Николай рубцов - лирика. 

Николай Рубцов — в лучшем смысле слова национальный поэт. Время определило значение его поэзии, народной по своей сути. В ее центре — великие противоречия нашей эпохи, и прежде всего — национальная трагедия русского народа, раскол между народом и властью, властью и личностью, ее сиротство и трагическая судьба. Дело не только в проблематике его стихов, где регулярно поднима­ются мотивы судеб России, русской природы, русской истории, где в центре ряда стихотворений — образы Пушкина, Лермонтова, Гого­ля, Достоевского и других великих писателей. Дело и в том, что ге­рой Рубцова несет в себе основные черты русского национального характера, национальной психологии. Личная его трагедия орга­нично вливается в трагическую историю Родины, его метания по разным уголкам страны исподволь обрисовывают и ширь просторов его огромной державы, и контуры души создавшего ее народа, плоть от плоти которого был и Николай Рубцов.

Поэзия Рубцова обладает сложной, тонко разработанной струк­турой, богатством и многогранностью поэтического языка. Неот­ступная черта стихов Рубцова — это трагическое мироощущение. Сиротство, детдомовское детство и отрочество, всегдашняя беспри­ютность сформировали весьма противоречивый, дисгармоничный склад его натуры. Трагическое мироощущение облекается в «сквоз­ной» мотив внутреннего одиночества героя («Подорожники», «Я бу­ду скакать по холмам задремавшей отчизны…», «В горнице», «Про­щальное», «Тихая моя родина», «Осенние этюды» и др.), предчувствие безвременной кончины (поэт умер от руки близкой ему женщины, на которой хотел жениться) — «Я умру в крещен­ские морозы…».

И все же поэзия Н. Рубцова, основанная на народных представ­лениях о правде, добре, красоте, проникнута светлыми чувствами. Жизнеутверждающая и грустная, зовущая к раздумью и действию, она настраивает душу человека на волны добра и участия к людям («Видение на холме», «Старая дорога», «В минуту музыки», «Над вечным покоем», «Душа хранит», «Ферапонтово», «Добрый Филя», «Ласточки» и др.). Тема бессмертия человеческой души пронизыва­ет эти стихотворения:

О, Русь — великий звездочет!

Как звезд не свергнуть с высоты,

Так век неслышно протечет,

Не тронув этой красоты,

Как будто древний этот вид Раз навсегда запечатлен В душе, которая хранит Всю красоту былых времен…

Творчество Николая Рубцова соединило в себе традиции русской поэзии XIX-XX веков — Тютчева, Фета, Блока, Есенина. В поэзии

Н. Рубцова впервые с такой остротой и всеохватностью поставлена проблема исторической Памяти, без которой немыслимо существо­вание любой нации и любого государства. Н. Рубцов ощущает себя наследником тысячелетней русской истории:

Здесь каждый славен —

Мертвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь Со всей звенящей солнечной листвой, Перекликаясь с теми, кто прошел,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

«Если у Ивана Бунина обращение к истории вело к мысли о вне­временной сущности национального духа, то у Рубцова такой «вне- временности» нет, он признает время в его развитии…

Отблеск вечного видел поэт в этих холодных далях с журавлями да коновязями — и тем прекраснее они становились для него. Веч­ное и прекрасное сливаются у Николая Рубцова в пленительно не­повторимом образе Родины: вечна красота отчизны и прекрасен дух народа, вынесенный из всех потрясений его тысячелетней исто­рии…» (Василий Оботуров).

В глубоко личных стихах Рубцова выражено чувство связи с ми­ром, людьми, с землею. Многие исследователи творчества Рубцова отмечают, что дорога жизни, выбор пути, судьбы — центральная тема его поэтического сознания, и потому образ «пути-дороги» — его основной поэтический образ. О многом заставляет задуматься сти­хотворение Рубцова «Русский огонек». Что видится запоздалому путнику в мелькнувшем вдали огоньке? Или это скромное жилище, каких много на Руси, где в красном углу, наподобие иконостаса, хранятся в скромных рамках лики родных и близких, мертвых и живых? Или это старуха с тусклым взглядом, но обжигающим душу вопросом к пришельцу: «- Скажи, родимый, будет ли война?.. Не будет, говоришь?.. Дай бог, дай бог»?

Родина для Рубцова — это идеал святости, и выражен он не в понятии только «малой родины», о котором было Принято говорить до недавнего времени, а России, как символа общенационального единения:

Россия, Русь, куда я ни взгляну…

За все твои страдания и битвы Люблю твою, Россия, старину,

Твои леса, погосты и молитвы,

Люблю твои избушки и цветы,

И небеса, горящие от зноя,

И шепот ив у омутной воды,

Люблю навек, до вечного покоя…

Символами Родины у Рубцова являются: береза, гнездо, звезда, дом, деревня, храм. В этот перечень входит и историческая симво­лика. Такими символами выступает у поэта Москва («лик священ­ного кремля») и Вологда («Глава безмолвного Кремля…»):

И я молюсь — о, русская земля! —

Не на твои забытые иконы,

Молюсь на лик священного Кремля И на его таинственные звоны…

Родина у Рубцова — это и сон, подразумевающий запустение, застой («Что загрустила? Что задремала?»), и покой, успокоение, к которому приходит и с чем связывает свою судьбу лирический герой («О, вид смиренный и родной!..», «Тихая моя родина»), и святыня, неповторимая и вечная («Снег летит по всей России…», «Но этот дух пойдет через века!», «Храни себя, храни!», и возрождение, о котором мечтает поэт («Отчизна и воля…»).

Николай Михайлович Рубцов родился в 1936 году в поселке Емец Архангельской области. Позже его семья переехала в Вологду. Началась война, и отец маленького Николая ушел на фронт, откуда уже не вернулся; еще через год мальчик лишился матери. Значительная часть детства будущего поэта прошла в одном из детских домов Вологодской области. Именно в малой родине Николая Рубцова следует искать истоки его глубоко национальной по духу лирики. Судьба поэта неразрывно связана с русским Севером. Здесь он учился в двух техникумах (лесотехническом и горно-химическом), работал кочегаром и служил в морфлоте в звании матроса. В 1962 году Рубцов создает свой первый, пока лишь машинописный и неофициальный стихотворный сборник – «Волны и скалы». Тогда же он поступает в Литературный институт имени Максима Горького, который заканчивает в 1969 году. Первый печатный сборник поэзии Рубцов выпускает в 1965 году под обобщающим названием «Лирика». В конце 60-х – начале 70-х годов свет увидели и другие книги его стихов: «Звезда полей», «Душа хранит», «Сосен шум», «Зеленые цветы» и последний сборник «Подорожники». Часть из этих книг была выпущена после смерти Рубцова – он умер в 1971 году в Вологде. Николая Рубцова часто упрекали в некоторой вторичности его стихов по отношению к поэзии Есенина, Блока, Тютчева, Фета и других великих поэтов. Устав от этих замечаний, Рубцов составил стихотворный ответ критикам: Я переписывать не стану Из книги Тютчева и Фета, Я даже слушать перестану Того же Тютчева и Фета. И я придумывать не стану Себя особого, Рубцова, За это верить перестану В того же самого Рубцова, Но я у Тютчева и Фета Проверю искреннее слово, Чтоб книгу Тютчева и Фета Продолжить книгою Рубцова!.. Из этих строк явственно видно, что поэт не стремится слепо подражать классикам, он ратует за преемственность подлинной поэзии: искреннюю манеру хороших стихов нужно не только перенять, но и развить, что гораздо сложнее. Для этого преемник должен жить теми же мыслями и эмоциями, что и вдохновивший его поэт прошлого. Такую общность Рубцов ощущает с Сергеем Есениным. Ему даже удается довольно точно передать обуревающие Есенина чувства в своем стихотворении «Последняя осень»: И понял он, что вот слабеет воля, А где покой среди больших дорог?! Что есть друзья в тиши родного поля. Но он от них отчаянно далек! И в первый раз поник Сергей Есенин… Лирику Николая Рубцова часто называют печальной и даже мрачной. Поэт действительно дал повод так думать: не последнее место в его произведениях занимала тема смерти. Но смерть в стихах Рубцова – отнюдь не разрушающая стихия и не конец пути, напротив, она предстает хранителем старины и великой истории Родины. Так, в знаменитом стихотворении «Над вечным покоем» непременным атрибутом смерти и погребения становится их «святость»: …И так в тумане омутной воды Стояло тихо кладбище глухое, Таким все было смертным и святым, Что до конца не будет мне покоя. Земным символом сохраняющей былое «святой» смерти выступают белые ромашки на погосте, «существа уже иного мира»: И эту грусть, и святость прежних лет Я так любил во мгле родного края, Что я хотел упасть и умереть И обнимать ромашки, умирая… ……. Когда ж почую близость похорон, Приду сюда, где белые ромашки, Где каждый смертный свято погребен В такой же белой горестной рубашке… Главный мотив лирики Николая Рубцова – воспевание старой Руси, той деревенской части России, которая ближе всего к природе. Например, в стихотворении «В сибирской деревне» поселение неотделимо от окружающего его осеннего леса, едино с бурной рекой: Какой покой! Здесь разве только осень Над ледоносной Мечется рекой, Но крепче сон, Когда в ночи глухой Со всех сторон Шумят вершины сосен… ……….. Случайный гость, Я здесь ищу жилище И вот пою Про уголок Руси, Где желтый куст, И лодка кверху днищем, И колесо, Забытое в грязи… В стихотворении «Доволен я буквально всем!» Рубцов с восторгом говорит о единении с русской природой: Я так люблю осенний лес, Над ним – сияние небес, Что я хотел бы превратиться Или в багряный тихий лист, Иль в дождевой веселый свист, Но, превратившись, возродиться… Современникам Николая Рубцова удалось удивительно точно подвести черту под его творчеством, запечатлев на могильной плите поэта лишь одну, но прекрасно характеризующую Рубцова строчку из его стихотворения: «Россия, Русь! Храни себя, храни!». Едва ли можно было выразиться удачнее. Николай Рубцов войдет в литературу простым и искренним певцом своей великой Родины – более чем достойный итог для поэта.

Самые сокровенные моменты жизни Н. М. Рубцова связаны с написанием стихов. Лейтмотив его произведений: “из души живые звуки в стройный просятся мотив”. Талант этого поэта не смогли заглушить ни голодное детство, ни тяжелые годы войны.

Лирика Рубцова совершенно особая. Настроения людей, картины быта не нашли широкого и глубокого отражения в его стихах. Наиболее эмоционально в них выразилось личное “я” поэта. Тема души прозвучала в творчестве РУбцова волнующе, пронзительно. Основной мотив его стихотворений – мотив одиночества. Рубцов торопился писать, жить, словно чувствовал свой скорый конец. Одно из его лучших стихотворений так и называется – “Я умру в крещенские морозы…”. В каждой строчке поэт передавал свои самые сокровенные переживания. Лирический герой его произведений ставит перед собой вечные философские и нравственные проблемы: смысла жизни, человека и бытия, жизни и смерти, любви и разлуки.

В программном стихотворении Рубцова “Звезда полей” отразилось мироощущение поэта. Недаром оно впоследствии послужило названием целого сборника. При этом вечные вопросы в лирике Рубцова неразрывно связаны с темой Родины. Для лирического героя Родина – это идеал святости. В основу этого стихотворения положена антитеза. В первых строчках лирическому герою тревожно, смутно на сердце. Возникает состояние скрытой горечи. В то же время здесь звучит нежная любовь к Родине: “сон окутал родину мою”. Здесь появляется еще одна антитеза: малая родина, над которой горит “звезда полей”, и вся огромная родина. Таким образом, пространство стихотворения расширяется.

Сам образ звезды традиционен для русской поэзии. С ее образом тесно связано представление о тепле. Именно здесь, во “мгле заледенелой”, так нужны ее приветливые лучи. Счастье лирического героя немыслимо без счастья его Родины:

…И счастлив я, пока на свете белом

Горит, горит звезда моих полей…

Во многих стихотворениях поэт использует фольклорные традиции и мотивы русской христианской философии, темы крестьянской поэзии. Произведения Рубцова отличаются пристрастием к деталям сельского быта, сочетанием христианских и языческих мотивов, темами классической русской литературы. Поэт утверждает самобытность русской нации. Рубцов убежден, что есть зависимость духовного мира человека от земли, традиций крестьянской жизни.

Он поэтизирует любовь к малой родине, стремление к бескомпромиссной правде, хранит память о войне. Рубцов часто обращается к народной душе, одухотворяет самые обыкновенные вещи. Поэт восхищается многими, забытыми ныне, ценностями, подчеркивает важность народной нравственности и национальной культуры. Эти темы нашли свое отражение в стихотворении “Русский огонек”(1964). В нем подчеркивается спокойствие и миролюбие русского человека. Лирический герой здесь – путник, вечный странник, затерянный на просторах России. Он заходит в дома незнакомых людей, и его встречают как дорогого гостя, дают обогреться, оставляют ночевать. Как христианская заповедь, звучат слова:

За все добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью.

Пейзаж строится по принципу контраста. Сначала описывается зимняя красота природы. На фоне монументальной природы появившийся в снежной пустыне огонек воспринимается как очаг жизни, надежда. Образ героини стихотворения типичен для тех лет. Старушка до сих пор живет воспоминаниями о страшной войне.

Ключевым здесь является мотив сиротства. Особенно пронзительно он звучит в кульминации стихотворения:

И вдруг открылся мне

Сиротский смысл семейных фотографий.

Пейзажи Рубцова подкупают своей достоверностью, глубинным знанием жизни. Его стихотворение “Журавли” перекликается с произведением “У сгнившей лесной избушки”. В самом начале стихотворения поэт обращает внимание на то, что именно с началом октября связан журавлиный отлет. Осенняя картина сразу вызывает мотив прощания. Его подготавливает эпитет “сгнившая” избушка. По деталям стихотворения можно восстановить социальную роль лирического героя, его знание природы и души человека. Мотив прощания с природой усиливается с помощью образов улетающих журавлей и листопада. Осенняя прохлада означает неприкаянность лирического героя. Поэт проводит своеобразную параллель со стаей птиц. Каждый человек перед лицом своей судьбы одинок в людском море.

Во многом произведения Рубцова перекликаются с лирикой Фета. Поэт постоянно обращается к молчаливым собеседникам, ищет гармонии с природой. С этим связана психологическая тонкость его пейзажа: пристрастие к изображению пограничных состояний и времен суток, особое отношение к свету и тени. Для поэта характерен мотив обращения к родным могилам, тема памяти. Он воспринимает смерть как смирение. Это своеобразное вступление в царство “сказочного мира”, “последнее новоселье”.

Часто поэт использует символы христианской религиозной культуры. Эти темы характерны для стихотворения “Крещенские морозы”. Ночь на Крещение воспринимается Рубцовым как некое мистической действо. Для поэта подобное время священно. Именно тогда душа стремится к соединению с Богом. Журавли у Рубцова – это часть природы, которая сиротеет с их отлетом. Прощальный плач этих гордых прославленных птиц связывает прошлое и настоящее Родины. Вечное и прекрасное сливается у поэта именно с образом Отечества.

Соединение вечных тем и мотива Родины характерно для стихотворения “Посвящение другу”. Через все произведение проходят традиционные мотивы: образ ночи, звезды, огней в деревне, реки. Все это дает лирическому герою надежду, поддерживает его. Зима у поэта всегда связана с душевным холодом. “От зимней стужи глохнет покинутый луг”, – утверждает кто-то, но не лирический герой. Не гибнут надежды героя, пока “светлые звезды горят”. Исследователи творчества Рубцова справедливо отмечали, что образ дороги связан у него с образом Времени, истории, судьбы России.

Все темы и мотивы лирики поэта тесно перекликаются между собой. Вместе они образуют неповторимое единство. Поэзия Рубцова задумчивая, нежная, зовущая к размышлению. Крестьянское селение, земля связаны с космосом. Нельзя однозначно назвать лирику Рубцова “тихой”. В ней отразилась широкая русская натура, задушевность, искренность. Никто не сумел проникнуть в народную жизнь так глубоко и проникновенно, как Н. М. Рубцов. “Звезда его полей” продолжает освещать нашу жизнь.

(Пока оценок нет)

1936–1971

О поэзии Николая Рубцова

Почти безумие – писать о поэзии во времена ее бедственного существования, если даже допустить, что еще какие-то источники ее питают. Речь не о стихах, – стихах всех мастей, – их, как всегда, больше чем надо. О том же в феврале 1921 года, незадолго до своей кончины, пророчески говорил Блок в своем знаменитом слове «О назначении поэта». Теперь-то мы знаем, что «назначение поэта» вбирает в себя назначение России, человека, истории и много чего еще. Вот лишь несколько строк об изыскании чернью средств «для замутнения самых источников гармонии; что их удерживает – недогадливость, робость или совесть, – неизвестно. А может быть, такие средства уже изыскиваются?» Это блоковское вопрошание, конечно, не связывает с понятием «черни» простых людей, простой народ. А уж в наши дни почти невыносимая правда этих слов тысячекратно, если не более, усилена. Нынешняя каждодневность не только не нуждается в поэзии – она боится ее, как всякий мошенник боится воздающей длани.

Впрочем, в разные времена и у разных людей было ощущение жизни, похожее на то, какое настигло Россию на рубеже ХХ-XXI столетий. Потому Блок в страшные годы Гражданской войны писал о «цивилизованном одичании». А до него Герцен – о «стоне современных человеческих трясин». А до них Баратынский в стихотворении 1835 года, так знаменательно названном «Последний поэт», – стихотворении провидца многого, если не всего того, что произойдет с поэзией и Россией. И почему почти каждый значительный русский поэт, даже если он любим и почитаем, предстоит перед самим собой и перед Божьим судом как последний ?

Век шествует путем своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.

Людям слишком часто кажется, что они от чего-то уходят, расстаются с ненужной поклажей. Но там, где речь идет о поэзии, отеческих преданиях, вере, все-таки надо смириться и понять, что в какие-то мгновения именно они, изумленные и отчаявшиеся, покидают человека.

В 1954 году судьба приводит Николая Михайловича Рубцова в поселок Приютино под Ленинградом, где жил его старший брат. Там поэт работал слесарем-сборщиком на военно-испытательном полигоне. Вот так и бывает, что один из самых бесприютных русских поэтов жил в Приютино. И там, уже позднее, когда он служил на Северном флоте и приехал туда в отпуск, у еще «допоэтического» Рубцова появилось стихотворение:

Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по волоку с мешком -
И буду жить в своем народе!

Можно с достаточной уверенностью сказать, что в ту пору, когда человеческий опыт и поэтические мировидения и мироотношения Рубцова не отличались отчетливо выраженными широтой и глубиной, чувством неотвратимости художнического удела, строки эти более чем поразительны. К тому же если Рубцов относительно себя уже довольно рано что-то предчувствовал, он все же до конца дней оставался человеком застенчивым и скромным, а уж в те годы особенно. И вдруг такое: «И буду жить в своем народе!» Так и случилось. Рубцова знают и любят, его поют. И не потому, что кто-то пишет к его стихам музыку, кто-то их исполняет, а потому что они просто поются. Явление для русской поэзии и музыки чрезвычайное.

В связи с этим вспомним одно давнее упование Георгия Иванова, имя и стихи которого многие годы были почти неизвестны в России, а ныне он законно почитается крупнейшим орфическим русским лириком ХХ столетия: «Чистый родник народного творчества всегда был лучшим достоянием русской поэзии. Кажется, это единственная область в истории литературы, стоящая выше пристрастных вкусов и не нуждающаяся в переоценках. Но черпать непосредственно из этого родника удавалось лишь немногим – или великим, или особенно близким к первоисточнику поэтам». И еще из Иванова: «…стихи, перестав быть песней по форме, сохраняют всю глубину и чистоту народной песни». Все это имеет прямое отношение к Рубцову. И не случайно он так любил под гитару или гармошку петь свои стихи. Память об этом сохранили и современники, и несовершенная записывающая аппаратура. А в сколько названий его сочинений входит слово «песня»: «Осенняя песня», «Прощальная песня», «Зимняя песня» и просто «Песня»!

Позволю себе целиком привести здесь стихотворение «Осенняя песня». Отмечают, что появилось оно как отклик на знаменитое стихотворение Поля Верлена. В этой веселой вещи, горькой и бражнической, столько пристальности и вместе с тем преодоления окаянных оков бытия.

Потонула во тьме
Отдаленная пристань.
По канаве помчался -
Эх! – осенний поток!
По дороге неслись
Сумасшедшие листья,
И порой раздавался
Милицейский свисток.

Я в ту ночь позабыл
Все хорошие вести,
Все призывы и звоны
Из Кремлевских ворот.
Я в ту ночь полюбил
Все тюремные песни,
Все запретные мысли,
Весь гонимый народ.

Ну так что же? Пускай
Рассыпаются листья!
Пусть на город нагрянет
Затаившийся снег!
На тревожной земле
В этом городе мглистом
Я по-прежнему добрый,
Неплохой человек.

А последние листья
Вдоль по улице гулкой
Все неслись и неслись,
Выбиваясь из сил.
На меня надвигалась
Темнота закоулков,
И архангельский дождик
На меня моросил…

Вот о таких отчаянно-спасительных стихах писал незадолго до смерти Осип Мандельштам: «Народу нужен стих таинственно-родной, Чтоб от него он вечно просыпался…»

Выдающийся мыслитель Вадим Кожинов писал: «…особенно удивителен даже не сам по себе стремительный рост славы поэта, а тот факт, что росла она как бы совершенно стихийно, по сути дела, без участия средств массовой информации, словно движимая не зависящей от людей природной силой». Очень верное и точное замечание. Ныне известность и слава Рубцова помимо невидимой власти над сердцами имеет, так сказать, материально-предметное воплощение. Именем Рубцова названа планета, улицы в Вологде и Санкт-Петербурге, открыты музеи в селе Никольском и Москве, памятники в городах Вологде, Тотьме, Череповце, Емецке. На домах, где жил поэт, установлены памятные доски. О количестве изданий его стихов говорить не приходится. Но следует сказать, что мемориальная эффектность и монументальность не могут скрыть некой улыбки, что-то от его поздней надежды:

Мое слово верное
прозвенит!
Буду я, наверное,
знаменит!
Мне поставят памятник
на селе!
Буду я и каменный
навеселе!..

Если речь идет о поэте Божией милостью, – а Рубцов именно такой поэт, – то большинство определений, характеристик в общем-то не очень существенны. Ибо когда мы имеем дело с совершенством художественным, да и не только художественным, а с чем-то идеальным, то к нему нечего добавить, не о чем говорить: все получило волшебную завершенность. Кто умеет слышать, умеет видеть – все почувствует сам, если он соприкоснется с искусством совершенно исключительным, редкой силы, подлинности, чистоты. И при всей тонкости стихов, при всем музыкальном их изяществе всегда есть ощущение душевной и духовной мощи. Здесь заключено и особое видение мира, истории. И это не просто приношение на алтарь любви к Отечеству, не просто рифмованное и ритмическое объяснение в любви к родному пространству, вологодским далям, к холмам, рекам, полям, лесам, облакам, к удивительным лицам живущих здесь людей, и старых, и совсем-совсем юных. В высших созданиях Рубцова эти начала обретают огромность, причем тихую, чарующую огромность. За простотой, за чем-то пустяшным светится небывалость. Как в стихотворении «В горнице».

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…

Или в исключительной лирической вещи, посвященной другу поэта, недавно ушедшему гениальному художнику, вологжанину Василию Белову, – «Тихая моя родина…».

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

– Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. -
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

Это уже нечто молитвенное – «Свете тихий»… Можно, конечно, указать на чудную простоту и гармонию стихотворения, но суть в ином. Вот при такой тихости, таком спокойствии, при ритмических повторениях рождается чувство, что вот сейчас сюда ворвется нечто небывалое и огромное. То множество смыслов, которые в слове и за словом, как в колыбельном напеве. В стихах раскрывается то, что русский мыслитель назвал «внутренней формой слова», что несет слово сквозь века. Конечно и безусловно, при создании подобных вещей необходимы талант, мастерство, своя, по слову Есенина, «словесная походка». Но прежде всего нужно волшебное устроение души автора, которое преобразует и одухотворяет то, с чем она соприкоснулась в каждодневном жизненном и житейском опыте. А такое душевно-духовное устроение связано с тем, как складывалась жизнь и судьба поэта, с ранних лет и до зрелых, каким был мир, в котором он жил (страна, история, вера, нравы, взаимоотношения с другими людьми, природа, народное искусство). Здесь разгадка очень многого. И не только в судьбе художника, но и вообще в человеческой судьбе. Как гласит поговорка: «Каков в колыбельку, таков и в земельку».

Но порой красота мира и безмерность человека вступают в мучительные взаимоотношения. В гармонично совершенных вещах Рубцова всегда присутствует «трагический надрыв» (по Достоевскому), напряжение, с которым преодолевается «сиротство» – сиротство во всех смыслах, от материально-социального до глубинного. Загнанность человека и спасительность для мытарствующей души песни. Где-то здесь обретается и причина того, почему Рубцов среди стихов различного достоинства оставил в русской поэзии несколько ослепительных шедевров, которые мы вправе, даже внеэстетически, называть классическими – имея в виду все, с чем связано это определение в великой русской литературе. Это и приведенные здесь «В горнице» и «Тихая моя родина», «Русский огонек» и «Родная деревня», «Памяти матери» и «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…», «Звезда полей» и «Видение на холме», «Добрый Филя» и «Окошко. Стол. Половики…», и еще, и еще…

О трудах и днях Рубцова написано очень много. Здесь хочется привести поминальные слова о поэте хорошо его знавшего Виктора Астафьева, выдающегося писателя и мудрой личности: «Душа его жаждала просветления, жизнь – успокоения. Но она, жизнь… плохо доглядывает талантливых людей. И Господь, наградив человека дарованием, как бы мучает, испытует его им. И чем больше оно, дарование, тем больше муки и метания человека».

Так как же и во что сложились «муки и метания» Рубцова? Поэт родился 3 января 1936 года в поселке Емецк Архангельской области. Туда переехали из вологодских краев его родители – отец Михаил Андриянович и мать Александра Михайловна. То были, как принято ныне говорить, простые люди. Николай был четвертым ребенком в семье, после него родилось еще двое детей. В 1937 году семья обосновалась в Няндоме, где получил новую работу отец, который вскоре был арестован и почти год пробыл в заключении. В 1940-м семья вернулась в Вологду. С началом войны отец был призван в армию. Мама, на которую свалились непосильные заботы, умерла в июне 1942 года. Отсюда начинаются пути и перепутья, времена сиротства и мытарства, мучений и радостей. В поздние годы у Рубцова появится гениальная, среди прочих, строка, где время сжато до жуткой формулы: «Сиротский смысл семейных фотографий». Точнее и сильнее не скажешь.

Автор «Жизнеописания Николая Рубцова» – вологодский писатель и краевед Вячеслав Белков считал, и не без основания, что первое стихотворение поэта относится к лету 1942 года. Сам Рубцов в одной из своих автобиографий писал: «С пяти лет воспитывался в различных детдомах Вологодской области, в частности Никольском Тотемского района. Там закончил семь классов, и с тех пор мой, так сказать, дом всегда находился там, где я учился или работал. А учился в двух техникумах – в лесотехническом и горном, работал кочегаром тралового флота треста „Севрыба“, слесарем-сборщиком… в городе Ленинграде, шихтовщиком на Кировском (бывшем Путиловском) заводе, прошел четыре года военной службы на эскадренном миноносце Северного флота». Кстати, хотя Рубцов родился и жил среди северных лесов и деревень, его всегда тянуло море и все, что с морем романтически связано. Позднее он говорил близкому человеку: «В моих стихах две стихии. Стихия моря и стихия поля. О поле я много написал, а о море мало. К нему еще вернусь…» Не пришлось.

Следы его трудов и дней – это одновременно летопись бездомности и приобретений, тесноты общежитий, чужих углов и простора морей и больших городов. Все это ломало и ковало душу. Отсюда необыкновенная жизненность всего, что написал Рубцов, даже самого раннего или случайного. И вся огромность чувствований, переживаний, мыслей этих лет живет в его поэзии.

Когда Рубцов служил на флоте, то в Североморске («столице Северного флота») он посещал литературное объединение и начал довольно регулярно публиковаться во флотской печати. После демобилизации в 1959 году поэт жил и работал в Ленинграде. Там он также печатался, познакомился со многими молодыми ленинградскими поэтами. Среди них – Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Виктор Кривулин. Там же он подготовил свою первую книжку стихотворений. Она называлась «Волны и скалы», в нее вошло тридцать восемь произведений. А главное, у нее был «грандиозный» тираж – 6 экземпляров. Но это тоже очень значительная веха.

В эту пору Рубцова-поэта начинают слышать и узнавать разные люди, в том числе литераторы. А это многое значит в становлении любого художника. На рубеже 1950-1960-х годов с редкой отчетливостью становится заметно, как вырос Рубцов, ведь именно в то время написаны такие отменные вещи: «Я весь в мазуте, весь в тавоте…», «Загородил мою дорогу…», «Утро утраты», изумительное стихотворение «Добрый Филя».

И вот зрелым человеком, с сильным и тревожным талантом, все так же не устроенный, Рубцов поступает в знаменитый Литературный институт им. Горького. То уже была Москва со всеми своими путями и беспутием. Рубцова заметили в институте, со вниманием и пониманием отнеслись к нему. И до наших дней в этом удивительном пространстве, почти на углу Тверского бульвара и Пушкинской площади, в знаменитом «Доме Герцена» и общежитии живут легенды о Рубцове той далекой поры.

Но не менее чем институт с его студенческой вольницей, с замечательными преподавателями, чрезвычайно много значило сближение Николая Рубцова с «кругом московских поэтов», по определению Вадима Кожинова. В этот круг входили – кто более, кто менее признанные – Владимир Соколов, Станислав Куняев, Анатолий Передреев, Борис Примеров,

Игорь Шкляревский. И здесь следует сказать о Вадиме Валерьяновиче Кожинове, объединяющем центре этого «круга», человеке выдающегося дара, обаяния, культуры.

Эта среда дала Рубцову, помимо ободряющего признания, очень-очень много. Но было бы ошибкой считать все эти связи и отношения идиллическими. Характер у поэта был непокладистый, страстный. По этой и другим причинам, а более всего за нарушение учебной дисциплины в 1964 году он был исключен из Литературного института и только после многих ходатайств был восстановлен на заочном отделении. Опять бездомность и безденежность. Институт он закончил в 1969 году уже известным поэтом. В институтские годы его стихи печатали журналы «Юность», «Молодая гвардия» и «Октябрь».

В 1963–1964 годах Рубцовым написаны такие классические вещи, как «Звезда полей», «Тихая моя родина…», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…», «Русский огонек» и другие. Московские друзья, как могли, помогали Рубцову. Они всячески способствовали росту его признания в тогдашней культурной среде, помогли издать в 1967 году книгу, ставшую и остающуюся событием, – «Звезда полей». Затем вышли сборники «Душа хранит» (Архангельск, 1969), «Сосен шум» (М., 1970), «Зеленые цветы» (М., 1975). Последняя книга была подготовлена к печати автором, но появилась уже после его смерти.

Только летом 1969 года он наконец получил квартиру в Вологде и прожил в ней последние полтора года жизни. Там же в ночь на 19 января 1971 года он погиб от руки женщины, с которой хотел связать свою судьбу. Как писал Кожинов, с 1964 года и до лета 1969-го «поэт, по существу, скитался между Никольским, Вологдой, Москвой и другими городами, не имея к тому же никакого надежного заработка».

Примерно за семь последних лет жизни Рубцов написал свои вершинные вещи.

Самым загадочным в искусстве Рубцова оказывается то, что среди стихотворений, которые пришлось ему написать, за редким исключением всегда отмеченных высоким талантом, вдруг появились вещи, которые, еще не остыв от рук мастера, стали классикой.

Русская поэзия, как и всякая поэзия, знает выдающихся мастеров, ценит их отдельные лирические пьесы, помнит строфы, строчки, образы. И совсем немного поэтов, сумевших создать лирическое сочинение редкого содержательного и формального единства, как говорится, без сучка без задоринки, где всё: тема, сюжет, строфика, ритм, интонация, стиль, колорит, образ, настроение – творят артистическое пространство, будто бы созданное из ничего . Говоря откровенно и не прибегая к выспренному тону, можно заметить, что сделанное из ничего , как правило, сделано из вечности . Потому невозможно для доказательства художественной оригинальности и силы из этого многосмыслия избрать нечто одно, даже то, что просится для избрания. Скажем, такие чудные строки: «сиротский смысл семейных фотографий», «стоит береза, старая, как Русь», «ветер всхлипывал, словно дитя» и др. Или в совсем короткой строчке вдруг обнаружится столько страдания, муки, скорбной правды – «мать придет и уснет без улыбки». И везде строка или строфа подобной красоты и силы исчерпывает себя полностью лишь как часть целого.

Почему-то оказались без должного внимания два мощных и одиноких стихотворения Рубцова. Они и до сих пор живут на окраине его поэзии. Это "Поезд" и "Неизвестный". Когда приходится читать или слышать, как кто-то читает "Поезд", я, например, всегда вспоминаю, как эту вещь читал Михаил Павлович Еремин, профессор-пушкинист, небывалая личность, властитель дум Литературного института в 1960–1980 годы. Рубцов внимательно слушал его лекции. В этом шедевре есть отзвук знаменитого стихотворения Александра Кочеткова "Баллада о прокуренном вагоне". Но у Рубцова власть случая над человеческой жизнью дана в иных, обыденных тонах. Вот этот постукивающий ритм, страшно и мрачно постукивающий, как проходящий мимо поезд, вселяет в сердце неотвратимый ужас случайного перехода в ничто бесценной человеческой жизни, который даже не снимается последними строками извинения и улыбки, – "И какое может быть крушенье, Если столько в поезде народу?". Вот начало стихотворения:

Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу желтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.

И откуда такое прови́дение у еще молодого человека, полного сил, а следовательно, и надежд? Откуда такое прямое , без похоронно-катастрофического убранства, ощущение всей бездонности роковой загадки под названием жизнь ? "Поезд" – космическая и глубоко философская вещь, страшная по-своему. Нерасторжимость света и тьмы – и все это не просто названо или описано, а раскрыто вот здесь, сейчас, перед нами. И заставляет нас пережить не это сочинение, а то, что его породило.

Стихотворение "Неизвестный" – редкое по мощи, хотя сюжет его в общем-то традиционный: о беглом человеке, бродяге ("бежал бродяга с Сахалина"). Но какова сила и картинность в аскетическом изображении бесприютности, ледяного одиночества человека в мире! Рубцов будто идет по давно пробитым поэтическим следам. Энергия, ритм "последнего шага", нечто кинематографическое, мгновенный монтаж кадров, их столкновение – из всего этого встает настигающая нас судьба и определенного человека, и народа.

Он шел против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки
В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая
Какая-то бабка в упор
Сказала, к нему подступая:
– Бродяга. Наверное, вор…

Он шел. Но угрюмо и грозно
Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной страшной реки.

Он вздрогнул, очнулся и снова
Забылся, качнулся вперед…
Он умер без крика, без слова,
Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый…
А люди вели разговор
Все тот же, узнавши об этом:
"Бродяга. Наверное, вор".

Стихи Рубцова на редкость переполнены людьми, характерами, персонажами, лицами и ликами и в значительной своей части близки прозе Василия Шукшина, одна из книг которого так и называется – "Характеры". Природа соответствует у Рубцова состояниям и настроениям человека, являясь их таинственным эхом. И безусловно главенствующим, связующим образом шумного веселья и тихого, среди утрат и бед, людского мира, является образ матери, так рано ушедшей из жизни. К нему поэт в связи с различными обстоятельствами не раз возвращается.

Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.

В 1960 году Рубцов написал стихотворение "Добрый Филя". Это лирический портрет личности особенной, на которой, как говорили в старину, держится Русь. Легкий волнообразный ритм, простые предметы-детали, отсутствие моралистических суждений позволили поэту создать пленительный и покоряющий образ. И до сих пор даже далекие от поэзии или интереса к ней люди при упоминании имени Рубцова спрашивают: "Это который написал о Филе?"

Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…

Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет.

Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
– Филя! Что молчаливый?
– А о чем говорить?

Поэзию Рубцова питает и держит острое национальное чувство, без гордыни, восторженности, а тем более без плакатной демонстративности. Это присуще всем значительным русским поэтам давнего и недавнего прошлого. Полюсы этого присутствия России имеют совершенно различные воплощения. Это и край, где родился, вырастал и жил поэт ("За Вологду, землю родную, Я снова стакан подниму!"). Деревня – родина души, более того, души России. Потому при обращении поэта к этим началам всегда ощущается необыкновенный музыкальный подъем, мужественная оглядка на прошлое. Нет часто встречаемой в подобных случаях сентиментальности и воспоминальных туманов. Есть твердая сила.

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – все забывается,
Светлые звезды горят!

("Зимняя песня")

И всё песни, песни.

Я уеду из этой деревни…
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь на дворе глубока.

("Прощальная песня")

Спрашивается, как в такой высокости вдруг встретилась "грязь на дворе"? Но никакого снижения образа и его красоты нет. Наоборот, за счет уместного использования такой прозаичности он становится достовернее и подлиннее.

Рубцов предчувствовал час своей кончины и видел его в тонах апокалиптических. "Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы", – писал Рубцов в 1970 году, уже на пороге своей смерти. Его поэзия не только в последний год жизни, но, в сущности, всегда пронизана горечью, предчувствием конца, близкой смерти, кладбищенской тишины, неразрешимостью трагической загадки жизни. Но такова вся русская поэзия. Такова вся русская жизнь.

Кто-то стонет на темном кладби́ще,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.

В эту пору с дороги буранной
Заявился ко мне на ночлег
Непонятный какой-то и странный
Из чужой стороны человек.

И старуха метель не случайно,
Как дитя, голосит за углом:
Есть какая-то жуткая тайна
В этом жалобном плаче ночном.

("Зимняя ночь")

Не порвать мне житейские цепи,
Не умчаться, глазами горя,
В пугачевские вольные степи,
Где гуляла душа бунтаря.

Не порвать мне мучительной связи
С долгой осенью нашей земли,
С деревцом у сырой коновязи,
С журавлями в холодной дали…