«Аэропорт» - это не хроника, не расследование, не летопись. Это художественный вымысел, основанный на реальных фактах. В книге много персонажей, много переплетающихся драматических сюжетных линий. Роман не только и не столько о войне. Он и про любовь, про предательство, страсть, измену, ненависть, ярость, нежность, отвагу, боль и смерть. Иными словами, про нашу сегодняшнюю и вчерашнюю жизнь. Действие романа начинается в Аэропорту и разворачивается по минутам в течение последних пяти дней более чем 240-дневной осады. Хотя роман основан на реальных фактах, все персонажи - плод художественного вымысла, как и название Аэропорта. Маленький украинский гарнизон Аэропорта денно и нощно отражает атаки противника, многократно превосходящего его в живой силе и технике. В этом разрушенном до основания Аэропорту коварные и жестокие враги сталкиваются с тем, чего не ожидали и чему не могут поверить. С киборгами. Враги сами так назвали защитников Аэропорта за их нечеловеческую живучесть и упрямство обреченных. Киборги, в свою очередь, врагов прозвали орками. Вместе с киборгами в Аэропорту находится американский фотограф, который по ряду причин переживает эту необязательную войну как личную драму. Его глазами, словно в калейдоскопе, в перерывах между боями в Аэропорту читатель также увидит всю историю того, что объективные историки назовут не иначе как российско-украинской войной.

В основу книги положена история жизни реального человека. Бывшего заключённого, бойца штрафной роты, а потом подпоручика РОА и одного из руководителей Кенгирского восстания заключённых ГУЛАГа, Энгельса Ивановича Слученкова. Есть удивительные судьбы. Они похожи нa приключенческие ромaны, сопровождaющиеся фaнтaстическими эскaпaдaми и невероятными поворотaми. Судьбa Энгельса Слученкова былa из этого рядa. Вокруг его имени нагромождены завалы из лжи. Его судьба с одной стороны выглядит, как подвиг, с другой, как предательство. Но он и с aм сознaтельно или неосознанно был виновником этих путaных метаморфоз .

Но чтобы понять Слученкова, как человека, чтобы не оправдать, а лишь понять , каким образом стало возможно , что он советский гражданин и советский солдат пошёл воевать против Сталина. Для того, чтобы понять причины того, что многие тысячи советских граждан во время Второй мировой войны решились одеть вражескую форму и взять в руки оружие , против своих же братьев и друзей, мы должны прожить их жизнь. Оказаться на их месте и в их шкуре. Мы должны перенестись в те времена, когда человек вынужден был думать одно, говорить другое и, в конце концов, делать третье. И при этом сохранить в себе способность к готовности однажды воспротивиться таким правилам поведения, восстать и пожертвовать при этом не только своей жизнью, но и добрым именем.

Романы Владимира Першанина "Штрафник из танковой роты", "Штрафник, танкист, смертник" и "Последний бой штрафника" это история советского человека в годы Великой Отечественной войны. Вчерашний студент, которому в июне 41 года выпало идти в танковое училище и пройдя страшные испытания войны, стать настоящим Танкистом.

В центре романа "Семейщина" - судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в её непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца 19 до 30-х годов 20 века. Масштабность произведния, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири

В августе 1968 года в Рязанском училище ВДВ по новому штату было сформировано два батальона курсантов (по 4 роты в каждом) и отдельная рота курсантов частей спецназначения (9-я рота). Основная задача последней - подготовка командиров групп для частей и соединений спецназа ГРУ

Девятая рота, пожалуй, единственная, ушедшая в легенду целым подразделением, а не конкретным списочным составом. Прошло уже больше тридцати лет с тех пор, как она перестала существовать, но слава о ней не угасает, а скорее, наоборот, растёт.

Андрей Бронников был курсантом легендарной 9-й роты в 1976–1980 годах. Спустя много лет он честно и подробно рассказал обо всем, что с ним произошло за это время. Начиная с момента поступления и заканчивая вручением лейтенантских погон…

Среди многочисленных художественных произведений о Великой Отечественной войне роман Акулова «Крещение» выделяется той неподкупной объективной правдой, в которой как в монолите соединено трагическое и героическое. Такое мог создать только одаренный художник слова, лично прошедший через шквал огня и металла, через окропленные кровью морозные снега, не однажды видевший смерть в лицо. Значимость и силу роману «Крещение» придает не только событийная правда, но и классическая художественность, богатство русского народного языка, объемность и разнообразие созданных характеров и образов.

Его персонажи, как рядовые, так и офицеры, высвечены ярким светом, проникающим в их психологию и духовный мир.

Роман воссоздает события первых месяцев Великой Отечественной войны - наступление гитлеровцев под Москвой осенью 1941 года и отпор, который дали ему советские воины. Автор показывает, как порой трудно и запутанно складываются человеческие судьбы. Одни становятся героями, другие встают на гибельный путь предательства. Через все произведение проходит образ белой березы - любимого дерева на Руси. Первое издание романа вышло в 1947 году и вскоре получило Сталинскую премию 1-й степени и поистине всенародное признание.

Военная проза

Война. От этого слова исходит смерть, голод, лишения, бедствия. Сколько бы ни прошло времени после её окончания люди будут долго о ней вспоминать и оплакивать потери. Писательский долг не скрывать правду, а говорить как всё на войне было на самом деле, вспоминать подвиги героев .

Что такое военная проза?

Военная проза — это художественное произведение, затрагивающее тему войны и место человека в ней. Военная проза зачастую автобиографична или записана со слов очевидцев событий. В произведениях про войну поднимаются общечеловеческие, нравственные, социальные, психологические и даже философские темы.

Это важно делать, чтобы поколение, которое не соприкоснулось с войной знало через что прошли их предки. Военная проза делится на два периода. Первый — это написание рассказов, повестей, романов во время военных действий. Второй относится к послевоенному периоду написания. Это время переосмысления произошедшего и непредвзятого взгляда со стороны.

В современной литературе можно выделить два основных направления произведений:

1. Панорамные . Действие в них происходит на разных участках фронта одновременно: на передовой, в тылу, в штабе. Писатели в этом случае используют подлинные документы, карты, приказы и так далее.
2. Суженные . В таких книгах ведётся рассказ об одном или нескольких главных героях.

Основные темы, которые раскрываются в книгах про войну:

• Военные действия на передовой;
• Партизанское сопротивление;
• Гражданская жизнь в тылу врага;
• Жизнь заключённых в концлагерях;
• Жизнь молодых солдат на войне.

Человек и война

Многих писателей интересует не столько достоверно описать выполненные боевые задачи бойцов, сколько исследовать их нравственные качества. Поведение людей в экстремальных условиях сильно отличается от привычного им образа спокойной жизни.

На войне многие проявляют себя лучшей стороны, другие же, напротив, не выдерживают испытаний и «ломаются». Задача авторов исследовать логику поведения и внутренний мир тех и других персонажей . В этом заключается главная роль писателей — помочь сделать правильный вывод читателям.

В чём важность литературы про войну?

На фоне ужасов войны на первом плане выступает человек со своими проблемами и переживаниями. Главные герои не только совершают подвиги на передовой, но и совершают героические поступки в тылу врага и сидя в концлагерях.

Конечно, все мы должны помнить какая цена заплачена за победу и делать из этого вывод ы. Каждый найдёт пользу для себя, читая литературу про войну. В нашей электронной библиотеке есть множество книг на эту тему.

• Лев Кассиль ;

  Новый отец Лизель оказался порядочным человеком. Он ненавидел нацистов и скрывал в подвале беглого еврея. Также он привил Лизель любовь к книгам, которые в те времена нещадно уничтожали. О буднях немцев во времена войны читать очень интересно. Многие вещи после прочтения переосмысливаешь.

  Мы рады, что вы обратились на наш сайт в поиске интересующей информации. Надеемся, что она была полезной. Читать онлайн бесплатно книги в жанре военная проза можно на сайте.

Среди многочисленных имен воинов, защищавших советскую отчизну в годы Великой Отечественной войны, ярко сияет имя нашей землячки гвардии сержанта, водителя танка Т-34, Героя Советского Союза Марии Васильевны Октябрьской.
До войны она жила в Севастополе, любила море, игру лунного света на крутой волне, шум прибоя, скрежет якорных цепей и огнь маяка, ночное мерцание звезд в глубине южного небосвода.
Одна из самых ярких - принадлежала им с Ильей. В пору первых встреч уговорились они: при каждой разлуке этот далекий огонек станет путеводным. В нем будут встречаться их взгляды во время плаваний Ильи.
В осенние штормовые ночи, тревожно прислуживаясь к яростным ударам волн о гранитную набережную, - Мария опускала на окна плотные занавески, склонялась над шитьем. Среди жен командиров она славилась вкусов в одежде, убранстве жилища, была искусной рукодельницей. На выставках её работы привлекали общее внимание.
Уютно и спокойно в квартире, где она хозяйкой. Текинский ковер во всю стену - подарок мужа. Значок Ворошиловского стрелка на физкультурной блузе - её подарок мужу. Она - жена командира и помнит седые камни Севастополя, обильно политы кровью...
Тяжелые гроздья винограда на склонах гор стали зеленовато-прозрачны подобно морской волне. Когда пришла война, к запаху водорослей на бульваре примешивался аромат
зацветающих магнолий. В грохоте бомбежек, в шквалах артиллерийского огня превращались в руины исторические памятники, дворцы, жилые дома. Город, на узкой прибрежной кромке суши, защищался героически.
... Томск, куда её доставил поезд, стоял в убранстве северной зимы, весь переполнен эвакуированными, напряженно жил и трудился.
Стала работать телефонисткой. Во время дежурства на станции принесли пакет. Командование извещало о тяжелой утрате. В боях за Родину смертью храбрых погиб её муж, полковой комиссар Илья Федорович Октябрьский...
участницы женского съезда в Новосибирске помнят делегатку из Томска - Октябрьскую. Она вошла последней и заняла своё место за столом президиума. Взгляд черных глаз задержала на копиях античных статуй, позади амфитеатра, и часто во время заседания обращалась к ним взглядом.
Защитная гимнастерка туго стянута ремнем на талии. Похудевшее лицо в темных завитках коротко подстриженных волос неестественно спокойно. Казалось, оно жило отдельно, в этом многолюдном зале, среди двух тысяч женских лиц.
На съезде матери, жены и сестры фронтовиков рассказывали о том, как справляются они с тяжелыми мужскими профессиями: добывают уголь, плавят сталь, изготовляют снаряды, на суровом сибирском морозе возводят кирпичные стены заводских цехов, работают на сложных станках оборонных заводов.
В перерыве делегатки знакомились друг с другом. Участница гражданской войны, жена руководителя сибирских партизан беседовала с ленинградкой - слесарем завода, изготовлявшего снаряды. Старая подпольщица-большевичка, исколесившая полмира в вынужденных скитаниях до революции, расспрашивала о чем-то кулундинскую крестьянку, первый раз попавшую в большой город. Жена прославленного полководца, имя которого часто упоминалось в сводках Отечественной войны, черкешенка по национальности, зябко куталась в пушистый мех, слушала маленькую круглолицую старушку с добрыми, ласковыми глазами.
От одной группы женщин к другой переходила Мария, прислушивалась.
После перерыва слово предоставили ей - представителю томской делегации женщин.
До неё много горячих, взволнованных выступлений прозвучало с высокой трибуны. Она заговорила медленно, как бы раздумывая над каждым словом. Печально и строго в притихшем зале звучал её голос. И по мере того как она говорила, многие лица бледнели, сжимались сердца. И куда бы она не посмотрела, в любом уголке огромного зала встречала ответные взоры, полные горячего сочувствия.
Хрустальные люстры искрились огнями в вышине. Слезы переполняли глаза женщин. Горе было общее и ненависть безраздельна.
После заседания делегатки вносили деньги на самолет "Сибирячки - фронту". На столе президиума выросла куча денег. А женщины всё поднимались к столу и доставали новые пачки. Самолет был куплен и женщины ездили вручать его экипажу.
Здесь, на съезде Мария Октябрьская приняла решение. Ее муж был воином. Она - жена - будет мстить за его гибель, за боль непоправимых, невозвратимых утрат. Её место в рядах защитников Родины!
... Томичи находили странным образ жизни, который вела Марля Васильевна. На службе она соглашалась отдежурить две смены подряд, чтобы потом иметь сутки свободного времени. Ночи посиживала, склонясь над куском полотна, быстро набрасывая стежки. Что за пристрастие к рукоделию во время ВОЙНЫ?
Когда её спрашивали об этом, коротко объясняла: - Успокаивает нервную систему.
Даже во время войны, находились покупатели на вышитые ею салфетки, скатерти, наволочки.
Склонясь над работой, она видела небо над крымской землей. Багряный закат за скалой. Седые клочья тумана в сером ущелье. Жухлое золото осенних лоз. Капли росы на лепестках цветов. На вышитые магнолии падала скупая, тяжелая слеза.
Неповторима жизнь, подарившая ей в прошлом столько радости, такое полное ощущение счастья. Благословенна жизнь - непрестанное стремление к цели. Весь образ её жизни, такой, казалось, далекий от всего, чем жили другие, был подчинен одной цели.
... Телеграмма была опубликована в газетах, сразу после женского съезда. Мария Октябрьская сообщала Верховному Главнокомандующему о том, что внесла пятьдесят тысяч рублей на построение танка и просила направить её на фронт водителем машины. "Имею специальность шофера, отлично владею пулеметом, являюсь ворошиловским стрелком, - писала она.
Теми же днями был получен ответ.
"Томск. Марии Васильевне Октябрьской.
Благодарю Вас, Мария Васильевна, за Вашу заботу о бронетанковых силах Красной Армии. Ваше желание будет исполнено. Примите мой привет, Иосиф Сталин".
На Урале, прямо с заводского конвейера танкостроители вручили ей новую стальную крепость, её собственную. Перед глазами над рычагами управления она прикрепила портрет мужа. На броне выведена надпись "Боевая подруга". Экипаж - молодые танкисты - успели проникнуться уважением к водителю, но ведь еще неизвестно, как они поведут себя в бою. Скорее на фронт! Скорее испытать себя, проверить...
Огневая линия летних сражений сорок третьего года шла от Таганрога к Орловско-курской дуге. Ускоренным маршем, не зная отдыха, танк "Боевая подруга" прошел расстояние в 1400 километров до степи, где в бою погиб комиссар Октябрьский.
Первое боевое крещение она приняла неподалеку от могилы мужа. С поразительным для женщины спокойствием и выдержкой Октябрьская маневрировала в первом бою. Сначала снаряды танка рвались в гуще фашистских подразделений. Потом грозная машина врезалась в боевые порядки пехоты врага. Танк яростно утюжил передовые позиции. Его гусеницы стёрли с лица родной земли сотни вражеских солдат.
Суров, опасен и труден боевой путь танкиста-мужчины, во много раз труднее он для женщины. Ей тридцать восемь лет.
Членов экипажа ласково называет "сынками", подбадривает усталых, преунылых. Говорит о терпении, выдержке. Танк содрогается от взрывов. Мария Васильевна заводит разговор о том времени, когда кончится война, и все они займутся мирными делами.
Все они... Глаза, обведенные синевой утомления, останавливаются на портрете Ильи. Друг мой, не будем заглядывать вперед. Что-нибудь найдется же и ей в той, грядущей мирной жизни.
Одержанные под Сталинградом, на Кавказе, под Орлом и Курском победы вдохновляли армию, водителю танка Октябрьской довелось испытать радость многих побед.
Бывалым, испытанным танкистом прибыла она на Западный фронт. Атаки, засады, разведка стали привычным делом. Боевые будни, напряженный труд, опасная фронтовая жизнь сроднили с экипажем. Экипаж теперь мал её второй семь ей. Гвардейское соединение, куда они были зачислены - родным коллективом.
В часы затишья бесстрашный, выдержанный и строгий водитель боевой машины, примостившись где-нибудь на опушке леса, на склоне балки, стирает белье, чинит одежду своим "сынкам".
По вечерам в землянке люди писали в далекий тыл. У каждого есть там кто-то, истосковавшийся, близкий. Примостясь к огню, водитель танка пишет в Томск.
"Друзья мои! Я очень хотела бы получить письма ото всех, кто меня провожал, все вы имеете для этого возможности. Прошу, пишите, не забывайте. Если хотите зиять, как я овладела танком, прочитайте галету "Известия" от 27 августа 1943 года заметку "Танк "Боевая подруга". Целую. Октябрьская".
Исполнился год с того дня, когда она, в большом зале Новосибирского опорного театра во время съезда женщин-сибирячек приняла решение стать танкистом.
Это произошло в марте, на одной из дорог войны. После успешной атаки наши танки укрылись в лесу. Вечер был полон предчувствием весны, освобождения. Разгоряченные недавним боем, люди шутили, готовились к отдыху.
Неожиданно задрожала от залпов земля. Выброшенная разрывами снарядов, она осыпалась на ветви деревьев. Налёт вражеской артиллерии был ожесточенным.
Содрогнулась их бронированная крепость от близкого взрыва снаряда. Почувствовав неладное, экипаж выскочил из танка. Достаточно взгляда, чтобы понять - повреждена гусеница танка. "Сынки" немедленно принялись за исправление. Вражеские снаряды продолжали сотрясать землю. Вышла из танка Мария Васильевна. Командир башни Геннадий Ясько убеждал её, сердился:
- Сделаем без вас. Уйдите от огня!
Но её трудно уговорить. Не могла она оставаться в укрытии, когда люди подвергали себя опасности.
С оглушительным свистом пролетел над вершинами деревьев снаряд и разорвался рядом. Оглушенные взрывом танкисты не успели вернуться к прерванной работе - еще один снаряд ударил рядом, 0ктябрьская упала
Очнулась в полевом госпитале. Ранение в голову только что исследовал видный хирург. Минуты её были сочтены, последние минуты славной жизни.
В холодеющие руки ее вложили орден Отечественной войны первой степени. Она открыла глаза, что-то произнесла. Вручивший ей орден генерал наклонился над изголовьем.
- Экипаж... Надо наградить... - услышал он.
- Уже награжден, - ответили умирающей.
Из под белой марлевой повязки, в угасающем взгляде прекрасных черных глаз - отсвет улыбки. Уходя из жизни, она желала людям счастья.
Герой Советского Союза Мария Васильевна Октябрьская похоронена у стен Смоленского Кремля, на бульваре 1812 года. Невдалеке течет Днепр. Пройдя тысячеверстный путь, он впадает в Черное море, в одно из самых лучезарных, поэтических морей мира.
... Она любила древний Крым, любила землю Сибири, согревшую её. Была счастливой женой. В грозный час испытаний красивая, гордая и мужественная душа русской женщины нашла силы дня смертельной борьбы с врагом.

По данным энциклопедии «Великая Отечественная война», в действующей армии служило свыше тысячи писателей, из восьмисот членов московской писательской организации в первые дни войны на фронт ушло двести пятьдесят. Четыреста семьдесят один писатель с войны не вернулся - это большие потери. Когда-то во время испанской войны Хемингуэй заметил: «Писать правду о войне очень опасно и очень опасно доискиваться правды... Когда человек идет на фронт искать правду, он может вместо нее найти смерть. Ho если едут двенадцать, а возвращаются только двое - правда, которую они привезут с собой, будет действительно правдой, а не искаженными слухами, которые мы выдаем за историю. Стоит ли рисковать, чтобы найти эту правду, - об этом пусть судят сами писатели».

Особую роль в судьбе военной литературы сыграли газеты.

Корреспондентами «Красной звезды» работали И. Эренбург, К. Симонов, В. Гроссман, А. Платонов, Е. Габрилович, П. Павленко, А. Сурков, ее постоянными авторами были А. Толстой, Е. Петров, А. Довженко, Н. Тихонов. В «Правде» работали А. Фадеев, Л. Соболев, В. Кожевников, Б. Полевой. В армейских газетах была даже учреждена специальная должность - писатель. В газете Южного фронта «Во славу Родины» служил Б. Горбатов, в газете Западного, а потом 3-го Белорусского фронта «Красноармейская правда» - A. Твардовский... Газета в ту пору стала основным посредником между писателем и читателем и самым влиятельным практическим организатором литературного процесса. Союз газеты с писателями был рожден потребностью газеты в писательском пере (разумеется, в рамках журналистских жанров), но как только он стал более или менее прочным и привычным, он превратился в союз и с художественной литературой (она стала присутствовать на газетных полосах в «чистом» виде). В январе 1942 г. «Красная звезда» напечатала первые рассказы К. Симонова, К. Паустовского, В. Гроссмана. После этого произведения художественной литературы - стихи и поэмы, рассказы и повести, даже пьесы - стали появляться и в других центральных газетах, в газетах фронтовых и армейских. Вошла в обиход прежде немыслимая - считалось аксиомой, что газета живет один день, - на газетной полосе фраза: «Продолжение в следующем номере». В газетах были опубликованы повести: «Русская повесть» П. Павленко («Красная звезда», 1942), «Народ бессмертен» В. Гроссмана («Красная звезда», 1942), «Радуга» B. Василевской («Известия», 1942), «Семья Тараса» («Непокоренные») Б. Горбатова («Правда», 1943); первые главы романа «Молодая гвардия» А. Фадеева («Комсомольская правда», 1945), роман был окончен после войны; поэмы: «Пулковский меридиан» В. Инбер («Литература и жизнь», «Правда», 1942), «Февральский дневник» О. Берггольц («Комсомольская правда», 1942), «Василий Теркин» А. Твардовского («Правда», «Известия», «Красная звезда», 1942); пьесы: «Русские люди» К. Симонова («Правда», 1942), «Фронт» А. Корнейчука («Правда», 1942).

Война и для солдата-пехотинца, артиллериста, сапера была не только бесчисленными опасностями - бомбежками, артиллерийскими налетами, пулеметными очередями - и соседством со смертью, до которой так часто бывало всего-навсего четыре шага, но и тяжким повседневным трудом. И от писателя она тоже требовала самоотверженного литературного труда - без передышек и отдыха. «Я писал, - вспоминал А. Твардовский, - очерки, стихи, фельетоны, лозунги, листовки, песни, статьи, заметки - все». Ho даже традиционные газетные жанры, предназначенные для освещения сегодняшнего дня, его злобы, - корреспонденция и публицистическая статья (а они, естественно, получили тогда наибольшее распространение, к ним на протяжении всей войны обращались чаще всего), когда к ним прибегал одаренный художник, преображались: корреспонденция превращалась в художественный очерк, публицистическая статья - в эссе, приобретали достоинства художественной литературы, в том числе и долговечность. Многое из того, что тогда торопливо писалось для завтрашнего номера газеты, сохранило живую силу до наших дней, столько вложено в эти сочинения таланта и души. И в журналистских жанрах ярко проявилась индивидуальность этих писателей.

И первая строчка в перечне наиболее отличившихся в войну своей работой в газете писателей по праву принадлежит Илье Эренбургу, который, как свидетельствует от лица корпуса фронтовых корреспондентов К. Симонов, «работал в тяжелую страду войны больше, самоотверженнее и лучше всех нас».

Эренбург - публицист по преимуществу, главный его жанр - статья, вернее, эссе. У Эренбурга редко можно встретить описание в чистом виде. Пейзаж, зарисовка сразу же укрупняются, приобретают символический смысл. Собственные впечатления и наблюдения Эренбурга (а он, сугубо штатский человек, не раз ездил на фронт) входят в образную ткань его публицистики на равных правах с письмами, документами, цитатами из газет, свидетельствами очевидцев, показаниями пленных и т. п.

Лаконизм - одна из бросающихся в глаза отличительных черт стиля Эренбурга. Большое количество самых разнообразных фактов, которые использует писатель, требует сжатости. Часто уже сам «монтаж» фактов высекает мысль, подводит читателя к выводу: «Когда Леонардо да Винчи сидел над чертежами летательной машины, он думал не о фугасных бомбах, но о счастье человечества. Подростком я видел первые петли французского летчика Пегу. Старшие говорили: „Гордись - человек летает, как птица!“ Много лет спустя я увидел „юнкерсов“ над Мадридом, над Парижем, над Москвой...» («Сердце человека»).

Контрастное сопоставление, резкий переход от частной, но поражающей воображение детали к обобщению, от безжалостной иронии к сердечной нежности, от гневной инвективы к воодушевляющему призыву - вот что отличает стиль Эренбурга. Внимательный читатель публицистики Эренбурга не может не догадаться, что автор ее поэт.

Константин Симонов тоже поэт (во всяком случае, в ту пору так его воспринимали читатели, да и он сам тогда считал поэзию своим истинным призванием), но иного склада - он всегда тяготел к сюжетному стихотворению, в одной из рецензий на его довоенные стихи было проницательно замечено: «У Константина Симонова острота зрения и повадка прозаика». Так что война, работа в газете только подтолкнули его к прозе. В очерках он обычно изображает то, что видел своими глазами, делится тем, что пережил сам, или рассказывает историю какого-то человека, с которым его свела война.

В очерках Симонова всегда есть повествовательный сюжет, поэтому они по образной структуре малоотличимы от его рассказов. В них, как правило, присутствует психологический портрет героя - обыкновенного солдата или офицера переднего края, отражены жизненные обстоятельства, формировавшие характер этого человека, подробно изображен тот бой, в котором он отличился, при этом главное внимание автор отдает будням войны. Вот концовка очерка «На реке Сож»: «Начинались вторые сутки боя на этом далеко не первом по счету водном рубеже. Это был рядовой, трудный день, вслед за которым уже начинались новые сутки боя, такие же трудные» - она характеризует угол зрения автора. И Симонов с большим количеством подробностей воссоздает то, что в эти «рядовые» дни приходилось переживать солдату или офицеру, когда в стужу, пробирающую до костей, или в распутицу шагал он по бесконечным фронтовым дорогам, подталкивал буксующие машины или вытаскивал из непролазной грязи намертво застрявшие пушки; как закуривал последнюю щепотку махорки, смешанной с крошками, или жевал случайно сохранившийся сухарь - который день нет ни харча, ни курева; как перебегал под минометным обстрелом - перелет, недолет, - чувствуя всем телом, что вот сейчас его накроет следующей миной, или, преодолевая тоскливую пустоту в груди, поднимался под огнем для броска во вражеские траншеи.

Виктор Некрасов, проведший всю сталинградскую эпопею на передовой, командуя полковыми саперами, вспоминал, что в Сталинграде нечасто, но все же появлялись журналисты, правда, обычно «люди пера» появлялись ненадолго и не всегда спускались ниже штаба армии. Были, однако, и исключения: «Василий Семенович Гроссман бывал не только в дивизиях, но и в полках, на передовой. Был он и в нашем полку». И самое важное свидетельство: «...газеты с его, как и Эренбурга, корреспонденциями зачитывались у нас до дыр». Сталинградские очерки были высшим художественным достижением писателя в ту пору.

В галерее образов, созданных Гроссманом в очерках, два воина, с которыми писатель встретился во время Сталинградской битвы, были живым воплощением самых существенных, самых дорогих ему черт народного характера. Это 20-летний снайпер Чехов, «юноша, которого все любили за доброту и преданность матери и сестрам, не пулявший в детстве из рогатки», ибо он «жалел бить по живому», «ставший железной, жестокой и святой логикой Отечественной войны страшным человеком, мстителем» («Глазами Чехова»). И сапер Власов с «жуткой, как эшафот» (это из записной книжки Гроссмана, такое она произвела на него впечатление), волжской переправы: «Часто бывает, что один человек воплощает в себе все особенные черты большого дела, большой работы, что события его жизни, его черты характера выражают собой характер целой эпохи. И конечно, именно сержант Власов, великий труженик мирных времен, шестилетним мальчиком пошедший за бороной, отец шестерых старательных, небалованных ребят, человек, бывший первым бригадиром в колхозе и хранителем колхозной казны, - и есть выразитель суровой и будничной героичности сталинградской переправы» («Власов»).

Ключевое у Гроссмана слово, ключевое понятие, объясняющее силу народного сопротивления, - свобода. «Нельзя сломить воли народа к свободе», - пишет он в очерке «Волга - Сталинград», называя Волгу «рекой русской свободы ».

«Одухотворенные люди» - так называется один из самых известных очерков-рассказов (за неимением других воспользуемся этим жанровым определением, хотя оно не передает своеобразия произведения, в котором конкретная, документальная основа сочетается с легендарно-метафорическим художественным строем) Андрея Платонова. «Он знал, - пишет Платонов об одном из своих героев, - что война, как и мир, одухотворяется счастьем и в ней есть радость, и он сам испытывал радость войны, счастье уничтожения зла, и еще испытывает их, и ради того он живет на войне и другие люди живут» («Офицер и солдат»). Снова и снова возвращается писатель к мысли о силе духа как основе нашей стойкости. «Ничего не совершается без подготовленности в душе, особенно на войне. Ho этой внутренней подготовленности нашего воина к битвам можно судить и о силе его органической привязанности к родине, и о его мировоззрении, образованном в нем историей его страны» («О советском солдате (Три солдата)»). А в захватчиках, бесчинствующих на нашей земле, самое отвратительное, чудовищное для Платонова - « пустодушие ».

Война с фашизмом и предстает в произведениях Платонова как сражение «одухотворенных людей» с «неодушевленным врагом» (это название другого платоновского очерка-рассказа), как борьба добра и зла, созидания и разрушения, света и мрака. «В мгновениях боя, - замечает он, - освобождается от злодейства вся земля». Ho, рассматривая войну в коренных общечеловеческих категориях, писатель не отворачивается от своего времени, не пренебрегает его конкретными чертами (хотя такого рода несправедливых обвинений: «В рассказах Платонова нет окрашенного временем исторического человека, нашего современника...» - он не избежал). Образ жизни современников (вернее сказать, их мирочувствование, ибо все бытовое, «вещественное» переключается Платоновым в эту сферу) неизменно присутствует в его произведениях, но главная цель автора - показать, что война идет «ради жизни на земле», за право жить, дышать, растить детей. Враг посягнул на само физическое существование нашего народа - вот что диктует Платонову «вселенский», общечеловеческий масштаб. На это ориентирован и его стиль, в котором слились философичность и фольклорный метафоризм, гиперболы, восходящие к сказочному повествованию, и психологизм, чуждый сказке, символика и просторечие, одинаково интенсивно окрашивающие и речь героев, и авторский язык.

В центре внимания Алексея Толстого - патриотические и ратные традиции русского народа, которые должны служить опорой, духовным фундаментом сопротивления фашистским захватчикам. И сражающиеся против гитлеровских полчищ советские воины для него прямые наследники тех, кто, «оберегая честь отечества, шел через альпийские ледники за конем Суворова, уперев штык, отражал под Москвой атаки кирасиров Мюрата, в чистой тельной рубахе стоял - ружье к ноге - под губительными пулями Плевны, ожидая приказа идти на неприступные высоты» («Что мы защищаем»).

Постоянное обращение Толстого к истории отзывается в стиле торжественной лексикой, писатель широко использует не только архаизмы, но и просторечие - вспомним знаменитое толстовское: «Ничего, мы сдюжим!»

Характерная черта многих очерков и публицистических статей военного времени - высокое лирическое напряжение. He случайно так часто очеркам даются подзаголовки подобного типа: «Из записной книжки писателя», «Странички из дневника», «Дневник», «Письма» и т. п. Это пристрастие к лирическим формам, к повествованию, близкому к дневнику, объяснялось не столько тем, что они давали большую внутреннюю свободу в передаче материала, еще никак не уложившегося, материала, который был сегодняшним в буквальном смысле этого слова, - главное было в другом: так писатель получал возможность от первого лица говорить о том, что переполняло его душу, прямо выражать свои чувства. «В чувстве коллективной сплоченности, в полном растворении человека в общем деле защиты Ленинграда я черпал вдохновение», - это сказано Николаем Тихоновым, но чувство здесь выражено общее для большинства писателей. Никогда писатель так очетливо не слышал сердце народа - для этого ему надо было просто прислушаться к своему сердцу. И о ком бы он ни писал, он непременно писал и о себе. Никогда еще для писателя не было столь коротким расстояние между словом и делом. И ответственность его никогда не была столь высока и конкретна.

Иногда литературный процесс военных лет в критических статьях выглядит как путь от публицистической статьи, очерка, лирического стихотворения к жанрам более «солидным»: повести, поэме, драме. Считается, что, по мере того как писатели накапливали впечатления военной действительности, малые жанры сходили на нет. Ho живой процесс не укладывается в эту заманчиво стройную схему. До самого конца войны писатели продолжали выступать на страницах газет с очерками, публицистическими статьями, и лучшие из них были настоящей, без всяких скидок, литературой. А первые повести и пьесы, в свою очередь, появились рано - в 1942 г. И, переходя от очерка и публицистики к обзору повестей, надо иметь в виду, что тут не годится подход выше-ниже, оценки лучше-хуже. Речь пойдет о самых значительных, художественно самых ярких, много раз переиздававшихся и в послевоенные годы произведениях: «Народ бессмертен» (1942) В. Гроссмана, «Непокоренные» (под названием «Семья Тараса») (1943) Б. Горбатова, «Волоколамское шоссе» (первая часть под названием «Панфиловцы на первом рубеже (повесть о страхе и бесстрашии)», 1943; вторая - «Волоколамское шоссе (вторая повесть о панфиловцах)», 1944) А. Бека, «Дни и ночи» (1944) К. Симонова. Они примечательны и тем, что обнаруживают широкий диапазон литературных традиций, на которые ориентировались авторы повестей, художественно претворяя впечатления от катастрофически переломившейся, взвихренной военной действительности.

Василий Гроссман начал писать повесть «Народ бессмертен» весной 1942 г., когда немецкая армия была отогнана от Москвы и обстановка на фронте стабилизировалась. Можно было попытаться привести в какой-то порядок, осмыслить обжигавший души горький опыт первых месяцев войны, выявить то, что было подлинной основой нашего сопротивления и внушало надежды на победу над сильным и умелым врагом, найти для этого органичную образную структуру.

Сюжет повести воспроизводит весьма распространенную фронтовую ситуацию той поры - попавшие в окружение наши части в жестоком бою, неся тяжелые потери, прорывают вражеское кольцо. Ho этот локальный эпизод рассматривается автором с оглядкой на толстовскую «Войну и мир», раздвигается, расширяется, повесть приобретает черты мини-эпоса. Действие переносится из штаба фронта в старинный город, на который обрушилась вражеская авиация, с переднего края, с поля боя - в захваченное фашистами село, с фронтовой дороги - в расположение немецких войск. Повесть густо населена: наши бойцы и командиры - и те, что оказались крепки духом, для кого обрушившиеся испытания стали школой «великой закаляющей и умудряющей тяжелой ответственности», и казенные оптимисты, всегда кричавшие «ура», но сломленные поражениями; немецкие офицеры и солдаты, упоенные силой своей армии и одержанными победами; горожане и украинские колхозники - и патриотически настроенные, и готовые стать прислужниками захватчиков. Все это продиктовано «мыслью народной», которая для Толстого в «Войне и мире» была самой важной, и в повести «Народ бессмертен» она выдвинута на первый план.

«Пусть не будет слова величавей и святей, чем слово „народ“!» - пишет Гроссман. He случайно главными героями своей повести он сделал не кадровых военных, а людей штатских - колхозника из Тульской области Игнатьева и московского интеллигента, историка Богарева. Они - многозначительная деталь, - призванные в армию в один и тот же день, символизируют единство народа перед лицом фашистского нашествия.

Символично и единоборство - «словно возродились древние времена поединков» - Игнатьева с немецким танкистом, «огромным, плечистым», «прошедшим по Бельгии, Франции, топтавшим землю Белграда и Афин», «чью грудь сам Гитлер украсил „железным крестом“». Оно напоминает описанную позднее Твардовским схватку Теркина с «сытым, бритым, береженым, дармовым добром кормленным» немцем:

Как на древнем поле боя,
Грудь на грудь, что щит на щит, -
Вместо тысяч бьются двое,
Словно схватка все решит.

Как много общего у Игнатьева с Теркиным! Даже гитара Игнатьева несет ту же функцию, что гармонь Теркина. И родство этих героев говорит о том, что Гроссману открылись черты современного русского народного характера.

Борис Горбатов рассказывал, что, работая над повестью «Непокоренные», он искал «слова-снаряды», торопился, чтобы «немедленно передать» повесть «на духовное вооружение нашей армии». Он писал ее после Сталинграда, после освобождения Донбасса, побывав там, увидев, что стало с людьми, оказавшимися во власти оккупантов, во что превратились города и поселки, заводы и шахты. «...Пишу только то, что хорошо знаю... -признавался Горбатов. - Только потому, что сам я донбассовец, родившийся и выросший там, и только потому, что в дни войны я был в Донбассе, и при обороне его и в боях за него, только потому, что я с войсками вошел в освобожденный Донбасс, - смог я рискнуть написать книгу „Непокоренные“ о людях, мне известных и близких. Я не изучал их - я жил с ними. И многие из героев „Непокоренных“ просто списаны с натуры - такими, какими я их знал».

Горбатов стремится нарисовать эпическую картину происходящего. Ho эстетическим ориентиром, прежде всего в раскрытии темы патриотизма, ему служит романтический эпос «Тараса Бульбы» Гоголя. Автор «Непокоренных» этого не скрывает, связь с гоголевской традицией обнажена для читателей, намеренно подчеркнута: при первой публикации повесть Горбатова даже называлась «Семья Тараса», три главных персонажа ее - старый Тарас и его сыновья Степан и Андрей - не только повторяют имена героев гоголевской повести, отношение горбатовского Тараса к своим сыновьям, их судьбы должны были напомнить читателям о драме в семье Тараса Бульбы, о конфликте между патриотическим и отцовским чувством. Стиль повести «Непокоренные» восходит к балладе: как в стихах, здесь есть повторяющиеся, скрепляющие повествование образы, опорные словесные лейтмотивы; фраза, которой заканчивается глава и которая содержит итог только что рассказанного, ставится в начало следующей главы, создавая ее эмоциональное поле.

Начинается повесть Горбатова сценой летнего отступления сорок второго года: «Все на восток, все на восток... Хоть бы одна машина на запад! А все вокруг было объято тревогой, наполнено криком и стоном, скрипом колес, скрежетом железа, хриплой руганью, воплями раненых, плачем детей, и казалось, сама дорога скрипит и стонет под колесами, мечется в испуге меж косогорами...» А заканчивается освобождением от захватчиков, наступлением нашей армии и отступлением немецкой: «Они шли на запад... Навстречу попадались длинные, унылые колонны пленных немцев. Немцы шли в зеленых шинелях с оборванными хлястиками, без ремней, уже не солдаты - пленные». Шли, как год назад шли наши пленные, - тоже «шинель без хлястиков, без ремня, взгляд исподлобья, руки за спиной, как у каторжан». А между этими событиями год жизни заводского поселка, оккупированного фашистами, - страшный год расправ, бесправия, унижения, рабского существования.

Повесть Горбатова была первой серьезной попыткой подробного изображения того, что происходило на оккупированной территории, как жили там, как бедствовали люди, оказавшиеся в фашистской неволе, как преодолевался страх, как возникало сопротивление захватчикам мирного населения, оставленного на произвол судьбы, на поругание врагу. Отгородиться от ставшего враждебным окружающего мира крепкими запорами и замками («Нас это не касается!»), отсидеться в своем доме - такой была первая реакция старого Тараса. Ho вскоре выяснилось: так спастись нельзя.

«Жить было невозможно.

На семью Тараса еще не обрушился топор фашистов. Никого не убили из близких. Никого не замучили. He угнали. He обобрали. Еще ни один немец не побывал в старом домике в Каменном Броде. А жить было невозможно.

He убили, но в любую минуту могли убить. Могли ворваться ночью, могли схватить среди бела дня на улице. Могли швырнуть в вагон и угнать в Германию. Могли без вины и суда поставить к стенке; могли расстрелять, а могли и отпустить, посмеявшись над тем, как человек на глазах седеет. Они все могли. Могли - и это было хуже, чем если б уж убили. Над домиком Тараса, как и над каждым домиком в городе, черной тенью распластался страх».

И дальше в повести рассказывается о преодолении этого страха, о том, как каждый по-своему оказывал сопротивление захватчикам, включался так или иначе в борьбу с ними. Старый мастер Тарас отказывается восстанавливать свой завод, занимается саботажем. Его старший сын Степан, бывший здесь секретарем обкома, «хозяином» области, организует и возглавляет подпольную организацию; подпольщицей становится дочь Тараса Настя, перед оккупацией закончившая школу. Попавший в плен младший сын Андрей переходит линию фронта и возвращается в родной город уже в рядах освободивших его войск. В историях Степана и Андрея Горбатов затрагивает те больные явления военной действительности, к которым никто тогда еще не отваживался обращаться. Теперь, по прошествии полувека, ясно, что не все тогда открывалось автору «Непокоренных» в подлинном свете, ему мешали идеологические шоры, но все-таки он взялся за взрывчатый материал, касаться которого в ту пору было немного охотников.

Сколачивая подпольные группы, связываясь с людьми, которые были в мирное время «активом», Степан обнаруживает - это для него, знатока «кадров» и опытного руководителя, обескураживающая неожиданность, - что среди тех, кто пользовался официальным доверием, был у власти в фаворе, оказались и трусы, и предатели, а среди незаметных, «неперспективных» или строптивых, думающих и поступающих по-своему, неугодных начальству было немало людей, до конца верных Родине, подлинных героев. «Значит, плохо ты людей знал, Степан Яценко, - укоряет себя горбатовский герой. - А ведь жил с ними, ел, пил, работал... А главного в них не знал - души их». Ho не в этом дело, «хозяин» области тут заблуждается (а вместе с ним и автор): все, что требовалось ему, как секретарю обкома, знать о людях, он знал, - не годилась, была ложной, бездушно-казенной сама система оценки людей.

Судьба горбатовского Андрея проецируется на судьбу младшего сына Тараса Бульбы. Ho Андрей не изменил Родине, и нет его вины в том, что он вместе с десятками тысяч таких же, как он, бедолаг попал в плен, хотя отец видит в нем изменника и клеймит его, как Тарас Бульба своего младшего сына, а когда Андрей перешел линию фронта, его «долго и строго допрашивали в особом отделе». Да он и сам уверовал, что виноват, раз не пустил себе пулю в лоб. И видимо, автор тоже так считает, хотя рассказанная им история Андрея решительно расходится с такой оценкой. Ho за всем этим стоял чудовищно жестокий приказ Сталина: «плен - измена Родине», тяжелейшие правовые и нравственные последствия которого полвека не удавалось изжить.

Сюжет «Волоколамского шоссе» Александра Бека очень напоминает сюжет повести Гроссмана «Народ бессмертен»: попавший после тяжелых боев в октябре сорок первого под Волоколамском в окружение батальон панфиловской дивизии прорывает вражеское кольцо и соединяется с основными силами дивизии. Ho сразу же бросаются в глаза существенные различия в разработке этого сюжета. Гроссман стремится всячески расширить общую панораму происходящего. Бек замыкает повествование рамками одного батальона. Художественный мир повести Гроссмана - герои, воинские части, место действия - порожден его творческой фантазией, Бек документально точен. Вот как он характеризовал свой творческий метод: «Поиски героев, действующих в жизни, длительное общение с ними, беседы с множеством людей, терпеливый сбор крупиц, подробностей, расчет не только на собственную наблюдательность, но и на зоркость собеседника...» В «Волоколамском шоссе» он воссоздает подлинную историю одного из батальонов панфиловской дивизии, все у него соответствует тому, что было в действительности: география и хроника боев, персонажи.

В повести Гроссмана рассказ о событиях и людях ведет вездесущий автор, у Бека рассказчиком выступает командир батальона Баурджан Момыш-Улы. Его глазами мы видим то, что было с его батальоном, он делится своими мыслями и сомнениями, объясняет свои решения и поступки. Себя же автор рекомендует читателям лишь как внимательного слушателя и «добросовестного и прилежного писца», что нельзя принимать за чистую монету. Это не более чем художественный прием, потому что, беседуя с героем, писатель допытывался о том, что представлялось ему, Беку, важным, компоновал из этих рассказов и образ самого Момыш-Улы, и образ генерала Панфилова, «умевшего управлять, воздействовать не криком, а умом, в прошлом рядового солдата, сохранившего до смертного часа солдатскую скромность», - так писал Бек в автобиографии о втором очень дорогом ему герое книги.

«Волоколамское шоссе» - оригинальное художественнодокументальное произведение, связанное с той литературной традицией, которую олицетворяет в литературе XIX в. Глеб Успенский. «Под видом сугубо документальной повести, - признавался Бек, - я писал произведение, подчиненное законам романа, не стеснял воображения, создавал в меру сил характеры, сцены...» Конечно, и в авторских декларациях документальности, и в его заявлении о том, что он не стеснял воображения, есть некое лукавство, они как бы с двойным дном: читателю может казаться, что это прием, игра. Ho у Бека обнаженная, демонстративная документальность не стилизация, хорошо известная литературе (вспомним для примера хотя бы «Робинзона Крузо»), не поэтические одежды очерково-документального покроя, а способ постижения, исследования и воссоздания жизни и человека. И повесть «Волоколамское шоссе» отличается безупречной достоверностью даже в мелочах (если Бек пишет, что тринадцатого октября «все было в снегу», - не нужно обращаться к архивам метеослужбы, можно не сомневаться, так оно и было в действительности). Это своеобразная, но точная хроника кровопролитных оборонительных боев под Москвой (так сам автор определял жанр своей книги), раскрывающая, почему немецкая армия, дойдя до стен нашей столицы, взять ее не смогла.

И самое главное, из-за чего «Волоколамское шоссе» следует числить за художественной литературой, а не журналистикой. За профессионально армейскими, военными заботами - дисциплины, боевой подготовки, тактики боя, - которыми поглощен Момыш-Улы, для автора встают проблемы нравственные, общечеловеческие, до предела обостренные обстоятельствами войны, постоянно ставящими человека на грань между жизнью и смертью: страха и мужества, самоотверженности и эгоизма, верности и предательства.

В художественном строе повести Бека немалое место занимает полемика с пропагандистскими стереотипами, с батальными штампами, полемика явная и скрытая. Явная, потому что таков характер главного героя: он резок, не склонен обходить острые углы, даже себе не прощает слабостей и ошибок, не терпит пустословия и пышнословия. Вот характерный эпизод:

«Подумав, он проговорил:

- „He ведая страха, панфиловцы рвались в первый бой...“ Как, по-вашему: подходящее начало?

He знаю, - нерешительно сказал я.

Так пишут ефрейторы литературы, - жестко сказал он. - В эти дни, что вы живете здесь, я нарочно велел поводить вас по таким местечкам, где иногда лопаются две-три мины, где посвистывают пули. Я хотел, чтобы вы испытали страх. Можете не подтверждать, я и без признаний знаю, что вам пришлось подавлять страх.

Так почему же вы и ваши товарищи по сочинительству воображаете, что воюют какие-то сверхъестественные люди, а не такие же, как вы?»

Через двадцать лет после войны Константин Симонов писал о «Волоколамском шоссе»: «Когда я первый раз (во время войны. - Л. Л.) читал эту книгу, главным чувством было удивление перед ее непобедимой точностью, перед ее железной достоверностью. Я был тогда военным корреспондентом и считал, что я знаю войну... Ho, когда я прочитал эту книгу, я с удивлением и завистью почувствовал, что ее написал человек, который знает войну достоверней и точнее меня...»

Симонов действительно хорошо знал войну. С тех пор как в июне сорок первого он отправился в действующую армию на Западный фронт, которому тогда пришлось принять на себя главный удар немецких танковых колонн, лишь за первые пятнадцать месяцев войны, пока редакционная командировка не привела его в Сталинград, где только ни побывал он, чего только ни повидал. Чудом выбрался в июле сорок первого из кровавой сумятицы окружения. Был в осажденной врагом Одессе. Участвовал в боевом походе подводной лодки, минировавшей румынский порт. Ходил в атаку с пехотинцами на Арабатской Стрелке в Крыму...

И все-таки то, что Симонов увидел в Сталинграде, потрясло его. Ожесточение боев за этот город достигло того крайнего предела, что чудился ему здесь какой-то очень важный исторический рубеж в ходе боев. Человек, сдержанный в проявлении своих чувств, писатель, всегда чуравшийся громких фраз, он закончил один из сталинградских очерков почти патетически:

«Безыменная еще эта земля вокруг Сталинграда.

Ho когда-то ведь и слово "Бородино" знали только в Можайском уезде, оно было уездным словом. А потом в один день оно стало словом всенародным. Бородинская позиция была не лучше и не хуже многих других позиций, лежавших между Неманом и Москвой. Ho Бородино оказалось неприступной крепостью, потому что именно здесь решил русский солдат положить свою жизнь, но не сдаться. И поэтому мелководная речка стала непроходимой и холмы и перелески с наскоро вырытыми траншеями стали неприступными.

В степях под Сталинградом много безвестных холмов и речушек, много деревенек, названий которых не знает никто за сто верст отсюда, но народ ждет и верит, что название какой-то из этих деревенек прозвучит в веках, как Бородино, и что одно из этих степных широких полей станет полем великой победы».

Слова эти оказались пророческими, что стало ясно уже тогда, когда Симонов начал писать повесть «Дни и ночи». Ho события, которые уже осознавались как исторические - в самом точном и высоком смысле этого слова, - изображаются в повести так, как они воспринимались защитниками руин трех сталинградских домов, целиком поглощенными тем, чтобы отбить шестую за этот день атаку немцев, выкурить их ночью из захваченного ими подвала, переправить патроны и гранаты в отрезанный врагом дом. Каждый из них делал свое - им казалось - маленькое, но сверхтрудное и опасное дело, не помышляя, во что все это в конечном счете сложится. История в повести словно бы застигнута врасплох, она не успела привести себя в порядок, чтобы позировать будущим художникам - романтикам и монументалистам. Перенесенное в искусство почти в первозданном виде, то, что происходило в Сталинграде, должно потрясать, полагал автор «Дней и ночей». Стоит отметить близость эстетических позиций Симонова и Бека (не случайно Симонов так высоко оценил «Волоколамское шоссе»).

Следуя толстовской традиции (Симонов не раз говорил, что более высокого образца в литературе, чем Толстой, для него не было, - правда, в данном случае речь идет не об эпическом размахе «Войны и мира», а о бесстрашном взгляде на жестокую обыденность войны в «Севастопольских рассказах»), автор стремился представить «войну в настоящем ее выражении - в крови, в страданиях, в смерти». Эта знаменитая толстовская формула вмещает у Симонова и непосильный повседневный солдатский труд - многокилометровые марши, когда все, что нужно для боя и для жизни, приходится тащить на себе, вырытые, выдолбленные в мерзлой земле окопы и землянки - несть числа им. Да окопный быт - солдату надо как-то устроиться, чтобы поспать и помыться, надо залатать гимнастерку и починить сапоги. Скудный это, пещерный быт, но никуда не денешься, надо к нему приспособиться, а кроме того, если бы не заботы о ночлеге и харче, о куреве и портянках, человеку ни за что не выдержать постоянного соседства со смертельной опасностью.

«Дни и ночи» написаны с очерковой точностью, с дневниковой погруженностью во фронтовые будни. Ho образный строй повести, внутренняя динамика изображаемых в ней событий и характеров направлены на то, чтобы раскрыть духовный облик тех, кто стоял насмерть в Сталинграде. В повести первый этап невиданно жестоких боев в городе заканчивается тем, что враг, отрезав дивизию, в которую входил батальон главного героя повести Сабурова, от штаба армии, выходит к Волге. Казалось бы, все кончено, дальнейшее сопротивление бессмысленно, но защитники города и после этого не признали себя побежденными и с неослабевающим мужеством продолжали драться. Никакое превосходство врага уже не могло вызвать у них страха или замешательства. Если первые бои, как они изображены в повести, отличаются предельным нервным напряжением, яростной исступленностью, то теперь самым характерным писателю представляется спокойствие героев, их уверенность, что они выстоят, что немцы одолеть их не смогут. Это спокойствие обороняющихся стало проявлением самого высокого мужества, высшей ступенью мужества.

В повести «Дни и ночи» героическое выступает в самом массовом его проявлении. Душевная сила симоновских героев, не бросающаяся в глаза в обычных мирных условиях, по-настоящему проявляется в минуты смертельной опасности, в тяжких испытаниях, а самоотверженность и непоказное мужество становятся главным мерилом человеческой личности. Во всенародной войне, исход которой зависел от силы патриотического чувства множества людей, рядовых участников исторических катаклизмов, роль обыкновенного человека не понижалась, а повышалась. «Дни и ночи» помогали читателям осознать, что остановили и сломали немцев в Сталинграде не чудо-богатыри, которым все нипочем, - они ведь и в воде не тонут, и в огне не горят, - а простые смертные, которые тонули на волжских переправах и горели в объятых пламенем кварталах, которые не были заговорены от пуль и осколков, которым было тяжко и страшно, - у каждого из них была одна жизнь, которой надо было рисковать, с которой приходилось расставаться, но все вместе они выполнили свой долг, выстояли.

Эти повести Гроссмана и Горбатова, Бека и Симонова наметили основные направления послевоенной прозы о войне, выявили опорные традиции в классике. Опыт толстовской эпопеи отозвался в трилогии Симонова «Живые и мертвые», в дилогии Гроссмана «Жизнь и судьба». По-своему претворенный жесткий реализм «Севастопольских рассказов» обнаруживает себя в повестях и рассказах Виктора Некрасова и Константина Воробьева, Григория Бакланова и Владимира Тендрякова, Василя Быкова и Виктора Астафьева, Вячеслава Кондратьева и Булата Окуджавы, с ним связана почти вся проза писателей фронтового поколения. Романтической поэтике отдал дань Эммануил Казакевич в «Звезде». Видное место заняла документально-художественная литература, возможности которой продемонстрировал в войну А. Бек, ее успехи связаны с именами А. Адамовича, Д. Гранина, Д. Гусарова, С. Алексиевич, Е. Ржевской.

В годы войны получили развитие не только стихотворные жанры. По-своему не менее богата и разнообразна проза. Она представлена публицистическими и очерковыми жанрами, военным рассказом и героической повестью.
Весьма разнообразны публицистические жанры: статьи, очерки, памфлеты, фельетоны, воззвания, письма, листовки и т. д. Писались статьи на политические, историко-патриоти- ческие, военные и иные темы. Пожалуй, не было писателя, который бы не попробовал свои силы в этом направлении. Оно и понятно: публицистический жанр бил, так сказать, прямой наводкой по врагу. Статьи писали Л. Леонов, А. Толстой, М. Шолохов, И. Эренбург, Вс. Вишневский, Н. Тихонов, Б. Горбатов, А. Довженко и др.
Как и все советские публицисты, писатели стремились своими статьями оказывать активную помощь защитникам отечества. Они воспитывали у людей высокие гражданские чувства, раскрывали подлинное лицо устроителей «нового порядка» и учили непримиримо относиться к фашизму.
Писатели противопоставили фашистской лживой пропаганде большую человеческую правду. В сотнях статей приводились неопровержимые факты о зверствах захватчиков, цитировались письма, дневники, свидетельские показания военнопленных, назывались имена, даты, цифры, делались ссылки на секретные документы, приказы и распоряжения властей и т. д. Художники писали прежде всего о том, чему были свидетелями сами, но писали не как безразличные летописцы, «информация» становилась средством гневного обличения. Вот, например, как свидетельствовал Л. Леонов свои «показания» в статье «Ярость»: «За последний месяц я обошел много мест на Руси и на Украине и вдоволь насмотрелся на твои дела, Германия. Я видел города-пустыни, вроде каменного мертвеца Хара-хото, где ни собаки, ни воробья, - я видел стертый с земли Гомель, разбитый Чернигов, несуществующий Юхнов. Я побывал в несчастном Киеве и видел страшный овраг, где раскидан полусожженный прах ста тысяч наших людей. Этот Бабий Яр выглядит как адская река пепла, несущая в себе несгоревшие детские туфельки вперемешку с человеческими останками».
Публицисты военных лет обращались с воззваниями, письмами, статьями-посланиями к офицерам, бойцам, к защитникам Ленинграда, к партизанам Украины и Белоруссии, к труженикам тыла, к женщинам и детям и даже к грядущему поколению. В своих статьях они рассказывали суровую правду о войне, поддерживали в народе светлую мечту о победе, задушевно беседовали о Родине, о жизни и смерти, призывали к стойкости, мужеству и упорству. В самые тревожные часы их голос звучал как приказ. «Ни шагу дальше!» - так начинается статья А. Толстого.
В «Пулковском меридиане» дается главным образом публицистическое решение темы при детальном, даже скрупулезном изображении («Избавить мир, планету от чумы - вот гуманизм! И гуманисты - мы»); Прокофьев в своей поэме раскрывает образ Россли лирически, не вдаваясь в обстоя- ства, «Москве угрожает враг». Летом 1942 г., когда наши войска оставили Ростов, отступали за Дон, А. Толстой требовал, чтобы каждый воин сказал своей совести: «Стой! Ни шагу назад! Стой, русский человек, врасти ногами в родную землю». С таким же требованием выступали И. Эренбург, Б. Горбатов, Довженко и другие писатели. Л. Леонов пишет знаменитые письма неизвестному американскому другу. Изредка появлялись статьи, бичующие трусость и малодушие. Такова, например, статья Всеволода Вишневского «Смерть трусам!».
Вслед наступающей армии наши публицисты слали наказ Родины: «Не давать врагу передышки!» Устами художников- публицистов Родина благодарила защитников Москвы и Ленинграда, Сталинграда и Севастополя, Курска и Белгорода. Голос публициста достигал особой силы, когда речь заходила о судьбах Родины («Родина» А. Толстого, «Размышления Киева» Л. Леонова, «Душа России» И. Эренбурга, «Сила России» Н. Тихонова, «Уроки истории» Вс. Вишневского).
Публицистика 1941 - 1945 гг. развивалась в русле лучших традиций публицистики. Вместе с тем она приобрела и новые черты. Публицисты заговорили не только о величии Октября, но и о животворных традициях прошлого, о национальном характере людей. «Россия», «Русь», «Русская земля» и другие подобные названия запестрели в заголовках статей. Образы древних русских городов, прославленных народом рек, картины русских равнин, охотно рисуемые публицистами, придавали статьям неповторимый колорит.
Усиление национально-патриотических мотивов способствовало повышению эмоционального накала в публицистике, сближению статей с лирикой. В так называемой писательской публицистике, по крайней мере во многих лучших статьях, написанных А. Толстым, Л. Леоновым, Эренбургом и другими известными писателями, наблюдается явный перевес эмоционально-образного начала над логическим. В связи с этим видоизменялась жанровая природа публицистики. Публицистика преобразовалась, главным образом, в лирику. Некоторые исследователи характеризовали военную публицистику имея в виду ее лиричность и образность) как художественное творчество между прозой и поэзией - ближе к поэзии».
Эти суждения не бесспорны, но в них заключена известная доля истины, в основе публицистической статьи лежит не образ, а логически развитая мысль, имеющая актуальное общественно-политическое значение. Она, обращаясь подобно поэту-лирику к чувству разума читателя через образ-переживание, придает фактам, имеющим просто познавательное значение, эмоциональный характер, а всей статье единство поэтической идеи. Публицистическая мысль определяет структуру статьи, обретает силу страстного мОнолога, речи, обращенной к людям. Таковы лучшие статьи военных лет.
Например, эстетический центр, пафос статьи А. Толстого «Родина» заставляет раздуматься писателя-патриота о судьбе отечества в годину тяжких испытаний. Художник обращается к прошлому, чтобы проникнуться еще большей любовью к настоящему и укрепить свою веру в нерушимость земли русской. Образ бородатого пращура - это поэтически-возвы- шенное выражение лирического «я», это образ-переживание, проведенный сквозь строй отечественной истории и согретый единым патриотическим дыханием, все, что «померещилось» пращуру, - и «красные щиты Игоря», и «стоны русских на Калке», и «мужицкие копья на Куликовом поле», и «кровью литый лед Чудского озера» вплоть до той поры, когда «европейским державам пришлось потесниться и дать место России в «красном углу», а потом отступить перед народом и революцией, - все это есть лирическое освещение прошлого, история, переплавленная в любовь и ненависть. «Родина» А. Толстого - это лирика в прозе, песня об отчизне, как бы пришедшая из глубины веков.
Разумеется, границы между «просто» публицистикой и публицистикой художественной относительны. В военной публицистике они сосуществуют: в лучших статьях тех лет наши писатели поднялись до подлинной поэзии.
Единая в своей идейной основе, художественная публицистика 1941-1945 гг. весьма многообразна по форме. Это многообразие прежде всего обусловливалось творческой индивидуальностью писателя. Для Толстого-публициста была характерна опора на один факт, на один развернутый образ, спокойная, умеренная интонация. Всеволод Вишневский в своих статьях выступал как пламенный оратор. Он звал не к раздумью, а к действию. Излюбленный способ построения статей Ильи Эренбурга - контраст. Краткие авторские ремарки полны неподдельного сарказма. Леонид Леонов склонен к широким философским обобщениям, к глубоким размышлениям, к раздумью. Б. Горбатову лучше всего удавались интимные, задушевные беседы с читателем («Письма товарищу»).
По настроению, по тону военная публицистика была либо сатирической, либо лирической. В сатирических статьях подвергались беспощадному высмеиванию фашистские захватчики. Излюбленным жанром сатирической публицистики стал памфлет.
Статьи, обращенные к Родине, к народу, имели задушев- но-лирическую окраску и были весьма разнообразны по жанру. Традиционные статьи-обращения, призывы, воззвания, письма, дневники, статьи-новеллы и другие разновидности публицистических форм широко и смело использовались публицистами: Писатели заботились не о «чистоте» жанра, а о силе и цельности чувств и нередко совмещали в одном произведении и статью-новеллу, и публицистическое письмо, и элементы памфлета. Таково, к примеру, второе письмо Леонида Леонова «Неизвестному американскому другу».
Своим статьям писатели нередко придавали ритмический характер, вводили в текст своеобразные рефрены, параллелизмы, инверсии, умолчания, риторические вопросы. Авторы стремились к точности в выборе стилистических и эмоцио- нально-экспрессивных средств языка, смело сочетали «высокую» и «низкую» лексику при характеристике противоборствующих социальных сил. Так, для Л. Леонова бойцы нашей армии - «труженики добра и правды», а гитлеровцы - «отвратительная зеленая плесень», «двуногие твари», «сброд» и т. д.
Публицистика оказала огромное влияние на все жанры литературы военных лет и прежде всего на очерк. Подобно публицистам и лирикам, очеркисты старались ни на шаг не отставать от военных событий и играли роль своего рода литературных разведчиков. От них мир впервые узнал о бессмертных именах Зои Космодемьянской, Лизы Чайкиной, Александра Матросова, о подвиге панфиловцев, о героизме молодогвардейцев. Поэме «Киров с нами», повести «Дни и ночи», роману «Молодая гвардия» предшествовали очерки тех же авторов.
Фронтовой очерк начинает свой путь с репортажа, с описания боевых эпизодов. Но не прошло и двух-трех месяцев, как определились три основных типа очерка: портретный, путевой и событийный. Причем каждый из них претерпел эволюцию.
Первоначально портретный очерк представлял собою описание героического подвига того или иного советского патриота. Затем писателей начинают все более интересовать не только подвиги, но и фронтовые будни, нелегкий путь формирования солдата. Характерным является очерк В. Кожевникова «Рождение воина» (февраль 1943 г.).
Очерки Петра Лидова «Таня» и «Кто была Таня» (февраль 1942 г.) о Зое Космодемьянской положили начало галерее портретов прославленных героев Отечественной войны - Лизы Чайкиной, Александра Матросова, Константина Засло- нова, братьев Игнатовых, Александра Покрышкина и т. д.
Был распространен, особенно в 1943-1945 гг., очерк о подвиге большой группы людей. Так, появляются очерки о 62-й армии (В. Величко), о ночной авиации «У-2» (К. Симонова), о героическом комсомоле (Вс. Вишневский) и т. п. М. Шолохов, А. Фадеев, Н. Тихонов в своих очерках воссоздают портрет сражающегося народа, образ Родины. На редкость поэтичны публицистические очерки, посвященные Украине и Белоруссии («Гудит Украина» А. Корнейчука, «Слава народу- воину» А. Довженко, «На полях Белоруссии» Вл. Лидина). Исторический портрет родины создан в очерках Н. Тихонова «1919-1942», Л. Мартынова «Лукоморье», Вс. Вишневского «Крах Остланда».
Очерки, посвященные героическому тылу, как правило, представляют собою также портретные зарисовки. Причем с самого начала писатели обращают внимание не столько на судьбы отдельных героев, сколько на массовый трудовой героизм. Наиболее интенсивно о людях тыла писали М. Шаги- нян, Е. Кононенко, А. Караваева, А. Колосов.
Тема «возвращения» - самая характерная для путевого очерка. Зимнее наступление 1941/42 гг. породило целую серию статей о возвращении отвоеванных у фашистов городов и деревень («Городок» Е. Габриловича, «Проклятые и осмеянные» В. Гроссмана, «На западе» Е. Петрова и др.). С наступательными боями 1942-1943 гг. связаны очерки А. Фадеева,
A. Суркова, Б. Горбатова, А. Твардовского, Л. Первомайского, Н. Грибачева. Массовый поток путевых очерков наблюдается в 1944-1945 гг. Писатели шагают вместе с армией на запад и описывают этап за этапом ее победную поступь. Так, Л. Соболев в цикле очерков «Дорогами побед» («Правда», 1944) рассказывает об освобождении Минска, Одессы, Севастополя, о взятии Констанцы и Бухареста. Вс. Иванов создает очерк «Русские в Берлине» (апрель 1945 г.). В конце войны появляется большое количество очерков, рисующих победоносное шествие наших войск. Об освобождении народов Европы от фашистского ига рассказывается в очерках Л. Славина «На польской земле», Б. Полевого «По верхней Силезии», «В глубине Европы» П. Павленко, «Дорога на Берлин»
B. Гроссмана и т. д.
Если портретные очерки изображали героизм советских людей, а путевые сосредоточивали внимание на описании истерзанного фашистами облика родной земли и поверженной
Европы, то событийные представляют собой художественную летопись боевых операций. Причем их основным содержанием является героизм народных масс. Событийный очерк включает в себя и портретные характеристики, и описания, свойственные путевому очерку, и публицистический элемент. Он вырастает из «боевых эпизодов», которыми были первоначально заполнены центральные и фронтовые газеты. Оборона Ленинграда и битва под Москвой явились причиной создания ряда очерков, в которых предпринимается попытка перейти от описания боевых эпизодов к обобщениям. Об этом свидетельствуют очерки «Москва. Ноябрь 1941 года» В. Лидина, «Июль-декабрь» К. Симонова. Стойкость ленинградцев отражается в публицистических очерках Вс. Вишневского «Октябрь на Балтике» и Н. Тихонова «Киров с нами». Н. Тихонов создает большое количество очерков о ленинградской эпопее. Среди них следует упомянуть «Битву за Ленинград», «Город- фронт», цикл очерков «Ленинградский год» (1943) и очерк «Победа!». С Ленинградом и Балтикой связано творчество очеркистов Вс. Вишневского, В. Саянова, В. Кетлинской, О. Берггольц, В. Инбер, Н. Чуковского и книга очерков А. Фадеева «Ленинград в дни блокады». Сталинградская битва нашла отражение в серии очерков В. Гроссмана, К. Симонова, Е. Кригера, Б. Полевого, В. Коротеева и др.
В изображении военных событий наши очеркисты пошли за Л. Толстым. Традиции «Севастопольских рассказов» чувствуются и в композиции, и в принципах подачи материала, и при изображении народного героизма. Особого мастерства достигает Н. Тихонов как очеркист. Его очерки «Ленинград в мае», «Ленинград в июне», «Ленинград в июле» 1942 года и т. д. вплоть до очерка «Ленинград в январе 1944 года. Победа!» - это не столько летопись событий великой битвы самой по себе, сколько художественная характеристика боевого народного духа, а это важно, так как никакой архивный документ не сможет сохранить для потомства и сотой доли того, что уловит чуткое ухо и зоркий глаз художника. Н. Тихонов показывает, как день за днем, месяц за месяцем жили Ленинград и его защитники.
В событийных очерках нашли отражение сражение за Кавказ (Б. Горбатов), освобождение Донбасса (Н. Грибачев,
В. Величко), Курско-Орловская битва (К. Федин, Л. Первомайский, В. Полторацкий), события в Крыму (С. Борзенко), падение Кенигсберга, Берлина и т. д. Однако за стремительным наступлением нашей армии, развернувшимся по всему фронту в 1944-1945 гг., не успевали следовать даже очеркисты. И хотя иногда увлечение очеркистов путевым очерком приводило к неоправданно преувеличенному вниманию к врагу, к его переживаниям в дни поражений и капитуляции (Л. Славин, М. Гус, Б. Агапов и др.), в целом портретный, путевой и событийный фронтовые очерки выполнили свое предназначение и проложили дорогу другим жанрам, и прежде всего рассказу.
Если рассказ «есть эпизод из беспредельной поэмы судеб человеческих», который, по Белинскому, в одном мгновении сосредоточивает столько жизни, сколько не изжить ей и в века, то Отечественная война была особенно щедра на такого рода эпизоды. Война, казалось, сама претендовала на роль «рассказчика», и художнику оставалось лишь быть ее секретарем. Это отчасти послужило причиной тому, что рассказ в 1941-1945 гг. становится заметным литературным явлением. Рассказы печатаются на страницах газет и журналов, издаются отдельными книжками.
Однако успехи военного рассказа по сравнению с другими жанрами тех лет относительно скромны, а его путь весьма противоречив. Первым препятствием на пути рассказа тех лет оказалось, как это ни парадоксально, обилие тех самых эпизодов, о которых шла речь. Беллетристу военных лет, чтобы быть рассказчиком, надо было преодолеть силу притяжения факта, «задушить» в себе очеркиста, подняться на новую ступень художественного обобщения.
Очеркист «очерчивает» реальные факты, описывает действительность, виденную и изученную им, если угодно, творит, но из готового, данного действительностью материала. Рассказчик же создает характеры и ставит их «в такие отношения между собой, из каких образуются сами собой романы или повести» (В.Г Белинский). Переключиться с очерка на рассказ даже опытному автору не всегда удавалось.
В начале войны и даже позже обнаруживалась у ряда рассказчиков тенденция к ложноромантическому изображению героических подвигов. Она оказала влияние на Б. Лавренева («Подарок старшины», 1942), Вл. Лидина (сб. «Простая жизнь», 1943), Л. Кассиля («Есть такие люди», 1943), В. Ильенкова («Оборона села», 1942), Ф. Панферова, Л. Никулина и др. Немцы изображались в этих произведениях крайне глупыми и трусливыми солдатами, с которыми герои расправляются без всякого труда, порой без оружия, а при помощи палки, кочерги, хворостинки, черпака воды («Старый водовоз» В. Кожевникова) и т. д. Такого типа рассказы не составили славы литературе военных лет.
Однако именно в годы войны небывало расцвела подлинно романтическая новелла. В ней нашло отражение страстное, ни с чем несравнимое, всепоглощающее желание победы над врагом. Без преувеличения можно сказать, что девять десятых новелл военного времени связано с поэтизацией боевых подвигов. Эта тема традиционна для советского рассказа. Интерес к ней не угасал с времен гражданской войны, а в конце 30-х годов даже усилился в связи с событиями у озера Хасан и др. Наряду с правдивыми произведениями в рассказах 30-х годов встречалось - и часто - легкомысленное, бездумное изображение войны. События первых месяцев Отечественной войны заставили нашу литературу круто изменить курс. Правдивое изображение войны, присущее главному направлению нашего искусства, восторжествовало по всему литературному фронту.
Уже в первые месяцы войны появляются не совсем обычные для предвоенной прозы рассказы («Соловьи» Л. Соболева, «В горах» И. Арамилева). Необычность их заключалась не в выборе темы (тема та же - война), а в романтически-приподнятой, условной манере изложения.
В 1942-1943 гг. количество романтических новелл значительно увеличивается: «Морская душа» Л. Соболева, «Мать» А. Довженко, «Чайная роза» Б. Лавренева, «Слово об Иване Спросиветер» Н. Ляшко, «Дед-матрос», «Дерево родины», «Броня», «Одушевленные люди» А. Платонова, «Душа корабля» Л. Соловьева, некоторые рассказы В. Каверина, П. Павленко, Н. Тихонова, К. Паустовского, П. Скосырева и др.
В 1944-1945 гг. поток романтических новелл несколько ослабевает. Но они не сходят со сцены. Следуя примеру
Jl. Соболева, писатели создают циклы новелл: «Севастопольский камень» Л. Соловьева, «Русские ночи» Н. Ляшко, «Горы и ночь» В. Козина и др. В рассказах поэтизируются подвиги моряков (Л. Соболев, Л. Соловьев), разведчиков и партизан (Н. Ляшко), матерей воинов (А. Довженко), стойких и мужественных командиров (В. Кожевников), летчиков, артиллеристов, стариков и детей и т. д. Существенное место занимает поэтизация высоких нравственных качеств советских людей, воспевание чистой, возвышенной и самоотверженной любви (М. Пришвин, К. Паустовский).
Эмоциональная гамма романтических новелл разнообразна, но преобладающим был героико-возвышенный тон, который, однако, никогда не терял качества непосредственности и задушевности.
Многие романтические новеллы основаны на фактическом материале. Герои рассказов Л. Соболева «Морская душа», как правило, взяты из жизни. В основу рассказа А. Платонова «Одухотворенные люди» положен подвиг политрука Фильчен- кова и его товарищей. Легенды творила сама жизнь, отсюда правдивость рассказов военных лет, написанных в романтическом ключе. Как правило, им несвойственна характерная для традиционного романтизма сложность и запутанность сюжета, различные стилистические украшения и т. д. Таковы страстные маленькие рассказы Л. Соболева, построенные на достоверных легендах.
Но как ни правдоподобны романтические новеллы военных лет, от реалистических рассказов их многое отличает. Различия начинаются прежде всего с сюжета. Если сюжет реалистического рассказа жизненно достоверен, то романтическая новелла чаще всего построена на ситуациях исключительного характера. В новелле Л. Соболева «Батальон четверых» рассказывается о том, как четверо советских солдат, имея на руках раненого товарища, отбились от сотен врагов, прорвали кольцо окружения и вышли к своим. Старшина - моряк Петрищев («Душа корабля» Л. Соловьева) трижды умирал и трижды воскресал из мертвых, чтобы бить ненавистного врага. В рассказе «Мера твердости» В. Кожевников повествует о фантастически непобедимом пулеметчике, который не выпустил из рук тяжелого пулемета даже тогда, когда обвалившейся железобетонной балкой ему придавило ноги. Мерой стойкости для героев романтических новелл становится сверхмера.
Романтические герои JI. Соболева, JI. Соловьева и других рассказчиков - натуры цельные. Борьба для них - жизненная необходимость, а героизм - естественное проявление этой борьбы. Они люди действия. Для них нет нерешенного вопроса «быть или не быть». Только борьба, только победа! Они не избегают опасности, а идут навстречу ей и совершают героические подвиги по приказу своей собственной совести. Таковы, например, разведчики из новеллы «И миномет бил» JI. Соболева, отважная женщина Мария Стоян, спрятавшая у себя советских летчиков, из рассказа «Мать» А. Довженко.
J1. Соболев в рассказах о «морской душе» выделяет одну черту советского моряка - его беспримерную храбрость, отвагу и мужество в борьбе с врагами - и абстрагируется от всех других. Он скуп на бытовые или психологические детали, почти ничего не говорит о прошлом своих героев, об их личных склонностях, привязанностях или привычках. Не интересуют автора и этнографические черты героев. Мы даже не знаем, откуда они - из Сибири, Белоруссии или с Урала. Его герои живут сложившимися убеждениями. Этого же принципа в обрисовке героев придерживаются А. Платонов, JI. Соловьев и другие авторы романтических новелл.
Поэтика романтических новелл была подчинена одному - показать в возможно яркой, и полной форме героические подвиги людей. Романтическая форма обобщения не противоречила ни правде факта, ни эстетическим вкусам народа. Эти новеллы оставили заметный след в истории русской литературы.
Как ни значительны были достижения романтиков-новел- листов, основу основ и в те годы все же составила конкретно- реалистическая новелла: рассказы Н. Тихонова, Б. Горбатова, Ф. Гладкова, К. Симонова и др. Одним из лучших таких рассказов оказался «Русский характер» Алексея Толстого.
Первоначальная основа рассказа А. Толстого, как известно, документальна. Однако художник преобразил конкретный жизненный факт и создал живой и многогранный образ русского воина Егора Дремова. Он ввел в повествование прием узнавания и применил распространенную в дни войны композиционную схему рассказа в рассказе. В новелле слышится как бы три повествовательных голоса: голоса умного, наблюдательного рассказчика Ивана Сударева, автора и голос самого Егора Дремова. Благодаря этому многоголосию повествование приобретает объемный и разносторонний характер. Неповторимые детали быта, подмеченные героем, черты характера, тонко «Прокомментированные» рассказчиком, словно бы изнутри подготавливают авторские обобщения и придают им поразительно достоверный характер. Заключительные строки писателя-патриота увенчивают рассказ эпической концовкой: «Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, и поднимется в нем великая сила - человеческая красота».
С подлинной глубиной и эпическим размахом нарисовал М. Шолохов национальный характер русского воина, путь формирования солдата в рассказе «Наука ненависти».
Романтические и реалистические рассказы военных лет обогащают представление читателя об образе народа на войне и вместе с очерком как бы прокладывают путь героической повести, нащупывая основные сюжетные узлы в запутанном лабиринте многолюдных военных событий и человеческих судеб.
Илья Эренбург во время войны не раз утверждал, что в блиндаже «некогда писать повесть и обдумывать роман, а воинам некогда читать его. Все это, - говорил он, - станет возможным только после победы». Однако за четыре года, кроме доброй сотни поэм, только на русском языке было.опубликовано более полутораста повестей и романов. Почти все они связаны с жгучей темой современности - темой войны.
Первыми крупными повествовательными произведениями о войне были «Русская повесть» П. Павленко,- «Гвардейцы» Ю. Либединского, «Своими глазами» Ф. Панферова (январь - май 1942 г.). В них заметно стремление авторов овладеть батальным сюжетом, запечатлеть черты героического времени, наметить характеры. Однако эти повести во многом оказались несовершенными. Писатели увлеклись «картинным» живописанием сражений, описанием счастливых неожиданностей, встреч и всевозможных подвигов. Такого типа произведения появлялись и позже («Золотая звезда» Л. Никулина, «День рождения» Г. Фиша, «Твой товарищ» С. Крушин- ского и др.). Идейно-познавательное и эстетическое значение этих произведений невелико. Но они в какой-то мере послужили началом появления суровых и правдивых повестей о солдатских буднях («Волоколамское шоссе» А. Бека, «Дни и ночи» К. Симонова, «Командир дивизии» Г. Березко и др.).
А. Бек решительно выступает против примитивного изображения войны и советского солдата на войне, зло высмеивая «ефрейторов от литературы», которые пишут о бойцах, не ведавших страха и рвущихся в бой. Сходные эстетические позиции занимали К. Симонов и Г. Березко. Война в их произведениях дается без прикрас. Пыль, дым, копоть, ночной мрак, бесконечные фонтаны взрывов, автоматный треск, грохот, шум и какая-то тупая привычка ко всему этому - вот пейзаж повести «Дни и ночи», ее фон и колорит. В повести Г. Березко солдаты не несутся в атаку, а ползут по топкому болоту, барахтаясь в ледяной каше. «Не ожидайте от меня живописания природы», - предупреждает главный герой «Волоколамского шоссе».
Если в названных выше произведениях победы добивались сравнительно легко, то в повестях А. Бека, К. Симонова, Г. Березко они завоевываются ценой нечеловеческих усилий. Атаки полков комдива Богданова («Командир дивизии») захлебываются одна задругой. Невыносимо тяжело защитникам Волоколамского шоссе сдерживать натиск немецких полчищ. Трижды трудно героям «Дней и ночей» под Сталинградом. Но эти невероятные, нечеловеческие трудности выдерживают на своих плечах самые обыкновенные люди: капитан Сабуров («Дни и ночи»), рядовой комдив Богданов («Командир дивизии»). Они находят в себе силы не только выстоять, но и пересилить врага.
А. Бек, К. Симонов и отчасти Г Березко не столько повествуют о сражениях, сколько исследуют причины жизнестойкости своих героев, характер их патриотизма и приходят к выводу, что ключи от победы хранятся не просто в героических подвигах бесстрашных богатырей, а в повседневном ратном труде, в умении воевать. «Солдат идет в бой не умирать, а жить», - говорил генерал Панфилов.
Героям рассматриваемых повестей чужда патетика, ненавистна фраза. Они скупы на слова, сдержанны в чувствах, деятельны и энергичны. Печать собранности, деловитости лежит и на самом повествовательном стиле,
В повестях А. Бека, К. Симонова, Г. Березко наметился новый поворот темы. Он был совершен не без влияния Л.H. Толстого, который в «Севастопольских рассказах», в «Войне и мире» баталиям с музыкой и барабанным боем противопоставил «прозу» войны, ее подлинную правду.
«Волоколамское шоссе», «Дни и ночи», «Командир дивизии» - значительное явление в прозе военных лет. Однако названным произведениям недоставало той эпической широты, которой требовал сам. предмет изображения - народная война. Это выразилось прежде всего в том, что в анализируемых произведениях народный опыт войны связывается по существу с одним человеком. Грань между «я» и «мой батальон», «моя дивизия» в ходе развития действия не исчезает, а как будто бы даже усиливается. Командирская воля часто противопоставляется беспечности, лени, трудноистребимому «авось», якобы присущим солдатской массе («Волоколамское шоссе»); единовластие командира становится определяющей чертой его поведения («Командир дивизии»); рядовые воины шаблонны и схематичны («Дни и ночи»).
Отсутствие органической слитности с массами отрицательно сказалось на характере главных героев. По общему мнению, высказанному критикой, капитан Сабуров как личность ограничен, сух, а любовная линия в повести «Дни и ночи» явно не удалась. Момыш-улы в отношениях с людьми прямолинеен и несколько догматичен. Всю сложность солдатской психологии он стремится уложить в формулу: страх и бесстрашие (первоначальная журнальная редакция повести так и была озаглавлена: «Повесть о страхе и бесстрашии»). Человечность, мудрое отеческое отношение к солдатам, столь характерные для Панфилова, как бы гаснут в натуре комбата. С еще большим основанием можно сделать такого рода упреки Г. Березко.
Наследуя лучшие традиции русской батальной прозы, А. Бек, К. Симонов, Г. Березко сказали много правдивого о войне, о действенном патриотизме, об умении побеждать, о фронтовом товариществе. Их произведения имеют серьезную познавательную ценность, но им еще не удалось по-настоящему поставить проблему создания народного характера.
К ней вплотную подошли В. Гроссман («Народ бессмертен»), В. Василевская («Радуга»), Б. Горбатов («Непокоренные»). И сделали они это с иных эстетических позиций, в ином стилистическом ключе.
В. Гроссман настойчиво и вполне определенно стремится провести мысль о народном характере войны. Он вводит в повествование большое количество действующих лиц, создает многочисленные массовые солдатские сцены, воспроизводит разговоры, шутки, смех, споры солдат и т. д. Описания сопровождаются многочисленными публицистическими отступлениями, рассуждениями о роли народа в Отечественной войне. Повесть густо населена. И солдаты, и мирные жители едины в борьбе с ненавистным врагом.
Повесть «Народ бессмертен» лирична. Поэтическая идея о народной войне нашла особенно глубокое выражение через лирическое начало. Прямые и косвенные лирические отступления цементируют повествование, расширяют радиус обозреваемых позиций, придают смысл многочисленным разрозненным явлениям войны, нашедшим отражение в повести. Авторское «я» обнимает собою и пылающий в ночи город, и отступающие колонны советских частей, и скорбное село по ту сторону военного рубежа... Автор превосходно передает общую атмосферу первой военной осени, создает так называемый собирательный образ народа, рисует широкую эпическую картину войны, включая в нее и лагерь врагов.
Центральный конфликт повести построен не на внутренней коллизии переживаний (страх и бесстрашие в повести «Волоколамское шоссе»), а охватывает главный конфликт эпохи: столкновение двух сил - России, родины ленинизма, и фашистской Германии, - нашедшее сюжетное выражение в схватке Мерцалова и Богарева с немецким полковником и в поединке Семена Игнатьева с фашистом. Изображая героев, В. Гроссман стремится не столько к индивидуализации характеров, сколько к созданию народных национальных типов. Так, Мерцалова он наделяет бесстрашием, Богарева - умом, Чередниченко называет «солдатским Кутузовым», а Семен Игнатьев вбирает различные черты народного характера: бесшабашную удаль, находчивость, душевную щедрость, красоту и силу, остроумие.
Сходные принципы изображения лежат в основе «Радуги» и «Непокоренных». При всей индивидуальности почерков В. Василевская и Б. Горбатов стремятся к одному: к возможно более широкому показу пожара партизанской войны. В «Радуге» все село активно сопротивляется немцам. Горе Олены Костюк - это горе всего села, всей Украины. Художник рисует образ Украины - «в крови и пламени, с задушенной песней на устах, с фудью, растерзанной немецким сапогом». Олена Костюк, партизанская мать, возвышается до образа-символа матери-родины, неустрашимой и непобедимой. Б. Горбатов через образы Тараса и его сына Степана, которые ищут один неразоренные места, другой - непокоренные души, рисует эпическую картину всенародной войны. Семья Тараса - это олицетворение борющегося народа. Все, что мучит и волнует старого Тараса, потомка казаков-запорожцев, опоэтизированных Гоголем, мучит и волнует весь народ. В его судьбе - судьба народная: «Весь на-, род шел прикованный к тачке, шел и старый Тарас».
Первоначальная позиция Тараса «нас это не касается» была своего рода формой сопротивления врагу. Она, например, и отдаленно не напоминала «философию невмешательства» мистера Бантинга из романа английского писателя Роберта Гринвуда «Мистер Бантинг в дни мира и войны». Бантинг избрал философию «нас это не касается» для того, чтобы уйти от борьбы, замкнуться в своем узком мещанском мирке. Его индифферентизм неисчерпаем. Тарас Яценко, превратив свою квартиру «в чисто дот», с самого начала шел к активному сопротивлению. «Сыны мои в обороне не устояли. Я устою. Я дождусь», - сказал сам себе старый Тарас. И не явилась еще на свет сила, которая могла бы сдвинуть Тараса с места, превратить старого рабочего в раба.
Анализируемые произведения в высшей степени драматичны. В. Василевская и Б. Горбатов показывают врага во всей его звериной сущности. Образ капитана Вернера («Радуга»), стреляющего в маленькое личико приподнятого за шиворот новорожденного младенца на глазах обезумевшей матери, заставил содрогнуться даже скептически настроенных буржуазных журналистов.
Эпическая широта в «Радуге», «Непокоренных», «Народе бессмертном» становится главным изобразительным принципом. Образы Семена Игнатьева, Олены Костюк, Тараса Яцен- ко выходят за грань индивидуальных характеров, превращаются в нарицательные. Это роднит их с традиционным героическим эпосом. Вместе с тем следует подчеркнуть, что В. Гроссман, В. Василевская и Б. Горбатов в развитии этого принципа дошли до той черты, за которой герой может утратить связь с живой реальностью и превратиться в абстракцию, отвлеченный символ. О реальности такой опасности свидетельствует неудача в изображении военачальников в повести В. Гроссмана. Еремин, Самарин, Чередниченко, Богарев как бы заслоняют друг друга. Необходимо было создать такие характеры, которые, сохраняя эпическую общезначимость, не утрачивали бы живые черты конкретной личности. Эту задачу в годы войны успешно решали М. Шолохов («Они сражались за Родину»), Л. Леонов («Взятие Великошумска»), А. Фадеев («Молодая гвардия»).
Предыстория романа М. Шолохова «Они сражались за Родину» связана с очерками «На Дону», «Военнопленные», «Наука ненависти». М. Шолохов один из первых почувствовал и отразил в своих очерках народный характер войны и в главах «Они сражались за Родину» с высокой художественной выразительностью показал настоящую, а не выдуманную безжалостную войну.
В опубликованных в дни войны главах описано всего-на- всего два боя, в котором принимали участие остатки разбитого полка. В этих боях фронтовая смерть в два приема выкосила добрую половину изображенных художником героев. Погибли капитан Сумсков, повар Лисиченко, Кочетыгов, насмерть сражен Иван Звягинцев.
Однако не только драматизм характеризует это произведение. Никто до Шолохова в военные годы не проникал так глубоко в душу советского солдата, не рисовал так выпукло и ярко живые характеры, как это сделано в романе «Они сражались за Родину». Лопахин, Стрельцов, Звягинцев и их фронтовые товарищи живут богатой и содержательной духовной жизнью. Солдатские думы мудры, интересны, и, кажется, нет ни одного немаловажного вопроса, которого бы не коснулся солдатский ум. Они судят о положении на фронте, о характере войны, о причинах неудач, о товариществе, вспоминают родных, друзей, погибших солдат, любуются красотой природы, ненавидят фашистов, думают о судьбе отечества. Под пером Шолохова оживает и бурлит взволнованное многоликое море народной жизни. Но эта многоликая народная масса не бесцветна. Даже эпизодическое лицо несет в себе черты неповторимой индивидуальности и вместе с тем частицу всеобщего, народного характера.
Реалистический принцип изображения, положенный в основу романа «Они сражались за Родину», с наибольшей полнотой наследует лучшие черты батальной прозы русской литературы, традиции «Войны и мира». Вместе с тем он развивает и углубляет то новое, что внесли писатели в изображение войны, поэтизируя гражданскую войну («Хождение по мукам», «Последний из удэге», «Тихий Дон»). Он оказался весьма перспективным. В этом направлении в годы войны работают JI. Леонов, А. Фадеев.
Л. Леонов ломает событийные рамки повести, воскрешает в памяти генерала Литовченко чудесный образ учителя Куль- кова, из рассказов Соболькова создает прекрасную легенду о сказочном Алтае, рисует незатейливые узоры великошумских окрестностей, где испокон веков жили и живут многочисленные однофамильцы и земляки и генерала, и солдата Литовченко, водителя легендарного Т-34 номер 203. Делает он это для того, чтобы обнажить сами истоки патриотизма полюбившегося ему танкового экипажа, сделать наглядно-зримой кровную связь генерала и солдат с родиной, показать тот неиссякаемый источник, из которого черпают силы его танкисты в неравном поединке. Повесть Леонова «Взятие Велико- шумска» носит глубокий философский характер.
Событием большого значения явилась «Молодая гвардия» А. Фадеева. В подвиге краснодонцев художник уловил патриотический порыв молодости, романтику борьбы, столь характерную и естественную для комсомольцев военных лет, и бережно перенес ее на свое полотно, ничего не прибавляя к красоте жизни: подвиг молодогвардейцев не нуждается в преувеличениях.
«Молодая гвардия» - первый крупный завершенный роман об Отечественной войне, не только правдивый памятник беспримерному подвигу краснодонских комсомольцев, но и выдающееся художественное произведение о народной войне, обнаружившей в советских людях небывалую силу духа. Романтическая приподнятость характеров и всего стиля повествования обострила правду изображения событий. Фадеев сумел поставить и подлинно поэтически раскрыть целый комплекс нравственных проблем, определивших характер и исход войны (истоки мужества, стихийное и сознательное в борьбе, руководящая сила и инициатива самих масс, проблема отцов и детей, положительного героя и др.). «Молодая гвардия», представляя собой произведение высокого трагического накала, близка в то же время по своим жанровым приметам эпической поэме. В сочетании трагедии, эпоса и романтической патетики - своеобразие романа, проникнутого духом высокой гражданственности.
Одно из лучших произведений социалистического реализма, «Молодая гвардия», подобно таким книгам, как «Овод» и «Как закалялась сталь», облетела почти все страны мира, переведена на многие языки и стала одним из любимых произведений века, особенно молодежи.
Принципы поэтизации героического, разрабатываемые М. Шолоховым, Л. Леоновым, А. Фадеевым, нашли дальнейшее развитие в послевоенном романе о Великой Отечественной войне.
В годы войны создавались и такие произведения, в которых главное внимание обращалось не столько на народное героическое содержание, сколько на судьбу человека на войне. Человеческое счастье и война - так можно было бы сформулировать основной эстетический принцип таких произведений, как «Просто любовь» В. Василевской, «Это было в Ленинграде» А. Чаковского, «Третья палата» Б. Леонидова и др. Но эти произведения явились скорее заявкой на тему, нежели ее решением. Вплотную этой проблемой займутся романисты после войны.
По общему мнению, сложившемуся еще в дни войны и, видимо, справедливому, поэтизация труда удалась нашим художникам меньше, нежели изображение боевых подвигов. К теме труда писатели обращались реже, чем к теме войны. Первым, кто показал трудовые героические усилия, совершавшиеся в тылу, был А. Первенцев («Испытание»). Вслед за ним о трудовом содружестве фронта и тыла, рабочих и крестьян пишут Ф. Гладков («Клятва»), А. Караваева («Огни») и др. Наиболее удачным следует признать образ фрезеровщика Николая Шаронова, созданный Ф. Гладковым в повести «Клятва».
В дни войны, как никогда раньше, встал вопрос-о связях нашего народа со своим героическим прошлым. Патриотические традиции полнее и глубже всего были разработаны в жанре исторического романа. Исторический роман, который уже в 30-е годы занимал довольно почетное место в нашей литературе, в годы войны завоевывает большую популярность. Выходят «Порт-Артур» А. Степанова, «Дмитрий Донской» С. Бородина, «Багратион» С. Голубова, печатается продолжение «Петра Первого» А. Толстого, «Емельяна Пугачева» В. Шишкова, публикуются десятки широких полотен, посвященных татарскому нашествию, временам Александра Невского, Ивана Грозного, Петра 1, событиям 1812 г. и т. д. Эпоха Ивана Грозного, в частности, нашла отражение в романах В. Костылева, В. Сафонова, в драматургии А. Толстого, И. Сельвинского, В. Соловьева.
Тематика исторических романов военного времени определяется благородными патриотическими идеалами. Художники стремятся к реалистическому воспроизведению действительности, к раскрытию духа эпохи и характера народа. Вместе с тем в исторической прозе тех лет наблюдается тенденция к приукрашенному изображению царей. Это особенно сказалось на произведениях, в которых выведен Иван Грозный. «Онародование» царя, преувеличение его личных заслуг перед историей можно обнаружить в романах В. Костылева, в исторических драмах тех лет, в том числе в дилогии А. Толстого «Иван Грозный».
Большое место в романах занял образ военачальника, почти неизвестный литературе 30-х годов. Так, создаются образы Александра Невского, Дмитрия Донского, Кутузова, Багратиона, Нахимова, Макарова и других гениев русского военного искусства. Наиболее удачен в этом отношении роман А. Степанова «Порт-Артур».
Значительных художественных результатов достигли писатели, изображающие революционное прошлое нашего народа. В наиболее значительном из таких произведений - в романе «Емельян Пугачев» Вячеслава Шишкова - широким планом показана бунтующая Русь. Писатель заглянул в саму душу русского народа, беспокойную, вольнолюбивую, отчаянную, решительную и самоотверженную в минуты опасности, создал яркий, исторически правдивый характер народного вожака. Роман В. Шишкова стал одним из выдающихся произведений советской литературы.
Историческая проза военных лет - это эхо героического прошлого нашего народа. Вместе с воинской повестью и другими прозаическими жанрами, посвященными событиям 1941 - 1945 гг., она воссоздавала монументальный эпический образ народа-победителя и как нельзя лучше соответствовала настроениям и устремлениям русских людей в дни великой битвы.

о войне

Азольский Анатолий
Диверсант
Роман «Диверсант» привлечет читателя не столько остросюжетностью, сколько реалиями войны да перекличкой, которую затеяли автор и рассказчик удивительной истории о превращении незрелого мальчишки в хладнокровного истребителя человеческих жизней.

Алексеев Михаил
Грозное лето
Роман известного российского писателя, ветерана Великой Отечественной войны Михаила Алексеева "Солдаты" рассказывает о разведчиках. В нем есть все: и увлекательный сюжет, и глубокая достоверность, а главное - берущая за сердце правда о войне, о тех ее страницах, которые малоизвестны, забыты, ушли в тень вместе с безвестными героями.

Яковенко Павел
Снайпер
С самого детства этот милый малыш с пухлыми щечками и темными глазами бусинками полюбил войну и оружие. Когда по телевизору шел фильм о войне, оторвать его от экрана было просто невозможно. Он прилипал к нему глазами и, открыв рот, замирал. Особенно приводили его в состояние экстаза батальные сцены, когда массы людей сталкивались, и пытались истребить друг друга холодным и огнестрельным оружием. К началу чеченской войны этот милый малыш вырос…

Скрипник Сергей
Смерть в рассрочку
Конец бессмысленной войны в Афганистане. Дедовщина и коррупция в армии. Высокие военные чины заняты наркобизнесом. Идет жестокая грызня между КГБ и ГРУ. Но есть они - «красные дьяволы», элита спецназа, - появления которых смертельно боятся афганские моджахеды. Профессионализм и неподкупность, верность долгу и армейской дружбе, патриотизм кажутся анахронизмами на фоне тотального разложения общества. Нужны ли они в современной России? Главный герой ищет свой ответ на этот вопрос...

Арсентьев Иван
Суровый воздух
Книга о каждодневном подвиге летчиков в годы Великой Отечественной войны. Легкий литературный язык и динамичный сюжет делает книгу интересной и увлекательной.

Бакланов Григорий
Июль 41 года
Григорий Яковлевич Бакланов, человек «военного поколения», ушёл добровольцем на фронт. Все пережитое в Великую Отечественную войну он отразил в своих произведениях, в которых на первый план выдвигает не политический, а нравственный аспект. В романе «Июль 1941 года» автор рассказал не только о событиях начала войны, но и сделал попытку интерпретировать их в историко-политическом аспекте, выявить коренные причины поражения Советской Армии.

Андреев Павел
Рассыпуха
Это очень сильная книга об афганской войне, написанная ее участником. Писатель Павел Андреев, ветеран войны в Афганистане, хорошо известен в Сети, благодаря своим публикациям на сайте ArtOfWar, посвященном литературе об афганской и чеченской войне. Его книги неоднократно и заслуженно награждались премиями на литературных сетевых конкурсах.

Азольский Анатолий
Кровь
Автор нашумевшего «Диверсанта» представляет новый, не менее захватывающий роман «Кровь». Глубоко проникая в психологию войны, Азольский проводит мысль, что военные условия уравнивают противников, после чего у них возникает ощущение войны как тяжкого кошмара, «коллективного самоуничтожения людей». Став бытом, война кажется бесконечной, теряет изначальный смысл. И на этом этапе складывается еще одна форма противостояния - уже не с противником, а с самой войной.

Ананьев Анатолий
Малый заслон
«Малый заслон» - это книга о военных событиях, которые произошли зимой 1943 года в Белоруссии во время наступления наших войск. Командование фронтом разработало план операции по окружению и захвату вражеской группировки вблизи города Калинковичи. Прорвав линию фронта, наши подразделения глубоко вклинились во вражеский тыл и перехватили шоссейную дорогу Мозырь - Калинковичи. О том, как батарея капитана Ануприенко и пехотинцы старшего лейтенанта Сурова отбивали танковые атаки врага, прикрывая подступы к шоссе, о героизме солдат, выдержавших неравный бой и победивших, взволнованно рассказывает в этой повести писатель Анатолий Ананьев.

Миронов Вячеслав
Охота на «Шейха»
Зима 2002 года. Основные бои в Чечне отгремели, но еще много сепаратистов прячется по лесам и схронам. Группа офицеров ФСБ проводит спецоперацию по выявлению и уничтожению банды Шейха, у которого находится часть архива Дудаева и Масхадова. Необходимо ликвидировать бандитов и добыть архив, и для этого хороши все средства. Но что делать, когда на одной чаше весов лежит успех спецоперации, а на другой - твоя жизнь? Сюжет основан на событиях, имевших место в действительности.

Сквер Алексей
Армада
Совсем не так представлял себе службу Родине молодой лейтенант Скворин… Выпускник офицерского училища, он прибывает по распределению в Забайкальский военный округ и попадает в Ад. Кромешный Ад, сулящий ужас каждому, кто переступит границу КПП. Какими далекими от истины оказались его наивные представления об армии, навеянные книгами, газетами и телевидением! Даже тревожные рассказы и слухи, гулявшие в стенах училища, соответствуют кошмарной действительности не более, чем детские рисунки «про войну» похожи на саму войну… По сути, это уже не армия - это Армада, яростная и беспощадная в своей предсмертной агонии… Армада, способная сломать каждого, кто встал на ее пути. Кажется, что и у Скворина нет ни малейших шансов противостоять бездушному монстру. Каким же будет его выбор: сдаться, поджав хвост, или пойти против всех? Раствориться в безликой массе или сохранить человеческое достоинство?