"Жак-фаталист и его хозяин": описание романа Дидро из энциклопедии

ЖАК-ФАТАЛИСТ (фр. Jacques le fataliste) - герой романа Д.Дидро «Жак-фаталист» (1773-1774), написанного во время пребывания автора в России и Голландии. Сопровождая верхом своего хозяина, слуга Ж. ведет беседу обо всем понемногу - о ранах, о свободе, детерминизме, галантных похождениях и т.д. Этот резонер, блещущий остроумием и парадоксами, имеет за собой много литературных прототипов. Это и персонажи Рабле, и Санчо Панса Сервантеса, и капрал Трим из романа Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». По сути дела этот болтун, хотя и заговаривает много раз о себе, так ничего и не рассказывает до конца, отвлекаясь каждый раз дорожными случайностями. Его даже трудно воспринимать всерьез, однако сей оригинал высказывает подчас мудрые мысли, которые можно иногда приписать самому Дидро. Дело не в том, что автор вложил что-то автобиографическое в своего героя, а в том, что его переменчивость, непредсказуемость, любовь к парадоксам, маскировка своих оригинальных и даже опасных мыслей под личиной занимательности - черты самого Дидро. Лукавая философия Ж., которой персонаж обязан своим прозвищем, выражает некоторые из самых дорогих энциклопедисту идей. Ж. - не столько фаталист, сколько детерминист: он видит в жизни лишь последовательность слепых сил, которыми человек якобы управляет, а на самом деле лишь претерпевает их влияние. Хаотическая череда приключений Ж. лишь подтверждает эту теорию: все зависит от случая и не зависит от воли персонажей. Кажется, что Ж. должен встать на сторону аморальности, вседозволенности, однако этого не происходит. Оказывается, Ж. не до конца фаталист: его поступки постоянно опровергают его теории. Проповедуя эгоизм и равнодушие, он восстает против несправедливости. Как и у самого Дидро, сердце спорит у него с идеями, непобедимый инстинкт заставляет его верить в добро, душевную щедрость, в чувство, хотя его холодный ум придерживается материалистической философии

Юлия, или Новая Элоиза

Читается за 10–15 мин.

оригинал - за 13−14 ч.

«Я наблюдал нравы своего времени и выпу­стил в свет эти письма», - пишет автор в «Преди­словии» к насто­я­щему фило­софско-лири­че­скому роману.

Маленький швей­цар­ский городок. Обра­зо­ванный и чувстви­тельный разно­чинец Сен-Пре, словно Абеляр, влюб­ля­ется в свою ученицу Юлию, дочь барона д’Этанж. И хотя суровая участь сред­не­ве­ко­вого фило­софа ему не грозит, он знает, что барон никогда не согла­сится выдать дочь за чело­века неро­до­ви­того.

Юлия отве­чает Сен-Пре столь же пылкой любовью. Однако воспи­танная в строгих правилах, она не мыслит себе любви без брака, а брак - без согласия роди­телей. «Возьми суетную власть, друг мой, мне же оставь честь. Я готова стать твоей рабой, но жить в невин­ности, я не хочу приоб­ре­тать господ­ство над тобой ценою своего бесче­стия», - пишет Юлия возлюб­лен­ному. «Чем более я тобою очарован, тем возвы­шеннее стано­вятся мои чувства», - отве­чает он ей. С каждым днем, с каждым письмом Юлия все сильнее привя­зы­ва­ется к Сен-Пре, а он «томится и сгорает», огонь, текущий по его жилам, «ничто не может ни поту­шить, ни утолить». Клара, кузина Юлии, покро­ви­тель­ствует влюб­ленным. В её присут­ствии Сен-Пре срывает с уст Юлии восхи­ти­тельный поцелуй, от кото­рого ему «никогда не исце­литься». «О Юлия, Юлия! Ужели союз наш невоз­можен! Ужели наша жизнь потечет врозь и нам суждена вечная разлука?» - воскли­цает он.

Юлия узнает, что отец опре­делил ей супруга - своего давнего друга, госпо­дина де Воль­мара, и в отча­янии призы­вает к себе возлюб­лен­ного. Сен-Пре угова­ри­вает девушку бежать с ним, но она отка­зы­ва­ется: её побег «вонзит кинжал в мате­рин­скую грудь» и «огорчит лучшего из отцов». Разди­ра­емая проти­во­ре­чи­выми чувствами, Юлия в порыве страсти стано­вится любов­ницей Сен-Пре, и тут же горько сожа­леет об этом. «Не понимая, что я творю, я выбрала собственную гибель. Я обо всем забыла, думала только о своей любви. Я скати­лась в бездну позора, откуда для девушки нет возврата», - дове­ря­ется она Кларе. Клара утешает подругу, напо­миная ей о том, что жертва её прине­сена на алтарь чистой любви.

Сен-Пре стра­дает - от стра­даний Юлии. Его оскорб­ляет раска­яние любимой. «Значит, я достоин лишь презрения, если ты прези­раешь себя за то, что соеди­ни­лась со мной, если радость моей жизни для тебя - мучение?» - вопро­шает он. Юлия, наконец, признает, что только «любовь явля­ется крае­угольным камнем всей нашей жизни». «Нет на свете уз цело­муд­реннее, чем узы истинной любви. Только любовь, её боже­ственный огонь может очистить наши природные наклон­ности, сосре­до­то­чивая все помыслы на любимом пред­мете. Пламя любви обла­го­ра­жи­вает и очищает любовные ласки; благо­при­стой­ность и поря­доч­ность сопро­вож­дают её даже на лоне сладо­страстной неги, и лишь она умеет все это соче­тать с пылкими жела­ниями, однако не нарушая стыд­ли­вости». Не в силах долее бороться со стра­стью, Юлия призы­вает Сен-Пре на ночное свидание.

Свидания повто­ря­ются, Сен-Пре счастлив, он упива­ется любовью своего «незем­ного ангела». Но в обще­стве непри­ступная краса­вица Юлия нравится многим мужчинам, и в том числе знат­ному англий­скому путе­ше­ствен­нику Эдуарду Бомстону; милорд посто­янно возносит ей хвалы. Как-то раз в мужской компании разго­ря­ченный вином сэр Бомстон особенно пылко говорит о Юлии, что вызы­вает резкое неудо­воль­ствие Сен-Пре. Любовник Юлии вызы­вает англи­ча­нина на дуэль.

Влюб­ленный в Клару господин д’Орб расска­зы­вает о случив­шемся даме своего сердца, а та - Юлии. Юлия умоляет возлюб­лен­ного отка­заться от поединка: англи­чанин - опасный и грозный противник, к тому же в глазах обще­ства Сен-Пре не имеет права высту­пать защит­ником Юлии, его пове­дение может бросить тень на нее и раскрыть их тайну. Юлия пишет также сэру Эдуарду: она призна­ется ему, что Сен-Пре - её любовник, и она «обожает его». Если он убьет Сен-Пре, он убьет сразу двоих, ибо она «и дня не проживет» после гибели возлюб­лен­ного.

Благо­родный сэр Эдуард при свиде­телях приносит свои изви­нения Сен-Пре. Бомстон и Сен-Пре стано­вятся друзьями. Англи­чанин с участием отно­сится к бедам влюб­ленных. Встретив в обще­стве отца Юлии, он пыта­ется убедить его, что брачные узы с безвестным, но талант­ливым и благо­родным Сен-Пре отнюдь не ущем­ляют дворян­ского досто­ин­ства семей­ства д’Этанж. Однако барон непре­клонен; более того, он запре­щает дочери видеться с Сен-Пре. Во избе­жание скан­дала сэр Эдуард увозит друга в путе­ше­ствие, не дав ему даже попро­щаться с Юлией.

Бомстон возмущен: непо­рочные узы любви созданы самой природой, и нельзя прино­сить их в жертву обще­ственным пред­рас­судкам. «Ради всеобщей спра­вед­ли­вости следует иско­ре­нять такое превы­шение власти, - долг каждого чело­века проти­во­дей­ство­вать насилию, способ­ство­вать порядку. И если б от меня зави­село соеди­нить наших влюб­ленных, вопреки воле вздор­ного старика, я бы, разу­ме­ется, довершил пред­опре­де­ление свыше, не считаясь с мнением света», - пишет он Кларе.

Сен-Пре в отча­янии; Юлия в смятении. Она зави­дует Кларе: её чувства к госпо­дину д’Орбу спокойны и ровны, и отец её не соби­ра­ется проти­виться выбору дочери.

Сен-Пре расста­ется с сэром Эдуардом и отправ­ля­ется в Париж. Оттуда он посы­лает Юлии пространные описания нравов париж­ского света, отнюдь не служащие к чести послед­него. Поддав­шись всеобщей погоне за насла­жде­ниями, Сен-Пре изме­няет Юлии и пишет ей пока­янное письмо. Юлия прощает возлюб­лен­ного, но предо­сте­ре­гает его: ступить на стезю разврата легко, но поки­нуть её невоз­можно.

Неожи­данно мать Юлии обна­ру­жи­вает пере­писку дочери с любов­ником. Добрая госпожа д’Этанж не имеет ничего против Сен-Пре, но, зная, что отец Юлии никогда не даст своего согласия на брак дочери с «безродным бродягой», она терза­ется угры­зе­ниями совести, что не сумела уберечь дочь, и вскоре умирает. Юлия, считая себя винов­ницей смерти матери, покорно согла­ша­ется стать женой Воль­мара. «Настало время отка­заться от заблуж­дений моло­дости и от обман­чивых надежд; я никогда не буду принад­ле­жать вам», - сооб­щает она Сен-Пре. «О любовь! Разве можно мстить тебе за утрату близких!» - воскли­цает Сен-Пре в горестном письме к Кларе, ставшей госпожой д’Орб.

Рассу­ди­тельная Клара просит Сен-Пре больше не писать Юлии: она «вышла замуж и сделает счаст­ливым чело­века поря­доч­ного, поже­лав­шего соеди­нить свою судьбу с её судьбой». Более того, госпожа д’Орб считает, что, выйдя замуж, Юлия спасла обоих влюб­ленных - «себя от позора, а вас, лишив­шего её чести, от раска­яния».

Юлия возвра­ща­ется в лоно добро­де­тели. Она вновь видит «всю мерзость греха», в ней пробуж­да­ется любовь к благо­ра­зумию, она восхва­ляет отца за то, что тот отдал её под защиту достой­ного супруга, «наде­лен­ного кротким нравом и прият­но­стью». «Госпо­дину де Воль­мару около пяти­де­сяти лет. Благо­даря спокойной, разме­ренной жизни и душевной безмя­теж­ности он сохранил здоровье и свежесть - на вид ему не дашь и сорока... Наруж­ность у него благо­родная и распо­ла­га­ющая, обхож­дение простое и искреннее; говорит он мало, и речи его полны глубо­кого смысла», - описы­вает Юлия своего мужа. Вольмар любит жену, но страсть его «ровна и сдер­жанна», ибо он всегда посту­пает, как «подска­зы­вает ему разум».

Сен-Пре отправ­ля­ется в круго­светное плавание, и несколько лет о нем нет никаких изве­стий. Вернув­шись, он тотчас пишет Кларе, сообщая о своем желании пови­даться с ней и, разу­ме­ется, с Юлией, ибо «нигде, в целом мире» он не встретил никого, «кто бы мог утешить любящее сердце»...

Чем ближе Швей­цария и селение Кларан, где теперь живет Юлия, тем больше волну­ется Сен-Пре. И наконец - долго­жданная встреча. Юлия, примерная жена и мать, пред­став­ляет Сен-Пре двух своих сыновей. Вольмар сам прово­жает гостя в отве­денные ему апар­та­менты и, видя его смущение, настав­ляет: «Начи­на­ется наша дружба, вот милые сердцу узы её. Обни­мите Юлию. Чем заду­шевнее станут ваши отно­шения, тем лучшего мнения о вас я буду. Но, оста­ваясь наедине с нею, ведите себя так, словно я нахо­жусь с вами, или же при мне посту­пайте так, будто меня около вас нет. Вот и все, о чем я вас прошу». Сен-Пре начи­нает пости­гать «сладостную прелесть» невинных друже­ских отно­шений.

Чем дольше гостит Сен-Пре в доме у Воль­маров, тем большим уваже­нием он прони­ка­ется к его хозя­евам. Все в доме дышит добро­де­телью; семья живет зажи­точно, но без роскоши, слуги почти­тельны и преданы своим хозя­евам, работ­ники усердны благо­даря особой системе поощ­рений, словом, никто не «скучает от празд­ности и безделья» и «приятное соеди­ня­ется с полезным». Хозяева прини­мают участие в сель­ских празд­не­ствах, входят во все подроб­ности ведения хозяй­ства, ведут разме­ренный образ жизни и уделяют большое внимание здоро­вому питанию.

Клара, несколько лет назад поте­рявшая мужа, вняв просьбам подруги, пере­ез­жает к Воль­марам - Юлия давно решила заняться воспи­та­нием её маленькой дочери. Одновре­менно господин де Вольмар пред­ла­гает Сен-Пре стать настав­ником его сыновей - маль­чиков должен воспи­ты­вать мужчина. После долгих душевных терзаний Сен-Пре согла­ша­ется - он чувствует, что сумеет оправ­дать оказанное ему доверие. Но прежде чем присту­пить к своим новым обязан­но­стям, он едет в Италию к сэру Эдуарду. Бомстон влюбился в бывшую курти­занку и соби­ра­ется жениться на ней, отка­зав­шись тем самым от блестящих видов на будущее. Сен-Пре, испол­нив­шийся высоких моральных прин­ципов, спасает друга от роко­вого шага, убедив девушку ради любви к сэру Эдуарду отверг­нуть его пред­ло­жение и уйти в мона­стырь. Долг и добро­де­тель торже­ствуют.

Вольмар одоб­ряет поступок Сен-Пре, Юлия гордится своим бывшим возлюб­ленным и раду­ется соеди­ня­ющей их дружбе «как беспри­мерным преоб­ра­же­нием чувств». «Дерзнем же похва­лить себя за то, что у нас хватит силы не сбиться с прямого пути», - пишет она Сен-Пре.

Итак, всех героев ждет тихое и безоб­лачное счастье, страсти изгнаны прочь, милорд Эдуард полу­чает пригла­шение посе­литься в Кларане вместе с друзьями. Однако неис­по­ве­димы пути судьбы. Во время прогулки младший сын Юлии падает в реку, она броса­ется ему на помощь и вытас­ки­вает его, но, просту­див­шись, заболе­вает и вскоре умирает. В свой последний час она пишет Сен-Пре, что смерть её - благо­де­яние неба, ибо «тем самым оно изба­вило нас от ужасных бедствий» - кто знает, как все могло бы изме­ниться, если бы они с Сен-Пре вновь стали жить под одной крышей. Юлия призна­ется, что первое чувство, ставшее для нее смыслом жизни, лишь укры­лось в её сердце: во имя долга она сделала все, что зави­село от её воли, но в сердце своем она не вольна, и если оно принад­лежит Сен-Пре, то это её мука, а не грех. «Я пола­гала, что боюсь за вас, но, несо­мненно, боялась за самое себя. Немало лет я прожила счаст­ливо и добро­де­тельно. Вот и доста­точно. А что за радость мне жить теперь? Пусть небо отнимет у меня жизнь, мне о ней жалеть нечего, да еще и честь моя будет спасена». «Я ценою жизни покупаю право любить тебя любовью вечной, в которой нет греха, и право сказать в последний раз: «Люблю тебя».

«Жак-фаталист и его хозяин» — философский роман Дени Дидро. Создан в 1773—1774 годах, когда писатель путешествовал в России и в Голландии. Как и большинству произведений Дидро, «Жаку-фаталисту» не суждено было увидеть свет при жизни автора. Первые публикации появились в Германии. В 1785 г. Ф. Шиллер перевел и издал отдельной книжкой фрагмент романа (вставную новеллу о госпоже де ла Помере и маркизе Дезарси) под названием «Месть женщины». В 1792 г. «Жак-фаталист» был впервые опубликован полностью по-немецки, и только в 1796 — на языке оригинала, по-французски. Аутентичную копию рукописи предоставил для этого издания принц Генрих Прусский, брат Фридриха II.

Роман «Жак-фаталист и его хозяин» радикален даже по меркам Просвещения. Новаторство его состоит прежде всего в том, что в качестве философа и носителя «высокого сознания» здесь изображен крестьянин Жак, в то время как достаточно типичную для просветительской прозы ученическую роль выполняет представитель «образованного сословия» — хозяин. Все жизненные факты, попадающие в поле зрения героев, анализируются и оцениваются с точки зрения Жака, и эта оценка — не только сатирическое обличение (там, где оно уместно), но и философское осмысление. Мировоззрение Жака представляет собой — в соответствии с убеждениями самого Дидро — атеистический фатализм, предполагающий жесткую детерминированность человеческой жизни законами природы и принципиальную невозможность изменить что-либо в этом мире усилиями отдельной личности.

В «Жаке-фаталисте» Дидро использует хорошо освоенную литературой XVIII века жанровую форму романа путешествия, однако функция ее в данном случае сугубо вспомогательная. Традиционная для путешествия фабула редуцируется до чистой структуры. С великолепной легкостью отброшена за ненадобностью вся информация, которая была бы важна в собственно путешествии: неизвестны начало и конец, конкретные обстоятельства, причина и цель движения героев. Таким образом оно утрачивает сюжетообразующую функцию, которая переходит к диалогу, самоценному, возникающему без всякой специальной мотивировки. Такой прием позволяет значительно раздвинуть границы художественного мира романа, чего в творчестве Дидро ранее не наблюдалось. Разнообразие мест, где оказываются путники, калейдоскоп встреченных ими в дороге людей и выслушанных историй приводится к общему знаменателю жизнерадостным раблезианским юмором. Поэтика «Жака-фаталиста» укоренена в ренессансной новеллистике и барочном плутовском романе. Говоря о литературных источниках, следует отметить влияние Л. Стерна, заметное и в других произведениях Дидро, очень его любившего. «Жак-фаталист» (в котором, кстати, обнаруживается прямая ссылка на Стерна) напоминает «Тристрама Шенди» манерой повествования, разорванностью композиции, постоянным вмешательством автора в ход событий, ретардацией, в данном случае то и дело отодвигающей не действие, а ожидаемый рассказ Жака о своих любовных похождениях. Но если у Стерна все эти приемы служили для демонстрации безграничного авторского произвола, то Дидро, регулярно повторяющий, что не пишет романа, откровенно издевающийся над всей обычной для романа-путешествия XVIII века фактурой, утверждает, что его произведение — правдивая история, опирающаяся на истину. Подразумевается, что реальность заведомо богаче и причудливее любых художественных замыслов, которые ею полностью определяются. В этом смысле писатель солидарен со своим героем, а идеи, вложенные в уста Жака, воплощаются не только в прямой декларации, но и в самой поэтике романа.

Традиции, заложенные Дидро в романе «Жак-фаталист и его хозяин», получили развитие в просветительски ориентированной литературе XIX века, в том числе и в русской. В частности, прием редуцированной фабулы путешествия использован В.Ф. Одоевским в философском романе «Русские ночи».

В 1998 г. в московском театре «Сатирикон» по мотивам романа Дидро поставлен спектакль «Жак и его господин» с К. Райкиным в главной роли.

» (первые четыре: «Бэла », «Максим Максимыч », «Тамань », «Княжна Мери »).

На офицерской вечеринке, где присутствовал Печорин , зашёл разговор о мусульманском поверье, будто судьба человека написана на небесах (это и есть фатализм – вера в непоколебимое предопределение участи, в то, что от рока не уйдёшь). Известный странным, молчаливым характером поручик-серб Вулич, вдруг предложил пари на деньги, обещая, что сейчас испробует на самом себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому заранее назначена роковая минута.

Печорин принял пари, высыпав на стол два десятка червонцев. Никто не знал, как именно собирается Вулич устроить свой необычный опыт. Оглядевшись, серб снял со стены один из висевших на ней пистолетов. Не зная, есть ли в пистолете пуля, он насыпал туда пороха.

Все замерли. Наблюдая за гипнотизирующим, загадочным взглядом Вулича, Печорин невольно произнёс: «Вы сегодня умрёте!» Среди старых воинов господствовало убеждение, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть отпечаток неизбежной судьбы. Печорину показалось: он заметил его у Вулича.

Но тот спокойно приставил пистолет к виску, сказав Печорину: «Бросьте кверху одну из карт». Печорин подбросил червонного туза. В момент, когда туз упал на стол, Вулич спустил курок – и случилась осечка!

Иллюстрация к повести М. Ю. Лермонтова «Фаталист». Художник В. Поляков

Все с облегчением вздохнули. Чтобы проверить, заряжен ли всё-таки пистолет, серб выстрелил из него ещё раз – в висящую над окном фуражку. Грохнул выстрел, фуражка оказалась пробитой насквозь. В пистолете была пуля! Присутствующие оцепенели.

Выиграв пари, Вулич забрал деньги Печорина. «Всё же мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть», – вновь проговорил тот, и от этих слов Вулич почему-то смутился.

Офицеры разошлись. Печорин задумчиво брёл в темноте к дому – и вдруг наткнулся на разрубленную пополам свинью. Тут же подбежали два казака, рассказывая: один их известный буйным нравом товарищ напился и только что выбежал на улицу, махая шашкой. Свинью, по-видимому, убил он. Казаки пошли дальше разыскивать буяна.

Придя домой, Печорин лёг спать, но вскоре был разбужен стуком в окно. У крыльца стояли три офицера, крича: «Вулич убит!» Он шёл по улице, встретил того самого казака с шашкой, остановился и спросил, кого он ищет. «Тебя!» – ответил казак и разрубил Вулича от плеча почти до сердца. Перед смертью серб успел сказать: «Он прав!». Печорин понял, что эти слова относились к нему.

Убийца заперся в пустой хате. Её окружили, но он не хотел сдаваться и грозил рубить и стрелять в каждого, кто попытается к нему войти. Казаки думали стрелять в окно хаты, но Печорин предложил: «Я попытаюсь взять его живым».

Лермонтов. Фаталист. Аудиокнига

Убийцу стали отвлекать уговорами через дверь. В это время Печорин быстро оторвал ставень и прыгнул в хату вниз головой. Пуля преступника просвистела над его ухом, но, оказавшись на полу, он успел схватить убийцу за руки. Выбившие дверь казаки связали его.

«После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..»

Печорин рассказал обо всём Максим Максимычу. В ответ немудрящий старик только покачал головой: «Эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем… Но жаль беднягу… Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!..»

Дени Дидро ЖАК-ФАТАЛИСТ И ЕГО ХОЗЯИН

Дени Дидро

Как они встретились? – Случайно, как все люди. – Как их звали? – А вам какое дело? – Откуда они пришли? – Из соседнего селения. – Куда они направлялись?

Хозяин не говорил ничего, а Жак говорил: его капитан уверял, что все, что случается с нами хорошего или дурного, предначертано свыше.

Хозяин. Громкие слова!

Жак. Капитан добавлял, что у всякой пули – свой жребий.

Хозяин. И он был прав…

Помолчав некоторое время, Жак воскликнул:

– Черт бы побрал трактирщика и его трактир!

Хозяин. Зачем же посылать к черту ближнего? Это не по-христиански.

Жак. Так вот, напился я его дрянным вином и забыл сводить лошадей на водопой. Это заметил отец, он вышел из себя; я мотнул головой; он схватил палку и пощекотал мне спину не слишком ласково. В то время проходил мимо нас полк, направлявшийся в лагерь под Фонтенуа; я с досады поступил в рекруты. Пришли куда надо, и произошло сражение.

Хозяин. И в тебя попала пуля.

Жак. Угадали: огнестрельная рана в колено, и одному богу известно, сколько приятных и неприятных последствий она повлекла за собой. Они цепляются друг за друга не хуже звеньев мундштучной цепочки. Так, например, не будь этого выстрела, не довелось бы мне в жизни ни влюбиться, ни хромать.

Хозяин. Ты, значит, был влюблен?

Жак. Еще как!

Хозяин. Благодаря выстрелу?

Жак. Благодаря выстрелу.

Хозяин. А ты мне об этом не заикнулся!

Жак. Разумеется.

Хозяин. А почему?

Жак. Потому, что об этом не стоило рассказывать ни раньше, ни позднее.

Хозяин. А может быть, теперь настало время поведать о твоих любовных приключениях?

Жак. Почем знать?

Хозяин. А ну-ка, попробуй начать…

Жак приступил к своему повествованию. Было уже за полдень; в воздухе стояла духота: Хозяин заснул. Ночь застала их в открытом поле, и они сбились с пути. Хозяин ужасно рассвирепел и стал изо всех сил стегать лакея хлыстом, а бедный малый приговаривал при каждом ударе: «И это, видимо, также было предначертано свыше…»

Вы видите, читатель, что я нахожусь на верном пути и что от меня зависит помучить вас и отсрочить на год, на два или на три рассказ о любовных похождениях Жака, разлучив его с Хозяином и подвергнув каждого из них всевозможным случайностям по моему усмотрению. Почему бы мне не женить Хозяина и не наставить ему рога? Не отправить Жака на Антильские острова? Не послать туда же Хозяина? Не вернуть обоих во Францию на том же корабле? Как легко сочинять небылицы! Но на сей раз и тот и другой отделаются дурно проведенной ночью, а вы – этой отсрочкой.

Занялась заря. Вот они уселись в седла и двинулись в путь.

И куда же они направляются? – Вы уже второй раз задаете мне этот вопрос, и второй раз я вам отвечу: «А какое вам дело? Если я затрону эту тему, то прощайте любовные похождения Жака…»

Некоторое время они ехали молча. Когда каждый из них несколько успокоился, Хозяин сказал лакею:

– На чем же, Жак, мы остановились, когда ты рассказывал о своей любви?

Жак. Кажется, на поражении неприятельской армии. Люди спасаются бегством, их преследуют, всякий думает о себе. Я лежу на поле битвы, похороненный под грудой убитых и раненых, а число их было очень велико. На следующий день меня кинули вместе с дюжиной других в повозку и отвезли в один из наших госпиталей. Ах, сударь мой, нет более мучительной раны, чем в колено!

Хозяин. Послушай, Жак, ты надо мной смеешься?

Жак. Нисколечко, сударь, не смеюсь. Там бог весть сколько косточек, сухожилий и прочих штучек, которые не знаю уж как называются…

Позади них, везя на седле девушку, ехал человек, смахивавший на крестьянина. Он слышал их беседу и сказал:

– Господин прав…

Неизвестно, к кому относилось слово «господин», но как слуга, так и хозяин восприняли его недоброжелательно, и Жак ответил нескромному собеседнику:

– Как ты смеешь соваться не в свое дело?

– Это именно мое дело, ибо я, с вашего дозволения, лекарь и намерен вам доказать…

Тогда сидевшая позади него женщина заявила:

– Господин доктор, поедемте своей дорогой и оставим в покое этих людей, которым вовсе не нравится, чтоб им что-либо доказывали.

– Нет, – возразил лекарь, – я хочу им доказать и докажу…

Обернувшись, чтобы приступить к доказательствам, он толкнул свою спутницу, она потеряла равновесие и упала на землю, причем нога ее запуталась в полах его одежды, а задравшиеся юбки закрыли ей голову. Жак спешился, высвободил ногу бедной женщины и оправил ее юбки. Не знаю, начал ли он с юбок или сперва высвободил ее ногу, но если судить о самочувствии потерпевшей по ее крикам, то она была тяжело ранена. Тут Хозяин Жака сказал лекарю:

– Вот что значит доказывать.

А лекарь отвечал:

– Вот что значит не выслушивать доказательств…

Но Жак обратился к упавшей и поднятой им женщине:

– Утешьтесь, любезная: тут ни вы, ни господин доктор, ни я, ни мой Хозяин ни при чем; просто свыше было предначертано, что сегодня, на этой самой дороге, в этот самый час господин доктор окажется болтуном, мы с Хозяином – двумя ворчунами, а вы получите ушиб головы и покажете нам свой зад…

Во что превратилось бы это приключение в моих руках, приди мне только прихоть вас посердить! Я воспользовался бы этой женщиной, превратил бы ее в племянницу священника из соседней деревни; взбунтовал бы тамошних поселян; придумал бы битвы и любовные утехи, так как у нашей крестьянки под бельем оказалось прекрасное тело. Жак и его Хозяин заметили это: любовь зачастую вспыхивает даже и без такой соблазнительной приманки. Почему бы Жаку не влюбиться второй раз? Почему бы ему снова не стать соперником, и даже счастливым соперником, своего Хозяина?

Разве это с ним уже бывало? – Снова вопрос! Вы, значит, не хотите, чтобы Жак продолжал рассказ о своих любовных похождениях? Давайте объяснимся раз навсегда доставит вам это удовольствие или не доставит? Если доставит, то посадим крестьянку на седло позади ее спутника, предоставим им ехать своей дорогой и вернемся к нашим путешественникам.

На сей раз Жак сказал Хозяину:

– Вот как повелось у нас в мире! Вы никогда не бывали ранены и понятия не имеете о том, что значит получить пулю в колено, а хотите убедить меня, у которого сломана чашка и который хромает уже двадцать лет…

Хозяин. Может быть, ты и прав. Но этот нахальный лекарь виною тому, что ты застрял в повозке вместе с товарищами и находишься далеко от госпиталя, от выздоровления и от того, чтобы влюбиться.

Жак. Как бы вашей милости ни было угодно думать, а боль в колене у меня была отчаянная; она возрастала еще от лежания в жесткой повозке и езды по ухабистой дороге: и при каждом толчке я испускал громкий крик.

Хозяин. Ибо свыше было предначертано, чтоб ты кричал.

Жак. Безусловно. Я истекал кровью, и мне пришлось бы плохо, если б наша повозка, последняя в веренице, не остановилась у хижины. Там, по моей просьбе, меня сняли и положили на землю. Молодая женщина, стоявшая в дверях хижины, вошла внутрь и почти тотчас же вернулась со стаканом и бутылкой вина. Я поспешил разок-другой глотнуть. Повозки, предшествовавшие нашей, тронулись вперед. Меня хотели швырнуть обратно к товарищам, но я крепко вцепился в платье той женщины и в окружающие предметы, заявив, что не вернусь в повозку и что если умирать, так уж лучше умирать здесь, чем двумя милями дальше. С этими словами я упал в обморок. Очнувшись, я оказался раздетым и лежащим на постели в углу хижины; меня окружали мужлан хозяин, его жена, оказавшая мне помощь, и несколько маленьких детей. Жена смочила край фартука уксусом и терла мне им нос и виски.

Хозяин. Ах, негодяй! Ах, подлец!.. Вижу, бестия, куда ты гнешь!

Жак. И вовсе, сударь, ничего не видите.

Хозяин. Разве не в эту женщину ты влюбился?

Жак. А хотя бы и в нее, – что тут такого? Разве мы властны влюбляться или не влюбляться? И разве, влюбившись, мы властны поступать так, словно бы этого не случилось? Если бы то, что вы собираетесь мне сказать, было предначертано свыше, я сам подумал бы об этом; я надавал бы себе пощечин, бился бы головой о стену, рвал бы на себе волосы, – но дело бы от этого ничуть не изменилось, и мой благодетель все равно обзавелся бы рогами.

Хозяин. Но если рассуждать по-твоему, то нет такого проступка, который бы не сопровождался угрызениями совести.

Жак. Я уже не раз ломал себе голову над тем, что вы мне сейчас сказали; и все же я невольно всякий раз возвращаюсь к изречению моего капитана: «Все, что случается с нами хорошего или дурного, предначертано свыше». А разве вы знаете, сударь, какой-нибудь способ уничтожить это предначертание? Могу ли я не быть самим собой? И, будучи собой, могу ли поступать иначе, чем поступаю я сам? Могу ли я быть собой и в то же время кем-то другим? И был ли хоть один момент со дня моего рождения, когда бы это было иначе? Убеждайте меня, сколько вам угодно; возможно, что ваши доводы окажутся весьма резонными; но если мне свыше предначертано, чтоб я признал их необоснованными, то что прикажете делать?

Хозяин. Я думаю над тем, стал ли твой благодетель рогоносцем потому, что так было предначертано свыше, или так было предначертано свыше потому, что ты сделал рогоносцем своего благодетеля.

Жак. И то и другое было предначертано рядышком. И было предначертано одновременно. Это как великий свиток, который постепенно медленно разворачивается…

Вы догадываетесь, читатель, как я мог бы растянуть беседу на тему, о которой столько говорилось и столько писалось в течение двух тысяч лет без всякой пользы. Если вы мне мало благодарны за то, что я рассказал, то будьте мне более благодарны за то, о чем умолчал.