Поразмышляйте над выводом сделанным цветаевой. Художественный мир Цветаевой М.И. Дифференцированное домашнее задание

В 1934 году была опубликована одна из программных статей М. И. Цветаевой «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, - это «поэты с историей». Вторая категория творцов - «чистые лирики», поэты чувства, «круга» - это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь - Пастернака.

Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Цветаевой, - лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются»: «Чистая лирика живет чувствами. Чувства всегда - одни. У чувства нет развития, нет логики. Они непоследовательны. Они даны нам сразу все, все чувства, которые когда-либо нам суждено будет испытать; они, подобно пламени факела, отродясь втиснуты в нашу грудь».

Удивительная личностная наполненность, глубина чувств и сила воображения позволяли М. И. Цветаевой на протяжении всей жизни - а для нее характерно романтическое ощущение единства жизни и творчества - черпать поэтическое вдохновение из безграничной, непредсказуемой и в то же время постоянной, как море, собственной души. Иными словами, от рождения до смерти, от первых стихотворных строчек до последнего вздоха она оставалась, если следовать ее собственному определению, «чистым лириком».
Одна из главных черт этого «чистого лирика» - самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Индивидуализм и эгоцентризм в ее случае - не синонимы эгоизма; они проявляются в постоянном ощущении собственной непохожести на других, обособленности своего бытия в мире иных - нетворческих - людей, в мире быта. В ранних стихах это отъединенность гениального ребенка-поэта, знающего свою правду, от мира взрослых:

Мы знаем, мы многое знаемТого, что не знают они!
(«В зале», 1908-1910)

В юности - обособленность «безмерной» души в опошленном «мире мер». Это первый шаг к творческому и житейскому антагонизму между «я» и «они» (или «вы»), между лирической героиней и всем миром:

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром…
…Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой…
(«Вы, идущие мимо меня…», 1913)

Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Цветаевой в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнительны», ибо они - чужие, следовательно, «мои» чары - истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» - «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня.

Своеобразие цветаевской позиции - и в том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта: ратовала за предельную искренность поэзии, поэтому любое «я» стихотворений должно, по ее мнению, полновесно представительствовать за биографическое «я», с его настроениями, чувствами и цельным мироощущением.

Поэзия Цветаевой - прежде всего вызов миру. О любви к мужу она скажет в раннем стихотворении: «Я с вызовом ношу его кольцо!»; размышляя о бренности земной жизни и земных страстей, пылко заявит: «Я знаю правду! Все прежние правды - ложь!»; в цикле «Стихи о Москве» представит себя умершей и противопоставит миру живых, хоронящих ее:

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
(«Настанет день, - печальный, говорят!..», 1916)

В стихах эмигрантских лет цветаевское противостояние миру и ее программный индивидуализм получают уже более конкретное обоснование: в эпоху испытаний и соблазнов поэт видит себя в числе немногих, сохранивших прямой путь чести и мужества, предельной искренности и неподкупности:

Некоторым, без кривизн, -
Дорого дается жизнь.
(«Некоторым - не закон…», 1922)

Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Цветаевой в противопоставление себя - русской - всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». В этом «мы» проступает богатство цветаевского «я», которому «скучным и некрасивым» кажется «ваш Париж» по сравнению с русской памятью:

Моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?
(«Лучина», 1931)
Ho главное противостояние в мире Цветаевой - это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Цветаева утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Вспомним, что лирическая героиня Марины Цветаевой всегда равна ее личности. Поэтому многие сюжеты мировой культуры, вошедшие в ее поэзию, становятся иллюстрациями к ее лирическим размышлениям, а герои мировой истории и культуры - средством воплощения индивидуального «я».

Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку - борьбы творчества и мещанства. Так в стихах появляется образ Орфея, разорванного вакханками, - усиливается мотив трагической участи поэта, его несовместимости с реальным миром, обреченности творца в «мире мер». Себя Цветаева осознает «собеседницей и наследницей» трагических певцов:

Крово-серебряный, серебро-Кровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -
Брат нежный мой! Сестра моя!
(«Орфей», 1921)

Для поэзии Цветаевой характерен широкий эмоциональный диапазон. О. Мандельштам в «Разговоре о Данте» цитировал цветаевское выражение «уступчивость речи русской», возводя этимологию слова «уступчивость» к «уступу». Действительно, поэзия Цветаевой строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Подобный контраст усиливает индивидуальный эмоциональный настрой каждого стихотворения. Усложнение лексики достигается включением редко употребляемых, часто устаревших слов или форм слова, вызывающих в памяти «высокий штиль» прошлого. В ее стихах встречаются, например, слова «уста», «очи», «лик», «нереида», «лазурь» и т. п.; неожиданные грамматические формы вроде уже знакомого нам окказионализма «лия». Контраст бытовой ситуации и обыденной лексики с «высоким штилем» усиливает торжественность и патетичность цветаевского слога.

Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмующихся с русскими словами:

О-де-ко-лоновСемейных, швейныхСчастий (kleinwenig!)
Взят ли кофейник?..
(«Поезд жизни», 1923)

Для Цветаевой характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. В одном только «Орфее» - «отступающая даль», «крово-серебряный, серебро-кровавый след двойной», «осиянные останки». Эмоциональный накал стихотворения повышается инверсиями («брат нежный мой», «ход замедлялся головы»), патетическими обращениями и восклицаниями:

И лира уверяла: - мира!
А губы повторяли: - жаль!
…Ho лира уверяла: - мимо!
А губы ей вослед: - увы!
…Волна соленая, - ответь!

Вообще в поэзии Цветаевой оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. В «Орфее» риторика усиливает скорбно-торжественное и гневное настроение поэта.

Правда, риторическая величавость, обычно сопровождающаяся смысловой определенностью, не делает ее лирику семантически ясной, прозрачной. Доминирующее личностное начало цветаевской поэзии нередко изменяет семантику общепринятых выражений, придавая им новые смысловые оттенки. В «Орфее» мы встретимся с неожиданным олицетворением «Вдоль обмирающего Гебра». Гебр - река, на берегах которой, согласно мифологическому преданию, погиб Орфей, - в стихотворении принимает на себя часть эмоционального состояния автора и «обмирает», подобно горюющему человеку. Образ «волны соленой» в последнем четверостишии также приобретает дополнительную «горестную» эмоциональную окраску по аналогии с соленой слезой. Личностная доминанта проявляется и в использовании лексических средств: Цветаева нередко создает своеобразные окказионализмы - новые слова и выражения для решения одной конкретной художественной задачи. В основе таких образов - общеупотребительные нейтральные слова («В даль-зыблющимся изголовьем // Сдвигаемые, как венцом…»).

Выразительность стихотворения достигается при помощи эллипсиса (эллипсис - пропуск, умолчание). Цветаевская «оборванная фраза», не завершенная формально мыслью, заставляет читателя замереть на высоте эмоциональной кульминации:

Так, лестницею, нисходящейРечною - в колыбель зыбей,
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо - лжет соловей…

И далее контрастный обрыв настроений: скорбноторжественная тональность картины, «осиянных останков», уплывающих «вдоль обмирающего Гебра», сменяется горечью и гневной иронией по отношению к миру обыденности, в котором никому нет дела до гибели певца:

Где осиянные останки?
Волна соленая, - ответь!

Отличительная особенность цветаевской лирики - неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Цветаевой часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность:

Крово-серебряный, серебро-
Кровавый след двойной лия…

Как видим, образы, символы и понятия приобретают в стихах Цветаевой достаточно специфическую окраску. Эта нетрадиционная семантика распознается читателями как неповторимо «цветаевская», как знак ее художественного мира.

То же самое во многом можно отнести и к цветовой символике. Цветаева любит контрастные тона: серебро и огонь особенно близки ее бунтующей лирической героине. Огненные цвета - атрибут многих ее образов: это и горящая кисть рябины, и золото волос, и румянец и т. д. Нередко в ее стихах противостоят друг другу свет и тьма, день и ночь, черное и белое. Краски Марины Цветаевой отличаются смысловой насыщенностью. Так, ночь и черный цвет - это и традиционный атрибут смерти, и знак глубокой внутренней сосредоточенности, ощущение себя наедине с миром и мирозданием («Бессонница»). Черный цвет может служить знаком неприятия мира, погубившего поэта. Так, в стихотворении 1916 года она подчеркивает трагическую непримиримость поэта и черни, будто предугадывая смерть Блока:

Думали - человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
- Плачьте о мертвом ангеле!
…Черный читает чтец,
Топчутся люди праздные…
- Мертвый лежит певец
И воскресенье празднует.
(«Думали - человек!»)
Поэт, «светоносное солнце», убит бытом, миром обыденности, поставившим ему только «три восковых свечи». Образу Поэта в цветаевских стихах всегда соответствуют «крылатые» символы: орел или орленок, серафим (Мандельштам); лебедь, ангел (). Себя Цветаева тоже постоянно видит «крылатой»: ее душа - «летчица», она «в полете // Своем - непрестанно разбита».

Поэтический дар, по мнению Цветаевой, делает человека крылатым, возносит его над житейской суетой, над временем и пространством, наделяет божественной властью над умами и душами. Согласно Цветаевой, боги говорят устами поэтов, возводя их в вечность. Ho тот же поэтический дар и отбирает очень многое: отбирает у богоизбранного человека его реальную земную жизнь, делает невозможными для него простые радости быта. Гармония с миром для поэта изначально невозможна:

Безжалостно и лаконично формулирует Цветаева в стихотворении 1935 года «Есть счастливцы…».

Примирение поэта с миром возможно только в случае его отказа от поэтического дара, от своей «особости». Поэтому Цветаева с юности бунтует против обыденного мира, против беспамятности, серости и смерти:

Все таить, чтобы люди забыли,
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом? He хочу!
(«Литературным прокурорам», 1911-1912)

В своем бунте поэта против черни, в утверждении себя поэтом Цветаева бросает вызов даже смерти. Она создает воображаемую картину выбора - и предпочитает покаянию и прощению долю отвергнутого миром и отвергающего мир поэта:

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом. Прорезь зари - и ответной улыбки прорез…
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
(«Знаю, умру на заре!..», 1920)

Осмысляя свое место в русской поэзии, Цветаева отнюдь не принижает собственных заслуг. Так, она естественно считает себя «правнучкой» и «товаркой» Пушкина, если не равновеликой ему, то стоящей в том же поэтическом ряду:

Вся его наука, -
Мощь. Светло - гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
(Цикл «Стихи к Пушкину», 1931)

Свое родство с Пушкиным Цветаева видит и в подходе к сути творческого процесса. Поэт, по ее мнению, - всегда работник, созидатель нового, в этом отношении она сравнивает Пушкина с Петром Первым, себя тоже видит труженицей.

Ho при всей близости к Пушкину, увиденному, конечно, по-цветаевски субъективно, при «пушкинском» подходе к теме смерти и творчества - Цветаева остается самобытной. Там, где у Пушкина светлая гармония мудрости и понимания, у нее - трагический разлад, надрыв, бунт. Пушкинские «покой и воля» -- за пределами ее художественного мира. Цветаевский разлад проистекает из противоречия между любовью к жизни, отрицанием смерти и одновременным стремлением к небытию. Собственная смерть - одна из постоянных тем ее творчества («Молитва», «О, сколько их упало в эту бездну…», «Идешь, на меня похожий…», «Настанет день, - печальный, говорят…», «Еще и еще - песни…», «Что, Муза моя? Жива ли еще?…», «Стол» и т. д.). Ее любимые образы - Орфей и Офелия, ставшие в стихах символами песни и смерти:

Так - небескорыстноюЖертвою миру:
Офелия - листья, Орфей - свою лиру…
- А я?
(«По набережным, где серые деревья…», 1923)

В творчестве Цветаевой есть интересная черта: часто крупные темы выливаются в стихотворения-миниатюры, представляющие собой своеобразную квинтэссенцию ее чувств и лирических размышлений. Таким стихотворением можно назвать «Вскрыла жилы: неостановимо…» (1934), в котором слились и сравнение творческого акта с самоубийством, и мотив вечного конфликта художника с не понимающим его «плоским» миром. В этой же миниатюре - осознание вечного круговорота бытия - смерть, питающая землю, - из которой растет тростник, - питает будущую жизнь, подобно тому, как каждый «пролитый» стих питает творчество настоящего и будущего. Кроме того, миниатюра раскрывает также цветаевскую идею «сосуществования» времен (прошлого и будущего) - в настоящем, идею творения во имя будущего, часто - мимо настоящего, вопреки сегодняшнему непониманию («через край - и мимо»).

Даже цветаевская страстность передана здесь, но не через дробление фразы, а с помощью повторов, придающих эмоциональный накал действию - «выхлесту» жизни и стиха («неостановимо», «невосстановимо» и т. д.). Причем одни и те же слова, относящиеся и к жизни, и к стиху, подчеркивают неразрывность жизни, творчества и смерти художника, всегда живущего на последнем вздохе. Эмоциональное напряжение достигается и графическими средствами - выделением ключевых слов с помощью знаков препинания:

Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь. Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет - мелкой,
Миска - плоской.
Через край - и мимо -
В землю черную, питать тростник. Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
Одно из наиболее характерных состояний Цветаевой-поэта - состояние абсолютного одиночества. Оно вызвано постоянным противостоянием с миром, а также характерным для Цветаевой внутренним конфликтом между бытом и бытием.

Этот конфликт пронизывает все ее творчество и приобретает самые разные оттенки: это несовместимость небесного и земного, ада и рая, демонического и ангельского начал в человеке; высокого избранничества поэта с его мирским существованием. И в центре этого конфликта - сама Марина Цветаева, совмещающая в себе и демонизм, и ангельское начало. Порой она видит разрешение конфликта в собственной смерти: у «новопреставленной болярыни Марины» сквозь повседневное лицо «проступит лик». В 1925 году Цветаева раскрывает суть вечного своего внутреннего противоборства:

Жив, а не умер
Демон во мне!
В теле - как в трюме,
В себе - как в тюрьме.

Вечный цветаевский конфликт бытового с бытийным не мог не породить романтического двоемирия в ее поэзии. Цветаева не любила свою эпоху, часто искала душевную гармонию в обращении к прошлому: «Томных прабабушек слава, // Домики старой Москвы» противостоят в ее мире современным «уродам в пять этажей», а XX веку, в котором Цветаевой было трудно, - романтическое прошлое XVII-XVIII веков. Так приходят в ее художественный мир Казанова (драма «Феникс»), Кавалер де Грие и Дон Жуан, которым она, каждому на свой лад, признается в личной любви. XIX век представляют герои Отечественной войны 1812 года; Смутное время русской истории воплощено в образах Лжедмитрия и Марины Мнишек; об античности, средних веках и Ренессансе напоминают Федра, Орфей, Орлеанская дева, герои «Гамлета» и т. д. Цветаева утверждает в своих стихах идеал мужского рыцарства, отсюда ее стремление к героическим и страдающим натурам, отсюда и увлечение романтическими художественными деталями. Частыми атрибутами ее произведений становятся меч (шпага, кинжал, клинок) и плащ. Это многомерные художественные образы, ставшие знаками рыцарства, чести и мужества. Меч приобретает дополнительное значение единства противоположностей (двуострота клинка): любви и ненависти, связанности и разрозненности в рамках единой лирической ситуации:

Двусторонний клинок - рознит?
Он же сводит! Прорвав плащ!
Так своди же нас, страж грозный,
Рана в рану и хрящ в хрящ!
(«Клинок», 1923)

Плащ - неизменный атрибут высокого ученичества и служения, любви и преданности, плащ - своеобразное лирическое «пространство дома», защищающее «от всех обид, от всей земной обиды», плащ - это верное сердце и воинственность (цикл «Ученик», 1921).

Одиночество лирической героини Цветаевой раскрывается по-разному. Это одиночество несбывшейся любви или дружбы, одиночество поэта, противостоящего миру. Исполнена символической значительности в поэзии Цветаевой лирическая ситуация сиротства (циклы «Ученик», «Деревья», «Стихи к сироте» и др.).

В понимании одиночества творца Цветаева следует традиции Баратынского, обращавшегося к «читателю в потомстве». Ho - и в этом своеобразие Цветаевой - позиция крайнего индивидуализма и погруженности в себя лишили ее «друга в поколеньи». Земная дружба не могла растопить ее одиночества. В стихотворении «Роландов рог» (1921) она дает себе выразительную характеристику: «Одна из всех - за всех - противу всех!» Свой зов она адресует потомкам, читателям будущего.
«России меня научила революция», - скажет зрелая Цветаева. Россия всегда была в ее крови - с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. Вдали от родины Цветаева пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной речи («Переулочки», «Молодец»); многочисленные стихотворения, прозаические сочинения («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев», «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество»). Русскость Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, по Цветаевой, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам».

Трагизм цветаевской тоски по России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшемуся, ибо «Той России - нету, // Как и той меня». Знаком той - цветаевской - России в поздней лирике остается любимая с юности рябина - последнее спасение в чужом мире:

Всяк дом мне чужд, всяк мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Ho если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина…
(«Тоска по родине!», 1934)

С детства Марина Цветаева мечтала о яркой, наполненной жизни. Она признается в «Молитве» (1909):

Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой…

От этой юношеской жажды полноты бытия ее героиня будет принимать самые различные облики: бунтарки, страдалицы, цыганки, странницы, женщины, стремящейся к уютному семейному счастью.
Все ее произведения предельно лиричны, будь то собственно лирические жанры, поэмы или жанры письма, эссе, статьи. Все подчинено личному, субъективному началу. Эссе о Пушкине она дала «лирическое» название - «Мой Пушкин» - и передала в нем подчеркнуто личностное видение и понимание великого поэта и его произведений. Стилистика статей Цветаевой близка поэзии ориентацией на эмоционально-экспрессивную разговорную речь. Даже пунктуация цветаевской прозы любого жанра совершенно субъективна.

Статьи Цветаевой - самое достоверное свидетельство своеобразия ее художественного мира. В программной статье «Поэты с историей и поэты без истории», о которой уже шла речь, Цветаева размышляет: «Сама лирика, при всей своей обреченности на самое себя, неисчерпаема. (Может быть, лучшая формула лирики и лирической сущности: обреченность на неисчерпаемость!) Чем больше черпаешь, тем больше остается. Потому-то она никогда не исчезает. Потому-то мы с такой жадностью бросаемся на каждого нового лирика: а вдруг душа, и тем утолить нашу? Словно все они опаивают нас горькой, соленой, зеленой морской водой, а мы каждый раз не верим, что это - питьевая вода. А она снова - горькая! (He забудем, что структура моря, структура крови и структура лирики - одна и та же.)»

«Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России, - пишет Марина Цветаева в статье «Поэт и время». - Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте - на всех людях искусства - но на поэте больше всего - особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме - узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо».

Вся лирика Цветаевой по сути - лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции - дореволюционная Россия. Эмигрант для нее - «Заблудившийся между грыж и глыб // Бог в блудилище»; его определение сближается с определением поэта:

Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
He отвыкший… ВиселицHe принявший… В рвани валют и визВеги - выходец.
(«Эмигрант», 1923)

В связи с этим особого внимания заслуживает отношение Цветаевой к самой категории времени. В стихотворении 1923 года «Хвала времени» она утверждает, что «мимо родилась // Времени!» - время ее «обманывает», «обмеривает», «роняет», поэт за временем «не поспевает». Действительно, Цветаевой неуютно в современности, «время ее души» - это всегда недостижимые и безвозвратно ушедшие эпохи прошлого. Когда же эпоха становится прошлой, она обретает в душе и лирике Цветаевой черты идеала. Так было с дореволюционной Россией, которая в эмигрантскую пору стала для нее не только утерянной любимой родиной, но и «эпохой души» («Тоска по родине», «Дом», «Лучина», «Наяда», «Плач матери по новобранцу» и т. д., «русские» поэмы - «Молодец», « Переулочки », «Царь-Девица»).

О восприятии поэтом времени Цветаева написала в статье «Поэт и время». Цветаева считает современными не поэтов «социального заказа», а тех, кто, даже не принимая современности (ибо каждый имеет право на собственное «время души», на любимую, внутренне близкую эпоху), пытается ее «гуманизировать», бороться с ее пороками.

В то же время каждый поэт, по ее мнению, сопричастен вечности, ибо гуманизирует настоящее, творит для будущего («читателя в потомстве») и впитывает опыт мировой культурной традиции. «Всякая современность в настоящем - сосуществование времен, концы и начала, живой узел - который только разрубить», - размышляет Цветаева. Цветаевой присуще обостренное восприятие конфликта между временем и вечностью. Под «временем» она понимает сиюминутность, преходящую и проходящую современность. Символы же вечности и бессмертия в ее творчестве - вечно земная природа и неземные миры: небо (ночь, день), море и деревья.

Творчество Марины Цветаевой выдающееся и самобытное явление как культуры серебряного века, так и всей истории русской литературы. Она принесла в русскую поэзию небывалую дотоле глубину и выразительность лиризма. Благодаря ей русская поэзия получила новое направление в самораскрытии женской души с ее трагическими противоречиями.

Почти не затронув трагической истории XX века в своем творчестве, она раскрыла трагедию мироощущения человека, живущего, по словам О. Мандельштама, в «огромное и жестоковыйное столетие».

Марина Цветаева - одна из неугасаемых звезд поэзии XX века. В своем стихотворении 1913 г. она просила: “Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь”.

Цветаевский талант пытались раскрыть, утвердить, опрокинуть, оспорить многие. По-разному писали о Марине Цветаевой писатели и критики русского зарубежья. Русский редактор Слоним был уверен в том, что “наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено и займет заслуженное место, как один из самых интересных документов дореволюционной эпохи”. Первые стихи Марины Цветаевой “Вечерний альбом” вышли в 1910 году и были приняты читателями как стихи настоящего поэта. Но в тот же период началась трагедия Цветаевой. То была трагедия одиночества и непризнанности, но без какого-либо привкуса обиды, ущемленного тщеславия. Цветаева принимала жизнь такой, какая есть. Так как она в начале своего творческого пути считала себя последовательным романтиком, то добровольно отдавала себя судьбе. Даже тогда, когда что-то попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало ис криться и трепетать с какой-то удесятеренной жаждой жизни.

Постепенно поэтический мир Марины Цветаевой усложнялся. Романтическое мироощущение вступало во взаимодействие с миром русского фольклора. Во время эмиграции поэзия Марины Цветаевой принимает в себя эстетику футуризма. В своих произведениях от интонации напевной и говорной она переходит к ораторской, часто срывающейся на крик, вопль. Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами. Большая часть русской эмиграции, в частности живущей в Праге, отвечала ей недружелюбным отношением, хотя и признавала ее дарование. Но Чехия все равно осталась в памяти Марины Цветаевой светлым и счастливым воспоминанием. В Чехии Цветаева заканчивает свою поэму “Молодец”. Эта поэма была ангелом-хранителем поэтессы, она помогла ей продержаться самое трудное время в начальную пору существования на глубине.

В Берлине Марина Цветаева очень много работает. В ее стихах чувствуется интонация выстраданной мысли, выношенности и жгучести чувств, но появилось и новое: горькая сосредоточенность, внутренние слезы. Но сквозь тоску, сквозь боль переживания она пишет стихи, исполненные самоотреченности любви. Здесь же Цветаева создает “Сивиллу”. Этот цикл музыкален по композиции и образности и философичен по смыслу. Она тесно связана с ее “русскими” поэмами. В эмигрантский период наблюдается укрупненность ее лирики.

Читать, слушать, воспринимать цветаевские стихи спокойно так же невозможно, как нельзя безнаказанно прикоснуться к оголенным проводам. В ее стихи входит страстное социальное начало. По мнению Цветаевой, поэт почти всегда противопоставлен миру: он - посланец божества, вдохновенный посредник между людьми и небом. Именно поэт противопоставлен богатым в цветаевской “Хвале...”.

Поэзия Марины Цветаевой постоянно видоизменялась, сдвигала привычные очертания, на ней появлялись новые ландшафты, начинали раздаваться иные звуки. В творческом развитии Цветаевой неизменно проявлялась характерная для нее закономерность. “Поэма горы” и “Поэма Конца” представляют собою, в сущности, одну поэму-дилогию, которую можно было бы назвать или “Поэмой" Любви” или “Поэмой Расставания”. Обе поэмы - история любви, бурного и краткого увлечения, оставившего след в обеих любящих душах на всю жизнь. Никогда больше Цветаева не писала поэм с такой страстной нежностью, лихорадочностью, исступленностью и полнейшей лирической исповедальностью.

После возникновения “Крысолова” Цветаева от лирики повернулась к сарказму и сатире. Именно, в этом произведении она разоблачает мещан. В “парижский” период Цветаева много размышляет о времени, о смысле мимолетной по сравнению с вечностью человеческой жизни. Ее лирика, проникнутая мотивами и образами вечности, времени, рока, становится все более и более трагичной. Чуть ли не вся ее лирика этого времени, в том числе и любовная, пейзажная, посвящена Времени. В Париже она тоскует, и все чаще и чаще думает о смерти. Для понимания поэм Цветаевой, а также некоторых ее стихотворений важно знать не только опорные смысловые образы-символы, но и мир, в котором Марина Цветаева как поэтическая личность мыслила и жила.

В парижские годы она лирических стихов пишет мало, она работает главным образом над поэмой и прозой мемуарной и критической. В 30-е годы Цветаеву почти не печатают - стихи идут тонкой прерывающейся струйкой и, словно песок, - в забвение. Правда, она успевает переслать “Стихи к Чехии” в Прагу - их там сберегли, как святыню. Так произошел переход к прозе. Проза для Цветаевой, не являясь стихом, представляет, тем не менее, самую настоящую цветаевскую поэзию со всеми другими присущими ей особенностями. В ее прозе не только видна личность автора, с ее характером, пристрастиями и манерой, хорошо знакомой по стихам, но и философия искусства, жизни, истории. Цветаева надеялась, что проза прикроет ее от ставших недоброжелательными эмигрантских изданий. Последним циклом стихов Марины Цветаевой были “Стихи к Чехии”. В них она горячо откликнулась на несчастье чешского народа.

Сегодня Цветаеву знают и любят миллионы людей - не только у нас, но и во всем мире. Ее поэзия вошла в культурный обиход, сделалась неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Иные стихи кажутся такими давними и привычными, словно они существовали всегда - как русский пейзаж, как рябина у дороги, как полная луна, залившая весенний сад, и как извечный женский голос, перехваченный любовью и страданьем.

Особенности поэтического языка

Свойственные поэзии Цветаевой исповедальность, эмоциональная напряженность, энергия чувства определили специфику языка, отмеченного сжатостью мысли, стремительностью развертывания лирического действия. Наиболее яркими чертами самобытной поэтики Цветаевой явились интонационное и ритмическое разнообразие (в т. ч. использование раешного стиха, ритмического рисунка частушки; фольклорные истоки наиболее ощутимы в поэмах-сказках "Царь-девица", 1922, "Молодец", 1924), стилистические и лексические контрасты (от просторечия и заземленных бытовых реалий до приподнятости высокого стиля и библейской образности), необычный синтаксис (уплотненная ткань стиха изобилует знаком "тире", часто заменяющим опускаемые слова), ломка традиционной метрики (смешение классических стоп внутри одной строки), эксперименты над звуком (в т. ч. постоянное обыгрывание паронимических созвучий (см. Паронимы), превращающее морфологический уровень языка в поэтически значимый) и др.

Проза

В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания (в новаторской поэтической технике Цветаевой усматривали самоцель), успехом пользовалась ее проза, охотно принимавшаяся издателями и занявшая основное место в ее творчестве 1930-х гг. ("Эмиграция делает меня прозаиком..."). "Мой Пушкин" (1937), "Мать и музыка" (1935), "Дом у Старого Пимена" (1934), "Повесть о Сонечке" (1938), воспоминания о М. А. Волошине ("Живое о живом", 1933), М. А. Кузмине ("Нездешний ветер", 1936), А. Белом ("Пленный дух", 1934) и др., соединяя черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философской эссеистики, воссоздают духовную биографию Цветаевой. К прозе примыкают письма поэтессы к Б. Л. Пастернаку (1922-36) и Р. М. Рильке (1926) - своего рода эпистолярный роман.

Цели урока:

Образовательные:

• познакомить с основными этапами жизни и творчества М.И. Цветаевой, дать полный очерк творчества поэта;
• закрепить умение работать с художественной и критической литературой.

Развивающие:

• развивать литературную речь учащихся;
• развивать наблюдательность, память учащихся;
• развивать интерес к поэзии Цветаевой и личности поэта;
• формировать умение анализировать материал и делать верные выводы;
• развивать образное мышление;
• развивать поэтический вкус, художественную интуицию.

Воспитательные:

• воспитывать любовь к русской поэзии;
• расширять представления учащихся о жизненных ценностях.

Оборудование :

• персональный компьютер,
• интерактивная доска,
• портрет Марины Цветаевой,
• выставка, посвященная творчеству М.И. Цветаевой,
• ветка рябины,
• поэтический герб М.И. Цветаевой.

Ход урока

І. Актуализация опорных знаний.

Звучит песня «Хочу у зеркала…». За столиком у зеркала ученица в белой шали на плечах в образе М.И.Цветаевой.

Ребята, сегодня у нас урок-окрытие, открытие нового имени в ярком созвездии Серебряного века. Мы начинаем разговор о Марине Ивановне Цветаевой, женщине – поэте, чьё творчество всегда вызывало неослабевающий интерес.

ІІ. Мотивация учебной деятельности.

1. Сообщение темы урока.

Тема нашего урока - «Марина Ивановна Цветаева: личность и судьба».

Слайд 1.

2. Формулирование учащимися целей урока.

Давайте определим цель нашего урока.

Ученик: Я бы определил цель урока как знакомство с центральными событиями жизни и творчества поэтессы, с особенностями ее мировоззрения.

Мне кажется, что сегодня мы должны узнать основные вехи жизни Цветаевой, важнейшие даты её жизни, имена тех людей, которые были близки этому человеку.

А ещё мы должны научиться сопоставлять факты биографии с творчеством этого поэта и, конечно, воспринимать, а потом и анализировать стихотворения Марины Ивановны.

Слайд 2.

Запись в тетради темы.

Ребята, давайте вспомним имена тех талантливых людей, которые рано ушли из жизни.

Ученики: А. С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, В. Маяковский, С. Есенин, А. Блок, С. Бодров, В. Цой…

Учитель: Я часто задумываюсь над таким вопросом: Лучшие - не доживают. Почему? Что же, Господь так нетерпелив? Или здешнее наше обиталище – не самое подходящее место для гениальных умов и светлых душ? И намаявшись в убогости земного пространства, они излечиваются от жизни – исчезнув?

Звучит музыка Грига.

Слайды 3 – 8.

ІІІ. Работа над темой урока.

Марина Цветаева. Вслушайтесь в это имя. Эффектно и даже вычурно. Похоже на псевдоним. Но за цветочным именем – душа скитальца в бесконечности страстей. Везде – не дома, всегда – не богата (если не сказать - бедна) и, в общем-то, не слишком удачлива. Сама Цветаева однажды с горечью сказала: « И к имени моему «Марина» - прибавьте: мученица».

1. Определение и запись эпиграфа к уроку.

Это и будет эпиграф к нашему уроку. Запишите его в тетрадь.

Слайд 9.

Ребята, дома я вас просила поработать с толковым словарём: кого называют мучениками?

2. Словарная работа.

Слайд 10.

Ученики: В словаре Ожегова даётся такое определение:

Мученик – это человек, который подвергается физическим или нравственным мучениям, испытывает много страданий.

3. Создание проблемной ситуации.

Слайд 11.

Учитель: В конце урока мы должны с вами дать ответ на вопрос: Почему Марина Ивановна назвала себя мученицей? Можем ли мы назвать её мученицей? Почему этот талантливейший человек так трагично закончил свою жизнь?

Ну что ж, ребята, для того чтобы ответить на данный вопрос, нам необходимо познакомиться с непростой судьбой Марины Ивановны Цветаевой. Во время урока вы заполняете в буклетах недостающие даты, фамилии людей, сыгравших определённую роль в жизни поэтессы.

4. Слово о поэте. Презентация с выступлением учащихся и чтением стихотворений.

Учитель: Мне самой очень близко творчество Марины Ивановны. Бесконечный интерес вызывает её судьба. Я восхищаюсь Цветаевой-женщиной, Цветаевой - поэтом.

Слайд 12.

Каждая осень напоминает нам о дне рождении Марины Цветаевой жаркими, горьковатыми даже на взгляд гроздьями рябины, вызывая в памяти прекрасные строки.

Стихотворение «Красною кистью рябина зажглась».

Колокольный звон.

1-й ученик. Итак, 26 сентября 1892 года в семье профессора Ивана Владимировича Цветаева родилась дочь Марина.

Слайд 13 – 14.

Имя И.В. Цветаева, известного искусствоведа и филолога, сейчас можно прочитать на мемориальной доске, установленной на фасаде здания Музея изобразительных искусств им. Пушкина, - он основатель и создатель этого музея.

Мать Цветаевой, Мария Александровна, одарённая пианистка, ученица Рубинштейна, человек, глубоко и тонко чувствующий искусство, натура артистичная и чуткая, умерла рано, но влияние её на дочь несомненно.

Слайд 15.

– Детство, юность, молодость Цветаевой прошли в Москве в Трехпрудном переулке, в доме № 8 и в тихой, провинциальной Тарусе.

(Слайд 16).

Ещё будучи гимназисткой, Марина Цветаева выпустила свой первый сборник – «Вечерний альбом». Марине всего 18 лет. Это было в 1910 году. Стихи никому не известной поэтессы не только не затерялись, но и вызвали положительные отклики таких мастеров и требовательных знатоков стиха, как Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, который восторженно писал:

Кто Вам дал такую яркость красок?
Кто вам дал такую точность слов?
Смелость всё сказать – от детских ласок
До весенних, полнолунных снов?

Слайд 17.

2-й ученик. До революции Марина Цветаева выпустила ещё две книги: «Волшебный фонарь» (1912г.), «Из двух книг», поэму «Чародей» (1914г.).

Моим стихам, написанным так рано…
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.

Слайд 18 .

3-й ученик. В 1911 гг. М.А. Волошин пригласил Марину Цветаеву и ее сестру Анастасию провести лето в восточном Крыму, в Коктебеле, где жил он сам. В Коктебеле Цветаева познакомилась с Сергеем Яковлевичем Эфроном. Однажды, полушутя, она сказала Волошину, что выйдет замуж только за того, кто угадает, каков ее любимый камень. Вскоре Сергей Эфрон подарил ей найденный на морском берегу сердоли ковый камешек. Сердоли к и был любимым камнем Цветаевой (инсценировка первой встречи Марины Цветаевой и Сергея Эфрона на фоне музыки, шума моря).

Исполнение песни «Мне нравится…»

В Сергее Эфроне, который был моложе ее на год, Цветаева увидела воплощенный идеал благородства, рыцарства и вместе с тем беззащитность. Любовь к Эфрону была для нее и преклонением, и духовным союзом, и почти материнской заботой.

Слайд 19.

Чтение стихотворения «Я с вызовом ношу его кольцо».

Встречу с Сергеем Эфроном Цветаева восприняла как начало новой, взрослой жизни и как обретение счастья: "Настоящее, первое счастье / Не из книг!". В январе 1912г. произошло венчание Цветаевой и Сергея Эфрона. 5 сентября (старого стиля) у них родилась дочь Ариадна (Аля).

Учитель. Но не всё так просто складывалось в жизни Цветаевой. 1917-й год. Революция. Давайте вспомним, как поэты и писатели восприняли революцию.

Ученики: Каждый по-разному.

Приводят примеры (отношение к революции Бунина, Блока, М.Горького, Маяковского, Есенина и др.).

4-й ученик. Октябрьскую революцию Марина Цветаева не приняла, и в 1922 году судьба забросила её за рубеж. Она уехала к мужу – Сергею Эфрону, белому офицеру, оказавшемуся в эмиграции в Праге. Если сказать, что Марина Цветаева любила Эфрона, - это значит - почти ничего не сказать. Она его боготворила, и все три года отсутствия известий о нём были для неё пыткой, страшнее которой она не могла себе вообразить. Увлечений в её жизни было и будет немало; любовь - останется одна до конца дней.

В красной Москве она, жена белого офицера, все три долгие годы чувствовала себя отщепенкой. Она пережила страшный голод, смерть младшей дочери Ирины. Слайд 20 . Лирика Марины Цветаевой лет революции и гражданской войны, когда она вся была поглощена ожиданием вестей от мужа, проникнута печалью. «Я вся закутана в печаль, - писала она. – Я живу печалью».

Слайд 21.

Чтение стихотворения «Пригвождена к позорному столбу».

И огромная радость, когда пришло известие, что Сергей Эфрон жив.

Слайд 22.

Сначала Цветаева жила в Берлине, потом три года в Праге, в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. В самих столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах. К материальным лишениям добавлялась тоска по Родине.

Видеоролик стихотворения «Тоска по Родине».

Слайд 23, 24.

Учитель. Согласитесь, немыслимо трудно работать поэту, когда он остаётся в таком безвоздушном пространстве, какова эмиграция, - без родной почвы под ногами, без родного неба над головой. И всё же именно чешский период поэтесса назвала самым счастливым в жизни - здесь ей прекрасно писалось. Последнее, что она написала в эмиграции, - цикл гневных, антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую поэтесса нежно и преданно любила. Это поистине «плач гнева и любви», поэзия обжигающего гражданского накала и трагического отчаяния.

Стихотворение «О, чёрная гора…»

На этой ноте последнего отчаяния оборвалось творчество Марины Цветаевой. Дальше осталось только физическое существование. И того – в обрез. Она чувствовала себя ненужной, чужой всюду – несмотря на то, что у неё были знакомые и даже друзья. Единственная радость – рождение сына Георгия (Мура – так называли его в семье). Она его боготворила, старалась дать ему все.

И сам характер её менялся, всё сильнее одолевали заботы, не оставалось времени на чувства, как она говорила. Сердце остывало, душа уставала. Сергей Эфрон всё больше тянулся к Советскому Союзу. В 30-е гг. он сделался одним из активных деятелей организованного «Союза возвращения на Родину». Цветаева же упорно оставалась вне всякой политики.

5-й ученик. И всё-таки в 1939 г. поэтесса восстанавливает своё советское гражданство и возвращается с 14-летним сыном Георгием на Родину, вслед за дочерью и мужем, которые вернулись ещё в 1937 году. Возвращение состоялось в годы жестоких репрессий. Сергей Эфрон с дочерью Ариадной оказались арестованными. Цветаева так и не дождалась вестей о муже.

Перед самым возвращением на Родину поэтессе снится ужасный сон о смерти. Она поняла это и так и сказала в своих записях: дорога на тот свет. «Несусь неудержимо, с чувством страшной тоски и окончательного прощания. Точное чувство, что лечу вокруг земного шара, и страстно – и безнадёжно! – за него держусь, зная, что очередной круг будет – Вселенная: та полная пустота, которой так боялась в жизни. Было одно утешение: что ни остановить, ни изменить; роковое…»

6-й ученик. К 1941 году огонь её души погас окончательно. Никто не сумел и не захотел поддержать его. Погас огонь любви – перестали писаться стихи. Исчезли стихи – ослабла воля к жизни.

Слайд 25.

Грянула война. 8 августа Марина Ивановна уезжала из Москвы пароходом в эвакуацию, и провожал её Борис Пастернак. Там, в Елабуге, 31 августа 1941 года её не стало. Там она решила, что сну пора сбываться – и ушла во Вселенную.

Слайд 26.

Учитель. Сохранились предсмертные записки М.Цветаевой.

“Мурлыга, прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что я попала в тупик“.

“Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Я хочу, чтобы он жил и учился. Со мною он пропадет.Не похороните живой, хорошенько проверьте. А меня простите – не вынесла».

Видеоклип «Идешь на меня похожий…»

Слайд 27.

Ребята, очень бы хотелось, чтобы вы постарались “понять до глубины” и трагическую участь поэта, и пророческую суть ее стихов, и мятежную ее душу, призывающую жить по утвержденным ею законам.

А теперь, ребята, проверим, как вы поработали с буклетами. Чьи фотографии размещены в буклете? Какие важные даты Вы отметили в жизни Марины Цветаевой?

5. Защита проектов

Учитель. Ребята, сегодня на уроке у нас с вами есть уникальная возможность – посетить выставку, посвящённую жизни Марины Цветаевой. Эту прекрасную экспозицию подготовила группа, работавшая над информационно-творческим проектом. Давайте представим, что мы попали в музей Марины Ивановны. Экскурсоводом от данной группы выступит (фамилия, имя ученика).

Ученик: Нам бы хотелось начать представление выставки с истории о том, как рождался её замысел. Сначала мы внимательно изучили биографию Марины Цветаевой. Перед нами встала проблема, каким образом передать внутренний мир этой потрясающей женщины-поэта. Каждый из нас нашёл своё решение данной проблемы. Ученик (фамилия, имя) создал красочный альманах своих любимых стихотворений. Ученик (фамилия, имя) подготовил поэтический герб Цветаевой и попытался дать оценку этим образам. Остальные ребята внимательно ознакомились с воспоминаниями поэта и выписали из них те мысли Марины Ивановна, которые могли бы помочь нам узнать её как человека, как поэта. Работа нас увлекла и, по глубокому убеждению всех, сделала Цветаеву более понятной и близкой. Важно, чтобы, соприкасаясь с поэзией Марины Ивановны, мы не остались равнодушными к ее великому творчеству, к ее удивительной судьбе. Хочется, чтобы для многих на всю жизнь просто Цветаева превратилась в «мою Цветаеву»

Рассказ ученика «Поэтический герб М. Цветаевой».

В одном из своих стихотворений М. Цветаева писала:

Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю и горю дотла,
И да будет вам ночь – светла!

Творческое горение, непрерывная душевная работа – признак истинности дарования художника. Цветаева удивительно точно находит образ – символ своего огня вдохновения – птица Феникс.

Образ рябины – один из любимых в творчестве М. Цветаевой. Рябина, пылающая и горькая, на излете осени, в преддверии зимы - она стала символом судьбы, тоже переходной и горькой. Само имя Марина ассоциируется со словом рябина. Рябина – это и судьба Марины, и судьба русская, а, значит, рябина – это символ Родины.

Марина – «морская». Об этом с восхищением говорит Цветаева:

Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.

Таким образом, я именно так представила поэтический герб Марины Цветаевой.

Ребята делают предложения. Делятся впечатлениями от выставки.

Учитель: Вторая группа получила творческое задание: проникнуть в душу этого человека, великолепной женщины. Результат их труда оказался очень неожиданным и интересным – инсценировка интервью журналиста XXI века с Мариной Цветаевой.

6. Интервью

Журналист ХХI века : Марина Ивановна, когда-то Вы написали: "Дорогие правнуки, читатели через 100 лет! Говорю с Вами, как с живыми, ибо Вы будете..." Выходит, чуяли свою, пусть будущую, но оглушительную славу?

Цветаева : "Я не знаю женщины талантливее себя. Смело могу сказать, что могла бы писать, как Пушкин. "Второй Пушкин" или "первый поэт-женщина" - вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь. Меньшего не надо..."

Журналист ХХI века : "Прочитав" Вашу жизнь, я заметил: Вы вечно смеялись над своими бедами. Даже на могиле хотели написать: "Уже не смеется..." А над чем, по-вашему, смеяться нельзя?

Цветаева : "Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. Когда человеку подставляют ножку - это не смешно; когда человека бьют по лицу - это подло".

Журналист ХХI века : Да-да, это Вы говорили дочери, когда она впервые увидела клоунов в цирке. А что вообще можно назвать Вашими - "цветаевскими" заповедями?

Цветаева : "Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек. Не бросайте хлеба, ибо есть трущобы, где умирают. Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают. Не торжествуйте победы над врагом. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего".

Журналист ХХI века : Как Вы создаёте стихи?

Цветаева : "Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю- что писать, что бросать. Иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой - другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. - рук не хватает!"

Журналист ХХI века : А что вообще любили в жизни? И любили ли жизнь?

Цветаева : "Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает обретать смысл только преображенная, т.е. - в искусстве. Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество.

Журналист ХХI века : Иосиф Бродский назвал Вас первым поэтом ХХ века. И он же про Вас сказал: "Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество". Это действительно так, это - правда?

Цветаева : "Одинок всю жизнь! Между вами, нечеловеками, я была только человек. Я действительно - вне сословия, вне ранга. За царем - цари, за нищим - нищие, за мной - пустота..."

Журналист ХХI века : Почему пустота? У Вас же был любимый муж. Когда Вы встретились, ему было 17, и он был просто красив. Вы даже замерли?..

Цветаева : "Я обмерла! Ну можно ли быть таким прекрасным? Взглянешь - стыдно ходить по земле! Это была моя точная мысль, я помню. Если бы вы знали, какой это пламенный, глубокий юноша! Одарен, умен, благороден..." Всё моё понимание любви в моих стихах.

Журналист ХХI века : Браво! Браво! Но как Вы пережили 17 лет чужбины! Невероятно! Скучали по родине в Париже?

Цветаева : "В ком Россия внутри, - тот потеряет ее вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном. Я не эмигрант, я по духу, по воздуху и размаху - там, оттуда. Но, слушайте! Ведь все кончилось. Домов тех - нет. Деревьев - нет. России нет, есть буквы: СССР".

Журналист ХХI века : Поэт, сказали Вы, должен быть на стороне жертв, а не палачей. Это так. Но Вы добавили: "И если история несправедлива, поэт обязан пойти против нее". Против истории? Возможно ли это?

Цветаева : "Эпоха не против меня, я против нее. Я ненавижу свой век из отвращения к политике, которую, за редчайшими исключениями, считаю грязью. Ненавижу век организованных масс"

Журналист ХХI века : Вы безумно отважны! Таких в истории России - единицы!

Цветаева : "Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами - крюк. Год примеряю смерть. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но еще большим умением - умереть! Меня жизнь - добила. Раньше умела писать стихи, теперь разучилась. Затравленный зверь. Исхода не вижу.Но не горюйте. Я ведь знаю, как меня будут любить через 100 лет! Моим стихам всегда будет хорошо.»

Журналист ХХI века : Да, вы правы. Так и есть: ваша поэзия жива. Спасибо вам.

Ребята делятся впечатлениями от услышанного и увиденного. Читают и анализируют интересные мысли, записанные ими.

IV. Подведение итогов.

Ребята, давайте вернёмся к вопросу, прозвучавшему в начале урока? Почему Цветаева – мученица? Почему она рассталась с жизнью? Какие уроки вы извлекли из непростой жизни Марины Цветаевой?

V. Рефлексия в форме синквейна.

Цветаева.

Несравненная, страдающая.

Мучилась, творила, любила.

Восхищаюсь гениальным поэтом-женщиной.

Затравленный зверь (или мученица).

Учитель. Спасибо за работу на уроке. Хочу завершить наш урок завещанием М. Цветаевой:

Где судьба бы вам жить не велела,
В шумном свете иль в сельской тиши,
Расточайте без счета и смело
Все сокровища вашей души.

Пусть в вашей жизни как можно чаще звучат слова:

Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня так любите!
Зажигается свеча.

Закончить наш урок мне бы хотелось песней на слова М. Цветаевой «Уж сколько их упало в эту бездну» (Видеоролик «Памяти М.Цветаевой»)

VI. Выставление отметок за урок. Комментирование отметок.

Слайд 28.

VII. Домашнее задание.

Я предлагаю вам в качестве домашней работы следующее задание: выполнить подробный анализ стихотворения «Тоска по Родине», написать мини-эссе «Моя Цветаева», выполнить задания в группах: «М.Цветаева и А.Пушкин», «М.Цветаева и А.Блок», «М. Цветаева и Б. Пастернак».

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА II. Фольклорные мотивы в лирике М.И. Цветаевой

Фольклорные мотивы Цветаевой

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Библиографический список

ВВЕДЕНИЕ

Интерес к творчеству М.И. Цветаевой не утихает уже многие годы, изучением её работ занимаются не только литературоведы, но и философы, искусствоведы, культурологи. В связи с этим тема нашего исследования остается актуальной.

Существует множество публикаций, связанных с изучением жизни и творчества М.И. Цветаевой, которые специалисты делят на несколько подходов: - историко-биографический (в этом направлении работали: Саакянц А., 1997; Разумоовская М., 1983, Карлинский С., 1966, 1985; Полякова С., 1983; Павловский А., 1989; Таубман Д., 1989; Белкина М., Кудрова И., 1991, 1995; Швейцер В., 1992; Лосская В, 1992; Фейлер Л., 1998 и др.); - лингвистический (Лотман Ю., 1972; Зубова Л., 1989; Ревзина О., 1981, 1991; Махалевич Л., 1985; Симченко О., 1985 и др.); - литературоведческий (Фарыно Е., 1985; Ельницкая С., 1990; Гаспаров М., 1995; Коркина Е., 1987, 1988; Эткинд Е., 1992, 1998; Клинг О., 1992; Осипова Н., 1995, 1997; Мейкин М., 1997 и др.); - переводческий (Иванов В., Левик В, Мрянашвили Г., Ломинадзе А, и др.)

Однако тема фольклора в лирике М.И. Цветаевой остается популярной, а актуальность фольклорных направлений в последнее время сложно переоценить, фольклор рассматривают как источник воспитания и развития человека, способ передачи культурных основ из поколения в поколение.

Целью нашей работы является исследование фольклорных мотивов в творчестве М.И. Цветаевой.

Данная цель обусловливает следующие задачи: проанализировать лирику М.И. Цветаевой 1910-1922 гг.; обобщить полученные результаты и выявить фольклорные мотивы в текстах ее произведений.

Объектом исследования является творчество М.И. Цветаевой 1910-1922 гг.

Предмет исследования - фольклорные мотивы в лирике М.И. Цветаевой.

Основным методом исследования стал анализ произведений М.И. Цветаевой, обобщение и структурирование полученного материала.

Материал исследования - сборники стихов М.И. Цветаевой, работы исследователей ее творчества.

Теоретическая значимость - проведение анализа работ исследователей творчества М.И. Цветаевой, переработка полученного материала.

Практическая значимость - материалы данной работы возможно использовать на уроках-семинарах.

Структура работы отражает ее основное содержание и включает введение, две главы основной части, заключение, библиографический список использованной литературы.

ГЛАВА I. Творческая биография М.И. Цветаевой

Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 г. Отец, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, работавший на кафедре теории искусств и всемирной истории, известный филолог и искусствовед, занимал должность директора Румянцевского музея. Мать - Мария Александровна Мейн, она происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой.

1922 - Цветаева в России

В этот период было издано 4 сборника: «Вечерний альбом», «Волшебный фонарь», «Из двух книг», «Вёрсты». «Вечерний альбом» - мир первых впечатлений, мир первой любви. Счастливое и гармоничное приятие мира во всём его богатстве. Сборник не затерялся среди множества выпускаемых в то время произведений. Его заметили В.Брюсов, Н.Гумилёв, М.Волошин. Эти первые стихи, возможно, были ещё незрелыми, но искренность и талантливость юного поэта отмечали многие. В сборнике «Юношеские стихи» Цветаева вполне осознанно пишет о себе как о поэте. Постепенно круг тем становится шире: тема поэзии, тема войны, тема любви. Часты резкие, вызывающие интонации. Это уже не монологи поэта, а попытка завязать диалог с читателем. В сборнике «Вёрсты» Цветаева осознаёт себя московским поэтом. Тема Москвы врывается с шумом улиц, с голосом истории. В предреволюционной лирике М. Цветаевой чувствуется неизбежность перемен, но наступившие перемены больно бьют по Цветаевой: разлука с мужем, смерть от голода младшей дочери Ирины, бытовая неустроенность. В новом названии страны - РСФСР - она услышала нечто ужасное, страшное и жестокое, и заявила, что она не может жить в стране, состоящей из одних согласных.

1939 - Цветаева в эмиграции

В 1922 г. Марина Ивановна покинула Родину, уже сложившимся поэтом. Основополагающие принципы Цветаевской поэтики становятся: особая лирическая экспрессия; отстраненность поэтического «я» от стихии обыденности; отнесение себя к категории «поэтов без истории».

В эмиграции Цветаева не прижилась, были значительные расхождения между нею и влиятельными эмигрантскими кругами. «Ни к какому поэтическому или политическому направлению не принадлежала и не принадлежу». Всё чаще её стихи отвергались русскими газетами и журналами. «В здешнем порядке вещей Я не порядок вещей. Там бы меня не печатали - и читали, здесь меня печатают и не читают». Стихотворение «Тоска по родине» стало классическим выражением эмигрантской ностальгии Цветаевой.

1941 - Цветаева в СССР - трагическое молчание

В 1939 году М.Цветаева возвращается на родину, через 2 месяца арестовали дочь Алю (Ариадну), через некоторое время С.Эфрона. Цветаева с несовершеннолетним сыном остаются без средств к существованию.

В связи с началом Великой Отечественной войны Цветаева с сыном в эвакуируются в небольшой городок Елабуга. Последние два года почти ничего не пишет, занимается переводами. В 1941 году. расстреляли С.Эфрона, она не знала о судьбе дочери, между Мариной Ивановной и её сыном вырастала полоса отчуждения. Встреча с читающей Россией не состоялась…

августа 1941 года она повесилась, оставив три записки: товарищам, поэту Асееву и его семье с просьбами позаботится о сыне и Муру: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Тема нашей работы соотносится с первым этапом творчества Марины Ивановны, исследуем его более подробно.

В 1909 году шестнадцатилетняя Цветаева самостоятельно отправляется в Париж, где слушает курс старофранцузской литературы. В 1910 году с сестрой Асей и отцом поселяются в Германии, недалеко от Дрездена, в местечке Вайсер Хирш. Осенью того же года Марина Цветаева выпускает сборник стихов «Вечерний альбом».

Не смотря на романтическое настроение первой книги Цветаевой, на её ещё совсем детскую сказочность, в ней уже видны основные мотивы будущего творчества Марины Ивановны: жизнь, смерть, любовь, дружба… Она посылает свой первый сборник Брюсову, Волошину, в издательство «Мусагет» с «просьбой посмотреть». На сборник следуют благосклонные отзывы Брюсова, Гумилева, Волошина и других. Волошин на столько поражен юным дарованием, что решает нанести ей визит и после длительной и содержательной беседы о поэзии начинается их длительная дружба

Весной 1911 года Цветаева, не окончив гимназии, уехала в Коктебель к Волошину, где и познакомилась со своим будущим мужем Сергеем Эфроном. В 1912 году она посвящает Эфрону второй сборник стихов «Волшебный фонарь». Этот сборник стал продолжением первого, что вызвало неодобрительные отзывы критиков. Задетая критическими отзывами, Цветаева писала: «будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Марина Ивановна, на протяжении всей своей творческой жизни не связала себя ни с одной литературной группировкой, не стала приверженкой ни одного литературного направления. В её понимании поэт должен быть уединен. «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие» - утверждала она, а на отзыв Брюсова ответила следующими строками:

Я забыла, что сердце в Вас - только ночник,

Не звезда! Я забыла об этом!

Что поэзия Ваша из книг

И из зависти критика. Ранний старик,

Вы опять мне на миг

Показались великим поэтом…

(«В.Я. Брюсову», 1912)

Подобная дневниковость присуща всему творчеству Цветаевой, это свойство её поэзии отмечают почти все пишущие о ней. А сама Цветаева в предисловие к сборнику «Из двух книг» заявляет об этой особенности своих стихов так: «Все это было. Мои стихи - дневник, моя поэзия - поэзия собственных имен».

В сентябре 1912 года у Цветаевой родилась дочь Ариадна, к которой обращены многие её стихотворения.

В августе 1913 года скончался отец Марины Цветаевой. Несмотря на утрату, эти годы станут самыми счастливыми в её жизни. Под давлением негативной критики своего второго сборника Цветаева задумывается над своей поэтической индивидуальностью. Способность выразить словом всю полноту чувств, эмоциональный напор, внутреннее душевное горение, наряду с дневниковостью, становятся определяющими чертами творчества Цветаевой. В этот период времени она пишет стихи, вдохновленные близкими ей по духу людьми: Сергеем Эфроном, его братом, рано умершим от туберкулеза, Петром Эфроном. Обращается к своим литературным кумирам Пушкину и Байрону. Цикл стихотворений «Подруга» Цветаева посвящает поэтессе Софье Парнок, которой она восхищена.

Борьба между жизнью и смертью, верой и безверием постоянно терзает мятущуюся душу Цветаевой. Она счастлива, она любит и любима, но её неустанно мучают мысли о неизбежном конце жизни и это вызывает в ней бунт, протест:

Я вечности не приемлю!

Зачем меня погребли?

Я так не хотела в землю

С любимой своей земли.

После поездки в Петроград Цветаева осознает себя московским поэтом и стремится воплотить в стихах свою столицу и подарить ее своим любимым петербургским поэтам: Блоку, Ахматовой, Мендельштаму. Появляются циклы: «Стихи о Москве»; «Ахматовой»; «Стихи Блоку», в это же время в стихах Цветаевой появляются фольклорные мотивы, распевность и удаль русской песни, заговора, частушки.

С весны 1917 года наступает трудный период в жизни поэтессы, Цветаева пытается скрыться от внешних проблем в стихах. Период с 1917 по 1920 годы стал в её жизни невероятно плодотворным (она пишет более трехсот стихотворений, шесть романтических пьес и поэму-сказку «Царь-Девица»).

В апреле 1917 года Цветаева родила вторую дочку. Марина Ивановна хотела назвать её Анной, в честь Ахматовой, но передумала и назвала Ириной: «ведь судьбы не повторяются».

В сентябре 1917 года Цветаева уезжает в Крым к Волошину, в октябре возвращается в Москву и вместе с Эфроном, оставив детей в Москве, отправляется в Коктебель. Вернувшись за детьми Цветаевы вынуждена остаться, возвращение в Крым не представляется возможным. Так началась ее долгая разлука с мужем.

Цветаева мужественно переносила разлуку и тяжелейшие бытовые условия. В самое тяжелое время, осенью 1919 года, чтобы прокормить дочерей, отдала их в Кунцевский детский приют. Вскоре Аля тяжело заболела и её пришлось забрать домой, а двадцатого февраля, от голода, умерла маленькая Ирина.

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были - по одной на каждую -

Две головки мне дарованы.

Но обеими - зажатыми -

Яростными - как могла! -

Старшую у тьмы выхватывая -

Младшей не уберегла.

(«две руки, легко опущенные», 1920)

Стихи 1916-1920 годов были объединены в книге «Версты» (1921).

Лирика этих лет пропитана исповедью сердца, любовью, страданием, но начинает прорываться и надежда на встречу с мужем. Почти четыре года Цветаева не имела новостей от него, наконец, в июле 1921 года она получила от него письмо. В мае 1922 года Цветаева добивается выезда за границу. Начинается эмигрантский период её творчества.

Исследовав творчество М.И. Цветаевой 1910-1922 гг. мы пришли к выводу о том, что обделенная русской сказкой в детстве, не имевшая, традиционной для русского поэта, няни (вместо нее - бонны и гувернантки), Цветаева жадно наверстывала упущенное. Сказка, былина, заклятья, наговоры, огромное количество языческих божеств, хлынули в ее сознание, поэтическую речь. Русскому фольклору не понадобилось, трудно и долго, обживаться в ее душе: он просто в ней очнулся.

Богатству языковой культуры Марина Ивановна обязана, прежде всего, Москве, так как деревни совершенно не знала. Дом Цветаевых был окружен множеством московского люда, чей говор был перемешан с диалектной речью приезжих мужиков, странников, богомольцев, юродивых, мастеровых. Цветаева, выйдя за порог отцовского дома, от бонны-немки и француженки-гувернантки, с головою окунулась в эту родную языковую купель.

ГЛАВА II . Фольклорные мотивы в лирике М.И. Цветаевой

Особенности фольклорных текстов

Термин «фольклор» впервые был введен в научный обиход в 1846 году английским ученым Уильямом Томсом. В буквальном переводе Folk-lore означает: народная мудрость, народное знание.

Изначально этот термин охватывал всю духовную культуру народа (танцы, верования, музыка, резьба по дереву и пр.), а иногда и материальную (одежда, жилье), т.е. фольклор трактовался как часть народного быта.

Исследователи отмечают несколько черт присущих фольклору: коллективность, общераспространенность, следование образцам (традиционность), функциональность.

С накоплением у человечества все более значительного жизненного опыта, который необходимо было передать следующим поколениям, возрастала роль вербальной информации, в результате чего произошло выделение словесного творчества в самостоятельный вид.

Словесный фольклор был присущ народному быту. Различное назначение произведений породило жанры, с их разнообразными темами, образами, стилем. У большинства народов были свои родовые придания, трудовые и обрядовые песни, мифологические рассказы, заговоры. Рубеж между мифологией и фольклором проложила сказка, её сюжет осознавался как вымысел.

Литература появилась значительно позже, чем фольклор, и всегда, в той или иной степени, использовала его опыт: темы, жанры, приемы. Фольклорная традиция хранится не в одном лишь фольклоре - она веками впитывается литературой. Народные сказки, песни, поверья, обычаи, игры переходили из поколения в поколение, и, таким образом, до наших дней дошли отголоски древней мифологии, сохранившейся в фольклоре.

Фольклорная традиция веками впитывается литературой. Фольклор является промежуточным явлением, связующим звеном в культурном пространстве веков между мифологией и литературой. Литература появилась значительно позже, чем фольклор, и всегда, в той или иной степени, использовала его опыт: темы, жанры, приемы - отличные в разные эпохи. В европейской и русской литературах появляются авторские сказки и песни, баллады. За счет фольклора постоянно обогащается литературный язык. .

Фольклор каждого народа неповторим, так же, как его история, обычаи, культура. Тем не менее, многие мотивы, образы и даже сюжеты у разных народов сходны. Так, сравнительное изучение сюжетов европейского фольклора привело ученых к выводу, что около двух третей сюжетов сказок каждого народа имеют параллели в сказках других национальностей, и такие сюжеты стали называться «бродячими».

Термин «мотив» в литературоведении имеет несколько толкований. Впервые это литературоведческое понятие было описано А.Н. Веселовским в «Поэтике сюжетов», который под мотивом понимал первичный, неразложимый материал для построения сюжета. В отличие от него В.Я. Пропп доказывает разложимость мотива на составные элементы и первичным элементом сказки считает «функции действующих лиц, т.е. поступки действующего лица, определенные с точки зрения его значимости для хода действия».

Фольклорная модель, воспринятая как часть культуры народа, становится органической составляющей художественного мира писателя, который может сознательно или интуитивно воплощать ее в своем произведении. Акт воплощения фольклорной модели в литературоведении называется фольклорным заимствованием, среди основных типов которого называют структурное, мотивное заимствование, образное заимствование, заимствование художественных приемов и средств устного народного творчества.

Повторять или заучивать со слуха гораздо трудней, чем с помощью бумаги. Чтобы запомнить и пересказать или спеть произведение, народ выработал особые подсказки. Эти отшлифованные веками художественные приемы и создают особый стиль, который отличает фольклор от литературных текстов.

В фольклорных текстах обязательно встречаются повторы: «В некотором царстве, в некотором государстве» или «Жили-были». Каждый из жанров фольклора имеет свой набор зачинов. В некоторых жанрах повторяются концовки. Например, былины часто заканчиваются так «Тут уму и славу поют». В волшебной сказке дело почти всегда завершается свадьбой с присказкой: «Я там был, мед-пиво пил». В русском фольклоре встречаются и другие самые разнообразные повторы, например одинаковое начало строки:

На заре было на зореньке,

На заре было на утренней.

Повторение одних и тех же групп слов в сходных метрических условиях является одной из основополагающих особенностей устного народного творчества. Эти повторения обеспечивают устойчивость фольклорных жанров, благодаря им текст остается самим собой вне зависимости от того, кто в данный момент его исполняет. Разные сказители могут изменять порядок повествования (переставлять строки и т.д.), вносить добавления или уточнения. Более того, эти изменения неизбежны, поэтому одним из важнейших качеств фольклора является его вариативность. Однако, как пишет Б.Н. Путилов, «категория вариативности связана с категорией устойчивости: варьировать может нечто обладающее устойчивыми характеристиками; варьирование немыслимо без стабильности». Как уже было сказано выше, эта стабильность создается в том числе благодаря формульности поэтического языка. Понятие формульности было введено американским и английским фольклористами М.Пэрри и А.Лордом. Разработанную ими теорию называют еще устной теорией, или теорией Пэрри-Лорда. Проблема авторства приписываемых Гомеру поэм Илиада и Одиссея побудила Милмэна Пэрри предпринять в 1930-е годы две экспедиции в Боснию, где он изучал функционирование живой эпической традиции, а затем сравнил южнославянский эпос с текстами Гомера. В процессе этой работы Пэрри выяснил, что техника устного эпического сказительства предполагает обязательное использование набора поэтических формул, которые помогают исполнителю импровизировать, сочиняя на ходу тексты большого объема. Понятно, что слово сочинять в данном случае может использоваться лишь в кавычках - исполнитель фольклорных текстов не является автором в традиционном смысле этого слова, он лишь по-своему состыковывает уже готовые элементы текста, формулы. Эти формулы уже существуют в культуре, сказитель их только использует. Формульный характер отличает не только эпическую поэзию, он присущ народному творчеству в целом.

Во всех жанрах фольклора встречаются и общие (типические) места, лица, характеры.

Например в сказках быстрое движение коня: «Конь бежит - земля дрожит»; в былинах: «Только видели доброго молодца поедучи», «вежество» (вежливость, воспитанность) богатыря всегда выражается формулой: «крест-то он клал по-писанному, да поклоны-то вел по-ученому»; красота героя или героини выражается следующими словами: «Ни в сказке сказать, ни пером описать»; повторяются и формулы повеления: «Встань передо мной, как лист перед травой!».

Повторяются в фольклорных текстах определения - эпитеты: поле чистое, трава зеленая, море синее, месяц ясный, земля сырая, палаты белокаменные, молодец добрый, девица красная. Эти эпитеты соединены с определяемым словом неотрывно, они прирастают к существительному, которое характеризуют.

Восприятию на слух помогают и другие художественные приемы, например, ступенчатое сужение образов. И герой, и событие помещаются как бы в самую середину ярко освещенной сцены.

Герой может выделяться и с помощью противопоставления. На пиру у князя Владимира все богатыри разгулялись:

А как тут сидят, пьют, едят и хвастают,

А только един сидит, не пьет, не ест, не кушает…

Фольклорные мотивы встречаются в творчестве множества великих русских писателей и поэтов: В.А. Жуковский в балладе «Светлана»; фольклорная основа произведений А.С. Пушкина «Руслан и Людмила», «Капитанская дочка»; М.Ю. Лермонтов сказка «Ашик-Кериб», созданная на основе фольклора Закавказья; Н.В. Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки;

Н.А. Некрасов. «Поэма «Кому на Руси жить хорошо» - подлинно народное произведение; М.Е. Салтыков-Щедрин Сатирические сказки; А.К. Толстой роман «Князь Серебряный»; во множестве стихотворений С.Есенина встречаются фольклорные мотивы.

Марина Ивановна Цветаева в своем творчестве, так же, обращалась к фольклору.

Фольклорные мотивы в творчестве М.И. Цветаевой

Сборник стихов «Версты» М.И. Цветаевой вышел в двух книгах, таким образом подчеркнута связанность двух творческих этапов. В одной были собраны произведения 1916 года (она была издана в Москве в 1922 году). Во вторые «Версты» вошла часть стихов, написанных в 1917-20-х г. (этот сборник был издан в Москве в 1921 году).

Стихи, вошедшие в «Версты» во многом определили дальнейшее развитие ее таланта.

Изменилось самоощущение и восприятие мира лирической героиней Цветаевой. Она предстает во всех гранях своего мятежного характера, исполненной любви и сложных переживаний:

фольклорный лирика цветаева

Такое со мной сталось,

Что гром прогромыхал зимой,

Что зверь ощутил жалость

И что заговорил немой.

Иосиф Бродский лирическую особенность интонации Марины Цветаевой определил как: «стремление голоса в единственно возможном для него направлении: вверх». Причину этого явления Бродский объяснял работой Цветаевой с языком, её опытах с фольклором. Различные языковые формулы, присущие фольклору, прослеживаются во многих произведениях М.И. Цветаевой, преимущественно в стихотворениях второй половины 1910-х годов (сборники: «Версты»; «Стихи о Москве»; «Стихи к Блоку; «Стихи к Ахматовой» и некоторые другие). Исследователи творчества Цветаевой отмечают близость черт поэтики Цветаевой с жанрами устного народного творчества. Цветаева стремится растворить свое «я» в различных образах окружающего мира, являясь перед читателями в образе сказочных и исторических персонажей, находя в их судьбах частицу своей собственной судьбы. Из стихов «Верст» видно, какое огромное интонационное разнообразие народной речевой культуры вошло в поэтический слух Цветаевой. Ее стилистика становится ориентированной на церковно-славянский и народно-песенный пласт. В ее стихах появляются, не свойственные ей ранее, фольклорные мотивы, распевность и удаль русской песни, заговора, частушки.

Отмыкала ларец железный,

Вынимала подарок слезный, -

С крупным жемчугом перстенек,

С крупным жемчугом.

Кошкой выкралась на крыльцо,

Ветру выставила лицо.

Ветры веяли, птицы реяли,

Лебеди - слева, справа - вороны...

Наши дороги - в разные стороны.

(«Отмыкала ларец железный...», январь 1916)

Ориентация на народное гаданье в стихотворении «Отмыкала ларец железный...» лишает личное переживание индивидуального психологизма и превращает конкретный сюжет в архетипический. Отдельные встречи и разлуки получают в стихах сборника обобщенное толкование.

Лирическая героиня, стихотворений М.И. Цветаевой, использует в своей речи просторечия и диалектизмы:

То не ветер

Гонит меня по городу,

Ох, уж третий

Вечер я чую ворога.

(«Нежный призрак», 1916г.)

Кроме типичной для народных песен конструкции, с отрицанием и словом «то» и просторечного, создающего интонацию причитания «ох, уж», Цветаева в этой строфе использует еще и редкую форму слова «враг» - «ворог», которая в словаре Ушакова стоит с пометой «Обл., нар.- поэт.». Таким образом, обычное, широко распространенное слово приобретает у нее непривычное, чуждое для уха читателя звучание. .

Сопоставляя стихотворения Цветаевой с фольклором, следует отметить и обилие в её произведениях традиционно-поэтической лексики, включающей многочисленные эпитеты («зорким оком своим - отрок», «дремучие очи», «златоокая вострит птица», «разлюбезные-поведу-речи», «крут берег», «сизые воды», «дивный град», «багряные облака» и т.д.)

Приключилась с ним странная хворь

И сладчайшая на него нашла оторопь.

Все стоит и смотрит ввысь,

И не видит ни звезд, ни зорь

Зорким оком своим - отрок

А задремлет - к нему орлы

Шумнокрылые слетаются с клекотом,

И ведут о нем дивный спор.

И один - властелин скалы -

Клювом кудри ему треплет.

Но дремучие очи сомкнув,

Но уста полураскрыв - спит себе.

И не слышит ночных гостей,

И не видит, как зоркий клюв

Златоокая вострит птица.

Даже в описаниях бытовых, житейских ситуаций у Цветаевой входят характерные для фольклорных жанров языковые формулы. Так, в стихотворении «Собирая любимых в путь…», в котором речь идет об обычных проводах в дорогу, лирическая героиня заклинает природные стихии, чтобы они не навредили ее близким. Обращение к внешним силам, от которых в жизни человека зависело очень многое, для народной культуры было совершенно естественным. На основе этих обращений сложился особый жанр заговора. Он предполагал произнесение нужных слов в строго определенном порядке. Цветаева в своем заговоре использует типичную для этого жанра форму обращения - явления неживой природы выступают у нее как живые существа, на которые можно воздействовать:

Ты без устали, ветер, пой,

Ты, дорога, не будь им жестокой!

Туча сизая, слез не лей, -

Как на праздник они обуты!

Ущеми себе жало, змей,

Кинь, разбойничек, нож свой лютый…

В этих строках эпитеты стоят после определяемого слова («туча сизая», «нож свой лютый»). Подобный тип языковой инверсии встречается во многих стихах Цветаевой («день сизый», «покой пресветлый», «ночью темной», «о лебеде молоденьком», «Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние…» и т.д.), свойственен он и жанру народной песни - как пишет В.Н. Бараков, «для русской песни характерно постпозитивное (после определяемых слов) употребление эпитетов».

Предметный мир, в который погружает Цветаева своего читателя, тоже связан с традиционной культурой - он как будто «перекочевал» в её поэзию из народной сказки, легенды и других фольклорных жанров. Здесь и серебро, жемчуг, перстни, ворожба, сени, крыльцо; здесь и странницы, богомольцы, монашки, юродивые, знахари и т.д.

В стихотворениях Марины Цветаевой, так же, как и народной поэзии множество упоминаний животных и птиц. Отметим, что как и в фольклоре, поэт говорит о животных, а имеет в виду людей. В этом можно увидеть, с одной стороны, традиционное для фольклора изображение чудесного оборачивания человека животным или птицей, а с другой - поэтический прием, скрытое сравнение. Как и в народном творчестве, у Цветаевой чаще всего встречаются образы голубя, лебеды, орла:

На страшный полет крещу Вас:

Лети, молодой орел

Мой выкормыш! Лебеденок

Хорошо ли тебе лететь?

Материнское мое благословение

Над тобой, мой жалобный

Вороненок

Снежный лебедь

Мне под ноги перья стелет

Все эти персонажи будто надели на себя маски, не отстает от них и лирическая героиня Цветаевой, она примеряет на себя разные роли.

В стихотворении «Над синевою подмосковных рощ…», она «смиренная странница»:

И думаю: когда-нибудь и я

Надену крест серебряный на грудь,

Перекрещусь и тихо тронусь в путь

По старой по дороге по калужской.

(«Над синевою подмосковных рощ…», Троицын день 1916 г.)

А в стихотворении «На крыльцо выхожу - слушаю…» героиня - ворожея:

На крыльцо выхожу - слушаю,

На свинце ворожу - плачу.

В «Канун Благовещенья…», она «чернокнижница»:

Чтоб не вышла, как я, - хищницей,

Чернокнижнецей.

В стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!», главная героиня принимает облик московской боярыни:

И ничего не надобно отныне

Новопреставленной боярыне Марине.

Из-за этой игры в переодевания М.Л.Гаспаров определил зрелую поэзию Цветаевой как «ролевую», или «игровую», лирику. В этой особенности поэтики Цветаевой можно увидеть родство с народной культурой. М.М. Бахтин отмечал в своих работах: «одним из обязательных моментов народного веселья было переодевание, то есть обновление одежд и своего социального образа». Но персонажи Цветаевой не просто перевоплощаются, они буквально вживаются в различные образы.

Ещё один из приемов Цветаевой - сравнение, выраженное существительным в творительном падеже. Используя данный прием Цветаева добивается максимальной приближенности сравниваемых предметов.

Кошкой выкралась на крыльцо,

Ветру выставила лицо…

В фольклорных текстах при сравнении в творительном падеже к сравнения, как правило, выступает человек, сравниваемый с животным или растением:

И я улицей - серой утицею,

Через черную грязь - перепелицею,

Под воротенку пойду - белой ласточкою,

На широкий двор зайду - горностаюшкою,

На крылечушко взлечу - ясным соколом,

Во высок терем взойду - добрым молодцем.

Таким образом мир людей оказывается нерасчленим с миром природы; это не просто грамматический прием - в нем отразилось традиционное для народной культуры представление о единстве этих двух миров, согласно которому происходящее в жизни людей подобно тому, что происходит в мире природы.

А.Н. Веселовский подобную композиционную особенность, присущую многим фольклорным произведениям, назвал параллелизмом, а её наиболее распространенный тип - двучленным параллелизмом. Общая формула его такова: «картинка природы, рядом с нею таковая же из человеческой жизни; они вторят друг другу при различии объективного содержания, между ними проходят созвучия, выясняющие то, что в них есть общего». Например:

Отломилась веточка

От садовой от яблоньки,

Откатилось яблочко;

Отъезжает сын от матери

На чужу дальню сторону.

Не белая березка нагибается,

Не шатучая осина расшумелася,

Добрый молодец кручиной убивается.

М.И. Цветаева использует этот прием сознательно. Из первого выпуска «Версты»:

Посадила яблоньку:

Малым забавоньку,

Старым - младость,

Садовнику - радость.

Приманила в горницу

Белую горлицу:

Вору - досада,

Хозяйке - услада.

Породила доченьку -

Солнышко - волосом.

На горе девицам,

На горе молодцам.

Стихотворение состоит из трех строф. В первых двух строфах действия, неназванной героини стихотворения, направлены на окружающий её мир («Посадила яблоньку…»; «Приманила в горницу / Белую горлицу…»), здесь же говорится и о результатах этих действий, для третьих лиц («Малым - забавоньку, / Старому - младость, / Садовнику - радость»; «Вору - досада, / Хозяйке - услада»). Однако, главные действия происходят в третьей, самой большой, строфе стихотворения, тем самым, автор приближает своё произведение к фольклору, т.к. «в фольклорных текстах перевес на стороне того мотива, который наполнен человеческим содержанием» А.Н. Веселовский.

Третья строфа описывает действие, направленное на человеке, в данном случае на дочь. Как и в первых двух строфах, в начале третьей строфы говорится о самом действии (Породила доченьку - / Синие оченьки), а далее о том, как это действие скажется на других (На горе девицам, / На горе молодцам). Явления природного мира, как и в первых двух строфах, не уходят из третьей строфы: «доченька» сравнивается с горлинкой и солнышком (Горлинку - голосом, / Солнышко - волосом).

Одна из главных черт, сближающих творчество М.Цветаевой с фольклором - многочисленные повторы, в связи с чем М.Л. Гаспаров писал о «рефренном строе» ее поэзии.

Исследователь отмечал, что «… принцип повтора является важнейшим в композиции традиционной народной лирической песни. Этот принцип всецело и вполне согласуется с особенностями ее синтаксиса и мелодической структуры. Наиболее отчетливо композиционный принцип повтора проявляется в хороводных песнях, где он поддерживается повторением определенных действий, хороводных движений». В качестве примера Лазутин приводит песню «Улица узкая, хоровод большой», она начинается такой строфой:

Улица узкая, хоровод большой,

Разодвинься, когда я, млада, разыгралась!

Я потешила батюшку родного,

Прогневала свекора лютого.

Далее эта строфа повторяется еще четыре раза, но меняются действующие лица. На месте батюшки и свекра оказываются «родная матушка» и «свекровь лютая», «брат родной» и «деверь лютый», «сестра родная» и «золовка лютая» и, наконец, «друг милый» и «муж постылый».

Во многих стихах М.И. Цветаевой такого рода повторы являются одним из основных композиционных приемов. Приведем некоторые примеры:

Не люби, богатый, - бедную,

Не люби, ученый, - глупую,

Не люби, румяный, - бледную,

Не люби, хороший, - вредную:

Золотой - полушку медную!

Юношам - жарко,

Юноши - рдеют,

Юноши бороду бреют.

Привычные к степям - глаза,

Привычные к слезам - глаза,

Зеленые - соленые -

Крестьянские глаза!

В стихотворении «Глаза» все последующие строфы оканчиваются одним и тем же словом, которое вынесено в заглавие - таким образом постепенно раскрывается содержание основного, для стихотворения, образа. При этом, как и в песенном припеве, Цветаева предлагает читателю разные варианты: глаза у нее или «зеленые», или «крестьянские». В третьей строфе определение вовсе отсутствует - она завершается словосочетанием «потупивши глаза».

Следует отметить, что повторы у Цветаевой выполняют функцию, отличающуюся от их функции в фольклорных текстах. Они создают впечатление неустойчивости поэтического слова, его вариативности, постоянного поиска нужного слова для выражения той или иной мысли, того или иного образа. Как пишет М.Л. Гаспаров, «… у Цветаевой… центральным образом или мыслью стихотворения является повторяющаяся формула рефрена, предшествующие рефренам строфы подводят к нему каждый раз с новой стороны и тем самым осмысляют и углубляют его все больше и больше. Получается топтание на одном месте, благодаря которому мысль идет не вперед, а вглубь, - то же, что и в поздних стихах с нанизыванием слов, уточняющих образ». При этом уточняться может смысл центрального понятия:

Спи, успокоена,

Спи, удостоена,

Спи, увенчана,

К моей руке, которой не отдерну,

К моей руке, с которой снят запрет,

К моей руке, которой больше нет…

Или представление о центральном понятии углубляется благодаря уточнению его звучания:

Но моя река - да с твоей рекой,

Но моя рука - да с твоей рукой

Не сойдутся, Радость моя, доколь

Не догонит заря - зари.

Об этой же черте поэтики Цветаевой, предполагающей постоянный поиск нужного, более точного слова, пишет И.Бродский. Анализируя посвященное Р.М. Рильке стихотворение «Новогоднее», Бродский особенно выделяет такие строки:

Первое письмо тебе на новом

Недоразумение, что злачном -

(Злачном - жвачном) месте зычном, месте звучном,

Как Эолова пустая башня.

Бродский называет этот отрывок «замечательной иллюстрацией, характерной для цветаевского творчества многоплановости мышления и стремления учесть все». По его словам, Цветаева - поэт, «не позволяющий ни себе, ни читателю принимать что-либо на веру». У нее «нет ничего поэтически априорного, ничего не поставленного под сомнение... Цветаева все время как бы борется с заведомой авторитетностью поэтической речи».

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что следование традиции народной поэзии оказывается у Цветаевой чисто формальным. Появление повторов обусловлено особенностями ее поэтического мышления, отвечает ее собственным творческим задачам, а вовсе не является лишь следствием внешнего копирования. Стилизация других приемов народной поэзии не мешает проявлению в поэзии Цветаевой яркой авторской индивидуальности, что в фольклоре в принципе невозможно. Ее стихи мы никогда не перепутаем с произведениями устного народного творчества. Ритмические, тематические, лексические и другие отличительные черты народной поэзии Цветаева искусно сочетает с тем, что отличает ее поэтический язык (многочисленными цезурами, переносами и т.д.). Не характерны для фольклора и темы, стилизованной под народные стихи, цветаевской поэзии.

Можем предположить, что появление фольклорных мотивов в творчестве Марины Ивановны обусловлено ее интересом, ее глубоко личным отношением к собственному и чужому творчеству, к окружающему ее миру.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проанализировав творчество М.И. Цветаевой и работы исследователей ее творчества, обобщив полученные результаты, мы выявили фольклорные мотивы в текстах ее произведений.

Исследовав фольклорные мотивы в творчестве М.И. Цветаевой пришли к заключению о том, что фольклор, в собственном смысле, не оказал решающего воздействия на творчество поэтессы. Она создавала свою поэзию включая в нее мотивы жанров народно-поэтического творчества. Марину Цветаеву - поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать - по особому рас?еву, неповоротным ритмам, отличающейся интонацией.

Марина Цветаева - большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха ХХ века очень значителен. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики - семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-литературная и философско-критическая проза.

Творчество Марины Ивановной сложно вписать в рамки литературного течения, границы исторического отрезка. Она необычайно своеобразна и всегда стоит особняком. Одним близка ее ранняя лирика, другим - лирические поэмы; кто-то предпочтет поэмы - сказки с их могучим фольклорным разливом; некоторые становятся поклонниками проникнутых современных звучанием трагедий на античные сюжеты; кому- то кажется ближе философская лирика 20-х годов, иные предпочитают прозу или литературные письмена, вобравшие в себя неповторимость художественного мироощущения Цветаевой. Однако все ею написанное объединено пронизывающей каждое слово могучей силой духа.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Бродский И. «Об одном стихотворении». // Сочинения Иосифа Бродского в 4 тт. СПб.: Изд-во «Пушкинский фонд», 1995. Т. 4. С. 88; 89; 90.

Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.

Гаспаров М.Л. Марина Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова. // О русской поэзии: Анализы: Интерпретации. Характеристики. СПб., 2001. с. 136-149.

Гусев В. Е. А. Н. Веселовский и проблемы фольклористики. - Известия АН СССР. ЛЯ. М., 1957, т. 16, вып. 2, с. 114-128.

Жижина А.Д. Секрет стихотворения: К 100-летию со дня рождения М.И. Цветаевой // Русский язык в СНГ. - № 7-8-9 (1992). - с. 30-32

Коркина Е.Б. Лирический сюжет в фольклорных поэмах Марины Цветаевой // Русская литература. - № 4 (1987). - с. 161-168.

Лазутин С. Г. Поэтика русского фольклора. М.: Высшая школа, 1981.

Лазутин С. Г. Вопросы народной поэтической символики в трактовке А. А. Потебни. - Тр. Воронеж, гос. ун-та. Воронеж, 1958, т. 51, с. 99-110.

Львова С.И. Своеобразие повтора в поэзии М. Цветаевой // Русская речь. - № 4 (1987). - с. 74-79.

Основные проблемы эпоса восточных славян. М., 1958.

Поэтика искусства слова. Сб. Воронеж, 1978.

Русский фольклор. М.-Л., 1974, вып. 14.

Русский фольклор / Сост. и примеч. В. Аникина. М.: Худож. лит., 1986. с. 113; 115-116.

Саакянц А., Гончар Н.А. «Поэт и мир»: О Марине Цветаевой // Литературная Армения. - № 1 (1989). - с. 87-96.

Фольклор как искусство слова. М., 1969, вып. 2.

Цветкова Н.Е. Лексический повтор в стихотворной речи // Русский язык в школе. - № 1 (1986). - с. 63-68.

Червинский П.П. Семантический язык фольклорной традиции/ Отв. ред. Т.В. Цивьян. - Ростов: Изд. Ростов. ун-та, 1989. - с. 192-215

Эткинд Е. О стихотворениях М. Цветаевой «Имя твое - птица в руке…» и «Кто создан из камня, кто создан из глины…» // Серебряный век. Поэзия: Книга для ученика и учителя. - М.: АСТ Олимп, 1996. - с. 656-659. - (Серия «Школа классики»).

Сайт о Марине Ивановне Цветаевой. Режим доступа:

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Иосиф Бродский о Марине Цветаевой...

ЧУЖАЯ МУДРОСТЬ /
"...МАРТЫН БЫЛ ИЗ ТEХ ЛЮДЕЙ, ДЛЯ КОТОРЫХ ХОРОШАЯ КНИЖКА ПЕРЕД СНОМ - ДРАГОЦEННОЕ БЛАЖЕНСТВО. ТАКОЙ ЧЕЛОВEК, ВСПОМНИВ СЛУЧАЙНО ДНЕМ, СРЕДИ ОБЫЧНЫХ СВОИХ ДEЛ, ЧТО НА НОЧНОМ СТОЛИКE, В ПОЛНОЙ СОХРАННОСТИ, ЖДЕТ КНИГА, - ЧУВСТВУЕТ ПРИЛИВ НЕИЗЪЯСНИМОГО СЧАСТЬЯ." (ВЛАДИМИР НАБОКОВ, "ПОДВИГ")
________________________________________________________________________
Ирма Кудрова

Верхнее «до»

Увы, этот сборник приходит к читателю, когда Иосифа Бродского уже нет. Он знал о нашем замысле — собрать воедино его работы о Цветаевой — и одобрял его. Но издание затянулось, поэт его не дождался.

Осенью 1992 года я была участницей международной научной конференции, организованной к столетию со дня рождения Марины Цветаевой. Конференцию проводил колледж города Амхерст в штате Массачусетс (США).

Бродский выступил там последним — и произвел фурор. Слушать его доклад было нелегко: особенность его манеры чтения известна, а тут еще вдобавок он очень спешил, дабы уложиться в регламент — за соблюдением его устроители строго следили. Особенно трудно пришлось, конечно, западным славистам — так быстро он говорил. И все же — поскольку докладчик всласть цитировал цветаевские и пастернаковские тексты — главный пафос предложенного им сопоставления уловили все. Как и несомненное предпочтение мощи цветаевского поэтического дара.

Когда позже участники конференции вышли из здания, где читались доклады, и неторопливо двинулись по территории кампуса, уже стемнело. В центре нашей группы оказался Бродский. Разговор поначалу касался многого и разного. И в какой-то момент — это было естественно после услышанного — речь зашла об оценке таланта Марины Цветаевой на фоне и в сравнении с ее известнейшими современниками. И тут Бродский высказался так категорично, как (насколько я знаю) он никогда не формулировал свою позицию в печати. Он назвал Цветаеву самым крупным поэтом XX столетия. Я попробовала уточнить:

— Среди русских поэтов? Он повторил, раздражаясь:

— Среди поэтов XX века.

Его раздражительность была малоприятна, но мне очень уж хотелось знать его мнение без путаниц и недомолвок, и я продолжала уточнять:

— А Рильке?

И еще назвала чье-то имя, сейчас уже не помню — чье. Бродский повторил, сердясь все более:

— Крупнее Цветаевой в нашем столетии нет поэта.

Однажды, размышляя наедине с собой (и тетрадью) о сложности пастернаковских творений, Цветаева сформулировала мысль о том, что по-настоящему Пастернак «осуществляется» только в талантливом читателе. В таком, который способен к активному сотворчеству и готов к усилиям, подчас утомительным. Но это утомление, записывала Цветаева, сродни усталости рыбака в дни удачного лова. Утомление не растраты, а прибытка. И еще другое сравнение приходило ей в голову. Пастернак не предлагает нам готовое: вот что я сделал — любуйся! (Так творил, по мнению Цветаевой, Бунин.) Пастернак приводит читателя на прииски: вот здесь золото — добывай! Я бился, теперь побейся ты... И только читатель, который готов к такому сотрудничеству, бывает вознагражден сполна. Он слышит глубинный смысл текста, его музыку, скрытые обертоны — и обретает то, с чем становится уже иным человеком.

В записных книжках Цветаевой есть и другое размышление — о себе самой, о своем творчестве. «Иногда я думаю, — записывала она, что я — вода... Можно зачерпнуть стаканом, но можно наполнить и море. Все дело во вместимости сосуда и еще — в размерах жажды...»

Эти цветаевские размышления встают в памяти при чтении статей Иосифа Бродского о его великой соотечественнице.

Слово поэта о поэте всегда обладает для нас особой притягательностью. Ходасевич ли рассказывает нам о Державине и Пушкине, Набоков ли оценивает творчество Ходасевича или Марина Цветаева размышляет о Бальмонте, Пастернаке и Маяковском — всякий раз можно быть уверенным: мы столкнемся с неожиданными ракурсами и акцентами, открывающими с незнакомой нам прежде стороны и того, кому посвящена статья или книга, и самого автора. Сам жанр обеспечивает нам выстраданно-личный подход, собственный взгляд на историю литературы вообще и на ценности поэзии в частности — не зависящие ни от какого очередного увлечения литературоведческой науки. В этой личной позиции, личной заинтересованности — главная прелесть таких работ.

Три статьи Иосифа Бродского о Марине Цветаевой были созданы в разное время. Первая появилась в 1979 году как предисловие к вышедшему тогда в США двухтомнику цветаевской прозы («Поэт и проза»). Вторая — «Об одном стихотворении» — также сыграла роль предисловия, на этот раз к пятитомнику поэзии Цветаевой, начавшему выходить в той же Америке в 1980 году. С третьей работой Бродский выступил на международной научной конференции — о ней я уже упоминала.

Помимо этих статей мы включили в настоящий сборник еще и «Диалог с Иосифом Бродским о Цветаевой», записанный Соломоном Волковым в 90-е годы. Текст «Диалога» до сих пор не публиковался. Между тем он необычайно содержателен и высвечивает исключительную роль Цветаевой в творческом и даже в личностном развитии самого Бродского.

Скажу сразу: язык работ Бродского о Цветаевой далек от обиходного; временами от читателя требуется немалое усилие, чтобы уловить мысль, выраженную с чрезмерной околичностью (точнее сказать, на сугубо своем языке). Признаюсь не без смущения, что иные абзацы первой статьи, например, я не взялась бы пересказать своими словами. Тем не менее достоинства трех статей неоспоримы. Кто действительно любит поэзию Марины Цветаевой, тот уже привык, что истинные сокровища изящной словесности, как правило, нелегки для усвоения.

Работы Бродского замешены на нескрываемом восхищении цветаевским творчеством.

Слова «это ошеломляет» встретятся здесь не однажды. Но при всем при том автор стремится еще и поверить гармонию поэзии осознанием ее чуда. Хотя часто кажется, что он так увлеченно занят предметом (собственно чтением и медитацией над текстом), что цели и задачи этого занятия как бы отходят на второй план. Эта увлеченность приникания к тайне, это очевидное наслаждение мастера чудом истинной поэзии составляют главную чару статей Бродского о Марине Цветаевой.

Другая замечательная их особенность — масштабность подхода и оценок. Вот уж чем мы не избалованы в наше время, упорно сосредоточенное либо на вылавливании эффектных частностей, либо на схоластическом умствовании!

Подойдем, однако, к этому важному утверждению Бродского с некоторым разбегом. Отмечу сначала одно важное обстоятельство.

Во всех суждениях автора обнаруживается превосходная осведомленность как в литературе о Цветаевой, так и в расхожих суждениях, крепко прилепившихся к ее репутации. Скрытая полемика улавливается в пафосе многих его высказываний. Чаще всего Бродский не удостаивает их специального спора, он лишь противопоставляет им собственный взгляд и — это главное! — иной уровень интерпретации. Сама страстность некоторых его формулировок и утверждений выдает резкое неприятие плоских и упорных клише, облюбованных иными критиками, комментаторами и (как выражается автор) увлеченными «специалистами по подноготной».

«Это ошеломляет», повторяет он не однажды в связи с тем или другим цветаевским текстом. И как часто это относится как раз к тому, что так раздражало некогда Георгия Адамовича 1. Критики этого рода свято убеждены, что если им такая поэзия не нравится, следовательно, поэзия и виновата. Но так же как мало иметь уши, дабы слышать музыку, и глаза, чтобы толковать о живописи, так и для того, чтобы оценивать стихи... Хотя со стихами, похоже, все обстоит не столь ясно. Именно профессионалы пера чаше всего не догадываются, что их грамотность и даже литературная начитанность еще совсем не обеспечивают чутья к поэзии. Нечто другое тут необходимо — что имеет отношение скорее к «составу личности», чем к литературному образованию. Но не будем здесь углубляться в эту тему, она уведет нас далеко.

«Примечание к комментарию» — редкий случай, когда Бродский вступает в полемику открыто. Толчком к этой работе послужило резкое несогласие поэта со свежепоявившимися тогда комментариями Е.Б. и Е.В. Пастернак к поэтическому циклу Бориса Пастернака «Магдалина». Бродский этот комментарий решительно опровергает. И в результате собственного анализа и размышлений приходит к выводам абсолютно противоположным. Смелое и одновременно изящное сопоставление «Магдалины» со стихотворением Цветаевой (из цикла, носящего то же название, но созданного на двадцать шесть лет ранее), доставит истинное наслаждение ценителям поэзии.

Другой пример открытой полемики касается авторитетного суждения Анны Ахматовой. Она отмечала, как известно, что стихи Цветаевой обычно начинаются со слишком высокой ноты, что они чрезмерно эмоциональны, взвинченны, а подчас и безвкусны. И вот знаменательный момент: Бродский соглашается с замечанием о «высокой ноте»! И даже добавляет к нему аналогичные. Он говорит о скрытом в цветаевском стихе «рыдании» и о том, что она всегда «работает на голосовом пределе». А в «Диалоге» с С. Волковым он назовет Цветаеву «фальцетом времени».

В статье «Поэт и проза» мы читаем: «Марина часто начинает стихотворение с верхнего «до», — говорила Анна Ахматова. То же самое, частично, можно сказать и об интонации Цветаевой в прозе. Таково было свойство ее голоса, что речь почти всегда начинается с того конца октавы, в верхнем регистре, на его пределе, после которого мыслимы только спуск или в лучшем случае плато. Однако настолько трагичен был тембр ее голоса, что он обеспечивал ощущение подъема при любой длительности звучания. Трагизм этот пришел не из биографии: он был до. Биография с ним только совпала, на него — эхом — откликнулась».

Сформулировав этот постулат уже в первой работе, Бродский и далее характеризует жизненную позицию Цветаевой как стойкий отказ от примирения с существующим миропорядком. «В голосе Цветаевой, — утверждает он, — звучало нечто для русского уха незнакомое и пугающее: неприемлемость мира». Именно поэтому, настаивает Бродский, уже не удастся «втиснуть Цветаеву в традицию русской литературы — с ее главной тенденцией утешительства, оправдания (по возможности на самом высоком уровне) действительности и миропорядка». По стезе максималистского отказа от существующей реальности, говорит автор, «Цветаева прошла дальше всех в русской и, похоже, мировой литературе. В русской во всяком случае она заняла место чрезвычайно отдельное от всех — включая самых замечательных — современников...»

Это суждение очень значимо. Ибо еще при жизни Цветаевой в критической литературе постоянно раздавались голоса, чуть ли не оскорбленные экстатической тональностью ее поэзии. В бесчисленных статьях, публиковавшихся в эмигрантских газетах Парижа, Г. В. Адамович по существу варьировал тот же упрек — то резче, то снисходительнее. Но и это не все. Даже в дни столетия Цветаевой, в наше время, суждения подобного рода агрессивно прозвучали в российской «юбилейной» печати. До сего дня это одно из самых расхожих мест в устах тех, кому цветаевская поэзия попросту противопоказана и кто втайне убежден в завышенности ее современной оценки.

В публикуемом «Диалоге» Соломон Волков — убежденный приверженец «пушкинско-ахматовской» традиции в поэзии (так он сам себя аттестует) — настойчиво спрашивает Бродского: не отпугивает ли его пресловутая эмоциональная взвинченность, «повышенный эмоциональный тонус» Цветаевой. И слышит в ответ: «Ровно наоборот». Почти воинствующе Бродский добавляет: «Никто этого не понимает».

Поэтическая стилистика Цветаевой предопределена особенностями ее мироощущения, и общетеоретически связь эта всеми признается. Но в суждениях конкретных — особенно по поводу непростых и потому некомфортабельных для критика явлений — традиционно забывается. В статьях Бродского на этой краеугольной основе прочно стоят все суждения и оценки.

Ключом к пониманию важнейших черт творчества Марины Цветаевой Бродский считает ее трагедийное восприятие действительности, не чересчур тесно связанное с конкретностями эпохи и биографии. Пристрастие к «верхней ноте» оказывается не причудой или недостатком вкуса: оно вызвано высотой и беспощадностью нравственных требований поэта ко времени и к себе.

К этой характеристике Бродский подверстывает и другие размышления. Он блестяще оспаривает мнение о Цветаевой как о «поэте крайностей». «...Назвать Цветаеву поэтом крайностей нельзя, — утверждает он в статье «Об одном стихотворении», — хотя бы потому, что крайность (дедуктивная, эмоциональная, лингвистическая) — это всего лишь место, где для нее стихотворение начинается... Цветаева — поэт крайностей только в том смысле, что крайность для нее не столько конец познанного мира, сколько начало непознаваемого».

Снова от внешнего Бродский ведет к глубинному. Но говорит он теперь уже о другой черте цветаевского таланта, также высоко им ценимой.

Он называет ее по-разному: устремленностью к метафизическим просторам, духовным (или центробежным) вектором творчества, приверженностью к «правде небесной против правды земной». Мощь, многоплановость и беспощадность мышления, отмечает Бродский, беспрестанно провоцируют Цветаеву подниматься над будничным и бытовым, задаваться труднейшими вопросами и не искать на них легких ответов. Как следствие этого, по неожиданному утверждению поэта, Цветаева является одним из интереснейших современных мыслителей.

В статье о «Новогоднем» отмечена — как ценнейшее свойство цветаевской поэзии — легкость ее взлета от обыденной житейской подробности в заоблачные эмпиреи (как и спуска — в праистоки бытия). То есть именно там, где Адамовичу мерещилась нарочитая выспренность («она постоянно воспаряет безо всякого к тому повода», писал он), Бродский усмотрел замечательное достоинство истинной поэзии.

Благодарным материалом для разговора об этой стороне таланта поэта оказалась как раз поэма «Новогоднее» (в исследовании она названа стихотворением). Тут в полной мере Цветаева сумела, считает Бродский, продемонстрировать свою редкостную способность к масштабному видению земных и внеземных реалий. Бродский потрясен здесь не поэтической, а «душевной оптикой» Цветаевой: когда она оказывается способной увидеть и чернильное пятно на указательном пальце Рильке, и тут же, как бы с одной из дальних звезд, глазами уже умершего поэта — парижское предместье, где она живет, — Беллевю. «Качество зрения определяется метафизическими возможностями индивидуума», формулирует автор статьи.

«Новогоднее» предоставило возможность Бродскому в полную меру наслаждаться высшим, что он ценил в поэзии вообще. По его словам, поэма эта есть «тет-а-тет поэта с вечностью» — и даже «с идеей вечности». В очередной раз отмечая настойчивое цветаевское «стремление взять нотой выше, идеей выше», он говорит: «Действительность для нее — всегда отправная точка, а не точка опоры...»

И снова подчеркивает любимую свою мысль (идущую от раздражения традиционным литературоведением): об автономности, независимости поэтического произведения от «подножного корма» реалий, от буднично понимаемых «жизненных обстоятельств». «Нецелесообразным и предосудительным было бы предаваться — на материале стихотворения — спекуляции относительно «конкретного характера» отношений Цветаевой с Рильке», утверждает Бродский. Ибо не реальные отношения, а прежде всего сама смерть Рильке явилась главным толчком к созданию этого великого (так сказано в очерке) поэтического произведения. Но и вообще, настаивает автор, поводом к стихотворению почти всегда оказывается не реальность, а как раз нереальность. Более того, — продолжает он, — «наличие конкретной, физической реальности, как правило, исключает потребность в стихотворении»!

Кажущиеся парадоксы таких высказываний в высшей степени интересны как некое смотровое окошко в творческую лабораторию поэта.

Гораздо важнее представляется поэту-критику обратить наш взгляд, скажем, на привычный для Цветаевой «навык отстранения» — от действительности, от себя, от мыслей о себе — ради страсти творческого постижения бытия. Неутомимость этой страсти — также, по Бродскому, опознавательная черта цветаевского творчества.

Именно. Вот цитата («Поэт и проза»): «У Цветаевой, — утверждает Бродский, — мнимое «навязывание «себя» происходит... не от одержимости собственной персоной, как принято думать, но от одержимости интонацией, которая ей куда важнее и стихотворения, и рассказа».

Так воспринимает цветаевскую поэзию человек, не обеспокоенный самолюбием, не терзающийся негодованием, если кто-то рядом, отгораживаясь от суеты, высоко подымает подбородок... Ему понятно это отстранение, он хорошо понимает, что стоит за этим...

Уже говорилось, что восхищением перед мощью цветаевского таланта пронизаны все высказывания поэта. Но эссе о «Новогоднем» все-таки выделяется среди других. Если не по форме, то содержанием и пафосом оно представляет собой настоящее объяснение в любви — к Мастеру и личности. Читаешь эту работу, и невольно звучат в памяти строки Цветаевой, переживавшей сходную радость от стихов собрата по поэтическому цеху — Бориса Пастернака, стихов, в которые так хорошо было ей вслушиваться и в которых так естественно — тонуть…

В седину — висок,
В колею — солдат,
— Небо! — морем в тебя окрашиваюсь.
Как на каждый слог —
Что на тайный взгляд
Оборачиваюсь,
Охорашиваюсь.

В перестрелку — скиф,
В христопляску — хлыст,
— Море! — небом в тебя отваживаюсь.
Как на каждый стих,
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.

В каждой строчке: стой!
В каждой точке — клад.
— Око! — светом в тебя расслаиваюсь,
Расхожусь. Тоской
На гитарный лад
Перестраиваюсь,
Перекраиваюсь...

У Бродского есть что сказать по поводу каждой, кажется, цветаевской строчки и точки. Очарованность его одушевлена в равной степени и тем, что и тем, как говорит автор «Новогоднего». Она одушевлена поразительной способностью Цветаевой найти нужный ритм — и перепад ритмов, ассоциацию и образ, сравнение, синтаксический ход, даже скобку и тире. Этот любимый ее знак — тире (так сказано в «Поэте и прозе») «многое зачеркивает в русской литературе XX века». «Формально, — убежден Бродский, — Цветаева значительно интересней всех своих современников, включая футуристов, и ее рифмовка изобретательней пастернаковской». Причем изобретательность техническая здесь всегда на службе предмета высказывания, мысли, чувства. Блестящая поэтическая инструментовка «Новогоднего», например, позволила и выразить чувство «невероятной нежности и лиризма», и довести до логического предела мысль, смело проникающую за «завесу зримости».

Можно ли, однако, сказать, что Бродский дает нам в этой лучшей своей работе о Цветаевой образец того, как надо анализировать поэтическое произведение? Мне кажется, нет. Это не образец — просто потому, что мы не в силах его повторить. Такой разговор мог вести только поэт. Более того: поэт такого уровня таланта и личности.

И если это урок, то гораздо больше для читателя, чем для исследователя. Урок того, как надо читать стихи — вбирая их богатство, глубину, емкость смысла — и точность, красоту слова.

Я уверена, что хвала Бродского Цветаевой была так высока и неутомима прежде всего потому, что говорил он о ней не со стороны, а изнутри ее страны. Ибо в картине мира, какая предстает нам в его собственной поэзии, множество точек соприкосновения с цветаевской. И если последняя привнесла новое измерение в поэзию и создала язык для тех явлений и сторон бытия, которые прежде в литературу не прорывались, то в том же русле шло и поэтическое творчество автора представленных в данной книге работ. Генезис Бродского-поэта еще предстоит раскрыть, но главные точки его соприкосновения с Цветаевой — бесспорно содержательные. Они касаются отношения ко Времени и самому Бытию, к жизненному предназначению человека. Анжамбманы же, как и прочие стилевые «переклички» (о которых говорят обычно охотнее всего) — дело только сопутствующее.

Хвала его была так щедра еще и оттого, что он сам был богат. Он не робел перед великим цветаевским даром — он ему радовался. Цветаевские строки всякий раз дарили ему задержку дыхания и мгновения интенсивнейшего существования. Ему не надо было, обдирая руки и колени, штурмовать эту вершину: он легко обнимал ее взглядом. Ибо был соразмерен: он сам был обитателем тех же высот.

Неиссякаемость его хвалы обусловлена и уникальной настроенностью на диапазон цветаевских «волн». Оттого и слух его оказался столь безукоризнен и восприимчив — до малейшего шороха.

Только ли в профессионализме тут дело? Конечно, и в нем. Но главным было то, что сам он принадлежал к той же породе поэтов. В его собственном мироощущении преобладали те же трагические тона; как и Цветаева, он склонен был соизмерять любое явление или частность с вечностью; владела им и вполне сравнимая с цветаевской неукротимая страсть к постижению мира средствами поэтического слова.

Попросту говоря, он узнавал в творчестве Цветаевой дорогое ему, близкое, свое — и потому так легко ловил и взращивал любую ассоциацию, с намека достраивал образную цепь и мысль. В одной из своих записных книжек Цветаева сказала об этом читательском качестве: «Чтобы понимать стихи, то есть брать от них наибольшее, нужно воображение: быстрота и подвижность (гибкость) ассоциаций». Гибкость такого рода у Бродского была редкостной.

И потому, размышляя о своей великой предшественнице, он не на счетах высчитывал ее плюсы и минусы, но, говоря словами той же Цветаевой, позволял себе открытую «роскошь предпочтения». Которую, впрочем, превосходно умел аргументировать.

1997
источник
Это вступительная статья к сборнику «Бродский о Цветаевой: интервью, эссе» (М., «Издательство Независимая газета», 1997 г.).

1. Георгий Адамович (1892— 1972) — русский поэт и критик. В 1923 г. эмигрировал во Францию. Г. В. Адамович не понимал и не принимал цветаевскую поэзию.