Ненастной ночи мгла по небу. Красноречив молчаливый текст: об элегии Пушкина «Ненастный день потух…. Анализ стихотворения Пушкина «Ненастный день потух…»

Строки и строфы в стихотворении, помеченные отточием, в первую очередь наводят на мысль о цензуре, затыкающей поэту рот. Однако это не всегда так: подчас подобные умолчания вводятся поэтом намеренно. Что за ними стоит, на примере стихотворения 1824 года объясняет литературовед Юрий Никишов.

Ненастный день потух; ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой;
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла…
Всё мрачную тоску на душу мне наводит.
Далеко, там, луна в сиянии восходит;
Там воздух напоен вечерней теплотой;
Там море движется роскошной пеленой
Под голубыми небесами...
Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, потопленным шумящими волнами;
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печальна и одна…
Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует;
Никто ее колен в забвенье не целует;
Одна… ничьим устам она не предает
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но если. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Основной объем стихотворения занимают картины на основе воображения-воспоминания. Есть точно обозначенная ориентация на реальность, самому воображению установлен предел. Переживания поэта развертываются на фоне природы.

В «Ненастном дне…» две пейзажные зарисовки. Одна – южная по колориту, уже освоенная пером поэта, да и более обычная для поэзии в принципе, поскольку отвечает традиции «воспевания» предмета, стремления подчеркнуть возвышенное, экзотически приподнятое. Здесь сияющая луна, вечерняя теплота, роскошная пелена движущихся волн. А начальный пейзаж воспроизводится с другим эмоциональным знаком: ненастье, ночи мгла, затуманенная луна.

Луна как раз и связывает две картины. Такой прием уже использовался Пушкиным в стихотворении «Редеет облаков летучая гряда...»: там две отдаленные точки пространства (где поэт реально был и где ему хотелось быть) соединялись лучами звезды. Печальная вечерняя звезда несла гармонию в драматически разобщенный мир. В «Ненастном дне…» тот же прием выполняет совсем иную функцию. Луна как космическое тело у нас одна на весь мир, но в стихотворении луна сияющая (такая же она и в стоящем рядом в собрании сочинений «Ночном зефире...» – «луна златая») и луна туманная – как будто и не один, а два разных объекта. Подлинной сочтена луна сияющая, златая. Луна туманная – призрачная, почти ирреальная, «как привидение». Контраст детали в полной мере соответствует эмоциональному контрасту двух картин. К слову, призрачная луна рисуется «с натуры», тогда как сияющая – хотя и не менее реальна, но существует как предмет воспоминаний.

Роль вступительной картины стихотворения в эстетическом плане исключительно велика. Ее эмоциональное содержание в стихотворении уточнено недвусмысленно, прямым словом: «Всё мрачную тоску на душу мне наводит». Однако независимо от эмоционального знака «ненастная» и «роскошная» картины природы в стихотворении эстетически уравниваются. Поэт отнюдь не теряет своей заинтересованности, пристрастности; пометы за и против он расставляет отчетливо и резко.

Но тут надо учесть важное обстоятельство. Утверждение и отрицание – опоры искусства; отрицание не было противопоказанным даже нормативной поэтике классицизма; правда, для этих целей предназначались специальные «низкие» жанры и «низкий» штиль. Отрицание в «Ненастном дне…» особого рода, оно лишено сатирических оттенков. Радостен или безрадостен пейзаж с туманной луной – это не имеет значения: бессмысленно негодовать на ненастье и туманы, поскольку эмоции ничего не могут поправить. Пейзаж, рождающий тоскливое настроение, входит в стихи не потому, что грусть выражать приятно, а потому, что это жизнь, которая такой сложилась объективно. Пейзаж с туманной луной в «Ненастном дне...» – необходимая веха того длительного и сложного процесса, который в творчестве Пушкина приведет к утверждению «поэзии действительности».

В элегии «Ненастный день потух…» настроение поэта балансирует на лезвии бритвы, в самый напряженный момент грозя сорваться. Элегический тон задан обстоятельствами разлуки. Разлука для поэта ненавистна, и все-таки он учится терпению. Разлука предстает терпимой и нестерпимой – в зависимости от того, как ведет себя героиня. Фрагмент в восемь строк рисует единую картину, варьируя детали: «она» непременно одна («одна» назойливо повторяется как заклинание) – и никто не смеет оказывать ей знаки любви. А далее элегия принимает уникальный вид: завершенное произведение обрывается тремя строками точек (и это авторское решение, а не ведомый Пушкину цензурный произвол). После них еще две строки текста:

Никто ее любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;

Но если. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Императив антитезы «но» повелевает нарисовать контрастную картину (она не одна) – и нет сил даже в воображении рисовать что-либо в таком духе. Обрыв повествования на этом месте представляется психологически естественным и понятным.

Но почему возникла пауза из точек, когда рисовалась картина, отрадная взору поэта? Поскольку восьмистишие и двустишие и по смыслу, и по манере изложения совершенно едины, то и зазор между ними приличествовало бы заполнить тем же однородным материалом: картине показаны лишь новые детали, не меняющие ее характера. Либо вовсе обозначенную паузу убрать! Почему же перо поэта споткнулось об эти греющие душу детали?

Не совсем об них. Представим себе текст стихотворения без этих трех строк точек. Восьмистишие и двустишие плотно смыкаются в единую картину, в которой никаких смысловых изменений нет (хотя сохранилась бы пауза ритмическая, поскольку одна строка оставалась без рифмующейся пары). Стало быть, в паузе, обозначенной точками, надо предполагать не сокращение однородных деталей, к тому же (непонятно – зачем) обозначенное графически: перед нами уникальный молчаливый текст стихотворения. Предчувствие поэта обещает роковой контраст, и томительно прописывать детали, которые сами по себе сердцу приятны: поэт начинает сомневаться в них. Однако инерции воспоминаний еще в избытке, чтобы вдруг переменить тему – и после молчаливой паузы сохраняется стремление дополнить оставленную было картину. Только после этого (и новой паузы – строки точек, теперь уже точно означающейсокращение деталей: предыдущая фраза синтаксически не завершена) следует решительный поворот к неизбежному «если».

Но ведь и «если» – не наверняка: это лишь возможность, вероятность. А между тем вряд ли дискуссионно, какому из вариантов поведения героини отдается предпочтение – тому ли, которое, пусть и с молчаливым скепсисом, подробно прописано, или тому, которое обозначено обрывком фразы. Откуда такая уверенность?

В элегии облик героини не расшифровывается; есть лишь одна отсылка – она живет у южного моря. Но если поэт рисует, это очевидно, типовой портрет, то здесь можно найти ответ и на наш вопрос. В контексте других стихов периода не знает исключений тип отношений страстных и пылких, но временных, и разлука для них – бедствие катастрофическое.

Многое недосказано?

А как много сказано!

В качестве иллюстрации использована репродукция картины И.К. Айвазовского «Восход луны в Феодосии»

Елизавета Ксаверьевна Воронцова (1792-1880) поражала современников не только красотою, но и живым умом, хорошим образованием. Она была женой Новороссийского генерал-губернатора М. С. Воронцова, в подчинении у которого находился ссыльный Пушкин. Их знакомство состоялось осенью 1823 года. Первые впечатления от этого знакомства нашли свое отражение в рисунках на полях первой и второй глав «Евгения Онегина». Любовь эта была во многом трагической, ее значение в духовной и творческой биографии Пушкина чрезвычайно велико.

КОРАБЛЮ

Морей красавец окрыленный!
Тебя зову - плыви, плыви
И сохрани залог бесценный
Мольбам, надеждам и любви.
Ты, ветер, утренним дыханьем
Счастливый парус напрягай,
Волны незапным колыханьем
Ее груди не утомляй.
1824

Стихи были написаны в связи с поездкой Воронцовой в большом обществе из Одессы в Крым. Находившийся в очень недобрых отношениях с М. Воронцовым, который ни во что не ставил поэзию, Пушкин быть среди гостей не мог. Обращает внимание почти фольклорное обращение к ветру и кораблю, интонационно родственное «Плачу Ярославны».
1 августа Пушкин должен был покинуть Одессу, высланный в Михайловское. Теперь, когда он разлучен, и станут складываться стихи, на которых отсвет его любви к Е. Воронцовой, таковы строчки в знаменитом стихотворении «К морю»:

Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.

С Воронцовой, по-видимому, связаны и стихотворение «Прозерпина», и то, в котором «ненастному» виду Михайловского противопоставляется черноморский пейзаж с одинокой женщиной...

* * *
Ненастный день потух; ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой;
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла...
Всё мрачную тоску на душу мне наводит.
Далеко, там, луна в сиянии восходит;
Там воздух напоен вечерней теплотой;
Там море движется роскошной пеленой
Под голубыми небесами...
Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, потопленным шумящими волнами;
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печальна и одна...
Одна... Никто пред ней не плачет, не тоскует;
Никто ее колен в забвенье не целует;
Одна... ничьим устам она не предает
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никто ее любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но если. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1824

А тем временем в Михайловское приходят письма Воронцовой, о которых его сестра Ольга рассказывала, что, получив их, он запирался в своей комнате и никого не принимал. Стихотворение, написанное, видимо, под влиянием ее портрета:

* * *
Пускай увенчанный любовью красоты
В заветном золоте хранит ее черты
И письма тайные, награды долгой муки,
Но в тихие часы томительной разлуки
Ничто, ничто моих не радует очей,
И ни единый дар возлюбленной моей,
Святой залог любви, утеха грусти нежной -
Не лечит ран любви безумной, безнадежной.
1824

СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО

Прощай, письмо любви, прощай! Она велела...
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал: гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет...
Минуту!.. вспыхнули... пылают... легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит... О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди...
1825

Как резко переменился тон любовных стихотворений! Спали романтические черты вымышленного образа - перед нами глубоко страдающий человек, эпизоды его личной биографии. В стихотворении упомянут перстень. Он был подарен Пушкину Е. К. Воронцовой, им поэт запечатывал свои письма и не снимал никогда, называя своим талисманом. Снял его с мертвой руки Пушкина Жуковский. К этому перстню обращается поэт в стихотворении «Храни меня, мой талисман».

* * *
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи,
Храни меня, мой талисман.

В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,
Души волшебное светило...
Оно сокрылось, изменило...
Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда: спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.

ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ

Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя,-
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальнему упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда... И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, всё на главу мою
Обрушилося вдруг... Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И всё передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
1825

«Одно из самых сильных любовных стихотворений Пушкина по напряженному чувству, по порыву (ни одного глагола)»- так характеризует Т. Цявловская стихотворение «Всё в жертву памяти твоей», которое она относит тоже к «воронцовскому» циклу:

* * *
Всё в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.
1825

В ноябре 1827 года, когда Елизавета Ксаверьевна появилась в Петербурге, Пушкин вновь обратился к теме талисмана. Только теперь стихотворение звучит не ожесточенно, а ликующе.

ТАЛИСМАН

Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.

И, ласкаясь, говорила:
Сохрани мой талисман:
В нем таинственная сила!
Он тебе любовью дан.
От недуга, от могилы,
В бурю, в грозный ураган,
Головы твоей, мой милый,
Не спасет мой талисман.

И богатствами Востока
Он тебя не одарит,
И поклонников пророка
Он тебе не покорит;
И тебя на лоно друга,
От печальных чуждых, стран,
В край родной на север с юга
Не умчит мой талисман...

Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя -
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!»
Ноябрь 1827

Будут возникать в жизни поэта новые имена, новые увлечения, но профиль Е. К. Воронцовой еще не раз возникнет на полях черновиков и 1828, и 1829 годов. Отголоски этого чувства прозвучат в отдельных строфах поэмы «Цыганы» и в драме «Русалка», в стихотворении «Ангел» и в неоконченном романе «Арап Петра Великого».
Болдинской осенью 1830 года, готовясь к новой, семейной жизни, мысленно оглядываясь на прожитое, поэт попрощался и с Е. Воронцовой:

ПРОЩАНЬЕ

В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
1830, 5 октября

Готовя это стихотворение в издание 1832 года, поэт обозначил его буквами «К Е. W.»
Она пережила поэта на сорок с лишним лет и до конца своей долгой жизни ежедневно читала его сочинения. «Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух, и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома»,- так писал о ней П. И. Бартенев.

«Ненастный день потух…» Александр Пушкин

Ненастный день потух; ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой;
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла…
Все мрачную тоску на душу мне наводит.
Далеко, там, луна в сиянии восходит;
Там воздух напоен вечерней теплотой;

Под голубыми небесами…
Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, потопленным шумящими волнами;
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печальна и одна…

Никто ее колен в забвенье не целует;
Одна… ничьим устам она не предает


. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никто ее любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но если. . . . . . . . . . . . . .

Анализ стихотворения Пушкина «Ненастный день потух…»

Стихотворение «Ненастный день потух…» А. С. Пушкина впервые напечатали в сборнике 1826 года. Датировано оно было 1823 годом, но как отмечают историки творчества поэта, эта дата не соответствует содержанию стихотворения. Позже она была уточнена; теперь считается, что стихи были созданы в 1824 году в связи с воспоминаниями Александра Сергеевича о несчастной любви к графине Е. К. Воронцовой.

Этот злополучный роман имел место в Одессе, где Пушкин отбывал ссылку в 1823 году. Но несмотря на то, что именно в этом гостеприимном южном крае сердце Александра Сергеевича было разбито, вовсе не юг вызывает в нём уныние. Тоска автора зреет там, где он находится теперь.

Исследователи наследия поэта предполагают, что речь идёт о селе Михайловское, которое расположено в северо-западной части России. В этой местности царит холодный климат, поэтому описывая свою жизнь здесь, поэт так щедр на негативно окрашенные эпитеты. Характеризуя погоду, он использует усиливающие раздражение повторы: «ненастный день», «ненастной ночи мгла». Стоит обратить внимание на метафору, применённую по отношению к затянутому мглой небу. Поэт говорит о ней как об «одежде свинцовой». Для своего состояния поэт тоже приберегает пессимистичный эпитет «мрачная тоска».

Но вот память уносит автора туда, где он был хоть недолго, но счастлив, и пейзаж вокруг лирического героя, от лица которого говорит поэт, резко меняется. Достаточно сравнить два образа «луна туманная» и «луна в сиянии», чтобы почувствовать разницу. Мы встречаем совершенно противоположные по настроению эпитеты («вечерней теплотою», «роскошной пеленою», «под голубыми небесами»), которые дают нам понять, где автору было хорошо.

В этой части произведения мы тоже можем обнаружить повтор, но он служит уже другой цели. Анафора
Там воздух напоён вечерней теплотой;
Там море движется роскошной пеленой
…
Там, под заветными скалами…
показывает, как далеко остались те славные дни.

С помощью другой анафоры, усиленной градацией, поэт рисует образ героини. Повторы здесь указывают, что все мысли автора обращены к ней:
Одна… никто пред ней не плачет, не тоскует;
Никто её колен в забвенье не целует;
Одна… ничьим устам она не предаёт
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.

Автор помещает многоточие в конец произведения, показывая, что думы о той женщине всё ещё терзают его, хотя он и старается сохранить самообладание:
… ты одна… ты плачешь… я спокоен…
говорит поэт. Возможно, он допускает, что у этих отношений есть будущее. Но вместо дальнейших раздумий Александр Сергеевич обрывает себя на фразе «Но если…», оставляя читателей самих додумать, к какому выводу он мог бы прийти.

Укажите различные тропы (метафоры, метонимии, синекдохи, антономазии, эпитеты, сравнения, олицетворения, гиперболы, литоты, перифразы). Какова их функция в речи? 1. Ненастный день потух(олицетворение); ненастной(эпитет) ночи мгла по небу стелется одеждою свинцовой(метафора - как вражье войско). 2. Осыпал(олицетв.) лес свои вершины, сад обнажил(олицетв.) свое чело, дохнул(олицетв.) сентябрь, и георгины дыханьем(метафора - как зловонное дыхание ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА) ночи обожгло. 3. Ягненочек кудрявый(эпитет) – месяц(ягнёночек - месяц - сравнение, т.к. оба молодые, недавно родившиеся) гуляет(олицетв.) в голубой(эпитет) траве. 4. Туч вечерних червонный ковер самоцветными несся шелками. 5. И сбежались с уральской кручи горностаевым(эпитет) мехом(сравнение, тк. использовано сущ. в Тв. падеже) тучи. 6. Целый день осыпаются с кленов силуэты багряных(эпитет) сердец(силуэты багряных сердец - ? НЕ ЗНАЮ). 7. Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат. Всего, друзья, солдат простой без званий и наград. 8. Не там ли жизнь, где молодость – курсивом. А старость – неразборчивый петит. 9. Ax, зимою застынут фарфором(сравнение, т.к сущ в Тв. падеже) шесть кистей рябины в снегу, точно чашечки перевернутые, темно–огненные(эпитет) внизу. 10. На асфальт растаявшего пригорода, сбросивши пальто и буквари, девочка в хрустальном шаре прыгалок тихо отделилась от земли. 11. Зимы последние кусочки чуть всхлипывают(олицетворение) под ногой, и так смущенно(эпитет) дышат(олиц.) кочки незащищенностью нагой(эпитет)(. 12. И руки обессиленно(эпитет) повисли. Сломала зубы молодость(метафора), и вот рассудочность сомнительные(эпитет) мысли пластмассовою челюстью жует(метафора - как беззубая старуха). 13. Но даже и ракетой вознесен, несущейся быстрей, чем скорость звука(сравнение), увижу я, как будто страшный сон(сравнение), молчалиных(автономозия - ?) тихоньствующих(эпитет) сонм и многоликость рожи Скалозуба. 14. Только разве кончики волос помнят(олицетв.), как ты гладил их когда–то. 15. Женской(эпитет - ?) боли при жизни поставить бы следует памятник. 16. Прикручен шар земной ко мне. Я, как усталая японка(сравнение), весь мир таскаю, как ребенка(сравнение) рыдающего(эпитет), на спине. 17. Через города пролегал тракт, старый–престарый, самый старый в Сибири почтовый тракт. Он, как хлеб(сравнение), разрезал города пополам ножом главной улицы(метафора - КАК ножом по маслу), а села пролетал, не оборачиваясь, раскидав так далеко позади шпалерами(сравнение, т.к. сущ. Тв. падежа) выстроившиеся избы или выгнув их дугой или крюком внезапного(эпитет) поворота. 18. Осень уже резко(эпитет) обозначила в лесу границу хвойного и лиственного мира(гипербола). Первый сумрачною(эпитет), почти черною стеною щетинился в глубине, второй виноогненными(эпитет) пятнами светился в промежутках, точно древний городок с детинцем и златоверхими теремами(сравнение), срубленный в чаще леса из его бревен. 19. В лесу было много непожелтевшей зелени. В самой глубине он почти весь еще был свеж и зелен. Низившееся(перифраз -?) послеобеденное (эпитет) солнце пронизывало его сзади своими лучами. Листья пропускали солнечный свет и горели с изнанки зеленым огнем (сравнение, т.к. сущ. Тв. падежа) прозрачного бутылочного(эпитет) стекла.