Русские революционеры и полицейские преследования

Из статьи Юрия Глушкова.

Разразившаяся в 1914 году война радикально изменила российское общество, и, пожалуй, самый глубокий раскол произошел в революционных кругах.
Даже соратники Ленина или Кропоткина, сидя в одной тюремной камере, могли до хрипоты спорить, нужно ли в сложившейся ситуации защищать родину - одни социалисты и анархисты выступали резко против, другие шли добровольцами на фронт.
У последних, причем, могли быть самые разные движущие мотивы - от действительно патриотических, без "примеси" социалистической идеологии, до, наоборот, исключительно антиимпериалистических сложных теорий о глобальном переустройстве мира.

Поскольку к 1914 году множество активных участников первой российской революции находилось в эмиграции, то именно там они имели возможность публично определять свое отношение к мировой войне.
И многие мэтры российского революционного лагеря достаточно неожиданно выступили с позиций обороны Отечества. Одним из самых известных среди них был князь-анархист Петр Кропоткин.
Мнения в партиях социалистов-революционеров и социал-демократов разделились. Такие же процессы происходили даже на каторге. Так, политзаключенные Александровской каторжной тюрьмы (Иркутск) примерно поровну поделились на "патриотов" и "пораженцев".
Часть политических выполняла военные заказы, другая от них категорически отказывалась. При этом партийная и фракционная принадлежность не играли никакого значения - некоторые "левые" оказались "патриотами", а "правые" - "пораженцами". Один из политзаключенных-"патриотов", А. Бодрицкий, вообще выступал за союз русского царя и немецкого кайзера.

Но и "пораженцы" бывали разные - в 1915 году в Бутырской каторжной тюрьме сидели члены Польской партии социалистов (ППС), анархисты, а также социал-демократы-большевики Феликс Дзержинский и Ян Грунт.
Последний пишет, что пэпээсовцы "радуются каждому случаю, когда легли на поле бойни целые полки и дивизии, десятки тысяч русских рабочих и крестьян, одетых в серые солдатские шинели".
Сидящие в этой же камере российские большевики - поляки и латыши - тоже "пораженцы". Но они выступали резко против ликования польских шовинистов, "имеющих наглость называть себя социалистами".

Аргументация у революционеров-"оборонцев", только вчера готовых отдать жизнь для свержения монархии и капитализма, а теперь вдруг призывающих, хотя бы и временно, сплотить все силы для отражения внешнего врага, была вполне внятная и логичная.
При некотором разбросе мнений она сводилась, в основном, к тезису о том, что императорская Германия является оплотом милитаризма и полицейщины в Европе. Недалеко от нее ушла и габсбургская Австро-Венгерская империя, известная "тюрьма народов".
В качестве дополнительной аргументации ссылались на то, что Германская империя первой развязала войну, что Россия и Франция обороняются, говорили о зверствах немцев, и о националистической позиции немецкой социал-демократии. Поэтому победа Германии будет означала бы для России торжество самой мрачной реакции.
А вот разгром прусской военщины в союзе с республиканской Францией, как полагали "оборонцы" - социалилисты, вынудит царское правительство пойти на демократические реформы и заставит считаться с теми общественными силами, в том числе и социалистическими партиями, которые в трудное военное время занимали патриотическую позицию. А выиграть войну "старый порядок" без поддержки общества и народной самоорганизации просто не сможет.

В самой России вчерашним революционерам проявить свой патриотизм было непросто. Так, известен случай рабочего, который сидел в Бутырской каторжной тюрьмы за покушение на директора завода.
После начала войны он стал "патриотом" и со своими сторонниками громко прокричал в камере "Да здравствует Россия! Бей немцев! Ура!" За это всю камеру перевели на карцерное положение.
Но "оборонцы" и дальше продолжали свои патриотические камерные выступления, за что постоянно подвергались новым наказаниям. Тюремное начальство считало, что даже своей поддержкой "мерзавцы-каторжане оскорбляют Россию".
В Бутырке в камере Яна Грунта добровольцами на фронт записались все политические, кроме социал-демократов, но в армию так никого и не взяли.

Значительно легче было попасть на войну с Германией российским политэмигрантам. Среди них был и Борис Савинков, уроженец Варшавы, сын русского судьи и польки, сначала помощник руководителя, а затем и руководитель Боевой организации (БО) партии эсеров, организатор покушений на многих царских сановников, включая министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича.
С началом войны бывший террорист призвал фактически к временному перемирию с царской властью. Савинков выезжал на передовые позиции как корреспондент газеты "День" и журнала "Призыв".
Его товарищ по Боевой организации Борис Моисеенко воевал с австро-венграми в Сербии и подписал вместе с Савинковым открытое письмо с призывом к "обороне Отечества".
В качестве военного журналиста газеты "Океан" на французские позиции выезжал и Иван Малеев, уроженец старообрядческого местечка Ветка под Гомелем, боевик эсеровских и максималистских дружин в Гомеле, Киеве, Екатеринославе и Санкт-Петербурге в 1905-1906 годах, участник подготовки покушения на Столыпина в августе 1906 года. Позже, в 1917 году он станет депутатом Учредительного собрания от Гомеля по списку № 1 партии социалистов-революционеров.
Другой видный деятель революционного движения, бывший народоволец, делегат Исполкома Петербургского Совета в 1905 году, член Заграничной делегации ЦК партии эсеров Андрей Фейт поступил во французскую армию военным врачом.

Одним из первых на фронт отправился также член ЦК партии эсеров Степан Слетов (Нечетный). Первоначально он был противником индивидуального террора и сторонником массового движения, в сентябре 1904 года был арестован по доносу провокатора Азефа, заключен в Петропавловскую крепость, затем участвовал в декабрьском вооруженном восстании 1905 года в Москве.
После усиления репрессий поменял отношение к террору, с 1906 года входил в Боевую организацию эсеров. После разоблачения Азефа брался лично ликвидировать его.
За границей вновь вступил в БО и выезжал с ее боевиками в Россию. После очередной поездки в Россию в 1911 году стал снова противником террора и сторонником легальных форм борьбы. Написал одну из первых книг по истории партии эсеров.
После начала войны Слетов поступил волонтером во французский Иностранный легион, участвовал в тяжелых боях осени 1914 года. Группа русских добровольцев Иностранного легиона встретили его во Флери-Лез-Обре, куда часть Слетова была отведена на отдых.
Он был худой, обросший, еще более сутулый, чем раньше. Первой его просьбой было купить побольше хлеба. Русские рвались на фронт, но Слетов охладил их пыл: "Не спешите, война затягивается - успеете".
Находясь на фронте, Слетов продолжал сотрудничать в эмигрантских эсеровских газетах, занимавших оборонческую позицию. В своей последней статье он писал:
"Идя в одних рядах с народными массами, ведущими войну, мы глубже и вернее обеспечиваем себе победу над внутренним врагом, чем если бы отбившись от народа, повели бы непосредственную групповую борьбу против этого врага...
Мы верим в народ, верим в то, что из настоящей войны он выйдет во всеоружии пережитого исторического опыта". В июне 1915 года осколок немецкого снаряда возле Вокуа оборвал жизнь этого русского добровольца.

Григорий Нестроев (Цыпин) родился в Полтавской губернии в состоятельной купеческой семье в 1877 году. В 1899 году он присоединился к революционному движению. К этому шагу его подтолкнуло нашумевшее дело 183 студентов Киевского университета Св. Владимира, отданных в солдаты за невинное неполитическое выступление.
В Доме инвалидов в Париже, где похоронен Наполеон, Григорий Нестроев вместе с десятками других иностранцев - болгарами, поляками, румынами, евреями и русскими - записался в Иностранный легион, откуда они с пением "Марселезы" отправились в часть. Русского добровольца-эсера зачислили во 2-й полк легиона и назначили жалование в 1 франк и 25 су в месяц.
На передовой несли службу многие русские легионеры. Среди них был эсер, политкаторжанин Александр Яковлев и даже большевик Виктор Зеленский - несмотря на официально "пораженческую" позицию его партии. Вместе с русскими воевал и болгарский анархист Тодоров, сын генерала Георга Тодорова, который в это же время командовал болгарской армией, воюющей на стороне Германии и Австро-Венгрии.
Русские добровольцы держались в легионе обособлено. Им, "идейным", трудно было сойтись с беглыми преступниками и авантюристами всех национальностей, пополнявшими Иностранный легион.
Легионеры тоже не могли понять "этих русских" - почему не пьют и не играют в карты, не допускают драк между собой и не пристают к женщинам. Зато они очень любили слушать грустные русские песни.

Но вскоре 9 волонтеров из России, самовольно покинувших позиции, были расстреляны. Во французской армии война уже многим стала казаться бессмысленной, и дисциплина во многом поддерживалась жесточайшими карательными мерами. Всего в годы войны 639 военнослужащих были расстреляны за самовольное оставление позиций и другие нарушения.
В апреле 2014 года в здании мэрии Парижа прошла выставка, посвященная 100-летию той трагедии, под характерным названием: "Расстрелянные для примера..." А тогда, после казни добровольцев, все русские волонтеры были возмущены.
Чтобы разрешить конфликт, русский военный атташе во Франции Дмитрий Ознобишин разрешил всем добровольцам перевестись из брутального Иностранного легиона в другие части, по желанию, и в качестве "утешительного приза" привез им подарки. Из этой "гуманитарной помощи" Нестроеву достался... апельсин.

В конце концов, максималист Нестроев все же собрал вокруг себя небольшую группу солдат-социалистов. В октябре 1915 года из Парижа ему прислали Манифест Циммервальдской интернациональной социалистической конференции.
Французские саперы из его подразделения живо обсуждали этот документ, призывающий пролетариат соединяться "через границы, через дымящиеся поля битв, через разрушенные города и деревни" и покончить с войной.
Одни солдаты высказывались за поражение, после которого начнется революция, другие считали, что надо дезертировать и в тылу вести пропаганду против войны, третьи призывали к мятежу уже сейчас. Но никто не мог понять этого загадочного русского, выступающего против войны, и в тоже время считающего, что нужно воевать.
В феврале 1916 года саперов перебросили на фронт под Верденом, где развернулось одно из самых страшных и кровопролитных сражений Первой мировой. Две ночи саперы работали на укреплениях, а на утро третьего дня их расположение в лесу накрыла немецкая артиллерия.
Лес превратился в кромешный ад - прямо на ветках висели остатки человеческих тел и обмундирования, солдаты пытались спрятаться за деревьями, пока их не обрушивали снаряды, кто-то лежал на земле клубком, закрывшись от шрапнели ранцем.
Под артиллерийским обстрелом рота Нестроева потеряла половину состава, выжившие были отведены в глубокий тыл в состоянии глубокого шока.

В феврале 1917 года пришло известие о революции в России, а в апреле русский корпус пошел в наступление, но понес тяжелые потери. Африканские войска на его левом фланге были разбиты немецкой контратакой, и русские потеряли полторы тысячи человек. Шоферы автомобильного санитарного отряда возили раненных четверо суток, почти не останавливаясь даже для еды.
1 мая 1917 года в 1-й бригаде русского экспедиционного корпуса прошла демонстрация под Красными знаменами, полковник приветствовал солдат с трибуны как "братцев-товарищей". От греха подальше французское командование перевело автомобильный отряд подальше от революционной русской бригады, в Вогезы, но русские добровольцы все равно рвутся домой.
В июне 1917 года в Париже началось формирование волонтерской миссии для отправки в Россию, в которую вошли офицеры французской армии Минор (сын члена ЦК партии эсеров Осипа Минора), Сазонов, Маркович, сержант Кузин, легионеры Усиков и Моргулис (Лис), и многие другие волонтеры.
Задача миссии в России - поднять боевой дух русской армии. Нестроева, как проявившего себя в боях, тоже включают в ее состав. Но максималист-эсер и еще семь добровольцев отказались дать подписку, что в России они будут всецело подчиняться директивам Франции и распоряжениям Временного правительства, и возвращение на родину для них было отложено.

В августе 1917 года Григорий Нестроев все же добился перевода в русскую армию. В сентябре солдаты 1-й бригады русского корпуса потребовали отправки на родину и подняли восстание, которое было подавлено силами 3-й бригады и французской жандармерии.
Около трех тысяч его активных участников позже были расстреляны и переколоты штыками, 9 тысяч русских солдат и офицеров были отправлены в лагеря и на рудники Северной Африки. Волонтеры из 3-й бригады, согласившиеся продолжать войну, были включены в Иностранный легион. Весной 1918 года очень многие из них погибли в ожесточенных боях.
Но при всем своем социальном радикализме Григорий Нестроев, уже успевший повоевать, возвратившись в Россию, выступал категорически против развала дисциплины в российской армии.
Он по-своему критически оценивал приказ Петроградского № 1, отменивший основы армейской субординации. Поразительно, но этот крайний революционер считал несправедливым и лозунг "мира без контрибуций". По мнению русского максималиста, контрибуцию народам, пострадавшим от войны, должен был заплатить "мировой империализм".
Но в итоге получилось иначе, а сам Нестроев не нашел признания на Родине. Уже в 1924 году он был арестован и отправлен на Соловки, неоднократно подвергался арестам и в 1941 году был расстрелян.

Терроризм ставшей проблемой современности, средствами которого, решаются многие политические задачи, для России и всего постсоветского пространства не является чем-то новым. С масштабным террором, почти в современных масштабах, впервые столкнулась именно Российская империя. Характерно то, что террором никогда не занимались одиночки и малообразованные люди. Можно сказать, что террор – это крайняя форма политической борьбы интеллигенции. Но, которая при этом, не брезгует использовать в качестве непосредственных исполнителей женщин и молодежь. В работе Александра Гронского дается психологический портрет российского революционера, который, как правило, оказывается - интеллигентом.

В статье описывается портрет революционера конца XIX в. в начале ХХ в.. Но читая ее, почему-то вспоминаются недавно сказанные протоиереем Всеволодом Чаплиным слова: «Есть национальные грехи, есть грехи интеллигенции, их очень много, между прочим. Есть грех русофобии среди интеллигенции» . Сто лет назад российские революционеры шли по пути террора во многом из-за русофобии. Правда не ко всей интеллигенции это относится, и остается открытым вопрос – являлось ли тогда и сейчас это грехом в том смысле как это понимают православные. Ведь подавляющее число российских, и современных постсоветских интеллигентов-русофобов не относились и не относятся к православной конфессии. Скорее, русофобия, которая зачастую выражалась в революционном терроре - это форма преступления против человечности. Ведь результаты «трудов» революционеров после Октябрьского переворота вылились в преступления общечеловеческого масштаба.

(Редакция)

Начиная с конца XIX в. в революционное движение стали втягиваться и народные низы, в первую очередь, пролетариат. Ранее большинство революционеров являлось представителями «образованных классов» : интеллигенции или дворянства. Рабочие и крестьяне встречались в революционном движении не так часто. Причина этого, возможно, крылась в том, что европейские идеи переустройства мира, захлестнувшие российское общество в XIX в., циркулировали только в среде интеллигенции и фрондирующего дворянства. Их смысл не был понятен большинству населения России. Однако к концу XIX в. интеллигенция смогла разнести эти идеи в рабочей среде. Возможно, для большей доступности они утрировались самими агитаторами, а возможно, что агитируемые массы понимали их по-своему, стараясь приспособить к решению насущных вопросов.

Вполне закономерно, что идеи о переустройстве существующего российского общества зародились в среде интеллигенции, у которой была возможность ознакомиться с европейскими веяниями середины XIX в. Причём нужно заметить, что в этот период русская интеллигенция ещё полностью не сформировалась как социальная группа. Это произошло только к началу ХХ в. Также вызывает интерес тот факт, что интеллигенция появилась как социальный слой, сопровождающий модернизацию страны, её переход на новый уровень. Образ интеллигента, судя по всему, не укладывался в традиционную российскую ментальность, да и сама интеллигенция не видела своей ниши в сословном русском обществе . Возможно, поэтому достаточно широкая оппозиционность и революционность русской интеллигенции была не столько желанием сделать всех счастливыми путём построения демократического государства, сколько попыткой создания общества, в котором для людей интеллигентных профессий была бы своя отдельная социальная ниша . Этот тезис отчасти подтверждают слова Г.В. Плеханова, который говорил, что переход от пропаганды к террору в конце 1870-х гг. произошёл не потому, что революционеры поняли невозможность поднять на восстание деревню, а от настроений революционеров . Естественно, что интеллигентская идеология не могла без проблем вписаться в рамки самодержавного уклада России. Наиболее радикальные слои интеллигенции не стали подстраиваться под существующие реалии, а попытались изменить их в соответствии со своими взглядами, что, совершенно естественно, вызвало противодействие со стороны охранительных структур Империи. Однако в начале ХХ в. либеральные идеи настолько захлестнули общество, что все охранительные учреждения воспринимались не иначе, как «тормоз на пути прогресса».

Люди, выбравшие своей целью радикальную борьбу с режимом, подвергались преследованию со стороны властей. Тем не менее, в Российской Империи сложилась ситуация, когда активная часть общества в своём подавляющем большинстве сочувствовала революционерам. Именно поэтому провальным оказался судебный процесс над В.И. Засулич, адвокат которой впервые объявил, что её покушение явилось защитой человеческого достоинства, что оказалось неожиданным даже для самой В.И. Засулич. После этого процесса «защитой человеческого достоинства» (совр. "права человека" ред.) революционеры начали оправдывать свой террор . Эсеры, например, придумали очень хорошую систему: идеология для внутреннего партийного потребления – жёсткий радикализм, а для наружной рекламы партии – стремление к диалогу. На судебных процессах все видели только внешнюю сторону, что делало эсеров «безвинными жертвами жестокого самодержавия» . Сложилась достаточно выгодная для революционной работы ситуация, когда общественное мнение в любой попытке государства защитить себя от политических преступников видело насилие над «благородными революционерами».

Общество, благодаря этому устойчивому мнению, не обращало внимания на то, что во время актов революционного насилия гибнут мирные люди, что в начале ХХ в. экспроприации стали обыденным явлением, что им подвергались не только государственные или частные заведения, но и обычные рядовые граждане. Революционеры не брезговали даже небольшими суммами, «экспроприированными» у случайных прохожих . От уголовных преступлений эта деятельность революционеров ничем не отличалась , да и деньги шли почти на те же нужды, что и у уголовных преступников: подделка документов, закупка оружия, просто обеспечение себя предметами первой необходимости. Конечно, революционеры, в отличие от уголовных преступников, ещё печатали на эти деньги революционные прокламации и оплачивали другие специфические потребности, но это вряд ли является оправданием тотальным массовым политически обоснованным грабежам и убийствам.

После первой русской революции силы радикальных партий были подорваны, поэтому в них в большом количестве стали попадать случайные люди, для которых террор был не идейным актом, а возможностью самоутвердиться или вообще поправить своё материальное положение. Для многих боевиков, в сущности, не имело значения, от какой партии они совершают теракты или экспроприации. Такие люди часто переходили из партии в партию, если считали, что там больше простора для «боевой» работы . Б.В. Савинков предлагал одному из лидеров организации максималистов объединить свои усилия, поскольку они оба – террористы, а расхождение программных установок – дело второстепенное . Достойной жертвой для революционера-террориста считался любой человек в форме, будь то служащий или дворник . Постоянное обращение с оружием и частое его использование коверкали психику членов революционных партий. Так, один из них говорил: «У меня был наган, и я чувствовал, что сейчас же, с оружием в руках можно начать борьбу за социализм» . Некоторые революционеры не скрывали того, что они участвуют не в революционных, а в уголовных акциях . В отдельных партиях уголовные мотивы экспроприаций присутствовали и до начала первой русской революции. Например, бывший лидер Боевой организации эсеров Г.А. Гершуни в феврале 1906 г. указывал, что девять десятых экспроприаций были случаями обычного бандитизма . Террористы даже не пытались скрывать свои личности и род занятий, а убийства и вымогательства стали обычным делом . Неподчинение нормам закона культивировалось в революционной среде самими лидерами партий. Так, уже после Октябрьской революции В.И. Ленин утверждал следующее: «… плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона… если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется »

Власти боролись с терроризмом, но их репрессии намного уступали по масштабам размаху радикальной деятельности революционеров. Так, в 1906 г. по приговорам военно-полевых судов было казнено 144 человека, в это же время от рук террористов погибло 1383 человека (из них 738 чиновников и 645 частных лиц); в 1907 г. власти казнили 1139 человек, а революционеры – 2935 (1231 чиновник и 1734 частных лица) . Таким образом, революционный террор был намного жёстче, чем противодействие ему. Если же учитывать, что в 1906 г. среди жертв террористов 46,6 % были случайными людьми, а в 1907 г. таких случайных жертв было уже 59 %, то стоит поставить под сомнение альтруизм революционной деятельности. Правительство постоянно усиливало антитеррористическую деятельность, что, по мнению некоторых исследователей, явилось одной из главных причин упадка российского революционного терроризма . Однако революционный терроризм не прекратил своего существования, он стал менее масштабным и уже далеко не всегда обосновывался политическими мотивами.

Российские революционеры для достижения своих целей не брезговали практически ничем. Например, использовали помощь государств, являющихся противниками России. Так, в период русско-японской войны представители революционных партий Российской Империи дважды собирались на конференции (Парижскую в 1904 г. и Женевскую в 1905 г.), которые проводились на деньги японского правительства . Интересно то, что не все партии согласились принять участие в конференциях после того, как стало известно, на чьи деньги они проводятся, но таких было меньшинство. Кстати, Белорусская социалистическая громада также приняла участие в Женевской конференции. Решения конференций были направлены на дестабилизацию внутриполитической обстановки в России любыми способами от агитации до терактов . Подобное «сотрудничество» между российскими революционерами и странами-противниками России особенно оживилось накануне и в годы Первой мировой войны. Польские социалисты , эсеры и другие партии получали оружие из Австро-Венгрии. Турецкие власти оплачивали деятельность кавказских националистов , а также переправляли через них в Россию взрывчатку . Финские националисты готовились совершить ряд диверсий на российских железнодорожных магистралях и ледоколах. Большевики для усиления своего влияния на массы использовали помощь немецкой контрразведки [подробнее – 4].

Такая беспринципность в выборе средств, союзников и видов борьбы резко отличает российских революционеров начала ХХ в. от их соратников конца XIX в. Судя по всему. подобное стало возможным по причине превращения революционной деятельности в своего рода профессию , дававшую хорошие средства к существованию. Конечно, нельзя утверждать, что каждый представитель революционной среды участвовал в борьбе с правительством ради собственных выгод. Среди революционеров были и те, которые свято верили в идеалы социализма и пытались приблизить его пусть даже ценой собственной жизни, но количество таких идейных революционеров в начале ХХ в. стало очень резко сокращаться.

Несмотря на свои идеологические установки или их отсутствие революционеры постоянно жили под угрозой ареста. Это накладывало определённый отпечаток на их психику. В условиях экстремальной ситуации им нужно было каким-то образом успокоиться, преодолеть страх. Для этого вполне могли использоваться алкоголь и наркотические вещества. Например, в период первой русской революции наблюдались достаточно активные грабежи винных лавок. Конечно, нельзя все факты ограбления относить на счёт революционных организаций, этим могли вполне прикрываться обычные преступники. Однако сторожа винных лавок отмечали, что грабители были не стандартного для преступников вида, а по манере поведения и разговора больше походили на интеллигентов, чем на уголовников . Примечательно, что эти интеллигенты-грабители приходили в лавки не за деньгами, а за спиртным, причём, предпочитая забирать его в таре большего объёма . Кроме того, в период первой русской революции ввоз наркотиков в страну увеличился в 20 раз .

От постоянного чувства опасности психика революционеров расшатывалась. По утверждению В.М. Фигнер, чем слабее была нервная система революционера, тем больше его восхищал террор . Некоторые лидеры экстремистских организаций старались привлекать к терактам именно психически неполноценных людей , видимо, понимая связь психических расстройств с насилием . Кроме того, революционеры сходили с ума и в процессе своей антиправительственной деятельности. У них появлялись различные мании [подробнее – 6; 7]. Также в кризисное время повышается число самоубийств, которые становятся чем-то вроде непременного атрибута подобных периодов. Однако не у каждого человека хватает психических сил, чтобы покончить с собой, поэтому он выбирает самоубийство, оправданное какой-либо высокой идеей. Именно поэтому некоторые террористы видели окончание своего теракта как свою смерть во благо светлого будущего и воспринимали смертный приговор как праздник . Кроме того, следует учитывать, что в начале ХХ в. в революционной среде появилось достаточно много женщин и подростков (некоторым из них было всего по 14 лет), психика которых была менее устойчива к условиям существования революционеров и, естественно, подвергалась скорейшей деформации.

Женский терроризм очень ценился революционерами , поскольку полиция не обыскивала женщин, в результате чего им удавалось делать то, чего не смогли бы сделать террористы-мужчины. Например, Е. Рогозинникова смогла застрелить начальника тюремного управления прямо в его кабинете; когда террористку арестовали, на ней оказалось ещё 13 фунтов динамита. Такого количества взрывчатки хватило бы для полного уничтожения здания тюремного управления .

Максимализм революционеров-подростков порой доходил до совершенной жестокости. Их жертвами становились не только государственные служащие, но и сверстники, которые просто придерживались консервативных взглядов. Например, за отказ гимназиста покинуть учебное заведение, двое подростков, состоящих в революционной организации, плеснули ему в лицо серной кислотой . Один из подростков, не принимавших активного участия в политической жизни, после грубого обращения матери с его подружкой сбежал из дому, написал письмо матери, в которой объявил, что за «идиотские расспросы» девушки он предложил террористам убить свою мать, причём обещал это сделать сам. Подростка случайно арестовали, и он, желая показать матери её вину в своей смерти, взял на себя убийство крупного чиновника. Подросток рассчитывал на смертную казнь, но власти, не полностью доверяли его признанию и осудили «террориста» на 12-летнее тюремное заключение. Однако через 3 года он вышел на свободу благодаря своей матери, которая смогла доказать его невиновность .

Таким образом, на протяжении начала ХХ в. наблюдалась неуклонная деградация основной массы российских революционеров. Революционная деятельность всё больше переплеталась с уголовными преступлениями, сотрудничеством с противником, увеличением количества случайных жертв. Не последнюю роль в этом сыграла психическая неустойчивость представителей революционной среды.

1. Антоненко С., Филиппова Т. В пасть к Люциферу // Родина. 1998. № 2. – С. 16.

2. Архивный фонд Национального музея истории и культуры Беларуси. Ф. «научно-вспомогательный». № 3645.

3. Баранов А. Вирус с «человеческим лицом» // Родина. 1998. № 2. – С. 17 – 20.

4. Гейфман А. «Убий!» // Родина. 1994. № 1. – С. 25 – 26.

5. Гейфман А. Революционный террор в России (1894 – 1917). – М., 1997.

6. Гронский А.Д. Женский терроризм в России начала ХХ века // Германский и славянский миры: взаимовлияние, конфликты, диалог культур (история, уроки, опыт, современность). Матер. междунар. конф. – Витебск., 2001. – С. 246–248.

7. Гронский А.Д. Террористы и политическая полиция: психологические портреты // Теоретико-методологические проблемы исторического познания. Матер. к междунар. конф. В 2-х т. Т. 1. – Мн., 2000. – С. 163 – 166.

8. История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. – Ростов-на-Дону, 1996.

9. Никитский Л. Миф о виновности юристов // Родина. 1998. № 3. – С. 36 – 39.

10. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. – М., 1995.

11. Павлов Д.Б., Петров С.А. Японские деньги и русская революция / Тайны русско-японской войны. – М., 1993.

12. Панин С.Е. Потребление наркотиков в Советской России (1917 – 1920-е годы) // Вопросы истории. 2003. № 8. – С. 129 – 134.

Уважаемые посетители!
На сайте закрыта возможность регистрации пользователей и комментирования статей.
Но чтобы были видны комментарии под статьями прошлых лет оставлен модуль, отвечающий за функцию комментирования. Поскольку модуль сохранен, то Вы видите это сообщение.

Революционные выступления начиная с XIX столетия терпели неудачи в силу объективных и субъективных причин. В этом, бесспорно, сыграла свою роль и царская политическая полиция, основным методом деятельности которой была прямая провокация.

Вспомним, например, вооруженное восстание декабристов 1825 г. Провал этого заговора объяснялся, в частности, и тем, что один из офицеров, Ростовцев, сообщил царю Николаю I о готовящемся выступлении. Сказалось и предательство капитана Майбороды, члена Южного общества. Воспользовавшись полученной информацией, Николай I принял необходимые м§ры, во многом предопределившие ход событий на Сенатской площади18.

Набиравшее силу революционное движение вызывало у жандармских и полицейских чинов немалые опасения. Характерен в этом отношении доклад шефа жандармов Селиверстова Александру II 18 августа 1878 г., где он упоминает о «подстрекателях общественных волнений» 19. В этом месте доклада царь заметил: «Да кто они?» В последующем докладе Селиверстов пояснил: «Ваше Величество изволите спрашивать - кто подстрекатели? Осмеливаюсь доложить, что число их размножилось до неуловимо значительных размеров и будет плодиться дотоле, пока руководители не будут уничтожены». Из этого видно, что шеф жандармов не питал особых надежд на уничтожение «крамолы». 23 сентября 1878 г. он докладывал царю: «К сожалению, революционный социализм принимает возрастающее развитие, бороться против него дело труднейшее»20. И далее следовал пессимистический вывод: «Дерзаю доложить, что ничтожность доселе достигнутых результатов розысков сокрушает меня и моих сотрудников, ибо, Ваше Величество, тяжко перед лицом Вашей Священной Особы и Всей России оказываться столь мало полезным для службы отечеству»21. При этом шеф жандармов отмечал, что в европейской части России для политических каторжников уже не хватает мест, и предложил часть политкаторжан перевести на остров Сахалин.

В данный период формы и методы работы тайной полиции еще сохраняли все присущие им старые черты. Расследование проводилось упрощенно, главный расчет был на силу страха. «III Отделение собственной Его Величества канцелярии», созданное Николаем I в 1826 г. и проводившее розыск и дознания о «государственных преступлениях», представляло собой тайное судилище. Здесь применялись пытки, истязания, как когда-то в «Приказе тайных дел» царя Алексея Михайловича. Методы III Отделения вызывали гневный протест и возмущения современников, о чем свидетельствовали листовки и воззвания. Так, в 1878 г., когда судебные власти вынуждены были оправдать революционерку В. И. Засулич, в одном из воззваний говорилось: «Пусть разные политические партии преследуют разные цели, но ни одна из них не позволит господствовать над собой тем, вся политика которых исчерпывается двумя мрачными, давно забытыми словами - «Слово и дело»22. Как позже удалось установить историкам, автором этого воззвания был Г. В. Плеханов.

С каждым годом все больше ощущалось, что III Отделение стало анахронизмом в обстановке нарастания революционного движения. Это поняли правительственные круги, понял и царь. В результате в 1880 г. III Отделение заменяется департаментом полиции. Это, однако, не меняло реакционной сущности самодержавно-полицейского режима. Как и прежде, в розыскной работе полиции активно использовалась провокация, велась вербовка агентов. Это дополняла систематическая слежка за «подозрительными».

В числе тех, кто состоял под надзором полиции, был Н. Г. Чернышевский. За трехлетний период его жизни в Астрахани (1884-1887 гг.) на него поступило в местную полицию 30 агентурных сведений, пять копий записок самого Николая Гавриловича, письмо к нему одного ссыльного и ряд других документов

Этот традиционный полицейский прием был возведен в систему. Через четверть столетия особый отдел департамента полиции на основе многолетней слежки и полученных агентурных данных составил подробную справку о революционной деятельности Г. В. Плеханова. Здесь отражалась его работа в группе «Освобождение труда», связь с «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», участие в издании «Искры», в работе съездов РСДРП и многое другое 23.

Система филерства сохранялась на протяжении всей истории царской полиции, вплоть до самых последних дней самодержавия. Через многие годы депутат IV Государственной думы, член КПСС с 1903 г., участник трех революций Ф. Н. Самойлов вспоминал, каким кордоном слежки окружала его полиция. «Бдительное око» охранки сопровождало Федора Никитича повсюду. Куда бы он ни ездил, ему неизменно сопутствовала пара «телохранителей», следовавшая за ним подобно тени. Даже когда он бывал дома, полицейские стражи не унимались. И все же, несмотря на такое «внимание» со стороны полиции, Самойлов, как и другие большевистские депутаты, мужественно и крайне изобретательно преодолевал полицейские препоны, выполняя свой долг перед народом.

Долг перед народом. Подчеркивая это, другой депутат Думы, М. К. Муранов, член партии с 1904 г., во время суда над членами думской социал-демократической фракции сказал: «Понимая, что я послан народом в Государственную думу не для того, чтобы просиживать думское кресло, я ездил на места знакомиться с настроением рабочего класса»24. Эти поездки и непосредственные явные и тайные встречи с рабочими были поистине героическими подвигами, совершаемыми под угрозой каторги и смерти. Высоко оценивая нелегальную работу большевистских депутатов в Думе, В. И. Ленин писал, что их дела «останутся надолго образцом той работы депутатов, которую мы должны были усердно скрывать и в значение которой будут теперь внимательнее и внимательнее вдумываться все сознательные рабочие России» 2.

Слежка за революционерами велась не только внутри страны, но и за границей. В течение длительного времени русским политическим сыском за границей ведал Рач- ковский. Он сумел опутать российских революционных эмигрантов паутиной надзора и провокации. В 1884 г. Рачковский командируется для работы в Париж, а через год становится начальником берлинской и женевской агентур *. Он устанавливает контакт с французской и швейцарской полицией, получает от них данные обысков, производимых у политэмигрантов. Последовали затем провалы революционеров и их аресты в России.

Усилия Рачковского были направлены на уничтожение революционных литературных центров, и прежде всего ленинской «Искры».

История «Искры» еще и сегодня продолжает обогащаться новыми открытиями. Так, историки ГДР разыскали тех, кто непосредственно принимал участие в издании «Искры» в Пробстхаузе (близ Лейпцига). Этому посвящена книга «Ленинская Искра», изданная на русском и немецком языках. В ней детально освещается лейпцигский период «Искры». В книге подчеркивается, что издание газеты было тщательно законспирировано. Это позволило наладить выпуск первой русской революционной газеты ленинского направления. Рачковский и немецкая полиция тщетно пытались обнаружить местонахождение «Искры». Потеряв много времени на уточнение агентурных донесений, полиция так и не смогла погасить ее. Строго законспирирована была и транспортировка «Искры» в Россию, проходившая по разным каналам, в частности пароходами рейса Марсель - Батуми. На этих пароходах матросы прятали в трюмах пересылаемую литературу и доставляли ее до места назначения. Изложенные в книге события и факты свидетельствуют о напряженной, полной риска борьбе партии с царизмом и его полицейской агентурой25.

После лейпцигской неудачи агенты Рачковского предприняли в 1902 г. новую попытку разгрома редакции «Искры», находившейся тогда в Мюнхене. Они продолжали сотрудничать с германской полицией. Объединенными усилиями была организована длительная слежка за всеми, кто мог бы иметь хоть какое-либо отношение к русским революционным эмигрантам. В конце концов Рачковскому удалось напасть на след, о чем он сообщил в департамент полиции: «В настоящее время мной принимаются соответствующие меры к выяснению наличного состава редакции и точного его местопребывания. Я найду средство, действуя наверняка, ликвидировать эту крайне опасную организацию и поставить ее в совершенную невозможность дальнейшего печатания «Искры» при существующих конспиративных условиях, в высшей степени затрудняющих борьбу с ней» *.

Эти расчеты не оправдались. О готовящихся обысках и арестах узнали германские социал-демократы, которые предупредили об этом революционерку А. М. Калмыкову. Она немедленно поставила в известность редакцию «Искры» о полицейских намерениях. Да и сами сотрудники «Искры» стали уже замечать некоторые тревожные признаки. Поэтому было решено в срочном порядке перевести «Искру» в другое место. После известных споров с «женевской группой» (Плеханов, Аксельрод) редакция «Искры» в апреле 1902 г. переехала в Лондон26.

Подобные серьезные провалы в подрывной работе полиции неоднократно бывали и в прошлом. Русские революционеры давно научились распознавать полицейских агентов, стремившихся проникнуть в социал-демократические круги. Так, еще в первой половине 90-х годов политические эмигранты в Америке смогли раскрыть полицейского агента Еваленко. Более того, они использовали имеющиеся у него из фонда полиции денежные средства для переиздания первого тома «Капитала»

Маркса. В результате несколько сот экземпляров этой книги по соответствующим каналам революционеры тайно переотправили в Россию.

Между тем наступившая революция 1905 г., ее угрожающее для самодержавия развитие вызвали мобилизацию всех сил царизма, в том числе, конечно, и политической полиции. Понадобились старые испытанные полицейские кадры. И власти охотно забыли прошлые грехи многим. Рачковский на правах уже вице-директора департамента полиции установил связь с Гапоном, пытался завербовать эсера Рутенберга в сотрудники охранки, руководил арестами участников Декабрьского вооруженного восстания в Москве.

Сотрудничество с иностранной полицией осуществлялось охранными отделениями с самого начала их организации, принимая в разные периоды те или иные формы. Но независимо от меняющейся обстановки, в европейской пограничной зоне русская полиция сохраняла постоянную связь и самые тесные отношения со своими иностранными коллегами. Об этом достаточно убедительно свидетельствует награждение прусского барона Фрейгер фон Шелле, оказывавшего русской политической полиции услуги по задержанию русских «политических преступников». Был награжден и начальник почтово-телеграфной конторы в Щаково за особое усердие по улучшению сношений между русскими и австрийскими почтовыми учреждениями *.

Что касается «сношений между русскими и австрийскими почтовыми учреждениями», то это не требует особых комментариев - пограничный секретный контроль и перлюстрация почтово-телеграфной переписки в дополнение к тем же операциям, совершаемым в местах отправки корреспонденции. «Услуги» эти были особенно ценными для русской политической полиции и опасными для русских революционеров. Поэтому последние, учитывая полицейский альянс, разработали свою тактику и свои методы действия в пограничной зоне и добились значительных успехов, признанных и департаментом полиции.

Это говорит о высокой политической бдительности русских революционеров. В тогдашних условиях крайне важно было, чтобы умением распознавать врага обладали не только профессионалы-революционеры, но и рядовые социал-демократы. И в этом направлении партия вела работу.

Противодействуя полицейскому террору, русские.революционные организации в процессе борьбы укреплялись, приобретали необходимый опыт. Однако существовавшие еще кружковщина, изолированность одних революционных групп от других, отсутствие идеологического единства наносили серьезный вред, облегчая охранке проникновение в революционные организации.

И все же, несмотря на удары полиции, социал-демократические организации продолжали действовать и вести революционную пропаганду. Так, в одном из захваченных свертков подпольной литературы полицией были обнаружены работы Г. Плеханова «Новый поход против русской социал-демократии» и Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», обращение ко «Всей русской армии» и значительное количество сообщений с петербургских заводов и фабрик, включавших отчеты, речи рабочих и другой пропагандистский материал *. Уже сам этот факт подтверждает революционную активность социал-демократов, их связи с рабочими организациями вопреки полицейским преследованиям.

М. А. Сильвин, член петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», писал позднее: «...в 1895 году, с переходом к «агитации», когда организация разрослась и... образовалась большая «периферия», несколько побочных кружков, пропагандистов, техников, хранителей и переносчиков нелегальной литературы, людей связи и прочих, Владимир Ильич настоял: 1) на группировке членов организации по районам, 2) на строгом разграничении функций, партийных обязанностей членов, 3) на прекращении обывательских хождений друг к другу, 4) на сокращении до минимума частной переписки с кем бы то ни было, так как любители писать письма, особенно в провинцию, никак не могли воздержаться от различных, более или менее прозрачных намеков на добрых знакомых, на развитие дела и т. п.

В нашей организации вопросы конспирации занимали большое место, и особое внимание уделял им опять-таки Владимир Ильич. Он настойчиво и непрерывно предостерегал нас от обывательских повадок, от дружеской переписки с намеками в ней на нашу подпольную деятельность, на аресты товарищей, на выдающиеся черты и личные особенности их, в чем многие из нас были повинны. Он учил нас приемам шифрованной переписки точками в книгах. Он настаивал на необходимости заметать следы при посещении рабочих квартир, чаще менять вагоны конок при переездах по городу, пользоваться проходными дворами, остерегаться громких разговоров у себя дома из-за возможности ненадежного соседства, не оставлять нелегальщины на виду домашней прислуги и квартирных хозяев. Наружное наблюдение за нами чем дальше, тем больше становилось все более назойливым и наглым, и на это также обращал наше внимание Владимир Ильич.

Опасений провокации не возникло в нашем кружке, мы хорошо знали друг друга, знали, что в каждом из нас можно быть вполне уверенным. Но провокация в соприкасавшихся с нами кругах была возможна, как это и подтвердилось в деле зубного врача Михайлова из кружка И. В. Чернышева; Михайлов усиленно стремился стать к нам ближе. Но о нем уже шептались в кружках как о возбуждающем сомнения, и Радченко... категорически советовал всем и каждому из нас избегать встречи с Михайловым...

Владимир Ильич сознавал, однако, что приближается развязка. В противоположность большинству из нас, менявших свою комнату каждые полгода и даже чаще, он был довольно оседлым и почти все время прожил в Казачьем переулке. По возвращении из-за границы он на протяжении трех месяцев два или три раза переменил адрес, чтобы при допросах квартирные хозяйки не могли установить, кто ходил к нему, какие приносились и уносились вещи посетителями и т. п.».

На первых порах начинания революционеров носили несложный характер. Например, в целях получения денежных средств устраивались платные молодежные вечера с танцами. Одновременно они давали возможность для легальной встречи единомышленников. Один из таких вечеров был устроен 16 января 1898 г. в зале Петербургской городской думы в пользу слушательниц Высших женских курсов, уроженок Нижегородской губернии. Сама петербургская охранка характеризует этот вечер так: он «был устроен только лишь под предлогом благотворительности... весь же сбор, и довольно значительный, отдан в распоряжение «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» для одной из новых его организаций». И дальше: «...эта новая организация намерена в очень непродолжительном времени выпустить в свет первый номер какой-то новой газеты» *. Вот оценка врагов такого, казалось бы, простого мероприятия. Но пр своим практическим результатам для начального периода борьбы революционной социал-демократии оно было эффективным.

В начале 1902 г. Харьковский комитет РСДРП выпустил прокламацию «К обществу» и воззвание «К офицерам», вызвавшие у жандармов и охранников серьезную тревогу. Занимавшийся расследованием ротмистр отдельного корпуса жандармов писал заведующему особым отделом департамента полиции: «...поименованные прокламации «К обществу» в ночь с 4 на 5 января в запечатанных конвертах были опущены в находящиеся в парадных дверях почтовые ящики и передавались через прислугу и дворников. В пакетах же, адресованных к офицерам, помимо печатной прокламации было также вложено и гектографированное воззвание «К офицерам». Таким путем эти прокламации получили громадное распространение среди жителей г. Харькова» *.

Правда, такой порядок рассылки революционных материалов практиковался довольно редко, так как социал- демократические листовки и прокламации в первую очередь направлялись на заводы, фабрики, раздавались непосредственно рабочим. Но в данном случае они были специально ориентированы на интеллигенцию и офицеров армии и распространялись в 13 больших городах, включая Петербург и Москву.

В 90-х годах прошлого столетия ведущую роль в политическом розыске играло московское охранное отделение, во главе которого стоял небезызвестный Зубатов. Его охранка была тогда на положении оперативного отдела департамента полиции. Деятельность зубатовских молодчиков распространялась далеко за пределы центра России, проникала на территорию юга и северо-запада страны, включая Петербург. Это своеобразное положение московской охранки среди других карательных органов царизма - результат полицейско-сыскной системы, разработанной Зубатовым. Она сводилась к подготовке квалифицированной и строго законспирированной агентуры, к новым приемам страховки ее от разоблачения, сочетанию работы внутренней и внешней агентуры.

Таким образом, царская охранка, используя традиционные методы сыска, стремилась постепенно овладевать более гибкими приемами, искала пути к новой форме полицейской работы - широкому проникновению в ряды рабочего движения. Это наглядно отражало те крупные изменения, которые происходили в общественно-политической жизни страны.

К тому времени на авансцену политической жизни России выходит марксизм, который быстро завоевывает позиции в революционном движении. Московская охранка почувствовала в нем грозную силу, заранее начала внедрять в социал-демократические организации своих лучших агентов.

Крупнейшим провокатором тогда являлась Л. Серебрякова, начавшая сотрудничать с охранкой еще в начале 80-х годов. То был период контрреформ Александра III, гнетущей политической реакции обер-прокурора Синода Победоносцева, период разочарований и идейных исканий, последовавший после крушения народовольческих иллюзий. Именно тогда перешли на службу царизму Зу- батов и другой деятель розыска - Меньшиков; перебежал в лагерь реакции бывший народоволец, а затем монархист и черносотенец Лев Тихомиров.

В середине 90-х годов Серебрякова находится преимущественно в среде социал-демократов. В эти годы московские революционеры проводили работу под постоянной угрозой провалов. Ни одна московская районная организация или группа не могли закрепиться больше чем на несколько месяцев; полгода - считалось уже мно- го. Из материалов обвинительного заключения на процессе Серебряковой в 1925 г. выяснилось, что она способствовала разгрому ряда марксистских кружков и групп и многочисленным арестам революционеров, в том числе таких видных деятелей нашей партии, как В. В. Боровский, И. Ф. Дубровинский, А. В. Луначарский, П. Г. Смидович и другие.

Обвинительное заключение по делу Серебряковой, которое слушалось в Московском губернском суде, гласило: «...занимаясь официально работой лишь в нелегальном «Красном Кресте помощи политическим заключенным» и используя эту работу для связи с различными революционными органами, гр-ка Серебрякова в течение десятков лет, пользуясь доверием революционных работников, была в курсе почти всей подпольной работы». И далее: «Квартира Серебряковой была центром осведомления и информации о революционном движении, а сама Серебрякова была источником многого того, что являлось необходимым в подпольной работе: у нее хранилась и раздавалась литература, к ней стекались деньги для сидящих в тюрьмах политических заключенных, в ее квартире устраивались деловые свидания и совещания, через нее приезжие товарищи проникали в московские подпольные организации» ‘.

Перед нами типичная провокация: секретный сотрудник полиции принимает участие в подпольной работе. Оставаясь вне партии, Серебрякова многое знала о партийных работниках и революционных организациях. Характерно, что пик ее деятельности приходится на то время, когда социал-демократическая партия фактически еще не была создана. Но уже тогда горький опыт провалов учил революционеров бдительности и строгой конспирации- основному методу борьбы с царской охранкой. Н. К. Крупская вспоминает, что перед II съездом партии в Москве и других городах существовали параллельно социал-демократические комитеты, не знавшие друг о друге: «Условия нелегальной работы делали первые организационные шаги неимоверно трудными... Внутри комитетов все конспирировали друг от друга, и часто бывало так, что один член комитета вел переговоры, о которых не имели понятия другие члены» *.

Надежда Константиновна с гордостью подчеркивала: «...целый десяток лет вел Ленин трудную работу по собиранию партии, по объединению отдельных кружков революционеров. Дело это было особенно трудное, потому что кружки должны были скрываться от полиции, кружки постоянно арестовывались и распадались. Все приходилось делать тайком, с большими предосторожностями. Казалось, дело это было безнадежно, но Ленин хорошо обдумал план объединения...»

А пока обстановка продолжала оставаться крайне тяжелой. Она осложнялась тем, что определенная часть социал-демократов ошибочно разграничивала борьбу с самодержавием и борьбу с политической полицией, недооценивая последнюю. Газета «экономистов» «Рабочая мысль» скорбела о том, что «беспощадно преследуемая политической полицией, наша революционная интеллигенция принимала борьбу с этой политической полицией за политическую борьбу с самодержавием»28. Ленин определил эту позицию «экономистов» как «великолепное пренебрежение к борьбе с полицией»29. Критикуя «Рабочую мысль», Владимир Ильич подчеркивает, что борьбу с политической полицией «должны организовать «по всем правилам искусства» люди, профессионально занятые революционной деятельностью»".

И такие профессионалы были. В их числе - Николай Эрнестович Бауман. Вся его короткая, 32-летняя жизнь была революционным подвигом. Ветеринарный врач по образованию, он вступил в ряды петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Уже тогда охранка неусыпно следила за ним. Вскоре он оказался в Петропавловской крепости, а потом был сослан в Вятскую губернию, откуда бежал за границу. В вынужденной эмиграции Бауман отдает много сил и энергии изданию и распространению революционной литературы. «С самого начала в организации «Искры», будучи одним из главных практических руководителей дела»2, он занимается транспортировкой газеты в Россию. С конца 1901 г.- первый нелегальный агент «Искры» в Москве.

В это время для слежки за ним охранка выделяет своих лучших ищеек. Однажды по дороге в Воронеж они выследили его, и Бауман был арестован, перевезен в Киев, в Лукьяновскую тюрьму. Через полгода он организует исключительный по смелости побег 10 заключенных и вместе с ними бежит сам, тайно переходит границу. По мандату московской партийной организации Николай Эрнестович, под фамилией Сорокин, участвует в работе II съезда партии, а в декабре 1903 г. нелегально возвращается в Москву.

Здесь он оказывает помощь Московскому комитету партии, организует Северное бюро ЦК и налаживает работу подпольной типографии. Поскольку подходящего помещения для типографии не было, Бауман устраивает ее на своей нелегальной квартире. Революционные материалы печатали его жена и иваново-вознесенский рабочий Кудряшев. Вскоре охранка вновь напала на след революционера, после чего последовал арест и заключение в Таганскую тюрьму.

В наступившем 1905 году политическая борьба в стране достигла большого накала. Революционный натиск на устои самодержавия развертывался все шире и шире, общенародное движение нарастало с каждым днем. Против него царизм применял самые жестокие репрессии. Особое усердие проявлял в этом петербургский генерал-губернатор Трепов. В.И. Ленин тогда писал: «...мстит Трепов. Бесчинствуют казаки. Усиливаются побоища. Полиция открыто организует черные сотни» *, Одновременно активно развертывалась большевистская пропаганда среди рабочих. Она проникала и в армию. «Прокламации, призывающие войско переходить на сторону народа, раздаются даже патрулям, «оберегающим» Питер»2,- отмечал Владимир Ильич.

Московский комитет партии организует демонстрацию рабочих к Таганской тюрьме для освобождения политических заключенных. Только что выпущенный из тюрьмы на поруки Бауман возглавляет рабочее шествие. И этот день-18 октября 1905 г. стал последним днем его жизни. Когда демонстрация вышла на Немецкую улицу (теперь Бауманская), Николай Эрнестович заметил вдалеке толпу рабочих. Он попытался привлечь их к демонстрации. В этот момент на него набросился агент охранки Михальчук и нанес смертельный удар. Это было открытое убийство на глазах сотен возмущенных людей. Полиция опасалась взрыва народного гнева и пошла на то, что разрешила похоронное шествие 20 октября. Оно превратилось в 300-тысячную революционную демонстрацию против царизма. И все же, когда демонстранты возвращались с похорон Баумана, по ним открыли огонь засевшие в Манеже опричники царизма.

Злодейское убийство Баумана, выдающегося деятеля большевистской партии, всенародные его похороны, прозвучавшие как набат, сыграли немалую роль в развитии событий 1905 г. Эта кровавая расправа вызвала во всей стране протест и гнев и стала призывом к дальнейшей, еще более решительной борьбе.

Партия большевиков всегда растила и готовила высококвалифицированные кадры профессиональных революционеров, теоретически подготовленных, знающих технику конспирации, умеющих бороться против провокаций, слежки. Они могли с успехом противостоять полицейской агентуре и, более того, сумели оградить важные участки партийной работы от проникновения провокаторов.

Яркие примеры тому можно бесконечно черпать из революционной деятельности В. И. Ленина, Н. К. Крупской, Е. Д. Стасовой, Я. М. Свердлова, С. А. Тер-Петросяна (Камо) и других большевиков.

В тревожные 1905-1907 годы перед партией остро встал вопрос о строжайшем соблюдении всех правил конспирации. От этого зависел не только успех дела, но и судьба самих революционеров. Классическим образцом наиболее эффективной, глубоко продуманной и многогранной партийной конспирации в этот период являлась нелегальная деятельность В. И. Ленина. Освещение конспиративных приемов, использовавшихся Владимиром Ильичем, потребовало бы специального исследования. Мы ограничимся здесь лишь некоторыми фактами, связанными с жизнью и деятельностью вождя в трудные дин первой русской революции. Обратимся для этого к «Биографической хронике» В. И. Ленина *.

4(17) декабря 1905 г., обнаружив слежку столичной полиции, В. И. Ленин и Н. К. Крупская покидают квартиру П. Г. Воронина и в ночь на 5(18) декабря Владимир Ильич уже находится на квартире О. К. Витмер. А между 5 и 10 (18 и 23) декабря он переходит на квартиру В. Д. Бонч-Бруевича на 2-й Рождественской ул. (ныне 2-я Советская). Но узнав об аресте некоторых членов Петербургского Совета и опасаясь налета полиции, Ленин вместе с Бонч-Бруевичем уходит на. другую квартиру. Здесь Владимир Ильич тоже не задержался. По рекомендации Л. Б". Красина он проводит несколько ночей в квартире члена Боевой организации ПК большевиков И. И. Павлова. Потом неоднократно ночует у В. В. Воровского на Караванной ул., д. 28/66.

В середине января 1906 г. Ленин ввиду усиленной слежки агентов охранки покидает очередную квартиру на Надеждинской улице. Чтобы запутать их, он по дороге меняет трех извозчиков и останавливается у П. П. Румянцева, а ночует в квартире О. К. Витмер и других местах.

В январе-феврале Ленин неоднократно приходил для ночевки на квартиру Н. М. Книпович. Однажды он заметил за собой слежку и сразу же, не заходя на квартиру (в доме № 5 на Пантелеймоновской ул.), уехал в Финляндию, в Куоккала (ныне Репино).

В этих тяжелых условиях Ленин активно вел революционную работу. В первой половине марта он прибывает в Москву и участвует в заседании Московского окружного комитета РСДРП на конспиративной квартире в Кудринском пер. (ныне площадь Восстания), д. 3; обсуждался вопрос об избирательной кампании по выборам в Государственную думу. Несколько позже Владимир Ильич идет на другую конспиративную квартиру (Б. Девятинский пер.) и участвует в совещании московской Боевой организации и московского военно-технического бюро, где подводились итоги первого года революции и вооруженной борьбы. В один из дней он приходит в здание в Театральном проезде, д. 3/1, в помещение Музея содействия труду (ныне проспект Маркса, д. 4), для участия в продолжении совещания актива московской партийной организации. Но совещание не состоялось: в здании появилась полиция. Ленину удается избежать ареста. Затем он уезжает в Петербург и под фамилией доктора Вебера некоторое время живет в Гельсингфорсе у финских студентов. А в мае 1906 г. под фамилией Карпова выступает на трехтысячном митинге в Народном доме Паниной, посвященном деятельности Государственной думы. На митинге была принята резолюция, предложенная Лениным. В следующем месяце под той же фамилией он выступал в зале Тенишевского училища с докладом и заключительным словом по аграрному вопросу.

Летом того же года Ленин часто работал на квартире К. Ф. Неслуховского - инспектора и преподавателя юнкерского пехотносо училища. Квартира помещалась в стенах училища (Малая Гребецкая, д. 9/5), поэтому она была надежна в конспиративном отношении.

И за все это время - ни одного случая провала. В этом со всей очевидностью обнаруживался «почерк» Ленина - опытного конспиратора, отважного революционера.

Полицейский террор тогда с особой силой обрушился на рабочий класс и большевистскую партию. Многочисленные документы свидетельствуют об усилиях охранки разыскать и арестовать Ленина. Скрываясь от полиции, Владимир Ильич с конца лета 1906 г. по ноябрь 1907 г. жил на нелегальном положении в Финляндии, в Куок- кала.

Однако и здесь было неспокойно. В июне (июле) 1907 г. департамент полиции издает и рассылает циркуляр со списком лиц, подлежащих розыску и аресту. В этом списке под № 2611 значится «Владимир Ильич Ульянов (псевдоним Ленин)». Приказ: «Арестовать, обыскать, препроводить в распоряжение судебиого еле» дователя 27 уч. г. С-Петербурга». В свою очередь судебный следователь этого участка направляет выборгскому губернатору предписание принять меры к тому, чтобы немедленно был предпринят розыск Ленина в Выборге и во всей губернии.

Учитывая обстановку, большевистский центр принимает решение о переезде В. И. Ленина за границу для организации там издания центрального органа партии - газеты «Пролетарий».

Преследуемый агентами царской тайной полиции, Владимир Ильич выезжает 8(21) декабря в Гельсингфорс, оттуда - поездом в Або (Турку). Из Або переправляется в Стокгольм. Во избежание ареста часть этого пути он совершает пешком. Это была чрезвычайно трудная и опасная поездка - на санях по льду Ботнического залива, а затем пешком по запорошенному снегом льду. Во время перехода с острова Лилль-Мелё на остров Наго лед стал проваливаться... Но другого пути не было, так как сухопутную финляндско-шведскую границу блокировали жандармерия и полиция.

Только непреклонная воля и неудержимое стремление к достижению цели позволили Ленину перенести все тяготы нелегальной жизни в России, уходить от полицейского преследования.

Н. К. Крупская, в 1895-1896 гг. член петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», впоследствии вспоминала о том, с каким вниманием относился В. И. Ленин к конспирации в этой организации. «Из всей нашей группы,- писала она,- Владимир Ильич лучше всех был подкован по части конспирации: он знал проходные дворы, умел великолепно надувать шпионов, обучал нас, как писать химией в книгах, как писать точками, ставить условные знаки, придумывал всякие клички. Вообще у него чувствовалась хорошая народовольческая выучка. Недаром он с таким уважением говорил о старом народовольце Михайлове, получившем за свою конспиративную выдержку кличку Дворник.

От членов нашей петербургской группы Ильич требовал также отказа от обычного в те времена интеллигентского времяпрепровождения: хождения друг к другу в гости, неделовых разговоров, «перебалтывания», как мы тогда говорили. Тут были у Ильича определенные революционные традиции. Я помню, как меня раз выругала Лидия Михайловна Книпович, старая народоволка, за то, что я пошла в театр с человеком, с которым работала вместе в кружке. А Ильич ругал нашу молодую публику за хождение друг к другу в гости. Зинаида Павловна Кржижановская вспоминает: зашла она с приятельницей своей Якубовой к Ильичу, живущему неподалеку, зашла без всякого дела, не застала дома. А вечером, часу в двенадцатом уже, кто-то к ним звонит. Оказывается, пришел Ильич - только что приехал из-за Невской заставы, усталый, с каким-то больным видом. Стал спрашивать встревоженно, что случилось, зачем приходили, и, когда услышал, что дела не было, что так просто зашли, сердито воркнул: «Не особенно умно» - и ушел. Зинаида Павловна рассказывает, как они опешили».

В 1901 г. Крупская эмигрировала за границу и работала в качестве секретаря редакции газет. «Искра», «Вперед», «Пролетарий». Она участвовала в работе почти всех съездов партии. Само положение Надежды Константиновны - ближайшего к Ленину человека - ставило ее в центр внимания тайной полиции. В период работы партийной школы в Лонжюмо полицейские агенты имели специальные задания следить за Крупской, организовавшей конспиративную переписку слушателей школы. Школа в Лонжюмо была исключительно важным мероприятием партии, имевшим далеко идущие политические последствия. И тут департамент полиции потерпел полное фиаско. Провокаторам так и не удалось раскрыть действительные планы, связанные с выпускниками школы в Лонжюмо. Проявленная политическая бдительность явилась образцом для всей партии.

Многосторонней была конспиративная партийная деятельность Е. Д. Стасовой, агента «Искры», работника партийного центра. Она ведала нелегальной перепиской, всей конспиративной техникой Петербургского комитета. Учитывая ее опыт, партия в августе 1905 г. направляет ее в Женеву представителем по делам техники. В 1910 г. Елена Дмитриевна привлекается для работы в ЦК опять-таки по делам техники, а в последующем - по подготовке Пражской конференции, тоже тесно связанной с вопросами конспирации. Е. Д. Стасова была одним из наиболее квалифицированных и опытных работников в этой особо сложной и ответственной области. В ее обязанности входили не только функции секретаря ЦК, но и шифры, ведение паспортных дел по нелегальному переезду товарищей через границу - все то, что составляло содержание партийной техники. Касаясь паспортных дел, Ленин в одном из своих писем специально ссылается на Елену Дмитриевну *.

Особый отдел департамента полиции предпринимал многочисленные попытки раскрыть ее деятельность, но безуспешно. Высокая бдительность, четкий порядок в работе, да и сама рабочая обстановка, созданная Стасовой (Абсолютом, Варварой Ивановной, Дельтой), исключили возможность прорыва конспирации.

Во время арестов, а также на жандармских допросах Елена Дмитриевна проявляла несгибаемую выдержку, категорически отказывалась отвечать на вопрос о ее «виновности» и решительно отклоняла требования следователя о дополнительных объяснениях. Ей очень помогли рекомендации Ленина, изложенные в письме к ней 19 января 1905 г.2 Это письмо стало директивным для всех членов партии.

Блестящим организатором, пропагандистом, одним из ведущих деятелей нашей партии и государства был Я. М. Свердлов, член КПСС с 1901 г. До революции он провел около 12 лет в заключении, 14 раз подвергался арестам.

Аресты, следственные допросы, требовавшие огромного напряжения, и само тюремное заключение день за днем, год за годом подтачивали здоровье революционера.

Многолетние «отношения» с полицией выработали у Свердлова качества тонкого конспиратора, великолепного знатока психологии классового врага. Эти качества оказались неоценимыми на всех этапах его революционной деятельности. Он быстро и безошибочно распознавал провокаторов и охранников. Не случайно В. И. Ленин говорил, что Яков Михайлович - «наиболее отчеканенный тип профессионального революционера» К

В мае 1913 г. Свердлов был выслан в Туруханский край. Около месяца он пробыл в красноярской тюрьме, затем был доставлен в село Монастырское, а оттуда - в далекий глухой уголок Курейку, что севернее Полярного круга. И даже здесь Яков Михайлович находился под неослабным вниманием полиции, опасавшейся его побега. Директор департамента полиции, вице-директор и другие жандармские и полицейские чины многократно предупреждали местные власти об особой бдительности в отношении хотя и больного, но опасного заключенного.

И после победы Февральской революции буржуазное Временное правительство, натравливая своих сыскных агентов на руководителей большевиков, держало Свердлова под «прицелом», особенно в июльские дни, в период работы VI съезда партии. В это время для расправы с большевиками, как известно, были брошены все силы восстанавливаемой охранки, оставшиеся под контролем правительства воинские части и специальные офицерские отряды. Искали В. М. Ленина, членов ЦК. Используя свой богатый опыт конспиратора, Яков Михайлович, будучи во главе секретариата ЦК, помог Владимиру Ильичу надежно укрыться в подполье, а сам так организовал работу аппарата Центрального Комитета, что правительственные ищейки не смогли выполнить данных им заданий.

В числе отважных большевиков, кто проявил особую изобретательность в борьбе с царской тайной полицией, был Камо (Тер-Петросян), член партии с 1901 г. Организация многочисленных подпольных типографий, тайных складов оружия, лабораторий взрывчатых веществ, экспроприация царских денежных средств, используемых для революционной борьбы, уничтожение провокаторов, отчаянные побеги из тюрем - все это реальное содержание жизни бесстрашного революционера.

Большевику-ленинцу Камо были присущи высокая эмоциональность и непоколебимая выдержка, твердость духа. В борьбе с полицией он с одинаковым успехом становился тифлисским кинто и грузинским князем, чернорабочим и блестящим офицером, турецким негоциантом Шевки-беком и боевиком-бомбистом, «психически больным». Камо талантливо многолик и поэтому с неподражаемой смелостью действовал на глазах полиции, успешно избегая провалов. М. Горький по праву назвал его художником революции.

Легендой стали подвиги Камо. В 1904 г. полицейский полковник Тяпкин телеграфирует начальнику особого отдела департамента полиции Васильеву «Из батумской тюрьмы дерзко бежал политический арестант Симон Аршаков Тер-Петросян... Имею честь испраши- вать всеимперский розыск» *. Побегу Камо власти придали особое значение, считая его крайне опасным в сложившейся обстановке.

13 июня 1907 г. Камо с товарищами производит дерзкий налет на один из царских банков. В результате операции на партийные цели поступила солидная сумма - 250 тысяч рублей.

Однажды при закупке в Германии оружия для кавказских партийных организаций его выдал немецким властям провокатор. Камо заключили в Моабитскую тюрьму. И в тюрьме и на суде Камо проходил под фамилией Мирский. Но была опасность, что его опознают и выдадут царским властям, и тогда - неминуемая смерть. В такой ситуации Камо избирает наиболее верный и в то же время исключительно тяжелый путь самозащиты - симулирование буйного помешательства. В наказание его бросают раздетого в одиночную камеру с минусовой температурой. Он выдерживает эту пытку.

Категорически отклоняя выдвинутое против него обвинение в хранении взрывчатых веществ, Камо разыгрывает роль сумасшедшего настолько точно и «квалифицированно», что немецкие врачебные эксперты были вынуждены сделать вывод о необходимости отсрочки назначенного на начало 1908 г. судебного процесса.

Позже в письме другу Камо писал: «Есть такое русское слово - ярость. Знаешь? Я не понимал, что это значит -- ярость? А вот тогда, перед докторами, я был в ярости,- так думаю и теперь. Ярость - очень хорошее слово! Страшно нравится мне. Разъярился, ярость! Верно, что был такой русский бог - Ярило?!» ".

В целях окончательной проверки достоверности заболевания, немецкие психиатры применили к нему инквизиторский метод: прижигали бедро раскаленным железом, и тошнотворный дым горелого мяса наполнял палату. Но Камо молчал. Такое поведение подсудимого было для тюремных врачей совершенно невероятным, и они сделали судебным властям представление о несомненной болезни заключенного.

Однако это не спасло Камо. Он все же был выдан властям России и отправлен в Тифлис. Здесь должен был состояться военный суд с единственно возможным приговором - смерть.

Но вся история Камо была настолько необычна, а угроза его жизни настолько реальна, что в Европе стали раздаваться громкие голоса протеста. Лига защиты прав человека в Париже направила, например, специальное обращение к председателю Государственной думы Гучкову. В этих условиях царский военный суд вынужден был признать наличие у подсудимого признаков помешательства. Судебное дело приостановили, подсудимого перевели в тюремную больницу.

А вскоре новые страдания и муки. Опять последовали проверки заболеваемости. Печально и трогательно звучит письмо Камо к его тете Е. А. Бахчиевой: «Прокурор приказал: «Начинайте». В спину под лопатку воткнули большую иглу и пустили электрический ток. Боль была невыносимая, вся спина горела, тошнило от крепкого запаха паленого мяса. Прокурор не верил врачам, сам делал опыты, а я смотрел ему в глаза бессмысленным взглядом и хохотал идиотским смехом. Прокурор плюнул, обругал и ушел» 30.

Судьба Камо была предрешена. Царизм не выпускал из рук своих жертв.

Однако Камо и судебная защита стремились максимально затянуть судебное дело, поскольку ожидалась амнистия в связи с 300-летием дома Романовых. Амнистия состоялась: смертная казнь заменена 20 годами каторги. Потом происходит невероятное. Заключенный в тюрьму Камо при помощи тифлисской партийной организации совершает отчаянный побег и скрывается некоторое время в доме... тифлисского полицмейстера.

И вся последующая жизнь Камо - высокий пример героического служения революции. Четыре раза приговаривался он к смертной казни, вынес все испытания, но не склонил головы перед врагом. В. И. Ленин писал о Камо: «Я знаю одного товарища досконально, как человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии...» 1

Партия большевиков закалялась в постоянной битве с царизмом, выдвигала новых и новых героев.

Между тем преступная работа провокаторов вырывала из рядов партии многих отважных борцов, «подведя их под каторгу и ускорив смерть многих из них»2. В эти ленинские слова следует вдуматься. Каторга и смерть - результат провокации. И трудно сказать, какое из этих наказаний было легче. Ведь царизм создал на каторге условия, которые вели к неизбежной гибели.

Об этом, в частности, свидетельствует вышедшая в 1912 г. в Париже книга «Через «колесуху» на волю» бывшего каторжанина А. Вессель-Виноградова. Содержание ее было изложено потом в журнале «Каторга и ссылка»3. Автор описывает жизнь и работу революцио- неров-каторжан на строительстве Амурской колесной дороги между Хабаровском и Благовещенском, так называемой «колесухе». О ней говорили во всех тюрьмах России - от «Бутырок» до Александровского централа, и эти рассказы, отмечает автор, правдивы и точны, как протокол. На «колесухе» не было ни норм, ни закона, ни правил, а был произвол. Избиения, кандалы, карцер являлись постоянным уделом строителей-каторжан. В условиях сурового забайкальского климата они жили в дырявых и грязных палатках, спали на земле. .В ла- латки свободно проникали ветер и дождь. В рваных, заношенных рубахах, многие босиком, каторжане рыли канавы, носили песок, бревна, камень. Такую работу, проходившую в туче мошкары, в воде по колени, не выдерживали и самые сильные.

А поздним вечером, после работы, безумно усталых каторжан выстраивали перед деревянным крестом и, словно в издевку, заставляли петь «Спаси, господи» и «Благоверному императору».

Для предупреждения побегов и беспорядков охрана ввела изощренную систему контроля. Всех работающих каторжан разбивали на «десятки» - по одному политическому на девять уголовных, с круговой порукой на случай побега и последующим тяжелым наказанием. Поэтому девять человек внимательно следили за десятым. За попытку побега оставшейся девятке полагалась жестокая порка - по 40 ударов каждому. А пойманного после неудачного побега прогоняли сквозь строй и забивали насмерть.

Побеги совершались относительно редко, на это шли смельчаки, еще сохранившие жизненные силы, или осужденные на вечную каторгу и полностью лишенные надежд на освобождение. К тому же условия для побега были крайне трудные: до ближайших жилых мест верст 100-120. И все же история царской каторги знает немало примеров героических побегов даже из таких мест, как «колесуха».

Да, «колесуха» поистине была дорогой, пропитанной кровью. До 1905 г. по ней гнали каторжан-уголовников, а потом и политических.

Состав «населения» тюрем и каторги обычно отражал социальный уклад жизни вне их стен и сторожевых вышек, свидетельствовал об обостряющейся классовой борьбе. Как показывают проведенные тогда обследования, наибольшее количество политических заключенных приходилось на социал-демократов. Это подтверждало, что главный удар царизма был направлен именно против них - самого опасного врага самодержавия.

Заслуживают внимания некоторые статистические сведения, не претендующие на полноту и точность, но в целом верно представляющие «население», скажем, московской центральной пересыльной тюрьмы - «Буты- рок». Ценность этих сведений заключается в том, что они собраны здесь путем непосредственного опроса временных постояльцев, в последующем рассылаемых по различным местам заключений. Автор этих материалов - Ядов - проанализировал состав политических заключенных за 1907-1909 гг. и данные опубликовал уже после революции ’. За указанный период в «Бутырках» побывало 6705 ссыльных-каторжан, административноссыльных и подследственных.

Характерно, что каторга этих годов была в основном «рабочей» в отличие от «интеллигентной» каторги 1880- 1890 гг. Из учтенных каторжан рабочих насчитывалось 374, крестьян-143, солдат и матросов-115, лиц интеллигентных профессий-101. Эти цифры полностью опровергают утверждения буржуазных фальсификаторов, что революцию 1905 г. якобы «делали интеллигенты».

Примечательно и то, что половина всех каторжан в то время осуждена была за участие в вооруженном восстании и в аграрных беспорядках.

Все эти, далеко не полные, цифры и факты ярко характеризуют разгул царской реакции, подтверждая тем самым слова Ленина о том, что русско-самодержавные законы были щедры на каторгу 2.

Революционное движение в России разрасталось вширь и вглубь. От небольших революционных групп и кружков до создания идейно объединенной партии рабочего класса, от отдельных атак на устои царизма до планомерной политической и вооруженной борьбы - вот путь, пройденный русскими революционерами в рассматриваемый период. Под непрерывными ударами царизма партия неуклонно вела борьбу с самодержавием и его террористическим полицейским аппаратом, в невероятно тяжелых условиях сохранила свои организации, центры и стала ведущей силой трудящихся масс России.

В последнее столетие своего существования Российская империя воевала практически со всеми ведущими мировыми державами. Но самым опасным врагом стал не внешний соперник, а внутренний - революционеры.

1. Павел Пестель (1793-1826)

При подготовке декабристского восстания полковник Пестель не гнушался пользоваться принципом «цель оправдывает средства», подкупая и шантажируя своих непосредственных начальников. Декабристы обвиняли его в аморализме и диктаторских намерениях. Аналогичного мнения придерживался и Николай I в своих мемуарах: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния…». Пестель был ярым сторонником унитарной республиканской России со столицей в Нижнем Новгороде. Именно Пестель на допросе указал на цареубийство как один из вариантов развития декабристского восстания.

2. Петр Каховский (1799-1826)

Каховский был человеком «исключительной пылкости темперамента, восторженный энтузиаст по характеру, пламенно преданный чувству любви к свободе, самоотверженный искатель правды и справедливости». В силу роковым для него образом сложившихся обстоятельств, Каховский стал одним из самых известнейших декабристов. Именно его декабристы наметили в качестве цареубийцы. Правда, своей миссии он так и не исполнил, но от его руки пали петербургский градоначальник граф Милорадович и полковник Стюрлер. Жизнь Каховского, как и остальных декабристов, отнесенных судом к категории «государственных преступников вне разрядов», прервалась 13 июля 1826 на виселице в Петропавловской крепости.

3. Александр Герцен (1812-1870)

Герцен так и остался на всю жизнь революционером-теоретиком. В силу своего эмигрантского положения он сосредоточил всю свою энергию на борьбе с самодержавием в неподлежащей цензуре заграничной прессе, которую нелегально доставляли и читали в России. «Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его “Колокол” помогли пробуждению разночинцев…», - так характеризовал Ленин историческую роль Герцена в развитии российского свободомыслия. Не даром на протяжении двух десятилетий, в 1850-1860-ые годы, все внимание заграничной агентуры III Отделения была сосредоточено на противодействии деятельности Герцена всеми законными и противозаконными средствами.

4. Михаил Бакунин (1814-1876)

Восстание в Дрездене в 1849 году было подавлено, а Бакунин, как один из его руководителей, арестован.

На протяжении всего XIX века царская власть доказывала, что все преступно-революционные идеи в России исходят из Западной Европы. Наряду с Герценом важнейшее идейное влияние на российскую молодежь оказывал эмигрант с тридцатилетним стажем революционной борьбы - Михаил Бакунин, участвовавший в нескольких революционных восстаниях, дважды приговоренный к смертной казни, отсидевший 7 лет в Шлиссельбургской и Петропавловской крепостях и сосланный на вечное поселение в Сибирь. Бакунин, в отличие от других видных теоретиков русского революционного движения, основную часть своего времени уделял практической работе. Даже из сибирской ссылки он сбежал через Японию и Америку, чтобы снова вернуться в ставшую для него второй родиной Швейцарию. «Монах воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание христианства, приближение страшного суда над этим феодальным и буржуазным миром, проповедуя социализм всем и примирение - русским и полякам», - писал Герцен о Бакунине.

5. Дмитрий Каракозов (1840-1866)

Никто не ожидал, что после «Великих реформ» революционное движение только усилится. 4 апреля 1866 г. студент Дмитрий Каракозов у ворот Летнего сада стрелял в Александра II. Жизнь императора спас в тот день крестьянин Осип Комиссаров, успевший толкнуть руку революционеру вверх, получив за этот подвиг потомственное дворянство и фамилию Комиссаров-Костромской. А Дмитрия Каракозова, открывшего эпоху терроризма в России, повесили через полгода по приговору суда.

6. Сергей Нечаев (1847-1882)

Никто не ожидал, что этот «худенький, маленький, нервный, вечно кусающий свои изъеденные до крови ногти» молодой человек станет главным олицетворением русской революции начала 1870-х годов. Заручившись за границей поддержкой Бакунина и Огарева, Нечаев выдает себя за эмиссара международного революционного центра и организовывает «Общество народной расправы». Единственным революционным деянием, правда, стало убийство своего же товарища – студента Иванова. Нечаев бежит за границу, откуда его как уголовного преступника швейцарское правительство передает России, где он будет осужден на 20 лет каторги, но умрет после 9-летнего заточения в Петропавловской крепости.

7. Петр Ткачев (1844-1886)

Революционная известность к Ткачеву пришла уже в эмиграции, когда он следом за Герценом решил разбудить российскую общественность, но теперь уже «ударив в Набат». В одноименном революционном печатном органе он призывал уже не к пропаганде среди крестьян и рабочих, а к политическому заговору с целью захвата власти и социальной революции. Так и не дождавшись реализации своей заговорщической теории на практике, Ткачев сойдет с ума и закончит жизнь во французской психиатрической больнице. В последние годы в связи с материальными проблемами Ткачев был вынужден работать секретарем при первом руководителе Заграничной агентуры Департамента полиции Корвин-Круковском, тайно действовавшим в Париже. До сих пор неизвестно, догадывался ли кто-либо из них о действительной роли друг друга.

8. Вера Засулич (1849-1919)

5 февраля 1878 года молодая женщина пришла на прием столичного градоначальника генерала Трепова и выстрелила в него упор. За это преступление к ней могли применить максимальное наказание, но суд присяжных спустя несколько месяцев оправдает Веру Засулич, что вызовет горячее одобрение общественности. Таким образом, в российском праве был создан опасный для царской власти судебный прецедент, когда преступное деяние в виде убийства или покушения на убийство по политическим мотивам могло быть оправданно судом присяжных. На следующий день после освобождения приговор был опротестован, а полиция издала циркуляр о новом аресте революционерки. Но Засулич была уже в безопасности, на пути в Швецию.

9. Сергей Степняк-Кравчинский (1851-1895)

Утром 4 августа 1878 г. молодой революционный журналист на Итальянской улице в центре Санкт-Петербурга ударом кинжала убил шефа жандармов Мезенцова. По личному распоряжению императора вся столичная полиция искала убийцу, но Кравчинский уже направлялся в Швейцарию. Царское правительство будет добиваться его экстрадиции в Россию, но Кравчинский тем временем снова бежит от преследования охранки и оседает уже в Лондоне, где впоследствии организовал «Общество друзей русской свободы» и печатный орган «Свободная Россия» для борьбы с российским самодержавием. Его борьба с правительством была яркой, но короткой. В 44 года он погибнет, случайно попав под поезд.

10. Лев Гартман (1850-1913)

В августе 1879 года Гартман участвует в подкопе на железной дороге под Москвой для взрыва поезда Александра II. После неудачного покушения он бежит за границу. Так как все остальные участники покушений на жизнь императора продолжали нелегальную деятельность внутри России, царская власть сосредоточила все свои усилия для поимки Гартмана. Царские агенты находят его в Париже и, при согласии французских властей, уже практически добились его экстрадиции на родину. Но благодаря усилиям русской революционной эмиграция вся прогрессивная французская общественность во главе с Виктором Гюго встали на защиту революционера из России. Как итог – его высылка из Франции (но не в Россию, а в Лондон), близкая дружба с Марксом и Энгельсом и сохранившейся на несколько десятилетий международный образ «истинного борца с русским деспотизмом».

11. Степан Халтурин (1856-1882)

Рабочий из железнодорожных мастерских был устроен под чужим именем столяром в Зимний дворец. Несколько месяцев он носил и складывал в свою подушку динамит. В итоге, 5 февраля 1880 прогремел взрыв, унесший жизни одиннадцать солдат из караула, но царь по счастливой случайности избежал даже ранений. Такого дерзкого покушения в самом сердце империи никто не ожидал. Но Халтурин избежал тогда ареста, был пойман полицией и казнен лишь в 1882 году в Одессе.

12. Андрей Желябов (1851-1881)

Сын бывшего дворового, Андрей Желябов отказал от благополучной семейной жизни с женой и сыном ради социальной революции, в которую он искренне верил. Разочаровавшись в мирной пропаганде, Желябов стал одним из лидеров «Народной воли» и с осени 1879 года сосредоточился на организации покушений на Александра II. В последней попытке, окончившейся 1 марта гибелью императора, Желябов уже непосредственного участия не принимал, так как был арестован накануне. Царская власть не имела достаточных улик против него. Но Желябов сам потребовал, чтобы его привлекли к суду по делу цареубийц, подписав тем самым себе смертный приговор.

13. Софья Перовская (1853-1881)

Дочь Санкт-Петербургского губернатора, Софья Перовская в 17 лет ушла из дома и присоединилась к народническим кружкам. «Перовская была «народницей» до глубины души и в то же время революционеркой и бойцом чистейшего закала», - пишет о ней Петр Кропоткин. Когда царская власть, арестовав в конце февраля 1881 года Желябова, полагала, что с «Народной волей» будет покончено, именно Перовская взяла на себя руководство планируемым покушением. Её принципиальность и упрямство стали, в итоге, для императора роковыми в тот полдень 1 марта на набережной Екатерининского канала. 10 марта она была арестована, а уже 3 апреля казнена.

14. Петр Кропоткин (1842-1921)

Князь-анархист, совершивший оскорбительный для власти побег из Петропавловской крепости, на долгое время стал в глазах царизма олицетворением всей революционной заразы, исходившей в 1870-1890-ые годы из Западной Европы. Царское правительство предпринимало попытки добиться и его экстрадиции в Россию, но единственным успехом стало сфабрикованное в согласии с французской властью судебное дело за принадлежность к Интернационалу, за которое в качестве наказания Петр Кропоткин получил 5 лет тюремного заключения. Но опасность для царской власти, исходившая от Кропоткина, была сильно преувеличена. Еще в 1870-ые годы он, уехав в эмиграцию, сконцентрировался не на русском революционном движении, а на теоретической подготовке мировой анархической революции.

15. Лев Тихомиров (1852-1923)

Лев Тихомиров начинал как теоретик «Народной воли», но после стал одним из самых ярых защитников и теоретиков монархической государственности. Такой идеологический переворот произошел в годы эмиграции после крушения «Народной воли», когда он испытывал не только материальные трудности, но и страдал от паранойи: ему казалось, что за ним постоянно следят агенты русской заграничной полиции. Ради безопасности семьи и здоровья сына, находившегося все это время на грани жизни и смерти, оставшийся на свободе лидер народовольцев отрекается от своих революционных взглядов и товарищей, пишет помилование на имя императора Александра III и возвращается в Россию, чтобы служить теперь царизму.

16. Александр Ульянов (1866-1887)

Через шесть лет после убийства Александра II молодые студенты Петр Шевырев и Александр Ульянов организовали «Террористическую фракцию» партии «Народной воли» для подготовки покушения на нового императора. Но 1 марта 1887 года Ульянова и его товарищей, ожидавших проезда царского экипажа по Невскому проспекту, арестовали, найдя при них три бомбы, приготовленные собственнолично Ульяновым. Два месяца продолжалось следствие, а потом пятерых студентов-народовольцев повесили в Шлиссельбургской крепости.

17. Григорий Гершуни (1870-1908)

Роковой для империи стала ошибка, допущенная начальником Московского охранного отделения Зубатовым, отпустившим на волю после долгих допросов арестованного раннее в Минске молодого провизора и революционного деятеля Гершуни, хотя фактов было достаточно для отправки его в Сибирь. После этого Гершуни покидает Минск и посвящает себя террору. Гершуни стал лидером первой русской профессиональной террористической группы, на счету которой были убийство министра внутренних дел Сипягина, уфимского губернатора Богдановича. Министр внутренних дел Плеве заявил Зубатову, что фотокарточка Гершуни будет стоять у него на столе, пока Гершуни не арестуют. Арестовали Гершуни в 1903 году в Киеве, а в 1907 году он умер в Швейцарии после побега из российской тюрьмы.

18. Евно Азеф (1869-1918)

Беспринципный и корыстолюбивый Азеф несколько лет водил за нос и полицию, и партию эсеров, одним из основателей которой в 1902 году, кстати, он и являлся. Именно при его непосредственном руководстве Боевой организации эсеров удалось убить министра внутренних дел Плеве, генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича и петербургского градоначальника фон дер Лауница. Был разоблачен как провокатор только в 1908 г., хотя многие и из революционного лагеря, и из государственных структур продолжали верить в его преданность. Но и тут он сумел выкрутиться, избежав ареста со стороны правоохранительных органов и мести со стороны товарищей по партии.

В случае с Ульяновым-Лениным имела место явная недооценка опасности его революционной доктрины со стороны руководства российскими правоохранительными органами. После отбывания ссылки в Енисейской губернии в 1900 году Ленину и его товарищам позволили провести необходимые совещания и летом 1900 года выехать за границу, выдав необходимый загранпаспорт. Ленин, не ожидавшей такого бездействия со стороны властей, сразу принялся за организацию в Германии социал-демократической газеты и теоретического журнала для нелегального распространения в России. Долгое время царская заграничная агентура даже не могла определить место и имена издателей нового революционного печатного органа. Ленин, получивший необходимую политическую свободу для своей революционной теоретической деятельности, стал во главе всего российского социал-демократического движения за границей и внутри империи, с которым уже не могла справиться царская полиция.

21. Лев Троцкий (1879-1940)

Впервые революционная звезда Троцкого взошла в 1905 году в революционном Петербурге, когда он стал одним из создателей и членом Исполкома столичного Совета рабочих депутатов. До этого он постоянно менял свои партийные приоритеты, сначала прославившись в качестве «ленинской дубинки», потом как защитник меньшевизма, а в конце концов сблизившись с Парвусом на идеях «перманентной революции» и немедленного объединения партии. Только революция 1905-1907 годов сделала из него самостоятельную революционную фигуру, «нефракционного социал-демократа», а революционный 1917 год позволил Троцкому проявить себя в качестве революционного лидера и стать одним из руководителей Октябрьского переворота. Царская власть в силу политических событий так и не успела ощутить всю революционную опасность, исходившую от Троцкого, зато полностью осознал всю угрозу Сталин, грамотно расправившейся с одним из лидеров партии.

22. Нестор Махно (1888-1934)

В годы Первой русской революции юный Нестор Махно участвовал в анархических терактах и экспроприациях, за что несколько раз арестовывался, а в 1910 году даже был приговорен к смертной казни. В Бутырской тюрьме, где он просидел последние семь дореволюционных лет, Махно усердно занимался революционным самообразованием. Февральская революция позволила вернуться ему в родное Гуляйполе, где он был принят уже как видный революционер и анархист. Вплоть до начала активной фазы Гражданской войны Махно продолжал свое революционное обучение, познакомившись с видными анархистами Кропоткиным, Гроссманом и лидерами большевиков – Лениным, Свердловым, Троцкий и Зиновьевым. Анархические идеалы Махно были чужды советскому правительству, поэтому ему пришлось вместе с отрядами повстанцев покинуть страну и с 1921 года навсегда остаться в эмиграции.

Что мы знаем о членах революционных кружков в России XIX века, кроме того, что они «ходили в народ» и устраивали террористические акты? Как народники-чайковцы относились к типу революционеров, описанному Ф.М. Достоевским в романе «Бесы»? Какое влияние на революционное движение оказывали сыновья священников? И что об этом движении думали их отцы? Почему сибирская каторга была для арестантов мягче, чем тюрьмы-«централки»? Мы публикуем отрывки из трех книг серии «Historia Rossica» , выходящих в издательстве «Новое литературное обозрение». Одна из них — книга Татьяны Сабуровой и Бена Эклофа «Дружба, семья, революция» — поступила в продажу на этой неделе

T -

• Отношение революционеров-народников к проблеме морали

  Из книги Татьяны Сабуровой и Бена Эклофа «Дружба, семья, революция: Николай Чарушин и поколение народников 1870-х годов»

  В качестве основных характеристик поколения 1870-х выступают его моральные принципы, нравственные качества (общественное служение, самопожертвование, товарищество, выполнение долга, мужество и пр.). А.И. Корнилова-Мороз, вспоминая о студенческих коммунах и кружках начала 1870-х годов, пишет о взаимопомощи как основе этики своего поколения, а в одном из писем [Николаю] Чарушину среди нравственных характеристик членов кружка чайковцев называет полнейшую самоотверженность, преданность делу, безусловную искренность. Чайковский вспоминал, что один из членов кружка (Герценштейн) был исключен из кружка за «пустозвонство, бабничество, вранье и т.п.». Повышенное внимание к нравственным качествам, моральным принципам сами мемуаристы объясняют последствиями «нечаевского дела», оказавшего сильнейшее влияние на этику революционных организаций 1870-х.

  «Нечаевское дело» упоминается в мемуарах как наиболее значимое событие, определившее настроения и отношение к характеру революционной деятельности. Как вспоминает Чарушин, в Петербурге оживленно обсуждали нечаевский процесс, подробные отчеты о нем печатались в газетах, и деятельность Нечаева заставила обратить особое внимание на моральные качества участников революционной организации, а также ее структуру и способы управления. «Нечаевщина» стала символом обмана и морального разложения, нашла отражение в знаменитом романе Достоевского «Бесы», который печатался в 1871-1872 годах в журнале «Русский вестник» (хотя ни в одних из рассматриваемых мемуаров участников революционного движения 70-х годов не упоминается об этом романе и впечатлении, им произведенном). Для чайковцев ложь была несовместима с революционной деятельностью, «служением народу». Чарушин, описывая отношение к нечаевской организации, постоянно употребляет слово «обман» («организация, основанная на обмане», «мистификация и ложь были обычными приемами», «явный и грубый обман», «организация, где в основе был обман»). И, противопоставляя ей кружок чайковцев как основанный на доверии, честности, приводит пример категорического отказа Н.В. Чайковского использовать фальшивые деньги для нужд кружка и последующего разрыва отношений с человеком, сделавшим подобное предложение.

  О самих чайковцах авторы воспоминаний пишут как о людях, прежде всего, особой нравственной чистоты, противопоставляя их тем образам революционеров, которые могли сложиться на основании «дела Нечаева». Богучарский в своей книге, посвященной народничеству 1870-х годов, противопоставляя чайковцев нечаевщине, называет кружок чайковцев одним из самых светлых явлений в среде русского юношества 70-х годов, которое дало так много примеров настоящего морального подвижничества: «...испытываешь ощущение, будто из душного подземелья попадаешь на залитый солнцем, благоухающий луг». «Идеально чистыми и нравственно выдающимися» людьми называет чайковцев П.А. Кропоткин.

  А для самого Чарушина с деятельностью кружка чайковцев связаны «самые лучшие и светлые воспоминания о моей жизни, никогда не умиравшие во мне, где бы и в каких бы условиях я ни находился, и помогавшие мне бодро переносить испытания, посылаемые судьбой»4. Нравственные поиски, определение моральных границ в целом характерны для юношеского возраста, чем объясняется и повышенное внимание к этим вопросам в воспоминаниях чайковцев об этом периоде их жизни. Литература этой эпохи также способствовала обостренному восприятию и обсуждению морально-нравственных проблем, формируя систему оценочных координат. Но эти вопросы сохраняли свое значение на протяжении всей жизни представителей этого поколения, определяя поведение и отношения.

  Размышления о допустимых способах революционной деятельности, характере революционной организации, правде и обмане, насилии и свободе сохраняют свою актуальность и много лет спустя. В воспоминаниях Чарушина о «нечаевском деле», возможно, сказалось уже и влияние политической обстановки 1920-1930-х годов, когда он пишет: «...жить в атмосфере обмана и беспрекословного подчинения воле одного лица сознательные и свободные люди долго не могут». С другой стороны, стремление сохранить память о погибших в борьбе с самодержавием и создать образцы поведения для нового поколения также влияло на конструирование образа революционера 70-х как носителя высокой морали и нравственности.

  Революционное движение и дети священников

  Клирикам вмешательство в политику было запрещено, однако для их сыновей это поприще стало одной из излюбленных сфер деятельности. Те, кто погружался в политику, отдавались ей с той же страстью, с какой другие поповичи действовали на профессиональном поприще. Вот что писал в 1917 году революционер-народник А.Л. Теплов (1852—1920), объясняя сделанный им выбор:

  Идеал счастья народа, идеал, основанный на принципах социализма, а главное — на любви к людям, стал с этого момента основой моей жизни. Эта идея будущего счастья народа, вера и любовь к людям — не слепое чувство веры и любви, а укрепленное сознанием, что иначе и не может быть, иначе нет смысла жизни — постоянно руководили мною и повелительно заставляли меня бодро смотреть вперед на окружающую жизнь, невзирая на разные невзгоды, какие мне пришлось испытать в течение моей жизни, полной всевозможных лишений, неудач.

  Ненавидя любую форму авторитаризма, не желая поступаться принципами ради компромиссов, стремясь отстаивать интересы родины, поповичи в целом отказывались примыкать к каким-либо конкретным политическим группировкам. Описывая своего друга, Мамина-Сибиряка, Елпатьевский в 1926 году вспоминал, что задевать его было крайне опасно — он мог ответить весьма резко, поскольку не являлся «салонным человеком». «Он был, — по словам Елпатьевского, — народник в лучшем и простейшем смысле, но к партии не принадлежал, не мог уложиться ни в какие партийные оглобли». В сходных выражениях описывали свое нежелание вступать в ту или иную партию многие выходцы из духовенства (так же как и некоторые интеллигенты светского происхождения). Здесь вновь приходится вспомнить о выводах С.Л. Франка — по его мнению, догматизм, негибкость убеждений входили в число важнейших особенностей пореформенной интеллигенции.

  Выше указывалось, что сельское детство воспринималось поповичами как время блаженства. Возможно, отчасти поэтому охотнее всего они примыкали к народническому крылу революционного движения. Участие выходцев из клира в революционном движении достигло апогея в 1870-е годы, в период расцвета народничества, — тогда они составляли 20—25% революционеров. Однако когда на базе народнического движения начали возникать политические партии с более или менее четкой организационной структурой, участие в нем поповичей сразу стало падать. В 1905—1907 годах лишь один из тридцати семи членов ЦК эсеровской партии, являвшейся основной преемницей «старого» народничества, был связан корнями с духовным сословием. Малозаметным был вклад сыновей клириков и в формирование других политических партий. Среди большевиков, вступивших в партию до 1917 года, насчитывалось всего 0,4% поповичей. Из сорока шести человек, входивших в ЦК партии социал-демократов, к числу выходцев из духовенства принадлежал всего один. Через большевистский ЦК в 1903—1918 годах прошло пятьдесят девять человек, поповичей же среди них было всего двое. Ничтожное количество выходцев из клира насчитывалось и в составе центральных комитетов других партий — кадетов, октябристов, «Союза русского народа».

  Свято верившие в свою правоту, убежденные в собственном превосходстве над окружающими, сыновья клириков не желали подчиняться партийной дисциплине. Один из поповичей писал в 1905 году, что сторонился политических группировок, «все время оставаясь в глубине души беспартийным, все время скептически и критически относясь ко всему, что делали мои сотоварищи по фракции — так называемые “трудовики”». Хотя подобный подход шел вразрез со всеми правилами политической деятельности, выходцы из духовенства считали его единственно верным, полагая, что отстаивают благо России в целом, а не интересы какой-либо группировки или социального слоя. Никто, кроме поповичей, не мог претендовать на руководство обществом — ведь все остальные наверняка использовали бы это руководство для решения своих узкопартийных задач. Церковная метафора общества как тела побуждала выходцев из клира воспринимать социальный организм в качестве единого целого. Один попович в 1917 году вспоминал, что его брат, примкнувший к партии кадетов, сделал это вовсе не из желания участвовать в межпартийной борьбе, а в силу того, что поверил в их намерение объединить и примирить разные слои общества. Выше отмечалось, что не только поповичи, но и их отцы-клирики не желали примыкать к тем или иным группировкам, поскольку рассматривали политическую деятельность как способ служения родине в целом. Духовные лица и их сыновья подчеркивали свою надпартийность — свойство, которое монархически настроенные общественные деятели приписывали и русскому царю. Примечательно, что концепция надпартийности имела в начале ХХ века широкое хождение в среде интеллигенции и сохранила популярность и после того, как в 1906 году партии были легализованы. Безусловно, убежденность поповичей в том, что они являются носителями некой абсолютной истины, представляла собой секуляризацию идеи пастырской власти — идеи, унаследованной от отцов.

  Борьба за правду (не только за «правду-истину», но и за «правду-справедливость») рассматривалась в качестве главной цели и народниками, и большевиками — недаром главная газета Коммунистической партии носила название «Правда». Но для поповичей понятие правды было наполнено особо глубоким смыслом — они связывали его с наставлениями, полученными в бурсе и вычитанными из церковно-назидательной литературы. «Пусть правда и честь будут Вашими руководителями!» — писал попович-чиновник брату в 1836 году. Далекий от революционного движения И.Е. Цветков с досадой заявлял в одном из писем в 1860-х годах: «Что-то зло берет и писать не хочется. В самом деле, если бы существовала так называемая справедливость». «Он питал непоколебимую веру в торжество правды и боролся за нее с самопреданностью, забывая все окружающее, даже то, что люди нуждаются в дневном пропитании», — писал в начале ХХ века о своем брате монархист-профессор Глубоковский. Поповичи самых разных политических взглядов — отнюдь не только революционеры — выступали в качестве борцов за социальную справедливость, связывая с этой борьбой исполнение своей миссии по отношению к светскому обществу.

  Видя в себе борцов за лучшее будущее, выходцы из клира полагали, что им пристало некое аскетическое самоограничение — черта, которую С.Л. Франк критиковал в числе других качеств пореформенной интеллигенции. Исконный, церковный аскетизм основывался на принципе отрицания «мира». Поповичи, уходя «в мир», переосмысливали этот идеал, подвергая его секуляризации. Революционер Н.М. Трегубов составил в 1917 году своеобразный список заповедей светского аскетизма, в известной степени опиравшихся на православную традицию. Светский аскет не должен был влюбляться. Ему следовало воздерживаться от плотской любви и даже от мыслей о ней, заниматься физическим трудом, быть умеренным в еде, рано ложиться спать, не курить, укреплять тело посредством гимнастики. Отметим, что список Трегубова, в конце концов вернувшегося к религии, нес печать определенных мистических настроений и в то же время являлся отражением рационализма, характерного для эпохи Нового времени. В числе заповедей Трегубова были и такие: «Возвышайте и оберегайте от ошибок свой дух» и «Всегда рассуждайте и поступайте согласно с логикой».

  Образцом для поповичей-аскетов могли служить не только персонажи церковной литературы, но и сотоварищи по революционной борьбе. Жизнь Е.А. Преображенского в подполье в 1905 году, судя по его описаниям, почти полностью повторяла подвиги Рахметова — героя романа «Что делать?», который, как известно, спал на гвоздях, дабы закалить дух. «За отсутствием кровати в моей комнате спал на подостланных на полу двух газетах, — писал Преображенский, — питался одной колбасой с хлебом, расходуя не свыше 20 к[опеек] в день, и каждый вечер ходил пешком туда и обратно в Бежицу, т.е. проделывал 18 верст».

  Многие поповичи заявляли о своем равнодушии к материальной стороне жизни, отличавшем их от большинства окружающих. Упомянутый выше чиновник-консерватор Тихонов, начинавший карьеру учителем, писал о своих сослуживцах:

  Сближения с ними у меня не последовало: все они отличались слишком большой, как мне казалось тогда, практичностью и мало было в них и любви к школьному делу и поэзии вообще; как теперь мне это рисуется в воспоминании, все они были вроде американских народных учителей; вне школы он просто гражданин, промышляющий о лучшем куске хлеба.

  Алчность коллег была настолько чужда Тихонову, что он не усомнился сравнить их с иностранцами. Сам попович утверждал, что материальные блага не имеют для него значения. Насмешки над своей бедностью он встречал спокойно. «Я сказал себе, — писал Тихонов, — что если неприятность положения учителя ограничена только невозможностью бражничать, я навсегда готов остаться учителем и никогда не намерен скрывать от людей того, что я недоедаю или недопиваю». Став впоследствии чиновником, бывший учитель начал получать неплохое жалованье, но, по его словам, особой радости это ему не принесло. В воспоминаниях, написанных под конец жизни, он признавался: хотя сейчас он в пятьдесят раз богаче отца, жизнь того все-таки была более счастливой.

  Демонстративно выказываемое презрение к богатству и стяжательству не мешало поповичам, независимо от их политических пристрастий, горько жаловаться на нужду и притеснения со стороны богатых. Бедность, пережитая в годы учебы, служила для выходцев из клира источником морального превосходства над окружающими; бедность «в миру» воспринималась как знак мученичества, питала неприязнь к светскому обществу. Поповичей угнетало то, что они были одеты хуже окружающих, что им часто приходилось жить в долг. Даже достигнув материального успеха, находясь на вершине карьеры, сыновья клириков, подобно своим отцам, не переставали сравнивать себя с теми, кто был богаче. По мнению выходцев из духовенства, светское общество было виновно в том, что разрушало присущую им аскетическую настроенность: сталкиваясь с царившим «в миру» неравенством, они поневоле вынуждены были заниматься решением финансовых проблем.

  Поповичи-революционеры, более всего склонные к отказу от веры в Бога, описывали свое мировоззрение как целостную систему идей и верований. Некоторые прямо сравнивали эту систему с религией.

  По мнению Елпатьевского, русский радикализм был религиозным не в смысле какой-нибудь определенной религии, а в смысле той печати, которую накладывает на человека религиозность. Ведь мы не знаем другого такого обхвата и проникновения всего человечества ни в научных, философских теориях, ни в политических и социальных движениях, которые до такой степени охватывали бы и, так сказать, покрывали всего человека, его поведение, его быт, всю его жизнь, как религия.

  Елпатьевский сравнивал революционеров с апостолами и мучениками, подобно тому как далекий от политики Зеленин выбирал в качестве образца для подражания подвижников первых веков христианства. Разумеется, не только выходцам из духовенства бросался в глаза квазирелигиозный характер русского революционного движения. «Религия другого рода овладела моей душой» — такой фразой Герцен описывал свой переход к идеям радикализма. В.Н. Фигнер отмечала, что в ее духовной эволюции свою роль сыграли «идеи христианства, которые с колыбели сознательно и бессознательно прививаются всем нам». Отличие поповичей заключалось в том, что они расценивали квазирелигиозные мотивы в революционном движении как национальную особенность России. Сравнивая французских и русских революционеров, Елпатьевский заявлял, что для последних были характерны особая моральная чистота и аскетический образ жизни. Современники признавали, что именно выходцы из клира привнесли в русское революционное движение элементы религиозного миросозерцания. Описывая на рубеже веков русский радикализм 1860-х годов, Е.Н. Водовозова отмечала, что радикалы-разночинцы (в значительной своей части поповичи) заметно отличались от выходцев из дворянства. Разночинцы «были проникнуты скорее пламенною верою, чем огульным отрицанием… Они горячо верили, что все эти блага возможно осуществить в очень близком будущем». По сути, всех поповичей, независимо от политических пристрастий, отличал ряд общих черт: аскетизм, прямолинейная преданность своим убеждениям, стремление к поиску правды. Подобные качества, унаследованные от предков-клириков, могли проявиться в самых разных сферах, в том числе и в сфере личной жизни.