Введенский александр иванович биография. Уникальное свидетельство из жизни протоиерея Введенского

А. И. Введенский - один из русских поэтов «серебряного века», был драматургом и членом литературно-театральной группы ОБЭРИУ.

Ранние годы

Будущий поэт родился в Петербурге в 1904г, вырос в семье потомственных интеллигентов. Его дед был юристом, отец - экономистом. Второй дед - генерал-лейтенантом, а мать - врачом. Сначала родители определили Александра и его брата в кадетский корпус, но потом оба продолжили образование в гимназии. Александр окончил ее в 1921 г. Продолжил учебу сначала в Петроградском университете, затем - на факультете востоковедения, на китайском отделении. Учебу он вскоре бросил. Стал работать письмоводителем, потом некоторое время - на электростанции.

Первые шаги в литературе

Еще в гимназии Введенский начал пробовать писать стихи. Познакомившись с поэтом Даниилом Хармсом, он в 1925 г. вместе с новым другом впервые опубликовал свои стихи на страницах имаженистского сборника «Необычайные свидания друзей», хотя в Ленинградском союзе поэтов он считался футуристом. В объединении «ОБЭРИУ» В 1927 г. возникла литературно-театральная группа «ОБЭРИУ», созданная Введенским и Хармсом. Участники этого объединения считали, что интерес вызывают исключительно бессмысленные явления, поэтому в их стихах была подчеркнуто примитивная лексика и абсурдное содержание.

ОБЭРИУты организовывали творческие встречи, на которых звучали их необычные стихи. В январе 1928 г. в здании Дома печати, что на Фонтанке, состоялся один из самых эксцентричных и потому известных вечеров ОБЭРИУтов под названием «Три левых часа», где Введенский выступил со своими стихами. С. Я. Маршак пригласил Введенского и Хармса для сотрудничества в детских журналах «Чиж» и «Еж». Введенский печатался почти во всех номерах журналов, а впоследствии, по просьбе Маршака, перевел для детских изданий некоторые сказки братьев Гримм.

Влияние Велимира Хлебникова

Творчество А. И. Введенского, считают специалисты, имеет некоторую связь с футуристом Велимиром Хлебниковым. Он, как и Хлебников, использовал упрощенные рифмы и метрику, умышленно сбивается на свободный стих. Но он не романтизирует прошлое или будущее, как это делал Хлебников, потому что в круг его интересов входили только три темы: Бог, смерть и время. И если Хлебников был приверженцем законов времени, то Введенский рассматривал время только в связи со смертью как точкой отсчета.

Арест и ссылка

ОБЭРИУты просуществовали недолго. Печать обрушилась на них с критикой, называя их непонятными, скандальными, чуждыми современной комсомольской аудитории, перед которой они выступали. В числе других ОБЭРИУтов Введенский был арестован (конец 1931 г.) по доносу за то, что сказал тост о расстрелянном и инициировал исполнение «бывшего гимна» на дружеской вечеринке. В 1932 году введенский и Хармс были высланы в Курск, затем вместе с женой Александр Иванович был переведен в Вологду, затем - в Борисоглебск (Воронежская обл.)

После ссылки

Вернувшись из ссылки, Введенский был принят в Союз писателей. Из Ленинграда в 1936 г. он переехал в Харьков, где жила его новая жена - Галина Борисовна Викторова. Там он был изолирован от общения с литераторами и вел обычную семейную жизнь. Там у него родился сын, при крещении нареченный Петром. В конце жизни Началась . В конце сентября 1941 года Александра Введенского снова арестовали за так называемую контрреволюционную агитацию.

Когда фашистские войска стали подходить к Харькову, Введенского вместе с другими «врагами народа» этапировали в Казань. Вагоны эшелона, в зимнее время, не были пригодны для людей. Введенский в пути сильно простудился, заболел плевритом и скончался 19 декабря 1941 года. Его тело довезли до Казани, поместили в морг психиатрической клиники МВД, где до сих пор хранится акт о смерти Введенского Александра Ивановича. Точных сведений о захоронении поэта нет. Возможно, на Архангельском или Арском кладбищах г. Казани. В 2011 г. на ул. Съезжинской, 37, в Санкт-Петербурге, где жил поэт до 1936 г, установлена мемориальная доска в его честь.

>> Биография

Александр Иванович Введенский. Биография

(1904-1941), поэт.

Родился 23 ноября (6 декабря н.с.) в Петербурге в семье экономиста. Учился в гимназии, затем в школе им. Л. Лентовской, которую окончил в 1921, не сдав экзамена по русской литературе. Но уже в школе начал писать стихи. В те годы любимым поэтом был А. Блок. В 1920-е испытал сильное влияние футуризма. Особенно ценил поэзию Крученых.

По окончании школы поступает сначала на юридический факультет Петроградского университета, затем на китайское отделение Восточного факультета, но вскоре оставляет и его. Работал письмоводителем, затем в 1921-22 на электростанции "Красный Октябрь". Однако все интересы Введенского - в литературе. В эти годы расширяется круг поэтических, литературных связей поэта, его контакты в мире искусства. Он бывает у Клюева, посещает Кузмина, знакомится с Хармсом, который становится его близким другом. В 1925 они выступают в имажинистском сборнике "Необычайные свидания друзей" со своими стихами, вступают в Ленинградский союз поэтов, участвуют в сборниках "Собрание стихотворений", в группе заумников (эта деятельность не была ни плодотворной, ни долгой). Стремятся объединить "все левые силы", и в 1927 появляется литературно-театральная группа под названием "ОБЭРИУ" (Объединение Реального Искусства), деятельность которой заключалась в проведении театрализованных выступлений-концертов, часто сопровождавшихся скандалами (надписи бывали такими: "Искусство - это не шкал", "Мы не пироги" и др.). Они провозглашали себя "творцами не только нового поэтического языка, но и создателями нового ощущения жизни и ее предметов". Просуществовали до 1930, когда были разгромлены. Введенский с 1928 выступал как детский писатель, сотрудничал в журнале "Еж" и "Чиж".

К 1931 почти все ОБЭРИУты были арестованы. Введенский был снят с поезда 10 декабря. Им инкриминировалось, что они отвлекают людей от задач строительства социализма своими "заумными стихами". Введенского обвиняли во "вредительстве в области детской литературы". 21 марта 1932 был освобожден, но лишен прав проживания в 16 пунктах СССР сроком на 3 года. Жил в Курске, затем переехал в Вологду, а завершил ссылку в Борисоглебске в 1933.

По возвращении в Ленинград вступает в Союз писателей. В 1933-34 написаны лучшие стихи Введенского - "Мне жалко, что я не зверь", "Приглашение меня подумать", "Четыре описания" и др. В 1936, будучи в Харькове, женится и уезжает с женой на Кавказ, потом возвращается в Харьков, где живет, иногда наезжая в обе столицы. Работает в детской литературе, зарабатывает сочинением клоунских реприз, куплетов, миниатюр. В 1939 пишет пьесу "Елка у Ивановых". Незадолго до войны писал пьесу для кукольного театра С. Образцова. В эти годы мало выступал со своими стихами. Последние произведения - пьесы "Потец", "Где. Когда".

В 1941 немцы приближались к Харькову, и семья должна была эвакуироваться. Поезд был переполнен, поэтому было решено остаться и ждать следующего, который должен был идти через несколько дней. Однако дальше эвакуации не было. Через два дня Введенский был арестован, обвинен по "контрреволюционной" статье 54-10. Точная дата смерти неизвестна. Позднее в реабилитационном документе стояла дата - 20 декабря 1941.

Александр Петрович Введенский родился 8 октября 1884 года на Юге Российской Империи, в Черниговской губернии. Отец его был православным священником, и сын, отдавая дань обычаям русской старины, пошел по стопам своего родителя. В те времена подобный "семейный подряд" являлся устоявшейся традицией, а сословность служила одним из столпов православного государства. Надо отметить тот факт, что из всех сословий Царской России в России современной, несмотря ни на какие катаклизмы ХХ столетия, сохранилось именно священство, и в этом парадоксе можно узреть несомненное чудо Божие.

В 1905 году Александр Введенский окончил Черниговскую духовную семинарию. Ещё во время учебы Александр Петрович познакомился со своей будущей женой - Софьей Максимовной (в девичестве Журавлевой). Спустя многие годы матушка Софья рассказывала внукам о том, что в то время, когда Александр Петрович учился в семинарии, она горячо молила Господа, чтобы Саша стал её мужем. Молитва юной христианки была услышана - Софья Максимовна вышла замуж за Александра Петровича, став ему верной спутницей и надежной помощницей в нелегком пастырском труде.

Из воспоминаний А.П.Введенского о встрече с профессором МДА Голубцовым.

Я окончил Академию в 1908 г. Следовательно, в июне сего года я простился с любимым всеми студентами профессором Александром Петровичем Голубцовым. С того времени прошло 58 лет. За это время, скажу словами А.С. Пушкина: Немного лиц мне память сохранила. Немного слов доходит до меня, А прочее погибло безвозвратно.

Но наша память подобна догорающей лампе. Вот-вот она погаснет. И действительно - погасла, а через минуту она ярким пламенем вспыхивает, освещает тьму комнаты и вы все видите, как на ладони.

Вот эти вспышки света, появляющиеся в нашем сознании при нажиме памяти, я и хочу предложить вниманию Вашего Высокопреосвященства.

Я окончил Черниговскую Духовную Семинарию первым учеником и как таковой был послан на казенный счет в Московскую Духовную Академию.

Получив прогонные (10 руб.), я 16 августа со страхом и трепетом выехал в Москву. Приехав на Киевский вокзал, а взял извозчика и переехал на Ярославский вокзал. Там уже стоял поезд на Сергиево. Но публики было столько, что нечего было и думать о получении места. Но попался носильщик, которого я и до сих пор с благодарностью вспоминаю. Он схватил мои вещи и, протолкав публику, вошел в вагон и я за ним. Мне попалось место возле окна. Напротив меня сидел солидный человек, внушающий к себе доверие по одному своему виду. Я снял с себя плащ и остался в семинарской тужурке с погонами на плечах, на которых было вышито серебром три больших буквы ЧДС.

- Это что за форма? - спросил приятным баритоном мой сосед.

Я ответил, и между нами завязался приятный разговор, который помню и до сего дне [так в письме].

- Едете в Академию поступать?

- Думаю, что едете во всеоружии?

- Готовился добросовестно, но что толку от моей подготовки.

- Ничего не понимаю.

- Видите в чем дело. В детстве я долго болел. И меня пичкали бромом, который совсем отнял у меня память. Поэтому я урок твержу, но через день забываю его. Так что я едва-едва донесу свои знания до экзамена.

- Ничего, ничего. Господь поможет Вам. Не теряйте только надежды на Него. Теперь по случаю знакомства нашего закусим. Я угощу Вас своими любимыми копчушками. Эта рыбка мягкая, нежная и притом очень вкусная.

Я стал было по своей застенчивости отказываться, хотя страшно хотел есть. Но мой знакомый похлопал меня по плечу и сказал:

- Довольно! Довольно!

Я, помню, оторвал хвостик от положенной на бумагу рыбки, а мой знакомый рассмеялся, положил еще другую и сказал:

- Вот ваша порция. Все поешьте и не отказывайтесь, а то заставлю еще больше есть. Сказано народом: "Гость подневольный человек"!

Закусили, а тем временем поезд подходил к Сергиево.

- Ну, давайте познакомимся. Я - профессор Академии - Александр Петрович Голубцов. А Вас как величают, молодой человек?

- Александр Петрович Введенский.

- Так вы, значит, тезка мой! Очень приятно. Отныне я Ваш помощник и покровитель. Чувствую, что Сам Господь вручил Вас моему попечению. Вашу руку

Мы подали и пожали друг другу руки. Я был на верху счастья, надежд и очарования.

В Сергиево профессор взял извозчика, усадил меня и сам сел рядом со мною. Поехали. Но едва доехали до первого домика, стоявшего на косогоре, как извозчик остановился. Громадная толпа народа перерезала нам путь. Извозчик начал кричать.

- Дорогу, а то всех вас подавлю. Разойдись!

Толпа шарахнулась в сторону и нашему взору предстала необыкновенная картина. А именно. Возле дома стоял совершенно раздетый, но в кальсонах и рубахе человек и кричал:

- Пустите, я хочу приложиться к мощам Преподобного Сергия. А жена его держала за руки и молила:

- Сережа, вернись, оденься, и я вместе с тобой пойду до Преподобного.

- Ах, Боже мой, - вполголоса пробурчал мой тезка. - Да ведь это профессор Академии и домовладелец сего дома лишнюю рюмку хватил и потому куролесит.

Александр Петрович слез с дрожек, подошел к раздетому товарищу и говорил громко, так что и я был свидетелем сего инцидента.

- Сережа, друг мой! В таком виде идти к Преподобному грешно. Ты этак оскорбишь память Преподобного и опозоришь себя. Вернись! Оденься, и мы вдвоем пойдем. Но только сперва протрезвись.

Виновник скандала повиновался и вернулся домой. А Александр Петрович сел на дрожки, довез меня до Академии, поручил швейцару отвести меня до инспектора, а сам вернулся на место происшествия.

"Какой добрый, примерный друг и сослужитель!" - подумал я.

Инспектор повелел швейцару отвести меня в комнату №1, которая была внизу квартиры. И там я познакомился со своими новыми товарищами, приехавшими держать экзамены из Полтавы, Курска, Витебска и Пензы.

Отдохнувши, я принялся повторять предметы, по которым предстоял экзамен. Экзамены начинались 21 августа. В моем распоряжении еще было 2 дня.

Первым экзаменом был письменный. Накануне его Александр Петрович вызвал меня и предложил пройтись по прекрасному саду, расположенному перед Академией. Как только мы вошли во внутрь сада, профессор предложил посидеть и отдохнуть.

Я любовался зданием Академии. Профессор неожиданно задает вопрос:

- А помните, какой писатель назвал русский народ Богоносцем? и почему?

Я ответил: - Ф.М. Достоевский, который знал идеалы русского народа, его пастырей и учителей, воспитавших его на Евангелии и Библии.

- Прекрасно. Вы еще на досуге продумайте эту тему.

Я два дня думал по этому вопросу, а через два дня Инспектор Академии давал ним экзаменационную тему по русскому письменному: "Воспитательное значение Библии". Я написал благодаря А.П. - на 5.

Сердечное спасибо тебе, мой добрый учитель! За эту помощь я ежедневно утром и вечером молюсь Творцу Вселенной о упокоении твоей доброй души.

Поступив в Академию, я первым долгом счел познакомиться с ее библиотекой. Мне передавали прямо таки басни о всезнающем библиотекаре Попове. Говорили о нем, что он знает так хорошо библиотеку, что назови ему любую книгу, и он скажет - в каком шкафу, на какой полке стоит она.

Захожу кабинет библиотекаря, вижу - сидит Ал-др Петрович и возле него куча книг. То библиотекарь подобрал Нашему папе нужные ему книги. И я заметил, что Наш папа никогда не обременил служителей доставлять ему на дом книги. Всегда сам приносил домой и журналы и книги. С библиотекарем он дружил сам нес да благодарил его за услуги.

В первое воскресение после начала занятий я пошел в Академическую церковь. И там сразу заметил Ал-дра Петровича. Стоял он и молился. Крестное знамение полагал истово, благоговейно и кланялся в пояс. Сначала я думал, что он старообрядец, но оказалось - настоящий православный христианин. Приятно было видеть чистоту православия в его лице. Замечу кстати, что его примеру следовали и студенты всех курсов Академии, а также посещавшие храм из Сергиева Посада.

Как-то раз мой товарищ Щетинин, живший в одной комнате со мной, пришел поздно вечером и говорит:

- Товарищи! Я только что из гостей, был у проф. Голубцова".

- Как же ты попал к нему? - все чуть не разом спросили его.

- А сам профессор позвал меня к себе и попросил меня переписать красивым, четким почерком для печати его рукописи. Сначала я с трудом разбирал его рукописания, а после привык и без труда разбирал его археогогические сочинения. Платит он с листа. И платит очень для меня сходно. Зато супруга его, Ольга Сергеевна, потчует дивными пирогами. Я согласен отказаться от гонорара, но от пирогов - никогда. Такие они вкусные. Куда нашим кондитерам.

Профессор в присутствии Щетинина рассказывал все академические новости. И мы, студенты, завидя Щетинина, спрашивали его, а ну-ка расскажи, что там в сферах слышал. А Щетинин, бывало, отвечал: "Новости не так вкусны, как подовые пироги". И тут в сотый раз описывал их. А раз принес и с собой для пробы. И я пробовал и находил, что таковых действительно не едал на своем веку.

Начались беспорядки. Они порождены были группой наших братушек - Болгар, Сербов, Черногорцев, Румын, Греков, которых в Академии было достаточно, которые не учились, а только играли в карты, пьянствовали, развратничали. Они и подняли шумиху, звали к забастовке. Русские студенты, прежде чем дать свое согласие, порешили узнать мнение проф. Св. Писания Нового Завета Муретова, задав ему такой вопрос: не противоречит ли Св. Писанию забастовка?

Профессор явился на сходку и в присутствии Ректора Еп. Евдокима и др. профессоров дал такой ответ: если вы добиваетесь хорошего, то можно, а если плохого, то нельзя.

Но тут поднялся Александр Петрович и сказал:

- Дорогие студенты! Я очень рад, что вы хотите согласовать свое поведение со словом Божиим. Позвольте в таком случае напомнить слова Ап. Павла: "Всяка душа властем предержащим да повинуется. Несть бо власти, аще не от Бога. Тем же, противляяйся власти - Божьему поведению противляется". Так и вы, дорогие студенты, поступайте, и Бог благословит ваше доброе намерение. Забастовка была сорвана. Ректор Академии, благословляя Александра Петровича, сердечно благодарил его за спасение. Но после братушки привели патентованных агитаторов, и они повернули дело по-другому.

Церковная археология читалась в Академии на 3 курсе. Но я, не дожидаясь пошел к Александру Петровичу еще на 1-м курсе.

Читал он в 4-й аудитории. Я пришел, уселся на последней парте и стал ожидать.

После звонка он через одну минуту тихонько открыл дверь, вошел в аудиторию и остановился. Высокий, представительный, с небольшой бородкой, он выслушал молитву и, поклонившись направо и налево, взошел на кафедру и стал говорить о стилях древних и новых храмов. Подробно остановился на византийском стиле и стал художественно описывать константинопольский храм Св. Софии.

Во время описания я заметил, что румянец появился на его щеках, глаза горели и он был один восторг, одно очарование.

Вот все крохи, которые сохранила мне память о Вашем папе. Общее мнение

Самый благородный,

глубоко верующий -

самый трудолюбивый

и к студентам относился

как брат, более - как родной отец.

В 1909 году Александр окончил Московскую духовную академию со степенью магистранта богословия. 14 сентября того же года он был рукоположен в священнический сан и назначен законоучителем 2-й мужской гимназии в городе Одессе. С 1915 по 1919 годы отец Александр служил законоучителем в Одесском реальном училище, имевшем в ту пору свой храм во имя святого благоверного Великого Князя Александра Невского - небесного покровителя батюшки. В 1919 году его назначили священником Вознесенской (Мещанской) церкви города Одессы. В 1925 году он становится настоятелем Ботанической церкви. В 1927 после печально известной Декларации митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности Православной Церкви к советской власти отец Александр принимает сторону митрополита Иосифа (Петровых) - будущего священномученика, одного из духовных лидеров православных катакомб, не принявшего политику владыки Сергия. Спустя четыре года отец Александр берет под свое духовное окормление Алексеевскую церковь.

В Одессе батюшка был широко известен в церковных кругах по диспутам с обновленцами. Еще в первые годы революции отец Александр, не страшась преследований, смело обличал обновленческую ложь, порожденную большевиками. Тем самым он спас от соблазна многие души, поскольку смута охватила тогда немалую часть православных одесситов, ведь враг рода человеческого, как известно, может прельстить даже избранных. Позже отец Александр расскажет своему внуку Михаилу, как в тревожные дни революции и гражданской войны его на диспуты с обновленцами всегда сопровождали крепкого телосложения прихожане, потому что в то время на улицах стреляли и было небезопасно проводить подобные встречи. В те трудные для Церкви годы отец Александр был одним из немногих оставшихся в советской России священнослужителей, получивших до революции высшее духовное образование. И не удивительно, что местные большевики постоянно информировали Москву об опасности пребывания протоиерея Введенского в Одессе. Искуснейший проповедник - отец Александр представлял идеологическую опасность для советской власти, поэтому в 1933 году его приговорили к трем годам ссылки на Беломорканал.

В 1936 году батюшка вышел на волю, но какая была эта воля! Приближался период "безбожной пятилетки", советская власть завершала тотальное уничтожение православных храмов, почти всё высшее духовенство находилось в заточении. Многие священнослужители приняли мученическую кончину, те же, кто остался в живых, лишились своих приходов, поэтому отец Александр был вынужден временно уйти на гражданскую работу. Промысл Божий направил его в суровый Уральский край, где и в добрые царские времена православных насчитывалось в два раза меньше, чем в средней полосе России, в период же безбожной пятилетки действующих храмов на всем Урале можно было и вовсе сосчитать по пальцам. Но даже и в те страшные годы большевистских репрессий, когда за одно неосторожное слово можно было лишиться жизни, батюшка не боялся отстаивать правду. Примером тому служит следующий случай, который нашел отражение в документах Государственного архива.

Когда протоиерею Александру Введенскому попалось в руки первое издание учебника "История СССР" 1937 года, вышедшего под общей редакцией профессора А. В. Шестакова (эту книгу лично редактировали Сталин, Киров и Жданов), то батюшка сделал ряд критических замечаний, которые направил в Москву. По указанию Жданова профессор Шестаков долго беседовал с отцом Александром и вынужден был согласиться с критикой учебника. В результате чего последующее издание вышло с соответствующими поправками.

В 1937 году отца Александра постигло великое горе. Был расстрелян его родной брат Павел Петрович, одаренный человек. До революции он окончил институт восточных языков, а в годы гражданской войны работал переводчиком при дворе Эмира Бухарского. Жил в Москве до самого ареста. В том же году принял мученическую кончину и почитаемый отцом Александром митрополит Иосиф (Петровых).

В то время была у батюшки и другая скорбь. Для священника невозможность совершения регулярного Богослужения является великим духовным страданием. Но "кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?" {:"Рим.8:35":}. "Ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" {:"Рим.8:39":}. Кем только не был батюшка: и бухгалтером, и ревизором на ликеро-водочном заводе, и учителем русского языка. Но каждый день он был с Господом, поскольку молитва к Творцу вселенной не знает преград. Надо сказать, что на работе Александра Петровича Введенского уважали и даже премировали "за образцовое и четкое выполнение производственных заданий". Вот уж действительно "для чистых все чисто" (Тит.1:15). Истинно верующий человек все делает добросовестно. Долгих 14 лет отец Александр "тянул лямку" простого советского труженика, и только в 1951 году он получил приход в городе Троицк Челябинской области. В 1953 году батюшку за долгое и усердное служение наградили митрой. Надо сказать, что протоиерей Александр Введенский был известной фигурой в церковных кругах того времени, он вёл хорошее знакомство с протопресвитером Николаем Колчицким, управляющим делами Московской Патриархии, а также прекрасно знал всё высшее духовенство и мог охарактеризовать каждого иерарха Русской Православной Церкви.

Уникальное свидетельство из жизни протоиерея Введенского

Письмо о. Александра Введенского, написанное в 1953 году м.Антонии (Н. М. Желтовской), в котором речь идёт об образе Козельщанской Богоматери и судьбе М. В. Капнист.

"Здравствуйте, возлюбленная о Христе сестра Антония!

Приношу глубокое, сердечное спасибо Вам за письмо, внимание и исполнение моей просьбы. Хотя образ еще не получен, но я верю и надеюсь, что он будет, и тогда первые молитвы перед ним я вознесу за Владыку Паладия, за игумению Иннокентию, за Вас, сестра Антония, и за всех сестер Вашей обители.

Вы просите меня описать историю моего знакомства с Марьей Владимировной Капнист и ее последние дни жизни у меня. Извольте. Я с радостью делаю это, потому что история эта весьма знаменательна, поучительна и интересна

Когда я учился в 5 кл[ассе] Черниговской духовной семинарии, мне попалась в руки "История Козельщинской Б[ожией] М[атери]". Я прочитал и усумнился. Я не поверил, чтобы девушка, 2 1/2 года не владевшая ногами, сразу встала и пошла, едва приложившись к образу. И тут же решил, как Фома неверный: "Пока не увижусь с одним из свидетелей чуда, т. е. с очевидцем чуда, не иму веры". Таким образом червь сомнения закрался мне в душу и точил ее каждый год моей жизни. А образок все чаще и чаще попадался мне на глаза, напоминая о грехе моей юности. Например: когда я поступил в Московскую духовную академию, я спал рядом со своим товарищем, в изголовье которого висел образок Козельщинской Б[ожией] М[атери]. Родители невесты благословили меня К[озельщинской] и[коной] Б[ожией] М[атери]. Первый молебен, когда я назначен был законоучителем Одесской 2 гимназии, был заказан К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери]. Первый вопрос, заданный мне в 8 классе учениками, был вопрос о К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери]. Т. е. тот самый вопрос, который смутил мою душу. Знаменитый Фесенко, издатель хромолитографированных иконок, предложил мне написать краткую историю К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. И так далее.

В 1920 г., когда хлынул поток беженцев в Одессу (в то время я был протоиереем Одесского собора), ко мне пришла одна беженка по фамилии Армашевская снимать комнату. Она понравилась мне, и комнату я сдал ей. Вечером того же дня она попросила меня на чаек. Я прихожу и вижу на стене образ К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. Я немного смутился. Она заметила моё смущение и спрашивает, в чём дело. Я рассказываю ей то, что Вам сейчас пишу. И замечаю, как её лицо меняется, глаза наполняются ужасом, она схватывает голову свою руками, потом берет меня за руку и говорит мне:

- Господь услышал Вашу молитву. И перед Вами не свидетельница чуда, а сама виновница чуда. Я - Марья Владимировна Капнист.

- Но Ваша фамилия Армашевская? - спрашиваю я.

- Да, но это по мужу. Надо Вам сказать, что я, получив исцеление, дала Богу обет никогда не выходить замуж. Но нарушила этот обет, и как же Господь наказал меня. Мой муж оказался горьким пьяницей. От него я имею сына и дочь. Он умер от запоя. Потом я вышла замуж за профессора Армашевского , бывшего городским головою г. Киева. Как я любила его. Но его расстреляли и я бежала сюда.

- Так расскажите, как же Вы исцелились, - спросил немного пришедший в себя я.

- А вот слушайте. Я училась в Полтавском институте благородных девиц. Училась хорошо. Была общей любимицей. Меня чуть ли не на руках носили, п[ри] ч[ем] отец мой, когда приезжал в институт, то всем-всем подарки привозил: и подругам, и начальнице, и воспитательницам. Любимым моим занятием было прыгать по лестнице, по ступенькам сверху вниз. Сначала через две, потом через три. А раз перепрыгнула через пять. И впервые почувствовала боль в ступне ноги. Сначала скрывала эту болезнь. Но она становилась всё острее и больнее. Воспитательница обратила внимание, пригласила врача, и оказали первую помощь. Но боль не унималась. Появилась опухоль, стало выкручивать ногу. Пригласили профессоров из Киева. По делнем совещании забинтовали в гипс. Так пролежала до св. Пасхи. Родители мои собирались в храм. И меня звали. Но я подумала, что буду там всем в тягость, и не поехала. И хорошо сделала. Когда они уехали, со мною случилось новое несчастье. Вторую ногу стало выворачивать. И я пережила новые мучительные боли. Вызвали экстренно врачей и вторую мою ногу залили в гипс. И вот 2 1/2 года лежала я в гипсе, как труп. Сколько приезжало врачей из Москвы, Харькова, Киева, не помню уже. И вот как-то домашний фельдшер дал совет обратиться к парижскому профессору Шарко, слава которого гремела по всей Европе.

Может быть, у дочери Вашей болезнь возникла на нервной почве, - говорили фельдшера. Отец мой на всё готов был, лишь бы помочь мне. И он написал Шарко. Тот ответил, что специально в Полтаву не поедет, но в Москве готов осмотреть больную дочь. Назначен был день приезда Шарко в Москву. Начались приготовления к отъезду. Мучительные были дни. Мать почти оставила меня одну. А я каждую минуту зову ее посидеть, поговорить, успокоить. Наконец, мама устала от моих просьб и раз приходит и приносит мне образ Б[ожией] М[атери] и говорит:

- Маша, вот наш фамильный образ. И в нашей семье живет такое предание: если кто из больных приложится к образу и почистит его, тот обязательно выздоровеет. - С этими словами и подает мне образ Б[ожией] М[атери] - а я тут же подумала: хочет отвязаться от меня. Но я образ все-таки взяла и полотенцем отерла его и, усмотревшись в лик Божией Матери стала молиться:

- Пречистая Богомати! Я - калека. Мне горькая жизнь уготована. Возьми меня к Себе или восстави от одра болезни.

В один миг сильная боль, появившая[ся] в позвоночнике, заставила меня закричать и лишила меня сознания.

Все сбежались на мой крик. Я вскоре очнулась и почувствовала, что ко мне вернулась способность владеть ногами.

- Мама! Я исцелилась! - воскликнула я.

- Перестань, Маша, этим не шутят.

- Но посмотри, посмотри, я шевелю ногами.

Действительно, я исцелилась. Позвали врача, сняли гипс, я поднялась, села на кровати, а потом бросилась на шею матери. Но ноги ослабели, и я снова улеглась на постель. С этих пор я быстро стала крепнуть и к отъезду в Москву ходила, как и все.

Я не стану описывать, как мы поехали в М[оскву], что говорили профессора и что говорил Шарко. Скажу только, что Шарко сказал отцу: "Если бы не профессора, лечившие больную, то я не поверил бы Вам".

Весь 1920 г. М[ария] В[ладимировна] прожила у меня, на Кузнечной ул., д. 14, кв 19. Жила она тихо, спокойно, часто посещала церковь, а вечера проводила с моей семьей в душеспасительной беседе. К концу года появились у нее нарывы на голове и оч[ень] большие. Она почувствовала надвигающуюся смерть и причастилась. Исповедь ее была на редкость глубокая - сердечная, христианская. Умерла в полном примирении со всеми. Последние ее слова были: "Господи, спаси от бед сестер моей обители. Батюшки, никогда не забывайте в своих молитвах моих дорогих сестер". И с этой молитвой умерла.

Похоронена она мною в 1921 г. на Одесском 3-м кладбище под фамилией Армашевская (по 2-му мужу).

Мир праху ея и вечный покой ея душе!

Письмо кончаю, а посылки с образом до сих пор нет.

Среди полтавского духовенства нет ли протоиерея о[тца] Григория Лысяка, моего бывшего сослуживца по Одессе? Пишут мне, будто он в Полтаве.

Еще одна просьба: 6/ХП по новому ст[илю] помолитесь о здравии моем.

Есть ли в Полтаве сушеные белые грибы и в какой цене? Я вышлю денег, и попрошу выслать 3 кг.

Душевно Ваш прот[оиерей] Ал. Введенский".

П. Н. "Только что получил повестку на Вашу посылку. Сколько радости, сколько благодарности наполняют мою душу. Глубокое, сердечное спасибо всем, порадовавшим меня.

Благодарим Вам молитвами"

Тридцатого июня 1953 года отец Александр становится настоятелем Михаило-Архангельской церкви в уральском городе Кушва. В период с 1957 по 1959 год он занимает должность благочинного 3-го округа Свердловской епархии. Именно "кушвинский" период в жизни батюшки особенно запомнился его внуку Михаилу Константиновичу Введенскому.

Свидетельство о Кушвинском периоде жизни А.П.Введенского из книги о почитаемом в курганской и шадринской епархии священнике Григории Пономареве

Протоиерей Александр Введенский

К моменту знакомства отца Григория и матушки Нины с протоиереем Александром ему шел уже шестьдесят второй год. Протоиерей Александр Введенский был из духовного сословия. Окончив Московскую Духовную Академию со степенью магистра богословия, он был рукоположен в сан священника и назначен законоучителем Одесской мужской гимназии. Позднее он - законоучитель Одесского реального училища и настоятель Вознесенской церкви города Одессы, а затем - настоятель Алексеевской церкви, там же. Не обошли батюшку и сталинские репрессии. С 1933 года он в течение трех лет трудился на Беломорканале как ссыльный.

Долгое время был на гражданской работе. Начиная с 1951 года отец Александр продолжает служение в Православной Церкви. Сначала он служит в городе Троицке Челябинской области. А позднее, в 1953 году, его назначают настоятелем Михаило-Архангельской церкви в городе Кушва Свердловской области. В это же время в кушвинский храм получает назначение и диакон Григорий Пономарев, только что вернувшийся с Севера. Тут и состоялось их знакомство, перешедшее в сердечную дружбу.

Близкому общению способствовало и то, что они жили в одном доме. Отец Александр с матушкой на втором этаже, а отец Григорий с семьей - на первом.

Кипучая энергия, с которой отец Григорий, истосковавшийся по приходской жизни, окунулся в церковные дела, очень радовала отца Александра и поощрялась им. Двух пастырей особенно сближало то обстоятельство, что оба они были из семей потомственных священнослужителей, оба претерпели гонения за исповедничество веры. Связующим звеном в их искренней дружбе явился, очевидно, и постоянный интерес отца Григория к богословским знаниям. У отца Александра была богатая духовная библиотека. Очевидно, она сохранилась еще с тех пор, когда он преподавал Закон Божий в одесских мужской гимназии и реальном училище. Об этом говорит и тот факт, что в архиве отца Григория находится несколько перепечаток из духовных книг, выпущенных еще до революции в Одессе.

Так, к огромной радости отца Григория, по прибытию из многолетней северной ссылки он получил редкую возможность пользоваться богатым книжным наследием, чудом сохранившимся во времена гонений. Отец Александр, несомненно, оказал большое влияние на формирование богословского стиля отца Григория. Возможно, что именно по его совету отец Григорий в первый же год после освобождения подал прошение на обучение в Ленградской Духовной Семинарии. Их ежедневные, скорее, ежевечерние беседы затягивались порой заполночь. Батюшка Александр был очень мягким, приятным в общении человеком. Приезжая в Кушву на каникулы из Свердловска, я всегда чувствовала какое-то особенное внимание и любовь, с которой меня встречали не только родители, но и отец Александр с матушкой. Отец Александр много лет, еще в годы своей жизни в Одессе, работал и общался с молодежью. В нем ярко ощущалась преподавательская жилка. Мы часто собирались за вечерним чаем в его доме. Сидя за этой неторопливой трапезой, мы подолгу беседовали, обмениваясь мнениями по разным вопросам. Устремив на меня живые, ласковые глаза, отец Александр вдруг неожиданно вопрошал: "А что думает по этому поводу наша молодая барышня?,). Я же, действительно еще очень молоденькая, почти подросток, бойко отвечала ему, воспринимая его как своего дедушку.

Примостившись на их старинном широком диване, куда матушка тут же приносила теплый плед, я прислушивалась к неторопливым и, как мне тогда казалось, "взрослым" разговорам. Отец Александр был потрясающий рассказчик. Слушая его, я внимательно разглядывала старинные фарфоровые "безделушки" в серванте, толстые золоченые корешки книг в шкафу и... плавно попадала в объятия сна. Меня так и оставляли спать до утра под мягким, уютным пледом.

Батюшка с матушкой очень любили детей. Не помню, чтобы к ним когда-то приезжали родные. Видимо, время и годы разлучили их с близкими, дорогими людьми, которые остались на черниговской и одесской земле - родине отца Александра. Отец Александр и его матушка были очень добрыми и гостеприимными людьми, в их доме всегда был уют и порядок. Но особенно они любили, когда в гости к ним приходили молодой диакон Григорий Пономарев и его матушка. Отец Александр, вынужденный оставить работу законоучителя, очень скучал по преподавательской деятельности, и их тесное общение с отцом Григорием, который был внимательным собеседником, в какой-то степени возмещало ему любимое учительство. К тому же, отец Александр был замечательным проповедником, и этому дару учился у него отец Григорий. Отец Александр служил в Церкви вплоть до 1962 года. Будучи настоятелем нижнетагильского Казанского храма, в 78-летнем возрасте он был почислен заштат. Скончался отец Александр в 1973 году в Екатеринбурге. Похоронен на Широкореченском городском кладбиrце. Упокой, Господи, душу этого светлого пастыря и его матушки.

Вот небольшой фрагмент из воспоминаний родного внука отца Александра. "Помню, как один раз в год на Рождество Христово нас с братом Виктором привозил к дедушке наш папа Константин Александрович. Мы приезжали на поезде до станции "Гора Благодать", где нас ожидала специально посланная дедушкой лошадка с санями. Кучер мчал её по заснеженным дорогам, и через некоторое время мы попадали в уютный дедушкин домик, который был небольшой, но достаточно крепкий: двор крытый, конюшня, тут же стоял автомобиль "Победа", на нем всё тот же кучер возил дедушку в Свердловское Епархиальное управление. Почему-то эта "Победа" мне запомнилась вся в птичьем помете, но, конечно, перед выездом её мыли. Мы с братом очень любили в ней сидеть, видимо, с тех пор и зародилась во мне любовь к автомобилям, впоследствии я стал профессиональным водителем.

Помню, как радостно встречали нас дедушка и бабушка Софья Максимовна, усаживали с дороги за стол, перед трапезой все молились и нас очень вкусно кормили. Особенно мне запомнилось, какой изумительный борщ с маслинами готовила бабушка. Перед обедом нам наливали по рюмочке Кагора.

После трапезы тоже звучала молитва. Отец Александр очень ревностно соблюдал пост, нам же разрешались некоторые послабления. Кстати сказать, крестили меня в той же Михаило-Архангельской церкви города Кушвы и нарекли Михаилом.

Дедушка был очень добрый. Помню, как меня и брата он брал на колени, как играл с нами. Часто к нему за советом приходили различные люди, дедушка никому не отказывал. Отца Александра Введенского уважали все. Вспоминается, как, усаживая меня на колени, дедушка говорил: "Какое у тебя интересное имя - Мишутка!" - и, повторяя его нараспев, вытягивал ноту "ми" и добавлял:"Шутка!" Еще он любил мне говорить: "Знаешь, внучок, что такое коммуна? Это кому "на", а кому "нет". По всей видимости, дедушка был обижен на советскую власть, но в то время не дозволялось даже намеком осуждать существующий строй, не говоря о том, чтобы прямо высказываться против власти. Но был случай, когда советская власть сама обратилась к отцу Александру за советом. Помню, как об этом мне рассказывал дедушка. Приходят к нему однажды два молодых человека, хорошо одетые, в галстуках, и представляются сотрудниками КГБ, говорят, что скоро будет Пленум Центрального Комитета КПСС и им поручили встретиться с ним, поскольку известно, что протоиерей Введенский был автором многочисленных трудов, посвященных обличению сектантства. В то время, впрочем, как и сейчас, сектанты приносили серьёзный вред не только церкви, но и государству, поэтому уполномоченные просили научить их, как эффективно, с помощью весомых аргументов нужно бороться с сектантами. Вот как ни парадоксально, но тема борьбы с сектантством объединяла тогда интересы Православной Церкви и советского государства. Приведу здесь ещё один интересный эпизод из жизни моего дедушки, зафиксированный в документах советской эпохи. Из материалов "Очередные задачи идеологической работы партии", автор Л. Ф. Ильичев. Доклад на пленуме ЦК КПСС 18 июня 1963 года: "...атеистическая работа ведется у нас без размаха, не живо, не напористо, и ведется она часто среди людей, уже освободившихся от влияния религии. "Антирелигиозная пропаганда, - заявил недавно священнослужитель Введенский из Свердловской области, - нам не мешает. Атеисты работают в клубах с атеистами, а мы в церкви - с верующими (смех в зале). Атеисты к нам не ходят, а верующие не ходят в клубы. Мы не мешаем друг другу" (смех в зале)".

Семь лет отец Александр провел в Кушве. 1 июня 1960 года его назначили настоятелем Казанского собора города Нижнего Тагила. В 1962 году батюшка по выслуге лет вышел за штат. В том же году он переехал в Свердловск на постоянное место жительства. Вот как описывает этот последний период его жизни внук протоиерея Александра Михаил Константинович. "В 1962 году дедушка переехал в Свердловск. Он был за штатом, но посещал многие службы в церкви Иоанна Предтечи и всегда ходил в рясе с наперсным крестом. Много людей приходило к нему за советом в дом на Крауля 3, который стоит и поныне.

Мы жили по своим мирским правилам, поэтому очень нелегко было встречаться с дедушкой на людях, поскольку в советское время священники находились в опале у государства и нас называли поповскими внуками. Но жить в изоляции мы не могли, ведь у нас были друзья. И потому, когда дедушка в 1968 году предложил мне работать в церкви шофером на новой машине "ЗИМ", я отказался, т. к. одним из условий было отречение от "комсомолии", как говорил дедушка, а это означало разрыв отношений со всеми друзьями. Помню, дедушка купил нам радиоприемник "Спидола" и очень просил делать ему записи радиостанции "Голос Ватикана". Мы приносили ему записанные передачи. Отец Александр очень любил их слушать и использовал записи в своих трудах. Помню, как моя мама Наталия Сергеевна печатала на машинке дедушкины труды с рукописи, возможно, среди них была и работа "Причины религиозных сомнений". Дедушка был человеком с живым чувством юмора, который помогал ему во многих жизненных ситуациях. Он был очень добрым и весёлым человеком, но в определенные моменты мог становиться строгим и требовательным. Отец Александр всегда ревностно отстаивал интересы Церкви, где бы он ни служил, а это было не просто в то время, когда весь идеологический аппарат государства вёл целенаправленную борьбу с "инакомыслящими". В моих архивах есть любопытный документ, где видно, как дедушка в 1962 году, будучи настоятелем Казанского собора Нижнего Тагила, ревностно отстаивал правду, обличая во лжи финансового инспектора Свердловского Обл. ФО Тихомирова. Протоиерей Александр Введенский не побоялся написать подробное письмо министру финансов СССР, к сожалению, мне пока не известно, удалось ли тогда дедушке отстоять Казанский собор от незаслуженных поборов. Привожу некоторые выдержки из этого письма: "...Товарищ Тихомиров может неуважительно относится к церкви и служителям храма, но как представитель власти обязан быть добросовестным, объективным и уважать советские законы. Памятуя, что однажды его выводы по нашей жалобе были отменены Министром, т. Тихомиров цинично заявляет: "Будете помнить, как на меня жаловаться"... Далее в своем письме министру дедушка в цифрах и фактах доказывает неправоту, в отношении налогообложения служителей Казанского собора, т. Тихомирова - инспектора Свердловского Обл.ФО."

Считаем уместным напомнить здесь дорогому читателю, что в годы хрущевской "оттепели" гонения на Русскую Православную Церковь возобновились с новой силой. Уничтожались и закрывались многие православные храмы, возвращенные верующим во время Великой Отечественной войны, любое же неповиновение властям беспощадно каралось, и потому возражение советскому начальнику требовало от батюшки определенного мужества и крепкой веры, которая учит человека никого не бояться, кроме одного Бога. Таков был приснопамятный протоиерей Александр Введенский!

Батюшка имел редкий дар: он умел говорить о вере с любым человеком, даже с тем, кто враждебно относился к Церкви. Как-то раз в поезде один военный пытался осмеять отца Александра, указывая на его бороду и подрясник с наперсным крестом, батюшка в ответ на насмешки и издевательства сказал: "Вам, кажется, не нравятся люди с бородой? Так значит, Вы не уважаете Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Ленина?" Такой поворот вызвал у пересмешника недоумение. Батюшка умел легко парировать любые выпады против веры и Церкви.

Дополнит духовный портрет отца Александра его внук (родной брат Михаила Константиновича) Виктор Константинович Введенский.

"Вспоминается дедушка, Александр Петрович, могучий старичок с умными, проницательными глазами, с длинной благообразной седой бородой и тяжелыми натруженными руками. Сколько испытаний дал Господь этому человеку. И учительствовал он, и бухгалтером был, и Беломорканал строил. Но нас с братом Михаилом всегда обращал к Богу. Дед прежде всего был требовательным к себе, а потом уже ко всем окружающим его людям. Помню, как он говорил, что религиозные сомнения посещают всех людей: и юношей во цвете лет, не оставляют они в покое и стариков. Религиозные сомнения - это тяжелая, мучительная, изнурительная болезнь духа, и его долг и долг всех пастырей заключается в выяснении причин религиозных сомнений и облегчении тяжелых душевных переживаний людей.

Дедушка постоянно в беседе с нами, внуками, замечал, что в дореволюционное время многие из священнослужителей, а в особенности монахи, отвергали науку, считали ее не нужной для верующего человека и потому не брали в руки книг научного содержания. Сейчас же многие известные ученые согласны с тем, что наука без религии слепа, а религия без науки не имеет той базы, которая необходима для сомневающихся людей. Религия и наука, словно два крыла одной птицы, возносят душу к Божественной истине и рассеивают в людях, идущих к вере через разум, религиозные сомнения.

В своей работе "Причины религиозных сомнений" дедушка на примерах, взятых из жизни известных людей, подтверждает многие исторические факты, отраженные в Библии. Обращаясь к науке, он показывает, как можно и нужно рассеивать религиозные сомнения людей, обращать в веру скептиков, делая их духовно крепкими, поскольку, к великому сожалению, не все люди верят священникам на слово, но научные доказательства многие принимают как бесспорный факт существования Творца. Поражает глубокое видение сути вещей у дедушки Александра Петровича. Меня, как будущего лингвиста, весьма заинтересовало дедушкино замечание о том, что в Библии есть одно "слабое место", порождающее много мнений и кривотолков. Он разумел под ним сам язык

Библии. Ведь эта священная книга написана на различных языках. Многие из них забыты, некоторые считаются мертвыми. Как же можно проверить перевод многих мест из Священного Писания. И он говорил, что волей-неволей здесь приходится прибегать к науке.

Дедушка писал: "Например, в книге Бытия говорится, что Бог создал тело человека из земли, потом вдунул в него дыхание жизни. Зубоскалы-атеисты иллюстрируют этот момент таким образом. Господь месит землю, выделывает куклу и потом одухотворяет ее. Между тем заглянем в словарь еврейских слов и увидим, что слово земля в тексте показана словом "афар" , т. е. измельченный состав земли. По-научному - элементы земли. Значит, научно выразить повествование о творении человека можно так: Бог сотворил человека из тех элементов, из которых сотворена и земля. Так наука объясняет появление человека. Так почему объяснение науки принимается серьезно, а объяснение Библии высмеивается".

Дедушка, как и бабушка Софья Максимовна, были глубоко верующими людьми. С ними всегда было интересно беседовать, ибо они учили только добру.

Дедушка был знаком с выдающимися людьми той эпохи. Он рассказывал о своем знакомстве с профессором-офтальмологом Филатовым, который в откровенной беседе с дедом признался, что при тяжелых операциях он заказывал водосвятный молебен и сам молился Богу, а потому спокойствие его никогда не покидало, и операции проходили успешно. От близких своих я слышал, что в религиозных диспутах с Луначарским дедушка всегда выходил победителем. Он часто останавливался на той мысли, что религия полезна не только верующим, но и науке. Везде нужна религия. И на войне, во время боя, и на суде при допросе свидетелей, и на службе, и в школе, и во время болезни, и на базаре, и в торговле. Везде нужна правда, честность и чистота, и все это дается только религией. Отнимите у человека религию, и он превратится в дикое, оголтелое животное. Так говорил мой дед Александр Петрович Введенский".

Четвёртого апреля 1973 года протоиерей Александр Введенский отошел ко Господу. Похоронен батюшка на Широкореченском кладбище Екатеринбурга. Он прожил трудную, но яркую жизнь длиной в 89 лет, 64 года из которых служил в священном сане. За это время сменилось несколько исторических эпох. Отец Александр застал пик величия Российской Империи времен Александра III, правление Святого Царя Мученика Николая II, три революции, Первую мировую, гражданскую войну, интервенцию, репрессии, церковный раскол, Вторую мировую, хрущевскую оттепель и времена Брежнева...

Страница создана с любезного разрешения Михаила Константиновича Введенского - внука протоиерея Александра Введенского.

Родился 23 ноября (6 декабря н.с.) в Петербурге в семье экономиста. Учился в гимназии, затем в школе им. Л.Лентовской, которую окончил в 1921, не сдав экзамена по русской литературе. Но уже в школе начал писать стихи. В те годы любимым поэтом был А.Блок. В 1920-е испытал сильное влияние футуризма. Особенно ценил поэзию Крученых.

По окончании школы поступает сначала на юридический факультет Петроградского университета, затем на китайское отделение Восточного факультета, но вскоре оставляет и его. Работал письмоводителем, затем в 1921 - 22 на электростанции "Красный Октябрь". Однако все интересы Введенского - в литературе. В эти годы расширяется круг поэтических, литературных связей поэта, его контакты в мире искусства. Он бывает у Клюева, посещает Кузмина, знакомится с Хармсом, который становится его близким другом. В 1925 они выступают в имажинистском сборнике "Необычайные свидания друзей" со своими стихами, вступают в Ленинградский союз поэтов, участвуют в сборниках "Собрание стихотворений", в группе заумников (эта деятельность не была ни плодотворной, ни долгой). Стремятся объединить "все левые силы", и в 1927 появляется литературно-театральная группа под названием "ОБЭРИУ" (Объединение Реального Искусства), деятельность которой заключалась в проведении театрализованных выступлений-концертов, часто сопровождавшихся скандалами (надписи бывали такими: "Искусство - это не шкал", "Мы не пироги" и др.). Они провозглашали себя "творцами не только нового поэтического языка, но и создателями нового ощущения жизни и ее предметов". Просуществовали до 1930, когда были разгромлены. Введенский с 1928 выступал как детский писатель, сотрудничал в журнале "Еж" и "Чиж".

По возвращении в Ленинград вступает в Союз писателей. В 1933 - 34 написаны лучшие стихи Введенского - "Мне жалко, что я не зверь", "Приглашение меня подумать", "Четыре описания" и др. В 1936, будучи в Харькове, женится и уезжает с женой на Кавказ, потом возвращается в Харьков, где живет, иногда наезжая в обе столицы. Работает в детской литературе, зарабатывает сочинением клоунских реприз, куплетов, миниатюр. В 1939 пишет пьесу "Елка у Ивановых". Незадолго до войны писал пьесу для кукольного театра С.Образцова. В эти годы мало выступал со своими стихами. Последние произведения - пьесы "Потец", "Где. Когда".

В 1941 немцы приближались к Харькову, и семья должна была эвакуироваться. Поезд был переполнен, поэтому было решено остаться и ждать следующего, который должен был идти через несколько дней. Однако дальше эвакуации не было. Через два дня Введенский был арестован, обвинен по "контрреволюционной" статье 54 - 10. Точная дата смерти неизвестна. Позднее в реабилитационном документе стояла дата - 20 декабря 1941.

Введенский Александр Иванович

Поэт

Его отец был экономистом, мать - врачом-гинекологом. Долгие годы Александра Ивановича Введенского знали исключительно как детского писателя, и лишь немногим были известны его произведения, не предназначенные для детей.

В 1950-е и 1970-е годы преданные друзья поэта Яков Семенович Друскин и Тамара Александровна Липавская разбирали его рукописи, изучали их, комментировали. Яков Друскин написал о нем исследование, Тамара Липавская составила словарь языка Введенского. В 1960-е годы несколько молодых филологов, заинтересовавшихся деятельностью группы ОБЭРИУ, легенды о которой литературный Ленинград передавал из уст в уста, разыскали Якова Семеновича и прочли эти сохраненные им, почти никому не известные тексты. Тогда, однако, удалось опубликовать всего два стихотворения Введенского в малотиражном Тартусском научном сборнике.

В 1978 году, незадолго до смерти, Друскин начал передавать свой архив, где хранились, главным образом, рукописи Введенского и Даниила Хармса, Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

А в начале 1980-х годов один из тех филологов, М.Мейлах, издал полное собрание сочинений Александра Введенского. Мало кто из читателей держал в руках этот двухтомник, вышедший в Америке (Ардис, 1980-1984).

Сегодня каждый может свободно читать Введенского, к тому же в разных изданиях (ко времени выхода этой книги их, вероятно, будет несколько) и решать, почему так долго были скрыты от него, и нужны ли они ему, эти не вполне обычные стихи. Допускаю, что с угасанием моды на "белые пятна" русской литературы весьма небольшой процент читателей сможет назвать Александра Введенского по-настоящему "своим".

Введенский окончил гимназию имени Л.Д.Лентовской (ее же окончил академик Д.С.Лихачев). Гимназия славилась своим педагогическим составом. Среди преподавателей были блестящий учитель литературы Л.В.Георг (о нем речь ниже), историк А.Ю.Якубовский, философ, учитель психологии профессор С.А.Алексеев-Аскольдов, учитель рисования - художник, брат Леонида Андреева П.Н.Андреев и другие преподаватели.

Друскина в своей записке отмечает: "Это были талантливые, увлеченные своим делом педагоги, которые не только учили по программе..., но устраивали спектакли ("Плоды просвещения", "Ревизор", "Майская ночь"), и музыкальные вечера; по вечерам работали кружки и т.д." Там же учились и те двое, которые остались друзьями поэта на всю жизнь: Л.С.Липавский (погибший на войне) и Я.С.Друскин. "Время, Смерть, Бог", - так, по свидетельству Друскина, еще в юности назвал Введенский свою главную и единственную тему. И если он разрабатывал ее поэтически, то можно сказать, что Друскин писал о том же - с философско-теологической точки зрения, а Липавский - с естественно-научной. Только не в том традиционном смысле, которым склеено устоявшееся словосочетание "естественные науки", а в буквальном: естественность подхода, естественность течения свободной мысли. В этом смысле естественными - и так же миновавшими печать - были и поэтическая философия Друскина, и философская поэзия Введенского.

Через много лет Друскин напишет: "Из всех наших учителей, школьных и университетских, наибольшее влияние на Введенского, Липавского и меня оказал наш школьный преподаватель русского языка и литературы. Появился он у нас в гимназии, когда я был, кажется, в пятом классе. Он поразил нас на первом же уроке. Задав тему для письменной работы в классе, Леонид Владимирович Георг вместо того, чтобы сесть за стол и молчать, не мешая нам писать заданное сочинение, весь урок ходил по классу и рассказывал самые разнообразные и интересные истории, события и случаи из своей собственной жизни... ...Он учил нас не только правильно писать, но и понимать, чувствовать и любить русский язык... Его суждения не только о литературе, но и по самым различным вопросам из жизни и даже философии были всегда оригинальны, интересны и неожиданны: например, утром он мог сказать одно, а после уроков - противоположное тому, что сказал утром, причем оба суждения - тезис и антитезис - разрешались не в софистическом, порожденном преимущественно логикой, синтезе, а как-то удивительно дополняли друг друга, создавая какое-то особенное настроение, строй души. Он практически учил нас диалектике..."

В том же очерке Друскин упоминает о гимназическом объединении троих поэтов: Владимира Алексеева (сына преподавателя С.А.Алексеева-Аскольдова), Липавского и Введенского. "Близки им были символисты, особенно Блок, отчасти акмеисты, футуристы - пишет Друскин. - Весной 1917 года, может, и в 1918-м, Алексеев, Введенский и Липавский написали шарж на футуристов, назвав его "Бык буды"; не помню, была и буква "б" во втором слове прописной (тогда, очевидно, имелся в виду Будда) или строчной и одно "д" (возможно, это слово было производным от слова "будетляне"...) или два. Шарж был, кажется, дружеским, во всяком случае, уже чувствуется в нем интерес к футуристам - Хлебникову, Бурлюку, Крученых и другим."

В 1921 году трое молодых поэтов вложили свои стихи в конверт и послали Александру Блоку. Сопроводительное письмо написано рукой Введенского, в качестве обратного указан его адрес - не следует ли из этого, что вся затея принадлежала именно ему? Послание сохранилось в архиве Блока с его пометкой, из которой явствует, что стихи ему не понравились, чуть интереснее других показался Алексеев. Введенского Блок не "распознал". Да и как было распознать поэта в мальчишески-залихватских, неумелых строчках? Имелись, правда, и находки:

У загнанного неба мало
Глядят глаза на нас, когда
Влетают в яркие вокзалы
Глухонемые поезда,

Но они, наверное, слишком попахивали самим Блоком.

Окончив гимназию (ставшую к тому времени "трудовой школой"), Введенский поступил на юридический факультет университета, но вскоре перевелся на китайское отделение восточного факультета, чтобы учиться вместе с Т.А.Мейер. (Эта женщина, сыгравшая немалую роль в жизни поэта, в 1932 году вышла за Л.Липавского и взяла его фамилию). Обучение продолжалось недолго: Мейер была "вычищена" из университета, вслед за ней ушел и Введенский. За короткое время он приобрел некоторую известность в литературных кругах. Об этом можно судить хотя бы по статье "Футуризм", подписанной инициалами "Г.К.", в журнале "Жизнь искусства" за 1923 год, N 27. Автор статьи (известно, что это Г.Крыжицкий), цитируя строки из не дошедших до нас текстов молодого, ни разу не печатавшегося Введенского, пишет: "Это уже "там", где восприятие мира переродилось, где основной принцип композиции - "игра" или - использование всех видов ассоциаций". Противопоставляя политической ангажированности и социальной задействованности свободное творчество будущего, Г.Крыжицкий ненароком предсказал судьбу поэта: "Футуризм не нуждается ни в "Домах Искусства" ... не нуждается он и в политике Наркомпроса, - ибо не боится никаких нэп`ов... и живет там, впереди, в будущем; и творит свое свободное искусство. - Какое ему дело до настоящего!"

Введенский знакомится с М.Кузминым, Н.Клюевым, И.Терентьевым, который руководит в то время отделом фонологии при Гинхуке (Гос. институте художественной культуры, - во главе его стоял К.Малевич); позже - с Филоновым и его учениками. С 1924 года Введенский - член Союза поэтов.

Обратимся вновь к очерку Я.Друскина "Чинари": "В начале января 1924 года начинается моя дружба с Введенским.

Возвращаясь с похорон ученицы нашей школы, мы начали разговор, тему которого определить трудно. Я назвал бы это разговором об ощущении и восприятии жизни: не своей или чьей-либо другой, а ощущении и восприятии жизни вообще. В этих вопросах мы сразу же нашли общий язык...

В то время мы жили на Петроградской стороне Ленинграда: Александр Введенский - на Съезжинской, Леонид Липавский - на Гатчинской, а я - между ними, на Большом проспекте, недалеко от Гребецкой (сейчас - Пионерской) улицы. В 1922-1923 годах Введенский почти каждый день приходил ко мне - и мы вместе шли к Липавскому или они оба приходили ко мне... Весной или летом 1925 года Введенский однажды сказал мне: "Молодые поэты приглашают меня прослушать их. Пойдем вместе". Чтение стихов происходило на Васильевском острове на квартире поэта Евгения Вигилянского. Из всех Введенский выделил Даниила Хармса. Домой мы возвращались уже втроем, с Хармсом. Так он вошел в наше объединение. Неожиданно он оказался настолько близким нам, что ему не надо было перестраиваться, как будто он уже давно был с нами."

Так произошла встреча Введенского с Хармсом - момент, оказавшийся исключительно важным для обоих поэтов. (В записной книжке Хармса за 1925 год находим, среди других адресов, адрес Введенского - с написанием улицы "Съеждинская", видимо, по аналогии с Надеждинской, на которой жил сам Хармс.) Эта встреча положила начало их многолетнему дружескому и творческому союзу. Вначале назвались они "чинарями": "Слово "чинарь" придумано Александром Ивановичем Введенским, - пишет Я.Друскин. - Произведено оно, я думаю, от слова "чин"; имеется в виду, конечно, не официальный чин, а духовный ранг. С 1925 до 1926 или 1927 года Введенский подписывал свои стихи: "Чинарь авто-ритет бессмыслицы", Даниил Иванович Хармс называл себя "чинарем-взиральником". ...

В одной из записных книжек Хармс упоминает Леонида Савельевича Липавского как теоретика "чинарей".

В конце двадцатых годов, когда я прочел Введенскому одну несохранившуюся свою вещь, скорее литературного, нежели философского характера, он причислил или "посвятил" и меня в "чинари".

К "чинарям" принадлежал также и поэт Николай Макарович Олейников".

Вместе с Хармсом Введенский принимал участие в деятельности авангардной литературно-театральной группы, некоторое время менявшей состав и название (об этом периоде подробнее всего рассказано в воспоминаниях И.В.Бахтерева "Когда мы были молодыми" - в кн. "Воспоминания о Н.Заболоцком", М., 1984), а в конце 1927 года утвердившейся в качестве ОБЭРИУ - Объединения реального искусства. Членами ОБЭРИУ - обэриутами - помимо Введенского и Хармса, были К.Вагинов, Н.Заболоцкий, И.Бахтерев, Ю.Владимиров и прозаик Б.Левин; в "киносекцию" группы (была и такая) входили А.Разумовский и К.Минц. Группа была включена в состав творческих секций ленинградского Дома печати (по предложению его директора Н.П.Баскакова), в "Афишах Дома печати" N 2 за 1928 год появилось нечто вроде обэриутского манифеста, где о Введенском говорилось: "А.Введенский (крайняя левая нашего объединения), разбрасывает предмет на части, но от этого предмет не теряет своей конкретности. Введенский разбрасывает действие на куски, но действие не теряет своей творческой закономерности. Если расшифровать до конца, получается в результате - видимость бессмыслицы. Почему - видимость? Потому что очевидной бессмыслицей будет заумное слово, а его в творчестве Введенского нет. Нужно быть побольше любопытным и не полениться рассмотреть столкновение словесных смыслов. Поэзия не манная каша, которую глотают не жуя и о которой тотчас забывают".

Судя по всему, Введенский не играл в ОБЭРИУ никакой организаторской роли - эти функции взял на себя Хармс, как явствует из его записных книжек, - однако участвовал в публичных читках и театрализованных вечерах обэриутов, выступая нередко и в качестве ведущего, правда, в отличие от изобретательно-эксцентричного Хармса - без особого этапажа, чаще всего в обычном своем черном костюме и белой рубашке с галстуком. Самый крупный и хорошо известный по мемуарам из обэриутских вечеров под названием "Три левых часа" состоялся 24 января 1928 года в Доме печати на Фонтанке.

В это же время Введенский, Хармс и некоторые другие из обэриутов по предложению С.Я.Маршака начали сотрудничать с детской редакцией ленинградского Госиздата, где с конца 1928 года стал выходить забавный журнал для школьников "Еж" - "Ежемесячный журнал", а несколько позже - "Чиж" - "Чрезвычайно интересный журнал", для младшего возраста. С тех пор и до конца жизни детская литература стала для Введенского единственным источником средств к существованию: из "взрослых" текстов удалось напечатать лишь 2 небольших стихотворных отрывка в коллективных сборниках Ленинградского отделения Союза поэтов 1926 и 1927 годов. Произведения Введенского для детей пользовались популярностью, несмотря на то, что, как кажется, уступают в изобретательности и непосредственности хармсовским и порой, увы, не свободны от политической конъюнктуры. Кое-что написано явно ради заработка. Но нам ли осуждать поэта? При жизни Введенский выпустил несколько десятков детских книжек (стихи, рассказы, переложения сказок братьев Гримм и др.), и даже после его гибели не проходило, кажется, ни года, чтобы какое-нибудь из издательств нашей большой страны не переиздало хотя бы одной из них.

"Последние левые" довоенного Ленинграда, обэриуты, продержались недолго. В печати появились резкие отклики на их публичные выступления, комсомольская аудитория которых, судя по этим откликам, была скандализирована аполитичностью "непонятных" поэтов. Тогда же прошла "дискуссия о детской литературе", где подверглись жестокой критике К.Чуковский, С.Маршак, другие идеологически невыдержанные писатели, в том числе молодые авторы детской редакции Ленгиза. В конце 1931 года Хармс, Введенский и некоторые другие сотрудники редакции были арестованы. Обратимся к цитированному уже предисловию М.Мейлаха: "неприемлемая в условиях тридцатых годов и официально приравненная к контрреволюции позиция поэтов-обэриутов не могла, конечно, не играть своей роли, - пишет он. - Известно, во всяком случае, что несмотря на предъявленные им обвинения в контрреволюционной деятельности по 58 статье, шли они по "литературному отделу" ГПУ, и им инкриминировалось, что они отвлекают людей от задач строительства своими "заумными стихами".

"Следователь по фамилии Коган, - говорится далее в предисловии, - (который сам был впоследствии репрессирован и расстрелян), не знавший, очевидно, значения этого слова, обвинил Введенского в том, что его стихи это "литературная литургия"... По одной из версий причиной ареста Введенского был сказанный им у Е.В.Сафоновой тост за покойного императора Николая Второго. Впрочем, ... монархизм Введенского был довольно своеобразным, - он говорил, что при наследственной власти у ее кормила случайно может попадаться и порядочный человек".

По сообщению А.С.Ивантер, в то время жены поэта, - Введенского, собравшегося куда-то уезжать, взяли в вагоне поезда, едва он успел отойти от вокзала. (С отъездом на поезде будут связаны через 10 лет и трагические обстоятельства его второго ареста. Надо сказать, что "отъезд" в произведениях Введенского обычно выступает знаком, "иероглифом" перемещения в иной мир; так, в последнем его произведении "Где. Когда." о человеке, который перед смертью прощается со всем сущим в мире, сказано: "Он, должно быть, вздумал куда-нибудь, когда-нибудь уезжать". Homo viator - "странником" называет Введенского Я.Друскин). Полгода арестованные провели в ДПЗ на Шпалерной, питерской Лубянке, затем были отправлены в недолгую ссылку в Курск, откуда вернулись в ноябре 1932 года. Не исключено, что вся эта история обязана своим относительно благополучным исходом отцу Хармса, бывшему народовольцу И.П.Ювачеву, ездившему хлопотать за сына в Москву к Н.Н.Морозову, с которым в свое время сидел в крепости.

Вероятно, именно в ссылке Введенский пишет то, что позже было условно названо "Серой тетрадью": размышления о времени, смерти, последнем смысле слов и предметов. Фрагментарность, незавершенность этих записок, заключенных в невзрачную школьную тетрадь в серой обложке (отсюда и название), нисколько не отменяют того значительного, пожалуй, даже центрального места, которое они занимают в творчестве Введенского.

"Все, что я здесь пытаюсь написать о времени, является, строго говоря, неверным. Причин этому две. 1) Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее. 2) Наша человеческая логика и наш язык не соответствуют времени ни в каком, ни в элементарном, ни в сложном его понимании. Наша логика и наш язык скользят по поверхности времени.

Тем не менее, может быть, что-нибудь можно попробовать и написать если не о времени, не по поводу непонимания времени, то хотя бы попробовать установить те некоторые положения нашего поверхностного ощущения времени, и на основании их нам может стать ясным путь в смерть и в сумрак, в Широкое непонимание.

Если мы почувствуем дикое непонимание, то мы будем знать, что этому непониманию никто не сможет противопоставить ничего ясного. Горе нам, задумавшимся о времени. Но потом при разрастании этого непонимания тебе и мне станет ясно, что нету ни горя, ни нам, ни задумавшимся, ни времени".

"Глаголы в нашем понимании существуют как бы сами по себе. Это как бы сабли и винтовки, сложенные в кучу. Когда идем куда-нибудь, мы берем в руки глагол идти. Глаголы у нас тройственны. Они имеют время. Они имеют прошедшее, настоящее и будущее. Они подвижны. Они текучи, они похожи на что-то подлинно существующее. Между тем нет ни одного действия, которое бы имело вес, кроме убийства, самоубийства, повешения и отравления. Отмечу, что последние час или два перед смертью могут быть действительно названы часом. Это есть что-то целое, что-то оставшееся, это как бы пространство, мир, комната или сад, освободившиеся от времени. Их можно пощупать. Самоубийцы и убитые, у вас была такая секунда, а не час? Да, секунда, ну две, ну три, а не час, говорят они. Но они были плотны и неизменны? - Да, да.

Глаголы на наших глазах доживают свой век. В искусстве сюжет и действия исчезают. Те действия, которые есть в моих стихах, нелогичны и бесполезны, их нельзя уже назвать действиями. Про человека, который раньше одевал шапку и выходил на улицу, мы говорили: он вышел на улицу. Это было бессмысленно. Слово вышел, непонятное слово. А теперь: он одел шапку, и начало светать, и синее небо взлетело как орел.

События не совпадают с временем. Время съело события. От них не осталось косточек".

К 1933-1934 относятся "Разговоры" Л.Липавского - фиксация бесед, происходивших в узком кругу (Хармс, Введенский, Друскин, Липавский, Н.Заболоцкий, Н.Олейников, Д.Михайлов в разных сочетаниях), а также попутных, весьма интересных мыслей автора. Записанные Липавским высказывания Введенского близки процитированным отрывкам из "Серой тетради":

"Я посягнул на понятия, на исходные обобщения, что до меня никто не делал. Этим я провел как бы поэтическую критику разума - более основательную, чем та, отвлеченная. Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связать с четыре. Я делал это на практике, в поэзии, и тем доказывал. И я убедился в ложности прежних связей, но не могу сказать, какие должны быть новые. Я даже не знаю, должна ли быть одна система связей или их много. И у меня основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени. А так как это противоречит разуму, то значит разум не понимает мира".

"Я читаю Вересаева о Пушкине. Интересно, как противоречивы свидетельские показания даже там, где не может быть места субъективности. Это не случайные ошибки. Сомнительность, неукладываемость в наши логические рамки есть в самой жизни. И мне непонятно, как могли возникнуть фантастические, имеющие точные законы, миры, совсем не похожие на настоящую жизнь. Например, заседание. Или, скажем, роман. В романе описывается жизнь, там будто бы течет время, но оно не имеет ничего общего с настоящим, там нет смены дня и ночи, вспоминают легко чуть ли не всю жизнь, тогда как на самом деле вряд ли можно вспомнить и вчерашний день. Да и всякое вообще описание неверно. "Человек сидит, у него корабль над головой" все же наверное правильнее, чем "человек сидит и читает книгу". Единственный правильный по своему принципу роман, это мой, но он плохо написан".

Одновременно с этой напряженной внутренней работой Введенский продолжает вести тот же, что и до ареста, рассеянный образ жизни, о котором любят вспоминать мемуаристы, противопоставляя "игрока" и "гуляку" Введенского сдержанному и сосредоточенному Хармсу. Не без самоиронии пишет об этом Липавский в тех же "Разговорах": "А.В. купил пол-литра водки; он отпил половину, так как хотел пойти еще на вечер.

Неторопливость дает счастье только как пауза. И мне кажется часто, что счастье невозможно без торопливости и суеты, без власти и влечений. И тогда человек, снующий ночью по улице, высматривающий себе на несколько часов проститутку, кажется мне сравнительно счастливым. И кажется мне, такой должна была быть и моя судьба, от которой я неправильно уклонился. Конечно, это отчасти мрачное счастье. Однако А. В., предчувствующий сейчас неожиданности, сидя на диване рядом с малознакомой женщиной, ощущая в желудке водку, смешанную с вином, живет сейчас как игрок, живет интереснее в данный момент и счастливее нас".

В 1934 году Введенский становится членом Союза писателей. Вскоре и он начинает оседлую жизнь: будучи в 1936 году проездом в Харькове (homo viator!), знакомится с Г.Б.Викторовой, через некоторое время женится на ней и переезжает в Харьков. В 1937 году у них родился сын Петр. Об этом периоде жизни Введенского М.Мейлах пишет: "В 1938 году Введенский жаловался Т.Липавской, что лишен в Харькове какого бы то ни было близкого ему круга общения - единственным его другом там был художник Шавыкин. Его жизнь в Харькове, по словам вдовы поэта, Г.Б.Викторовой, была замкнута семьей, к которой он был очень привязан, а за ее пределами несколькими знакомыми жены и кругом преферансистов, с которыми он играл по вечерам.

Семья жила в одноэтажном и довольно странном доме против музея на Совнаркомовской улице - в центре его была большая темная, без окон, зала, когда-то, очевидно, освещавшаяся сверху через увенчивающий дом пирамидальный стеклянный купол...

По необычайной для провинции петербургской привычке в течение всех пяти лет жизни в Харькове он продолжал оставаться со всеми на "вы" и не выносил матерщины. В театр Введенский не выезжал никогда, как никогда не выступал на собраниях в Союзе писателей, а о литературе и стихах не говорил ни с кем и за его пределами. Кроме Шавыкина, никто в Харькове о его поэзии ничего не знал, читал он мало, писал и работал только ночью."

В конце сентября немцы подступили к Харькову. Семья Введенского должна была эвакуироваться, но не успела. В биографической записке о Введенском Б.А.Викторов, старший сын Г.Б.Викторовой, пишет: "27 сентября 1941 года, ранним утром, почти ночью, как и полагается в таких случаях, пришли эти ребята. Александр Иванович, дети и обе женщины (жена и теща) встретили их удивительно по-деловому и спокойно, будто давно ждали. Не было слез. Было полное молчание (отец и дядя Галины Борисовны в свое время уже были "забраны"). В неестественной тишине был сделан обыск, на пол вывалены рукописи и письма. Что и в каком объеме они взяли с собой, неизвестно. Что-то наверняка унесли, наверное, и рукописи, и письма. Например, сохранилось только одно письмо Хармса к Введенскому в Харьков, а могло быть, за пять лет жизни Александра Ивановича в Харькове, и больше.

На прощанье он подошел к каждому, поцеловал.

Сохранилась записка Александра Ивановича из заключения, написанная тупым карандашом:

"Милые, дорогие, любимые.
Сегодня нас увозят из города.
Люблю всех и крепко целую. Надеюсь, что все будет хорошо, и мы скоро увидимся. Целую всех крепко, крепко, а особенно Галочку и Наталочку.
Не забывайте меня.

27 сентября 1941 года Александр Введенский был арестован по обвинению в контрреволюционной агитации. В связи с подходом немецких войск к Харькову был этапирован в эшелоне в Казань, но в пути 19 декабря 1941 года скончался от плеврита. Его тело было доставлено в морг Казанской психиатрической больницы. Место захоронения неизвестно.

Об Александре Введенском был снят документальный фильм "Кругом, возможно, Бог".

Your browser does not support the video/audio tag.

Использованные материалы: