Книги Н.Эйдельмана в высоких оценках не нуждаются – они давно уже стали составной частью интеллектуального пейзажа, захватывающими ловушками нашего внимания и мысли, расставленными-раскинутыми на книжных полках.

И как же можно было обойтись без книг Н.Эйдельмана, начиная серьезно продумывать тему современных реформ в России? После безумно резких перемен жизнь в стране постепенно наладилась – но понятно, что в таком «полувосстановленном» состоянии мы протянем лет пять, не больше. Жизненно необходимы масштабные, системные, хотя и постепенные, преобразования, выводящие Россию «в новое качество».

Некоторые из исторических предшественников нынешней высшей власти в свое время сталкивались со столь же грандиозной задачей. Где и как об этом узнать поподробнее? – конечно, в первую очередь у Эйдельмана. Книга «"Революция сверху" в России» (1989 г., издательство «Книга») – то, что надо:

«У нас с 1985 года происходят преобразования революционного характера, начатые по инициативе высшего руководства страны, "революция сверху". При этом, конечно, многообразно поощряется, поддерживается встречное движение снизу, без него ничего не выйдет... Нет ли для подобных преобразований некоторых общих правил, повторений на разных витках исторической спирали? ... Мы собираемся представить краткий очерк, разумеется, далеко не всей российской истории, но тех ее "сюжетов", которые относятся к революциям сверху и могут помочь разглядеть кое-что новое в сегодняшних и завтрашних обстоятельствах... Центром повествования станут события прошлого, которые нам представляются особенно актуальными: реформы конца 1850-х - начала 1860-х годов... мы постараемся как единое целое представить все нововведения тех лет, затронувшие абсолютно все сферы российской жизни» (с.23).

«Положение страны, жизнь народа, экономика, политика - все это требовало серьезных перемен в двух сферах.

Именно в тех сферах, которые ожидали своего реформатора и позже - в 1953-м, в 1965-м, и сегодня.

Сфера экономическая: в 1850-х годах это отмена крепостного права. Можно сосредоточиться на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850-х требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений, переход от внерыночного, волевого, "палочного" механизма к рыночному...

Сфера политическая: здесь в 1850-х годах решалась проблема демократизации, на пути которой - бюрократия, самодержавие.

И если через 100 - 125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стояли типологически сходные задачи, то тут есть над чем серьезно, очень серьезно подумать.» (сс. 27-28)

Действительно, как много общего между проблемами середины XIX в., и конца XX – начала XXI века! Области преобразований – те же, противники – аналогичные, методы действия высшей власти – похожи, проблемы менталитета – один в один. «Перестройка экономических отношений» – тут, конечно, все не так однозначно, как казалось в 1989 г., но мы не ищем у Эйдельмана анализа содержания преобразований. Важнее всего то, как было организовано продвижение масштабных и комплексных реформ, как их делали и как они были сделаны.

«Обозревая... внешне совершенно несходные эпохи, мы пытались кратко проанализировать... многочисленные уроки, которые дает потомкам российское прошлое в связи с избранной нами темой - "революция сверху"...

В России большая доля перемен, как революционного, так и контрреволюционного характера начиная с XV - XVI веков идет "сверху", от государства... Первопричина иного нежели в Европе пути - слабость городов, третьего сословия... Роль народа огромна, как везде, но проявляется в российской истории иначе, чем в странах товарности и буржуазной демократии: огромная энергия, но самостоятельности, инициативы куда меньше, чем исполнения воли "верхов"». (с.169)

Да, похоже на 2002 год, но с одним уточнением: самостоятельность и инициатива начала гораздо успешнее применяться для неисполнения «воли верхов», чем в XIX веке. Однако изворот из-под законов и распоряжений власти происходит индивидуально, структуры гражданского общества при этом не формируются и сегодня, и три века назад (полтора века назад что-то начало в этом отношении сдвигаться, но после 1917 года все было очень успешно разрушено).

«Народ исторически "ориентирован на царя", надеясь на единство с ним против правящего слоя, бюрократии.

Ориентировка эта, во многом ложная, наивная, в то же время отражает... действительно возможную в разных вариантах блокировку царей с массами против своеволия верхов и аппарата.

Бюрократия, аппарат - особенно могущественный пласт в условиях многовековой централизации, отсутствия демократических противовесов и традиций.

Постоянная в нашей литературе характеристика бюрократии как социально-единой с верховной властью, противостояние их обоих угнетенным массам - это, разумеется, верно в общеэкономическом, общеисторическом плане, но недостаточно для конкретного политического анализа.

При отсутствии или недостатке гласности и демократии - из дворца часто виднее, в чем состоит широко понятый классовый интерес правящего меньшинства. Отсюда возникновение узкоэгоистического консерватизма на "втором сверху" этаже общественного здания: сопротивление аппарата и "реакционеров-богачей" даже тем реформам, что в конце концов проводятся во спасение этих недальновидных людей.» (сс. 169-170)

Актуально, разве нет? И противопоставление «власти» как целого и «народа», очень заметное сегодня; и иное, чем «на втором сверху этаже» (у ведомств и губернаторов), понимание интересов страны высшей властью, президентом; и необходимость «блокировки с массами» – сегодня это любые силы, например бизнес-круги, способные преодолеть ведомственное и региональное сопротивление преобразованиям.

«Формы бюрократического сопротивления революционным и реформаторским попыткам верхов многообразны: саботаж, провокации, запугивание, белый террор, государственный переворот. Нередко делаются попытки внешне демократического ограничения "инициативы сверху" активным соучастием среднего звена: скрытая форма консервативной реакции, ибо во время революции сверху верхи лучше "средних"...» (с.170)

А мы вспомним шахтерские пикеты у Белого дома, различные региональные «инициативы» и «программы», из которых следуют невиданные бюджетные преференции, высокотеоретические рассуждения о «системообразующей роли энергетики (железных дорог, армии, газовой отрасли и всего остального)», из которых следует, что ничего в них менять нельзя.

«Не менее разнообразны формы преодоления этого сопротивления: прямые расправы, запугивание "бюрократов" внутренней и внешней опасностью, известная опора престола на "чернь", перенос столицы, создание аппарата, параллельного старому...» (с.170)

«Высшее руководство, начавшее коренные революционные реформы, - против могучих бюрократических сил, которые в борьбе за существование... саботируют даже те преобразования, которые им самим и детям их необходимы. Обе стороны, высшая власть и аппарат, пытаются использовать народную силу и волю в своих интересах: бюрократ эксплуатирует недостаток демократических традиций, страх, усталость, разные предрассудки масс; реформаторы-революционеры апеллируют к здравому смыслу, гордости, свободолюбию народа, его ненависти к лживой, хищной, подлой бюрократической теории и практике». (Журнальный вариант)

«Предрассудки масс» - это сегодня социальная инертность, помноженная на воспоминания о стабильной и дешевой жизни; «гордость и свободолюбие» актуализируются при воспоминаниях о советской сверхдержаве и при попытках президента переломить приельцинскую внешнеполитическую вялость. Важнейший принцип создания «параллельного аппарата» проявился при формировании системы Федеральных округов и в очень интересных примерах организации внешнего давления (через, например, международные организации) для активизации внутренних трансформаций.

"Революция сверху" по самой своей природе соединяет довольно решительную ломку (необходимую, в частности, из-за отсутствия или недостатка гибких, пластических механизмов),– и сложное маневрирование, "галсы" вправо и влево, нужные для нормального движения сверху вниз» (с.170)

«...Едва ли не буквальностью оказывается метафора, что всякий спуск с горы требует "зигзагов". Преобразования сверху все время корректируются левыми и правыми движениями - иначе стремительное, катастрофическое падение...

Иногда... складывалось своеобразное разделение труда между правительственными деятелями: один для послаблений, другие - для укрощений.» (с.128).

Скорее, здесь применима аналогия не слаломного спуска, а непредсказуемого, хаотичного сопротивления воздуха при приземлении спускаемого космического аппарата. Проблемные точки, где необходимы коррекции, образуются постоянно, но предугадать их заранее невозможно. Может быть, важен именно сам факт сопротивления? Иначе бы сколько дров было бы наломано! (и было-таки – в 2002 году мы это хорошо понимаем).

«В то же время недостаток теории, исторического опыта заставляет "государство-революцию" пользоваться методом проб и ошибок, определяя наилучшие формы движения.» (с.170)

Сегодня теорий, наоборот, переизбыток – но это еще в большей степени вынуждает двигаться осторожно.

«Обычный довод консервативного лагеря - отсутствие или недостаток людей - несостоятелен. "Реформаторы" находятся буквально за несколько лет - из молодежи, части "стариков" и даже сановников - "оборотней", еще вчера служивших другой системе.» (с.170)

По количеству «оборотней» мы обойдем все эпохи Петров и Александров, вместе взятые. С «недостатком людей» хуже – в середине XIX века для успешного продвижения работы «на местах» нужно было лишь университетское образование, гарантировавшее общую культурность и интеллигентность. Сегодня нужны профессионалы, которых в начале перестройки и в помине не было, но и тут за 3-7 лет ситуация резко улучшилась – а практической гарантией успешности работы в новых сферах стало высшее научно-техническое образование. Физтех, МИФИ, Бауманка оказались инкубаторами для банкиров, специалистов по ценным бумагам, топ-менеджмента.

«Наиболее надежная основа под коренными реформами сверху - их постоянное продолжение, расширение, создание более или менее надежных систем обратной связи (рынок, гласность, демократия), позволяющих эффективно координировать политику и жизнь. В этих процессах огромную, часто недооцениваемую роль играет прогрессивная интеллигенция, чья позиция очень многое определяет в ходе преобразований, их успехи, исторические границы.» (с.171)

Ну, «прогрессивная интеллигенция» сегодня – это всякого рода интеллектуалы-эксперты, пресса, интерпретаторы и комментаторы. Но в отличие от интеллигенции императивом их деятельности не является народное благо, личная свобода и демократия, и потому постоянно возникают вопросы, на кого они работают – на страну («эту страну», «нашу страну»), на иностранный капитал или, например, на олигархов.

«Меж тем среди преимуществ сегодняшней революции - накопленный за века царизма и десятилетия Советской власти большой, можно сказать, огромный исторический опыт.» (с.172)

А вот тут и начинаются вопросы. История – да, была; наши отцы и мы пережили огромное, страшное, славное. Но исторический опыт – есть ли он?

Опыт позволяет опираться на него для того, чтобы сделать следующий шаг – где такой исторический опыт хранится? Неужели перечисленные публицистические пункты в жанре «уроков» и есть то, чем может воспользоваться преобразователь? Была ли сделана специальная работа по анализу и накоплению опыта «революций сверху», преобразований в стране?

Возражу себе сам, не дожидаясь критики от читателя. Исторический опыт не выражается в афористических тезисах. Он погружен в ткань событий, обстоятельств и дел. Вытаскивать его оттуда – все равно что пытаться отделить от почвы грибницу белого гриба, врощенную в нее миллионами капилляров и нитей.

То, что было перечислено выше – не более чем заключительные пункты изложения: ведь книга должна иметь «логический конец» (особенно историческая, где никакого «реального конца» нет). Читая сам рассказ Н.Эйдельмана о временах Ивана Грозного, Петра, Александра Первого и Александра Второго, мы через массу тонкостей и подробностей «врастаем» в их дела, проблемы, ситуации, и всем своим существом начинаем понимать, что они могли сделать – а что не могли, что ими двигало – и кто их двигал. Это именно понимание, а не знание, которое можно выразить немногими словами.

И тем не менее, тем не менее... После книги не возникает ощущения «точности попадания». Нет того «расширения понимания современности», которое непременно возникло бы, если бы Н.Эйдельман нашел точное сопоставление ситуации сегодня – и ситуаций сто пятьдесят, триста, четыреста лет назад.

Необходимо с этим разобраться. Не зря же Натан Яковлевич пропагандировал и практиковал «медленное чтение»! Применим эти же приемы к его собственной книге.

Прежде всего, надо понять, какое представление о государстве и стране «просвечивает» сквозь историческое описание Н.Я.Эйдельмана. Что он видит в истории? На что обращает внимание при анализе преобразований?
Иными словами, каким представлен ему объект преобразований – страна (империя) Россия?

Во-первых, в ней есть «верхи» и «низы», а также «бюрократы», которые служат буфером между первыми и вторыми. Есть еще «прогрессивная интеллигенция», расположенная ниже бюрократов, но выше низов или народа, масс. Эта интеллигенция вместе с массами составляет «общество». «Верхи» же существуют всегда в единственном числе – это император, суверен, принимающий окончательное решение, маневрирующий, обладающий или не обладающий волей. Остальные участвующие в преобразованиях – его сотрудники и союзники или противники, тормозящие, опасающиеся. Но именно он один представлен центром, точкой движения или остановки.

Страна представлена в виде слоистой пирамиды (с одной вершиной).

Во-вторых, все историческое движение страны, любые преобразования сведены к движению по оси «больше демократии – меньше демократии». Про хозяйственные изменения говорится вскользь, как о чем-то хорошо известном, при этом результаты «революций сверху» Н.Я.Эйдельман все равно в конце концов проецирует на эту ось: реформы Петра уменьшили демократичность России, а реформы Александра II – увеличили.

Соответственно, те, кто способствует движению по этой оси в сторону демократии, есть левые, те, кто препятствует или двигает обратно – правые.

Если говорить коротко, то реформы «спускаются» сверху, «обтекая» бюрократию (редкие сторонники отмечаются особо) и в конечном счете «опираются на массы». При этом избежать «безудержного спуска» (?) можно, лавируя то «вправо», то «влево».

Можно ли по этой схеме спланировать или спрогнозировать те преобразования, которые должны быть осуществлены в России сейчас? Понять, что и как нужно делать в первую очередь?

Ответ понятен: нет. Анализ Н.Я.Эйдельмана бесполезен для этой задачи. Именно такой опыт из истории не извлечен. Вот характерное место книги:

«В истории мы реформы раскладываем по полочкам - сначала крестьянская, потом земская, судебная, военная... Теряется важнейшая закономерность тех, а также последующих российских коренных реформ - их одновременность!

Не мог крестьянский вопрос двигаться без политических послаблений, потому что само "освобождение сверху" предполагает, что эти самые верхи, которые прежде держали и "не пущали", теперь начинают видоизменяться. Чтобы хоть как-то освободить крестьян, нужно сделаться хоть какими-то освободителями! ...

Реформы экономические, перемена общественно-экономической структуры в наблюдаемый нами период - прежде всего освобождение крестьян.

Реформы политические: преобразование управления (земская и городская реформы), реформа судебная, военная.

Третья сфера жизни, связанная с первой и особенно со второй, - образование и культура. Здесь - реформа школы и университетов, реформа цензурная,

Снова повторим, что говорим сейчас не о конкретном содержании тогдашних российских перемен, не о результатах..., а только об общем типе преобразований: в этом смысле мы можем найти много общего у реформаторов, разделенных веками...: скажем, в Древней Греции, России конца XIX века и Советском Союзе конца XX.» (с. 110-111)

Начало приведенной цитаты действительно «попадает в точку»: к счастью или к сожалению, но именно такая, системная задача стоит перед Россией сейчас. Все нужно делать одновременно: реформировать жилищно-коммунальное хозяйство и суды, ВПК и образование, железные дороги и Газпром. Менять само представление о государстве у граждан и отношение государства к гражданам....

Но, как выясняется из конца фрагмента, «конкретное содержание» российских перемен Н.Я.Эйдельмана не интересует; он находит исторические аналогии в «общем типе преобразований». Тоже неплохо: мы тогда сможем понять, как делаются (закладываются, начинаются, продвигаются) такие массированные, фронтальные реформы.

И вот тут-то и выясняется, что такого анализа у автора нет. Простые вопросы – аналогичные тем, которые задаются теми, кто обсуждает сегодняшние реформы – просто не обсуждаются. Например.

Всем известно, что одним из «спусковых механизмов» начала реформ 1860-х гг. послужило поражение России в Крымской войне. Но что именно было понято из этого поражения? Почему из того, что Российская империя проиграла, последовал вывод о необходимости освобождения крестьян и введения гласного судопроизводства?

(Примерно в это же время Япония, силой «вскрытая» канонерками США, извлекала свои уроки из этого поражения, и тамошние молодые князья-реформаторы посчитали самым важным реформы государства, промышленности и образования. Совсем другие точки преобразования! – почему?)

Я.Гордин в свое время писал «Царствование Николая I закончилось фактически финансовой катастрофой, которая не в последнюю очередь будет стимулировать реформы». Где у Н.Я.Эйдельмана финансово-хозяйственный анализ, без которого сегодня никакое обсуждение преобразований не обходится?

И действительно ли в 50-е годы случилась финансовая катастрофа? Или она произошла как раз в результате «великого перелома» 1861 г., когда старые, но работающие формы хозяйствования были разрушены, а новые, товарные, еще не сложились? Где анализ этого общегосударственного и общехозяйственного упадка, наверняка не уступающего по масштабам кризису 1989-1998 гг.? Про подъем 1880-х известно, но до подъема обычно бывает депрессия (или даже Великая Депрессия). Разве тема «цены реформ» не актуальна сегодня? И как бы понять, что именно делало и сделало правительство России, чтобы переломить катастрофические тенденции – развивало образование? Железные дороги? Банки? Армию? И как именно «развивало» - участвовало своими капиталами? Перекраивало бюджет? Принимало нужные законы?

Абсолютно не касается Н.Я.Эйдельман вопроса государственной компенсации помещикам при освобождении крестьян. Конечно, известно о выкупных платежах, рассроченных на 49 лет – но крестьяне-то становились при этом должниками банков (или банка?), а не своих бывших хозяев. Что за механизм был разработан? Может быть, самые важные и решающие споры шли именно по деталям такого механизма (оценка земель, формирование капитала этого банка и т.д.), и тогда суть борьбы проектов реформы не сводится, как у нашего автора, к дискуссиям правых и левых, бюрократов и демократов.

Как знать, может быть непродуманность этого механизма, – в частности, возможность бесконтрольно выбирать нал в счет будущих выкупных платежей и вывозить его за границу, – и опоздание при создании инструментов и способов инвестирования капиталов, оказавшихся вдруг в более-менее свободном распоряжении помещиков – и явились главной причиной тотального хозяйственного спада 60-70-х гг (и дальнейшего народнического движения)?

А ведь спустя всего 3-7 лет такие инструменты инвестирования появились (акции железных дорог и новых промышленных предприятий), но момент для связывания свободных капиталов был упущен. Может быть, важнейший урок реформ (который был бы не то что востребован, а с руками оторван сегодня) состоит в отыскании такого рода необходимых и взаимосвязанных условий, при которых купируются нежелательные последствия – а вовсе не в рассуждениях про спуск между правыми и левыми?

И ведь мы задали вопросы только экономико-хозяйственно-финансового толка! За скобками остался системный анализ происходившего (всякая реформа – это особое сочетание процессов функционирования государственной машины, развития страны и захоронения или утилизации старых, мешающих и гниющих структур). Не поставлены вопросы PR-обеспечения реформ, работы с отдельными группами населения, «политического и мобилизационного обеспечения» преобразований (предупреждая возражения о недопустимой модернизации, сошлюсь на недавно вышедшую книгу «Кормя двуглавого орла» А.Зорина, посвященную именно этим вопросам в истории России 1760-1840 гг.).

Ни в одной из этих и иных действительностей анализа, необходимых для обсуждения вопросов масштабного реформирования, Н.Я.Эйдельман не работает. Слоистая пирамида с вершиной-сувереном, тормоз-бюрократия, поиск опоры в более широких массах и лавирование вправо-влево (точнее, вперед-назад) – вот то представление о стране, которое встает со страниц «Революции сверху».

Пишу – а сам поеживаюсь: да неужели же все это – про выдающегося, блестящего историка-профессионала, почти создателя нового жанра, умнейшего и достойнейшего человека, доставившего многим и многим (и мне, конечно) немало счастливых минут?

Что за незаметные для него самого «очки» были на него надеты, когда они писал о «Революциях сверху»?

Н.Я.Эйдельман закончил Исторический факультет МГУ в 1952-1953 гг. Курсы истории, которые были ему преподаны, строились в соответствии с принципами исторического материализма...

Но разве это что-нибудь объясняет? Истмат как теория, утверждающая, что основными предпосылками преобразований служат несоответствия между уровнем развития производительных сил и производственных отношений – как раз вполне нормальный инструмент для анализа крупных реформ. Исторический материализм дает возможность вести анализ в экономико-хозяйственной действительности; одной из исторических ситуаций, на которых он был отточен Марксом, как раз и была ситуация преобразований в России середины XIX в. В его рамках анализируются финансовые, социальные и общехозяйственные кризисы, приводящие то к народным волнениям, то к революциям, то к реформам сверху.

Но ведь такого анализа в «Революциях сверху» как раз и нет – вот что удивительно! Значит, дело не в истмате. Более того, всякий, кто знаком с творчеством Н.Я.Эйдельмана, понимает, что марксистские схемы анализа он из своих книг тщательно изгонял, демонстрируя (скорее даже – впервые после 50-60 летнего перерыва восстанавливая) совсем другие действительности исторического анализа. «Грань веков», «Твой 18 век», «Последний летописец» показывают, насколько богат и интересен может быть социокультурный исторический анализ, насколько плодотворно для историка прослеживать «филиацию идей».

Но здесь, в «Революции сверху», как видим, «материалистический анализ» был бы очень уместен. Но Н.Я.Эйдельман пользуется другими представлениями. Откуда они взялись?

Да, наверное, все оттуда же – из Университета. Но только корни их надо искать уже не в марксизме, а в ленинизме: в теории революций.

Что видели в истории профессиональные революционеры? – рост или уменьшение предпосылок и условий для массовых выступлений, силу или слабость властей, расширение или сужение классовой базы революции и демократических тенденций. Анализировали ли они хозяйство страны? – только для того, чтобы понять, что «объективные условия» революции созрели («Развитие капитализма в России») и браться за дело. Противником их было государство, и именно анализом государства, его болевых или слабых точек, они занимались постоянно и профессионально. А вот марксов (или любой иной) хозяйственно-экономический-финансовый анализ проводился постольку-поскольку.

Взяв и отстояв власть в России, а в 20-е годы еще и готовясь экспортировать революцию за рубежи СССР, ВКП(б) устами своих членов-преподавателей истории много лет транслировало свое, ленинское, революционное понимание истории страны. Была отработана схема анализа исторического процесса, сочетающая в себе черты марксистского (хозяйственно-материалистического) и ленинского, профессионально-революционного, подходов. И если истмат-анализ был лучшими советскими историками преодолен, то те «схемы анализа готовности к революции», в соответствии с которыми они видели происходящее, оставались и остались незамеченными. Но почему?

С моей точки зрения, причиной явился тот период в истории СССР, когда происходило становление Н.Я.Эйдельмана как историка (описано это в предисловии Н.Н.Покровского к «Революции сверху».) Та «миниреволюция», та острая борьба за власть, тот «необъявленный дворцовый переворот», который происходил после смерти Сталина (а теперь уже пишут, что он начался еще до марта 1953 г.) естественно вызвал у студентов истфака и молодых историков необычайный интерес. Наверное, не будет преувеличением сказать, что событиями 1953-1956-1964 гг. они жили.

А эти события как раз вполне вписывались в ленинскую схему анализа борьбы за власть, укладывались в логику «поиска союзников на нижних этажах аппарата», «лавирования вправо-влево» и т.п. Эти события приучали обращать первоочередное внимание на перемены во власти и в государстве, а не в стране и в хозяйстве. Эти события являлись наглядным подтверждением убеждений Ленина последних лет его жизни в том, что главным врагом рожденного революцией и постоянно обновляемого государства является бюрократия, ведомственно разделенный аппарат.

Так и получилось, что не признавая, отбрасывая истмат как плоское, грубое учение, – а в 60-80-е гг. исторические исследования стали безусловно богаче, чем в 30-50-е гг. – советские историки, в том числе и самые лучшие из них, незаметно для себя были взяты в плен революционными теориями взятия и удержания власти.

Неутешительный вывод! Выходит, что исторический анализ, который был бы нужен сейчас для формирования концепций и проектов реформирования хозяйственной системы России, взять неоткуда? Кто из историков, обучавшихся в советских вузах – а других нет! – мог бы сделать нужный анализ? Такое исследование может возникнуть только случайно – например, при изучении реформ Столыпина (140 лет которому исполнилось на днях, как нам напомнили). Ведь Столыпин действовал иначе, чем «революционеры сверху», его шаги были взаимно-обусловлены, ему удалось запустить и поддерживать нужные ему процессы (не все, конечно, – судя по всему, именно невнимание к административно-властной стороне преобразований и вызвало его «плавную отставку» с трагическим финалом).

Но и исследование его реформ не сможет стать актуальным, востребованным, если не будет преодолена «государственно-революционная» схема анализа.
В чем она явно непригодна сегодня?

В этом анализе государству противостоит общество – а сейчас это противопоставление бессмысленно: в России люди, до революции составлявшие общество, сейчас «принадлежат» ведомствам и предприятиям, хозяйственным анклавам и организмам, деятельностным машинам. Государству противостоят ТЭК, ВПК, Газпром, ЖКХ, а не общественность.

В этом анализе пирамида власти обладает четким «пиком», вершиной, от которой исходили ускоряющие или тормозящие преобразования инициативы – а сейчас в России много центров власти: те же «естественные монополии», губернаторы, олигархи, службы... «Схема с сувереном» неадекватна задачам анализа и программирования реформ.

В этом анализе государство является «последней инстанцией» всего, что происходит в стране, стержнем, скелетом – а сейчас страна уже включена и продолжает активно включаться в надгосударственные структуры: ВТО, СНГ, Совет НАТО, «антитеррористическую коалицию», Киотский протокол и т.п. Удерживает страну как целое теперь не государство, а различные структуры социокультурной идентичности. Какие – пока не очень понятно, но считать их единственным «представителем» государство – тоже уже невозможно.

Ситуация! Для анализа нынешних реформ исторические исследования, описывающие преобразования по схемам «революций сверху», неприменимы. Об экономическом «макроанализе» говорить вообще не приходится.

Что же за взгляд нужно сформировать, чтобы обсуждать и анализировать реформы?

Начиная с послесталинских времен, для советского общества была характерна определенная цикличность развития: смена периодов либерализации и ужесточения регулирования в экономике и политике. Этот цикл был напрямую обусловлен доступными в рамках советской системы альтернативами -- мобилизационной и децентрализационной. Приход М.С. Горбачева вполне мог знаменовать собой старт очередного экономико-политического цикла того же типа и с достаточно предсказуемым результатом: начало реформ, ведущее к некоторому увеличению темпов роста, но сопровождающееся усилением разбалансированности экономики и инфляции, в результате чего реформы сворачиваются, а централизация, хотя бы формально, восстанавливается. Первые полтора года деятельности М.С. Горбачева на посту генерального секретаря ничем серьезно не противоречили подобной перспективе. Проводимые реформы вполне вписывались в тот курс, который начал еще Ю.В. Андропов, и ни в какой мере не порывали с основополагающими принципами существующей системы. Более того, в первоначальный период реформ ставка во многих областях была сделана на активизацию мобилизационного потенциала.

В экономике предполагалось проводить курс на ужесточение дисциплины и порядка, а также административного контроля за качеством выпускаемой продукции. Двенадцатая пятилетка (1986-1990) предусматривала увеличение доли накопления в национальном доходе, инвестиционный маневр в пользу наиболее передовых отраслей машиностроения, ускорение экономического роста за счет мобилизации предприятиями внутренних резервов и выполнения ими более напряженных плановых заданий. Необходимость децентрализации не отрицалась, но ее в основном ограничивали отраслями, не связанными с "командными высотами": сельским хозяйством, легкой и пищевой промышленностью, сферой услуг. Предполагалось также, наряду с административными мерами, более активно использовать материальные стимулы к труду, например, коллективный и семейный подряд. Не поднимался вопрос не только об отходе от принципов централизованного планового хозяйства, но и о том, чтобы использовать опыт наиболее ориентированных на рыночные отношения стран социалистического лагеря, в частности Венгрии. Зарубежные специалисты, занимавшиеся событиями в России, отмечали в тот период, что, судя по всему, серьезные рыночные реформы маловероятны и совершенствование экономических отношений пойдет по пути упорядочивания централизованного контроля, сокращения количества бюрократических звеньев и приближения к механизму централизованного управления, характерному для Германской Демократической Республики. Горбачеву приписывают следующее высказывание на встрече с секретарями по экономике Центральных Комитетов коммунистических партий стран Восточной Европы, которое, судя по всему, отражало его мировоззрение в то время: "Некоторые из вас смотрят на рынок как на спасательный круг для ваших экономик. Но, товарищи, вы должны думать не о спасательных кругах, но о корабле. А корабль -- это социализм".

В области социальной политики акцент на административные методы также просматривался абсолютно четко. Наиболее ярким примером в этой области остается антиалкогольная кампания, преследовавшая цель административным давлением преодолеть вековую привычку, которая снижала трудовую дисциплину и вела к негативным демографическим тенденциям: уменьшению продолжительности жизни, рождению детей с отклонениями в развитии и т.п. Как отмечал с известным сарказмом один из исследователей горбачевского периода, "Горбачев... провел антиалкогольную кампанию, пытаясь отучить советских граждан от бутылки и предлагая им взамен воспринимать блага модернизации". Другим примером административных ограничений была борьба с нетрудовыми доходами, развернутая одновременно с принятием закона об индивидуальной трудовой деятельности. Все эти меры сопровождались вопиющими перегибами: многочасовыми очередями за спиртным, вырубкой ценных сортов винограда, "помидорным избиением" (уничтожением частных посадок помидоров) в Волгоградской области и т.п.

Политические реформы в этот период также не получили особого развития. Дело ограничилось кадровыми перестановками, которые дали возможность прийти к власти новому поколению более молодых и энергичных политиков. Этот процесс, начатый еще при Андропове, резко активизировался с приходом к власти Горбачева. В тоже время новый генсек постепенно отходил от эксцессов предшествующего периода: ослабил преследование диссидентов, уменьшил давление цензуры, допустил более свободный обмен мнениями как в партийном руководстве, так и в обществе в целом. Это направление реформ получило название политики гласности, провозглашенной еще в начале 1986 года. Однако политическая и идеологическая монополия КПСС оставались в неприкосновенности и не ставилась под сомнение даже наиболее радикальными реформаторами из команды Горбачева, речь шла лишь о некотором смягчении жесткости режима.

Таким образом, по меньшей мере до начала 1987 года команда Горбачева не предпринимала никаких (или почти никаких) значимых действий, которые можно было бы квалифицировать как попытку глубокого реформирования существующего строя. Тем не менее, уже в этот период существовали серьезные факторы, препятствовавшие возвращению ситуации на рельсы традиционного либе-рализационно-централизационного цикла. И в первую очередь эти факторы были связаны с тем, что в обществе, в котором пытались осуществлять осторожные реформы, уже созрели предпосылки для революции.

Во-первых, ухудшение экономической ситуации, связанное с исчерпанием нефтяных доходов, было неизбежным. Безусловно, катастрофические финансовые последствия антиалкогольной кампании (косвенный налог на спиртные напитки являлся одной из основных статей дохода в союзном бюджете), попытка "в лоб" решить проблемы ускорения экономического развития и модернизации народного хозяйства, а также другие ошибки этого периода внесли существенный вклад в обострение экономических проблем. Но не они сыграли решающую роль. Приток нефтедолларов оскудел, и экономике необходимо было приспосабливаться к этому обстоятельству, причем процесс приспособления обещал быть крайне болезненным. Между тем мобилизационные механизмы, на которые делалась ставка в первые годы "перестройки", плохо сочетались с жесткими финансовыми ограничениями. Попытки усиления централизации неизбежно должны были бы натолкнуться на финансовые барьеры, а источники "дешевых денег" в экономике были исчерпаны.

Во-вторых, команда Горбачева резко изменила направление внешней политики -- взяла курс на прекращение холодной войны и гонки вооружений, сокращение военных расходов. По некоторым данным, нечто подобное задумывалось еще при Андропове, но было похоронено под давлением генералитета. Уже в октябре 1985 года Горбачев выступил с развернутыми предложенниями по сокращению ядерных вооружений. И хотя никаких существенных решений тогда принято не было, общий тон в отношении Запада начал серьезно меняться. Поскольку служивший обоснованием для "завинчивания гаек" фактор "внешней угрозы" постепенно исчезал, ограничивался и набор возможных идеологических аргументов в пользу свертывания реформ.

В-третьих, если в этот период методы реформирования советской системы вполне вписывались в устоявшуюся модель ее развития, то идеология начинала претерпевать принципиальные изменения. С самого начала Горбачев стремился соединить советскую систему с гуманистическими принципами, возрождение которых было характерно для всего мира в послевоенный период и напрямую связано с постмодернизационными процессами. Активизация человеческого фактора, создание возможностей для самореализации людей -- все это входило в непримиримое противоречие с мобилизационными механизмами, предполагавшими в качестве необходимого элемента насилие над личностью. Без этого мобилизационные механизмы просто переставали работать, что совершенно четко проявилось к концу 1986 года.

В-четвертых, первый период "перестройки" выявил фундаментальное противоречие в положении нового руководства. С одной стороны, на практике оно предпринимало весьма осторожные шаги, которые не вели к принципиальному разрыву с традициями прошлого. С другой стороны, приход нового, динамичного лидера вызвал в обществе ожидания, далеко превосходящие реальный потенциал проводимых преобразований. В результате сформировалась социальная ситуация, чрезвычайно близкая к начальному этапу революции, характеризуемому Бринтоном как "медовый месяц", а в России кем-то удачно названным "розовым периодом". "К 1985 г. в СССР сложилась... ситуация, при которой большинство элит и контрэлит -- правящих, оппозиционных, диссидентских -- ощущало невозможность сохранения сложившихся порядков. В этом были едины и реформаторы, мечтавшие об укоренении в стране принципов демократии и рынка, и модернизаторы, убежденные, что все проблемы разрешит техническая реконструкция, и "ревизионисты", надеявшиеся на переход к демократическому социализму, и "ортодоксы", верившие в государственный социализм и желавшие восстановить слегка облагороженный сталинизм, очистив его от хрущевско-брежневских напластований".

В этой ситуации команда Горбачева, еще не начав революционных преобразований, уже попала в ловушку, типичную для ранних революционных правительств. Иллюзия возможности быстрого, легкого и бесконфликтного решения стоящих перед страной проблем; убежденность в существовании принципиального общественного консенсуса о необходимости и путях преобразований ("мы все в одной лодке", "мы все по одну сторону баррикад"); представления о всесильности новой власти, имеющей широкую поддержку, а потому способной сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое (ускорение и перестройку, развитие индивидуальной трудовой деятельности и борьбу с нетрудовыми доходами) -- все эти характеристики, присущие раннему этапу "власти умеренных", могут быть в полной мере отнесены и к начальному периоду перестройки.

Раннее революционное правительство обычно осознает себя "самым популярным правительством", что приводит к двоякого рода последствиям. С одной стороны, оно оказывается неспособным проводить непопулярные меры, даже если их неотложность очевидна. С другой стороны, оно крепко привязано к программе преобразований, сложившейся еще в дореволюционный период и имевшей широкую общественную поддержку, а потому неспособно преодолеть ограниченность старой программы, даже когда того настоятельно требует жизнь.

Команда Горбачева, не вступив еще на путь революционных преобразований, не была столь жестко связана обязательствами "самого популярного правительства". Но общественные ожидания настоятельно толкали ее в этом направлении. Как и в любом предреволюционном обществе, наготове была разработанная специалистами и пользующаяся поддержкой общества программа, которая предусматривала построение "демократического социализма" и "социально ориентированного рыночного хозяйства", или, другими словами, сочетание плана с рынком. Многие члены команды Горбачева сочувственно относились к этим взглядам, сам он очень интересовался опытом новой экономической политики 20-х годов и активно его пропагандировал. В этих условиях любая попытка повернуть к усилению централизации означала бы движение вразрез с ожиданиями большей части населения, хотя для самого "правительства реформ" в этом не было ничего невозможного.

Противоречия и проблемы, изначально заложенные в программе горбачевских реформ, в полной мере проявились к 1987 году. Если результаты 1986 года свидетельствовали в пользу выбранного курса: увеличились годовые темпы прироста национального дохода, промышленной и сельскохозяйственной продукции, товарооборота, впервые за многие годы повысилась капиталоотдача, -- то 1987 год показал всю иллюзорность опоры на мобилизационный потенциал.

Резко снизились приростные показатели: по западным оценкам, темпы роста ВНП упали с 4,1% в 1986 году до 1,3% в 1987 году. Неосуществимым оказался маневр, направленный на повышение доли накопления в национальном доходе, потребление продолжало расти более высокими темпами. План производства важнейших видов машиностроительной продукции остался невыполненным по 2/3 позиций. Стали ухудшаться внешнеэкономические показатели. Для компенсации потери нефтяных доходов в 1987 году пришлось прибегнуть к продаже части золотого запаса, но, тем не менее, импорт потребительских товаров был существенно сокращен.

Не только экономические показатели, но и политическая ситуация свидетельствовала, что мобилизационный потенциал исчерпан и эффективные преобразования невозможно осуществлять руками старой номенклатуры. Руководство страны получало все больше информации, что на местах ничего не меняется, а местная партийная бюрократия тормозит любые преобразования 4 . Согласно первым социологическим опросам, только 16% респондентов считали, что перестройка идет достаточно успешно. Надежды на кадровые изменения себя явно не оправдывали. По словам М.С. Горбачева, сначала у него было ощущение, что можно решить проблему "за счет обновления, за счет введения в оборот новых кадров", что новая генерация партийных функционеров примет предлагаемую программу реформ. Он "за три года сменил 3-4 состава секретарей, особенно на уровне горкомов и райкомов, и приходят все те же кондовые" (интервью авторам). Как утверждал А.Н. Яковлев, официально принимаемые решения о реформах воспринимались как что-то нужное для общества, но не являющееся руководством к действию: "В партии установился такой стереотип не только мышления, но и действий: мало ли что сказано, написано и принято в решениях, вот был порядок в партии, ему и надо следовать" (интервью авторам).

Тем временем среди номенклатуры усиливалось сопротивление кадровым изменениям и проводимым реформам, что стало очевидно уже с конца 1986 года. Три раза переносился январский (1987 года) Пленум ЦК КПСС, который должен был принять принципиальные решения по политическим и кадровым вопросам. При продолжении начатого курса реформ Горбачеву угрожала вполне реальная опасность потерять власть. Он сам вполне это осознавал: "И вот я думал, что нас ожидает ситуация с Хрущевым, когда соберется Пленум и скажет: ребята, вы незрелый народ, вы вообще не понимаете ни ответственности перед страной, ни роли ее, ни положения. Все, хватит, давайте другого. Все".

Александр I взошел на российский престол, намереваясь осуществить радикальную реформу политического строя России путем создания конституции, гарантировавшей всем подданным личную свободу и гражданские права. Он сознавал, что подобная "революция сверху” приведет фактически к ликвидации самодержавия и готов был в случае успеха удалиться от власти. Однако он также понимал, что нуждается в определенной социальной опоре, в единомышленниках. Ему необходимо было избавиться от давления как со стороны заговорщиков, свергнувших Павла, так и поддерживавших их "екатерининских стариков”. Уже в первые дни после воцарения Александр объявил, что управлять Россией будет "по законам и по сердцу” Екатерины II.5 апреля 1801 был создан Непременный совет - законосовещательный орган при государе, получивший право опротестовывать действия и указы царя. В мае того же года Александр внес на рассмотрение совета проект указа о запрещении продажи крестьян без земли, но члены Совета дали понять императору, что принятие подобного указа вызовет брожение среди дворян и приведет к новому государственному перевороту. После этого Александр сосредоточил свои усилия на разработке реформы в кругу своих "молодых друзей” (В.П. Кочубей, А.А. Чарторыйский, А.С. Строганов, Н.Н. Новосильцев). Ко времени коронации Александра (сентябрь 1801) Непременным советом были подготовлены проект "Всемилостивейшей грамоты, Российскому народу жалуемой”, содержавшей гарантии основных гражданских прав подданных (свобода слова, печати, совести, личная безопасность, гарантия частной собственности и т.д.), проект манифеста по крестьянскому вопросу (запрет продажи крестьян без земли, установление порядка выкупа крестьян у помещика) и проект реорганизации Сената. В ходе обсуждения проектов обнажились острые противоречия между членами Непременного совета, и в результате ни один из трех документов обнародован не был. Было лишь объявлено о прекращении раздачи государственных крестьян в частные руки. Дальнейшее рассмотрение крестьянского вопроса привело к появлению 20 февраля 1803 указа о "свободных хлебопашцах”, разрешавшего помещикам отпускать крестьян на волю и закреплять за ними землю в собственность, что впервые создавало категорию лично свободных крестьян.

Гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу.

Император имел в виду, говоря «это», - освобождение крестьян. Прошло еще пять лет, прежде чем крепостное право в России исчезло. Вслед за освобождением крестьян были проведены другие реформы, изменившие лицо России. Современники и историки, признавая значение реформ, оценивали их по-разному. Упреки в адрес Александра II сжато изложил Василий Ключевский: «Все его великие реформы, непростительно запоздалые, были великодушно задуманы, спешно разработаны и недобросовестно исполнены, кроме разве реформы судебной и воинской» . Ключевский записал эту оценку в дневник 24 апреля 1906 г. - после первой русской революции XX в. Крупнейший русский историк второй половины XIX в. отлично видит недостатки реформ Александра II.

Русский историк конца 80-х годов XX в. отмечает прежде всего положительные стороны великих реформ. Так, Натан Эйдельман пишет: «Несомненно, с революционно-демократической, крестьянской точки зрения, реформа могла, должна была быть лучше; однако следует ясно представлять, что она могла бы выйти и много хуже» . Для Натана Эйдельмана эпоха Александра II - зеркало, в которое он смотрит, чтобы увидеть возможности «перестройки», начатой в Советском Союзе в 1985 г.

Смерть Сталина заставила вспомнить о смерти Николая I. И слово «оттепель», определившее климат послесталинского времени, было заимствовано у Герцена, писавшего о климате в России после смерти Николая I. Слово «перестройка» пришло из политического словаря эпохи великих реформ, как и слово «гласность». Два главных элемента «перестройки» Александра II: революция, проведенная самодержавной властью «сверху» и участие в ней молодежи и «оборотней», т. е. старых бюрократов, поменявших свою социальную роль, - как бы присутствовали и в «перестройке» Михаила Горбачева. Аналогия казалась убедительным доказательством возможности фундаментальных перемен в СССР, как это произошло в России при Александре II.

Александр II вступил на престол в 36-летнем возрасте, твердо убежденный, что необходимы изменения. Неясно было только какие. Выступая перед предводителями дворянства в Москве 30 марта 1856 г., император разъяснил свою позицию: «Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо… Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого, мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, чем снизу» .

Александр II понимал, что век требует освобождения крестьян. Он получил довольно разностороннее образование. Его воспитателем был капитан Мердер, которого современники ценили как человека высоконравственного, доброго, обладавшего ясным и любознательным умом и твердой волей . Общим образованием ведал поэт Василий Жуковский, который, приступая к обязанностям, объяснял свою программу: «Его Высочеству нужно быть не ученым, а просвещенным… Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью» . Николай I поручал сыну ответственные государственные дела, готовя его к трону. Александр II, будучи наследником, приобрел опыт управления.

18 марта 1856 г. был заключен в Париже мирный договор, закончивший Восточную войну. Он зарегистрировал поражение России, нанес удар ее влиянию на Балканах и Ближнем Востоке. Особенно тяжелыми для России были статьи договора, которые касались нейтрализации Черного моря, т. е. запрещения содержать там военный флот и иметь военно-морские базы.

Манифест Александра II, объявлявший об окончании войны и условиях заключенного мира, содержал осторожные намеки на необходимость решения неотложных внутренних проблем. Программа преобразований была изложена в стихотворении Хомякова «Россия», где перечислялись пороки: иго рабства, неправда в судах, тлетворная ложь. Главным вопросом было крепостное право. После освобождения дворянства Петром III в 1761 г. шли поиски решения вопроса. Перед Александром II стояли те же самые проблемы, которые занимали многочисленные секретные комитеты, созданные в царствование Александра I и Николая I: освобождать ли крестьян; если да, то с землей или без; если освобождать, то как возместить помещикам - классу, составлявшему основу самодержавной власти - потерю ими средств к существованию?

Один из виднейших деятелей крестьянской реформы - Юрий Самарин внимательно изучал Пруссию эпохи реформ, реализованных Штейном и Гарденбергом после поражения 1806 г. Разгромленная Наполеоном, превращенная в сателлита Франции Пруссия, писал Самарин, приступила «к трудному подвигу самоисправления» . Неудачу под Севастополем нельзя сравнить с поражением под Иеной, Россия не была Пруссией, но - для Юрия Самарина - имелась аналогия в программе преодоления результатов катастрофической войны.

Значительно больше аналогий между реформами Александра II и реформами, начатыми в Советском Союзе в середине 50-х годов, продолженными в середине 80-х годов, не законченными в постсоветской России. Аналогия тем более убедительна, что направления реформ остались неизменными. По-прежнему решается крестьянский вопрос (что делать с колхозами и совхозами?), вопрос сочетания центральной власти и самоуправления, на повестке дня неизменно судебная реформа, размеры свободы слова и т.д. Сравнение двух эпох, разделенных столетием с лишним, дает современному историку представление о трудностях, которые необходимо было преодолеть Александру II, и поразительной быстроте изменений.

Менее чем через 6 лет после вступления на трон - 19 февраля 1861 г. Александр II подписал Манифест об освобождении крестьян. Совершил, по выражению Бориса Чичерина, «величайшее дело русской истории» . Только настойчивость - некоторые современники говорили упрямство - императора позволила завершить работу по подготовке крестьянской реформы в такой короткий срок. И конечно, разработка вопроса в предшествующее царствование.

Важнейшим новшеством было привлечение к решению крестьянского вопроса дворян - социальной группы, которая активно сопротивлялась реформе. «Разрешить министерству внутренних дел, - говорилось в решении секретного комитета 18 августа 1857 г., - требовать не только сведения, но даже мнения, мысли и предложения от губернских начальников: губернаторов и предводителей, от опытных помещиков и вообще от всех тех, практические сведения коих могут быть полезны не только для определения главных направлений, но и для указания подробностей переходных мер…» . Были созданы выборные губернские комитеты, в которых обсуждались пути и форма освобождения крестьян. Все предложения приходили в особую «редакционную комиссию», в которой заседали рядом с представителями правительства (11 человек) эксперты, приглашенные из тех кругов дворянства, которые сочувствовали освобождению (20 человек).

Закон 1861 г. справедливо упрекают в незавершенности, непоследовательности, отмечают слабости. Он не мог быть иным, ибо явился результатом компромисса, усилий, достигнутых несмотря на очень сильное сопротивление. Крестьянская реформа состояла из четырех основных пунктов. Первым было личное освобождение без выкупа 22 млн. крестьян. (Население России, по ревизии 1858 г., составляло 74 млн. человек.) Второй пункт - право крестьян выкупать усадьбу (землю, на которой стоял двор). Третий - земельный надел (пахотная, сенокосная, пастбищная земля) - выкупался по соглашению с помещиком. Четвертый пункт - купленная у помещика земля становилась не частной собственностью крестьянина, а неполной собственностью общины (без права отчуждения). В деревне создавалось - после лишения помещика власти - сословное крестьянское самоуправление. Мировые посредники содействовали соглашениям между крестьянами и помещиками.

Сохранение общины - она проживет еще 45 лет до реформы Столыпина - было результатом веры подавляющего большинства русского общества в то, что она гарантирует особый путь развития России. Славянофилы видели в общине идеал общественного устройства и решение всех тяжелейших экономических проблем, волновавших Западную Европу. Когда Борис Чичерин (1828- 1904), один из лучших знатоков русского государственного права, написал, что «нынешняя наша сельская обширна вовсе не исконная принадлежность русского народа, а явилась произведением крепостного права и подушной подати», - произошел, как он выражается, «гвалт». Славянофилы ополчились на него «как на человека, оклеветавшего древнюю Русь» . Но община прельщала не только славянофилов. Восторгался ею Александр Герцен. Европейским селам он ставил примером русские, представляющие собой «почернелый ряд скромных, бревенчатых изб, тесно прислоненных друг к другу, лучше готовых вместе сгореть, нежели распасться» . Любовь к общине перешла и к социалистам. Петр Ткачев (1844-1885), один из влиятельнейших наставников Ленина, писал в открытом письме Энгельсу: «Наш народ… в огромном большинстве проникнут принципами общинного владения; он, если так можно выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции. Идея коллективной собственности так крепко срослась со всем мировоззрением русского народа, что теперь, когда правительство начало понимать, что эта идея несовместима с принципами «благоустроенного общества» и во имя этих принципов хочет ввести в народное сознание и народную жизнь идею частной собственности, то оно может достигнуть этого лишь с помощью штыков и кнута» .

Карл Маркс, поверив своим русским корреспондентам, осудил реформы Александра II: «Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она идет с 1861 г., то она упустит наилучший шанс, который история когда-либо предоставляла какому-нибудь народу и испытает все роковые злоключения капиталистического строя» .

Если община - по убеждению славянофилов и западников - была хранилищем особых качеств русского народа, то мужик становился воплощением народа-Богоносца. Ироничный Алексей Толстой писал о мужике: «Если он не пропьет урожаю, я того мужика уважаю». И шел тем самым против течения: необходимо было уважать мужика независимо от его отношения к спиртному, нужно было поклоняться ему, не отдельному представителю класса земледельцев, но - Мужику. Эта идеологическая концепция нашла свое выражение в законе.

Реформа 1861 г. создала особый статус крестьянина. Прежде всего, закон подчеркивал, что земли, которыми владеет крестьянин (двор, доля общинных владений), не являются частной собственностью. Эту землю нельзя было продавать, завещать и наследовать. Но от «права на землю» крестьянин не мог отказаться. Можно было отказаться только от практического пользования, например при уходе в город. Паспорт давался крестьянину только на 5 лет, и община могла востребовать его обратно. С другой стороны, крестьянин никогда не терял своего «права на землю»: вернувшись, даже после очень долгой отлучки, он мог предъявить требование на свою долю земли, и мир должен был его принять.

Крестьянское «право на землю» принципиально отличалось от права собственности на землю всех других сословий. Эта концепция порождала все другие последствия особого правового статуса крестьян. Иными, в частности, были нормы наказания крестьян за некоторые преступления они наказывались мягче, чем другие сословия, иногда их наказывали за поступки, которые не были наказуемы для других сословий. Например, крестьян наказывали за неразумные траты или пьянство. Кроме того, их подвергали наказаниям, давно упраздненным для других сословий. Волостные суды, избираемые крестьянами, могли приговаривать крестьян до 60-летнего возраста к телесному наказанию - порке розгами. Это постановление оставалось в силе до 1904 г., хотя в 1898 г Витте писал царю, что необходимо отменить право волостных судов приговаривать к порке, ибо «розги… оскорбляют в человеке Бога».

Витте добавлял, что особые полномочия волостного суда противоречат общему правовому сознанию и общим правовым нормам страны: «Любопытно, что если губернатор высечет крестьянина, то его судит Сенат, а если крестьянина выдерут по каверзе волостного суда, то это так и быть надлежит» .

Особый статус крестьянина объяснялся особым отношением к ним, представлением, что они являют собой особую ценность для государства. Земля, которую им давали, рассматривалась, как «имущество для обеспечения их существования в интересах государства» . Необходимо было также - по мнению образованного общества - опекать крестьян, людей, близких к природе, к Богу «В основе стремления к опеке лежало представление, что крестьянин - простой, т. е. неиспорченный, чистый человек, что он. носитель особых нравственных и духовных ценностей» . Следовательно, патриархальная порка у себя дома имела морально-воспитательное значение.

Освобождая крестьян, государство приняло меры для того, чтобы крестьянин оставался земледельцем, но также для того, чтобы он оставался крестьянином - хранителем особых ценностей. Крестьянин был народом. Образованное общество называло себя - публикой. «Мысль о том, что различные сословия одного и того же государства, - пишет В.В. Леонтович, - могут существовать на различных юридических или правовых уровнях, что их правовые отношения могут быть основаны на разных правовых системах, - продолжает существовать и после освобождения крестьян, а тем самым создаются предпосылки для дальнейшего расширения пропасти между правосознанием крестьян и других сословий российского государства» .

22 декабря 1857 г. Александр Никитенко (1804-1887) записал в дневник: «В публике боятся последствий рескрипта об эмансипации - волнений между крестьянами. Многие не решаются летом ехать к себе в деревню». Он закончил запись тревожной нотой. «Мы вступили на путь многих реформ, значение которых теперь нельзя с полной вероятностью определить. Сила потока, в который мы ринулись, увлечет нас туда, куда мы не можем предвидеть» . Либеральный профессор московского университета, публицист и цензор, сын крепостного, Никитенко нашел удачное слово - поток. После «застоя» николаевской эпохи Россия ринулась в поток. Чтобы разобраться в сути реформ, следует говорить о них поочередно, но готовились они все одновременно. Осенью 1861 г. Александр II требует поторопиться с реформой суда, в январе 1862 г. военный министр Дмитрий Милютин представляет проект военной реформы. 1 января 1864 г. вступает в силу земская реформа, 20 ноября того же года - судебная реформа. 6 апреля 1865 г. оглашаются Временные правила о печати, меняющие положение печатного слова в стране.

Положение о губернских и уездных земских учреждениях - земская реформа - вводило систему местного самоуправления в 34 губерниях России. Исключались из закона 9 западных губерний, где правительство опасалось влияния «неблагонадежного» польского элемента (еще догорало восстание, вспыхнувшее в Царстве Польском в январе 1863 г.). Земские учреждения были созданы в уездах и губерниях. Они состояли из собраний - совещательного и контрольного органа, а также управ - исполнительного органа. Депутаты - гласные - избирались населением, разделенным на три разряда: землевладельцы, городские общества и сельские общества. Количество гласных от каждой группы было неодинаковым, дворяне составляли более 40%, крестьяне - около 39%. В круг ведения земских учреждений входили местные дела, в том числе образование, медицинская служба. Правительственная власть - губернаторы и министр внутренних дел - осуществляла общий надзор, прежде всего с точки зрения соблюдения законности.

Земская реформа, как и все другие, критиковалась за ограничение сферы деятельности местного самоуправления, за излишне пристальное внимание правительственных органов (которое в следующее царствование станет значительно тяжелее). Реформу упрекали в том, что она остановилась на полпути - не было введено Всероссийское земство, проект которого предлагал Сперанский. Но это был бы орган, чрезвычайно напоминавший парламент, который Александр II «одним дворянам давать не хотел, всем сословиям опасался» .

Несмотря на слабости и недостатки земской реформы, местное самоуправление сыграло значительную роль в развитии России. Выступая 17 февраля в 1995 г. в Москве на Всероссийском совещании о местном самоуправлении, Александр Солженицын назвал земство, которое он призвал воссоздать, «ключевой проблемой в судьбе России» .

В 1870 г. всесословное самоуправление было распространено на города. Для гласных и их избирателей был установлен имущественный ценз: право избирать и быть избранным имели только домовладельцы. Главным органом городского самоуправления стала городская дума, избираемая на 4 года.

Важнейшим шагом на пути обновления государственного механизма стала реформа суда. Все историки согласны, что судебная реформа, во-первых, была самой удачной, самой последовательной. Ее проведению не мешали сословные конфликты, как это было при подготовке других реформ. Она была, во-вторых, лучше всех, наиболее систематично подготовлена. 20 ноября 1864 г. царский рескрипт объявил об открытии суда «скорого, правого, милостивого и равного для всех». Судебная власть отделялась от административной, вводилась несменяемость судей (значительно повышалось их жалование - от 2200 до 9000 рублей в год), судопроизводство стало публичным и гласным, учреждалась присяжная адвокатура. Был введен институт присяжных заседателей. В уездах и городах для решения малозначительных уголовных и гражданских дел закон учредил мировой суд. Мировые судьи избирались уездными земскими собраниями или городскими думами.

Александр II, предлагая подготовить реформу суда, дал указание преобразовать судебную часть «на основании опыта науки и европейских государств». Это - было сделано. В 1969 г. Корней Чуковский, отмечая в своем дневнике, что он редактирует том статей и воспоминаний Анатолия Кони, знаменитого судебного деятеля эпохи реформ, писал: «Кони был праведник и великомученик. Он боролся против тех форм суда, какие существуют теперь, - против кривосудия для спасения государственного строя. Ирония судьбы, что эти благородные книги печатаются в назидание нынешним юристам» . Можно говорить об «иронии судьбы», можно называть это иначе, но советский суд был во всех отношениях хуже русского суда, созданного в 1864 г.

В апреле 1865 г. ослабляется цензурный гнет, который в николаевскую эпоху принял гротескные формы. Алексей Никитенко, позднее многолетний цензор, рассказывает, что из его работы «О политической экономии» подверглась, в частности, цензуре фраза: «Адам Смит полагал свободу промышленности краеугольным камнем обогащения народов». Цензор вычеркнул слово «краеугольный», ибо «краеугольный камень есть Христос, следовательно, сего эпитета нельзя ни к чему другому применить» . В 1857 г. Федор Тютчев направил записку «О цензуре в России» члену Государственного совета и министру иностранных дел князю Михаилу Горчакову. Поэт и дипломат, долгие годы цензор иностранной литературы, приходившей в Россию, Федор Тютчев ставил проблему по-новому. «Цензура, - пишет он, - служит пределом, а не руководством. А у нас в литературе, как и во всем остальном, вопрос не столько в том, чтобы подавлять, сколько в том, чтобы направлять» .

Новый цензурный устав учел эту мысль. Была отменена предварительная цензура для книг (не для брошюр) и для некоторых повременных изданий. Был введен институт ответственного редактора, который отвечал за вышедшую публикацию.

Новый университетский устав, изданный 18 июня 1863 г., значительно расширил пределы академической свободы, права студентов самим решать научные проблемы, объединяться в кружки, ассоциации. Были отменены вступительные экзамены, но более строгими стали выпускные. Это повысило уровень университетской науки.

Целое десятилетие заняла одна из важнейших для русской империи - военная реформа. Заняв в 1861 г. пост военного министра, Дмитрий Милютин приступил к реорганизации военной системы, пороки которой убедительно продемонстрировала Восточная война. Еще до начала реформы были закрыты военные поселения и школы кантонистов - солдатских детей, куда также призывали еврейских детей с 12 лет на 25-летнюю службу. В 1859 г. срок службы в армии был сокращен до 15 лет, во флоте - до 14.

Дмитрий Милютин преобразовал центральное управление: военное министерство освобождалось от мелочной опеки армии.

Страна была разделена на военные округа, которые стали связующим звеном между центром и войсками. Эта структура сохраняется в России и сегодня. Была реформирована военно-учебная часть: создана система военных училищ - пехотных, кавалерийских, артиллерийских и инженерных. Завершением военной реформы стало введение 1 января 1874 г. всеобщей воинской повинности. Общий срок службы определен в 15 лет: 6 - в строю, 9 - в запасе. Тяжелые телесные наказания для штатских были отменены судебной реформой. Военная реформа отменила наказания шпицрутенами, «кошками» (треххвосткой плетью) для военных. Военный суд был организован на принципах судебной реформы 1864 г.

Власть без мозгов [Отделение науки от государства] Алферов Жорес Иванович

Реформы "сверху" - это контрреволюция

Интервью «Российской научной газете»

Есть ли у вас сейчас возможность влиять на политику государства в области науки?

Очень незначительно. В частных вопросах: поддержать программу, добиваться несколько большего финансирования каких-то направлений... Сегодня любыми средствами надо добиваться, чтобы основой экономики становились наукоемкие отрасли промышленности. Потому что даже если нам увеличат зарплату, добавят денег на проведение тех или иных исследований, а наши результаты не будут востребованы у себя в стране, - с течением времени фундаментальная наука, даже не связанная напрямую с промышленностью, погибнет.

К вопросу о влиянии и возможностях. Говорят, что Путин предлагал вам баллотироваться на пост президента Академии наук.

Нет. Не предлагал. Это ошибка.

А коллеги?

Коллеги - да.

Почему вы отказались?

По очень многим причинам. Я уже пожилой человек. Работа президента очень тяжелая. Это огромная ответственность. Плюс ко всему мне пришлось бы бросить все, ранее начатое: мой институт, мой лицей, мою кафедру, мой факультет, Санкт-петербургский научный центр...

Сколько у вас должностей?

Много. Зарплатных - две. Я получаю зарплату в Госдуме и как вице-президент Академии наук. Все остальные должности - на общественных началах.

Помощников в Думе много? Сколько из них на зарплате?

Как и полагается, пять. Я состою во фракции КПРФ, и один помощник мною отдан фракции, я его не касаюсь. Остальные четыре -один целиком в Думе, помощница в академии, в Физико-техническом институте, и мой советник в академии. В немалой степени все они заняты и моими депутатскими делами в Думе.

Чем закончилась история с вашим заявлением о снятии полномочий председателя подкомитета по науке?

Как чем? Я снял с себя эти полномочия. Считал и до сих пор считаю те события в Думе вопиющим безобразием. Я вообще не впутывался ни в какие политические дискуссии. Ни когда я был в "Нашем доме - Россия", ни в КПРФ. Всегда держался в стороне от этих дел. Считал, что моя забота - наука и образование. И в КПРФ я ушел потому, что все предложения по науке и образованию КПРФ поддерживала, а "Наш дом - Россия" голосовала против. Ну зачем мне состоять во фракции, которая голосует против?

Но когда началась эта возня вокруг председателей комитетов, я разозлился. Они заявили, что была чисто политическая акция. Такой политический шаг, чтобы утопить всех коммунистов. При этом никто не хотел рассматривать вопрос по делу: кто нормальный председатель, работает, а кто нет. И поэтому я вышел на трибуну сказать: ежели вы считаете, что был сговор "Единства" и КПРФ, так выгоняйте и тех, и других. По логике, если вы за справедливость, то выгоняйте и председателей "Единства", и КПРФ. Вы так не делаете.

Давайте посмотрим: Маслюкова меняете на Шакума - это Комитет промышленности, строительства и энергетики. Маслюков прекрасно всем владеет, он высококвалифицированный профессионал в этой области. А кто такой Шакум, мы не знаем. Меняете Глазьева - одного из лучших экономистов страны, безусловно, самого молодого члена академии - на бизнесмена Томчина. Что он будет делать в этой части? Меняете Мельникова, который профессионал в образовании, на Шишлова, который абсолютно в этой области неизвестен...

Вот что я им сказал. А они стали орать, топать. Каким-то крайне небольшим большинством голосов мне дали слово.

Не напомнила ли эта атмосфера первый съезд народных депутатов?

Да нет. Первый съезд народных депутатов был, с одной стороны, идиотский. Но, с другой стороны, как говорится, у всех накипело. Хотя он абсолютно не готовился. Я помню, что приехал с первого съезда крайне разочарованным. Для "Науки и жизни" дал тогда короткое интервью. Сказал, что любой семинар, любая конференция готовится нами гораздо лучше, чем этот съезд.

Может быть, просто карты смешали его организаторам?

Может быть, но это другой вопрос.

Вы говорите: мой Петербург, моя школа, мой лицей, мой научный центр, мой институт. У вас нет других аргументов, почему вы не хотите быть президентом Академии наук, кроме этих ваших предпочтений?

Повторяю: я все-таки для этого дела уже стар. Пример, который приводили мне мои коллеги с Анатолием Петровичем Александровым, это не тот пример. Тогда были совсем другие времена. И потом, Анатолий Петрович уже давно уехал из Питера в Москву. И он уже давно работал здесь. Ему по этой части ничего не нужно было менять. А мне предлагали поменять все в моей жизни, и с неизвестным, как говорится, результатом. Если бы я был уверен, что, сделав это, я смогу сделать много хорошего для академии, я бы еще взвешивал... Но я не был в этом уверен.

А вообще, на ваш взгляд, какие необходимы перемены в Академии? Ведь в отношении академического сообщества есть определенные ожидания и со стороны власти, и со стороны общества. Что, на ваш взгляд, разумно? Что могла бы делать Академия, а не делает, в силу каких-то причин? Как вы оцениваете ситуацию изнутри?

Это тяжелый очень вопрос.

Вы ведь возражали против реорганизации, укрупнения отделений?

У меня к любым реформам, в том числе в науке, в жизни отношение очень простое. Обычно, к сожалению, все изменения ведут к худшему - когда мы их проводим вот так, после «наката» сверху. Один из моих знакомых хорошо сказал, что когда реформы проводятся сверху - это контрреволюция, а когда снизу - это революция.

Из книги Коммунизм как реальность автора Зиновьев Александр Александрович

Самоуправление и управление сверху В условиях коммунизма самоуправление коммун на практике вырождается в то, что некоторая часть членов коммуны захватывает в ней власть, эксплуатирует и терроризирует остальных членов, и жизнь для последних превращается в кошмар. В

Из книги Дуэль 2009_7 автора Газета Дуэль

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ Систематически демократы в своих желтых СМИ убеждают население в том, что социализм не способен накормить свою страну, что только капитализм обеспечивает всем, что только при капитализме в магазинах полные полки, а при социализме полки пусты и туда и сюда

Из книги Человек с рублём автора Ходорковский Михаил

СВЕРХУ – ДИКТАТ АНТИЭКОНОМИКИ Еще один плюс предпринимательства – резкое сокращение расходов на содержание контрольно-ревизионного аппарата. В госпредприятие толпами шли комиссии – народный контроль, КРУ и ОБХСС, представители министерств и ведомств, составлялись

Из книги Литературная Газета 6346 (№ 45 2011) автора Литературная Газета

«Звёзды – и сверху, и снизу!» «Звёзды – и сверху, и снизу!» ПОЭЗИЯ Евгений ГЛУШАКОВ Родился в Москве. Окончил Московский физико-технический институт по специальности "Экспериментальная ядерная физика". Работал в Обнинском физико-энергетическом институте, руководил

Из книги Новая опричнина, или Модернизация по-русски автора Калашников Максим

Развал «сверху» как элитный интерес Независимый аналитик и автор теории эволюции социальных систем Игорь Бощенко (книга «Будущее человечество» вместе с М. Калашниковым) подошел к прогнозу ближайшего будущего РФ нетривиально. Он поставил себя на место правящей верхушки

Из книги Литературная Газета 6411 (№ 15 2013) автора Литературная Газета

Без команды «сверху» Рывок к современной западной цивилизации, под знаком которого прошли 80-е и 90-е годы, обернулся всё сильнее набирающей ход "азиатчиной", проникающей и в наш быт, и в систему политических институтов, влияющий на общий нравственный климат нашего

Из книги Русские и нерусские автора Аннинский Лев Александрович

Вселенная сверху Желание нарисовать дерево, просто дерево, как это делают европейские мастера, соединилось с желанием посмотреть на вселенную сверху.Орхан Памук «Меня зовут красный».Как только стало известно имя Нобелевского лауреата 2006 года - Орхан Памук, -

Из книги Путин против Путина [Бывший будущий президент] автора Дугин Александр Гельевич

Путин, которого мы потеряли: критика сверху Прошло 12 лет с того момента, когда Владимир Путин появился на политическом небосклоне России. Его явление было энигматичным. Никто не мог понять, кто он? Русский патриот и верный сын спецслужб, ловко использующий маску либерала

Из книги Нефтяные магнаты: кто делает мировую политику автора Лоран Эрик

Планета, «изрытая сверху донизу» Прошло более ста двадцати лет, и теперь мир располагает более точными данными о состоянии своих нефтяных ресурсов. Открытия месторождений достигли своего пика в 1964 году, и с тех пор началось снижение. По мнению Жана Лаэррера, условно было

Из книги Черная метка оппозиции автора Белковский Станислав Александрович

Оппозиция «Путин сверху» Намедни скандально известный бизнесмен нижегородского происхождения Андрей Климентьев (помните такого?) обвинил известного оппозиционера, бывшего большого начальника Бориса Немцова, что тот, дескать, агент КГБ/ФСБ со стажем. И специально

Из книги Русский бог (декабрь 2007) автора Русская жизнь журнал

Михаил Харитонов Трактат о том, кто сверху Начальство ненавидеть бессмысленно, выносить невозможно, терпеть необходимо Девочку нужно было увольнять.Собственно говоря, ее и на работу брать не нужно было, но тут уж не я решал. Впрочем, потом мне сказали, что решал-то,

Из книги Земство (апрель 2008) автора Русская жизнь журнал

Сверху вниз Как же обстоит дело с местным самоуправлением у нас? В советское время никакого местного самоуправления не существовало. То есть были советы, были сельсоветы, и даже что-то вроде домкомов. Но они были либо фикцией, либо частью административной системы -

Из книги Сегодня я увидела… автора Гусман Делия Стейнберг

Из книги Русофобия: антироссийское лобби в США автора Цыганков Андрей

Откуда исходит демократия - снизу или сверху? Демократия - это система правления народа, включающая выборы или рациональное избрание хорошо информированных граждан (Шумпетер)1, свободу оппозиции и господство закона. Последнее обстоятельство критически важно для

Из книги Система Кудрина [История ключевого экономиста путинской России] автора Письменная Евгения

Глава 5 Реформы Путина Путин идет на выборы. - Коммунистов «отжали». - Греф придумывает реформы для России. - Кудрин и Греф в новом правительстве. - Снижение налогов: 13 % - хорошая примета. - Россия расплачивается по долгам. - Илларионов скандалит. - Как нефтяники

Из книги Спонтанность сознания автора Налимов Василий Васильевич

§ 10. Взгляд сверху Перед нами паттерн: узор на гигантском ковре, сотканном за тысячелетия человеческой мыслью. Узор многообразен, многокрасочен, хотя местами на нём остались непроявившиеся участки. Спокойно скользит по нему взор. И как бы разнообразны ни были различные