склонивши голову, еле слышно ответил:

Недоглядел, прости, боярин, нерадивого.

Встань! Прощаю. Всё ли готово к пытке?

Всё, государь.

Заплечных дел мастер подтолкнул Алену поближе к столу, за которым сидел Долгорукий.

Как зовут и какого чину будешь? - спросил боярин.

Алена, города Арзамаса Выездной слободы крестьянская дочь.

Говорят, что ты старица? Алена подтвердила:

Была в монастыре, да ушла.

Почто же так?

Богу везде молиться можно, он услышит.

Ведомо ли тебе, сколь тяжкий грех свершила ты, уйдя из монастыря?

Ведомо, - спокойно ответила Алена.

Анафеме предана ты за проступок свой, отлучена от церкви и от Бога.

Алена вскинула голову.

От церкви отринуть вы во власти, а от Бога - нет! Бог в сердце моем!

Вырву и сердце! - крикнул боярин. - Вырву и собакам брошу!

Он подал знак. Палачи только этого и ждали. Привычно они сорвали платье, затянули дыбный хомут, подняли на дыбу.

Десять боев в полсилы! - приказал боярин.

Палачи принялись за дело: тело Алены покрылось багровыми полосами. Она, стиснув зубы, даже не застонала, что очень удивило Долгорукого, великое множество раз побывавшею на допросах и видевшего немало. Боярин, выхватив из настенного светца факел, подскочил к женщине.

Ну, как угощеньеце, по нраву ли? злорадствуя, спросил он, поднося факел к аленнному лицу. Поглядев ей в глаза, боярин отшатнулся: страшной ненавистью пылал взор голубых глаз, отчаянной решимостью и непреклонной волей дышало лицо.

Боярин протянул руку и сорвал с молодой женщины нательный крестик.

Пять боев в полную силу! - приказал он.

Кровь брызнула из-под кнутов, но Алена не разжала рта.

Не каждому мужику под силу пятнадцать боев сдюжить, а ей нипочем. Знать, верно говорили, что ведунья ты. У Федьки Сидорова и у иных воров были найдены заговорные письма и коренья разные. С пытки сказались мужики, что ты им дала коренья те и ведовству их учила. Так ли?

Алена сквозь губы процедила:

Коренья те от болезней всяческих и иных напастей, а заговорные письма от пули, от ножа.

Откель письма те у тебя? - впился взглядом боярин.

Грамоте обучена, сама и написала, - превозмогая боль, ответила Алена.

Боярин отступил на шаг и только сейчас обратил внимание на ее наготу.

Ладно тело, похотливо. Замужем была?

Алена кивнула головой.

А с ворами, поди, прелюбодейничала? Чего молчишь? Знаю, на такую ладную бабу всегда охотник находится… Может, сам Стенька Разин был в полюбовниках, али Федька Сидоров?

Алена молчала.

Гордая, говорить со мной не хочешь, - и, кивнув палачам, Долгорукий приказал: - Ведунью огнем пытать, пока в ведовстве не сознается.

Боль страшная, режущая обрушилась на левую грудь, Алена вскрикнула и потеряла сознание.

Под вечер, грохоча сапогами, в подвал спустились стрельцы. Подхватив Алену под руки, они выволокли ее наверх, где их поджидал кузнец с молотом и наковальней.

Тоскливо отозвались в сердце атаманши удары молота: железные обручи стянули запястья рук, щиколотки ног, тяжелые цепи потянули к земле.

Алену повели. Идти было трудно: каждый шаг отзывался болью во всем теле, цепи волочились за ногами, мешая ступать.

Ножные-то железа в руки возьми, всё легче идти будет, - посоветовал кто-то из стрельцов.

Алена последовала совету, идти стало легче. Прошли Губную избу, воеводский двор минули.

«Значит не на пытку ведут, куда же?» - терялась в догадках страдалица. Улицы города были пустынны. Вот и прошли крепостные ворота, впереди взгляду открылось поле, огромная гудящая толпа темниковских мужиков и баб, чуть поодаль стоящие стройными рядами стрелецкие полки, Алена насчитала их четыре, и над всем этим угрожающе возвышающиеся горбатыми спинами виселицы.

«Казнь! - мелькнуло в голове. - Вот и отмучилась!»

Когда пленницу подвели, толпа расступилась, давая дорогу.

Алену, Алену ведут! - пронеслось над толпой темни-ковцев и окрестных сел и деревень крестьян.

Матушку нашу, заступницу ведут!

Бабоньки, гли, что деется-то, - истошно закричала какая-то баба, - женку босу по снегу ведут, изверги!

Народ зашумел, задвигался. Стрельцы, стаявшие настороже, подобрались, покрепче взялись за бердыши, готовые в любой момент двинуться на мужиков.

Алену ввели в круг, образованный двумя рядами стрельцов. В середине круга возвышалось шесть виселиц, а рядом с ними громоздился сруб, выпирая концами разных но длине бревен, внутрь которого был навален сушняк, а в середине торчал высоченный столб. У сруба еще копошились, стуча топорам и молотками, мужики, сооружавшие помост и ступени.

Пленные повстанцы стояли рядом с помостом, обречено взирая на народ, виселицы, стрельцов. Здесь же, чуть поодаль, стояли воеводы: Долгорукий, Щербатов, Лихорев. Среди стрелецких толов и рейтарских полковников Алена разглядела темниковского воеводу князя Щеличева. Почти у самого помоста, ближе к пленным повстанцам, прямо на снегу сидел покалеченный нищий. Раскачиваясь из стороны в сторону и мелко тряся толовой, он причитал:

Спаси и сохрани, Боже! Спаси и сохрани….

Алена хотела подойти к повстанцам, но сопровождавшие ее стрельцы преградили дорогу. Уперев конец сабли ей в грудь, одни из них рявкнул:

Не велено!

Атаманша издали поприветствовала повстанцев, те ответили на приветствие позвякиванием цепей. Лица у многих просветлели: ибо видели мужики, что не бросил их атаман в последний час жизни, разделил судьбу с ними поровну.

Наконец мужики закончили возиться у помоста и, оттащив ненужные бревна в сторону, с виноватым видом юркнули в толпу темниковцев.

На помост взобрался дьяк. Развернув лист, принялся читать, гнусавя и растягивая слова. Дойдя до приговорной части, он замолчал, прокашлялся и, возвыся голос, прокричал в толпу темниковцев:

И за те воровские дела великий государь наш, царь и великий князь Алексей Михайлович повелел: попа Савву и иных мужиков разных сел и деревень предать казни

повесить, Алену же бывшую старицу Никольского монастыря, воровавшую також, за ее воровство и ведовство, с воровскими заговорными письмами и кореньями сжечь в срубе.

Ропот недовольства поднялся над толпой согнанных на казнь темниковцев, бабы заголосили, запричитали, дрогнуло сердце у Алены.

«Знать, судьба и смерть в муках принять, - подумала она. - Что ж, на миру и смерть красна. Сил бы вот только достало принять ее по чести!»

Алена повела взглядом в сторону и чуть было не воскликнула. Среди стрелецких сотников стоял Гришка Ильин. На нем был новый кафтан, стрелецкая шапка с околышем, на ногах сапоги зеленого сафьяна. Глядя на страдалицу, он ухмылялся. Превозмогая боль, рванулась Алена к предателю.

Что, иудушка, радуешься? Сколь за животы наши отвалили тебе серебра? Ответствуй, не таись. Всем нам, - повела Алена в сторону повстанцев, - узнать хочется, сколь кровь наша стоит.

Гришка Ильин побледнел и неожиданно для стоявших рядом с ним стрелецких сотников попятился от молодой женщины.

Чего ты за спины стрелецкие прячешься? От Божьего ока не укроешься, да и укрыться тебе негде, ибо везде народ, а память народная вечна.

Застыдившись невольно выказанного страха, Гришка Ильин выступил вперед и, принуждая себя, рассмеялся:

Тебе ли меня порочить? Одной ногой в могиле стоишь, о душе своей пекись, а о себе я сам позабочусь.

Попомни слово мое, - звякнув цепями, Алена направила руку в сторону Гришки Ильина, указывая на него перстом, - не долго тебе ногами своими землю поганить, - выкрикнула она. - Мы загинем, но вслед за нами придут другие вои и помстятся за нас, попомнят твое предательство. Сдохнешь как собака, и проклянут тебя люди, как я проклинаю, и плевать на могилу твою станут! Берегись, Гришка! Близка смерть твоя! Она уже коснулась тебя, оттого ты и бледен лицом.

Гришка, озираясь по сторонам, попятился назад; и вдруг, захрипев и схватившись руками за грудь, начал медленно валиться на землю.

Крики ужаса и ликования огласили место казни.

Что там? - недовольно бросил Долгорукий, видя замешательство среди стоявших в стороне стрелецких голов и сотников. Дьяк Михайлов, видевший все, что произошло, пояснил:

Мужик, что передал тебе, боярин Юрий Олексесвич, вора-старицу, попа Савву и иных воровских казаков убит токмо что нищим. Метнул нож убогонький, да должно в сердце угодил.

Вон тот, кривобокий?

Он, боярин.

На кол его! приказал Долгорукий. – Да и с этим кончайте поскорее, зябко...

Перным расковали Семена Захарьевича Пусторукова. Обнявшись с товарищами и поклонившись поясно Алене, он подошел к протопопу, перекрестился и поцеловал поднесенный к нему крест.

Кайся! – строго произнес протопоп, простирая руку с крестом.

Каюсь, в чем согрешил я перед людьми и Богом.

Протопоп широкими взмахами руки перекрестил Семена Захарьевича и кивнул палачам Те подхватили Пусторукова под руки и повели к виселице. За ним последовал второй, третий повстанец…

Долго не могли сладить с Саввой. Поп вырывался, бил ногами, головой, но и он затих под перекладиной.

Когда взяли нищего, толпа темпиковцев заволновалась, зашумела, ибо не все видели и знали истинную причину Гришки Ильина.

Не тронь убогонькою!

Блаженного то за что?

Грех на слабого руку поднимать! - раздавались выкрики из толпы.

На помост снова поднялся дьяк и, подняв руку, крикнул:

Божедом этот уличен в убивстве крестьянина села Веду Григория Ильина и потому посажен на кот будет!

Палачи добро знали свое дело, и казнь свершилась споро, без суеты.

Вот и Алену расковали.

Кайся! - протянул протопоп серебряный крест.

Не в чем каяться мне, отче. Перед кем и грешна, так это перед ними, - кивнула она на качающиеся в петлях тела мужиков. - Отойди! - повела атаманша рукой. - Дай с народом проститься.

Осторожно ступая обожженными ногами, Алена взошла па помост, поклонилась па четыре стороны.

Прощайте, люди добрые! - крикнула Алена. Голос ее зазвенел над притихшей толпой темниковцев и полками стрельцов, внимавших ей. - Немало порадели мы за дело народное, немало крови пролито, да видно сил недостало... Вот если бы Русь Великая поднялась, да каждый мужик бился так же храбро, как эти, - показала она рукой на повешенных, - так поворотил бы князь Долгорукий вспять и бежал бы он от мужицкой рати.

Боярин Долгорукий поморщился от Алениных слов и подал знак. Четверо палачей, одетых в черные полукафтаны, подбежали с горящими факелами к срубу. Сушняк загорелся, затрещал, пламя взметнулось к небу. Два палача поднялись на помост, взяли Алену под руки.

Она рванулась и, вытянув руку вперед, как бы заслоняясь, воскликнула:

Не троньте, я сама!

Палачи, повинуясь ей, отошли.

Прощайте! Простите, люди добрые! Живите счастливо, коли сможете, и помните о нас. И верьте, придет еще время, и запылают усадьбы боярские, полетят их головы поганые. Помните о том и готовьтесь!

Алена перекрестилась и бесстрашно бросилась, в бушующее пламя...

Так погибла народная героиня, уроженка Земли нижегородской, женщина неимоверной твердости духа, бесстрашная воительница крестьянской войны, старица Алена.

(1670-12-04 ) К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Алёна Арзамасская (Темниковская) (эрз. Эрзямассонь Олена ; ?, село Выездная Слобода , Арзамас - ) - казачка, монахиня из крестьян, возглавившая крупный отряд беглых и крепостных людей Арзамасского уезда во время крестьянской войны 1670-1671 годов под предводительством Степана Разина .

Биография

Образ Алёны Арзамасской в литературе

• Глава об Алёне Арзамасской есть в книге Натальи Кончаловской «Наша древняя столица», представляющей собой краткое изложение русской истории в стихах .
• Алёне Арзамасской посвящена одноимённая поэма известной донской поэтессы Елены Нестеровой .
• Ей также посвящена «Песня про Алёну-Старицу» Дмитрия Кедрина ().
• Эрзянский классик Кузьма Абрамов в своем романе-сказании «Олячинть кисэ» («За волю»), вышедшем в 1989 году , повествует о борьбе народов Среднего Поволжья против царских воевод и бояр в 1670-1672 годах и не обходит стороной предводителей восстания - Акая Боляева и Алёну Арзамасскую.
• Повесть Т. Н. Митряшкина (Тимофей Тимин) «Горит Эрзяния» посвящена «колоритнейшей и загадочнейшей героине отечественной истории - Олёне Эрзамасской» .
• Ярославский писатель Валерий Замыслов в книге «Алёна Арзамасская: Сказание о легендарной воительнице Алёне Арзамасской и удалом атамане Илейке Иванове» прославляет

Отрывок, характеризующий Алёна Арзамасская

У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.

Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d"en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.

«…легендарную женщину, сражавшуюся за идеалы добра и справедливости и повторившая судьбу героини Франции Жанны Д’Арк» - писатель Валерий Замыслов.

Алёна Арзамасская - героиня эпосов нескольких народов, и женщина- атаман отряда во время крестьянского восстания под руководством С. Разина , вошла в историю как неколебимая духом воительница в борьбе за народную свободу от тирании и царизма. Ранее была монахиней, «старицей», по происхождению -крестьянка Выездной Слободы у г. Арзамас.

Все свидетельства о ней - это всего лишь две «отписки» царских воевод и несколько упоминаний в книгах ее современников-иностранцев, свидетелей подавления восстания народа против насаждаемой царизмом режима рабовладельческой деспотии. Но народная память сохранила рассказы о подвиге этой русской воительницы - простой крестьянки, которая села на коня, взяла в руки оружие и повела тысячи людей в битву за справедливость и народовластие. Валерий Замыслов неспроста сравнивает Алену и Жанну Д’Арк. Как и Жанну, Алену тоже предали, объявили колдуньей и сожгли на костре. Помимо сохранения её образа в русском фольклоре, её помнят и чтут мордва и булгары, также принимавшие участие в этих восстаниях.

О её молодости известно лишь то, что она очень рано стала вдовой, после чего нужда она стала монахиней в женском Николаевском монастыре под Арзамасом. Здесь она обучилась грамоте, узнала народное врачевание.

Монастырский быт тяготил ее, поэтому в самый разгар разинского восстания «старица» ушла из обители, и, собрав вокруг себя крестьян, осенью 1670 года двинула свой отряд на соединение с войском донского казака Федора Сидорова. По дороге к ней присоединялось множество крестьян мордовских, булгарских и русских деревень, так что в конце пути собралось их несколько тысяч. Позже её отряд объединился с отрядом Фёдора Сидорова, разбил отряд царского воеводы Арзамаса Леонтия Шайсукова. Почти два месяца Алёна и Фёдор вместе с городским кругом управляли городом Темниковом, что на территории нынешней Мордовии, отстранив от власти чиновничий аппарат, и решая дела по справедливости.

Тем временем над непокорным народом сгущались тучи. Восставшими, которых было около 7 тысяч, руководили атаманы Сидоров, Сукин, Иванов; у них были и пушки. Царский услужливый сатрап Юрий Долгорукий, посланный на подавление народного восстания, послал против них войско во главе с воеводой Лихаревым. 30 ноября в пятнадцати верстах от Темникова у села Веденяпино повстанцы потерпели поражение, и в оставшийся почти без войска город был послан с отрядом Волжинского. Когда Волжинский вошел в город, последние горстки восставших отчаянно обороняли воеводскую избу и собор. Алена укрылась в соборе, продолжая отстреливаться из лука. Она расстреляла все свои стрелы и, увидев, что дальнейшее сопротивление невозможно, отвязала саблю, отшвырнула ее и с распростертыми руками бросилась вниз к алтарю. В этой позе ее и обнаружили ворвавшиеся в храм солдаты. Описывая эту женщину в военных доспехах, одетых поверх монашеской рясы, наемник-иностранец восхищался ею. Она превосходила мужчин своей необычайной отвагой и силой.

4 декабря в город вступил с войском и сам царский воевода князь Долгорукий. За две версты от городских ворот его встречали протопоп, священники и «темниковские всяких чинов люди» с иконами и крестами. Уже тогда духовенство и чиновничество могли подтвердить свою гнилую сущность, трусливо пресмыкаясь перед тем, кто имеет силу.

Позади этой процессии вели связанных одной веревкой «вора и еретика старицу, которая воровала и войско себе збирала, Алёну, Федора Сидорова, поддержавших восстание попов Савву и Пимена и еще 15 повстанцев». Приговор воеводы был беспощаден: приведенных к нему мятежников он велел повесить на Рябчиковой горе за рекой Мокшей. А Алену вместе с ее «воровскими письмами и кореньями» сжечь в срубе на главной площади Темникова. «Русская Жанна Д’Арк встретила смертный приговор спокойно, а пытки перенесла столь мужественно, что ее палачи были потрясены и распустили слух, что Алена - колдунья, потому и не чувствует боли. «Ее мужество проявилось и во время казни, когда она спокойно взошла на край хижины, сооруженной по московскому обычаю из дерева, соломы и других горючих вещей, и, перекрестившись, смело прыгнула в нее и захлопнула за собой крышку. И даже когда все было охвачено пламенем, она не издала ни звука».

Ценный рассказ об Алёне Арзамасской сохранился в опубликованной в Германии в 1677 году брошюре «Поучительные досуги Иоганна Фриша». В ней Фриш пишет:

“Через несколько дней после казни Разина была сожжена монахиня, которая, находясь с ним, подобно амазонке, превосходила мужчин своей необычной отвагой. Когда часть его войск была разбита Долгоруковым, она, будучи их предводителем, укрылась в церкви и продолжала там так упорно сопротивляться, что сперва расстреляла все свои стрелы, убив при этом ещё семерых или восьмерых… Она должна была обладать небывалой силой, так как в армии Долгорукова не нашлось никого, кто смог бы натянуть до конца принадлежавший ей лук.”

Расправившись с народной воительницей Алёной, царские сатрапы пытались уничтожить и саму память о ней. Долго потом в народе передавались последние слова идущей на костер героини: «Если бы сыскать поболее людей, которые поступали бы, как им пристало, и бились так же храбро, тогда, наверное, поворотил бы князь Юрий вспять!» А еще на месте казни не нашли даже цепей, поэтому в народе затеплилась вера, что Алена спасена, жива и вот-вот снова сядет на коня. И она вернулась! Через века образ народной заступницы воплотился в произведениях Дмитрия Кедрина, Василия Шукшина, Сергея Злобина и картинах нижегородских художников Сергея Сорокина и Галия Надеждина.

В нашей же памяти героиня народной борьбы сохранится как образ несгибаемой воли к справедливости, образ борьбы за свободу нашего народа и одна из зачинательниц русской повстанческой традиции!

Товарищ Брон.

Вконтакте