Вехи сборник статей о русской интеллигенции. Юлий Бунин - «Вехи». Сборник статей о русской интеллигенции

(mp3)
содержание сборника:
Михаил Осипович Гершензон — «Предисловие»
Николай Александрович Бердяев — «Философская истина и интеллигентская правда»
Сергей Николаевич Булгаков — «Героизм и подвижничество»
Михаил Осипович Гершензон — «Творческое самосознание»
Александр Самойлович Изгоев — «Об интеллигентной молодежи»
Богдан Александрович Кистяковский — «В защиту права»
Пётр Бернгардович Струве — «Интеллигенция и революция»
Семён Людвигович Франк — «Этика нигилизма»
Быков о том, за что ненавидели русскую интеллигенцию. И почему за сто лет ничего не изменилось. Сборник «Вехи». 1909 год. В десятом выпуске проекта «Сто лекций» лекций Дмитрий Быков рассказывает о самой шумной книге 1909 года, а возможно и всего Cеребряного века — сборнике статей о русской интеллигенции «Вехи». Почему в ненависти к этой книге сошлись непримиримые Ленин и Мережковский, за что при всех нападках на интеллигенцию можно поблагодарить создателей сборника, почему «судьба русской гражданственности оказалась под вопросом», почему критика интеллигенции совсем не изменилась за сто лет, и многое другое.
Проект Дмитрия Быкова «Сто лекций» на Дожде. Вся история XX века в сотне литературных шедевров. Один год — одна книга. И одна лекция.
стенограммы всех лекций на одной страничке
— Здравствуйте, дорогие друзья! Нам предстоит с вами сейчас поговорить в рамках проекта «100 лет ― 100 книг» о самой шумной книге 1909 года. Я думаю, по большому счету, что это же и самая шумная публицистическая и философская книга всего русского Серебряного века, а, может быть, и всей русской публицистики XX века. Речь идет о сборнике «Вехи», который был написан большей частью в 1908 году, вышел весной 1909 года и прославился так, что главный российский кадет Милюков объездил много городов России с циклом лекций о «Вехах», и, по воспоминаниям большинства участников сборника, недостатка в слушателях и полемистах у него не было.
Желающих проследить историю этого контекста я отсылаю к довольно занятной статье Сапова «Вокруг «Вех» (Полемика 1909–1910 годов)», ссылка на нее, кстати, есть и в Википедии. Сборник этот удостоился критической атаки сразу от двух непримиримых и, может быть, наиболее влиятельных мыслителей этой эпохи: от Ленина и от Мережковского, которым очень трудно было на чем-либо сойтись. Но вот на ненависти к «Вехам» они сошлись. Ленин называл «Вехи» «блистательным примером либерального ревизионизма», для Мережковского это тоже, в общем, книга отступническая.
Этот сборник статей об интеллигенции как раз очень объясним типологически. В России после каждой большой революции обязательно происходит сборник ренегатских статей. Это «Вехи», это «Смена вех», когда после русской революции сразу несколько евразийцев, мыслителей, которые видят в России прежде всего империю, во главе с Устряловым выпустили сборник, говорящий: «Да, в России произошла революция, но наш долг ― покориться Сталину как красному царю». Это и сборники «Из глубины» и, в особенности, «Из-под глыб», сборник 1972 года, где уже появилась прославленная статья Солженицына «Смирение и самоограничение как категории национальной жизни». Видите, интеллигенции надо смиряться и самоограничиваться, а вовсе не устраивать глобальные перемены.

Собственно, многие, в том числе Сергей Франк, один из участников сборника, вспоминают, что изначально и замысел-то сборника был другим. Гершензон, которому и принадлежит идея, собирался критиковать интеллигенцию с позиции ее чрезмерной сложности, удаленности от народа. Остальные в результате стали на нее нападать за ее чрезмерную простоту, необразованность, узость. Бердяев нападает, потому что интеллигенция не знает философии и истории. Его статья так и называется ― «Философская истина и интеллигентская правда», то есть она показывает всю мелочность интеллигентских правд.

Гершензон в своей статье дописался до того, от чего ему потом пришлось многократно открещиваться. Эта цитата сопровождает его всю жизнь. Как это ни странно, главным событием и свершением Гершензона в его биографии стала не замечательная книга «Мудрость Пушкина», в которой впервые прослежены главные пушкинские темы, а вот эта пресловутая цитата, в которой сказано:

«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, ― бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Хотя следовало бы, конечно, проследить эту нехитрую разводку, ведь совершенно очевидно, что власть одной рукой заграждает, а другой науськивает, делает все для народной ярости и натравливает этот самый народ на интеллигенцию, хотя раньше ничего подобного бы не произошло.

«Вехи» хороши одним ― они осмысливают сам феномен русской интеллигенции, который до этого, в общем, никакого осмысления не получал. Гершензон совершенно справедливо в своей статье указывает, что революция была в основном не народной. Революция была интеллигентской. Именно Петр I, отец русской интеллигенции и начало ее воплощения, прорубил окно в Европу, из которого к нам идет, как пишет Булгаков в своей статье, «то ядовитый, то живительный воздух». Чем он ядовит ― отдельная статья, заслуживающая особого рассмотрения.

Непосредственный повод к дискуссии об интеллигенции обозначен тем же Булгаковым в статье «Героизм и подвижничество», как он пишет, в размышлениях о религиозной природе русской интеллигенции:

«Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время по меньшей мере проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии». Кажется, прямо как вчера все написано. «Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий». Святая правда, и применительно к нынешнему моменту тоже. «Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России. И, во всяком случае, теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества. Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности».

Насчет государственности, конечно, никакого вопроса нет, она вполне себе жизнеспособна, жирна и пухнет, а вот судьба русской гражданственности действительно под вопросом.

В чем же они обвиняют русскую интеллигенцию? Прежде всего в том, что русская интеллигенция оторвалась от жизни народа и от своих корней, она страшно далека, «она вырвалась вперед», как пишет тот же Гершензон, но в этом своем рывке оторвалась. Она не чувствует, не понимает корней, не осознает главного в русской жизни. А что же есть главное в русской жизни? Оказывается, религиозность. Вот эта религиозность, смирение, глубочайшее нравственное начало ― это такое, можно было бы сказать, прекраснодушное, но на самом деле очень расчетливое, умело встраивающееся в струю народничество. Оказывается, сейчас нужно учиться у народа смирению, долготерпению и нравственности.

Вот что советует русскому интеллигенту Гершензон, человек далеко не самый глупый в своей генерации и, уже чего там говорить, наверно, не самый наивный, в своей статье «Творческое самосознание»:

«Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? ― я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. ― Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: "Все на улицу! Стыдно сидеть дома!" ― и все сознания высыпали на площадь, хромые, слепые, безрукие: ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома ― грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, ― да оно и легче и занятнее, нежели черная работа дома.

Никто не жил, ― все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. Не жили даже эгоистически, не радовались жизни, не наслаждались свободно ее утехами, но урывками хватали куски и глотали почти не разжевывая, стыдясь и вместе вожделея, как проказливая собака. Это был какой-то странный аскетизм, не отречение от личной чувственной жизни, но отречение от руководства ею. Она шла сама собою, через пень-колоду, угрюмо и судорожно. То вдруг сознание спохватится, ― тогда вспыхивает жестокий фанатизм в одной точке: начинается ругань приятеля за выпитую бутылку шампанского, возникает кружок с какой-нибудь аскетической целью. А в целом интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения: ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем; день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, все вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью ― то гордый вызов, то покладливость ― не коллективная, я не о ней говорю, ― а личная».

Такое чувство, что это писала некая коллективная Ульяна Скойбеда. Действительно, что такое? Интеллигенты лезут учить народ! Ты дома у себя порядок наведи, пыль вытри, свари что-нибудь, наведи порядок в собственной личной жизни, а то уже, как баранов, сожительниц убиваешь! Посмотри на себя! Что это такое, кого и чему ты учишь?! А власть наша целыми днями защищает тебя от ярости народной и не покладая рук обеспечивает тебе нефть и газ!

Вся аргументация сегодняшнего уровня уже абсолютно предсказана в «Вехах». Интеллигенция виновата в том, что образование ее непоследовательно и узко, дома не умеет она навести порядка, не знает философии и не хочет ее знать. От народа она оторвалась и, главное, страшно нетерпима к чужому. Нетерпимость! Необходимо в этом творческом сознании… мы говорим: что же вы такие деспоты по отношению к чужому мнению? Это пишется в России, в которой уже вовсю процветает столыпинская реакция, а реакция, по точному слову Мережковского, это у нас не наносное, не временное. Это плоть и кость наша. Это слово у нас в собственном смысле неприменимо. Реакция всегда реагирует на что-то, а у нас реакция ― основа государственной жизни. Только во время нее что-то и происходит, и делается.

И вот в 1909 году, когда уже смертные приговоры идут пачками, когда пишется статья Короленко «Бытовое явление», рассказывающая о том, что смертный приговор выносится по отсутствующим, по совершенно ничтожным основаниям, по любому простейшему оговору, более того, все политические дела уже идут по трибуналу без малейшего соблюдения формальностей. В это самое время они призывают к смирению, образованию и наведению порядка в домашней жизни.

Естественно, что когда появилась эта книга, она попала не совсем в то время, когда задумывалась. Прошел как минимум год, как всегда в России бывает, между первым планом издания статей об интеллигенции и выходом самой книги. За эту дельту, за эту разницу общественное негодование успело так сгуститься и в такую апатию, с одной стороны, и в такое негодование, с другой, пришли те, кто мог еще что-то соображать, что книга, естественно, произвела впечатление пусть не разорвавшейся бомбы, но бомбы, плюхнувшейся в болото. Болото довольно ощутимо чвакнуло.

Проблема в том, что намерения у авторов этой книги были самые добрые. Вообще-то говоря, что Александр Исаевич Солженицын, который называл «Вехи» главным свершением русской общественной мысли и им очень часто подражал, он говорил: ««Вехи» доходят к нам словно из будущего. Мы еще до этой книги не дозрели». Не знаю, дозрели или нет, но, в общем, очевидно, что намерения у Гершензона, честнейшего человека, у Сергия Булгакова, глубочайшего философа, и даже у Николая Бердяева, что там говорить, иногда довольно поверхностного человека и страшно многословного, но вместе с тем иногда очень глубокого мыслителя, ― намерения у них были добрые. Это была попытка переориентировать интеллигенцию с политической борьбы на, если угодно, антропологическую.

Ясно было, что революция свершается не в политической сфере. Ясно, что настоящая революция должна произойти в сфере духа, морали. Интеллигенции действительно нужно, прежде чем требовать политических свобод, как-то образумиться, может быть, образоваться, подумать, чего она хочет, собственно. Потому что когда в 1917 году дважды совершился политический переворот, оказалось, что страна совершенно не готова ни к какой свободе. Пролетарию нужна не свобода, а новая бюрократия, которой он стал с наслаждением заниматься. Тотальная шариковщина, практически поголовная, тоже сидит в головах, и огромное количество интеллигентов оказалось Швондерами, по большому счету. В этом и трагедия, что «Вехи» призывали к абсолютно здравым, казалось бы, вещам, но призывали они к ним уже очень не вовремя! Наверно, главным адресатом этого воззвания должна была стать все-таки не интеллигенция. Должно быть, трагедия русской революции все-таки произошла в огромной степени по вине власти, потому что это власть сделала ее неизбежной. Власть сделала все для того, чтобы у людей не осталось терпения, чтобы у них осталось только чудовищное горячее желание немедленно, любой ценой что-то изменить. Вот в этом-то, собственно говоря, главная трагедия «Вех». По делу всё, казалось бы, верно, а вот по исполнению, атмосфере и адресату, к сожалению, всё только порочит эту славную идею.

Список авторов достаточно известен, и все эти авторы ― люди достаточно заслуженные. Интересно лишь, что, например, Петр Бернгардович Струве, автор замечательной статьи «Интеллигенция и революция», названием которой спустя 9 лет воспользовался Блок, в прошлом из марксистов. Конечно, из легальных, осторожных марксистов, но, безусловно, он тоже верил в те же социальные преобразования. Все эти авторы, даже Сергей Булгаков, даже Изгоев (Ланде), автор статьи «Об интеллигентной молодежи» ― все они достаточно долго имели вполне революционные иллюзии. Ужас в том, что «Вехи» вызваны не благородным желанием притормозить интеллигенцию, задуматься о ее природе. Вызваны они, к сожалению, естественным и банальным капитулянтством. Один раз не получилось, давайте теперь никогда. И ровно теми же чувствами вызвана статья Солженицына после катастрофы русской оттепели 60-х годов «Смирение и самоограничение как категории национальной жизни». Помилуйте, к какому смирению призывает он страну, которая вся тотально смирилась, где ни одного голоса против нет? Нет, нужно смирение, интеллигенция забылась, замечталась!

Нужно сказать, что интеллигенцию потому так много порочат, что она по сути дела в России единственное реально действующее лицо исторического процесса. Больше не к кому обращаться. Что, к пролетариату? Крестьянству? Какова их роль в происходящем? Абсолютно правы Бердяев и Гершензон, это была революция интеллигентская. А кто еще ее мог делать? Некоторые образцы сознательных пролетариев, которых очень быстро начали забивать в ссылках, каторге и полицейских участках? Да, небольшое количество этих пролетариев, которые еще не вымерли от туберкулеза, пыталось что-то делать, как-то организовать. Но в основном русскую революцию, что говорить, сделала интеллигенция. А что в России сделала не интеллигенция, позволительно спросить? И почему надо вечно говорить, что интеллигенция оторвалась от народа? На этом построены и «Вехи», и «Смена вех», и «Из-под глыб». Она оторвалась от него просто в силу того, что она его лучшая часть. У нас же всегда говорят: отличник, задавака, зазнайка, он оторвался от основной массы класса. Конечно, оторвался, потому что у него пятерки, а у него тройки, но надо ли его ругать за этот отрыв? Почему нужно вечно порицать интеллигенцию, лучшую, самую сообразительную, самую быструю часть общества, за недостаток смирения? Вот, у нас этого смирения полна страна! И особенно это в 1909 году, конечно, было ощутимо.

Другие авторы этого сборника, пожалуйста. Кистяковский, автор, пожалуй, единственной взвешенной статьи «В защиту права», говорящей о том, что правосознания у русской интеллигенции нет. Позвольте, какое же может быть правосознание у нее, когда оно отсутствует у власти, когда власть абсолютно любые нормы права игнорирует и гнобит своих противников? Конечно, главная катастрофа здесь, как уже было сказано, это статья Гершензона «Творческое самосознание», которая прямым текстом говорила, что до творческого самосознания Россия еще не доросла. А до чего она доросла на самом деле, страшно сказать. До долготерпения, до симфонии с властью. И поэтому-то, собственно говоря, так трагична была судьба большинства авторов сборника. Кто-то покинул Россию на «Философском пароходе», кто-то оказался в эмиграции, но все они так или иначе оказались жертвами большевизма. Почему? Только ли потому, что Ленин возненавидел этот сборник? Да, отчасти поэтому, но главным образом потому, что проповедь смирения в гниющем обществе ― катастрофа. И когда на твоих глазах все лучшее, что в этом обществе есть, втаптывают в грязь, негоже становиться на сторону государственных революционеров. Негоже призывать к самоограничению, самообразованию и религиозному смирению там, где на твоих глазах топчут любую человечность. Если бы в России неудавшаяся, убогая, во многом самоуверенная революция 1905 года закончилась реальными сдвигами, а не той карманной Думой, на которую возлагалось столько надежд, кошмаров 1917 года попросту бы не было, а также кошмаров последовавшего за этим террора. Не надо доводить до последнего. К сожалению, авторы сборника «Вехи» этого еще не понимали.

Тут прозвучал вопрос,

— была ли аналогичная книга после 1917 года?

— Была, и я об этом сказал. Это «Смена вех», в которой было уже не семь, а шесть авторов, вышедшая в Праге в 1921 году. До сих пор неясно, в какой степени она была инспирирована большевиками, а в какой степени Устрялов действовал самостоятельно. Кстати, он ведь вернулся в Советский Союз, этот глава сменовеховцев, и был тут расстрелян, как и другой евразиец, я думаю, лучший русский литературный критик XX века Святополк-Мирский, чья знаменитая цитата о типичности была впоследствии присвоена Маленковым. Самого автора расстреляли, а цитатами пользовались. Мирский был гениальным критиком. Нужно сказать, что все сменовеховцы, и евразийцы, которым был близок и Сергей Эфрон, идеологически Цветаева и Алексей Толстой, были не бездарные люди, люди довольно глубокие. Они первыми признали, что государственный переворот, совершившийся в России ― это поворот не к свободе, а к империи. Это очень точные слова. Вопрос в другом: надо ли приветствовать этот поворот? Надо, конечно, для Россия органична имперская форма, Сталин ― это красный царь. Вот из этого исходило русское евразийство. Интеллигенция, конечно, требует свободы, но она ничего не понимает, а нам надо переориентировать интеллигенцию на имперскую идею. Евразийство сейчас очень модно, кстати, к евразийству был очень близок идеологически (не организационно) и Ильин, которого так часто цитирует сегодня российское чиновничество. Луначарский писал, что «интеллигенция постепенно примирилась с очевидно неотвратимой бедой, какой являлась для ее большинства столь неудобная революция. К сожалению, она толком не разобралась, и никакие последующие явления и грехи интеллигентского Содома не искупаются интеллигентскими праведниками». Под праведниками он понимает сменовеховцев. Ему кажется, что это как раз и есть настоящие патриоты. Они признают родину любой.

Надо сказать, что сменовеховский сборник был одной из настольных книг Ленина. До 1922 года, когда Ленин еще читал, он неоднократно к этой книге обращался, в общем, там есть достаточно одобрительные его заметки. Другое дело, что Ленин, конечно, не разделял имперской ориентации сменовеховцев, но то, что надо быть с большинством, с родиной, чего бы они ни делала ― это ему очень понравилось.

— Почему граница проходит между народом и интеллигенцией, а не между носителями ценностей, как у Акунина? Условно сильное государство и гуманистические ценности.

— Это как раз совершенно очевидно. Субъективно, понимаете, граница может проходить между разными интеллигентами, условно говоря, между интеллигентами, для которых превыше всего западнические идеалы, и теми, для кого близки славянофильские. Многие, кстати, пытаются границу провести именно здесь (сейчас это делает Захар Прилепин, например). «Вы же понимаете, что Достоевский наш, он с нами! И Пушкин наш, потому что он написал «Клеветникам России»! И даже Герцен наш, потому что он был славянофил! А с вами только Акунин и Иртеньев». Может быть, хорошее отношение ко мне пока не позволяет ему добавить туда и меня.

Конечно, граница проходит не здесь. Граница проходит между людьми с убеждениями и людьми с конъюнктурой, в этом-то собственно и проблема. И как это ни ужасно звучит, но люди, которые выступили в «Вехах», может быть, сколь угодно они были искренними, но момент конъюнктуры в издании этого сборника был, потому что они в один голос запели с проповедниками кнута и самовластия. Они запели в один голос с проповедниками капитуляции. Твоя личная искренность не отменяет твоего желания подпевать государству в тот момент, когда оно кованым сапогом растаптывает идеалы свободы. Я абсолютно убежден, что в выходе «Вех» было желание стать идеологами новой власти. Зачем вам какие-нибудь ваши полицейские? Мы, мы хотим стать вашими идеологами! Мы научим вас красиво оправдывать реакцию! Этот момент конъюнктуры там, к сожалению, был. И Солженицын ― ведь он тоже всегда хотел не просто бороться с властью. В какой-то момент он хотел быть идеологом этой власти, поэтому он написал «Письмо вождям Советского Союза». Сахаров небось «Письма вождям Советского Союза» не писал, потому что он был от них отдельно, а Солженицын был не просто в оппозиции. Он хотел быть одним из вождей Советского Союза, как это ни ужасно звучит. Именно поэтому сборник «Вехи» представляется мне прежде всего аморальным явлением. Об идеологии можно спорить потом.

А в следующий раз мы с вами поговорим о явлении не в пример более радужном ― о Надежде Бучинской, более известной как Тэффи.

В.Б. Струве писал своему брату в ответ на эту статью: «Тебе я не могу не сделать решительного упрека. Открещиваясь от ужасной фразы Гершензона, ты изменил самому себе, т. е. ты сделался в первый раз, насколько мне известно, неискренним. Не надо было допускать этой фразы в сборнике, если вы полагали, что по “тактическим” соображениям придется от нее открещиваться. Ты отлично понимаешь, что эту фразу нельзя ставить в одну скобку со всею массою других девиаций в миросозерцании авторов. Она требовала или цензорского карандаша, или надо было последовательно и мужественно раскрывать весь ее “ужасный” смысл, всю ее “ужасную” правду. И что бы ты ни писал, что бы ты ни говорил, я не могу отрешиться от внутреннего убеждения, что понимаешь и этот смысл, и эту правду. Сказавши правду, не надо было “конфузиться” и извиняться. Вы не сказали еще одной правды – не знаю, умышленно или неумышленно: что наша интеллигенция воспитана на медные гроши, почему и цена ей соответственная. В статье Изгоева так и чувствуется, что это недосказано. Если бы вы это осмелились сказать, то “негодованию” не было бы пределов. Мы очень не любим неприятных фактов, из-за которых нельзя притянуть к непосредственной ответственности начальство» .

«Ужасная фраза Гершензона», от которой открещивался П.Б. Струве, – это, разумеется, знаменитые слова из статьи «Творческое самосознание», о которых упоминал почти каждый, говоривший или писавший о «Вехах»:

«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» (с. 90).

С.Л. Франк вспоминал: «Идея и инициатива “Вех” принадлежала московскому критику и историку литературы М.О. Гершензону. Гершензон, человек чрезвычайно талантливый и оригинальный, по своим идейным воззрениям был довольно далек П.Б. [Струве] и мне, как и большинству остальных участников “Вех”» . Действительно, и в глазах значительной части критики сборник воспринимался в первую очередь как связанный с именем Струве и его круга – тех русских интеллигентов, которые осуществили переход «от марксизма к идеализму». Имя Гершензона выглядело довольно случайным – как отмечает М.А.Колеров: «считалось труднообъяснимым, что именно идея Гершензона вызвала к жизни созревавшие уже несколько лет плоды самоанализа и самокритики интеллигенции». Однако, как продолжает тот же исследователь, внесший решающий вклад в изучение истории сборника, «общая судьба всех авторов “Вех” – движение через марксизм, “Союз Освобождения”, “идеалистическое направление”, революцию 1905 года, “религиозную общественность”, – стала той основой, к которой обращался замысел Гершензона» . Еще в 1902 г. тот писал Струве, объясняя замысел своего «Письма с берегов Женевского озера», опубликованного в редактируемом последним эмигрантском журнале «Освобождение», вокруг которого в 1902–1904 гг. происходила консолидация будущей конституционно-демократической партии:

«Своим письмом я хотел сказать: не надо больше воспитывать русскую публику в духе специфической политики; надо вернуться к источнику политики, опять растворить ее в нравственности» .

Идейные сборники стали характерной чертой времени – так, и полемика, вызванная «Вехами», в свою очередь породила, помимо обсуждения в газетах, журналах и публичных собраниях, аналогичные сборники: кадетский «Интеллигенция в России» (1910) и эсеровский «“Вехи” как знамение времени» (1910). Поэтому, когда между Франком и Гершензоном, привлекшим первого к сотрудничеству в редактируемом им «Критическом Обозрении», завязалась переписка по поводу возможности высказаться по принципиальным вопросам, связанным с интеллигенцией, и Франк в свою очередь привлек С.Н. Булгакова, то вскоре у Гершензона возникла идея издания сборника. Сам процесс составления сборника занял весьма немного времени: согласно изысканиям М.А. Колерова, идея сборника возникает в сентябре – первой половине октября 1908 г., в середине октября Гершензон набрасывает уже примерный план сборника об интеллигенции, определив его в целом сохранившуюся в «Вехах» структуру, когда каждая из статей должна была раскрывать какой-то из аспектов интеллигенции («интеллигенция и…»): «В числе возможных авторов он [т. е. Гершензон в письме к Франку] называл Р.В. Иванова-Разумника […], автора струвеанского журнала П[олярная] З[везда] Л.Е. Габриловича (псевд. Галич, 1879–1953), Франка, Булгакова и Кистяковского. Кроме того, Гершензон, по-видимому, советовался с Франком относительно участия в сборнике и Бердяева» . Со своей стороны, отведя кандидатуры Иванова-Разумника и Габриловича (эсера и эсдека соответственно), Франк предложил А.С. Изгоева для разработки темы интеллигентского быта и Ю.И. Айхенвальда или А.Г. Горнфельда для работы над темой «интеллигенция и эстетика» (статья на последнюю тему в сборнике отсутствует); Булгаков предлагал принять участие в сборнике Н.О. Лосскому, но тот оказался . Статьи, как обычно, пришли не совсем в срок – так, Франк, обещавший прислать свою статью к Новому году, отправил ее только 19 февраля, Струве, поставивший себе срок «начало февраля», отослал статью Гершензону 2 марта. Приходившие статьи сразу же отправлялись в набор, и когда выход сборника уже вплотную приблизился, возник вопрос о заглавии. В числе обсуждавшихся вариантов были: (1) Струве: «Интеллигенты об интеллигенции», «На гору!», (2) Франк: «На перепутье», (3) московские авторы – петербургским предлагали: «Московские думы» (по аналогии со славянофильскими «Московскими сборниками» 1840–1850-х гг.), «Межи и вехи»; (4) Кистяковский предлагал вместо «К русской молодежи» озаглавить сборник «К русскому обществу», Булгаков соглашался с ним, предлагая варианты: «К русской интеллигенции» или «К русскому обществу». Франк высказался за вариант «Межи и вехи», 11 марта Струве согласился с ним, отправив Гершензону телеграмму: «Межи и вехи очень удачно» – в итоге Гершензон принял решение и 16 марта сборник уже вышел в типографии В.М. Саблина под заголовком «Вехи», тиражом в 3000 экземпляров.

"Вехи" - сборник статей о русской интеллигенции, выпущенный в 1909 году, в Москве, группой религиозных философов (Бердяев, Булгаков, Струве, Франк, Гершензон, Изгоев, Кистяковский), которые выступали с критикой идеологии и практических установок революционной, социалистически настроенной интеллигенции, политического радикализма, идеализации народа (пролетариата).

Исследуя в разных плоскостях проблему интеллигенции, участники "Вех" были едины в основополагающем принципе признания "теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития". Авторы доказывали существование абсолютных нравственных ценностей, приоритетность ценностного поиска в национальной философской и культурной традиции перед западными заимствованиями.

Критика, во-первых, непрофессионализма интеллигенции и, во-вторых, преобладающее значение крайних элементов в любой области человеческой жизни. (Ярким примером этого может служить приниженное значение права как одной из культурных ценностей и отрицание идеи компромисса).

Авторы "Вех" призывали интеллигенцию к своеобразному покаянию, осознанию своей роли в настоящем и прошлом российской истории, к углублению во внутренний мир и движению к религиозному гуманизму. "Не вокруг творцов нового шума — вокруг творцов новых ценностей вращается мир!" — так словами Ницше характеризовал особенность переживаемого момента в развитии интеллигенции, её дальнейшего существования С. Франк.

Резонанс "Вех" был велик. Причина этого лежит в значении несоизмеримо большем, чем смысл тех исторических событий, которыми был вдохновлён сборник. Основа его проблематики касалась вечных вопросов соотношения "духовности " — в истории и в личности, эту духовность выражающей.

Вместе с тем, многие представители светского образованного общества, предпочитали толковать "веховскую" платформу как призыв к интеллигенции выйти из политической борьбы и сосредоточиться на задаче религиозного совершенствования.

Г. В. Плеханов дал краткие ссылки на "Вехи" в серии статей в журнале "Современный мир"за 1909 г. Как "непреодолимую склонность к религиозному догматизму" характеризовал он состояние авторов сборника, а также ряда противоположных им по мировосприятию представителей интеллигенции — А. Луначарского, Д. Мережковского, Н. Минского и других. Плеханов подчёркивал, что "религия не создаёт нравственности", а только освящает её правила, вырастающие на почве конкретно-исторического общественного строя.

С отрицательных позиций выступил Д. Мережковский, который в статье "Семь смиренных", вышедшей в газете "Речь" 26 апреля 1909 г., назвал сборник отлучением русской интеллигенции, а его авторов "семью смиренными, семью цветами радуги, слитыми в один белый цвет во имя общего дела — ненависти". Идее внутреннего самосовершенствования он противопоставлял соборность, общественность, Церковь, вне которой нет спасения.

А. Белый в журнале "Весы" назвал сборник "замечательной книгой", цель которой — "не суд, а призыв к самоуглублению".

В. Розанов считал, что авторы "Вех" способствовали духовному подъёму русской интеллигенции через самоотречение и самоуглубление в сущность внутреннего мира: "Это — самая грустная и самая благородная книга, какая появилась за последние годы".

Источники:

1. Соловьёв А. А. Путь веры и знания: антиномии "Вех" // Интеллигенция и мир, Издательство Ивановского Государственного Университета, 2010.

В истории России значительную роль сыграл особый социальный слой - интеллигенция. В переводе с латинского языка это слово означает «знающий, понимающий, разумный». Интеллигенция профессионально занимается умственным трудом, обладая необходимыми знаниями и специальным образованием: инженеры, учителя, врачи, представители науки и художественной культуры.

Интеллигенту, как правило, присущ интеллект, т.е. разум, мыслительные способности. Исторически интеллигенция возникла вследствие отделения умственного труда от физического. Она, как правило, играет активную роль в развитии общества, нередко отстаивает идеи социальной справедливости. История России и не только ее, но и других стран подтверждает наибольшую результативность развития прогресса общества и жизни народа эволюционным путем.

В ХХ веке Россия вступила в эпоху социальных потрясений. Отдельные слои интеллигенции по-разному понимали перспективы развития Родины. Самые радиальные, революционные взгляды проповедовали большевики, левые эсеры. Умеренных взглядов придерживались либеральные слои интеллигенции: конституционно-демократическая партия народной свободы, октябристы и др.

Отражением этих разногласий явились, в частности, два сборника: «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции». М., 1908 г. издания и сборник «Из глубины», опубликованный в 1919 г. Статьи в сборниках написаны почти теми же авторами Н.А. Бердяевым , С.Л. Франком , А.С. Изгоевым, П.Б. Струве и др.

Широко известный в свое время сборник «Вехи» явился реакцией на революцию 1905-1907 гг. в России. Авторы писали «с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны» . Создатели сборника представляли чисто русской интеллигенции резко осуждавшую революцию 1905-1907 гг. и ее руководителей. Автор статьи «Творческое самосознание», профессор Московского государственного университета, литературовед М. Гершензон , после многих красивых постулатов о любви к России и ее социальных проблемах уничтожительно характеризовал интеллигенцию страны как «сонмище больных, изолированное в родной стране», не понимающее, что народ ищет знания «двух родов»: низшего, практического, включая грамотность и высшего метафизического «уясняющего смысл жизни и дающего силу жить» . В наличии жизненных, реальных проблем Гершензон народу отказывает, как будто, например, Петиция с мольбой о помощи, с которой народ шел к царю Николаю II 9 января 1905 г. была написана в другой стране и нищеты народной в России просто не существовало. Широко известен вывод Гершензона, с которым он обращается к российской интеллигенции: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Гершензон выступал против «гипноза общей веры и подвижничества» . В его статье преобладал тон запугивания интеллигентов от деятельности по «возбуждению» народа, проповедь желания жить мирно, мыслить индивидуально, дискутировать с себе подобными по общим проблемам.

Один из виднейших философов России Н.А.Бердяев, также участвовавший в издании сборника «Вехи», сформулировал эту позицию более завуалировано, на уровне философского обобщения.

В статье «Философская истина и интеллигентская правда» он отмечал, что в среде интеллигенции « человек слишком погруженный в философские проблемы, подозревался в равнодушии к интересам крестьян и рабочих…». На самом деле требовалось сохранить силы. «Для борьбы с дьяволом, с абсолютизмом» . Бердяев осуждает оценку философских учений «по критериям политическим и утилитарным» , он отрицает «пролетарскую мистику».

Взамен традиционных идеалов интеллигенции (служение народу, поиски социальной правды) авторы «Вех», как писал позже Н.Бердяев, стремились «положить в основу общественного миросозерцания идею личности и идею нации взамен идеи интеллигенции и классов (и «народа» в классовом смысле), которыми всегда вдохновлялось традиционно настроенная русская интеллигенция. Личное самочувствие и национальное самочувствие должны взять верх над самочувствием классовым» .

Бердяев в своих поздних работах не раз повторяет это «рассуждение», которое по существу выражает концепцию отстранения образованного слоя населения России от социальных и общественных проблем, уход в жизнь духовную, религиозную, решающую проблемы только мыслительного характера. Само собой очевидно, что предметом рассуждений является не вся интеллигенция в целом, как слой общества, занимающегося умственным трудом, а лишь та ее часть, которую нередко называют интеллектуалами, предлагающая обществу свое понимание общественных и духовных проблем современности и активно влияющая на общественное мнение.

Этот слой интеллигенции был, как известно, неоднородным. Чрезвычайно радикально была ориентирована большевистская часть РСДРП, руководство партии эсеров. Умеренными, но социально ориентированными были требования, изложенные лидерами конституционно-демократической партии народной свободы. Интересно отметить, что к концепции отрешения от всех социальных проблем и ограничения личности сферой духа и религиозной мысли Н.Бердяев пришел, как известно, через увеличение так называемым, «легальным марксизмом».

Н.А.Бердяев был философом понимавшем исторические реалии и их развитие.

В середине 1930-х годов, находясь в эмиграции, он написал книгу «Истоки и смысл русского коммунизма», где вспоминал «нашумевший в свое время сборник «Вехи», который резко критиковали за «измену освободительным стремлениям». «Либеральные идеи, идеи социального реформизма оказались в России утопическими». Наиболее «реалистическим» оказался в 1917 г. большевизм» . Эта реалистичность проявилась в опоре на извечную страсть крестьянства иметь свою землю. Эта земля была законодательно отдана крестьянству. Его поддержка обусловила победу революции 1917 г., - пишет Бердяев. А затем все «пошло наоборот». Специальную первую главу в своей книге Н.А.Бердяев посвятил «образованию русской интеллигенции и ее характеру». Следует отметить главу IV: «Русская литература XIX в. и ее пророчества». Великая русская литература имеет мировое значение, ее особенностью является тревога по поводу надвигающейся катастрофы. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский и другие творцы составляют ее величие. Бердяев приводит извлечения из произведений Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, свидетельствующие о том, что «обличением неправды существующего общества, исканием правды, литература исполнила социальную миссию, которая русскому духовному складу у многих была миссией религиозно-социальной» .

Один из основателей партии кадетов П.Б.Струве являлся в сборнике «Вехи» автором статьи «Интеллигенция и революция», в которой он прослеживал историю «смут» и революций в России. «Роль образованного класса была и остается очень велика во всяком государстве» , - писал П.Струве. Столь же важным является его отношение к государству. «Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему» . Струве справедливо замечает, что на Западе разложение социализма определено мудрой социальной политикой государства, которая его «поглощает». «Нужны идеи, творческая борьба идей», - восклицает автор в соответствии с тезисом о социальной политике государства .

Научный интерес представляет изучение сборника статей о русской революции тех же авторов под названием «Из глубины», изданного в 1919 г. в период разрухи и гражданской войны в России. Авторы пишут о крахе России как великого государства. Особый интерес вызывает статья П.Б.Струве «Исторический смысл русской революции и национальные задачи».

Автор отмечал, что революция в России «творилась с двух концов». Во-первых, монархи, с ее ревнивым недопущением культурных и образованных элементов к властному участию в устроении государства. Во-вторых, интеллигенций страны «с ее близорукой борьбой против государства». Заметим, так же, как и власть предержащие в России. Струве считал, что нельзя было натравливать «низы» на историческую монархию, «несмотря на все ее ошибки, пороки и преступления, все-таки выражавшую и поддерживавшую единство и крепость народа» .

Строго спрашивая с интеллигенции, Струве, тем не менее, отмечает историческую несостоятельность и глухоту к просьбам народа со стороны российского самодержавия как некую данность, с которой трудно было мириться. Но он осуждает радикальные слои интеллигенции, призывавшие к борьбе с самодержавием.

В рассуждениях о соотношении власти и революции, о роли интеллигенции в развитии общества неизменно важнейшей проблемой является положение народа, его настроение, весьма зависящее от условий его жизни, а также степень и характер его организованности. Анализируя эти проблемы, П.Струве писал: «Конечно, судьбы народов движутся и решаются не рассуждениями. Они определяются стремлениями, в основе которых лежат чувства и страсти». Только «идея-страсть», по выражению Струве, может повлиять на общество. Необходимы ясные положительные идеи и превращение этих идей в могучие творческие страсти» . В 1919 году в « момент национального банкротства и позора» России, по определению Струве, он выступает с позиций реальной оценки «нашей жесткой и жестокой истории». Его «идея-страсть» подчинена восстановлению России. «Мы скажем каждому русскому юноше, - писал он, - России безразлично, веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие прошлого и чаял и требовал величия ее будущего». Автор вспоминает великие имена российской истории и, обращаясь к новому поколению страны, призывает его во имя «…всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию» почитать Родину как святыню. Эти слова не могут не вызвать отклика в душе современного читателя.

Самые высокие философские категории, разрабатываемые интеллигенцией в условиях России, должны были учитывать социальную среду, общественные проблемы и не игнорировать их. Это стремление мы видим в ряде позиций сборника «Вехи», а затем скорбь и ощущение краха в сборнике «Из глубины».

Поэтому особого внимания заслуживает статья П.Б.Струве (1919 г.), содержащая анализ прошлого России и надежду на патриотизм нового поколения, готового служить Родине. История учит необходимости для руководства государства и его идеологов всемерно помогать разрешению наиболее острых конфликтов, чтобы избежать взрыва, катастрофы. Знакомство с основными положениями авторов сборников «Вехи» и «Из глубины» о предназначении интеллигенции, сравнение содержания этих сборников представляет интерес и в наше время.

Юлий Бунин

«Вехи». Сборник статей о русской интеллигенции

Странная судьба выпала на долю русской интеллигенции. Даже самое слово «интеллигенция» до сих пор остается не вполне ясным и точным. В него вкладывается разнообразное и нередко противоречивое содержание. Еще больше противоречий встречается в оценке заслуг и значения нашей интеллигенции. Одни утверждают, что ни в одной стране нет такой идеалистической, бескорыстной и героической интеллигенции, как у нас; другие, напротив, наделяют ее одними пороками и недостатками. Не было бы ничего удивительного, если бы такое разноречие вытекало из коренной разницы общего миросозерцания у различных представителей нашей общественной мысли. Нет, часто случается, что люди, в общем единомыслящие, резко расходятся в оценке интеллигенции. В то же время люди разных миросозерцании сходятся в нападках на интеллигенцию; на нее нападали и народники, и марксисты, и толстовцы, не говоря уже о реакционерах и консерваторах. Особенно много вынесла та часть интеллигенции, которая в разное время носила названия «нигилистической», «радикальной», «левой» и проч. Часто дело доходили до злобных и нелепых карикатур, которые в лучшей части нашего общества могли вызывать к себе одно лишь чувство презрения. Особенно много таких карикатурных искажений было в охранительной печати. Но, повторяем, не одни обскуранты и реакционеры восставали против радикальной интеллигенции. Многие прогрессисты крайне сурово относились к ней и в самых мрачных красках рисовали ее. Года три тому назад вышла, напр‹имер›, обширная книга Е. И. Лозинского «Что же такое, наконец, интеллигенция?», в которой автор пытался доказать, что интеллигенция стремится создать для народа такой рабский строй, перед которым побледнеет современный буржуазно-капиталистический порядок.

Сборник «Вехи», выдержавший в течение нескольких месяцев три издания и привлекший к себе внимание почти всей нашей печати, также от начала до конца проникнут резко отрицательным отношением к интеллигенции. Прежде чем перейти к характеристике это «сборника», считаем нужным сделать оговорку. Мы далеко не принадлежим к числу таких, которые в нашей интеллигенции видят одни только достоинства и заслуги. Напротив, мы полагаем, что интеллигенция, как и всякий другой общественный слой, кроме положительных сторон, страдает многими недостатками и пороками. Думаем также, что весьма важно и полезно останавливаться на объективном и беспристрастном выяснении отрицательных сторон русской интеллигенции. Столь же важно уяснить себе меры, которыми эти отрицательные стороны могли бы быть уничтожены или по крайней мере смягчены. Было бы крайне полезно, действительно, поставить вехи на пути, по которому следует идти нашим интеллигентам. Эту ответственную задачу взяли на себя авторы сборника «Вехи», но разрешить ее сколько-нибудь правильно не смогли и, думается нам, скорее запутали, чем разъяснили вопрос.

Прежде всего нас поражает пристрастный и крайне субъективный тон большинства статей сборника. Авторы «Вех» не сдержали того обещания, которое они дали в первых строках своей книги. Автор предисловия к 1-му изданию, г. Гершензон, говорит: «Не для того, чтобы с высоты познанной истины доктринерски судить русскую интеллигенцию, и не с высокомерным презрением к ее прошлому писаны статьи, а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны». Какие хорошие слова! Но сопоставьте с ними то, что говорит, напр‹имер›, тот же г. Гершензон на с. 80: наши интеллигенты «не жили даже эгоистически, не радовались жизни, не наслаждались свободно ее утехами, но урывками хватали куски и глотали, почти не разжевывая, стыдясь и вместе вожделея, как проказливая собака… А в целом интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения». Вся статья г. Гершензона написана в таком же духе. Другие статьи, правда, не проникнуты столь грубым тоном, но, к сожалению, слишком далеки от объективности и беспристрастия. Отчасти это объясняется тем, что большая часть авторов сами еще очень недавно состояли в рядах той самой радикальной интеллигенции, против которой направлена их книга. Отколовшись от нее, они, как это большею частью бывает у людей, перешедших из одного лагеря в другой, не сумели отрешиться от предвзятого отношения к своим старым товарищам, крайне преувеличивая их недостатки и пороки и утеривая надлежащую перспективу в оценке лиц и событий.

Отсутствие беспристрастия связывается у многих авторов «Вех» с необыкновенным самомнением, плохо вяжущимся с проповедуемым ими христианским смирением. Они чрезвычайно высокомерно относятся к очень видным русским мыслителям. Напр‹имер›, по словам г. Бердяева, Белинский «не обладал философским методом мышления», Михайловский был «без настоящей школы и без настоящих знаний» и т. д. Г. Бердяеву и его товарищам критика указала на целый ряд существенных несообразностей, противоречий в их статьях, даже на отсутствие у них ясного представления о том, кого следует понимать под именем «интеллигенция» и проч., причем среди лиц, писавших о «Вехах», встречаем весьма почтенные имена, как, напр‹имер›, К. К. Арсеньева. И что же? В ответ на эту полемику в прим‹ечании› ко 2-му изд‹анию› г. Бердяев говорит: «Верность моей характеристики интеллигентской психологии блестяще подтверждается характером полемики, возгоревшейся вокруг „Вех“. Не ожидал я только, чтобы неспособность критиковать по существу духовно-реформаторскую работу „Вех“ оказалась столь всеобщей». Что г. Бердяев понимает под критикой по существу – остается совершенно невыясненным. К сожалению, не один только г. Бердяев проявляет такое высокомерное отношение к своим оппонентам; этим свойством отличаются и некоторые другие авторы сборника, несмотря на то что они не имеют на это никакого права, ибо каких-либо особенных заслуг перед русским обществом у них не числится.

Обратимся теперь к главным и основным положениям, выставляемым «Вехами».

По словам предисловия к 1-му изданию, «общей платформой» авторов этого сборника «является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства. С этой точки зрения, – продолжает г. Гершензон, – идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на противоположном принципе – на признании безусловного примата общественных форм, – представляется участникам книги внутренне ошибочной, т. е. противоречащей естеству человеческого духа, и практически бесплодной, т. е. неспособной привести к той цели, которую ставила себе сама интеллигенция, – к освобождению народа». «Путь, которым шло до сих пор общество, привел его в безвыходный тупик. Наши предостережения не новы, – говорит автор предисловия; – то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».