Врач царской семьи николая 2. Боткин евгений сергеевич

, Екатеринбург) - русский врач, лейб-медик семьи Николая II , дворянин, святой Русской Православной Церкви , страстотерпец , праведный. Сын знаменитого доктора Сергея Петровича Боткина . Расстрелян большевиками вместе с царской семьёй.

Биография

Детство и учёба

Был четвёртым ребёнком в семье известного русского врача Сергея Петровича Боткина (лейб-медика Александра II и Александра III) и Анастасии Александровны Крыловой.

В 1878 г. на основе полученного дома воспитания был принят сразу в 5-й класс 2-й Петербургской классической гимназии . После окончания гимназии в 1882 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета , однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии .

В 1889 году окончил академию третьим в выпуске, удостоившись звания лекаря с отличием .

Работа и карьера

С января 1890 г. работал врачом-ассистентом в Мариинской больнице для бедных. В декабре 1890 г. на собственные средства командирован за границу для научных целей. Занимался у ведущих европейских учёных, знакомился с устройством берлинских больниц.

По окончании командировки в мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом придворной капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу сверхштатным ординатором.

8 мая 1893 г. защитил в академии диссертацию на соискание степени доктора медицины «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», посвящённую отцу. Официальным оппонентом на защите был И. П. Павлов .

Весной 1895 г. был командирован за границу и два года провёл в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина, где слушал лекции и занимался практикой у ведущих немецких врачей - профессоров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и других. В мае 1897 г. избирается приват-доцентом Военно-медицинской академии.

Осенью 1905 г. Евгений Боткин возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. С 1905 года - почётный лейб-медик. В 1907 году назначается главным врачом общины святого Георгия. По просьбе Императрицы Александры Фёдоровны был приглашён как врач в царскую семью и в апреле 1908 г. назначен лейб-медиком Николая II . Пробыл в этой должности до своей гибели.

Также являлся совещательным членом Военно-санитарного Учёного комитета при Императорской Главной квартире, членом Главного управления Российского общества Красного Креста . С 1910 года - действительный статский советник .

Ссылка и гибель

Был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. По воспоминаниям организатора убийства царской семьи Я. М. Юровского , Боткин умер не сразу - его пришлось «пристреливать» .

«Я делаю последнюю попытку написать настоящее письмо – по крайней мере, отсюда… Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен – все равно, последствия практически одинаковы…
Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза… Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца спасется“ и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года. Если вера без дел мертва, то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей…
Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына ».

Канонизация и реабилитация

3 февраля 2016 года Архиерейским собором РПЦ было принято решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения врача . При этом другие слуги царской семьи канонизированы не были. Митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) , комментируя эту канонизацию, сказал:

Архиерейский собор вынес решение о прославлении доктора Евгения Боткина. Я думаю, это давно желанное решение, потому что это один из святых, который почитается не только в Русской зарубежной церкви, но и во многих епархиях Русской православной церкви, в том числе в медицинском сообществе.

25 марта 2016 года на территории московской городской клинической больницы № 57 епископом Орехово-Зуевским Пантелеимоном был освящён первый в России храм в честь праведного Евгения Боткина .

Семья

Евгений Боткин · Алексей Волков · Анастасия Гендрикова · Анна Демидова · Василий Долгоруков · Климентий Нагорный · Иван Седнёв · Илья Татищев · Алексей Трупп · Иван Харитонов · Екатерина Шнейдер · Яков Юровский · Пётр Ермаков

Отрывок, характеризующий Боткин, Евгений Сергеевич

– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.

Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг"ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.

О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.

Экология жизни. Люди: Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу...

Евгений Боткин родился 27 мая 1865 г. в Царском Селе, в семье выдающегося русского ученого и врача, основателя экспериментального направления в медицине Сергея Петровича Боткина. Его отец был придворным медиком императоров Александра II и Александра III.

В детстве он получил прекрасное образование и сразу был принят в пятый класс Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако после первого курса решил стать врачом и поступил на подготовительный курс Военно-медицинской академии.

Врачебный путь Евгения Боткина начался в январе 1890 г. с должности врача-ассистента Мариинской больницы для бедных. Через год он уехал за границу с научными целями, учился у ведущих европейский ученых, знакомился с устройством берлинских больниц.

В мае 1892 г. Евгений Сергеевич стал врачом Придворной Капеллы, а с января 1894 г. вернулся в Мариинскую больницу. Вместе с тем он продолжил научную деятельность: занимался иммунологией, изучал сущность процесса лейкоцитоза и защитные свойства форменных элементов крови.

В 1893 году он блестяще защитил диссертацию. Официальным оппонентом на защите был физиолог и первый нобелевский лауреат Иван Павлов.

С началом Русско-японской войны (1904) Евгений Боткин убыл в действующую армию добровольцем и стал заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста в Маньчжурской армии. По воспоминаниям очевидцев, несмотря на административную должность, он много времени проводил на передовой. За отличие в работе был награжден многими орденами, в том числе и боевыми офицерскими.

Осенью 1905 г. Евгений Сергеевич возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 г. он был назначен главным врачом общины святого Георгия в столице.

В 1907 г. после смерти Густава Гирша царская семья осталась без лейб-медика. Кандидатура нового лейб-медика была названа самой императрицей, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на этой должности, ответила: «Боткина». Когда ей сказали о том, что сейчас в Петербурге одинаково известны два Боткина, сказала: «Того, что был на войне!».

Боткин был старше своего августейшего пациента -Николая II - на три года. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской фамилии, что он тщательно и скрупулезно выполнял. Приходилось обследовать и лечить императора, обладавшего крепким здоровьем, великих княжон, болевших разными детскими инфекциями. Но главным объектом усилий Евгения Сергеевича был цесаревич Алексей, болевший гемофилией.

После февральского переворота 1917 года императорская семья была заключена в Александровском дворце Царского Села. Всем слугам и помощникам предложили по желанию покинуть узников. Но доктор Боткин остался с пациентами.

Не пожелал он покинуть их и когда царскую семью было решено отправить в Тобольск. Там он открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей.

В апреле 1918 года вместе с царской четой и их дочерью Марией доктора Боткина перевезли из Тобольска в Екатеринбург. В тот момент была еще возможность покинуть царскую семью, но медик их не оставил.

Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы Первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, написал воспоминания «Как погибла царская семья». В книге он сообщает о сделанном большевиками предложении доктору Боткину оставить царскую семью и выбрать себе место работы, например, где-нибудь в московской клинике. Таким образом, один из всех заключенных дома особого назначения точно знал о скорой казни. Знал и, имея возможность выбора, предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю.

Вот как это описывает Мейер: «Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять».

Доктор Боткин был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

В 1981 году вместе с другими расстрелянными в Ипатьевском доме он был канонизирован Русской Православной Церковью Зарубежом.

ЖИТИЕ

СТРАСТОТЕРПЕЦ ЕВГЕНИЙ ВРАЧ (БОТКИН)

Евгений Сергеевич Боткин происходил из купеческой династии Боткиных, представители которой отличались глубокой православной верой и благотворительностью, помогали Православной Церкви не только своими средствами, но и своими трудами. Благодаря разумно организованной системе воспитания в семье и мудрой опеке родителей, в сердце Евгения уже с детских лет были заложены многие добродетели, в том числе великодушие, скромность и неприятие насилия.

Его брат Петр Сергеевич вспоминал: «Он был бесконечно добрым. Можно было бы сказать, что пришел он в мир ради людей и для того, чтобы пожертвовать собой».

Евгений получил основательное домашнее образование, которое позволило ему в 1878 году поступить сразу в пятый класс 2-й Санкт-Петербургской классической гимназии. В 1882 году Евгений окончил гимназию и стал студентом физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Однако уже на следующий год, сдав экзамены за первый курс университета, он поступил на младшее отделение открывшегося приготовительного курса императорской Военно-медицинской академии. Его выбор медицинской профессии с самого начала носил осознанный и целенаправленный характер. Петр Боткин писал о Евгении: «Профессией своей он избрал медицину. Это соответствовало его призванию: помогать, поддерживать в тяжелую минуту, облегчать боль, исцелять без конца». В 1889 году Евгений успешно окончил академию, получив звание лекаря с отличием, и с января 1890 года начал свою трудовую деятельность в Мариинской больнице для бедных.

В 25 лет Евгений Сергеевич Боткин вступил в брак с дочерью потомственного дворянина Ольгой Владимировной Мануйловой. В семье Боткиных выросло четверо детей: Дмитрий (1894–1914), Георгий (1895–1941), Татьяна (1898–1986), Глеб (1900–1969).

Одновременно с работой в больнице Е. С. Боткин занимался наукой, его интересовали вопросы иммунологии, сущности процесса лейкоцитоза. В 1893 году Е. С. Боткин блестяще защитил диссертацию на степень доктора медицины. Через 2 года Евгений Сергеевич был командирован за границу, где проходил практику в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина.

В 1897 году Е. С. Боткин был удостоен звания приват-доцента по внутренним болезням с клиникой. На своей первой лекции он сказал студентам о самом важном в деятельности врача: «Пойдемте все с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как быть ему полезными».

Служение медика Евгений Сергеевич считал истинно христианским деланием, он имел религиозный взгляд на болезни, видел их связь с душевным состоянием человека. В одном из своих писем к сыну Георгию, он выразил свое отношение к профессии медика как к средству познания Божией премудрости: «Главный же восторг, который испытываешь в нашем деле… заключается в том, что для этого мы должны все глубже и глубже проникать в подробности и тайны творений Бога, причем невозможно не наслаждаться их целесообразностью и гармонией и Его высшей мудростью».

С 1897 года Е. С. Боткин начал свою врачебную деятельность в общинах сестер милосердия Российского Общества Красного Креста. 19 ноября 1897 года он стал врачом в Свято-Троицкой общине сестер милосердия, а с 1 января 1899 года стал также главным врачом Санкт-Петербургской общины сестер милосердия в честь святого Георгия. Главными пациентами общины святого Георгия являлись люди из беднейших слоев общества, однако врачи и обслуживающий персонал подбирались в ней с особенной тщательностью. Некоторые женщины высшего сословия трудились там простыми медсестрами на общих основаниях и считали почетным для себя это занятие. Среди сотрудников царило такое воодушевление, такое желание помогать страждущим людям, что георгиевцев сравнивали иногда с первохристианской общиной. Тот факт, что Евгения Сергеевича приняли работать в это «образцовое учреждение», свидетельствовал не только о его возросшем авторитете как врача, но и о его христианских добродетелях и добропорядочной жизни. Должность главного врача общины могла быть доверена только высоконравственному и верующему человеку.

В 1904 году началась русско-японская война, и Евгений Сергеевич, оставив жену и четверых маленьких детей (старшему было в то время десять лет, младшему – четыре года), добровольцем отправился на Дальний Восток. 2 февраля 1904 года постановлением Главного управления Российского Общества Красного Креста он был назначен помощником Главноуполномоченного при действующих армиях по медицинской части. Занимая эту достаточно высокую административную должность, доктор Боткин часто находился на передовых позициях.

Во время войны Евгений Сергеевич не только показал себя прекрасным врачом, но и проявил личные храбрость и мужество. Он написал с фронта множество писем, из которых составилась целая книга – «Свет и тени русско-японской войны 1904–1905 годов». Эта книга вскоре была опубликована, и многие, прочитав ее, открыли для себя новые стороны петербургского врача: его христианское, любящее, безгранично сострадательное сердце и непоколебимую веру в Бога.

Императрица Александра Феодоровна, прочитав книгу Боткина, пожелала, чтобы Евгений Сергеевич стал личным доктором Царской семьи. В пасхальное воскресенье, 13 апреля 1908 года, император Николай II подписал указ о назначении доктора Боткина лейб-медиком Высочайшего двора.

Теперь, после нового назначения, Евгений Сергеевич должен был постоянно находиться при императоре и членах его семьи, его служба при царском дворе протекала без выходных дней и отпусков. Высокая должность и близость к Царской семье не изменили характера Е. С. Боткина. Он оставался таким же добрым и внимательным к ближним, каким был и раньше.

Когда началась Первая мировая война, Евгений Сергеевич обратился с просьбой к государю направить его на фронт для реорганизации санитарной службы. Однако император поручил ему оставаться при государыне и детях в Царском Селе, где их стараниями стали открываться лазареты. У себя дома в Царском Селе Евгений Сергеевич также устроил лазарет для легко раненых, который посещала императрица с дочерями.

В феврале 1917 года в России произошла революция. 2 марта государь подписал Манифест об отречении от престола. Царская семья была арестована и заключена под стражу в Александровском дворце. Евгений Сергеевич не оставил своих царственных пациентов: он добровольно решил находиться с ними, несмотря на то, что должность его была упразднена, и ему перестали выплачивать жалованье. В это время Боткин стал для царственных узников больше, чем другом: он взял на себя обязанность быть посредником между императорской семьей и комиссарами, ходатайствуя обо всех их нуждах.

Когда Царскую семью было решено перевезти в Тобольск, доктор Боткин оказался среди немногих приближенных, которые добровольно последовали за государем в ссылку. Письма доктора Боткина из Тобольска поражают своим подлинно христианским настроением: ни слова ропота, осуждения, недовольства или обиды, но благодушие и даже радость. Источником этого благодушия была твердая вера во всеблагой Промысл Божий: «Поддерживает только молитва и горячее безграничное упование на милость Божию, неизменно нашим Небесным Отцом на нас изливаемую».

В это время он продолжал выполнять свои обязанности: лечил не только членов Царской семьи, но и простых горожан. Ученый, много лет общавшийся с научной, медицинской, административной элитой России, он смиренно служил, как земский или городской врач, простым крестьянам, солдатам, рабочим.

В апреле 1918 года доктор Боткин вызвался сопровождать царскую чету в Екатеринбург, оставив в Тобольске своих родных детей, которых горячо и нежно любил. В Екатеринбурге большевики снова предложили слугам покинуть арестованных, но все отказались. Чекист И. Родзинский сообщал: «Вообще одно время после перевода в Екатеринбург была мысль отделить от них всех, в частности даже дочерям предлагали уехать. Но все отказались. Боткину предлагали. Он заявил, что хочет разделить участь семьи. И отказался».

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года Царская семья, их приближенные, в том числе и доктор Боткин, были расстреляны в подвале дома Ипатьева.

За несколько лет до своей кончины Евгений Сергеевич получил титул потомственного дворянина. Для своего герба он выбрал девиз: «Верою, верностью, трудом». В этих словах как бы сконцентрировались все жизненные идеалы и устремления доктора Боткина. Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу и Его заповедям во всех обстоятельствах, верность до смерти.

Такую верность Господь приемлет как чистую жертву и дает за нее высшую, небесную награду: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10).

27 мая 1865 - 17 июля 1918

русский врач, лейб-медик семьи Николая II, дворянин

Биография

Детство и учёба

Был четвёртым ребёнком в семье известного русского врача Сергея Боткина (лейб-медика Александра II и Александра III) и Анастасии Александровны Крыловой.

В 1878 г. на основе полученного дома воспитания был принят сразу в 5-й класс 2-й Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии в 1882 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии.

В 1889 году окончил академию третьим в выпуске, удостоившись звания лекаря с отличием.

Работа и карьера

В 1904 году с началом Русско-японской войны убыл в действующую армию добровольцем и был назначен заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста (РОКК) в Маньчжурской армии. «За отличия, оказанные в делах против японцев» был награждён офицерскими боевыми орденами - орденами Святого Владимира III и II степени с мечами, Св. Анны II степени, Св. Станислава III степени, сербским орденом Св. Саввы II степени и болгарским - «За гражданские заслуги».

Осенью 1905 г. Евгений Боткин возвратился в Петербург и приступил к преподавательской работе в академии. В 1907 г. назначается главным врачом общины святого Георгия.

По просьбе Императрицы Александры Фёдоровны был приглашён как врач в царскую семью и в апреле 1908 г. назначен лейб-медиком Николая II . Пробыл в этой должности до своей гибели.

Также являлся совещательным членом Военно-санитарного Учёного комитета при Императорской Главной квартире, членом Главного управления Российского общества Красного Креста. Имел чин действительного статского советника.

Ссылка и гибель

В 1917 году, после падения монархии 2 (15) марта, остался вместе с царской семьёй в Царском Селе, а затем последовал за ней в ссылку. В Тобольске открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей. В апреле 1918 года вместе с царской четой и их дочерью Марией был перевезён из Тобольска в Екатеринбург .

Был расстрелян вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Согласно воспоминаниям бывшего австрийского военнопленного, перешедшего на сторону большевиков, И. Л. Мейера, опубликованным в журнале «7 TAGE» 14-25 июля 1956 года, революционный штаб предлагал Боткину свободу и работу в Москве, тот, понимая, что погибнет вместе с царской семьёй, тем не менее отказался. Однако сами «Воспоминания Мейера», скорее всего, фальсификация.

Канонизация и реабилитация

Канонизирован РПЦЗ в 1981 году вместе с другими расстрелянными в доме Ипатьева - и Романовыми, и их слугами. Решение РПЦ было иным. Комиссия по канонизации, возглавляемая митрополитом Ювеналием, рассматривая вопрос канонизации царской семьи, отметила, что:

30 октября 2009 года Генеральная прокуратура Российской Федерации приняла решение о реабилитации 52 человек из окружения императора Николая II и его семьи, подвергшихся репрессиям после революции. В числе реабилитированных был и Евгений Боткин.

Семья

У Евгения Боткина было четверо детей: Юрий, Дмитрий, Глеб и Татьяна . В 1910 г. Боткин развёлся с женой (Ольгой Владимировной).

Сын Дмитрий - хорунжий лейб-гвардии казачьего полка - погиб в Первую мировую войну (3 декабря 1914 г. он прикрывал отход разведывательного казачьего дозора). Награждён посмертно Георгиевским крестом IV степени.

После революции Татьяна и Глеб Боткины последовали за отцом в ссылку в Тобольск, но в Екатеринбург власти их не пустили. После разгрома белых Татьяна и Глеб уехали в эмиграцию. За границей Татьяна Боткина (в замужестве Мельник) написала «Воспоминания о Царской семье», где упоминала и о своём отце. Мемуары оставил и Глеб Боткин.

В настоящее время во Франции живёт внук Боткина - Константин Константинович Мельник-Боткин (сын Татьяны Боткиной и Константина Мельника - всего у них было трое детей), который координировал деятельность французских спецслужб в 1960-х годах.

Труды

«К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма»
«Свет и тени Русско-японской войны 1904-1905 гг.: Из писем к жене» 1908.

Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая 1865 года в Царском Селе Санкт-Петербургской губернии. Он был четвертым ребенком, рожденным от первого брака его отца Сергея Петровича с Анастасией Александровной Крыловой. (Доктор С.П. Боткин был известный на весь мир корифей отечественной терапевтической школы.)

Как духовная, так и бытовая атмосфера в этой семье была уникальной. А финансовое благополучие рода Боткиных, заложенное предпринимательской деятельностью его деда Петра Кононовича Боткина, - известного в России поставщика чая, - позволяла всем его наследникам вести безбедное существование на проценты от таковой. И, может быть, поэтому в этом роду было так много творческих личностей - врачей, художников и литераторов. Но наряду с этим, Боткины состояли еще в родстве и с такими известными деятелями русской культуры, как поэт А.А. Фет и меценат П.М. Третьяков. Сам же Евгений Боткин с раннего детства был страстным поклонником музыки, называя занятия таковой «освежающей ванной».

В семье Боткиных много музицировали. Сам же Сергей Петрович играл на виолончели под аккомпанемент своей супруги, беря частные уроки у профессора Санкт-Петербургской Консерватории И.И. Зейферта. Таким образом, с самого раннего детства Е.С. Боткин получил основательное музыкальное образование и приобрел тонкий музыкальный слух.

Кроме занятий музыкой, семья Боткиных жила также насыщенной общественной жизнью. На ставшие знаменитыми «Боткинские субботы» собирался столичный бомонд: профессора ИМПЕРАТОРСКОЙ Военно-Медицинской Академии, писатели и музыканты, коллекционеры и художники, среди которых были такие выдающиеся личности, как И.М. Сеченов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Бородин, В.В. Стасов и др.

Уже с детских лет у Е.С. Боткина стали проявляться такие черты характера как скромность, доброе отношение к окружающим и неприятие насилия.

Так в своей книге «Мой брат» Петр Сергеевич Боткин писал: «С самого нежного возраста его прекрасная и благородная натура была полна совершенства. Он никогда не был похож на других детей. Всегда чуткий, из деликатности, внутренне добрый, с необычайной душой, он испытывал ужас от любой схватки или драки. Мы, другие мальчишки, бывало, дрались с неистовством. Он, по обыкновению своему, не участвовал в наших поединках, но когда кулачный бой принимал опасный характер, он, рискуя получить травму, останавливал дерущихся. Он был очень прилежен и смышлен в учебе».

Начальное домашнее образование позволило Е.С. Боткину в 1878 году поступить сразу в 5-й класс 2-й Санкт-Петербургской Классической Гимназии, где почти сразу же проявились его блестящие способности в области естественных наук. Поэтому после окончания этого учебного заведения в 1882 году он поступает на Физико-Математический Факультет ИМПЕРАТОРСКОГО Санкт-Петербургского Университета. Однако пример отца-врача и любовь к медицине оказались сильнее, и уже на следующий год (сдав экзамены за первый курс университета) он поступает на младшее отделение открывшегося Приготовительного Курса ИМПЕРАТОРСКОЙ Военно-Медицинской Академии.

В 1889 году умирает отец Евгения Сергеевича и почти в это же время он успешно оканчивает ИВМА третьим в выпуске, удостоившись звания Лекаря с отличием и именной Пальцевской премии, которую присуждали «третьему по старшинству баллов в своем курсе…»

Свой путь практикующего эскулапа Е.С. Боткин начинает в январе 1890 года с должности Врача-ассистента Мариинской больницы для бедных, а в декабре этого же года его командируют в Германию, где он проходит практику у ведущих врачей и знакомится с обустройством больниц и больничного дела.

По окончанию врачебной практики в мае 1892 года Евгений Сергеевич приступает к работе Врача ИМПЕРАТОРСКОЙ Придворной Певческой Капеллы, а с января 1894 года он вновь возвращается к работе в Мариинской больнице в качестве сверхштатного Ординатора.

Одновременно с клинической практикой Е.С. Боткин занимается научными изысканиями, основными направлениями в которых были работы в области иммунологии, сущности процесса лейкоцитоза, защитных свойств форменных элементов крови и др.

В 1893 году Е.С. Боткин вступает в брак с Ольгой Владимировной Мануйловой, а на следующий год в их семье рождается первенец - сын Дмитрий. /Забегая немного вперёд, нужно сказать, что в семье Евгения Сергеевича было четверо детей: сыновья - Дмитрий (1894-1914), Юрий (1896-1941), Глеб (1900-1969) и дочь - Татьяна (1899-1986)/

8 мая 1893 года Е.С. Боткин блестяще защищает диссертацию на соискание степени доктора медицины по теме «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», которую он посвящает своему отцу. А его официальным оппонентом на этой защите был наш выдающийся соотечественник и физиолог И.П. Павлов.

В 1895 году Е.С. Боткин вновь командируется в Германию, где на протяжении двух лет повышает свою квалификацию, занимаясь практикой в медицинских учреждениях Хайдельберга и Берлина, а также посещает лекции немецких профессоров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и др.

В мае 1897 года Е.С. Боткин избирается Приват-доцентом ИВМА.

18 октября 1897 года он читает студентам свою вступительную лекцию, которая весьма примечательна тем, что весьма наглядно показывает его отношение к больным:

«Раз приобретенное вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда они убеждаются в вашем неизменно сердечном к ним отношении. Когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение - драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками. (…) Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь широкой рукой давать его тому, кому оно нужно. Так, пойдем с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как ему быть полезным».

С началом Русско-Японской войны 1904 - 1905 года Е.С. Боткин уходит добровольцем в Действующую Армию, в которой назначается Заведующим Медицинской частью Российского Общества Красного Креста (РОКК) в Маньчжурской Армии.

Однако, занимая эту достаточно высокую административную должность, он, тем не менее, большую часть времени предпочитает находиться на передовых позициях.

Рассказывают, что однажды в Полевой Лазарет был доставлен раненый Ротный Фельдшер. Оказав ему первую помощь, Е.С. Боткин взял его медицинскую сумку и вместо него отправился на передовую.

Свое отношение к участию в этой войне, доктор Е.С. Боткин довольно подробно описывает в своей книге «Свет и тени Русско-Японской войны 1904 - 5 г.г. (Из писем к жене)», изданной в Санкт-Петербурге в 1908 году, некоторые выдержки из которой приводятся ниже:

«За себя я не боялся: никогда еще я не ощущал в такой мере силу своей Веры. Я был совершенно убежден, что как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает, я не дразнил судьбу, не стоял у орудий, чтобы не мешать стреляющим, но я сознавал, что я нужен, и это сознание делало мое положение приятным».

«Удручаюсь все более и более ходом нашей войны, и потому больно, что столько проигрываем и столько теряем, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие расчеты становятся выше понятий об Отчизне, выше Бога». (Лаоян, 16 мая 1904 г.),

«Сейчас прочел все последние телеграммы о падении Мукдена и об ужасном отступлении нашем к Тельнику. Не могу передать тебе своих ощущений. (…) Отчаяние и безнадежность охватывает душу. Что-то будет у нас в России? Бедная, бедная родина». (Чита, 1 марта 1905 г.).

Ратный труд доктора Е.С. Боткина на занимаемом им посту не остался без внимания его непосредственного начальства и по окончанию этой войны «За отличие, оказанное в делах против японцев», он был удостоен Орденов Святого Владимира II и III степени с мечами и бантом.

Но внешне спокойный, волевой и всегда доброжелательный доктор Е.С. Боткин на самом деле был человеком весьма сентиментальным, на что нам прямо указывает П.С. Боткин в уже упоминаемой книге «Мой брат»:

«….я приехал на могилу к отцу и вдруг на пустынном кладбище услышал рыдания. Подойдя ближе, увидел лежащего на снегу брата (Евгения). «Ах, это ты, Петя, вот пришел с папой поговорить», - и снова рыдания. А через час никому во время приема больных и в голову не могло прийти, что этот спокойный, уверенный в себе и властный человек мог рыдать, как ребенок».

6 мая 1905 года доктор Е.С. Боткин назначается Почетным Лейб-Медиком Императорской Семьи, о чем он узнает, находясь еще в Действующей Армии.

Осенью 1905 года он возвращается в Санкт-Петербург и приступает к преподавательской работе в ИВМА, а в 1907 году назначается Главным Врачом Георгиевской Общины Сестер Милосердия Красного Креста, медицинскую часть которой с 1870 года возглавлял его покойный отец.

После смерти Лейб-Медика Густава Ивановича Гирша, последовавшей в 1907 году, Царская Семья осталась без одного из таковых, вакантное место которого требовало срочного восполнения. Кандидатура же нового придворного врача была названа самой Государыней, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть на его месте, ответила: «Боткина». А на вопрос, какого из них именно (в то время в Санкт-Петербурге было два Боткина), сказала: «Того, который воевал». (Хотя родной брат Е.С. Боткина - Сергей Сергеевич был тоже участником минувшей Русско-японской войны.)

Таким образом, начиная с 13 апреля 1908 года, Евгений Сергеевич Боткин стал Почётным Лейб-Медиком Государя Императора Николая II Александровича и Его Семьи, в точности повторив карьерный путь своего отца, который был Лейб-Медиком двух предыдущих Императоров - Александра II и Александра III.

Надо сказать, что к тому времени все Медицинские чины (так официально назывались врачи при Высочайшем Дворе), обслуживающие Царскую Семью, состояли в штате Министерства ИМПЕРАТОРСКОГО Двора и Уделов, представляя собой довольно значительную по количественному составу группу лучших титулованных специалистов по многим врачебным специальностям: терапевта, хирурга, окулиста, акушера, педиатра, дантиста и др.

Свою любовь к больным, Е.С. Боткин перенес и на Августейших пациентов, так как в круг его непосредственных обязанностей входило врачебное наблюдение и лечение все членов Царской Семьи: от неизлечимо больного Наследника Цесаревича до Государя.

Непосредственно сам Государь относился к Е.С. Боткину с нескрываемой симпатией и доверием, терпеливо выдерживая все лечебно-диагностические процедуры.

Но если здоровье Государя было, можно сказать, отменным (если не считать плохой стоматологической наследственности и периодических болей геморроидального характера), то наиболее сложными пациентами для доктора Е.С. Боткина были Государыня и Наследник.

Еще в раннем детстве, принцесса Алиса Гессен-Дармштадская перенесла дифтерию, осложнения после которой с годами сказались в довольно частых приступах ревматизма, периодических болях и отеках в ногах, а также в нарушении сердечной деятельности и аритмии. А, кроме того, развитию таковых в немалой степени поспособствовали и пять перенесенных родов, окончательно подорвавших Ее, и без того слабый организм.

Из-за этих постоянных недугов, извечных страхов за жизнь Своего бесконечно больного Сына и прочих внутренних переживаний, внешне величавая, но по сути очень больная и рано состарившаяся Государыня, была вынуждена отказываться от длительных прогулок, уже вскоре после его рождения. К тому же, из-за постоянных отеков ног, Ей приходилось носить специальную обувь, над размером которой, порой, подшучивали злые языки. Болям в ногах, зачастую, сопутствовали и постоянные сердцебиения, а сопровождавшие их приступы головной боли на недели лишали Государыню покоя и сна, отчего Она была вынуждена надолго оставаться в постели, а если и выходить на воздух, то не иначе, как в специальной прогулочной коляске.

Но еще больше хлопот доктору Е.С. Боткину доставлял Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, врожденная и смертельная болезнь которого требовала его повышенного врачебного внимания. И случалось так, что он дни и ночи напролет проводил у его постели, оказывая ему не только медицинскую помощь, но и врачуя не мене важным для любого больного лекарством - человеческим участием к горю больного, отдавая этому несчастному созданию все тепло своего сердца.

И такое участие не могло не найти взаимный отклик в душе его маленького пациента, который однажды напишет своему любимому доктору: «Я вас люблю всем своим маленьким сердцем».

В свою очередь, Евгений Сергеевич также всей душой привязался к Наследнику и всем остальным Членам Царской Семьи, не раз говоря своим домочадцам, что: «Своей добротой Они сделали меня рабом до конца дней моих».

Однако отношения Лейб-медика Е.С. Боткина с Царской Семьей не всегда были такими уж безоблачными. И причиной тому - его отношение к Г.Е. Распутину, послужившее той самой «черной кошкой», которая пробежала между ним и Государыней. Как и большинство верноподданных, знавших о Старце Григории лишь со слов людей никогда с ним не общавшихся, а посему по своему недомыслию всячески муссирующих и раздувающие о нем самые грязные слухи, начало которым положили личные враги Государыни в лице, так называемых, «черных». (Так Государыня называла своих недругов, объединившихся вокруг Двора Черногорских Княжон - Станы Николаевны и Милицы Николаевны, которые стали жёнами Великих Князей Николая Николаевича-младшего и его родного брата Петра Николаевича.) И как ни странно, в них верили не только люди далекие от Высочайшего Двора, но и такие приближенные к нему лица, как и сам Е.С. Боткин. Ибо он, попав под влияние этих слухов и сплетен во вселенском масштабе, искренне уверовал в них, а посему, подобно многим, считал Г.Е. Распутина «злым гением» Царской Семьи.

Но как человек исключительной честности, никогда не изменявший своим принципам и никогда не шедший на компромисс, если таковой противоречит его личной убежденности, Е.С. Боткин как-то отказал даже Государыне в Ее просьбе принять у себя на дому Г.Е. Распутина. «Оказать медицинскую помощь любому - мой долг, - сказал Евгений Сергеевич. Но на дому такого человека не приму».

В свою очередь, это заявление не могло не охладить на некоторое время отношения между Государыней и Ее любимым Лейб-Медиком. Посему после одного из кризисов болезни, случившимся у Наследника Цесаревича осенью 1912 года, когда профессора Е.С. Боткин и С.П. Федоров, а также Почетный Лейб-Хирург В.Н. Деревенко признали себя бессильными перед таковой, Государыня стала еще больше доверять Г.Е. Распутину. Ибо последний, обладая Божьим Даром целительства, не ведомым упомянутым светилам. А посему силой молитвы и заговоров сумел вовремя остановить открывшееся у Наследника внутреннее кровотечение, которое с большой долей вероятности могло бы закончиться для него летальным исходом.

Как врач и человек исключительной нравственности, Е.С. Боткин никогда не распространялся на стороне о здоровье своих Августейших пациентов. Так, Начальник Канцелярии Министерства ИМПЕРАТОРСКОГО Двора Генерал-Лейтенант А.А. Мосолов в своих воспоминаниях «При Дворе последнего Российского Императора» упоминал о том, что: «Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна Государыня и какому лечению следуют Царица и Наследник. Он был, безусловно, преданный Их Величествам слуга».

Занимая столь высокое положение и будучи весьма близким к Государю человеком, Е.С. Боткин, тем не менее, был весьма далек от какого-либо «вмешательства в Российскую государственную политику». Однако, как гражданин, он просто не мог не видеть всей пагубности общественных настроений, которые считал главными причинами поражения в Русско-Японской войне 1904 - 1905 года. Хорошо также понимал он и то, что разжигаемая врагами Престола и Отечества ненависть к Царской Фамилии и всему Дому Романовых выгодна лишь врагам России - той России, которой на протяжении многих лет служили его предки и за которою он воевал на полях сражений.

Пересмотрев впоследствии свое отношение к Г.Е. Распутину, он стал презирать тех людей, которые сочиняли или повторяли разные небылицы о Царской Семье и Ее личной жизни. И о таких людях он отзывался следующим образом: «Если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь».

И еще: «Я не понимаю, как люди, считающие себя монархистами и говорящие об обожании Его Величества, могут так легко верить всем распространяемым сплетням, могут сами их распространять, возводя всякие небылицы на Императрицу, и не понимают, что, оскорбляя Ее, они тем самым оскорбляют Ее Августейшего Супруга, которого якобы обожают».

К этому времени не совсем все удачно складывалось и личная жизнь Евгения Сергеевича.

В 1910 году, оставив детей на его попечение, от него уходит жена, увлекшаяся модными в то время революционными идеями, а вместе с ними и молодым, годившимся ей в сыновья студентом Рижского Политехнического Института, который был моложе ее на целых 20 лет. После ее ухода, Е.С. Боткин остался с тремя младшими детьми - Юрием, Татьяной и Глебом, так как его старший сын - Дмитрий к тому времени уже жил самостоятельно. Внутренне сильно переживая уход жены, Евгений Сергеевич с еще большей энергией стал отдавать тепло своей души оставшимся на его попечении детям. И, надо сказать, что те - обожавшие своего отца, платили ему полной взаимностью, всегда ожидая его с работы и тревожась, всякий раз, когда он задерживался.

Пользуясь несомненным влиянием и авторитетом при Высочайшем Дворе, Е.С. Боткин, тем не менее, никогда не использовал таковое в личных целях. Так, к примеру, его внутренние убеждения не позволили замолвить словечко, чтобы выхлопотать «теплое место» даже для своего собственного сына Дмитрия - Хорунжего Лейб-Гвардии Казачьего полка, ушедшего с началом Первой мировой войны на фронт и погибшим 3 декабря 1914 года. (Горечь этой утраты стала незаживающей кровоточащей раной в отцовском сердце, боль от которой сохранялась в нем до самых последних дней его жизни.)

А еще через несколько лет в России наступили новые времена, обернувшиеся для нее политической катастрофой. В конце февраля 1917 года началась, затеянная кучкой изменников, великая смута, которая уже в начале марта привела к отречению Государя от Престола.

Подвергнутые домашнему аресту и содержавшиеся под стражей в Царскосельском Александровском Дворце, Государь и Его Семья, практически, оказалась заложниками грядущих событий. Ограниченные свободой и изолированные от внешнего мира Они пребывали в нем лишь с самыми близкими людьми, в числе которых был и Е.С. Боткин, не пожелавший покинуть Царскую Семью, ставшей ему еще более родной с началом выпавших на Ее долю испытаний. (Лишь на самое короткое время он оставляет Августейшую Семью, чтобы оказать помощь больной тифом вдове его погибшего сына Дмитрия, а когда ее состояние не стало более вызывать у него опасений, Евгений Сергеевич без каких-либо просьб и принуждения возвратился назад к Августейшим Узникам.)

В конце июля 1917 года Министр-Председатель Временного Правительства А.Ф. Керенский объявил Государю и Его Семье о том, что все они вместо поездки в Крым, будут отправлены в один из сибирских городов.

Верный своему долгу, Е.С. Боткин, ни минуты не колеблясь, принимает решение разделить Их участь и выехать в эту сибирскую ссылку вместе со своими детьми. А на вопрос Государя, на кого он оставит своих самых младших детей Татьяну и Глеба, он ответил, что для него нет ничего выше, чем забота об Их Величествах.

Прибыв в Тобольск, Е.С. Боткин, вместе со всеми слугами бывш. Царя, проживал в доме рыбопромышленника Корнилова, расположенном поблизости Губернаторского дома, куда была поселена Царская Семья.

В доме Корнилова Е.С. Боткин занимал две комнаты, где он в соответствии с полученным разрешением мог принимать солдат Сводного Гвардейского Отряда по охране бывшего царя и местное население и куда 14 сентября 1917 года прибыли его дети Татьяна и Глеб.

Об этих последней в своей жизни днях врачебной практики, об отношении солдат, тобольчан и просто приезжавшего к нему издалека местного населения, Е.С. Боткин написал в последнем письме, адресованному «другу Саше»: «Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что и приму их с тем же вниманием и лаской, как всякого другого больного и не только как равного себе, но и в качестве больного, имеющего все права на все мои заботы и услуги».

Жизнь семьи доктора Е.С. Боткина в Тобольске подробно описана в книге воспоминаний его дочери Татьяны «Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции». Так, в частности, она упоминает о том, что, несмотря на то, что личная переписка ее отца подвергалась цензуре, сам он, в отличие от других узников, мог свободно передвигаться по городу, квартира его никогда не подвергалась досмотру, а записаться к нему на прием мог любой, кто пожелает.

Но относительно безмятежная жизнь в Тобольске закончилась с прибытием в него 20 апреля 1918 года Чрезвычайного Комиссара ВЦИК В.В. Яковлева с отрядом боевиков, который объявил Царской Семье, что по распоряжению Советской власти он в самое ближайшее время должен будет вывезти Ее из города, согласно известного только ему маршруту следования.

И вновь, даже в этой ситуации, полной тревог и неизвестности, Лейб-Медик Е.С. Боткин, верный своему врачебному и моральному долгу, отправляется вместе Государем, Государыней, Их Дочерью Марией и др. навстречу своей гибели.

В ночь с 25 на 26 апреля 1918 года они выезжают из Тобольска и следуют на подводах в сторону Тюмени. Но что характерно! Страдая в пути следования от бесконечной дорожной тряски, холода и почечных колик, доктор Е.С. Боткин остается доктором даже в этой нестерпимо болезненной для него обстановке, отдав свою шубу Великой Княжне Марии Николаевне, которая, отправившись в это неблизкое путешествие, не захватила с собой по-настоящему теплых вещей.

27 апреля Августейшие Узники и сопровождающие Их лица добрались до Тюмени, а 30 апреля, после нескольких дней дорожных мытарств и приключений, были доставлены в Екатеринбург, где Е.С. Боткин в качестве пленника был помещен под арест в ДОН.

Находясь в доме Ипатьева, Е.С. Боткин, верный врачебному долгу, делал все для того, чтобы хоть как-то облегчить участь своих Венценосных пациентов.

Вспоминая об этом годы спустя, бывший Комендант Дома особого Назначения Я.М. Юровский писал:

«Доктор Боткин был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьей Романовых тяжесть их жизни».

Почти тоже самое, более сорока лет спустя вспоминал и его бывший помощник Г.П. Никулин:

«Как правило, всегда ходатаем по всем всевозможным, значит, делам был всегда, вот, доктор Боткин. Он, значит, обращался…»

И в этом они оба были абсолютно правы, так как все просьбы арестованных передавались, либо непосредственно Комендантам ДОН (А.Д. Авдееву или сменившему его Я.М. Юровскому), либо дежурным членам Уральского Облсовета (таковые назначались в первый месяц пребывания Царской Семьи в ДОН, где несли суточное дежурство).

После прибытия в Екатеринбург и размещения в доме Ипатьева перевезенных из Тобольска Августейших Детей, доктор Е.С. Боткин понимает, что его «угасающих сил» для ухода за больным Наследником Цесаревичем явно не хватает.

Поэтому уже на следующий день он пишет на имяА.Г. Белобородова записку нижеследующего содержания:

«Екатеринбург.

В [Екатеринбургский] Областной Исполнительный комитет

Господину Председателю.

Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении Областного Исполнительного Комитета вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, господин Председа-тель, с следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич, лечение которого ведет доктор Вл.[адимир] Ник.[олаевич] Деревенко, подвержен страданиям суставов под влиянием уши-бов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающихся выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдерживать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при нем Клим Григорьевич Нагорный после нескольких бессонных и пол-ных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если б на смену и помощь ему не являлись преподаватели Алексея Николаевича - г. Гиббс и в особенности воспитатель его г. Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г. Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни иногда и целые ночи, отпуская измученного Нагорного выспаться. Оба преподавате-ля, особенно же, повторяю, г. Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершен-но незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую приносят боль-ному более облегчения, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к самолечению, крайне ограничен.

Ввиду всего изложенного, я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей боль- ного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их - в крайности же хотя бы одного г. Жильяра - к нему завтра же.

Доктор Ев.[гений] Боткин

Передавая эту записку адресату, комендант А.Д. Авдеев не удержался от того, чтобы не наложить на нее собственную резолюцию, которая как нельзя лучше выразила его отношение, не только к больному ребенку и доктору Е.С. Боткину, но и ко всей Царской Семье в целом:

«Просмотрев настоящую просьбу доктора Боткина, считаю, что из этих слуг один яв-ляется лишним, т.е. дети все царские и могут следить за больным, а поэтому предлагаю Пред-седателю Облсовета немедля поставить на вид этим зарвавшимся господам ихнее положение. Комендант Авдеев».

В настоящее время, среди многих исследователей царской темы, которые в своих работах делают определенную ставку на так называемые «воспоминания очевидца» Й. Мейера. (Бывшего военнопленного Австро-Венгерской армии Йоганна Людвига Майера, опубликовавшие таковые в 1956 году в немецком журнале «Семь дней» под названием «Как погибла Царской Семья».) Так вот, согласно этому «источнику» появилась версия о том, что, после посещения ДОН политическим руководством Урала возникла идея переговорить с доктором Е.С. Боткиным, вызвав его в помещение «Революционного Штаба».

« (…) Мебиус, Маклаванский и доктор Милютин сидели в комнате Рево-люционного штаба, когда вошел доктор Боткин. Этот Боткин был ве-ликаном. (…)

Тогда Маклаванский начал говорить:

- Слушайте, доктор, - сказал он своим приятным, всегда искреннем голосом,- Революционный штаб решил Вас отпустить на свободу. Вы врач и желаете помочь страдающим людям. Для этого Вы имеете у нас доста-точно возможностей. Вы можете в Москве взять управление больницей или открыть собственную практику. Мы Вам дадим даже рекомендации, так что никто не сможет иметь что-нибудь против Вас.

Доктор Боткин молчал. Он смотрел на сидящих перед ним людей и, казалось, не мог побороть известного недоверия к ним. Казалось, что он почуял западню. Маклаванский должен был это почувствовать, так как он продолжал убедительно:

- Поймите нас, пожалуйста, правильно. Будущее Романовых выглядит несколько мрачновато.

Казалось, что доктор начинал медленно понимать. Его взор пере-ходил с одного на другого. Медленно, почти запинаясь, решился он на ответ:

- Мне, кажется, я Вас правильно понял, господа. Но, видите ли, я дал царю мое честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения, невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все же должны это понять...

Маклаванский бросил короткий взгляд на своих товарищей. Пос-ле этого он обратился еще раз к доктору:

- Конечно, мы это понимаем, доктор, но видите ли, сын неизлечим, это Вы знаете лучше чем мы. Для чего Вы жертвуйте собой для... ну, скажем мы, для потерянного дела... Для чего, доктор?

- Потерянное дело? - спросил Боткин медленно. Его глаза забле-стели.

- Ну, если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем слу-чае не оставлю царя!

- Россия не погибнет! - сказал Мебиус резко.

- Мы позаботимся об этом. Большой народ не погибнет...

- Хотите Вы меня разъединить силой с царем? - спросил Боткин с холодным выражением лица.

- Этому я все же не поверю, господа!

Мебиус посмотрел пристально на доктора. Но теперь вступил доктор Милютин.

- Вы не несете никакой ответственности в проигранной войне, доктор, - сказал он слащавым голосом.

- Мы Вам ничего не можем поста-вить в упрек, мы только считаем своим долгом Вас предупредить о Ва-шей личной гибели...

Доктор Боткин сидел несколько минут молча. Его взор был устрем-лен в пол. Комиссары уже верили, что он передумает. Но вдруг облик доктора изменился. Он приподнялся и сказал:

- Меня радует, что есть еще люди, которые озабочены моей личной судьбой. Я Вас благодарю за то, что Вы мне идете навстречу... Но помогите этой несчастной семье! Вы сделаете хорошее дело. Там в доме цветут великие души России, которые облиты грязью политиков. Я благодарю Вас, господа, но я останусь с царем! - сказал Боткин и встал. Его рост превышал всех.

- Мы сожалеем, доктор, - сказал Мебиус.

- В таком случае, поезжайте опять назад. Вы можете ещё обдумать».

Конечно же, этот разговор - чистой воды вымысел, равно как и личности Маклаванского и доктора Милютина.

И, тем не менее, не всё в «воспоминаниях» Й. Мейера оказалось плодом его необузданной фантазии. Так, упоминаемый им «Революционный Штаб» в действительности всё же существовал. (До мая 1918 года он назывался Штабом Революционного Западного фронта по борьбе с контрреволюцией, после чего его сотрудники были зачислены в штат Средне-Сибирского Окружного Комиссариата по Военным делам в котором Й. Мейер стал занимать весьма скромную должность переписчика Агитационного Отдела).

Как и все узники дома Ипатьева, доктор Е.С. Боткин писал письма и получал ответы на них из далёкого Тобольска, где оставались его дочь Татьяна и младший сын Глеб. (В настоящее время в ГА РФ имеются несколько писем Т.Е. Боткиной, которые та написала в Екатеринбург своему отцу.)

Вот отрывок одного из них от 4 мая (23 апреля) 1918 года, в которое она вкладывает всю свою дочернюю любовь:

« (…) Драгоценный, золотой ненаглядный мой папулечка!

Вчера мы были ужасно обрадованы твоим первым письмом, которое целую неделю шло из Екатеринбурга; тем не менее это были наиболее свежие известия о тебе, потому что приехавший вчера Матвеев с которым Глеб разговаривал, не мог нам сказать ничего кроме того, что у тебя была почечная колика <неразб.> этого я ужасно боялась, но судя по тому, что ты уже <неразб.> писал, что здоров я надеюсь, что эта колика была несильная. (…)

Не могу себе представить, когда мы увидимся, т.к. у меня нет никакой надежды на <неразб.> уехать со всеми, но я постараюсь приехать все-таки поближе к тебе. Без тебя здесь сидеть <неразб.> очень скучно, да и бесцельно. Хочется какого-нибудь дела, а не знаешь, чем заняться, да и долго ли придется здесь жить? От Юры за это время было всего одно письмо, да и то старое от 17 марта, а больше ничего.

Пока кончаю, мой дорогой. Не знаю, дойдет ли до тебя моё письмо. А если дойдёт, то когда. И кто же будет читать до тебя (эта фраза вписана между строчками мелким почерком. - Ю.Ж. )

Целую тебя, мой драгоценный, много, много и крепко - как люблю.

До свидания, мой дорогой, мой золотой, мой любимый. Надеюсь, что скоро увидимся. Целую тебя еще много раз.

Твоя Таня».

« (…) Пишу тебе уже из новых наших комнат и надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, т.к. его везет комиссар Хохряков. Он также сказал, что может доставить тебе сундук с вещами, в который я уложила всё, что у нас было из твоих вещей, т.е. несколько фотографий, сапоги, бельё, платье, папиросы, одеяло и осеннее пальто. Аптеки я тоже сдала комиссару как имущество семьи, не знаю, получишь ли ты наше письмо. Я же тебя крепко-прекрепко обнимаю, мой ненаглядный, за твои такие хорошие и ласковые письма».

Писал письма из ипатьевского дома и Евгений Сергеевич. Писал своим младшим детям - Татьяне и Глебу в Тобольск, своему сыну Юрию, а также младшему брату Александру Сергеевичу Боткину. На сегодняшний день известно, по крайней мере, о четырёх его посланиях двум последним лицам. Первые три, датированные 25 апреля (8 мая), 26 апреля (9) мая и 2 (15) мая были адресованы Юрию, а четвёртое, написанное 26 июня (9 июля), Александру...

Весьма интересено и их содержание. Так, к примеру, в своём первом письме он рассказывал о погоде и на редкость коротких прогулках:

«…Особенно после пребывания на воздухе, в садике, где я большую часть времени сижу. Да и время-то это пока, вследствие холодной и неприятной погоды, было весьма непродолжительным: только в первый раз, когда нас выпустили, да вчера мы гуляли по 55 минут, а то 30, 20 и даже 15. Ведь третьего дня у нас было ещё 5 градусов мороза, а сегодня утром ещё шёл снег, сейчас, впрочем, уже свыше 4 градусов тепла».

Второе, упоминаемое выше письмо было более пространным. Однако примечательно то, в нём он не только не сетует на судьбу, но даже по-христиански жалеет своих гонителей:

«… Пока мы по-прежнему в нашем временном, как нам было сказано, помещении, о чём я нисколько не жалею, как потому, что оно вполне хорошо , так и потому, что в «по-стоянном» без остальной семьи и их сопровождающих было бы, вероятно, очень пусто, если оно, как надо надеяться, хотя бы тех же размеров, что был дом в Тобольске. Прав-да, садик здесь очень мал, но пока погода не заставляла особенно об этом жалеть. Впрочем, должен оговориться, что это чисто личное мое мнение, т. к. при нашей общей покорности судьбе и людям, которым она нас вручила, мы даже не задаемся вопросом о том, «что день грядущий нам готовит», ибо знаем, что «довлеет дневи злоба его»... и мечтаем только о том, чтобы эта самодовлеющая злоба дня не была бы действительно зла.

… А новых людей нам уж немало пришлось перевидать здесь: и коменданты меняются, точнее, подмениваются часто, и комиссия какая-то заходила осматривать наше помещение, и о деньгах приходили нас допрашивать, с пред-ложением избыток (которого, кстати сказать, у меня, как водится, и не оказалось) передать на хранение и т. п. Сло-вом, хлопот мы причиняем им массу, но, право же, мы ни-кому не навязывались и никуда не напрашивались. Хотел было прибавить, что и ни о чем не просим, но вспомнил, что это было бы неверно, т. к. мы постоянно принуждены беспокоить наших бедных комендантов и о чем-нибудь просить: то денатурированный спирт вышел и не на чем согревать пищу или варить рис для вегетарианцев, то ки-пяток просим, то водопровод закупорился, то белье нужно отдать в стирку, то газеты получить и т. д. и т. п. Просто совестно, но иначе ведь невозможно, и вот почему особенно дорога и утешительна всякая добрая улыбка. Вот и сейчас ходил просить разрешения погулять немного и утром: хотя и свежевато, но солнце светит приветливо, и в первый раз сделана попытка погулять утром… И она была также приветливо разрешена.

… Кончаю карандашом, т.к. вследствие праздников не мог ещё получить, ни отдельного пера, ни чернил, и я всё пользуюсь чужими, да и то больше всех».

В своём третьем письме Е.С. Боткин также рассказывал сыну про те новые события, которые произошли в месте их нового заключения:

«… Со вчерашнего дня погода резко повернула у нас на тепло, кусок неба, видный из моего, ещё не замалёванного извёсткой окна, - ровно серо-голубого цвета, указывающего на безоблачность, но от всех ласк природы нам немножко суждено видеть, т.к. нам разрешён лишь час в день прогулки в один или два приёма…

… Сегодня я обновляю свою почтовую бумагу, которую мне вчера любезно доставили, и пишу своим новым пером и своими чернилами, которые обновил уже вчера в письме к деткам.Всё это очень, кстати, поспело, т.к. завладевая чужим пером и чернильницей, я постоянно кому-нибудь мешал ими пользоваться, а бумагу, серенькую, уложенную мне Танюшей, я уже давно извёл и писал на кусках писчей; извёл и все маленькие конвертики, кроме одного.

… Ну, вот и погуляли ровно час. Погода оказалась очень приятной - лучше, чем можно было предполагать за замазанными стёклами. Мне нравится это нововведение: я не вижу больше перед собой деревянную стену, а сижу как в благоустроенной зимней квартире; знаешь, когда мебель в чехлах, как и у нас сейчас, а окна - белые. Правда, света, разумеется, значительно меньше и он получается таким рассеянным, что слабым глазам больно, но ведь дело идёт к лету, которое бывает здесь, может быть, очень солнечным, а мы - петроградцы, солнцем не избалованы».

Свой последний в жизни день рождения Е.С. Боткин Евгений Сергеевич также встретил в доме Ипатьева: 27(14) мая ему исполнилось 53 года. Но, несмотря на столь еще, сравнительно небольшой возраст, Евгений Сергеевич уже чувствовал приближение смерти, о чем написал в своём последнем письме к своему младшему брату Александру, в котором вспоминает о минувших днях, изливая всю боль своей души… (Его, довольно объёмный текст, вряд ли стоит приводить, так как он не раз публиковался в различных изданиях. См. Татьяна Мельник (урождённая Боткина) « Жизнь Царской Семьи до и после революции», М., фирма «Анкор», 1993; «Царский Лейб-Медик» Т.Е. Боткина под редакцией К.К. Мельник и Е.К. Мельник. С-Петербург, АНО «Издательство «Царское Дело», 2010 и др.)

Письмо это так и осталось неотправленным (в настоящее время хранится в ГА РФ), о чем позднее вспоминал уже упоминавшийся Г.П. Никулин:

«Боткин, значит… Вот я повторяю, что он всегда за них ходатайствовал. Просил за них что-нибудь там сделать: священника позвать, понимаете, вот…, на прогулку вывести или, там, часики подчинить, или еще что-нибудь, там, какие-нибудь мелочи.

Ну, вот однажды я, значит, проверил письмо Боткина. Писал его, адресовал он его сыну (младшему брату. - Ю.Ж.) на Кавказ. Значит, он пишет, примерно, так:

«Вот, дорогой мой (забыл, там, как его звали: Серж или не Серж, неважно, как), вот я нахожусь там-то. Причем, я должен тебе сообщить, что когда царь-государь был в славе, я был с ним. И теперь, когда он в несчастье, я тоже считаю своим долгом находиться при нем. Живем мы так и так (он «так» - это завуалировано пишет). Причем, я на подробностях не останавливаюсь потому, что не хочу утруждать…, не хочу утруждать людей, на обязанностях которых лежит чтение [и] проверка наших писем».

Ну, вот это было единственное письмо при моем… Больше он не писал. Письмо [это], конечно, никуда не отправлялось».

И свой последний час Е.С. Боткин встретил вместе с Царской Семьёй.

17 июля 1918 года, приблизительно, в 1 час. 30 мин. полуночи Евгений Сергеевич был разбужен Комендантом Я.М. Юровским, который сообщил ему, что в виду предполагаемого нападения на дом отряда анархистов, все арестованные должны спуститься в подвал, откуда их, возможно, перевезут в более безопасное место.

После того, как доктор Е.С. Боткин разбудил всех остальных, все узники собрались в столовой, откуда проследовали через кухню и смежную с ней комнату на лестничную площадку верхнего этажа. По имеющейся там лестнице в 19 ступеней они в сопровождении Я.М. Юровского, Г.П. Никулина, М.А. Медведева (Кудрина), П.З. Ермакова и двух латышей с винтовками из числа внутренней охраны спустились по оной на нижний этаж и через имеющуюся там дверь вышли во внутренний дворик. Оказавшись на улице, все они прошли несколько метров по двору, после чего вновь зашли в дом и, пройдя через анфиладу комнат нижнего этажа, оказались в той самой, где приняли мученическую смерть.

Описывать весь ход дальнейших событий не имеет смысла, так как об этом писалось множество раз. Однако после того как Я.М. Юровский объявил узникам, что их «принуждены расстрелять», Евгений Сергеевич смог только произнести чуть хрипловатым от волнения голосом: «Так нас никуда не повезут?»

После того, как, путем немалых усилий, Я.М. Юровским наконец-то была остановлена стрельба, принявшая безалаберный характер, многие из жертв оказались еще живы...

«Но когда, наконец, мне удалось остановить (стрельбу. - Ю.Ж. ), - писал он позднее в своих воспоминаниях, - я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, оперевшись локтём правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом [я] с ним покончил…»

То есть, Я.М. Юровский прямо сознаётся в том, что лично застрелил бывшего Лейб-Медика Е.С. Боткина и чуть ли не гордится этим…

Что ж, время всё расставило по своим местам. И ныне те, кто считал себя «героями Октября» перешли в разряд заурядных и убийц и гонителей Русского Народа.

А христианский подвиг Евгения Сергеевича Боткина, как продолжателя славной врачебной династии и человека долга и чести, даже спустя десятилетия не остался незамеченным. На состоявшемся 1 ноября 1981 года Поместном Соборе РПЦЗ он был причислен к лику Святых Новомучеников Российских от власти безбожной пострадавших под именем Святого Новомученика Евгения Боткина.

17 июля 1998 года останки Е.С. Боткина были торжественно захоронены вместе с останками Членов Царской Семьи в Екатерининском приделе Собора Петра и Павла в Санкт-Петербурге.

Кандидат медицинских наук А. РЫЛОВ.

В отечественной терапевтической науке Сергей Петрович Боткин (1832-1889) - такое же наше «всё», как Пушкин в литературе. Сергей Петрович много сделал для здравоохранения и для медицинского образования в России. Среди многочисленных учеников были и трое его сыновей. В 2007 году российские врачи отмечали 175-летие со дня рождения великого соотечественника, а в 2008-м исполняется 120 лет со дня закладки крупнейшей больницы Москвы, носящей имя С. П. Боткина.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Городская клиническая больница им. С. П. Боткина Департамента здравоохранения правительства Москвы, бывшая бесплатная Солдатёнковская больница.

С. П. Боткин. Портрет работы И. Н. Крамского. 1882 год. Крамской и Боткин дружили почти четверть века, врач лечил художника по поводу аневризмы аорты. Сейчас картина принадлежит семье выдающегося советского кардиолога академика А. Л. Мясникова.

Памятник С. П. Боткину в Санкт-Петербурге. Скульптор - В. А. Беклемишев. 1908 год.

Последний русский лейб-медик Е. С. Боткин(1865-1918).

Отец Иоанн Кронштадтский (1829-1908).

Княгиня З. А. Юсупова. Портрет работы В. А. Серова. 1902 год.

Сергей Петрович Боткин был одиннадцатым ребёнком богатейшего купца, «чайного короля» Петра Кононовича Боткина. Успешное развитие торгового дома «Пётр Боткин и Сыновья» было основано на двух нововведениях. Учредив контору в городке Кяхта, Боткины научились поставлять чай из Китая в Россию без посредников и в обмен на собственный текстиль.

Купеческая семья Боткиных сыграла исключительную роль в культуре России. В их московском особняке на Земляном Валу на стене находится мемориальная доска, посвящённая Сергею Петровичу. В этом доме гостили писатели Гоголь, Герцен, Тургенев, Толстой, Белинский. Сюда часто приходили актёры Щепкин и Мочалов. Историк Грановский был соседом Боткиных, а поэт Фет стал родственником, женившись на одной из сестёр врача. Брат Сергея, Василий Боткин, талантливый мыслитель и публицист, часто бывавший в Европе, встретился с Карлом Марксом и попытался убедить его, что всемирного улучшения жизни рабочих надо добиваться в обход «кровавых морей». Автор «Капитала» не победил Василия в споре, но всё же остался при своём мнении о необходимости революций - «локомотивов» истории.

В семье Боткиных вырос и сын одного из их старших приказчиков Пётр Лебедев, первый русский физик мирового уровня. Он открыл давление света и в 1913 году вместе с Эйнштейном должен был получить Нобелевскую премию, однако умер в 1912 году.

В детстве великого физика считали бездарным подростком, как и Серёжу Боткина. Серёжа родился в 1832 году. Отец тоже определил его «в дурачки». В 9 лет мальчик едва различал буквы! Родитель грозил отдать его в солдаты, но домочадцы уговорили сменить домашнего учителя. И, как нередко бывает, новый преподаватель разглядел у Серёжи способности к математике, и его отдали в один из лучших пансионов Москвы. Сергей мечтал о математическом факультете Московского университета. Но вдруг вышел указ Николая I, запрещавший лицам недворянского сословия поступать на все факультеты, кроме медицинского. И «неблагородному» юноше Боткину пришлось пойти в доктора...

Из воспоминаний о Боткине-студенте известно, что в начале первого курса он отсидел сутки в карцере за незастёгнутую пуговицу мундира. Что любовь к медицине в этом всегда сдержанном суховатом юноше просыпалась постепенно. И что у него были две способности - к перкуссии (простукиванию) и аускультации (выслушиванию), которыми он поражал однокурсников. Прослушав и «простучав» больного, Сергей умел настолько ясно услышать грозную мелодию болезни, что с его мнением считались и преподаватели.

В связи с Крымской войной в 1855 году университет произвёл ускоренный выпуск врачей. И Сергей, аттестованный как «лекарь с отличием», был направлен в бахчисарайский лазарет великой княгини Елены Павловны. На фронте он пробыл лишь несколько месяцев. Служил в отряде Пирогова и был отмечен им как одарённый хирург, с состраданием относящийся к солдатам. Однако Боткин никогда не участвовал в боях.

Это будет делать его сын Евгений, который месту доктора придворной капеллы предпочтёт должность военврача-добровольца на Японской войне 1905 года. Сергей же Петрович в бахчисарайском лазарете времён Крымской войны не только проявил себя как хирург, но и отличился на... пищеблоке.

По распоряжению Пирогова, лично участвовавшего в «кухонной акции», С. П. Боткин дежурил на кухне, принимал по весу мясо, крупы, опечатывал котлы, чтобы оттуда тыловые ворюги не могли ничего утащить. Словом, самоотверженно защищал и без того скудный рацион раненых солдат.

В 1855 году только что вступивший на престол Александр II сначала не обращал внимания на записки, рассказывающие о воровстве высших чиновников. Услышав лично от Пирогова рассказ об ужасающей коррупции в армии, царь не смог сдержать слёз. После падения Севастополя он поехал на место боёв и лично убедился в правдивости хирурга. Историки считают, что это событие стало одним из «нравственных толчков», заставивших Александра-Освободителя приступить к реформам.

После окончания Крымской войны Боткин за четыре года с пользой истратил несколько тысяч рублей отцовских денег. Он стажировался в Германии, Австрии и во Франции в клиниках и лабораториях у известнейших терапевтов и физиологов: Бернара, Людвига, Траубе, Бишо и других. В этом путешествии он встретил Ивана Михайловича Сеченова, который стал его другом на всю жизнь. В Вене судьба свела Боткина с прелестной девушкой, лечившейся в Европе, Настенькой Крыловой - его первой женой. После её преждевременной кончины Боткин женился во второй раз на урождённой княгине Оболенской. В обоих браках он был счастлив.

В 1861 году 29-летний врач С. П. Боткин стал профессором кафедры академической терапевтической клиники Медико-хирургической академии Петербурга, которой руководил затем почти три десятилетия. Через 11 лет Боткина избрали действительным членом Академии наук. Уже в то время проявились нравственные качества Сергея Петровича - пронзительная совестливость, чувство личной ответственности за то, на что многие его современники даже не обращали внимания, скажем, на ужасное положение бедных слоёв. Эти особенности характера и стали главным внутренним двигателем всей его деятельности.

Например, Боткин отчётливо представлял себе сильнейшее отставание российского медицинского образования от западного и позже много сделал для того, чтобы оно сократилось. Ещё в вюрцбергской лаборатории крупнейшего немецкого патологоанатома Рудольфа Вирхова Боткин вдруг обнаружил, что он, выпускник лучшего «медфака» России, едва знаком с микроскопом. А для начинающих врачей Европы это было недопустимо.

Как выдающегося общественного деятеля Боткина (Сергей Петрович был гласным Петербургской городской думы, председателем и членом более десяти медицинских комиссий, обществ) высоко ценили Салтыков-Щедрин и Чехов, а Некрасов посвятил ему одну из глав поэмы «Кому на Руси жить хорошо».

До второй половины XIX века обычно врач в своей деятельности шёл проторённым путём. Узнав, что некое лекарство помогло какому-то конкретному пациенту, доктора затем при подобных симптомах назначали то же снадобье и остальным, независимо от возраста и многих других отличий. Врачи не помышляли тогда об индивидуальных особенностях организма, о различном протекании одной и той же болезни. Боткин одним из первых доказал, что к каждому больному нужно подходить индивидуально. К тому же он считал: чтобы медицинская помощь была осмысленной и действенной, врач должен заниматься не только практической, но и научной медициной. Он первый ввёл процедуру «клинического разбора больных», которая стала школой научной терапии.

Для развития экспериментальной медицины и физиологии, то есть для утверждения того «союза медицины и физиологии», о котором постоянно говорил Боткин, он создал при своей клинике первую в России исследовательскую научно-медицинскую лабораторию. В ней проводились различные анализы, изучалось действие лекарств на организм, велись наблюдения над животными.

Боткин одним из первых догадался, какую важную роль в протекании любого недуга играет мозг. Он утверждал, что болезнь не поражает отдельный орган, а влияет на весь организм через нервную систему. Эта мысль стала лейтмотивом публикаций Боткина, причём настолько убедительным, что его взгляды подхватило большинство передовых врачей.

На заре развития микробиологии он понял, что заболевание, называемое в его время желтухой, вызывают микроорганизмы. Это предвидение оправдалось в ХХ веке, когда был выделен вирус - возбудитель инфекционной желтухи, именуемой теперь болезнью Боткина.

В своих лекциях он выражал уверенность, что в мозгу человека будут найдены центры, контролирующие кроветворение, отделение пота, выделение тепла и т. д. Существование этих центров также было доказано в ХХ веке. Для медицины XXI века, возможно, самое большое значение из его открытий имеют предсказание о присутствии в мозгу сосудодвигательных центров, а также гипотеза, согласно которой артериальную гипертонию вызывает именно их поражение в результате внешних воздействий, приводящих, выражаясь современным языком, к хроническому эмоциональному стрессу.

Боткин отстаивал права женщин на высшее медицинское образование. По его инициативе в 1872 году в Петербурге были открыты первые женские врачебные курсы. Вместе с Сеченовым Боткин предоставил возможность женщинам-врачам работать на кафедре, которой руководил, заниматься наукой.

В 1872 году, в сорок лет, уже будучи профессором и всемирно известным мастером медицины, он был назначен лейб-медиком при Александре II. Таковым остался и при Александре III. В этом же звании, но уже при Николае II, с 1905 года и до последнего часа своей жизни в июле 1918-го, состоял его сын, Евгений Боткин, родившийся в 1865 году в Царском Селе.

Таким образом, оба Боткины входили в ближний круг трёх последних императоров России, причём не просто в роли обслуживающего персонала. Августейшая фамилия учитывала не только выдающиеся личные качества Боткиных и мировое признание научных заслуг Сергея Петровича, но и то, что отец и сын были выходцами из богатейшей семьи, верной монархии.

Итогом же близости Сергея Петровича к царской семье стало то, что во всех его начинаниях как организатора и реформатора российского здравоохранения он имел неизменную поддержку чиновничества и высшей аристократии. Скорее всего, поэтому организаторская деятельность Боткина оказалась столь же продуктивной, как и его научные дела. Боткина волновал и вопрос о причинах высокой смертности в России. Он призывал правительство и царскую семью улучшать санитарное состояние страны. Боткин блестяще владел медицинской и демографической статистикой и настаивал на том, что приоритетными направлениями развития здравоохранения должны стать те, что предупреждают наиболее распространённые заболевания. По структуре смертности Россия XIX века напоминала нынешние беднейшие страны Африки - лидировали инфекционные и воспалительные заболевания. По настоянию Боткина в 1880-х годах в Петербурге открылась Александровская барачная больница, наша первая инфекционная лечебница, которая по европейским меркам считалась образцовой.

В течение жизни Сергей Петрович не только вылечил тысячи больных, но и подготовил множество учеников, почти двадцать из них впоследствии стали профессорами: Манасевич, Яновский, Чистович, Сиротинин, Кудревецкий и др. Они работали в разных университетах и распространяли знания Боткина по всей России.

По мнению Чехова, врачебный дар Сергея Петровича можно сравнить с литературным даром Тургенева. Талант Боткина как гениального «интуитивного» диагноста сравнивали с талантом «общественного диагностика» Салтыкова-Щедрина.

Интересно, однако, что окружённый столь блестящими литераторами, Боткин читал немного, в театр ходил редко. В письме к брату он писал: «...я работаю 40 часов в сутки». Но в то же время обязательными для него были ежедневные полчаса игры на виолончели, ежесубботние «званые дни» дома, где кроме его коллег часто присутствовали видные деятели культуры, лица из высшего света, а также научная молодёжь. Сергей Петрович за свой счёт напечатал десятки трудов начинающих исследователей.

Однажды у своего многолетнего пациента М. Е. Салтыкова-Щедрина Боткин встретил преподобного Иоанна Кронштадтского. Батюшку к больному Щедрину пригласила жена писателя. Увидев Боткина, пастырь обрадовался и обнял его. Вдруг все, присутствовавшие в комнате, замолчали, смутившись от мысли, что приход на дом священника - знак утраченного доверия врачу. Все ждали, как поступит Сергей Петрович.

Ведь мы оба врачи, - начал Боткин, обращаясь к отцу Иоанну. - Только я врачую тело, а вы - душу...

Затем он попросил у святителя разрешения считать его своим другом. И именно на религиозной почве произошёл, возможно, единственный за всю карьеру Боткина случай, когда этот неизменно немногословный и нечасто улыбающийся генерал от медицины и академик поддался эмоциональному порыву. В 1884 году Петербург облетела весть о чудесном исцелении княгини Зинаиды Юсуповой, умиравшей от сепсиса. По её словам, она увидела во сне Иоанна Кронштадтского и утром попросила пригласить его. Священника встретил доктор Боткин со словами: «Помогите нам!»

Вскоре женщина выздоровела, причём несмотря на то, что случай тяжелейшего заражения крови, которое она перенесла, судя по дошедшим до нас описаниям, даже сегодня с трудом лечится антибиотиками! Несколько дней после этого Боткин с радостью и душевным волнением повторял для знакомых, хотя, скорее, обращался сам к себе: «Уж не мы, не мы это сделали...»

В течение всей жизни Сергей Петрович мучительно переживал бессилие медицины ХIX века перед большинством болезней. У его биографов даже сложился такой термин: «клинический скептицизм Боткина».

«Три недели, как начались лекции, - читаем в одном из писем петербургского периода его жизни. - Из всей моей деятельности это - единственное, что меня занимает... Остальное тянешь, как лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. Эта фраза и даст тебе понять, почему практическая деятельность в моей поликлинике так тяготит меня. Имея громаднейший материал хроников (хронических больных. - Прим. автора.) , я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний приём, и я ещё под свежим впечатлением этого бесплодного труда».

Не менее тягостные ощущения вызывало у Боткина состояние отечественного здравоохранения. Однако откликом на эти муки совести в продолжение всей жизни Сергея Петровича никогда не были пафосные речи, призывы «покаяться перед народом»; «осознать, наконец, что Европу нам не догнать» и др. Были дела, и притом какие!

Учёный много сделал для организации бесплатной медицинской помощи малоимущим, к которым в ту пору относились едва ли не 90% россиян. В 1861 году он основал первую бесплатную амбулаторию в Петербурге. Благодаря настойчивости Боткина сначала в столице, а затем и в других городах стали открываться своеобразные медицинские комплексы для беднейшего населения, состоящие из амбулатории (прообраза современной поликлиники) и больницы. Для этих комплексов были продуманы кадровая структура, основы финансирования, в общих чертах определены стандарты медицинской помощи. Таким образом, одним из основоположников системы бюджетного общедоступного здравоохранения, пока ещё главенствующего в Российской Федерации, можно считать Боткина.

С. П. Боткин умер от болезни сердца в 1889 году, поставив единственный в своей медицинской деятельности неправильный диагноз - самому себе.

Только один из четырёх сыновей великого врача, Пётр, выбрал себе иное поприще, чем отец, и стал дипломатом. Трое остальных, Сергей, Евгений и Александр, получили медицинское образование и проявили себя в жизни так, что С. П. Боткин мог ими гордиться.

Наиболее яркий след в истории нашей страны оставил Евгений Сергеевич Боткин, которому суждено было стать последним русским лейб-медиком. После Февральской революции и ареста царской семьи сначала Временное правительство, затем большевики предложили Евгению на выбор - остаться со своими пациентами или покинуть их. Врач им ответил: «Я дал царю моё честное слово оставаться при нём до тех пор, пока он жив». Жизни царя и его врача оборвались в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.