Гейша - это мужчина. Поэзия. Японские трехстишия (хокку)

БАСЁ (1644–1694)

Вечерним вьюнком
Я в плен захвачен… Недвижно
Стою в забытьи.

В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеет свежий срез.

Желтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснешься ты?

Ива склонилась и спит.
И, кажется мне, соловей на ветке –
Это ее душа.

Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.

И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьет торопливо
С хризантемы росу.

О, проснись, проснись!
Стань товарищем моим,
Спящий мотылек!

С треском лопнул кувшин:
Ночью вода в нем замерзла.
Я пробудился вдруг.

Аиста гнездо на ветру.
А под ним – за пределами бури –
Вишен спокойный цвет.

Долгий день напролет
Поет – и не напоется
Жаворонок весной.

Над простором полей –
Ничем к земле не привязан –
Жаворонок звенит.

Майские льют дожди.
Что это? Лопнул на бочке обод?
Звук неясный ночной.

Чистый родник!
Вверх побежал по моей ноге
Маленький краб.

Нынче выпал ясный день.
Но откуда брызжут капли?
В небе облака клочок.

В похвалу поэту Рика

Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу.

Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
Повисли капли дождя.

О нет, готовых
Я для тебя сравнений не найду,
Трехдневный месяц!

Неподвижно висит
Темная туча в полнеба…
Видно, молнию ждет.

О, сколько их на полях!
Но каждый цветет по-своему –
В этом высший подвиг цветка!

Жизнь свою обвил
Вкруг висячего моста
Этот дикий плющ.

Весна уходит.
Плачут птицы. Глаза у рыб
Полны слезами.

Сад и гора вдали
Дрогнули, движутся, входят
В летний раскрытый дом.

Майские дожди
Водопад похоронили –
Залили водой.

На старом поле битвы

Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье.

Островки… Островки…
И на сотни осколков дробится
Море летнего дня.

Тишина кругом.
Проникают в сердце скал
Голоса цикад.

Ворота Прилива.
Омывает цаплю по самую грудь
Прохладное море.

Сушатся мелкие окуньки
На ветках ивы… Какая прохлада!
Рыбачьи хижины на берегу.

Намокший, идет под дождем,
Но песни достоин и этот путник,
Не только хаги в цвету.

Расставаясь с другом

Прощальные стихи
На веере хотел я написать –
В руке сломался он.

В бухте Цуруга,

где некогда затонул колокол

Где ты, луна, теперь?
Как затонувший колокол,
Скрылась на дне морском.

Домик в уединенье.
Луна… Хризантемы… В придачу к ним
Клочок небольшого поля.

В горной деревне

Монахини рассказ
О прежней службе при дворе…
Кругом глубокий снег.

Замшелый могильный камень.
Под ним – наяву это или во сне? –
Голос шепчет молитвы.

Всё кружится стрекоза…
Никак зацепиться не может
За стебли гибкой травы.

Колокол смолк вдалеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет.

Падает с листком…
Нет, смотри! На полдороге
Светлячок вспорхнул.

Хижина рыбака.
Замешался в груду креветок
Одинокий сверчок.

Больной опустился гусь
На поле холодной ночью.
Сон одинокий в пути.

Даже дикого кабана
Закружит, унесет за собою
Этот зимний вихрь полевой!

Печального, меня
Сильнее грустью напои,
Кукушки дальний зов!

В ладоши звонко хлопнул я.
А там, где эхо прозвучало,
Бледнеет летняя луна.

В ночь полнолуния

Друг мне в подарок прислал
Рису, а я его пригласил
В гости к самой луне.

Глубокою стариной
Повеяло… Сад возле храма
Засыпан палым листом.

Так легко-легко
Выплыла – и в облаке
Задумалась луна.

Белый грибок в лесу.
Какой-то лист незнакомый
К шляпке его прилип.

Блестят росинки.
Но есть у них привкус печали,
Не позабудьте!

Верно, эта цикада
Пеньем вся изошла? –
Одна скорлупка осталась.

Опала листва.
Весь мир одноцветен.
Лишь ветер гудит.

Посадили деревья в саду.
Тихо, тихо, чтоб их ободрить,
Шепчет осенний дождь.

Чтоб холодный вихрь
Ароматом напоить, опять раскрылись
Поздней осенью цветы.

Скалы среди криптомерий!
Как заострил их зубцы
Зимний холодный ветер!

Всё засыпал снег.
Одинокая старуха
В хижине лесной.

Посадка риса

Не успела отнять руки,
Как уже ветерок весенний
Поселился в зеленом ростке.

Все волнения, всю печаль
Твоего смятенного сердца
Гибкой иве отдай.

Плотно закрыла рот
Раковина морская.
Невыносимый зной!

Памяти поэта Тодзюна

Погостила и ушла
Светлая луна… Остался
Стол о четырех углах.

Увидев выставленную на продажу картину
работы Кано Мотонобу

…Кисти самого Мотонобу!
Как печальна судьба хозяев твоих!
Близятся сумерки года.

Под раскрытым зонтом
Пробираюсь сквозь ветви.
Ивы в первом пуху.

С неба своих вершин
Одни лишь речные ивы
Еще проливают дождь.

Прощаясь с друзьями

Уходит земля из-под ног.
За легкий колос хватаюсь…
Разлуки миг наступил.

Прозрачный Водопад…
Упала в светлую волну
Сосновая игла.

Повисло на солнце
Облако… Вкось по нему –
Перелетные птицы.

Осеннюю мглу
Разбила и гонит прочь
Беседа друзей.

Предсмертная песня

В пути я занемог.
И всё бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.

Прядка волос покойной матери

Если в руки ее возьму,
Растает – так слезы мой горячи! –
Осенний иней волос.

Весеннее утро.
Над каждым холмом безымянным
Прозрачная дымка.

По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне отчего-то легко.
Фиалки в густой траве.

На горном перевале

До столицы – там, вдали, –
Остается половина неба…
Снеговые облака.

Ей только девять дней.
Но знают и поля и горы:
Весна опять пришла.

Там, где когда-то высилась

статуя Будды

Паутинки в вышине.
Снова образ Будды вижу
На подножии пустом.

Парящих жаворонков выше
Я в небе отдохнуть присел –
На самом гребне перевала.

Посещая город Нара

В день рождения Будды
Он родился на свет,
Маленький олененок.

Там, куда улетает
Крик предрассветный кукушки,
Что там? – Далекий остров.

Флейта Санэмори

Храм Сумадэра.
Слышу, флейта играет сама собой
В темной гуще деревьев.

КЁРАЙ (1651–1704)

Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч!

На смерть младшей сестры

Увы, в руке моей,
Слабея неприметно,
Погас мой светлячок.

ИССЁ (1653–1688)

Видели всё на свете
Мои глаза – и вернулись
К вам, белые хризантемы.

РАНСЭЦУ (1654–1707)

Осенняя луна
Сосну рисует тушью
На синих небесах.

Цветок… И еще цветок…
Так распускается слива,
Так прибывает тепло.

Я в полночь посмотрел:
Переменила русло
Небесная река.

КИКАКУ (1661–1707)

Мошек легкий рой
Вверх летит – плавучий мост
Для моей мечты.

Нищий на пути!
Летом вся его одежда –
Небо и земля.

Ко мне на заре в сновиденье
Пришла моя мать… Не гони ее
Криком своим, кукушка!

Как рыбки красивы твои!
Но если бы только, старый рыбак,
Ты мог их попробовать сам!

Заплатила дань
Земному и затихла,
Как море в летний день.

ДЗЁСО (1662–1704)

И поля и горы –
Снег тихонько всё украл…
Сразу стало пусто.

С неба льется лунный свет.
Спряталась в тени кумирни
Ослепленная сова.

ОНИЦУРА (1661–1738)

Некуда воду из чана
Выплеснуть мне теперь…
Всюду поют цикады!

ТИЁ (1703–1775)

За ночь вьюнок обвился
Вкруг бадьи моего колодца…
У соседа воды возьму!

На смерть маленького сына

О мой ловец стрекоз!
Куда в неведомую даль
Ты нынче забежал?

Полнолуния ночь!
Даже птицы не заперли
Двери в гнездах своих.

Роса на цветах шафрана!
Прольется на землю она
И станет простой водою…

О светлая луна!
Я шла и шла к тебе,
А ты всё далеко.

Только их крики слышны…
Белые цапли невидимы
Утром на свежем снегу.

Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку…
Тому, кто ветку сломал.

КАКЭЙ (1648–1716 )

Бушует осенний вихрь!
Едва народившийся месяц
Вот-вот он сметет с небес.

СИКО (1665–1731)

О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.

БУСОН (1716–1783)

От этой ивы
Начинается сумрак вечерний.
Дорога в поле.

Вот из ящика вышли…
Разве ваши лица могла я забыть?..
Пора праздничных кукол.

Грузный колокол.
А на самом его краю
Дремлет бабочка.

Лишь вершину Фудзи
Под собой не погребли
Молодые листья.

Прохладный ветерок.
Колокола покинув,
Плывет вечерний звон.

Старый колодец в селе.
Рыба метнулась за мошкой…
Темный всплеск в глубине.

Ливень грозовой!
За траву чуть держится
Стайка воробьев.

Луна так ярко светит!
Столкнулся вдруг со мной
Слепец – и засмеялся…

«Буря началась!» –
Грабитель на дороге
Предостерег меня.

Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил.

Ударил я топором
И замер… Каким ароматом
Повеяло в зимнем лесу!

К западу лунный свет
Движется. Тени цветов
Идут на восток.

Летняя ночь коротка.
Засверкали на гусенице
Капли рассветной росы.

КИТО (1741–1789)

Я встретил гонца на пути.
Весенний ветер, играя,
Раскрытым письмом шелестит.

Ливень грозовой!
Замертво упавший
Оживает конь.

Идешь по облакам,
И вдруг на горной тропке
Сквозь дождь – вишневый цвет!

ИССА (1768–1827)

Так кричит фазан,
Будто это он открыл
Первую звезду.

Стаял зимний снег.
Озарились радостью
Даже лица звезд.

Чужих меж нами нет!
Все мы друг другу братья
Под вишнями в цвету.

Смотри-ка, соловей
Поет всё ту же песню
И пред лицом господ!

Пролетный дикий гусь!
Скажи мне, странствия свои
С каких ты начал лет?

О цикада, не плачь!
Нет любви без разлуки
Даже для звезд в небесах.

Стаяли снега –
И полна вдруг вся деревня
Шумной детворой!

Ах, не топчи траву!
Там светляки сияли
Вчера ночной порой.

Вот выплыла луна,
И самый мелкий кустик
На праздник приглашен.

Верно, в прежней жизни
Ты сестрой моей была,
Грустная кукушка…

Дерево – на сруб…
А птицы беззаботно
Гнездышко там вьют!

По дороге не ссорьтесь,
Помогайте друг другу, как братья,
Перелетные птицы!

На смерть маленького сына

Наша жизнь – росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь – и всё же…

О, если б осенний вихрь
Столько опавших листьев принес,
Чтобы согреть очаг!

Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!

В зарослях сорной травы,
Смотрите, какие прекрасные
Бабочки родились!

Я наказал ребенка,
Но привязал его к дереву там,
Где дует прохладный ветер.

Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни…
Даже тогда…

Так я и знал наперед,
Что они красивы, эти грибы,
Убивающие людей!

Гейши, девочки, малютки,
Вы четырнадцати лет,
Ваши маленькие грудки
Нежнорозовый расцвет.
Ах, зачем, когда я с вами
Видел цвет, который ал,
Ах, зачем я вас губами
До конца не целовал.
Я всего до нежной ручки
Прикоснул мое хочу,
Вы растаяли, как тучки
Встречу лунному лучу.
Вы мне пели, стан был гибок,
Ветер мог бы вас склонить,
В танце вы ловили рыбок,
Рвали цвет и ткали нить.
Нет, вы нежный цвет не рвали,
Но певучею рукой
Вы печали расцвечали,
Цвет свевали над рекой.
Сами были вы, как волны
Убегающей реки.
И на вас, хотя безмолвны,
Пели в лентах огоньки.
И одна мне приглянулась
Больше всех других мусмэ.
Вплоть ко мне, как лист, качнулась,
Водный стебель в полутьме.
Все, мерцая, промелькнули,
Словно волны за волной.
Слышу смехи в дальнем гуле,
Синий цвет владеет мной.
Ах, зачем, когда я с вами
Праздник знал, который ал.
Ах, зачем я вас, как в храме,
Всех, вас всех не целовал.

Константин Бальмонт

Мраморный цвет молодого лица,
Губы малиново-красные.
Как темное небо черны глаза
Блеска тайного ясные.

Шорох струящихся тканей в ночи.
Слышится взмахи веера.
И зажигаются красным огни.
Танец таинственного вечера.

Запах сандала, отблеск порчи.
Смех, будто соловья пение.
И колокольчик звучит от ноги
Лотос качается от ветерка веянья.

Танец адзума заводит она, не спеша,
Шум затихает в тоже мгновение.
Музыка сямисэна станет слышна
И началось представление!

Веер летает вокруг головы,
Ловит она и бросает.
Взглядом дарит чувства свои
Всё вокруг обжигая.

И на последнем дыхании ритма
Будто цветок выпрямляясь
Резко, как тигр прыгает вниз,
Взглядом своим на него устремляясь.

Танец закончен, свет весь погас.
Только слышатся робко:
Возгласы, вздохи, восхищенья слова –
Эта Гейша особа!

алегра

Плавится нежность
Сладким соком стекая
Губы как вишня

Приоткрывая
Тела яркую снежность
Всё время снишься

Твой бабочки поцелуй
Сердце так тешил
Вновь ты меня околдуй
Милая гейша…

Кицунэ Миято

Я иду, грациозно ступая по самому краю.
Древний веер «утива» тревожит застывшее время…
Я творю ускользающий мир, я ваш слух услаждаю —
Недоступная тайна… желанная девочка… фея…
В мире гейши царит безраздельная власть ритуала:
Кимоно, макияж, церемонии чайного дома…
За беседу со мной, господин, ты заплатишь немало:
Я искусна в стихах, и мой танец рождает истому…
В светлом омуте глаз притаилось кипение страсти,
Под бесстрастною маской — цветущая прелесть жасмина…
Я волшебная райская птица, сулящая счастье —
Голубая снежинка в горячей ладони мужчины…

Корнетова Ирина

Из страны Восходящего Солнца, страны Хризантем
Каждой ночью, лишь только на небе зажжётся звезда,
Ты приходишь ко мне, расстояние преодолев,
Только жаль, что со мной не останешься ты навсегда.

Терпкий чай, кимоно и бумажный фонарик в ночи…
И твоих карих глаз покорный и нежный взгляд.
Просто… мы с тобою опять очень долго молчим,
Наше время уходит, его не вернуть назад.

Мой японский журавлик опять от меня улетел…
И ты снова исчезнешь, опять обманув меня.
О, как жаль, мы с тобою встречаемся только во сне,
Моя странная гейша - фея из льда и огня…

Вуалью тайны этот образ скрыт!
Движенья рук как крылья птиц,
Неторопливо локоны, собрав в узлы
Вонзают в волосы канзаши из гвоздик.

Наносится отточенный майкап,
Лицо в белилах, бровь дугой, углём
Обведена вся глубина раскосых глаз
И алые уста горят бутоном розы.

Изящный стан окутан в шёлк одежд,
Затянут сзади туго оби на многие узлы,
Одеты ножки в белые носочки, а между
пальчиков вонзились ремешки окобо.

Ежеминутно готовится она к приёму,
То практика в ведении любой беседы,
То изучение лёгкости движенья тела,
И инструментами должна владеть умело.

Готова жрица к трапезе вечерней!
Она покорно будет принимать гостей,
Вести незримую беседу о прекрасном
Иль танцами захочет их развлечь.

Мужчины ждут той дивной встречи!
Приняв из рук нежнейших чашу
Вдохнут весь аромат букета сенчи,
Окутав сладострастным взором гейшу.

Ничем не выкажет она свою усталость,
Милейшая улыбка не сойдёт с лица,
И никогда не сможет усомниться гость,
Что лишь ЕГО она всегда ждала!

Но в час ночной, когда все утомятся
И захотят вкусить утехи плотской,
Все будут ждать лишь выбор жрицы
Оставит ли кого иль скажет — удалиться!

Неспешно ступает по глади реки;
Ее тонки руки, беззвучны шаги,
Шелка ее платья волшебно легки…
За нею по следу летят мотыльки:

Кружатся и вьются, как в свете свечей,
Ловя взгляд ее светло-синих очей —
Мечтают пробыть с нею сотни ночей,
Но… так и останется гейша ничьей…

Коль скажешь люблю — тихо молвит «не лги»,
Хоть позже заплачет под ветвью ирги…
И слезам ее будут вторить дожди…
Ее не добьешься как долго не жди!

Неспешно ступает по глади реки,
А позже заплачет под ветвью ирги…
Мечтаю пробыть с нею сотни ночей,
Но так и останется гейша ничьей.

На диване лежу на боку,
Сочиняя усердно хокку,
Или хокку, подобно Басё…
Вот ведь, как надоело мне всё!

И, почти засыпая уже,
О японской мечтаю гейше,
Ибо мне так желанны гейши,
Только вот на какие гроши?!

Знаю — шёпот ли критики, крик —
Но поднимется: что ж ты, старик?
Шутишь что ли — писать о гейше! —
Это, знаешь ли слишком уже!

И славянок поднимется вой:
О гейшах, мол, писать-то на кой
Вон, мол, рядом какие тела…
Но увы, вот такие дела…

И я грежу, всем телом дрожа:
Надо мною склонилась гейша,
И шуршит шёлк её кимоно,
Как в Такеши Китана кино.

Снится мне: обнимая гейшу,
Я кальяном курю анашу;
Повезло мне: у этой гейши
Был приличный запас анаши.

Но когда шаловливой рукой
Гейша мой нарушает покой —
Просыпаясь в холодном поту,
Снова вирши о гейше плету.

Видно, шифером тихо шурша,
Крыша едет моя не спеша,
Раз склоняю я в рифмах гейшу,
Раз, как Мойша, о гейшах пишу.

Kyle Ringwood

Ветви сакуры в белых шелках
Согревает дыханье весны,
Но Ёджи-самурай молодой,
Не видит её красоты.

Бледен лик его, сумрачен взор,
И тревожно сжимает рука
Крепленье катаны резной,
Будто просится в жаркий бой.

Но проигран давно главный бой,
И оплачен немалой ценой:
Сердце отдано было в залог
Гейше прекрасной Фейхо.

Сердце отдано за шёлк волос,
Что пролились сквозь пальцы дождём.
За шепот любовный в ночи,
Обжигающий страстным огнём.

За пленительный томный взор,
За изящную нежность рук.
За девичий гибкий стан —
Гордость в кругу подруг.

Сакура в белом цвету
Щедро дарит Ёджи лепестки,
Но воин юный грустит
И не ценит её дары.

Завтра суровый отец
Невесту ему приведёт.
А сердце в плену у другой
Томительно вечера ждёт.

Японская поэзия – это маленькая волшебная картинка. С чем ее сравнить? Можно написать маслом на холсте огромный осенний пейзаж, тщательно прорисовывая все-все до мельчайших деталей, а можно картину наступающей осени передать по-другому: несколькими штрихами набросать дерево, согнувшееся под ветром и дождем. Вот так и японская поэзия «рисует», намечая немногими словами то, что вы сами можете домыслить, дорисовать в воображении. Если получится, все стихотворение сразу оживет, заиграет красками, как «волшебная картинка», по которой проводят влажной кистью.

Гору Фудзи вдали

плащом зеленым укрыла

молодая листва.

Бусон

Эти стихи, написанные в три строчки, очень необычны. Они называются – хокку. Хокку – одна из национальных стихотворных форм в Японии, лирическое стихотворение, отличающееся предельной краткостью и своеобразной поэтикой. Хокку или хайку изображает жизнь природы и жизнь человека в их слитном и не расторжимом единстве на фоне круговорота времен года.

В этой поэзии нет рифмы, ее звуковая и ритмическая организация – предмет большой заботы японских поэтов. Хокку обладает устойчивым метром. В каждом стихе определенное количество слогов: в первом пять, во втором семь и в третьем пять – всего семнадцать слогов. Это не исключает некоторую вольность, особенно у одного из самых выдающихся японских поэтов – у Мацуо Басё. Он иногда, не считаясь с метром, стремился достигнуть наибольшей поэтической выразительности.

Размеры хокку так малы, что по сравнению с ним европейский сонет кажется большой поэмой. Оно вмещает в себя считанное количество слов, но тем не менее емкость его достаточна велика.

Хокку – стихи-картинки, с виду очень простые, бесхитростные и незамысловатые. Но это только на первый взгляд. В японских стихах вы не найдете рифмы, к которой так привыкли, читая европейскую поэзию. Искусство писать хокку – это, прежде всего, умение сказать многое в немногих словах.

Тают снега.

Туманом окутаны горы.

Каркает ворона…

Гедай

Кстати, сами японские поэты, а почти все они были великолепными каллиграфами и художниками, часто делали иллюстрации к своим стихам. Иногда бывало и наоборот: нарисует художник лягушку на листе банана или выползающую из чашечки лотоса пчелу – и напишет прямо на картинке стихотворение.

Краткость роднит хокку с народными поговорками. Некоторые трехстишия получили распространение в народной речи именно как поговорки, как, например, стихотворение Басё:

Слово скажу -

Леденеют губы.

Осенний вихрь!

Как поговорка, хокку означает, что «осторожность иногда заставляет промолчать».

Хокку, не назидательная короткая притча или меткая острота, а поэтическая картинка, набросанная одним-двумя штрихами. Задача поэта – заразить читателя лирическим волнением, разбудить его воображение. И для этого не обязательно рисовать картину во всех ее деталях.

Такой способ изображения заставляет втянуться в творческий процесс, дает толчок нашим мыслям.

Хокку нельзя бегло читать, листая страницу за страницей. Если читатель пассивный и невнимательный, он не воспримет импульс, посланный ему поэтом. Японская поэзия ориентирована на работу мысли читателя. Как удар смычка и дрожание струны скрипки в ответ, рождаются прекрасные звуки музыки. Имея маленький размер, трехстишие не умаляет того поэтического и философского смысла, который способен придать ему поэт, не ограничивает масштаб его мысли. Однако дать многостороннее изображение и до конца развить свою мысль в пределах хокку поэт, конечно, не может. В каждом явлении он ищет лишь его кульминацию.

Отдавая предпочтение малому, хокку иногда рисует картину большого масштаба:

Бушует морской простор!

Далеко, до острова Садо,

Стелется Млечный Путь!

Прочитав стих, можно смело домыслить японское море в ветреную, но ясную ночь. Блеск звезд, белые буруны волн и вдали смутный силуэт острова Садо.

Стихотворение похоже на рисунок тушью. Ничего лишнего и все предельно просто. При помощи нескольких умело выбранных деталей поэты создают картины природы, жизни, обычаев и праздников японского народа в их самых характерных, живых подробностях.

И над островом,

где поле мотыжит крестьянин, -

песня жаворонка!

Исса

Поэтический образ лишь чуть намечен, но обладает огромной емкостью и, завораживая, заставляет представить картину пробуждения природы ранней весной.

Вполне понятно, что в хокку есть недоговоренность, стих состоит всего из трех строк. Чаще всего в стихе два значащих слова, не считая формальных элементов и восклицательных частиц. Все лишнее отсечено, не остается ничего, что служит только для украшения. Хокку учит искать потаенную красоту в простом, незаметном и повседневном: вой ветра, пенье жаворонка, стрекот цикад, ветки сакуры и незаметные, на первый взгляд, цветы пастушьей сумки.

Весь жар и любовь своего сердца вкладывали поэты Японии в несколько слогов хокку. Может быть как раз потому, что стихи были очень короткие и хорошо запоминались, их знали все: воины-самураи и князья, монахи, крестьяне, купцы и ремесленники. В кварталах «мира ивы и цветов» гейши не только знали наизусть огромное количество хокку и танка (пятистишие), но и сами пробовали сочинять, передавая стихами свою любовь к мужчине. Любители поэзии часто собирались в домах гейш, чтобы после чайной церемонии или пиалы вина показать свои трехстишия друг другу. Иногда устраивались целые состязания, в которых необходимо было сочинить лучший стих про цикаду, жаворонка или заход солнца. Сочиняя хокку, необходимо было обязательно намекнуть на время года. Многие гейши, сочиняя трехстишия, старались выразить свои чувста, грусть, веселье или размышление. Через хокку они пытались прикоснуться к тому прекрасному, что окружало их в жизни.

Искусство быть гейшей манит своей таинственностью. А на фоне увлечённости всего мира восточной культурой, интерес к японским красавицам разгорается всё сильнее. Однако, западная поп-культура сильно исказила значение слова "гейша". И часто название этой профессии вызывает пошлые шуточки, нервные смешки и грязные ассоциации. А много ли мы на самом деле знаем о женщинах, всю жизнь посвятивших искусству и мужчинам?

Слово« гейша»(в оригинальном произношении — «гейся») состоит из двух иероглифов. «Гей» означает« искусство», а «ся» — «человек». «Человек искусства» — вот то, что представляет собой гейша. Позволить себе сделать гейшу своей любовницей мог не каждый мужчина, ведь для этого недостаточно было хорошо заплатить. Нужно было иметь благородное происхождение, превосходные манеры и высокое положение в обществе. Выйти же замуж девушка не могла, не перестав быть гейшей. Гейши живут своими общинами в отдел…
… показать весь текст …