Французская поэзия: краткая теория. «Ваш рот речет: «Целуй меня!»…»

Составление, предисловие М. Яснова

Разработка серии А. Новикова

Комментарий к жизни и любви

Шарль Бодлер однажды заметил: «Поэзия, под страхом собственной смерти или умаления дара, не может смешиваться с наукой или моралью; ее предметом является не истина, а лишь она сама». Эта «самостийность» поэзии выражается и в том, что не существует другого искусства, которое говорило бы о любви так, как говорит она. И если выразить одной фразой суть того, что мы называем любовной лирикой, то в ней, в этой фразе, непременно окажутся рядом и духовное служение, и общая идея красоты и благородства, и путешествие в область сердечных переживаний, и самое главное – образ Прекрасной Дамы, мимо которого не прошел ни один поэт на протяжении всей истории человеческой цивилизации.

В этом смысле французской поэзии повезло как никакой другой – именно любовное чувство, перелитое в формы лирики, прежде всего классической, дано носителям французского языка и французской ментальности во всей полноте, яркости и разнообразии. Путь от чувства к стихам и от стихов к чувству породил безусловный феномен, который можно назвать комментарием к жизни и любви, и чем больше и глубже мы читаем французских поэтов, тем обширнее и подробнее становится этот комментарий. Наша книга – лишь небольшая часть «биографии сердца», в том ее виде, как она запечатлена русскими переводчиками, которые интерпретировали не только и не столько сам по себе язык поэзии, сколько язык любви, нередко дополняя и обогащая новыми оттенками канву оригинала.

Старая французская поэзия оперировала жесткими поэтическими формами: рондо и сонет, ода и баллада, эпиграмма и элегия – все эти виды стиха были тщательно разработаны, многократно и в мельчайших формальных подробностях воспроизведены авторами, старавшимися не только длинной чередой аллюзий и реминисценций связать между собой прошлое и настоящее, но и буквально из каждого стихотворения вылущить злободневный смысл. Большинство поэтических текстов тех эпох обращены к конкретным людям, друзьям и возлюбленным, знатным особам и покровителям, монархам и литературным противникам, – рядовым персонажам и героям событий, бывших тогда на слуху, вплоть до мельчайших бытовых эпизодов, канувших в вечность. Из этих мелочей создается реальная, не выветрившаяся и по сей день мозаика жизни, в которой, в частности, любовная поэзия занимает существенное, а иногда и первостепенное место.

Все это видно в строчках и строфах, создававшихся и в Средние века, и в эпоху Возрождения, и позднее – в восемнадцатом столетии, подарившем нам незабвенные образцы «высокой» и «низкой» поэзии. Рядом с воспеванием «вдохновительниц», рядом с благородным служением идеалу (нередко – именно Идеалу, поскольку во многих стихах тех эпох образ Прекрасной Дамы лишен бытовых примет и индивидуальных черт), всегда присутствовала иная традиция, более конкретная и личностная, назовем ее «вийоновской», в которой оживала и широко распространялась низовая культура, бросавшая вызов общепринятым взглядам и нормам своего времени.

Следствием куртуазного культа Дамы – реального и литературного – стал пересмотр в обществе всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной. В аристократических и зажиточных кругах становилось важным признание духовности в этих отношениях. Низовая культура, в которой всегда ярки эротические мотивы, по-своему отреагировала на куртуазную любовь, перенеся ее завоевания из области запретов и серьезного чувства в откровенный показ и насмешливое обыгрывание всего «заповедного». Место высокой и трепетной страсти занимал низкий адюльтер, но строился он по законам, уже отработанным куртуазной любовью; в отличие от высоких жанров литературы, героями которых становились представители высшей знати, дворянства и духовенства, герои низовой культуры – рядовые люди, а то и представители «дна»: нищие, воры, гулящие девицы.

Любовная лирика старого времени переполнена фривольными мотивами. Слово «фривольный» не должно настраивать на легкомысленный лад. За те века бытования французской поэзии, которые представлены в этой книге, многочисленные поэты отдали дань, если можно так сказать, «пограничной» традиции, в зоне действия которой располагаются не только любовные и эротические стихи, но и иронические, и сатирические, охватившие самые разные поэтические жанры от эпиграммы до стихотворной сказки. Это так называемая «легкая» поэзия, которая отнюдь не легка для перевода; наоборот – она предполагает виртуозное исполнительское мастерство, сохраняющее особенности оригинала.

Во Франции подобное мастерство, как правило, оттачивалось на идеологическом поле; не случайно, например, в семнадцатом веке, открывшем поэтическое барокко, любовная лирика и политика оказались нерасторжимо переплетены – настолько, что эта эпоха «любви и либертинажа» до сих пор находит самый живой отклик у всех, кто в нее погружается. Поэзия барокко с ее подспудным трагизмом, с ее эмблематикой, с ее стилистическими оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, ее пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось в Новейшее время созвучно гуманитарным настроениям европейского общества, стоящего на пороге и социальных, и этических перемен.

А если заглянуть, скажем, в восемнадцатый век, то мы убедимся в том, что любовная лирика не просто описывает или выражает чувства, – прежде всего она изучает нравы. Этому посвящены сотни страниц позднейших исследований. По словам историка Мишеля Делона, тогда во Франции повсюду царила поэзия: «Она звучала на улицах и в салонах. Рифмовали всё – не только поздравления по случаю семейных праздников или общественных событий; рифмовали, чтобы придать ясность беседам на серьезные темы. Вольтер завоевал славу самого крупного поэта эпохи, и свои представления о жизни он излагал александрийским стихом… В ряду наслаждений того времени первое место было отдано любви, не столько в ее жизненных реалиях, сколько в представлениях о ней и людских прихотях».

Эпоха переполнена деталями, жестами, намеками, поступками, текстами, свидетельствовавшими о возрождении античной традиции и завоеваниях новой чувственности. «Античность, – замечает Делон, – это и культура, и ее видимость… Вежливость становится искусством изящно говорить непристойности, а поэзия подпадает под чары распутства, не используя при этом ни одного грязного словца». Известный филолог Ефим Эткинд, анализируя переводы Батюшкова из Парни, писал о том, что эротические элегии давали переводчику возможность выразить свое мироощущение и свой темперамент, поскольку, несмотря на фривольность сюжетов, в стихах Парни прежде всего были разработаны психологические характеристики и драматические конфликты. А на другом полюсе – столь завораживающие любовные послания Андре Шенье, который, по мнению Осипа Мандельштама, превратил элегию в светское любовное письмо, в котором свободно течет «живая разговорная речь романтически мыслящего и чувствующего человека».

Обреченные отщепенцы, стремящиеся к гибели, бунтующие против порядка, морали, религии, страдающие от непризнанности, мучающиеся ощущением заката эпохи и цивилизации. Они искали спасение от душевного кризиса в самоиронии, видели очарование уныния и красоту упадка. Возведя красоту в абсолют, они находили ее даже в уродстве. Наследники Бодлера и предшественники символистов, французские лирики последней трети 19 века – они вошли в историю мировой литературы как «Проклятые поэты»

Вообще-то их никто не проклинал. Проклятые поэты – это не поэтическая школа, не творческое объединение и не литературная эпоха. Это название цикла очерков Поля Верлена о поэтах современниках. Изначально в цикл вошли три статьи – оТристане Корбьере, Артюре Рембо и Стефане Малларме. Через несколько лет – в 1888 году -книга была переиздана и в нее вошли также очерки о Марселине Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль-Адаме и самом Верлене. Себя автор описал под именем Бедного Лилиана (Pauvre Lelian). Название цикла очерков стало нарицательным – проклятыми поэтами стали называть и других французских поэтов 1870-1890 годов. Так, со временем список «проклятых» пополнился такими именами, как Шарль Кро, Морис Роллина, Жан Ришпен, Жюль Лафорг и Жермен Нуво.

Творчество Проклятых поэтов приходится на последнюю треть 19 века – период декаданса. Декаданс – это тоже не литературная школа. Это кризис европейской культуры
конца 19 – начала 20 века. Период, для которого характерны были упаднические настроения (собственно и само слово Декаданс в переводе с французского означает упадок), разочарование в общепринятых
ценностях, отрицание позитивных доктрин в искусстве. Трагическое ощущение «конца века», надтреснутая червоточина неприкаянности, изгойства, сумеречное томление духа объединяет крупных французских лириков конца 19 века. При этом практически все проклятые поэты, за исключением Жюля Лафорга, сторонились кружка декадентов. В отличие от декадентов, соскользнувших в «упадничество» и воспевавших свою хандру, настроения проклятых поэтов не исчерпывались констатацией своего отщепенства. Они пытались преодолеть эту неприкаянность, изгойство, душевный кризис. И именно этот поиск выхода, это нежелание мириться с удручающим положением вещей, стремление преодолеть болезненную тоску, подняться над несовершенством мира и обеспечивали тот трагический накал, благодаря которому произведения проклятых поэтов стали непреходящим достоянием французской словесности.

Поль Верлен

Окрестивший себя и своих коллег по перу «проклятыми поэтами», Поль Верлен видел себя «грешным великомучеником и трепетным певцом». Именно так он описал себя под именем «Бедного Лилиана» в знаменитом цикле очерков. Самый старший и самый одаренный из «проклятых поэтов», Верлен и в жизни, и в творчестве боролся с засасывавшей его трясиной хандры и порока. Собственно, все его творческое наследие можно сравнить с сентиментальным дневником, в котором он от книги к книге описывает мытарства своей слабой души, свои метания между чувственностью и религиозностью, между бездной греха и жаждой чистоты. Безвольный и падкий на соблазны «зеленого змия», «красных фонарей» и другие не менее запретные, Поль Верлен всю жизнь боролся с собственной природой, утягивающей его в скверну порока. Поэт не мог быть счастлив, ведя благочестивую, праведную жизнь – ему невыносим добропорядочный буржуазный уют, он не любит жену, ему чужды и непонятны идеалы буржуазного общества. И в то же время, он сгорает от стыда, погружаясь на дно общества – проводя время в трактирах, публичных домах, бродяжничая с младшим другом Рембо, ставшим его любовником. Этот, постоянно тлеющий внутри конфликт, приводил к вспышкам бешенства, когда он стрелял в Рембо, избивал жену, гонял по улице мать. Безвольные метания пагубно сказывались на жизни поэта, но именно они стали основной темой его творчества, и в какой-то мере – постоянным источником его вдохновения.

«Я — римский мир периода упадка» - высказался как-то о себе поэт. Поэзия Верлена отражает ту хандру и душевный разлад, который преследовал его всю жизнь. Печальный, поникший, заблудший Верлен во всеуслышание возвещает о тяжком кресте, взваленном на него судьбой, описываемые им распутство, пьянство, тление – своего рода самораспятие, вершимое ради прозрения.

Стоит отметить, что Верлен – один из самых музыкальных поэтов Франции, задушевно-певучий, без запальчивости и накала. Его поэзия настолько мелодична, что порой заунывная колдовская напевность стихотворений отодвигает на задний план смысловую наполненность произведения.

пусть слово только ложь
оно еще и звук
часть музыки которой все доступно

Поль Верлен не живописует и не рассказывает. Его поэзия – это скорее смазанный, точечный рисунок, зарисовка, которая рождает у читателя нужное настроение. Двумя лучшими, главными,книгами поэта считаются «Песни без слов» (1874) и «Мудрость» (напечатана в 1880 г., но писалась в основном пятью-шестью годами раньше).

Артюр Рембо

Артюр Рембо

Мятежник и бродяга, поэт-подросток Артюр Рембо отдал творчеству всего 4-5 лет своей жизни. Этого хватило ему, чтобы этот строптивый и неотесанный юнец из города Шарлевиля в Арденнах вошел в историю мировой литературы, как легендарный предтеча всех революционных авангардистов грядущего столетия. Рембо – самобытный, порывистый, дерзкий – во многом последователь Бодлера. Как и Бодлер, юный Рембо испытывает неприязнь к пошлости буржуазного мира. Но в отличие от большинства преемников Бодлера,он не ограничивается обличением несовершенства реальности, но пытается найти реальность другую, подлинную и нездешнюю, которую необходимо обрести. Поиск этой реальности, которую так и не смог отыскать в своем творчестве Артюр Рембо, стал наверно самым дерзким покушением на вековые устои французской поэзии. Рембо, как поэт, заявил о себе уже в возрасте 16 лет, когда было опубликовано его первое стихотворение. Затем были путешествие по северу Франции и югу Бельгии, богемная жизнь в Париже, где он жил у Верлена, Шарля Кро, Теодора Банвиля, скитания с Верленом по Европе. Рембо было 19 лет, когда во время ссоры Верлен прострелил ему запястье. После этого Артюр Рембо вернулся к матери, на ферму Роше . Он был учителем, солдатом, торговцем и мореплавателем. Но никогда больше не занимался поэзией.

Все творчество Артюра Рембо пронизано неприкаянностью, поэт ощущает себя чужаком в буржуазном мещанском мире, он бросает вызов всему оседлому, обывательскому . Поначалу он пытается подражать Верлену, Гюго, Бодлеру, но сразу же привносит в поэзию нечто свое – его слог порывисто свеж и свободен, он едок и циничен, насмешлив и яростно-богохулен, его образность неожиданно радужна, метка, пронзительна. Лучшим произведением Артюра Рембо считается стихотворение «Пьяный корабль» - лиричный миф-исповедь о дивной приключенческой одиссее. Корабль без команды, с изорванными парусами и сорванным рулем несется мимо чудес и опасностей. Стихотворение открыто для самых разных трактовок и толкований. Насыщенные пестрые зарисовки, россыпь метафор, ошеломляюще-неожиданная образность – семнадцатилетний поэт продемонстрировал мастерство зрелого автора. В своем стремлении к свободе и экспериментированиюАртюр Рембо приходит к верлибру. Считается, что первый французский верлибр был написан именно им – это стихотворение под названием «О море»

Повозки серебряные и медные

Стальные и серебряные форштевни

Вздымают пену,

Взрезают пласты сорняков.

Течения пустоши,

И глубокие борозды отлива

Циркулируют к востоку,

В сторону столбов леса,

В сторону стволов мола,

Где острый край задевают каскады света.

Также в форме верлибра написаны его поэмы в прозе – «Сезон в аду» и «Озарения»

Шарль Кро

Искрометный и колкий Шарль Кро - автор всего двух поэтических книг «Сандаловый ларец» (1873) и посмертной «Ожерелье из когтей» (1908). При жизни Кро был куда больше известен, как изобретатель фонографа и исследователь звуковых волн, а вот его творчество воспринималось современниками как нечто несерьезное, некое «баловством пером». Однако, собранное в два небольших сборника творчество Шарля Кро доказывает, что он был отнюдь не случайным любителем. Под маской легковесного сочинителя безделиц и эпиграмм скрывался тонко чувствующий эпоху, наблюдательный и чуткий лирик. Ироничная, дразнящая, порой едкая усмешка у Кро – лишь ширма, которой он пытается прикрыть щемящую тоску, а порой и ужас перед давящей, удушающей обыденностью. Даже когда эта хрупкая защита падает под натиском беспощадной реальности, поэт находит силы не опустится до слезливых сетований, он – сдержан. Болезненную исповедь он облекает в форму нехитрой песенки, любовную тоску прячет за грациозным намеком, об отверженности, неприкаянности, характерной для всех «проклятых», говорит невзначай, мимоходом, нередко прикрывая это горькой скупой улыбкой. Трагическое достоинство Шарля Кро подчеркивает сплав смысловой и стилевой разнозаряженности его произведений.

Тристан Корбьер

Тристан Корбьер

Поэзия Тристана Корбьера – это гремучая смесь из беспощадных бурлескных каламбуров, богохульных молитв, едкого сарказма, грубой и прямой простоты. Смерть с улыбкой, слезы со смехом, нежность с болью, ирония с отчаяньем – угловатые, запальчивые, щемящие его произведения неизменно трагичны. Как и все его «проклятые» товарищи по перу, Корбьер ощущает себя чужаком, несправедливо отверженным на чадном и уродливом пиру – таковым видится поэту буржуазный окружающий мир. И поэт не склонен преукрашать неприятную реальность, напротив, он – обличитель, которы й доносит до читателя грубую, нагую правду. Сын моряка и приморский житель, он в стихотворении «Люди моря»опровергает прекрасные легенды восторженных путешественников, рассказывая о матросском уделе. Описывая город в стихотворении «Дневной Париж», Корбьер говорит о язвах, накипи, уродстве.

Дежурные харчи бог-повар раздает,

В нихпряностью — любовь, приправой острой — пот.

Толпойвокруг огнятеснитсявсякий сброд,

Ипьяницы спешат рассестьсяинапиться,

Тухлятина бурлит, притягиваялица

Поэт достаточно вольно обращался не только со словом, но и с классическими правилами стихосложения, экспериментируя с ритмом, синтаксисом, разговорными перебивками, перечислениями. Он стал автором всего одной книги - «Желтая любовь» (1873).

Жюль Лафорг

Клоун с печальной улыбкой, Жюль Лафорг, единственный из «проклятых поэтов» примыкал к декадентам. Поэзия Лафорга беспросветно и томительно печальна. Чему собственно радоваться, если поэт уверен, что любое начинание обречено на поражение. По мнению Лафорга, все что можно сделать в подобной ситуации – это подтрунивать над собственной ущербностью, попытаться спрятать ее за шутовской ухмылкой. Отсюда и маска-автопортрет грустного клоуна, которая мелькает и в двух его прижизненных сборниках - «Заплачки» (1885) и «Подражание богоматери нашей Луне» (1885), и в посмертных - «Цветы доброй воли» (1900) и «Рыдание Земли» (1901)

Несмотря на полную обескураженность перед жизнью, Лафорг не боялся искать новые решения в поэтике, более того, он был одним из самых смелых экспериментаторов. Именно этот грустный клоун, умерший в 27 лет от туберкулеза стал первым французским поэтом, который всерьез занялся разработкой французского верлибра. Жюль Лафорг занимался переводами американского основоположника верлибра Уолта Уитмена, который произвел на него сильное впечатление. Впрочем, Лафорг вплетал свой верлибр в привычные ему размеры. Поль Верлен, придумавший формулу «проклятых поэтов», не признал в декаденте Лафорге такового, однако его ошибку исправили потомки.

Стефан Малларме

Стефан Малларме сначала примыкал к парнасцам, позже стал одним из лидеров символистов. Мастерству поэт учился у парнасцев, считая парнасца Банвиля своим учителем. А вот мироощущением, как и все «проклятые поэты», Малларме обязан Бодлеру. Однако, в отличие от кающегося грешника Верлена или запальчивого мятежника Рембо, Малларме не обличитель и не революционер. Он – терпеливый, дотошный созерцатель, который ищет непреложный корень вещей и подбирает слова, чтобы указать на него читателю. Поэт выверял каждую букву, в стремлении до достигнуть совершенства, довести до предела завершенности лирику конца века. Малларме кристаллизировал в своей поэзии распыленные в воздухе Франции настроения упадничества и неудовлетворенности, томительной тоски и отрицания причастности к происходящему, жажды поиска чего-то иного, неизвестного, но настоящего. Он пытался осмыслить перепутья французской поэзии тех лет и понять к каким целям они ведут. Стефан Малларме настолько тщательно подходил к работе, что в результате все его творческое наследие, на создание которого ушла вся его жизнь, вместилось в небольшую книжечку — «Стихи и проза», 1893. А он всю жизнь писал Книгу – свою самую главную, самую совершенную, которая должна была бы вместить в себя результаты его многолетних кропотливых трудов. «все в мире существует, дабы в конце концов воплотиться в книге» - таков был девиз Стефана Малларме. Книгу – мифическую, выстраданную, совершенную, ему так и не суждено было написать. Но вклад Малларме в развитие французской поэзии от этого отнюдь не меньше – он внедрил в лирику Франции свой слог, который не канул бесследно, но стал той основой, на которой смогли вырасти поэты будущего века. А его стремление к Идеалу-Абсолюту было подхвачено будущими поколениями.

Возможно, Вам также будет интересны:

Плеяда (фр. La Pléiade ) - название поэтического объединения во Франции XVI века, которое возглавлял Пьер де Ронсар.

Первоначальное название группы - Бригада ; название «Плеяда» впервые возникает в 1553 году. Ранее это же название использовала группа александрийских поэтовIII века. По аналогии с мифологическими Плеядами, семью дочерьми титана Атланта, численность участников объединения должна была составлять семь человек. Большинство участников объединения составляли соученики Ронсара по коллежу Кокре. Кроме него, в группу входили Жоашен Дю Белле, Жак Пелетье дю Манс, Жан де Лаперюз, Жан Антуан де Баиф, Понтюс де Тиар и Этьен Жодель (возможно, его впоследствии заменил Гильом Дезотель). После смерти Жана де Лаперюза в 1554 годуего место в объединении занял Реми Белло; после смерти Пелетье дю Манса в 1582 году его заменил Жан Дора.

Не следует считать Плеяду единой поэтической школой (при том, что приоритет Ронсара для всех участников группы был непререкаем). Общая установка Плеяды заключалась в отказе от традиционных (национальных) поэтических форм (в этом плане группа полемизировала с Клеманом Маро), в отношении к поэзии как к серьёзному упорному труду (а не пустому времяпрепровождению, которому якобы предавались поэты школы великих риториков и тот же Маро) и в «воспевании духовного аристократизма» . Аристократизм этот питался характерной для эпохи Возрождения и связанной с влиянием неоплатонизма апологетической концепцией поэта. Последний призван стремиться к Красоте, активно прибегая к мифологической образности, неологизмам и лексическим заимствованиям, обогащая синтаксисхарактерными для латинского и греческого языков оборотами. Вместо средневековых жанров (кроме эклоги, элегии, эпиграммы, послания и сатиры, которые всё же надлежит сохранить) предлагалось обращаться к античным (ода, трагедия, эпопея, гимн) и характерным для Италии (сонет). Манифестом группы стал подписанный Дю Белле (но, судя по всему, сочинённый при активном участии Ронсара) трактат «Защита и прославление французского языка» (La Deffence, et Illustration de la Langue Française , 1549). На рубеже 1550-х-1560-х годов позиция поэтов Плеяды, не без влияния общественно-политической ситуации, несколько изменилась: проявилась тенденция к углублению философичности, с одной стороны, и гражданского пафоса, с другой (впрочем, патриотическое чувство окрашивает собой и манифест Плеяды)

Пьер де Ронса́р - французский поэт XVI века. Возглавлял объединение «Плеяда», проповедовавшее обогащение национальной поэзии изучением греческой и римской литератур.

Пьер де Ронсар (1524 - 1585) родился в семье небогатого дворянина, чьи предки считались выходцами из Венгрии. В молодости будущий поэт немало путешествовал, побывал в Англии, Шотландии, Фландрии, Германии. Ронсар после появления своих первых книг сразу становится главой нового направления и «принцем поэтов». В эти годы наметились основные темы лирики Ронсара и их специфическое решение.

Миросозерцание поэта в 40-50-ые гг. цельно, жизнерадостно, гуманистично. Восприятие природы человеческих взаимоотношений, любви обнаруживает в Ронсаре человека Возрождения периода расцвета, когда виделось близким осуществление гуманистических идеалов.

Лучшее из того, что было создано юным Ронсаром, - это «Оды» (первое издание которых вышло в 1550г.). В них в большей степени, чем в сонетном цикле «Любовь к Кассандре», отражается характерное для эпохи жизнерадостно-восторженное отношение ко всем проявлениям человеческого бытия, а также к природе, которая стала необычайно близка и понятна людям Возрождения.

Для Ронсара природа имеет эстетическую и философскую значимость, она не только источник вдохновения, но и наставница в жизни, мерило прекрасного. Именно с творчества поэтов Плеяды во французской литературе возникает настоящая пейзажная лирика. Природа в одах Ронсара неотделима от человека, лирический герой раскрывается лишь на фоне и во взаимодействии с природой, а она дана только в его восприятии.

(Историческая заслуга Плеяды в целом :

Обновление французской поэзии, глубокое раскрытие мыслей, чувств, переживаний своего современника человека сложной противоречивой эпохи, завершающего этапа Французского Возрождения. Личная заслуга Ронсара:

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

В том, что это все воплотилось в замечательных по лирической проникновенности, по богатству и красочности образной системы;

В обогащении французской поэзии рядом новых форм и размеров (ронсаровская строфа) в 6 стихов: ААВССВ, защита александрийского стиха и прочее.)

Французское Возрождение. Рабле и его роман «Гаргантюа и Патнагрюэль». Гуманистические идеи. Проблематика. Центральные образы. Традиции народной смеховой культуры и их роль в романе.

Главные герои:

Гаргантюа (фр. Gargantua ) - король государства Утопия из рода великанов. Появляется в первой и эпизодически во второй и третьей книгах романа. Образ Гаргантюа - символ Ренессанса, символ отказа от традиционных жизненных установок Средневековья и возрождающегося интереса к светскому искусству и познанию мира, свободному от догм и ограничений.

Пантагрюэль (фр. Pantagruel ) - сын Гаргантюа, принц королевства Утопия. Появляется в романе начиная со второй книги. Представляет собой тип передового человека эпохи Возрождения, который интересуется сразу несколькими научными дисциплинами и видами искусства.

Брат Жан Зубодробитель (фр. Frère Jean des Entommeures ) - монах ордена святого Бенедикта. Появляется в первой, третьей, четвёртой и пятой книгах. Брат Жан - «человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню ». Он прекрасно проявляет себя как во время войны с Пикрохолом, так и по ходу многочисленных пиров Гаргантюа и его сына.

Панург (фр. Panurge ) - недоучившийся студент из Турени. Появляется начиная со второй книги. Сходится с братом Жаном в неистощимом жизнелюбии и пристрастии к разного рода весёлым проделкам («Панург был мужчина… с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем, слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: Безденежье - недуг невыносимый »). Правда, в отличие от монаха, Панург слегка трусоват («…я не боюсь ничего, кроме напастей »).

Эпистемон (фр. Epistémon ) - бывший наставник Пантагрюэля. Как и Панург, появляется в романе начиная со второй книги. Из всех друзей Пантагрюэля наиболее образован, часто пускается в различные рассуждения отвлечённого характера, что не мешает ему быть верным товарищем и добрым собутыльником.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» - серьезное произведение, в котором были подняты важнейшие, актуальные проблемы мира, человечества Эпохи Возрождения.

Проблематика романа весьма сложна и разнообразна. Одна из важнейших проблем - это антиклерикальная проблематика романа. Франсуа Рабле выступает против религии, невежества и предрассудков. До Рабле не было такого, чтобы в романе смеялись над монахами, схоластиками, религиозными деятелями в таком масштабе. Все, что связано с практикой католицизма, подвергается у Рабле жестокому осмеянию. Он ненавидит богословов, глумится над римской церковью и папой, над всякой мистикой. Для Рабле нет ничего ненавистнее монахов.

Наиболее серьезной проблематикой в романе является антивоенный пафос романа. Автор одним из первых в своё время яростно осуждает всякие войны и попытки мирового господства. До сих пор актуальным являются эпизоды романа, в которых Рабле касается проблемы войны и мира. С памфлетной остротой представлен персонаж короля Пикрохола, который мечтал завоевать весь мир и поработить народы всех континентов. Легко и быстро перекраивает он географическую карту, превратив ее в мировую пикрохоловскую империю.

Рабле в своем произведение так же, как и Пантагрюэль «вечно что-то жаждет» - пускается в поиски идеального правителя, который бы свой народ ничем не притеснял и дал бы полную свободу. Раблезианская теория политического и нравственного идеала. Теория подразумевает собой, что правитель должен быть философом, либо философ - правителем. Только мудрый и справедливый монарх может управлять страной.

Гуманисты эпохи Возрождения были мечтателями, чьи мечты были несбыточными порой. Утопия «Телемского аббатства». Рабле изображает идеал свободного общества, где люди живут так, как хотят. Нет ни строгих законов, правил. Все свободны и счастливы. Без религиозного догматизма и схоластического ученья. Людей ничем не угнетают, им дают право выбирать свою судьбу, и быть теми, кем они хотят быть поистине.

Франсуа Рабле всю жизнь боролся за новые гуманистические идеи, а также задумывался над тем, как воспитать свободную личность, необремененную религиозной догматикой. Наряду с итальянскими гуманистами он разрабатывает новую систему воспитания - педоцентрическую. Воспитание всесторонне развитой личности, которая сильна и в духовном, и в физическом аспекте своего развития.

Помимо проблем, касающихся политики, социологии, педагогики проблема отношения мужчины и женщины относительна нова. Рабле впадает в размышления о месте женщины в этом мире, а также анализирует общественную и культурную роль женщины.

Гуманистические наставления, безусловно, присутствуют в книге, но они соединены с едкой насмешкой, причем насмешка нарочито грубая, заметная, а мораль, напротив, написана между строк прозрачными чернилами. Многие не замечают её, ведь в глаза, прежде всего, бросается то, что близко нам самим(Как писал Шекспир

«…и видит он в любом из ближних ложь,

Поскольку ближний на него похож!»).

В произведении Рабле обычно отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде. Рабле провозглашали величайшим поэтом «плоти» и «чрева» (например, Виктор Гюго). Другие обвиняли его в «грубом физиологизме», в «биологизме», «натурализме» и т.п. Аналогичные явления, но в менее резком выражении, находили и у других представителей литературы Возрождения (у Боккаччо, Шекспира, Сервантеса). Объясняли это как характерную именно для Возрождения «реабилитацию плоти», как реакцию на аскетизм средневековья. Иногда усматривали в этом типическое проявление буржуазного начала в Возрождении, то есть материального интереса «экономического человека» в его частной, эгоистической форме.

Все эти и подобные им объяснения являются не чем иным, как различными формами модернизации материально-телесных образов в литературе Возрождения; на эти образы переносят те суженные и измененные значения, которые «материальность», «тело», «телесная жизнь» (еда, питье, испражнения и др.) получили в мировоззрении последующих веков (преимущественно XIX века).

Между тем образы материально-телесного начала у Рабле (и у других писателей Возрождения) являются наследием (правда, несколько измененным на ренессансном этапе) народной смеховой культуры, того особого типа образности и шире – той особой эстетической концепции бытия, которая характерна для этой культуры и которая резко отличается от эстетических концепций последующих веков (начиная с классицизма). Эту эстетическую концепцию мы будем называть – пока условно – гротескным реализмом.

Материально-телесное начало в гротескном реализме (то есть в образной системе народной смеховой культуры) дано в своем всенародном, праздничном и утопическом аспекте. Космическое, социальное и телесное даны здесь в неразрывном единстве, как неразделимое живое целое. И это целое – веселое и благостное.

27. «Жизнь Ласари́льо с Тóрмеса: его невзгоды и злоключения» (La Vida de Lazarillo de Tormes: y de sus Fortunas y Adversidades ) - испанская повесть, которая была издана анонимно в Бургосе, Алькала-де-Энаресе и Антверпене в 1554 году. Рассказывает о судьбе мальчика, поневоле становящегося плутом в жестокой борьбе с нищетой и голодом. Одно из наиболее ярких сочинений литературы Возрождения; положила начало плутовскому роману. Была опубликована в самый разгар испанской Инквизиции и позже запрещена католической церковью по причине резко антиклерикального характера произведения.

Особенности стиля

Повесть изложена в виде письма от лица автора (по видимому, молодого человека) к своему господину и содержит описание своих злоключений в детском и подростковом возрасте, когда он был слугой, поочерёдно, нескольких хозяев. Несмотря на комичность или трагикомизм многих ситуаций, автор, на протяжении всей повести, сохраняет доверительно-наивную манеру изложения.

Ласарильо (уменьшительно-ласковая форма имени Лазарь) рождается в небольшой деревне у города Саламанка недалеко от реки Тормес в очень бедной семье. Его мать - вдова мельника, погибшего на войне с маврами - начинает сожительствовать с конюхом-мавром по имени Саид, который помогает своей новой семье материально, крадя продукты и дрова у своих хозяев. Через некоторое время у Ласарильо появляется темнокожий братик. Едва начав говорить, братик, впервые обратя внимание на разницу цвета кожи своих родителей, говорит о своём отце указывая на него пальцем: «Мама, смотри: страшилище!» Это очень забавляет Ласарильо, который удивлённо-задумчиво восклицает: «Сколько же должно быть ещё людей в мире, которым лень посмотреть на себя в зеркало!»

Вскоре Саида разоблачают и жестоко наказывают за кражи. Мать Ласарильо переезжает в другой городок и начинает работать в таверне. Однажды там останавливается слепой странник и просит мать Ласарильо отдать ему мальчика в качестве слуги и поводыря. Из-за тяжёлой нужды, мать соглашается. Таким образом, у Ласарильо появляется первый хозяин. Слепец оказывается довольно жестоким и скупым человеком и Ласарильо, постоянно страдая от голода, учится воровать у своего собственного господина, который сам зарабатывает на хлеб чтением молитв, знахарством, гаданием и предсказаниями будущего. Чрезвычайно жестокое обращение слепца с Ласарильо вызовет у мальчика желание отомстить своему обидчику. Однажды, во время перехода из одного городка в другой, Ласарильо направляет слепца в сторону огромного каменного столба и говорит слепцу: «Здесь небольшой ручеёк. Соберись со всеми силами и постарайся прыгнуть как можно дальше, чтобы не обмочить ноги.» Слепец следует совету Ласарильо и, сильно ударившись о столб, разбивает себе голову. Ласарильо в спешке покидает городок и скрывается от преследования.

В другом городке Ласарильо знакомится со священником, который предлагает ему работу в качестве алтарника. Священник оказывается ещё большим скупердяем и буквально морит Ласарильо голодом, скрывая от него продукты, полученные от прихожан, в специальном сундуке, запираемом на ключ. Лишь во время похорон Ласарильо ест вдоволь, и поэтому он каждый день усердно молится, чтобы Бог сниспослал как можно больше покойников. К сожалению, замечает Ласарильо, за полгода во всём приходе умерло «всего лишь» двадцать человек. Когда священник на время отлучается, в церковь заходит бродячий жестянщик и спрашивает, не нужна ли кому его помощь. Ласарильо просит его подобрать ключ к сундуку и потом расплачивается с ним продуктами, извлечёнными из сундука. Вернувшись в церковь и обнаружив кражу, священник прогоняет Ласарильо. Мальчику снова приходится искать нового хозяина.

Его третьим господином становится обнищавший аристократ, одиноко живущий в большом, тёмном, опутанном паутиной и абсолютно пустом доме (вся мебель давно распродана). Аристократ настолько беден, что сам постоянно голодает и Ласарильо, из жалости, начинает кормить своего господина, выпрашивая подаяния на улицах городка. Сам же аристократ, желая сохранить свою честь и своё достоинство, гордо расхаживает по городу, притворяясь, что живёт в роскоши. Однажды, приходят хозяева дома и просят заплатить за съем жилья. Аристократ (который до этого часто и красноречиво хвастался о своём достоинстве и благородстве) ссылается на необходимость разменять крупную монету и сбегает.

Ласарильо приходится снова искать нового пристанища и новых хозяев. Одним из таких хозяев становится странствующий проповедник, занимающийся продажейиндульгенций (возможно, фальшивых). Ласарильо становится свидетелем всевозможных махинаций своего нового господина.

Наконец, после многочисленных злоключений и страданий у разных хозяев и господ, Ласарильо, уже став подростком, находит работу в казённом учреждении и женится на потаскухе, супружескую неверность которой Ласарильо (которого теперь уже величают Ласарем) упорно не замечает.

Повесть оканчивается словами: «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже».

Литературно-художественная и историческая значимость

Повесть положила начало целому жанру в испанской литературе - плутовскому роману, который позже приобрёл популярность и в других европейских странах. Героями плутовских романов становились жулики, авантюристы, прохиндеи и мошенники, как правило, вызывающие симпатии читателя. Традиции плутовского романа продолжили такие литературные произведения, как «Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» Матео Алемана (1599-1605), «La pícara Justina» («Хитрая Хустина») Франциско Лопеса де Уведа (1605), «Marcos de Obregón» («Маркос из Обрегона») Висенте Эспинеля (1618), «El buscón» («Мошенник») (1626), «Historia y Vida del Gran Tacaño» («Жизнь великого скупердяя») Франсиско де Кеведо (1627) и другие. Повесть «Ласарильо с Тормеса» упоминается в «Дон Кихоте» и есть основания полагать, что это произведение оказало определённое влияние на творчество Мигеля де Сервантеса. Прослеживается определённая преемственность персонажей Ласарильо и Дон Кихота: в первом случае речь идёт о первом знакомстве подростка с жизненной несправедливостью и злом, во втором случае - о борьбе уже взрослого человека с этими явлениями. И в том, и в другом случае для персонажей характерна наивность и простота в их восприятии мира.

«Ласарильо с Тормеса» не случайно написана анонимно: автор неминуемо был бы наказан Инквизицией, так как служители церкви показаны в повести с чрезвычайно негативной стороны. В целом, это произведение было своего рода реакцией на «рыцарские романы», героические мифологии и жития святых, которыми изобиловала испанская литература первой половины XVI века и в которых основные персонажи, как правило, изображались необычайно достойными, благородными и благочестивыми людьми. «Ласарильо с Тормеса» противопоставляет этой традиции непривычные доселе достоверность и реализм в описании жизни как простых людей, так и представителей привилегированных слоев населения. Само слово lazarillo стало синонимом слова «поводырь» в испанском языке, а выражение perro lazarillo стало означать собаку-поводыря.

Последние слова повести - «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже» - открывают возможность для написания продолжения «Ласарильо с Тормеса». Этой возможностью воспользовались некоторые авторы более поздних времён, однако литературные достоинства их работ намного уступают оригиналу.

Похожая информация.

ОТ РЕДАКЦИИ

Настоящая антология является новым значительно дополненным изданием сборника «От романтиков до сюрреалистов», вышедшего в издательстве «Время» в 1934 году.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Поэзия наша стремится к выработке нового стиля, рушатся старые шкоды, побеждают принципы социалистического реализма. Все чаще обращаемся мы к классикам. И вот - перед нами книга, посвященная французской поэзии, от Ламартина до Элюара. Несколько классиков - Гюго, Ламартин, Альфред де Мюссе, Барбье, и рядом с ними снова встречаются имена, знакомые по старым номерам «Весов» и «Аполлона», по декларациям и литературным манифестам символизма, по статьям акмеистов, по переводам Брюсова и Сологуба, Волошина, Вячеслава Иванова и Бальмонта. Стоит ли возвращаться к этому? Нужно ли это нам? Полезно ли снова воскрешать интерес к французскому символизму? Стоит ли снова начинать разговор о парнасцах и «проклятых поэтах», о Теофиле Готье и Морисе Роллина, о Тристане Корбьере и Леконт де Лиле?

Эти поэты были понятны ушедшему поколению. Они были нужны ему не только как знамя. Многие из них были учителями русских поэтов. У русского символизма другая социальная природа, чем у символизма французского? вот почему здесь нельзя говорить о простом подражании. Нет, влияние было гораздо глубже, оно оказало огромное воздействие на развитие художественных принципов русского символизма. Переводы французских поэтов второй половины XIX столетия зачастую становились документами литературной борьбы. Стоило появиться новому оттенку поэтического движения в России, и сразу же начинались переводы тех французских поэтов, которые еще не были известны русскому читателю. Иногда воскрешались имена, незаслуженно забытые, так появился, например, перевод знаменитой книги Готье «Emaux et Camees». И вот, все это, уже переведенное, продуманное, проработанное, сказал бы я современным газетным словом, снова собрано в книгу, заново переведено, дополнено вовсе уже неизвестными именами, стихами нынешних французских поэтов, и выдано современному читателю. Стоило ли заново делать этот огромный труд? Не лучше ли, если уже есть такая необходимость в издании французских поэтов, выпустить книгу избранных старых переводов? Ведь вся эта работа уже сделана буржуазными и дворянскими поэтами первых десятилетий XX века.

Изучая старые переводы, мы легко убедимся, что такое суждение неверно. Правда, бывали отдельные случаи удачи, когда русскому переводчику удавалось выразить сущность французского подлинника; тогда рождались такие блестящие работы как переводы Верхарна - Брюсовым, Верлена - Сологубом, Эредиа - Волошиным, но даже и в этих отличных переводах русским поэтам не всегда удавалось выразить полностью все богатство французского оригинала. В отличных переводах Сологуба мы не найдем все же предельной простоты позднего Верлена. Я говорю сейчас о переводах, сделанных первоклассными мастерами, замечательными художниками слова. Французский материал «обеднен» ими не потому, что они не могли справиться со всеми трудностями, которые вставали перед переводчиками, не потому, что было слабей художественное дарование русских поэтов.

Переводчик зачастую старался уделить преимущественное внимание тем чертам оригинала, которые были особенно существенны для русских школ и направлений. Вот почему старые переводы в ряде случаев не были достаточно объективными.

Если это мы говорим о лучших переводах, то что же следует сказать о таких работах, как переводы П. Я., усиленно пропагандировавшего Бодлера, но совершенно не понявшего, что художественная сила Бодлера прежде всего в мастерски отточенном, классическом стихе, чуждом романтической растрепанности и «гражданской скорби»? Не говорю уже о «классических» по своей чуждости оригиналу переводах К. Бальмонта, больше увлекавшегося, правда, поэзией английской и написавшего десяток тысяч строк на темы Шелли и Уитмена, но хорошо не переведшего и тысячи строк из этих поэтов.

Тот свод французской поэзии, который сделал Бенедикт Лившиц, необходим современному читателю. Мы слишком еще плохо знаем новую французскую поэзию. Нашим молодым поэтам можно многому у нее поучиться. Неверно было бы, однако, думать, что переводы стихов нужны только для читателей, не владеющих иностранными языками. Еще Жуковский говорил, что переводчик в поэзии не раб, а соперник. Перевод очень часто существует в веках рядом с подлинником. Для того, кто знает немецкий язык и читал Шиллера в подлиннике, все-таки никогда не потеряют своего очарования переводы Жуковского.

Не всегда даже необходимо, чтобы это был точный перевод. Лермонтовское стихотворение «Горные вершины спят во тьме ночной»? превратившее в романс философское раздумье Гете, а свободный стих немецкого поэта подменившее традиционным метром, останется тем же менее на долгие столетия спутником стихотворения Гете.

Задача перевода не только в ознакомлении читателя с поэзией другого народа. Очень часто перевод играет значительную роль в деле разработки новых изобразительных средств языка.

Богатая техника французского стиха, четкость поэтической мысли, особенно характерная для лучших французских поэтов, сжатость изложения, зачастую сводящаяся к художественно продуманным формулам, и в то же время, по «равнению с русским стихом, гораздо меньшее богатство ритма и рифмы создают огромные трудности для переводчика. Преодолевая эти трудности, переводчик невольно открывает новые принципы организации русского стиха. Между прочим, следует отметить, что французская традиция стихотворного перевода, - ей у нас подражали некоторые поэты, например, И. Коневской, - является одной из существенных причин того, что иностранный опыт еще мало отразился на формальных поисках французских поэтов. Между тем в России, начавшей свое стихосложение подражанием французской силлабике, богатый опыт поэтов-переводчиков через два столетия снова подвел нас вплотную к разрешению вопроса о будущем силлабики в русском стихосложении. В ближайшие десятилетия этому вопросу суждено, очевидно, выйти из стадии теоретических предположений в полосу практической разработки. В том случае, если удалось бы внести элементы силлабического стихосложения в классический строй русского стиха, мы, несомненно, имели бы огромные успехи в деде развития повествовательных жанров и прежде всего эпической поэмы.

Нет, легкомысленно полагать, что столетие французской поэзии, отраженное в настоящей книге, уже изучено предшествующим поколением и нам никак не интересно. Достоинство современных переводчиков прежде всего в том, что они не стараются исправить чужого поэта соответственно собственным поэтическим воззрениям и дают в русском стихе объективное, адэкватное выражение особенностей иностранного подлинника.

Четверть века занимался Лившиц французской поэзией, и его книга является сводом большой двадцатипятилетней работы. Эта работа не была обычным трудом переводчика. Сам испытавший сильное влияние французской поэзии, Лившиц был, пожалуй, единственным поэтом раннего русского футуризма, органически связанным с французами. Первые стихи Аполлинера, должно быть, интересовали его не меньше, чем современные Аполлинеру стихи русских поэтов. Влияние французов особенно отразилось у Лившица на том, что легче всего поддается перенесению на чужеземную почву, на композиции стиха. Естественно, что все это не могло не повлиять на переводы.

Когда перевод поэтов, разных по социальной природе, темпераменту и художественным принципам, делает один человек, в этом, наряду с существенным преимуществом, заключающемся в единстве отношения к переведенному материалу, есть и некоторая опасность: - поэты некоторых направлении могут оказаться очень похожими друг на друга, стихи Барбье нельзя будет отличить от политической лирики Гюго, и Роллина от Бодлера. Несомненно, что Лившиц с самого начала учел это и серьезно продумал принципы своего перевода.

Франция - страна, которая опережает другие. Именно здесь произошли первые революции, и не только социальные, но и литературные, кои повлияли на развитие искусства в целом мире. и поэты добивались невиданных высот. Интересно и то, что именно во Франции творчество многих гениев было оценено ещё при жизни. Сегодня мы поговорим о самых значимых писателях и поэтах XIX - начала XX века, а также приоткроем завесу над интересными моментами их жизней.

Виктор Мари Гюго (1802-1885)

Вряд ли другие французские поэты могут сравняться с размахом Виктора Гюго. Писатель, который не боялся поднимать остросоциальные темы в своих романах, и в то же время поэт-романтик, он прожил долгую жизнь, насыщенную творческими успехами. Гюго как писатель был не просто признан при жизни - он разбогател, занимаясь этим ремеслом.

После «Собора Парижской Богоматери» его слава только возрастала. Много ли есть в мире писателей, которые смогли прожить 4 года на улице На 79 году жизни (на день рождения Виктора Гюго) на авеню Эйлау воздвигли триумфальную арку - фактически под окнами писателя. Через неё в тот день прошло 600 000 почитателей его таланта. Вскоре улица была переименована в авеню Виктор-Гюго.

После себя Виктор Мари Гюго оставил не только прекрасные произведения и большое наследство, 50 000 франков из которого было завещано бедным, но и странный пункт в завещании. Он приказал переименовать столицу Франции - Париж - в Гюгополис. Собственно, это единственный пункт, который не был выполнен.

Теофиль Готье (1811-1872)

Когда Виктор Гюго боролся с классицистской критикой, был одним из наиболее ярких и верных его сторонников. Французские поэты получили прекрасное пополнение своих рядов: Готье не только безупречно владел техникой письма, но и открыл новую эру в искусстве Франции, которая впоследствии оказала влияние на весь мир.

Выдержав первый свой сборник в лучших традициях романтического стиля, Теофиль Готье в то же время исключил из стихов традиционные темы и поменял вектор поэзии. Он не писал о красоте природы, вечной любви и политике. Мало того - поэт провозгласил техническую сложность стиха наиболее важной составляющей. Это значило, что его стихи, оставаясь по форме романтическими, по сути ими не были - чувства уступили место форме.

В последний сборник, «Эмали и камеи», который считают вершиной творчества Теофиля Готье, вошёл также манифест «парнасской школы» — «Искусство». Он провозгласил принцип «искусства ради искусства», который французские поэты приняли безоговорочно.

Артюр Рембо (1854-1891)

Французский поэт Артюр Рембо вдохновил своей жизнью и стихами не одно поколение. В он несколько раз убегал из дома в Париж, где познакомился с Полем Верленом, прислав ему стихотворение «Пьяный корабль». Дружеская связь между поэтами очень скоро переросла в любовную. Именно это стало причиной ухода Верлена из семьи.

При жизни Рембо вышло всего 2 сборника поэзии и отдельно - дебютный стих «Пьяный корабль», который сразу же принёс ему признание. Интересно то, что карьера поэта была очень короткой: все стихотворения он написал в возрасте от 15 до 21 года. А после Артюр Рембо просто отказался писать. Наотрез. И стал торговцем, до конца жизни продавая пряности, оружие и... людей.

Известные французские поэты и Гийом Аполлинер являются признанными наследователями Артюра Рембо. Его творчество и персона вдохновили Генри Миллера на эссе «Время убийц», а Патти Смит постоянно говорит о поэте и цитирует его стихи.

Поль Верлен (1844-1896)

Французские поэты конца XIX века избрали Поля Верлена своим «королём», но от короля в нём было мало: дебошир и гуляка, Верлен описывал неприглядную сторону жизни - грязь, потёмки, грехи и страсти. Один из «отцов» импрессионизма и символизма в литературе, поэт писал стихи, красоту звучания которых не может передать ни один перевод.

Каким бы порочным ни был французский поэт, Рембо сыграл огромную роль в его дальнейшей судьбе. После знакомства с юным Артюром Поль взял его под свою опеку. Он искал поэту жильё, даже некоторое время снимал для него комнату, хотя не был состоятельным. Их любовная связь длилась несколько лет: после того как Верлен ушёл из семьи, они путешествовали, пьянствовали и предавались удовольствиям, как только могли.

Когда Рембо решил уйти от своего любовника, Верлен прострелил ему запястье. Хотя пострадавший отказался от заявления, Поля Верлена приговорили к двум годам заключения. После этого он так и не оправился. Из-за невозможности отказаться от общества Артюра Рембо Верлен так и не смог возвратиться к жене - она добилась развода и разорила его окончательно.

Гийом Аполлинер (1880-1918)

Сын польской аристократки, рождённый в Риме, Гийом Аполлинер принадлежит Франции. Именно в Париже он прожил юношество и зрелые годы, вплоть до самой смерти. Как и другие французские поэты того времени, Аполлинер искал новые формы и возможности, стремился к эпатажу - и преуспел в этом.

После издания прозаических произведений в духе нарочитого имморализма и мини-сборника поэзии «Бестиарий, или кортеж Орфея», изданного в 1911 г., Гийом Аполлинер издаёт первый полноценный поэтический сборник «Алкоголи» (1913 г.), который сразу привлёк внимание отсутствием грамматики, барочными образами и перепадами тона.

Сборник «Калиграммы» пошёл ещё дальше - все стихи, которые вошли в это собрание, написаны удивительным образом: строки произведений выстраиваются в различные силуэты. Взору читателя предстаёт женщина в шляпке, голубь, который взлетает над фонтаном, ваза с цветами… Эта форма передавала суть стиха. Метод, кстати, далеко не новый - придавать стихам форму начали ещё англичане в XVII веке, но в этот момент Аполлинер предвосхитил появление «автоматического письма», которое так любили сюрреалисты.

Термин «сюрреализм» принадлежит именно Гийому Аполлинеру. Он появился после постановки его «сюрреалистической драмы» «Сосцы Тиресия» в 1917 г. Кружок поэтов с ним во главе с этого времени стали называть сюрреалистами.

Андре Бретон (1896-1966)

Для встреча с Гийомом Аполлинером стала знаковой. Произошло это на фронте, в госпитале, где молодой Андре, медик по образованию, служил санитаром. Аполлинер получил контузию (осколок снаряда попал в голову), после чего так и не оправился.

С 1916 г. Андре Бретон принимает активное участие в работе поэтического авангарда. Он знакомится с Луи Арагоном, Филиппом Супо, Полем Элюаром, открывает для себя поэзию Лотреамона. В 1919 г., после смерти Аполлинера, поэты-эпатажисты начинают организовываться вокруг Андре Бретона. Также в этом году выходит совместное с Филиппом Супо сочинение «Магнитные поля», написанное по методу «автоматического письма».

С 1924 г., после провозглашения первого Манифеста сюрреализма, Андре Бретон становится главой движения. В его доме на авеню Фонтен открывается Бюро сюрреалистических исследований, начинают издаваться журналы. Это послужило началом поистине интернационального движения —похожие бюро стали открываться во многих городах мира.

Французский поэт-коммунист Андре Бретон активно агитировал своих сторонников вступать в коммунистическую партию. Он настолько верил в идеалы коммунизма, что даже удостоился встречи со Львом Троцким в Мексике (хотя на то время уже был исключён из компартии).

Луи Арагон (1897-1982)

Верный соратник и боевой товарищ Аполлинера, Луи Арагон стал для Андре Бретона правой рукой. Французский поэт, коммунист до последнего вздоха, в 1920 г. Арагон выпустил первый сборник стихов «Фейерверк», написанный в стиле сюрреализма и дадаизма.

После вступления поэта в Коммунистическую партию в 1927 г. вместе с Бретоном творчество его трансформируется. Он в каком-то роде становится «голосом партии», а в 1931 г. подвергается судебному преследованию за поэму «Красный фронт», проникнутую опасным духом подстрекательства.

Перу Луи Арагона принадлежит также «История СССР». Идеалы коммунизма он отстаивал до конца жизни, хотя его последние работы немного возвратились к традициям реализма, не окрашенного в «красный цвет».