Краткое содержание дом. Старый дом

Михаил Пряслин приехал из Москвы, гостевал там у сестры Татьяны. Как в коммунизме побывал. Дача двухэтажная, квартира пять комнат, машина… Приехал — и сам стал ждать гостей из города, братьев Петра и Григория. Показывал им свой новый дом: сервант полированный, диван, тюлевые занавески, ковёр. Мастерская, погреб, баня. Но те на все это внимания обращали мало, и ясно почему: в голове дорогая сестрица Лизавета засела. Михаил от сестры отказался после того, как та родила двойню. Не мог ей простить, что после смерти сына совсем немного времени прошло.

Для Лизы нет гостей желаннее братьев. Посидели за столом и пошли на кладбище: проведать маму, Васю, Степана Андреяновича. Там у Григория случился припадок. И хоть Лиза знала, что у него падучая, но все равно состояние брата её напугало. А ещё насторожило поведение Петра. Что же у них делается? Федор из тюрьмы не вылезает, её саму Михаил с Татьяной не признают, а оказывается, ещё у Петра с Григорием нелады.

Лиза братьям рассказывала, да и сами они видели, что народ в Пекашине другой стал. Раньше работали до упаду. А теперь положенное отработали — к избе. В совхозе полно мужиков, полно всякой техники — а дела не идут.

Для совхозников — вот времена! — разрешили продажу молока. По утрам и час, и два за ним стоят. А молока нет — и на работу не спешат. Ведь корова — это каторга. Нынешние не будут с ней возиться. Тот же Виктор Нетесов жить хочет по-городскому. Михаил вздумал его попрекнуть: отец, мол, тот, бывало, убивался за общее дело. «Заодно и Валю с матерью убил, — ответил Виктор. — А я хочу не могилы для своей семьи устраивать, а жизнь».

За дни отпуска Петр вдоль и поперёк исходил дом сестры. Если б не знал вживе Степана Андреяновича, сказал бы, что богатырь его ставил. И Петр решил отстраивать старый пряслинский дом. А Григорий стал за няньку Лизиным двойнятам, потому что саму Лизу Таборский, управляющий, поставил на телятник за болотом. Шла к телятнику — навстречу почтовый автобус. И первым спрыгнул с его подножки… Егорша, от которого двадцать лет не было ни слуху ни духу.

Дружкам Егорша рассказывал: везде побывал, всю Сибирь вдоль и поперёк исколесил и бабья всякого перебрал — не пересчитать. Богомольный дед Евсей Мошкин ему и скажи: «Не девок ты губил, Егорий, а себя. Земля держится на таких, как Михаил да Лизавета Пряслина!»

«Ах, так! — распалился Егорша. — Ну, посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут». И продал дом Пахе-рыбнадзору. А в суд на Егоршу, на родного внука Степана Андреяновича, Лиза подавать не хотела. Что ж законы — а она по законам своей совести живёт. Михаилу поначалу управляющий Таборский так нравился, как редко кто из начальства — деловой. Раскусил он его, когда стали сеять кукурузу. Не росла «царица полей» в Пекашине, и Михаил сказал: сейте без меня. Таборский пытался его вразумить: не все равно, за что тебе платят по высшему тарифу? С того времени пошла у них с Таборским война. Потому что ловчила Таборский, но ловкий, не ухватить.

А тут мужики на работе сообщили новость: Виктор Нетесов да агрономша написали на Таборского заявление в область. И приехало начальство — управляющего чесать. Пряслин теперь смотрел на Виктора с нежностью: он веру в человека в нем воскресил. Ведь он думал, что в Пекашине у людей теперь только и дум, что зашибить деньгу, набить дом сервантами, детей пристроить да бутылку раздавить. Неделю ждали, что будет. И наконец, узнали: Таборского сняли. А новым управляющим назначили… Виктора Нетесова. Ну, у этого порядок будет, не зря его немцем прозвали. Машина, а не человек.

Паха-рыбнадзор тем временем разрубил ставровский дом и увёз половину. Стал Егорша подходить к селу, перекинул глаза к знакомой лиственнице — а в небе торчит уродина, остаток дедова дома со свежими белыми торцами. Только коня с крыши не взял Паха. И Лизе загорелось поставить его на прежнюю пряслинскую, Петром отремонтированную избу.

Когда Михаил узнал, что Лизу придавило бревном и её увезли в районную больницу, сразу кинулся туда. За все винил себя: не уберёг ни Лизу, ни братьев. Шёл и вдруг вспомнил тот день, когда на войну уходил отец.

Пряслин Михаил, недавно гостевавший у сестры Татьяны в Москве, вернулся домой. Изобилие всего: большая квартира с пятью комнатами и даже гараж с машиной есть - первое впечатление, покорившее Михаила. Вернулся Михаил домой и стал поджидать своих братьев Григория и Петра. Решил их удивить своим богатством. Показал свой дом, хвастался своей обстановкой и мебелью в доме. Цветные занавески на окнах, банька истоплена, и венички припасены по тому случаю. Показал погреб и мастерскую, ловко пристроенную.

Но братья на его богатство не обращали внимания, им хотелось повидать сестру Лизу. Хотя отношения Михаила и сестры Лизы после рождения двойни хорошими назвать было нельзя. Причиной тому была смерть сына, а такое горе он не мог простить Лизе и просто отказался от неё. Дождавшись братьев Григория и Петра, посидели за столом, потом сходили на кладбище проведать родных: мать, Васю и Степана Андреяновича.

На кладбище с Григорием припадок случился. О том, что Григорий болен, Лиза знала, но её настораживало отношение Петра с Григорием. А брат Фёдор часто в тюрьму попадает, Михаил - родной брат не признаёт Лизу. Лиза рассказала, что в совхозе произошли изменения. Работящий раньше народ работал дотемна, а теперь отработают положенное, и домой. Техники всякой много, но не хотят работать мужики.

В совхозе разрешили продавать молоко утром. Воспользовавшись этим, совхозники не торопились на работу, если даже и не было молока. Ведь если завести корову – хлопотное дело. А животное любит заботу и ласку. Весь отпуск Пётр провёл у сестры дома, решив отстраивать старый пряслинский дом.

Брат Григорий нянчил двойняшек Лизиных, а сама Лиза работала телятницей. Только телятник этот был за болотом, туда её пристроил управляющий Таборский. Однажды шла Лиза к телятнику, а навстречу почтовый автобус. Вышел с автобуса Егор, родной внук Степана Андреяновича, которого не было лет двадцать в совхозе.

Егор очень изменился. Рассказывал о себе небылицы. Хвастался дружкам своим, как он везде побывал, даже в Сибири был. Не понравился Егорка односельчанам, болтлив больно, даже обидел словом Лизу. Затаил Егор злобу на людей, а дом - рыбнадзору, в котором проживала Лиза с детьми.

В суд на Егора Лиза не подала, решила, что живёт по законам своей совести. А тут ещё управляющий Тоборский с Михаилом поссорились. Раньше Тоборский Михаилу нравился как начальник, а оказался ловкач на руку. Потом заявление Михаил с агрономшей на Тоборского в область написали. Таборского с должности сняли, назначив Виктора Нетёсова управляющим. Этого люди ждали, какая-то вера в человека появилась. У Виктора Нетёсова порядок будет, он хозяин. Ну а дом Ставровский Паха-рыбнадзор разрубал и увёз половину, оставив остаток дома со свежими белыми торцами. Лиза решила поставить коня на прежнюю, ранее отремонтированную Петром избу. Но случилась беда, Лизу придавило бревном. Михаил, узнав, что сестра в больнице, отправился к ней.

Во всём он теперь обвинял себя: не уберёг ни братьев, ни сестру Лизу. Внезапно вспомнил тот момент, когда уходил отец на войну.

Михаил Пряслин приехал из Москвы, гостевал там у сестры Татьяны. Как в коммунизме побывал. Дача двухэтажная, квартира пять комнат, машина… Приехал - и сам стал ждать гостей из города, братьев Петра и Григория. Показывал им свой новый дом: сервант полированный, диван, тюлевые занавески, ковёр. Мастерская, погреб, баня. Но те на все это внимания обращали мало, и ясно почему: в голове дорогая сестрица Лизавета засела. Михаил от сестры отказался после того, как та родила двойню. Не мог ей простить, что после смерти сына совсем немного времени прошло.

Лиза братьям рассказывала, да и сами они видели, что народ в Пекашине другой стал. Раньше работали до упаду. А теперь положенное отработали - к избе. В совхозе полно мужиков, полно всякой техники - а дела не идут.

Для совхозников - вот времена! - разрешили продажу молока. По утрам и час, и два за ним стоят. А молока нет - и на работу не спешат. Ведь корова - это каторга. Нынешние не будут с ней возиться. Тот же Виктор Нетесов жить хочет по-городскому. Михаил вздумал его попрекнуть: отец, мол, тот, бывало, убивался за общее дело. «Заодно и Валю с матерью убил, - ответил Виктор. - А я хочу не могилы для своей семьи устраивать, а жизнь».

За дни отпуска Петр вдоль и поперек исходил дом сестры. Если б не знал вживе Степана Андреяновича, сказал бы, что богатырь его ставил. И Петр решил отстраивать старый пряслинский дом. А Григорий стал за няньку Лизиным двойнятам, потому что саму Лизу Таборский, управляющий, поставил на телятник за болотом. Шла к телятнику - навстречу почтовый автобус. И первым спрыгнул с его подножки… Егорша, от которого двадцать лет не было ни слуху ни духу.

Дружкам Егорша рассказывал: везде побывал, всю Сибирь вдоль и поперек исколесил и бабья всякого перебрал - не пересчитать. Богомольный дед Евсей Мошкин ему и скажи: «Не девок ты губил, Егорий, а себя. Земля держится на таких, как Михаил да Лизавета Пряслина!»

«Ах, так! - распалился Егорша. - Ну, посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут». И продал дом Пахе-рыбнадзору. А в суд на Егоршу, на родного внука Степана Андреяновича, Лиза подавать не хотела. Что ж законы - а она по законам своей совести живет. Михаилу поначалу управляющий Таборский так нравился, как редко кто из начальства - деловой. Раскусил он его, когда стали сеять кукурузу. Не росла «царица полей» в Пекашине, и Михаил сказал: сейте без меня. Таборский пытался его вразумить: не все равно, за что тебе платят по высшему тарифу? С того времени пошла у них с Таборским война. Потому что ловчила Таборский, но ловкий, не ухватить.

Мариам Петросян

ДОМ, В КОТОРОМ…

(Книга первая)

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом «Расческой». Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов - предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы, и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли - обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак, гораздо более интересные молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы - интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами - зубцов и пустырей - стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям - захоронениям его ровесников. Он одинок - другие дома сторонятся его - и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор - длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и со бачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители «Расчесок» предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

КУРИЛЬЩИК.

Некоторые преимущества спортивной обуви

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей - так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно. Давно забыл о них. Старый подарок, уже и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец подошвой. Я разорвал упаковку, по гладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я спросил.

Они привлекают внимание, - сказал он.

Для Джина это нормально - такое объяснение.

Ну и что? - возразил я. - Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся, и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее на меня из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я не боялся. Мне было все равно. Я даже кроссовки не стал снимать.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм. Только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

Кто хочет высказаться? - спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-на просто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он собрался было спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле, он по-своему издевается над нами…

Гуль еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать - все, что вообще принято говорить в таких случаях. Слова, вылезавшие из Гуля были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, но от этого получилось только хуже. От них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде, (а ведь колеса надо беречь!), и наконец, добрались до главного - до того, что я курю. Если конечно можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я вполне уже мог читать лекции на эту тему, потому что за полгода они скормили мне столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечнососудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь и содрогаясь. Как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи, пуская при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых сорочках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каж дого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, по тому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Краткое содержание Кукольный дом

Действующие лица

Адвокат Хельмер

Hopа, его жена

Доктор Ранк

Фру Линне

Частный поверенный Крогстад

Трое маленьких детей Хельмеров

Анна-Мария, их няня

Служанка Хельмеров

Посыльный

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

«Квартира Хельмеров. Уютная комната, обставленная со вкусом, но недорогими мебелью ». Между дверью прихожей и кабинета стоит пианино, у окна круглый стол, кресло, диванчик, у изразцовой печки несколько кресел и качалка. На стенах гравюры. Этажерка с разными безделушками, шкаф с книгами в роскошных переплетах. На полу ковер …

Зимний день. В печке огонь ».
В комнату входит напевая Нора с пакетами и свертками. В прихожей стоит посыльный, принесший елку. Нора рассчитывается с ним, потом достает из кармана печенье, съедает несколько, другой прячет в карман и тщательно вытирает губы.

«Где жаворонок запел, белочка возится?» — Слышится голос Хельмера из кабинета. «Птичка снова летала сорить деньгами?» — Говорит мужчина, выходя из кабинета.

«Торвальд, это первое Рождество, когда мы можем так не ограничивать себя. Ты теперь будешь зарабатывать много-много денег », — весело отвечает Нора.

Нора с удовольствием показывает подарки детям на Рождество, забирает подальше пакет, в котором подарок для мужчины. Хельмеру тоже надо что-то подарить жене, и Нора просит мужа дать ей денег, а она сама купит себе, что захочет.

Хельмер соглашается, но просит Нору не тратить все на хозяйство и купить что-то для себя. Мужчина недоумевает, как много она тратит и часто не может объяснить, куда делись деньги. Он считает жену такой же транжирой, каким был ее отец. Впрочем, сегодня Рождество, хорошее вино уже заказано, придет доктор Ранк, и семья радостно встречать праздник. Нори уже не придется, как в прошлом году, три недели самой готовить украшения на елку, ведь Хельмер добился определенного успеха, стал директором акционерного банка.

Веселую беседу супругов прервал звонок. Служанка заводит в комнату женщину, в которой Нора едва узнала давнюю подругу Кристину.

Они не виделись десять лет. Фру Линне овдовела, и муж не оставил ей ни состояния, ни детей.
Женщины сели поближе к огню, чтобы согреться и рассказать, как они жили все это время. Нора стала извиняться, что не писала подруге, потом похвасталась своей жизнью, детьми, мужем. Конечно, было время, когда и ей приходилось зарабатывать деньги разными мелочами: шитьем, вязанием, вышиванием, переписыванием бумаг, перед прошлыми рождественскими праздниками она три недели, закрывшись в своей комнате, писала, а муж думал, что Нора строит украшения на елки. Но, к счастью, теперь они состояния.

Нора еще бы продолжала рассказывать о своей жизни, и вдруг увидела печальные, измученные глаза Кристины. Ей стало немного стыдно, и она попросила подругу рассказать о себе.

Кристина вышла замуж за богатого нелюбимого, чтобы иметь возможность помогать больной матери и двум меньшим братьям. Дела мужа были ненадежными. «И когда он умер, все погибло, ничего не осталось … Ей пришлось перебиваться мелкой торговлей, маленькой школой и вообще — чем придется ». Последние три года тянулись для него, «как один длинный, сплошной день без отдыха». Теперь мать умерла, мальчики стали на ноги и в ее душе образовалась страшная пустота: не для кого и для чего жить. Вот поэтому она покинула то медвежий угол, где жила, и приехала в город, мечтая «получить какую-то постоянную службу, какую канцелярскую работу».

Нора посоветовала Кристине поехать куда-то отдохнуть, но и только горько улыбнулась: у нее нет папы, который дал бы денег на дорогу. Тогда Нора согласилась поговорить с мужем о работе для подруги.

«Как это хорошо, Нора, ты так горячо берешься за мое дело … Вдвое хорошо с твоей стороны, — тебе же так мало знакомы житейские заботы и хлопоты », — грустно ответила Кристина. Она думала, что подруга «ничего такого не испытала в этом трудном жизни». И действительно, Нора была похожа на ребенка: веселая, бойкая, красивая, хорошо одетая, дорогая «белочка и жаворонок» для своего мужа. И вдруг Нора рассказала Кристине, что не доверила никому.

Когда она ждала второго ребенка, ее любимый мужчина Торвальд тяжело заболел. Врач сказал Норе, что он умрет, если не поедет лечиться в Италию. Нора не могла сказать об этом мужу и старалась всячески выпутаться: говорила, что хочет поехать на юг, «плакала и просила, говорила, что теперь в ее положении надо ей всячески угождать, намекала, что можно занять денег». Но Торвальд сказал, что у нее ветер в голове и что его обязанность как человека не потакать ее прихотям. Именно в эти дни умер папа Норы. Вот тогда ей и пришлось сделать такое, о чем человек даже не догадывается. Возможно, когда-то, когда Нора перестанет нравиться Торвальд, как теперь, когда его уже не будут развлекать ее «танцевания, переодевания, декламации», она расскажет ему, как спасала его жизнь, как потом экономила каждую копейку, как покупала себе дешевое платье. А пока она счастлива, потому что у нее прекрасные дети, любимый муж, достаток в доме.
Вдруг раздался звонок. Служанка завела в комнату адвоката Крогстада. «Фру Линне, пораженная, вздрогнув, отворачивается к окну».

Нора тоже поражена этим визитом. Крогстад говорит, занимающий небольшую должность в акционерном банке и пришел в личном деле в Хельмера. Он заходит в кабинет. Кристина расспрашивает Нору об адвокате, узнает о том, что он вдовец и имеет маленьких детей.

Из кабинета выходит товарищ Торвальда врач Ранк. Он рассказывает женщинам, Крогстад очень плохой человек. «У него подгнило же корни», он всегда разнюхивать, «не пахнет где моральной гнилью». Вот и сейчас он пришел к Хельмера в своих гнусных делах.

Вдруг Нора осознала, что ее муж имеет большое влияние в банке, и она весело рассмеялась. Когда Торвальд зашел к ним в комнату, Нора обратилась к нему с просьбой устроить Кристину на работу, потому что она «раз отличная конторщица, и ей очень хочется работать в знающего человека, чтобы подучиться еще больше …» Хельмер пообещал предоставить ей место.

Фру Линне и врач Ранк прощаются и выходят вместе с ними уходит Хельмер, а в комнату входит няня Анна-Мария с детьми. Нора бросилась к малышам, стала раздевать их, не забывая спрашивать, что они видели на улице. Затем начинает играть с ними в жмурки. «Игра сопровождается смехом, весельем: прячутся и в этой комнате, и в соседней … Полный восторг ». Никто не видит, как появляется Крогстад. Некоторое время он наблюдает за игрой, а затем обращается к Норе. Женщина отправляет детей к няне, обещая продолжить игру с ними позже, и обращается к адвокату. Она уверена, что он вернулся за деньгами, которые она у него когда-то одолжила. Но при расчете еще не наступил, то что же он хочет? Адвокат расспрашивает о фру Линн, и Нора с вызовом говорит, что выпросила у мужа место для подруги. Но Крогстад словно ждал этих слов. Он посоветовал Норе использовать свое влияние на мужа, чтобы Хельмер оставил ему должность и не выгонял с работы за дело, не дошло до суда. А это дело было не хуже, чем та, которая сделала Нора. Он пояснил растерянной женщине, что знает о поддельном ней подпись отца на долговом обязательстве, под которое Нора получила крупную сумму на лечение мужа.

Нора пыталась объяснить, что в то время его отец умирал, а потому она не могла придать ему хлопот еще и болезнью мужа, что она нарушила закон от большой любви к дорогим ему людям. Но адвокат сказал, что «закон не интересуется причинами», а потому, когда он подаст этот документ, его осудят по закону;

Когда Крогстад пошел Норе было уже не до игры с детьми.
Пришел Хельмер, стал расспрашивать, зачем приходил Крогстад, которого он видел у ворот, и Нора заговорила о костюмированный бал, попросила мужа помочь ей подобрать костюм, а потом, между прочим, заговорила о делах Крогстада. Хельмер строго объяснил жене, что тот «виноват в подделке документов» или по бедности, то по легкомыслию, но это преступление. Конечно, «иногда тот, кто упал, может вновь подняться нравственно, если откровенно признает свою вину и понесет наказание», но Крогстад выкручивался, врал до последнего. Он не имеет морального права не только работать в банке, а также воспитывать собственных детей, ведь «дети с каждым глотком воздуха воспринимают зародыши зла» с «отравленной ложью атмосферы домашней жизни».

Хельмер ушел в кабинет поработать над бумагами, а поражена его словам Нора, бледнея от ужаса, повторяла: «Испортить своих малышей! .. Отравить семью! Это неправда. Не может быть правдой, никогда, никогда в мире »

Действие второе

Та же комната. В углу стоит елка, без игрушек, с обгоревшими свечами. Нора сама; волнуясь, ходит по комнате.

Женщина взволнованно смотрит на ящик для писем, которая пока пуста. Ей не хочется верить, что Крогстад выполнит свою угрозу и расскажет мужу о ее вину. Нора готовится к маскараду. Няня Анна-Мария помогает ей, и между женщинами заходит разговор о поступке служанки, которая вынуждена была покинуть дочь, когда стала кормилицей у Норы. Но дочь не забыла мать, писала ей.

В комнату заходит фру Линне и начинает помогать чинить костюм на бал. За шитьем заходит разговор о докторе Ранка, и фру Линн советует Норе порвать с Утром, ведь она решила, что именно доктор — тот богатый поклонник, который дает Норе деньги. Потрясенная Нора объясняет, что доктор всегда был только другом семьи, а деньги она получила другим путем.

Из прихожей входит Хельмер с папкой бумаг. Нора ластится к нему, обещает петь жаворонком во всех комнатах, изобразить сильфиды, станцевать при лунном свете, если он оставит Крогстаду его должность в банке, ведь адвокат может написать в газеты отвратительную ложь о Торвальда. Но мужчина напоминает Норе, что он всегда был и остается безупречным чиновником, а потому не боится никакой лжи. Более того, Торвальда шокирует то, что Крогстад говорит ему «ты», козыряя их давним знакомством. Не колеблясь, Хельмер отсылает в банк приказ об увольнении адвоката.

Нора в отчаянии. Она заклинает супруга вернуть письма, но тот лишь снисходительно улыбается, растроганный, как ему кажется, заботой жены о его репутацию.

Звонок в прихожей. Нора идет открывать дверь. В комнату заходит доктор Ранк. Он узнал, что умирает от неизлечимой болезни, которую ему дал в наследство отец-гуляка. Стоя на пороге вечности, доктор признается, что любит Нору и готов ради нее на все. Потрясенная Нора, которая хотела попросить Ранка об услуге, упрекает доктору за это признание, но уверяет, что будет относиться к нему как к другу семьи.
Служанка принесла Норе визитку. Доктор заметил беспокойство молодой женщины, но она заверила, что ничего не произошло, и попросила гостя задержать Торвальда в кабинете.

Ранк выходит в одни двери, а во второй заходит Крогстад. Он говорит, что залоговый лист при нем, но он не начнет против Норы судебного преследования, если Хельмер создаст для него новую, более высокую должность и поможет встать на ноги. Но Нора знает, что ее муж ни этого не сделает.

Крогстад хорошо понимает состояние женщины. Он повторяет ей ее собственные мысли, что в случае разоблачения она вынуждена бросить семью и дом или даже покончить с собой. Но ловкий крючкотворов говорит, что тогда он будет иметь власть уже не над ней, а над ее памятью. Чтобы этого не произошло, Хельмер должен сделать Крогстада своей правой рукой.

Адвокат выходит в прихожую и опускает письмо в ящик. Нора в отчаянии признается фру Линне, что заняла деньги у Крогстада, который шантажировал ее, а теперь решил погубить совсем.

Кристина говорит, что когда-то хорошо знала Крогстада, который ради нее готов на все, и уговорит его вернуть письмо. А пока Нора упросила мужа отложить все дела, не читать писем, потому что он должен помочь ей восстановить в памяти танец, который она танцевать завтра. Хельмер соглашается, садится за пианино и начинает играть. Нора, смеясь и потрясая тамбурином, танцует запальнише, чем нужно, и не слушает указаний мужа. Она танцевала так, словно речь шла о жизни и смерти. Хотя так оно и было в действительности.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Та же комната. У стола сидит фру Линне и ждет Крогстада. На лестнице слышны тихие шаги, и адвокат осторожно переступает через порог.

Кристина и Крогстад не просто давние знакомые. Много лет назад она отказала адвокату и вышла замуж за старого богача, чтобы иметь возможность содержать больную мать и младших братьев. А сейчас эти двое были похожи на людей, терпящих бедствие в море житейском и выплыли на обломках.

Кристина первой предложила подать друг другу руки, ведь «двум, вместе — на обломках быть все-таки надежнее, лучше, чем держаться порознь, каждому отдельно».

Крогстад не мог поверить, ведь Кристина хорошо знала его прошлое. Но она хотела «кого-то любить, о ком-то заботиться, заменить кому-то мать», а детям адвоката нужна была мать. Крогстад готов был дождаться Хельмеров, которые сейчас были на балу, и вернуть письма, но фру Линн остановила его. Она хотела, чтобы Хельмер все узнал, а «несчастная тайна пусть появится на свет Божий».

Праздник закончился, и Хельмер вернулись домой. Торвальд был восхищен красотой жены, танцем. Он любит ее, гордится ею и готов говорить о своих чувствах еще и еще. Поток признаний и комплиментов прерывает доктор Ранк, что тоже говорит о следующем бал, на котором он появится в костюме невидимки. Он сделал исследования и убедился, что доживает последние дни. Но, прощаясь с супругами, доктор говорит не о себе. Он называет Нору Баловням судьбы, лучшей среди женщин.

Хельмер не забыл почтовый ящик, который был уже совсем переполнена. Он своим ключом открыл ее и сверху увидел визитки доктора Ранка. Над именем стоял черный крест, будто карты сообщали о смерти. Торвальд понял, что доктор простился с ними навсегда, и горько вздохнул. Но взгляд его засветился любовью, когда он посмотрел на жену. В восторге он сказал: «Не раз мне хотелось, чтобы тебе грозило неминуемое бедствие и чтобы я мог поставить на карту свою жизнь и кровь — и все, все ради тебя». Нора отстранилась и твердым голосом приказала мужчине прочитать письма.

Торвальд пошел в кабинет, а Нора, блуждая взглядом по комнате, берет маскарадный костюм мужа и собирается уходить из дома. Вдруг на пороге появляется Хельмер с раскрытым письмом в руке. Нора пытается выйти, но он закрывает дверь и начинает ходить по комнате, говоря, что восемь лет его радость, его гордость, его милый жаворонок «была лицемерная, лживая … хуже, хуже … преступница! О, безупречное пропасть грязи, уродства! Тьфу! Тьфу! «Хельмер не позволял Норе слова произнести и говорил о себе, о своей загубленной карьере, уничтожено доброе имя. Он не мог прийти, но практичность в делах позволила ему сосредоточиться на том, как уладить дело. Конечно, для отвода глаз в семье должно оставаться все так, как раньше. Но детей Нора не воспитывать больше, потому что он не доверяет ей.

Воспалительную тираду Хельмера перебила служанка, которая принесла письмо от Крогстада, в котором тот пишет, что раскаивается в своих поступках и уничтожит доказательства преступления Норы. Хельмер, прочитав письмо, начал снова говорить о своей любви, о том, что прощает Нору, ведь она совершила преступление из большой любви к нему. Завтра все забудется, птица опять будет весело петь. Но теперь она будет и женой и ребенком, а он станет его волей, его совестью.
Нора медленно сняла маскарадный костюм мужа, в который было нарядилась, и спокойно обратилась к Торвальда. Она напомнила, что в течение восьми лет супружества «ни разу не обменялись серьезными мыслями о серьезных вещах». Сначала отец, а потом муж играли ею, как куклой. Она жила у родных людей, как старец, которого кормят и одевают, а его дело — развлекать, забавлять. Весь большой дом был только кукольный дом, а Нора была здесь дочерью, куклой. А дети уже стали ее куклами. Ей нравилось, что муж играет, играет с ней, а детям нравится, что мама играет и играет с ними. Оказалось, что истинное воспитание детей не под силу Норе, и она решила покинуть семью и уехать в город, где родилась.

Хельмер напомнил Норе о ее обязанность матери и жены, но она тихо ответила, что еще долг перед собой. Она должна стать человеком, должен проверить, правду ли говорил пастор о Боге, правильные те законы, по которым «женщина не имеет права помиловать своего умирающего старика, не вправе спасти жизнь мужу». Она хочет присмотреться к обществу, к жизни. Пока она мало понимает, но точно знает, что не любит Торвальда, ибо он оказался не тем, за кого она его считала. Нора ждала чуда: человек должен был вступиться за нее и взять всю вину на себя. А он думал только о своей карьере, которая будет уничтожена, и о своей чести, которая будет запятнана. Однако, когда прошел страх, Торвальд поступил так, будто ничего не произошло. Вот этого момента между супругами и пролегла бездна.

Торвальд совсем растерялся. Он обещал измениться, но Нора заявила, что это может произойти лишь тогда, когда у него не будет куклы. Она отдала ему свое обручальное кольцо, забрала его кольцо и вышла из дома с одним маленьким саквояжем.

Хельмер бессильно падает на стул, закрывает лицо руками. В доме стало пусто без Норы. Но он с надеждой вспоминает слова жены, что брак может спасти новое чудо — их преобразования.

Михаил Пряслин приехал из Москвы, гостевал там у сестры Татьяны. Как в коммунизме побывал. Дача двухэтажная, квартира пять комнат, машина... Приехал - и сам стал ждать гостей из города, братьев Петра и Григория. Показывал им свой новый дом: сервант полированный, диван, тюлевые занавески, ковёр. Мастерская, погреб, баня. Но те на все это внимания обращали мало, и ясно почему: в голове дорогая сестрица Лизавета засела. Михаил от сестры отказался после того, как та родила двойню. Не мог ей простить, что после смерти сына совсем немного времени прошло.

За дни отпуска Петр вдоль и поперёк исходил дом сестры. Если б не знал вживе Степана Андреяновича, сказал бы, что богатырь его ставил. И Петр решил отстраивать старый пряслинский дом. А Григорий стал за няньку Лизиным двойнятам, потому что саму Лизу Таборский, управляющий, поставил на телятник за болотом. Шла к телятнику - навстречу почтовый автобус. И первым спрыгнул с его подножки... Егорша, от которого двадцать лет не было ни слуху ни духу.

Дружкам Егорша рассказывал: везде побывал, всю Сибирь вдоль и поперёк исколесил и бабья всякого перебрал - не пересчитать. Богомольный дед Евсей Мошкин ему и скажи: «Не девок ты губил, Егорий, а себя. Земля держится на таких, как Михаил да Лизавета Пряслина!»

«Ах, так! - распалился Егорша. - Ну, посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут». И продал дом Пахе-рыбнадзору. А в суд на Егоршу, на родного внука Степана Андреяновича, Лиза подавать не хотела. Что ж законы - а она по законам своей совести живёт. Михаилу поначалу управляющий Таборский так нравился, как редко кто из начальства - деловой. Раскусил он его, когда стали сеять кукурузу. Не росла «царица полей» в Пекашине, и Михаил сказал: сейте без меня. Таборский пытался его вразумить: не все равно, за что тебе платят по высшему тарифу? С того времени пошла у них с Таборским война. Потому что ловчила Таборский, но ловкий, не ухватить.

А тут мужики на работе сообщили новость: Виктор Нетесов да агрономша написали на Таборского заявление в область. И приехало начальство - управляющего чесать. Пряслин теперь смотрел на Виктора с нежностью: он веру в человека в нем воскресил. Ведь он думал, что в Пекашине у людей теперь только и дум, что зашибить деньгу, набить дом сервантами, детей пристроить да бутылку раздавить. Неделю ждали, что будет. И наконец, узнали: Таборского сняли. А новым управляющим назначили... Виктора Нетесова. Ну, у этого порядок будет, не зря его немцем прозвали. Машина, а не человек.

Паха-рыбнадзор тем временем разрубил ставровский дом и увёз половину. Стал Егорша подходить к селу, перекинул глаза к знакомой лиственнице - а в небе торчит уродина, остаток дедова дома со свежими белыми торцами. Только коня с крыши не взял Паха. И Лизе загорелось поставить его на прежнюю пряслинскую, Петром отремонтированную избу.