Карамзин Н М

Наталья, боярская дочь

Николай Михайлович Карамзин

Наталья, боярская дочь

Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своего походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере, я люблю сии времена; влюблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдаленную мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере славного народа русского и с нежностью целовать ручки у моих прабабушек, которые не могут насмотреться на своего почтительного правнука, не могут наговориться со мною, надивиться моему разуму, потому что я, рассуждая с ними о старых и новых модах, всегда отдаю преимущество их подкапкам* и шубейкам перед нынешними bonnets a la... и всеми галло-албионскими* нарядами, блистающими на московских красавицах в конце осьмого-надесять* века. Таким образом (конечно, понятным для всех читателей), старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан, и если угрюмая Парка* еще несколько лет не перережет жизненной моей нити, то наконец не найду я и места в голове своей для всех анекдотов и повестей, рассказываемых мне жителями прошедших столетий. Чтобы облегчить немного груз моей памяти, намерен я сообщить любезным читателям одну быль или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в свое время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN. Только страшусь обезобразить повесть ее; боюсь, чтобы старушка не примчалась на облаке с того света и не наказала меня клюкою своею за худое риторство...* Ах нет! Прости безрассудность мою, великодушная тень, - ты неудобна*, к такому делу! В самой земной жизни своей была ты смирна и незлобна, как юная овечка; рука твоя не умертвила здесь ни комара, ни мушки, и бабочка всегда покойно отдыхала на носу твоем: итак, возможно ли, чтобы теперь, когда ты плаваешь в море неописанного блаженства и дышишь чистейшим эфиром неба, возможно ли, чтобы рука твоя поднялась на твоего покорного праправнука? Нет! Ты дозволишь ему беспрепятственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, взводить небылицы на живых и мертвых, испытывать терпение своих читателей и, наконец, подобно вечно зевающему богу Морфею*, низвергать их на мягкие диваны и погружать в глубокий сон... Ах! В самую сию минуту вижу необыкновенный свет в темном моем коридоре, вижу огненные круги, которые вертятся с блеском и с треском и, наконец, -о чудо! - являют мне твой образ, образ неописанной красоты, неописанного величества! Очи твои сияют, как солнцы; уста твои алеют, как заря утренняя, как вершины снежных гор при восходе дневного светила, - ты улыбаешься, как юное творение в первый день бытия своего улыбалось, и в восторге слышу я сладко-гремящие слова твои: "Продолжай, любезный мой праправнук!" Так, я буду продолжать, буду; и, вооружась пером, мужественно начертаю историю Натальи, боярской дочери. Но прежде должно мне отдохнуть; восторг, в который привело меня явление прапрабабушки, утомил душевные мои силы. На несколько минут кладу перо - и сии написанные строки да будут вступлением, или предисловием. В престольном граде славного русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев, человек богатый, умный, верный слуга царский и, по обычаю русских, великий хлебосол. Он владел многими поместьями и был не обидчиком, а покровителем и заступником своих бедных соседей, чему в наши просвещенные времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось редкостию. Царь называл его правым глазом своим, и правый глаз никогда царя не обманывал. Когда ему надлежало разбирать важную тяжбу, он призывал к себе в помощь боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: "Сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват по моей совести" - и совесть его была всегда согласна с правдою и с совестью царскою. Дело решалось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина, а виноватый бежал в густые леса сокрыть стыд свой от человеков.

Еще не можем мы умолчать об одном похвальном обыкновении боярина Матвея, обыкновении, которое достойно подражания во всяком веке и во всяком царстве, я именно, в каждый дванадесятый праздник* поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных [В истине сего уверял меня не один старый человек. (Примеч. автора.)] людей, сколько их могло поместиться в жилище боярском; потом, собрав полное число, возвращался в дом и, указав место каждому гостю, садился сам между ними. Тут в одну минуту являлись на столах чаши и блюда, и ароматический пар горячего кушанья, как белое тонкое облако, вился над головами обедающих. Между тем хозяин ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и наконец веселился с ними, как с друзьями. Так в древние патриархальные времена, когда век человеческий был не столь краток, почтенными сединами украшенный старец насыщался земными благами со многочисленным своим семейством - смотрел вокруг себя и, видя на всяком лице, во всяком взоре живое изображение любви и радости, восхищался в душе своей. После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: "Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьем за твое здоровье! Сколько капель в наших чарках, столько лет живи благополучно!" Они пили, и благодарные слезы их капали на белую скатерть.

Таков был боярин Матвей, верный слуга царский, верный друг человечества. Уже минуло ему шестьдесят лет, уже кровь медленнее обращалась в жилах его, уже тихое трепетание сердца возвещало наступление жизненного вечера и приближение ночи - но доброму ли бояться сего густого непроницаемого мрака, в котором теряются дни человеческие? Ему ли страшиться его тенистого пути, когда с ним доброе сердце его, когда с ним добрые дела его? Он идет вперед бестрепетно, наслаждается последними лучами заходящего светила, обращает покойный взор на прошедшее и с радостным хотя темным, но не менее того радостным предчувствием заносит ногу в оную неизвестность. Любовь народная, милость царская были наградою добродетелей старого боярина; но венцом его счастия и радостей была любезная Наталья, единственная дочь его. Уже давно оплакал он мать ее, которая заснула вечным сном в его объятиях, но кипарисы супружеской любви* покрылись цветами любви родительской - в юной Наталье увидел он новый образ умершей, и вместо горьких слез печали воссияли в глазах его сладкие слезы нежности. Много цветов в поле, в рощах и на лугах зеленых, но нет подобного розе; роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравняться с Натальею - Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну итальянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее - и, представя себе цвет зефировой любовницы*, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных. Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время весьма истощился магазин* пиитических* уподоблений красоты и не один писатель с досады кусает перо свое, ища и не находя новых. Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями. Сократ* говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную). По крайней мере наша прелестная Наталья имела, прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц: одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка* "О воспитании", ни Руссова "Эмиля"* - во-первых, для того, что сих авторов еще и на свете не было, а во-вторых, и потому, что худо знали грамоте, - не читали и воспитывали детей своих, как натура воспитывает травки и цветочки, то есть поили и кормили их, оставляя все прочее на произвол судьбы, но, сия судьба была к ним милостива и за доверенность, которую имели они к ее всемогуществу, награждала их почти всегда добрыми детьми, утешением и подпорою их старых дней.

Наталья, боярская дочь

Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали? По крайней мере я люблю сии времена; люблю на быстрых крыльях воображения летать в их отдаленную мрачность, под сению давно истлевших вязов искать брадатых моих предков, беседовать с ними о приключениях древности, о характере славного народа русского и с нежностию целовать ручки у моих прабабушек, которые не могут насмотреться на своего почтительного правнука, но могут наговориться со мною, надивиться моему разуму, потому что я, рассуждая с ними о старых и новых модах, всегда отдаю преимущество их подкапкам, и шубейкам перед нынешними bonnets a la… и всеми галло-албионскими нарядами блистающими на московских красавицах в конце осьмого-надесять века. Таким образом (конечно, понятным для всех читателей), старая Русь известна мне более, нежели многим из моих сограждан, и если угрюмая Парка еще несколько лет не перережет жизненной моей нити, то наконец не найду я и места в голове своей для всех анекдотов и повестей, рассказываемых мне жителями прошедших столетий. Чтобы облегчить немного груз моей памяти, намерен я сообщить любезным читателям одну быль или историю, слышанную мною в области теней, в царстве воображения, от бабушки моего дедушки, которая в свое время почиталась весьма красноречивою и почти всякий вечер сказывала сказки царице NN. Только страшусь обезобразить повесть ее; боюсь, чтобы старушка не примчалась на облаке с того света и не наказала меня клюкою своею за худое риторство… Ах нет! Прости безрассудность мою, великодушная тень, – ты неудобна к такому делу! В самой земной жизни своей была ты смирна и незлобна, как юная овечка; рука твоя не умертвила здесь ни комара, ни мушки, и бабочка всегда покойно отдыхала на носу твоем: итак, возможно ли, чтобы теперь, когда ты плаваешь в море неописанного блаженства и дышишь чистейшим эфиром неба, – возможно ли, чтобы рука твоя поднялась на твоего покорного праправнука? Нет! Ты дозволишь ему беспрепятственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, взводить небылицы на живых и мертвых, испытывать терпение своих читателей, и наконец, подобно вечно зевающему богу Морфею, низвергать их на мягкие диваны и погружать в глубокий сон… Ах! В самую сию минуту вижу необыкновенный свет в темном моем коридоре, вижу огненные круги, которые вертятся с блеском и с треском и, наконец, – о чудо! – являют мне твой образ, образ неописанной красоты, неописанного величества! Очи твои сияют, как солнцы; уста твои алеют, как заря утренняя, как вершины снежных гор при восходе дневного светила, – ты улыбаешься, как юное творение в первый день бытия своего улыбалось, и в восторге слышу я сладко-гремящие слова твои: «Продолжай, любезный мой праправнук!» Так, я буду продолжать, буду; и, вооружась пером, мужественно начертаю историю Натальи, боярской дочери. – Но прежде должно мне отдохнуть; восторг, в который привело меня явление прапрабабушки, утомил душевные мои силы. На несколько минут кладу перо – и сии написанные строки да будут вступлением, или предисловием!
В престольном граде славного русского царства, в Москве белокаменной, жил боярин Матвей Андреев, человек богатый, умный, верный слуга царский и, по обычаю русских, великий хлебосол. Он владел многими поместьями и был не обидчиком, а покровителем и заступником своих бедных соседей, – чему в наши просвещенные времена, может быть, не всякий поверит, но что в старину совсем не почиталось редкостию. Царь называл его правым глазом своим, и правый глаз никогда царя не обманывал. Когда ему надлежало разбирать важную тяжбу, он призывал к себе в помощь боярина Матвея, и боярин Матвей, кладя чистую руку на чистое сердце, говорил: «Сей прав (не по такому-то указу, состоявшемуся в таком-то году, но) по моей совести; сей виноват по моей совести» – и совесть его была всегда согласна с правдою и с совестию царскою. Дело решилось без замедления: правый подымал на небо слезящее око благодарности, указывая рукою на доброго государя и доброго боярина, а виноватый бежал в густые леса сокрыть стыд свой от человеков.
Еще не можем мы умолчать об одном похвальном обыкновении боярина Матвея, обыкновении, которое достойно подражания во всяком веке и во всяком царстве, а именно, в каждый дванадесятый праздник поставлялись длинные столы в его горницах, чистыми скатертьми накрытые, и боярин, сидя на лавке подле высоких ворот своих, звал к себе обедать всех мимоходящих бедных людей, сколько их могло поместиться в жилище боярском; потом, собрав полное число, возвращался в дом и, указав место каждому гостю, садился сам между ими. Тут в одну минуту являлись на столах чаши и блюда, и ароматический пар горячего кушанья, как белое тонкое облако, вился над головами обедающих. Между тем хозяин ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и наконец веселился с ними, как с друзьями. Так в древние патриархальные времена, когда век человеческий был не столь краток, почтенными сединами украшенный старец насыщался земными благами со многочисленным своим семейством – смотрел вокруг себя и, видя на всяком лице, во всяком взоре живое изображение любви и радости, восхищался в душе своей. – После обеда все неимущие братья, наполнив вином свои чарки, восклицали в один голос: «Добрый, добрый боярин и отец наш! Мы пьем за твое здоровье! Сколько капель в наших чарках, столько лет живи благополучно!» Они пили, и благодарные слезы их капали на белую скатерть.
Таков был боярин Матвей, верный слуга царский, верный друг человечества. Уже минуло ему шестьдесят лет, уже кровь медленнее обращалась в жилах его, уже тихое трепетание сердца возвещало наступление жизненного вечера и приближение ночи – но доброму ли бояться сего густого, непроницаемого мрака, в котором теряются дни человеческие? Ему ли страшиться его тенистого пути, когда с ним доброе сердце его, когда с ним добрые дела его? Он идет вперед бестрепетно, наслаждается последними лучами заходящего светила, обращает покойный взор на прошедшее и с радостным – хотя темным, но не менее того радостным предчувствием заносит ногу в оную неизвестность. – Любовь народная, милость царская были наградою добродетелен старого боярина; но венцом его счастия и радостей была любезная Наталья, единственная дочь его. Уже давно оплакал он мать ее, которая заснула вечным сном в его объятиях, но кипарисы супружеской любви покрылись цветами любви родительской – в юной Наталье увидел он новый образ умершей, и, вместо горьких слез печали, воссияли в глазах его сладкие слезы нежности. Много цветов в поле, в рощах и на лугах зеленых, но нет подобного розе; роза всех прекраснее; много было красавиц в Москве белокаменной, ибо царство русское искони почиталось жилищем красоты и приятностей, но никакая красавица не могла сравняться с Натальею – Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну италиянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее – и, представя себе цвет зефировой любовницы, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных. Я боюсь продолжать сравнение, чтобы не наскучить читателю повторением известного, ибо в наше роскошное время весьма истощился магазин пиитических уподоблений красоты, и не один писатель с досады кусает перо свое, ища и не находя новых. Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями. Сократ говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам должно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную). По крайней мере наша прелестная Наталья имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц; одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка «О воспитании», ни Руссова «Эмиля» – во-первых, для того, что сих авторов еще и на свете не было, а во-вторых, и потому, что худо знали грамоте, – не читали и воспитывали детей своих, как натура воспитывает травки и цветочки, то есть поили и кормили их, оставляя все прочее на произвол судьбы, но сия судьба была к ним милостива и за доверенность, которую имели они к ее всемогуществу, награждала их почти всегда добрыми детьми, утешением и подпорою их старых дней.
Один великий психолог, которого имени я, право, не упомню, сказал, что описание дневных упражнений человека есть вернейшее изображение его сердца. По крайней мере я так думаю и с дозволения моих любезных читателей опишу, как Наталья, боярская дочь, проводила время свое от восхода до заката красного солнца. Лишь только первые лучи сего великолепного светила показывались из-за утреннего облака, изливая на тихую землю жидкое, неосязаемое золото, красавица наша пробуждалась, открывала черные глаза свои и, перекрестившись белою атласною, до нежного локтя обнаженною рукою, вставала, надевала на себя тонкое шелковое платье, камчатную телогрею и с распущенными темно-русыми волосами подходила к круглому окну высокого своего терема, чтобы взглянуть на прекрасную картину оживляемой натуры, – взглянуть на златоглавую Москву, с которой лучезарный день снимал туманный покров ночи и которая, подобно какой-нибудь огромной птице, пробужденной гласом утра, в веянии ветерка стряхивала с себя блестящую росу, – взглянуть на московские окрестности, на мрачную, густую, необозримую Марьину рощу, которая, как сизый, кудрявый дым, терялась от глаз в неизмеримом отдалении и где жили тогда все дикие звери севера, где страшный рев их заглушал мелодии птиц поющих. С другой стороны являлись Натальину взору сверкающие изгибы Москвы-реки, цветущие поля и дымящиеся деревни, откуда с веселыми песнями выезжали трудолюбивые поселяне на работы свои, – поселяне, которые и по сие время ни в чем не переменились, так же одеваются, так живут и работают, как прежде жили и работали, и среди всех изменений и личин представляют нам еще истинную русскую физиогномию. Наталья смотрела, опершись на окно, и чувствовала в сердце своем тихую радость; не умела красноречиво хвалить натуры, но умела ею наслаждаться; молчала и думала: «Как хороша Москва белокаменная! Как хороши ее окружности!» Но того не думала Наталья, что сама она в утреннем своем наряде была всего прекраснее. Юная кровь, разгоряченная ночными сновидениями, красила нежные щеки ее алейшим румянцем, солнечные лучи играли на белом ее лице и, проницая сквозь черные, пушистые ресницы, сияли в глазах ее светлее, нежели на золоте. Волосы, как темно-кофейный бархат, лежали на плечах и на белой полуоткрытой груди, но скоро прелестная скромность, стыдясь самого солнца, самого ветерка, самых немых стен закрывала ее полотном тонким. Потом будила она свою няню, верную служанку ее покойной матери. «Вставай, мама! – говорила Наталья. – Скоро заблаговестят к обедне». Мама вставала, одевалась, называла свою барышню раннею птичкою, умывала ее ключевою водою, чесала ее длинные волосы белым костяным гребнем, заплетала их в косу и украшала голову пашей прелестницы жемчужною повязкою. Таким образом снарядившись, дожидались они благовеста и, заперев замком светлицу свою (чтобы в отсутствие их не закрался в нее какой-нибудь недобрый человек), отправлялись к обедне. «Всякий день?»– спросит читатель. Конечно, – таков был в старину обычай – и разве зимою одна жестокая вьюга, а летом проливной дождь с грозою могли тогда удержать красную девицу от исполнения сей набожной должности. Становясь всегда в уголке трапезы, Наталья молилась богу с усердием и между тем исподлобья посматривала направо и налево. В старину не было ни клобов, ни маскарадов, куда ныне ездят себя казать и других смотреть; итак, где же, как не в церкви, могла тогда любопытная девушка поглядеть на людей? После обедни Наталья раздавала всегда несколько копеек бедным людям и приходила к своему родителю, с нежною любовию поцеловать его руку. Старец плакал от радости, видя, что дочь его день ото дня становилась лучше и милее, и не знал, как благодарить бога за такой неоцененный дар, за такое сокровище. Наталья садилась подле него или шить в пяльцах, или плести кружево, или сучить шелк, или низать ожерелье. Нежный родитель хотел смотреть на работу ее, но вместо того смотрел на нее самое и наслаждался безмолвным умилением. Читатель! Знаешь ли ты по собственному опыту родительские чувства? Если нет, то вспомни по крайней мере, как любовались глаза твои пестрою гвоздичкою или беленьким ясмином, тобою посаженным, с каким удовольствием рассматривал ты их краски и тени и сколь радовался мыслию: «Это – мой цветок; я посадил его и вырастил!», вспомни и знай, что отцу еще веселее смотреть на милую дочь и веселее думать: «Она – моя!» – После русского сытного обеда боярин Матвей ложился отдыхать, а дочь свою с ее мамою отпускал гулять или в сад, или на большой зеленый луг, где ныне возвышаются Красные ворота с трубящею Славою. Наталья рвала цветы, любовалась летающими бабочками, питалась благоуханием трав, возвращалась домой весела и покойна и принималась снова за рукоделье. Наступал вечер – новое гулянье, новое удовольствие; иногда же юные подруги приходили делить с нею часы прохлады и разговаривать о всякой всячине. Сам добрый боярин Матвей бывал их собеседником, если государственные или нужные домашние дела не занимали его времени. Седая борода его не пугала молодых красавиц; он умел забавлять их приятным образом и рассказывал им приключения благочестивого князя Владимира и могучих богатырей российских.
Зимою, когда нельзя было гулять ни в саду, ни в поле, Наталья каталась в санях по городу и ездила по вечеринкам, на которые собирались одни девушки, тешиться и веселиться и невинным образом сокращать время. Там мамы и няни выдумывали для своих барышень разные забавы: играли в жмурки, прятались, хоронили золото, пели песни, резвились, не нарушая благопристойности, и смеялись без насмешек, так что скромная и целомудренная дриада могла бы всегда присутствовать на сих вечеринках. Глубокая полночь разлучала девушек, и прелестная Наталья в объятиях мрака наслаждалась покойным сном, которым всегда юная невинность наслаждается.
Так жила боярская дочь, и семнадцатая весна жизни ее наступила; травка зазеленелась, цветы расцвели в поле, жаворонки запели – и Наталья, сидя поутру в светлице своей под окном, смотрела в сад, где с кусточка на кусточек порхали птички и, нежно лобызаясь своими маленькими носиками, прятались в густоту листьев. Красавица в первый раз заметила, что они летали парами – сидели парами и скрывались парами. Сердце ее как будто бы вздрогнуло – как будто бы какой-нибудь чародей дотронулся до него волшебным жезлом своим! Она вздохнула – вздохнула в другой и в третий раз – посмотрела вокруг себя – увидела, что с нею никого не было, никого, кроме старой няни (которая дремала в углу горницы на красном весеннем солнышке), – опять вздохнула, и вдруг бриллиантовая слеза сверкнула в правом глазе ее, – потом и в левом – и обе выкатились – одна капнула на грудь, а другая остановилась на румяной щеке, в маленькой нежной ямке, которая у милых девушек бывает знаком того, что Купидон целовал их при рождении. Наталья подгорюнилась – чувствовала некоторую грусть, некоторую томность в душе своей; все казалось ей не так, все неловко; она встала и опять села, наконец, разбудив свою маму, сказала ей, что сердце у нее тоскует. Старушка начала крестить милую свою барышню и с некоторыми набожными оговорками бранить того человека, который взглянул на прекрасную Наталью нечистым глазом или похвалил ее прелести нечистым языком, не от чистого сердца, не в добрый час, ибо старушка была уверена, что ее сглазили и что внутренняя тоска ее происходит не от чего другого. Ах, добрая старушка! Хотя ты и долго жила на свете, однако ж многого не знала; не знала, что и как в некоторые лета начинается у нежных дочерей боярских; не знала… Но, может быть, и читатели (если до сей минуты они все еще держат в руках книгу и не засыпают), – может быть, и читатели не знают, что за беда случилась вдруг с нашею героинею, чего она искала глазами в горнице, отчего вздыхала, плакала, грустила. Известно, что до сего времени веселилась она, как вольная пташка, что жизнь ее текла, как прозрачный ручеек стремится по беленьким камешкам между злачных, цветущих бережков; что ж сделалось с нею? Скромная Муза, поведай!.. – С небесного лазоревого свода, а может быть, откуда-нибудь и повыше, слетела, как маленькая птичка колибри, порхала, порхала по чистому весеннему воздуху и влетела в Натальино нежное сердце – потребность любить, любить, любить!!! Вот вся загадка; вот причина красавицыной грусти – и если она покажется кому-нибудь из читателей не совсем понятною, то пусть требует он подробнейшего изъяснения от любезнейшей ему осьмнадцатилетней девушки.
С сего времени Наталья во многом переменилась – стала не так жива, не так резва – иногда задумывалась, – и хотя по-прежнему гуляла в саду и в поле, хотя по-прежнему проводила вечера с подругами, но не находила ни в чем прежнего удовольствия. Так человек, вышедший из лет детства, видит игрушки, которые составляли забаву его младенчества, – берется за них, хочет играть, но, чувствуя, что они уже не веселят его, оставляет их со вздохом. – Красавица наша не умела самой себе дать отчета в своих новых, смешанных, темных чувствах. Воображение представляло ей чудеса. Например, часто казалось ей (не только во сне, но даже и наяву), что перед нею, в мерцании отдаленной зари, носится какой-то образ, прелестный, милый призрак, который манит ее к себе ангельскою улыбкою и потом исчезает в воздухе. «Ах!»– восклицала Наталья, и простертые руки ее медленно опускались к земле. Иногда же воспаленным мыслям ее представлялся огромный храм, в который тысячи людей, мужчин и женщин, спешили с радостными лицами, держа друг друга за руку. Наталья хотела также войти в него, но невидимая рука удерживала ее за одежду, и неизвестный голос говорил ей; «Стой в притворе храма; никто без милого друга не входит в его внутренность». – Она не понимала сердечных своих движений, не знала, как толковать сны свои, не разумела, чего желала, но живо чувствовала какой-то недостаток в душе своей и томилась. – Так, красавицы! ваша жизнь с некоторых лет не может быть счастлива, если течет она, как уединенная река в пустыне, а без милого пастушка целый свет для вас пустыня, и веселые голоса подруг, веселые голоса птичек кажутся вам печальными отзывами уединенной скуки. Напрасно, обманывая самих себя, хотите вы пустоту души своей наполнить чувствами девической дружбы, напрасно избираете лучшую из подруг своих в предмет нежных побуждений вашего сердца! Нет, красавицы, нет! Сердце ваше желает чего-то другого: оно хочет такого сердца, которое не приближалось бы к нему без сильного трепета, которое вместе с ним составляло бы одно чувство, нежное, страстное, пламенное – а где найти его, где? Конечно, не в Дафне, конечно, не в Хлое, которые вместе с вами могут только горевать, тайно или явно – горевать и крушиться, желая и не находя того, чего вы сами ищете и не находите в хладной дружбе, но что найдете – или в противном случае вся жизнь ваша будет беспокойным, тяжелым сном, – найдете в тени миртовой беседки, где сидит теперь в унынии, в тоске милый юноша с светло-голубыми или черными глазами и в печальных песнях жалуется на вашу наружную жестокость. – Любезный читатель! Прости мне сие отступление! Не один Стерн был рабом пера своего. – Обратимся снова к нашей повести. Боярин Матвей скоро приметил, что Наталья стала пасмурнее: родительское сердце его потревожилось. Он расспрашивал ее с нежною заботливостию о причине такой перемены и, наконец, заключив, что дочь его не может, отправил нарочного гонца к столетней тетке своей, которая жила в темноте Муромских лесов, собирала травы и коренья, обходилась более с волками и медведями, нежели с людьми русскими, и прослыла если не чародейкою, то но крайней мере велемудрою старушкою, искусною в лечении всех недугов человеческих. Боярин Матвей описал ей все признаки Натальиной болезни и просил, чтобы она посредством своего искусства возвратила внуке здравие, а ему, старику, радость и спокойствие. – Успех сего посольства остается в неизвестности; впрочем, нет большой нужды и знать его. Теперь должны мы приступить к описанию важнейших приключений.
Время и в старину так же скоро летело, как ныне, и, между тем как наша красавица вздыхала и томилась, год перевернулся на оси своей: зеленые ковры весны и лета покрылись пушистым снегом, грозная царица хлада воссела на ледяной престол свой и дохнула вьюгами на русское царство, то есть зима наступила, и Наталья по своему обыкновению пошла однажды к обедне. Помолившись с усердием, она не нарочно обратила глаза свои к левому крылосу – и что же увидела? Прекрасный молодой человек, в голубом кафтане с золотыми пуговицами, стоял там, как царь среди всех прочих людей, и блестящий проницательный взор его встретился с ее взором, Наталья в одну секунду вся закраснелась, и сердце ее, затрепетав сильно, сказало ей: «Вот он!..» Она потупила глаза свои, но ненадолго; снова взглянула на красавца, снова запылала в лице своем и снова затрепетала в своем сердце. Ей казалось, что любезный призрак, который ночью и днем прельщал ее воображение, был не что иное, как образ сего молодого человека, – и потому она смотрела на него как на своего милого знакомца. Новый свет воссиял в душе ее, как будто бы пробужденной явлением солнца, но еще не пришедшей в себя после многих несвязных и замешанных сновидений, волновавших ее в течение долгой ночи. «Итак, – думала Наталья, – итак, подлинно есть на свете такой милый красавец, такой человек – такой прелестный юноша?… Какой рост! Какая осанка! Какое белое, румяное лицо! А глаза, глаза у него, как молния; я, робкая, боюсь глядеть на них. Он на меня смотрит, смотрит очень пристально – даже и тогда, когда молится. Конечно, и я знакома ему; может быть, и он, подобно мне, грустил, вздыхал, думал, думал и видел меня, – хотя темно, однако ж видел так, как я видела его в душе моей».
Читатель должен знать, что мысли красных девушек бывают очень быстры, когда в сердце у них начинает ворошиться то, чего они долго не называют именем и что Наталья в сии минуты чувствовала. Обедня показалась ей очень коротка. Няня десять раз дергала ее за камчатную телогрею и десять раз говорила ей: «Пойдем, барышня; все кончилось». Но барышня все еще не трогалась с места, для того что и прекрасный незнакомец стоял как вкопанный подле левого крылоса; они посматривали друг на друга и тихонько вздыхали. Старая мама, по слабости зрения своего, ничего не видала и думала, что Наталья читает про себя молитвы и для того нейдет из церкви. Наконец дьячок загремел ключами: тут красавица опомнилась и, видя, что церковь хотят запирать, пошла к дверям, а за него и молодой человек – она влево, он направо. Наталья раза два обступилась, раза два роняла платок и должна была ворочаться назад; незнакомец оправлял кушак свой, стоял на одном месте, смотрел – на красавицу и все еще не надевал бобровой шапки своей, хотя на дворе было холодно.
Наталья пришла домой и ни о чем больше не думала, как о молодом человеке в голубом кафтане с золотыми пуговицами. Она была не печальна, однако ж и не очень весела, подобно такому человеку, который наконец узнал, в чем состоит его блаженство, но имеет еще слабую надежду им насладиться. За обедом она не ела, по обыкновению всех влюбленных, – ибо для чего не сказать нам прямо и просто, что Наталья влюбилась в незнакомца? «В одну минуту? – скажет читатель. – Увидев в первый раз и не слыхав от него ни слова?» Милостивые государи! Я рассказываю, как происходило самое дело: не сомневайтесь в истине; не сомневайтесь в силе того взаимного влечения, которое чувствуют два сердца, друг для друга сотворенные! А кто не верит симпатии, тот поди от нас прочь и не читай нашей истории, которая сообщается только для одних чувствительных душ, имеющих сию сладкую веру!

Год издания книги: 1927

Роман Евгения Замятина «Мы» стал во многом определяющим для писателя. Во-первых, это единственный законченный роман Замятина, а во-вторых он сыграл определяющую роль в жизни писателя. Написанный еще в 1920 году он подвергся жестокой критике среди советских функционеров. В итоге книга вышла на английском, французском и некоторых других языках значительно раньше, чем на русском. А сам писатель не в силах терпеть травлю был вынужден покинуть родину.

Романа Замятина «Мы» краткое содержание

Если излаживать роман Замятина «Мы» кратко, то стоит начать с того, что роман написан в форме дневника. Его ведет блистательный инженер космического корабля «Интеграл». Имя главного персонажа романа Замятина «Мы» — Д – 503. Дело в том, что к 32 веку тоталитарное общество Единого Государства полностью отказалось от имен. Теперь все носят лишь безликие номера, все носят одинаковую одежду, а «Часовая скрижаль» регулирует что должен делать каждый член общества в каждую минуту. Лишь гласная и согласная буква в начале имени отличает мужчин от женщин. Нет не рас ни религий, всем предоставлены лишь квартиры с минимально необходимым набором мебели. «Бюро Хранителей» тщательно следит за соблюдением правил, и в случае преступления лично «Благодетель» казнит преступника превращая его всего лишь в лужу химически чистой воды. Кстати «Благодетеля» так же принято избирать только единогласно на безальтернативной основе. Один из основных принципов Единого Государства гласит «Мы» — от Бога, «Я» — от дьявола».

Даже сексуальная жизнь граждан в романе Замятина «Мы» подчинена суровым законам. Для каждого жителя составлен табель сексуальных дней, а каждый может записаться на каждого. На свидание выдают розовый талончик. Действие романа начинается с того, что Д – 503 гуляет по Музыкальному Заводу с О – 90. С ней он уже давно знаком. У нее есть еще один половой партнер и поэт – R – 13. Он так же приятель героя романа Замятина «Мы». Именно этих двоих он считает своей семьей. Нарушает их прогулку I – 330, которая заговаривает с Д – 503. Резкая и упрямая она как будто читает мысли главного героя.

Далее в романе Замятина «Мы» кратком содержании можно читать, как через несколько дней I – 303 приглашает главного героя в Древний Дом. Это старая квартира где есть рояль, статуя и множество красок. Д – 503 захвачен этим зрелищем, но на уговоры I – 303, которая предлагает нарушить правила и остаться с ней не поддается. Эту просьбу он собирается донести до Бюро Хранителей, но утром отправляется в медицинский центр и получает выходной. Затем Д – 503 вместе с другими номерами присутствует на казни поэта, которого обвиняют в нелицеприятных стихах в адрес Благодетеля. Приговор зачитывает приятель героя романа Замятина «Мы» — R – 13. А затем Машина превращает преступника в воду.

Вскоре после этого главный герой романа «Мы» Замятина получает извещение, что на него записана I- 303. Согласно закона он является к ней. Она дразнит его курит запрещенные сигареты и пьет алкоголь. А затем в поцелуе заставляет и его попробовать алкоголь. Д – 503 просто обязан донести на нее хранителям, но он понимает, что не может. Он изменился. Теперь он как герой древних книг ревнует и любит как идиот. Об этом он признается в своем дневнике. Душевные смятения приводят его в Медицинский Центр, куда ему помогает дойти Хранитель S – 4711. Кстати этот персонаж романа Евгения Замятина «Мы» является приятелем I — 303. Как выясняется Д – 503 неизлечимо болен – у него, как и многих других граждан Единого Государства, появилась душа.

Далее в романе «Мы» Замятина читать можно о том, как в поисках I – 303 главный герой приходит в Древний Дом. Он открывает дверцу шкафа и вдруг пол уходит у него из-под ног, и он попадает в подземелье. Оно ведет за пределы стены. Там его встречает знакомый доктор, который очень удивлен его появлением. Он велит ждать пока не придет I – 303, а затем они вместе гуляют по корявому и иррациональному миру.

К этому времени персонаж романа Евгения Замятина «Мы» под номером О – 90 понимает, что Д – 503 утратил к ней интерес. Поэтому она снимает все свои записи на него, но перед этим решает прийти проститься. В после днем порыве она просит от главного героя ребенка. Д – 503 пытается образумить ее заявляя, что она сантиметров на десять ниже Материнской нормы. Но она готова на все, дабы почувствовать ребенка внутри себя. Д – 503 выполняет ее просьбу. Вскоре после этого к нему наконец то приходит I – 303. Главный герой обвиняет ее в том, что она его мучила. На что она отвечает, что не была уверена в том, что он пойдет за ней до конца. И если он не боится, то подробности узнает после Дня Единогласия.

Далее в романе Замятина «Мы» кратком содержании вы узнаете, как наступает День Единогласия, когда избирают нового Благодетеля. На медленный чугунный вопрос: «Кто «За», вверх взметаются шесть миллионов рук. А когда звучит вопрос кто против вверх поднимаются тысячи рук, среди которых и рука I – 303. Вихрем начинают метаться фигуры Хранителей. Приятель героя романа Замятина «Мы» — R – 13 несет на руках окровавленную I – 303. Он забирает ее и бежит и только мысль, что он готов ее так нести вечно бурлит в его голове.

На следующий день в газетах заметка, что в 48-й раз единогласно избран Благодетель, а на улицах листки с надписью «Мефи». Главный герой романа Замятина «Мы» вместе со своей подругой вновь выходит за стену. Здесь он встречает заросших и жизнерадостных людей, которые предлагают ему на предстоящих испытаниях «Интеграла» разрушить Стену. Д – 503 понимает, что они с этими людьми как разделенные молекулы Н2 и О и что раз с этими людьми I – 303, то и он с ними.

А на следующий день выходит декрет о Великой Операции. Ее цель уничтожение фантазии. Из разинутых дверей как тракторы выходят прооперированные. Они окружают толпу, и все бросаются в рассыпную. Герой фантастического романа Евгения Замятина «Мы» прячутся в подъезде вместе с приятельницей О – 90. Она хочет сохранить их ребенка. Д – 503 передает ей записку к I – 303 и обещает, что она поможет.

И вот наконец испытание «Интеграла». Среди персонала, члены «Мефи» и I – 303. Она сообщает что помогла женщине, которую он послал. Но тут звучит голос по радио о том, что Хранители все знают и что они верят, что его не посмеют сорвать. Д – 503 понимает, что это дежурная в его доме Ю прочитала его дневники и рассказала все Хранителям. Сделала это она наверняка только чтоб обезопасить его. Но I – 303 обвиняет во всем его. Главный герой романа Замятина «Мы» отдает команду вниз и заглушить двигатели. И тут в рубку врывается Второй Строитель, который отдает команду вверх.

Далее в романе Евгения Замятина «Мы» читать можно о том, как главного героя вызывает Благодетель. Он такой же человек, как и все остальные жители города. Он убеждает Д – 503, что тот нужен был только как строитель «Интеграла». А на следующий день «Мефи» взрывают стену. По улицам города летают птицы, а восставшие двигаются на запад. Д – 503 бежит в Бюро Хранителей и рассказывает персонажу романа Евгения Замятина «Мы» S – 4711 все что знает о «Мефи», но тут он понимает, что он один из них. Он заходит в уборную и прямо оттуда его и его соседей забирают на Великую Операцию.

Теперь в голове у главного героя романа Замятина «Мы» пусто. Он приходит к Благодетелю и рассказывает все что знает о повстанцах. Затем он вместе с ним наблюдает как приводят I – 303. Она смотрит на него и молчит. Тогда ее заводят в Газовую Комнату из которой откачивают воздух. Она смотрит на него пока не закрываются глаза. Ее достают с помощью электродов возвращают сознание и вновь повторяют процедуру. Все это что-то напоминает, но что, главный герой не помнит. Вскоре сюда приведут и других заговорщиков, а затем они очутятся в Машине. Дневник главного героя романа Замятина «Мы» заканчивается словами, что разум должен победить. Ведь они уже соорудили новую стену.

Роман Замятина «Мы» на сайте Топ книг

Роман Евгения Замятина «Мы» читать стало так популярно, благодаря его внесению в школьную программу. Этот фактор позволил произведению занять высокое место среди года. Кроме того, роман занял высокое место среди нашего сайта. И учитывая высокий интерес к произведению Замятина он и в дальнейшем будет представлен среди .

Писатели нашей страны — талантливые люди, в чем убеждаешься, когда читаешь их произведения, что входят в школьную программу. Среди обязательных к изучению писателей находится и Замятин, что написал прекрасную работу Мы.

Замятин «Мы» краткое содержание по главам

Как раз сегодня вашему вниманию предлагаем книгу Замятина Мы в кратком содержании по главам, благодаря которому вы быстро познакомитесь с сюжетом. Изучив Роман Замятина Мы по главам в кратком содержании, вы сможете ответить на поставленные вопросы и сделать анализ произведения. Сама работа о далеком будущем, где талантливый инженер делает записи, чтобы потом их могли почитать потомки.

Пишет, чтобы потомки могли узнать о Едином государстве и идеальном правителе — Благодетеле, почитать о жизни, где есть Мы и это от Бога, а вот Я — идет от дьявола.

Глава 1

Из записки первой главы мы узнаем о том, что земля покорилась Единому государству и правителю Благодетелю. Люди не имеют имен, лишь номера. Они здесь счастливы. И вот завершается строительство Интеграла. Этот космический корабль должен проинтегрировать вселенную, уничтожить дикую кривую и выпрямить ее. Ведь линией идеального единого государства является прямая, мудрая и точная. Благодаря Интегралу, всем остальным существам планеты можно будет принести математическое счастье. Над строительством корабля работает великий математик Единого государства Д-503, он же ведет записи, где записывает все мысли счастливых жителей.

Глава 2

Однажды весенним днем в послеобеденное время к Д-503 заглянула его любимая О-90 и они пошли прогуляться. Это было дополнительное время, во время которого под Марш государства гуляли такие же номера. Гуляя, герой встретил незнакомку, что звали I-330. Каким-то образом ей удавалось читать мысли нашего строителя. Герой заинтересовался дамой, которая пригласила его в аудиторию 112. Д-503 сказал, что придет, если будет наряд. Дальше, оставшись с О наедине, девушка сказала возлюбленному, что хотела бы к нему прийти ночью. Но он сказал, что их встреча назначена на послезавтра. Герой попрощался с девушкой, три раза ее поцеловав на прощание.

Глава 3

В 3 главе автор решил познакомить будущего читателя с такими понятиями цивилизации как Скрижаль, Материнская и Отцовская нормы, Зеленая стена. Д говорит о том, что после войны никто не переступал черту Зеленой стены, что отделяет город от леса. При этом Скрижаль, как та икона, которой хочется читать молитвы. Благодаря этим часам, проходит спланированная жизнь населения, которое одновременно просыпается, ест, работает, гуляет, ложится спать. Каждый день два раза в день у людей есть личное время, во время которого могут гулять, встречаются со своими половинками или же творить и писать, как это делает автор записок.

Д непонятно, как раньше люди могли жить не по часам, не по научной этике, без урегулирования времени. Он не может подобное осмыслить. Абсурдно было и то, что не урегулировалась и сексуальная жизнь, где люди, как животные рожали вслепую. Автор пишет, что в такое сложно поверить, но были времена, когда жил народ в состоянии диких зверей или стада, и даже сейчас такие личности можно повстречать. Д пишет, что такое редко встречается и это быстро устраняется. За всем следят Хранители.

Глава 4

Д и правда получил наряд в аудиторию 112. По громкоговорителю говорили о музыке прошлого. Один из примеров был исполнен той незнакомкой по имени I. Сегодня Д был в настроениии и все время искал глазами О, которая вечером должна была прийти к нему. Вообще все их помещения были стеклянными, чтобы можно было следить за их жизнью. Это облегчало и функции Хранителей и только в сексуальные дни разрешалось закрывать шторы. И вот в 21 пришла О с розовым талоном.

Глава 5

В этой части Д знакомит будущего читателя со своим миром, который для него понятен, хотя многие зададутся вопросом, например о том, что такое розовый талон. Автор пишет, как государство в двухсотлетней войне победило голод, пишет о том как изобрели нефтяную еду, как победили такое чувство, как Любовь. Теперь живут по формуле, где номер может выбрать любой. Сделав заявление, к вам приставят нужный номер и в сексуальные дни можете пользоваться указанным номером, получив розовую книгу с талонами. Такие отношения намного приятнее и полезнее для организма.

Глава 6

В шестой главе упоминается о том, что пока их жизнь не идеальна. Д пишет о том, что на площади будет Правосудие, так как кто-то из номеров нарушил правила. Да что далеко ходить, когда и с ним приключилось нечто непонятное, пусть и в его личное время. Он пишет, как ему позвонила I и назначила встречу в Древнем доме. И вот уже через пять минут Д и I-330 были в аэро. Они приехали к дому, где сидела странная старуха. Она пустила приехавших. Герой стал рассматривать помещение, где вокруг царил хаос. I-330 переоделась в странное платье. Заметив, что уже пора, математик предложил ехать, чтобы не опоздать. Однако женщина отказывается и предлагает остаться, нарушая все правила. Автор записки отказывается, принимая решение доложить Хранителям по поводу выявленных нарушений.

Глава 7

Нашему герою снится сон. Проснувшись, он понимает, что заболел, ведь сны считаются психической болезнью. Далее автор говорит, насколько гениальным был Тэйлор, что сумел проинтегрировать жизнь. Д, позавтракав, отправился к Интегралу. По пути он встретил Хранителя S, которого уже видел. Хотел было рассказать об I и ее нарушении, но передумал, так как оказалось, что Хранитель очень хорошо знал женщину. Позже он встретился с О, которая предположила, что герой болен. И вот автор записок решает пойти к доктору, а вечером Д с О решали задачки, которые помогают расслабиться и очистить мысли.

Глава 8

В данной записи Д вспоминает, как в детстве его страшило иррациональное число. Математик идет в Бюро Хранителей, но по дороге встретил О и писателя R-13. Разговорившись с ними, писатель предлагает всем вместе пойти к нему в гости, несмотря на то, что к нему сегодня записана О. Все идут к писателю, где разговаривают о поэтах и об их творчестве. Далее Д идет домой, а R-13 опускает шторы. Автор записей делает вывод, что писатель он и О, как семья, некий не равнобедренный треугольник.

Глава 9

Глава 9 переносит нас на площадь Кубу, где собрался народ. Был там и Д. Взоры все обращены на Благодетеля. Он стоял возле Машины на площади, где ожидается казнь преступника, что написал кощунственные стихи. На сцене стали зачитывать стихотворения поэта, среди них был и знакомый нам поэт, друг Д. Преступник поднялся к Машине. Нажав на рычаг, Благодетель убил поэта, послав на него сотни тысяч вольт электрического тока. Произошло расщепление атомов, поэт превратился в воду.

Глава 10

Д получает письмо, в котором говорится о том, что его к себе записала I. Так как в этот вечер к нему должна прийти О, то он отсылает ей копию извещения, сам же идет к женщине. О не понимал, почему она его позвала. Он же дал ей понять, что она ему не нравится. Сама же I сказала, что он в ее власти, ведь тот не пошел к Хранителям. Женщина курила, да еще и пила ликер. Это запрещалось, но ей было все равно. Алкоголь она предложила и Д, вот только тот отказался. Тогда женщина, набрав ликер в рот, во время поцелуя, залила жидкость в рот автору записок. И тут герой, как с ума сошел, чуть было не признался в любви, но не успел. Нужно было попасть домой, ведь после половины одиннадцатого на улицу нельзя было выходить. Дома он уснуть не смог.

Глава 11

Теперь Д не понимает, кто он на самом деле, он разуверился в себе. Далее к мужчине приходит поэт. Они разговаривают. В разговоре R говорит о том, что на послезавтра к Д записана О, а дальше наш герой узнает, что и поэт знаком и с I. Вот тут проснулась в мужчине ревность. Поэт уходит, а математик понимает, что теперь нет у них треугольника, всплывшие чувства все развалили.

Глава 12

Д надеется выздороветь. Он верит, что все пройдет и будет, как раньше. Он ждет встречи с О. Направляясь на работу, он читает стихи поэта, а вместе с ним их читает и Хранитель.

Глава 13

Математик выспался, посчитав себя выздоровевшим. Он в ожидании вечера, когда к нему должна прийти О. Но тут звонок от I, которая просила его выйти. Он хотел поставить все точки, сказав, что им управляет государство, но не тут-то было. Встретившись с I, Д опаздывает на работу. Знакомый доктор пишет справку, после чего герои отправляются в Древний дом. Там они любили друг друга. После I исчезает.

Глава 14

К Д приходит О, которая сразу замечает, что математик иной, не ее. Д стал ее целовать, но не смог дальше отдаться любви. Девушка убегает, а герой понимает, что I разбила отношения его не только с поэтом, но и с О.

Глава 15

Д приходит на место, где строится Интеграл. Там ему второй строитель сообщает о шпионе, которого отправили в Операционное бюро, где его будут пытать. Второй помощник говорит, что вокруг строительства много нарушителей, однако Д советует ему сделать операцию, чтобы умерить фантазию.

Глава 16

Д тоскует по I, которую давно не видел. Лишь пару раз она промелькнула в окружении мужчин. К Д у нее был розовый талон, но она не явилась. Герой начинает ее ревновать, и тут еще ему кажется, что за ним следит Хранитель.

Д приходит к дому I из-за чего опаздывает. Он идет к доктору, дабы получить освобождение от работы, и доктор ставит диагноз — болен, у Д появилась душа. Но, переживать не стоит, ведь душа не только у него одного. Вылечить его могут прогулки пешком. Он говорит, что ему нужно пройтись до Древнего дома, как бы намекая на то, что там его ждет I.

Глава 17

Д отправляется к Дому в надежде увидеть женщину. Старуха сообщает, что I в доме, но герой не может ее отыскать. Тут он видит, как идет хранитель S. Математик прячется в шкаф и куда-то проваливается. Как оказалось, там был лифт. В подземном коридоре Д встретил знакомого доктора, который провел его к I. Та в своем желтом платье. Они выходят из дома, I назначает свидание на послезавтра.

Глава 18

Продолжая читать произведение Евгения Замятина Мы в кратком содержании, вновь видим нашего героя. Ему снится I и тут он вспоминает все то страшное иррационально число. Вечером Д решил пройтись, как советовал доктор. Наблюдая за лекциями, математик понимает, что не хочет находиться среди остальных. Возвратившись с прогулки, ему вручают письмо от О-90, которая написала, что отпускает его, хоть и очень любит. Она понимает, что он любит другую.

Глава 19

Проходит первый запуск двигателя Интеграла, во время которого погибло несколько человек. Но, это ничего, такую потерю даже не заметили. Д ждет встречи с I, но она не пришла. Зато прислала письмо, где просит математика опустить шторы, создавая иллюзию, будто она у него. Герой разозлился, но просьбу выполнил. Д идет на лекцию о детоводстве, где ему встретилась О. После лекции он идет домой. Там его ждет О. Она признается, что вопреки всему, хочет от Д ребенка. Они совокупляются.

Глава 20

Герой размышляет о произошедшем, в случае чего, он готов к смерти.

Глава 21

Несмотря на то, что I вновь записана к математику, она не приходит. Д опускает шторы, как прежде, сам же пишет записки. Дальше герой направляется в Древнему дому, чтобы найти там девушку, но встречает Хранителя S, который просит Д быть аккуратнее. Вечером к Д приходит контролерша Ю рассказывая о том, что дети в школе нарисовали карикатуру на нее из-за чего та сдала их Хранителям.

Глава 22

Идет шествие. Ведут преступников на казнь. И вот к одному из преступников бросилась женщина из толпы. Математику показалось, что это его пропавшая девушка. Он бросился к ней на защиту и его схватили, как соучастника. Но его защитил Хранитель S, сказав, что тот болен.

Глава 23

Наконец I пришла к герою. Она любит его и хочет быть уверенной, что и он ее любит. Хочет знать, что он готов ради нее на все. Д чувствует, что женщина что-то скрывает. I обещает все рассказать, но после Единогласия.

Глава 24

Д думает о дне Единогласия, во время которого выбирают одного и того же правителя. Математик звонит I и предлагает идти в этот день на площадь вместе. Но женщина отказывается.

Глава 25

Вот день настал. Благодетель со своими речами за трибуной. Рядом I, поэт и хранитель. Герой ревнует, а дальше происходит немыслимое. Во время голосования тысячи людей взбунтовались проголосовав против Благодетеля. Вокруг паника. I — ранена, ее несет на руках R. Математик отбирает у него женщину и несет ее на верхнюю трибуну. Они договариваются о встрече в подземном коридоре. Д размышляет о произошедшем, не понимает, как такое случилось и люди взбунтовались.

Глава 26

Как ни странно, но мир не изменился, все как и раньше. В газете сообщалось, что Благодетель избран, хоть и пытались сорвать выборы. По улице были расклеены листовки Мефи, одну из них Д помог сорвать номеру S.

Глава 27

Д и I встретились. Женщина повела математика туда, где он никогда не был. Они оказались за зеленой стеной. Там герой увидел многих людей, обросших шерстью. I призывает собравшихся разрушить стену, захватить Интеграл, чтобы полететь на иные планеты с единомышленниками. Нужно менять установившиеся порядки и законы. Кто-то сказал, что это безумие, но Д подхватил свою спутницу, сказав, что именно без этого безумия не обойтись. После сборов, все пили какое-то содержание чаши, и тут Д в толпе увидел знакомое лицо. Он сказал, что видел Хранителя, но I утверждала, что об этом месте никому не известно.

Глава 28

К Д приходит I, за ней вламывается Ю, но Ю выставляют за дверь. Сама же I говорит, что математик может сдать ее Хранителям, но Д говорит, что он уже другой и не сдаст ее. Дальше женщина рассказывает, что государство что-то готовит, ведь отменены все аудитории, где готовятся медицинские столы. Еще женщина предположила, что герой потомок смешанного рода, от женщины с города и мужчины, что жил за стеной. Рассказала она и о Мефи, что борется за свободу и движение, в отличие от государства, которое стоит за порядок и стабильность. Она уходит. Позже Д получает письмо, что к нему направляются Хранители. Он прячет опасные записи. Хранитель ничего не найдя уходит.

Глава 29

Д в очередной раз идет в Древний дом, где ему назначена встреча с I. Направляясь в дом, он видит беременную О. Она счастлива, однако Д понимает, что ей грозит опасность. Он хочет попросить I, чтобы та перевела ее за стену, но О, услышав имя соперницы, отказывается идти с математиком.

Глава 30

I делится с Д своими планами. Мефи запланировал захватить во время первого пробного полета Интеграл. Герой утверждает, что это революция, но ее не избежать. I просит во время обеда всех запереть в столовой, чтобы те осуществили свои планы.

Глава 31

Газеты пишут о том, что изобрели метод, который полностью сделает людей идеальными. Для этого нужно прийти на операцию, что проводится в аудиториях. Д счастлив, поделился радостью с I. Та назначает свидание. Сам же запуск Интеграла откладывается из-за операций, чему математик рад, ведь не нужно предавать Интеграл. Вернувшись домой, он видит Ю, которая сообщает, что всех детей отвела принудительно на операцию. За действиями все могут следить, ведь операции проводятся на виду. Д, прежде чем идти на операцию по удалению центра мозга, что отвечает за фантазию, встречается с I. Она ставит его перед выбором. Счастливая идеальная жизнь без нее или же он выбирает I. Он выбирает второе.

Глава 32

Интеграл готовят к запуску, а люди отказываются от операции. Их начинают загонять насильно, но они убегают. Среди убегающих был и Д. Он встретил О, которая согласна идти к I и прятаться за стеной. Однако Д замечает слежку. Он отправляет девушку одну, написав письмо I. Многие люди утверждают, что у Древнего дома видели голого волосатого человека.

Глава 33

В газетах стали писать о необходимости операции, а всех кто не явится, предадут Машине Благодетеля.

Глава 34

Корабль готов к испытаниям. Математик видит I, которая сообщает, что О в безопасности. И вот обед наступил, все должно было произойти, но человек, которого Д считал Мефи, оказался Хранителем. Революции помешали состояться. I подозревает Д в предательстве. Тот же понимает, что на него донесла Ю, которая могла прочитать последние записи, когда его не было в комнате.

Глава 35

Д ищет по городу Ю, чтобы убить, но не находит. В толпе он видит I, которую заставляют идти на операцию. Он хочет ей помочь, но не может пробиться через толпу. Началась облава и Д убегает. Вечером Ю сама приходит к Д. Он опускает шторы, чтобы не видели убийство, но Ю, подумав о соединении, сбрасывает одежды. Д смеется и это убивает женщину. Ю одевается и признается, что I она не выдавала. Герой верит женщине.

Глава 36

Д позвал к себе Благодетель. Тот уверял, что Д использовали не более того. Из него просто хотели вытащить информацию. Эти слова ранят мужчину. Он хочет увидеться с I.
Он на площади рядом с машиной Благодетеля, представляет, как будут казнить I. В этот момент он впервые пожалел о том, что у него нет мамы.

Глава 37

Когда происходил завтрак, все услышали грохот и увидели летящих птиц. Люди поняли, стена взорвана. Все направляются в то место, где образовалась дыра. Математик узнает, что I где-то в городе. Он идет в ее квартиру, но там пусто и какой-то погром. Он видит розовые талоны к нему и к еще одному мужчине. Не дождавшись женщину, герой уходит домой.

Глава 38

Утром он проснулся от света. Открыв глаза, увидел I. Она пришла на несколько минут, и ее ждут внизу. Д рассказал о встрече с Благодетелем и их разговоре. Однако I ничего не ответив, ушла.

Глава 39

В городе хаос, летают птицы идут бои. Д решает идти к Хранителям. О решил во всем признаться. По дороге он увидел труп знакомого поэта, а дальше, в Бюро все рассказывает S. Как оказалось, он один из повстанцев и все знал. Так что Д не ошибся, когда за стеной увидел похожего на Хранителя человека. Д уходит и встречает ученого, который работает над своими расчетами. Он утверждал, что Вселенная не бесконечная. Д заинтересовал вопрос о том, что же находится на конце Вселенной. Но ответа не получил, так как услышал топот.

Глава 40

Герой и ученый схвачен. Они в аудитории. Им делают операции. Д чувствует себя здоровым. На следующий день Д у Благодетеля. Он все ему рассказывает. В этот же вечер все были схвачены. Д и Благодетель находились в газовой комнате, где пытали I, но она не сознавалась, хотя остальные признались во всем. Их всех должны казнить на площади.
Далее Д пишет в записке, что бунтари еще ходят по городу, но от них возвели временную стену. Он надеется, что Единое государство победит, ведь разум и номера просто обязаны победить. На этом и завершается произведение Мы Замятина в .

4 (80%) 3 votes

Евгений Иванович Замятин

Запись 1-я

Конспект:

Объявление. Мудрейшая из линий. Поэма

Я просто списываю – слово в слово – то, что сегодня напечатано в Государственной Газете:

«Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах – быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытаем слово.

От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства:

Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства.

Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ.

Да здравствует Единое Государство, да здравствуют нумера, да здравствует Благодетель!»

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Да: проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение. Да: разогнать дикую кривую, выпрямить ее по касательной – асимптоте – по прямой. Потому что линия Единого Государства – это прямая. Великая, божественная, точная, мудрая прямая – мудрейшая из линий…

Я, Д-503, строитель «Интеграла», – я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет – верю и знаю.

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом – с болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.

Но я готов, так же как каждый, или почти каждый, из нас. Я готов.

Запись 2-я

Конспект:

Балет. Квадратная гармония. Икс

Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы – ежеминутно проводишь по ним языком – и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить.

Но зато небо! Синее, не испорченное ни единым облаком (до чего были дики вкусы у древних, если их поэтов могли вдохновлять эти нелепые, безалаберные, глупотолкущиеся кучи пара). Я люблю – уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие дни весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки. В такие дни видишь самую синюю глубь вещей, какие-то неведомые дотоле, изумительные их уравнения – видишь в чем-нибудь таком самом привычном, ежедневном.

Ну, вот хоть бы это. Нынче утром был я на эллинге, где строится «Интеграл», и вдруг увидел станки: с закрытыми глазами, самозабвенно, кружились шары регуляторов; мотыли, сверкая, сгибались вправо и влево; гордо покачивал плечами балансир; в такт неслышной музыке приседало долото долбежного станка. Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем.

И дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы в теперешней нашей жизни – только сознательно…

Кончить придется после: щелкнул нумератор. Я подымаю глаза: О-90, конечно. И через полминуты она сама будет здесь: за мной на прогулку.

Милая О! – мне всегда это казалось – что она похожа на свое имя: сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы – и оттого вся кругло обточенная, и розовое О – рот – раскрыт навстречу каждому моему слову. И еще: круглая, пухлая складочка на запястье руки – такие бывают у детей.

Когда она вошла, еще вовсю во мне гудел логический маховик, и я по инерции заговорил о только что установленной мною формуле, куда входили и мы все, и машины, и танец.

– Чудесно. Не правда ли? – спросил я.

– Да, чудесно. Весна, – розово улыбнулась мне О-90.

Ну вот, не угодно ли: весна… Она – о весне. Женщины… Я замолчал.

Внизу. Проспект полон: в такую погоду послеобеденный личный час мы обычно тратим на дополнительную прогулку. Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, – одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке. Слева от меня О-90 (если бы это писал один из моих волосатых предков лет тысячу назад, он, вероятно, назвал бы ее этим смешным словом «моя»); справа – два каких-то незнакомых нумера, женский и мужской.

Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица… Лучи – понимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью – вы поднимаетесь все выше, в головокружительную синеву…

И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни, увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я – именно я – победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…