Дети в аду гражданской войны. При большевиках, как они себя называли, нам, русским, хорошо не будет - Русский Интерес. Дети эмигрантов из россии

Воспоминания детей-эмигрантов о том, что они увидели во время гражданской войны в России.

В 1925 году в Праге вышел сборник "Дети эмиграции". Ему предшествовали две небольшие книги:
1. "Воспоминания 500 русских детей" (С предисловием проф. В.В. Зеньковского. — Прага, 1924);
2. "Воспоминания детей-беженцев из России" (Под ред. С. Карцевского. — Прага, 1924);
Эти книги были результатом исследования, проведённого в гимназии чешского городка Моравска-Тршебова, расположенного на границе с Германией. В гимназии учились дети русских эмигрантов, покинувших Россию после революции.

12 декабря 1923 года, по инициативе бывшего директора этой гимназии А.П. Петрова, совершенно неожиданно и для учащихся, и для педагогического персонала были отменены два смежных урока и учащимся было предложено: не стесняясь формой, размером и т.д. и без получения ими каких-либо указаний, написать сочинение на тему: “Мои воспоминания с 1917 года по день поступления в гимназию ”. Получившийся материал был обследован преподавателем этой гимназии В.М. Левицким, и изложение обследования напечатано в “Бюллетене Педагогического Бюро”, а также издано отдельной брошюрой (“Воспоминания 500 русских детей”).
Впоследствии подобный опрос провели сразу в нескольких зарубежных школах для русских. К 1 марта 1925 года скопилось 2403 сочинения (около 6500 страниц).
В промежутке времени между напечатанием очерка Левицкого и производством работы преподавателем русской реальной гимназии в Праге С.И. Карцевским был самостоятельно обследован материал детских сочинений этой гимназии, и результат обследования напечатан в журнале “Русская Школа за рубежом”, а также был издан Педагогическим Бюро отдельной брошюрой ("Воспоминания детей-беженцев из России").

Эти сочинения и являются источником, который обработан в книге “Дети эмиграции” (1925). К сожалению, — кроме единственного случая, — нет сведений о том, как в дальнейшем складывалась судьба этих детей.

Работы принадлежат учащимся 15 русских эмигрантских школ: 2-х из Турции, 1-й из Болгарии, 10-ти из Югославии и 2-х из Чехословакии. Из них 9 смешанных, 4 мужских и 2 женских.
Авторов сочинений: мальчиков 1603, девочек 781 и 19 детей, пол которых остался невыясненным.

Чтение тяжёлое , быть может, впечатлительным людям не стоит это читать.
Под катом только цитаты.

Февраль:

“Директор вынул из кармана телеграмму и начал медленно читать. Наступила гробовая тишина: “Николай II отрекся от престола”, — чуть слышно прочитал он и тут не выдержал старик, слезы одна за другой, слезы солдата покатились из его глаз... "Что теперь будет?" Разошлись по классам, сели за парты, тихо, чинно, было такое впечатление, что в доме покойник. В наших детских головках никак не могла совместиться мысль, что у нас теперь не будет Государя”.

“После отречения Государя вся моя дальнейшая жизнь показалась мне такой серой и бесцельной, что когда корпус был распущен, я ничуть об этом не пожалел”.

“Нас заставили присягать Временному Правительству, но я отказался. Был целый скандал. Меня спросили, отчего я не хочу присягать. Я ответил, что я не присягал Государю, которого я знал, а теперь меня заставляют присягать людям, которых я не знаю. Он (директор) прочел мне нотацию, пожал руку и сказал: “Я Вас уважаю!”.

“Солдаты, тонувшие в цистернах со спиртом, митинги, семечки, красные банты, растерзанный вид”.

“Вся Тверская украсилась обгрызками семечек”.

“Помню, как кадеты бежали группами из корпуса на фронт, как их ловили, возвращали обратно и сажали в карцер”.

Октябрь:

“Вечером большевики поставили против нашего корпуса орудия и начали обстреливать корпус и училище. Наше отделение собралось в классе, мы отгородили дальний угол классными досками, думая, что они нас защитят. Чтобы время быстрее шло, мы рассказывали различные истории, все старались казаться спокойными; некоторым это не удавалось и они, спрятавшись по углам, чтобы никто не видел, плакали”.
“Когда нас привезли в крепость и поставили в ряд для присяги большевикам, подошедши ко мне, матрос спросил, сколько мне лет? Я сказал: “девять”, на что он выругался по-матросски и ударил меня своим кулаком в лицо; что потом было, я не помню, т.к. после удара я лишился чувств. Очнулся я тогда, когда юнкера выходили из ворот. Я растерялся и хотел заплакать. На том месте, где стояли юнкера, лежали убитые и какой-то рабочий стаскивал сапоги. Я без оглядки бросился бежать к воротам, где меня еще в спину ударили прикладом”.

“По канавам вылавливали посиневшие и распухшие маленькие трупы (кадет)”.

“Встретил меня полковник, и я отдал ему честь. Он сказал: “Я старый полковник, был храбрый, говорю Вам по совести, чтобы Вы сняли погоны, не рискуйте своей жизнью... кадеты нужны”.

“Император убит. Я оставил это известие без внимания. Разве может Император быть убитым! Разве найдется такой человек, у которого поднимется рука на Императора?”.

Отступление Донского корпуса:

“...Большевики были в 40 верстах. Мы, младшие кадеты, были возбуждены. У многих был замысел бежать на фронт. День 22-го декабря склонялся к вечеру, когда нам объявили, что в 8 часов вечера корпус выступает из города. За полчаса до отхода был отслужен напутственный молебен. И сейчас я ярко представляю себе нашу маленькую уютную кадетскую церковь, в полумраке которой в последний раз молятся кадеты. После молебна была подана команда выстроиться в сотни, где сотенный командир сказал несколько слов... У командира, который смотрел на кадет мальчиков, стоявших с понуренными головами, блеснули на глазах слезы. Видно было... что он искренно жалел нас. Наконец мы, перекрестившись на кадетскую сотенную икону, подобравши свои сумочки, тихо стали выходить из корпуса. Это шествие... напоминало похоронную процессию. Все молчали... Часов в 9 вечера мы вышли из города... нас нагоняли обозы... всадники, извещающие... что фронт недалеко, что большевики нас могут настигнуть...бодро ступали по дороге с винтовками за плечами... среди нас были слабенькие... мы ободряли, облегчали их, помогали нести вещи. Чувствовалось сильное воодушевление”.

Голод:

“Там начали есть человеческое мясо и часто бывали случаи, что на улицах устраивали капканы... ловили людей... делали из них кушанья и продавали на базарах”.

Смерть родных:

“Потом вечером моего папу позвали и убили. Я и мама очень плакали. Потом через несколько дней мама заболела и умерла. Я очень плакала”. Ученик приготовительного класса пишет: “Я помню, как приходили большевики и хотели убить маму, потому что папа был он морской офицер”.

“Я уже навеки прощалась с папой, я знала, что его ждет неминуемая смерть с мучениями и пытками”.

“Ворвались какие-то страшные люди, совсем не похожие на людей, вооруженные чем попало, схватили папу и увели, кинув нам только, что до 8-ми часов он будет повешен”.

“У нас сделали обыск и хотели убить мою бабушку, но не убили, а только ранили рукояткой револьвера”.

“И потянулись страшные памятные дни. По ночам, лежа в постели, жутко прислушиваешься в тишине. Вот слышен шум автомобиля. И сердце сжимается и бьется, как пойманная птичка в груди. Этот автомобиль несет смерть... Так погиб дядя, так погибло много из моих родных и знакомых”.

“На этот раз были арестованы и папа и мама, я пошла к маме в тюрьму. Я с няней стояла около тюрьмы несколько часов. Наконец настала наша очередь, мама была за решеткой. Я не узнала маму: она совсем поседела и превратилась в старуху. Она бросилась ко мне и старалась обнять. Но решетка мешала, она старалась сломать ее; около нас стояли большевики и хохотали.
Я отерла слезы, стала успокаивать маму и показала ей на большевиков. Мама увидела их смеющиеся физиономии и, скорей простившись, сама ушла. После этого свидания я уже не хотела больше идти. Я не хотела, чтоб большевики смеялись над нашим горем”.

Расстрелы и зверства:

“Матросы озверели и мучили ужасно последних офицеров. Я сам был свидетелем одного расстрела: привели трех офицеров, по всей вероятности мичманов; одного из них убили наповал, другому какой-то матрос выстрелил в лицо, и этот остался без глаза и умолял добить, но матрос только смеялся и бил прикладом в живот, изредка коля в живот. Третьему распороли живот и мучили, пока он не умер”.

“Несколько большевиков избивали офицера, чем попало: один бил его штыком, другой ружьем, третий поленом, наконец, офицер упал на землю в изнеможении, и они... разъярившись, как звери при виде крови, начали его топтать ногами”.

“Помню я жестокую расправу большевиков с офицерами Варнавинского полка в Новороссийске. Этот полк возвращался с фронта, чтобы разойтись по домам, и должен был выехать на пароходе из Новороссийска. Большевики потребовали у солдат этого полка, чтоб они им выдали своих офицеров. Солдаты сначала не соглашались, но потом выдали, так как большевики пригрозили им, что не выпустят их из города. Ночью офицерам привязали к ногам ядра и бросили с пристани в воду. Через некоторое время трупы начали всплывать и выбрасываться волнами на берег. Проходя по набережной, я несколько раз мельком видала их. Ужасно тяжелое воспоминание оставалось потом. После этого долгое время никто не покупал рыбы, так как стали в них попадаться пальцы трупов”.

“Я быстро подбежал к окну и увидел, как разъяренная толпа избивала старого полковника; она сорвала с него погоны, кокарду и плевала в лицо. Я не мог больше смотреть и отошел от окна, но никак не мог забыть эти зверские лица толпы. Но через несколько часов долгого и мучительного ожидания я подошел к окну и увидел такую страшную картину, которую не забуду до смерти: этот старик-полковник лежал изрубленный на части. Таких много я видел случаев, но не в состоянии их описывать”.

“Вот женщина с воплем отчаяния силится сесть в тронувшийся поезд, с диким смехом оттолкнул ее солдат, с красной звездой дьявола, и она покатилась под колеса поезда... Ахнула толпа”.

“Расстрелы у нас были в неделю три раза: в четверг, субботу и воскресенье, и утром, когда мы шли на базар продавать вещи, видели огромную полосу крови на мостовой, которую лизали собаки”.

Чрезвычайка:

“Познакомился с чрезвычайками, — сколько трупов и неизвестно за что”.

“Открыли чрезвычайку, там так пахло, что слышалось на других улицах”.

“Дом доктора реквизировали под чрезвычайную комиссию, где расстреливали, а чтобы выстрелов не было слышно, играла музыка”.

“Добровольцы забрали Киев, и дедушка со мной пошел в чрезвычайку, там был вырыт колодезь для крови, на стенах висели волосы, ночью я не мог спать, то снилась чрезвычайка, то что стреляют”.

“Я пошел поглядеть в подвал чрезвычайки и то, что я там увидел, заставило меня выскочить обратно. Весь пол был залит кровью, на полулежало несколько трупов. У одного из них лицо было как решето”.

“Один случай очень ясно мне запомнился: когда перевели чрезвычайную комиссию в другое помещение и мы могли придти повидаться со своими, после свидания, когда все были уведены, пришли чекисты и стали выволакивать из двора ужасные посинелые трупы и на глазах у всех прохожих разрубать их на части, потом лопатами, как сор, бросать на воз и весь этот мусор людских тел, эти окровавленные куски мяса, отдельные части тела, болтаясь и подпрыгивая, были увезены равнодушными китайцами, как только что собранный сор со двора; впечатление было потрясающее, из телеги сочилась кровь и из дыр досок глядели два застывших глаза отрубленной головы, из другой дыры торчала женская рука и при каждом толчке начинала махать кистью. На дворе после этой операции остались кусочки кожи, кровь, косточки, и все это какая-то женщина очень спокойно, взяв метлу, смела в одну кучу и унесла”.

Война и месть:

“А в августе 1919 г. в наши руки попали комиссары. Отряд наш на 3/4 состоял из кадет, студентов и гимназистов... Мы все стыдились идти расстреливать... Тогда наш командир бросил жребий, и мне в числе 12-ти выпало быть убийцей. Что-то оборвалось в моей груди... Да, я участвовал в расстреле четырех комиссаров, а когда один недобитый стал мучиться, я выстрелил ему из карабина в висок. Помню еще, что вложил ему в рану палец и понюхал мозг... Был какой-то бой. В середине боя я потерял сознание и пришел в себя на повозке обоза: у меня была лихорадка. Меня мучили кошмары и чудилась кровь. Мне снились трупы комиссаров... Я навеки стал нервным, мне в темноте мерещатся глаза моего комиссара, а ведь прошло уже 4 года... Прошли года. Забылось многое; силой воли я изгнал вкоренившиеся в душу пороки — воровство, пьянство, разврат... А кто снимет с меня кровь? Мне страшно иногда по ночам”.

“Злоба против большевиков-убийц и разрушителей вспыхнула с необъятной силой; месть закипела в крови. Я решил поступить в добровольческий отряд и поступил. Одна мысль занимала меня — отправить как можно больше ненавистных мне "борцов за свободу". С трепетом прижимал винтовку к плечу и радовался, когда видел, что "борец за свободу" со стоном, который мне казался приятной музыкой, испускал дух”.

“К нам во двор вбежало два комиссара и, побросав оружие, просили их спрятать в погреб от казаков, которые вошли в город. Я указал на погреб и подумал: "прийдут... я вас предам". Жажда мести взяла верх, и я не мог успокоиться... Подбежал к солдатам... сказал им про... комиссаров... Их арестовали и увели”.

“Из хорошего прошлого ничего не осталось. Досталось за смерть старших братьев, за поругание семьи и родины — одна только месть и любовь к родине, которая не изгладилась за время первого отступления, второго отступления в Крым, бегства из Крыма, и за время трехлетней жизни в Югославии, а наоборот все растет, растет, растет...”

“Утешаю себя мыслью, что когда-нибудь отомщу за Россию и за Государя, и за русских, и за мать, и за все, что было мне так дорого”.

“Отомщу всем тем, кто надругался над родиной. Страшная будет месть”.

“Только и жду случая, чтобы... идти бить всех, кто оплевал, надругался над родиной”.

“Мне удалось попасть в уездную стражу, где я смог удовлетворить до известной степени свое чувство мести”.

“Я дал зарок отомстить как-нибудь этой красной сволочи, что я, конечно, и проделал”.

Краткие заключения и наблюдения:

“Когда мы проезжали берег Италии, то нам отдавали честь немцы”.
“Этот дом называли сумасшедшим, потому что там жило много детей”.
“Когда я ехала, мне было очень весело. Папа по дороге заболел и нас обокрали”.
“Однажды снаряд попал к нам в квартиру, был страшный переполох, т.к. мы еще не привыкли к таким случаям”.
“Поезд назывался Максим Горький, и действительно мы поехали не спеша”.
“В Константинополе я сел на “Австрию” и поехал в Сербию и надеюсь со временем вернуться в Россию”.
“Одного мальчика спросили: “Ты коммунист?” — на что он ответил: “Нет, я православный”.
“Ехали мы в тесноте и в обиде”.
“Было найдено много контрреволюционного, то есть чайные ложки, мамины кольца и т.д.”.
“Золотые часы, которые папа оставил мне, приняли за оружие”.
“И грабили по мандатам и без мандатов”.
“Это были гады, пропитанные кровью, которые ничего не знали человеческого”.
“Я начинала чувствовать ненависть к большевикам, а особенно к матросам, к этим наглым лицам с открытыми шеями и звериным взглядом”.
“Часто попадались зеленые, т.е. дезертиры”.
“Наш поезд был остановлен зелеными, т.е. разбойниками, которые жили в горах и нападали на поезд и на проходящих пешеходов”.
“Я пошел в комнату и увидел, что какие-то люди лежат и стреляют; они себя называли зелеными; я не понимал, что это за люди, — на другой день они были красные”.
“Вскоре начались так называемые дни бедноты, это у всех отбирали белье и вещи”.
“Помню злых комиссаров, которые называли друг друга товарищами”.
“Мама не могла приехать ко мне, потому что большевики буянили”.
“У нас появилась чрезвычайка и разные большевистские выдумки”.
“В это время был сильный голод и каждый человек молился Богу, чтобы дожить свою жизнь до конца”.
“Все стали грубыми, озлобленными и голодными”.
“Наступило мучительное время, когда все забирают, и сам не знаешь, может быть и тебя возьмут”.
“Из России, как из дырявой бочки, все более и более приливало красных”.
“Из России я уехал по следующим причинам: когда наши неприятели начали нас беспокоить, то мы были принуждены выехать оттуда в другой город”.
“Комиссар сказал, что паспорт наш венгерских подданных, и что он не имеет права расправляться с нами”.
“Об этом ужасном годе у меня остались смутные воспоминания, т.к. я была еще довольно мала, но все же помню его, помню что-то красное вокруг”.
“Стали делать что-то с царем и выпускать каторжников... Папу увели в тюрьму из-за каких-то бумаг и взяли много вещей”.
“Это были большевики, которые вскоре заняли нашу родную землю”.
“И жили мы очень хорошо, но вот случилось несчастье — пришли большевики и разграбили все русские владения”.
“Большевики все больше и больше забирали русскую землю”.
“Я понял, что при большевиках, как они себя называли, нам, русским, хорошо не будет”.
“Я спрашивал у своей матери: зачем это все, разве наша родина будет населена другими? Но мать только молча кивнула головой”.
“Я купил себе красную ленту и повесил над кроватью, но потом, когда узнал в чем дело, проклинал себя за то, что купил эту паршивую ленту”.
“Я сначала думала, что все делается к лучшему, но потом дела пошли хуже, и я поняла, что такое революция”.
“Началась революция. Несмотря на свои десять лет, я сразу же понял, что все кончено”.
“Помню выкрик одной старухи по их адресу: "У проклятые! Ишь понацепили красного тряпья, так и Россию кровью зальете, как себя бантами разукрасили". И оно так и вы шло”.
“Они собирали людей и говорили, что все будут равны между собой, и что они будут помогать бедным, и что все будут товарищи. Но все вышло наоборот. Голод, притеснения, убийства”.
“Мой папа был полковник, дед генерал, и поэтому мы не могли оставаться больше”.
“Я увидел израненных офицеров, только что возвратившихся с фронта и нашедших конец свой на родине”.
“Ложась спать я забыла помолиться Богу, и в эту ночь убили папу”.
“Опять начались обыски и расстрелы, идя по улице, чувствовался запах тления, приносимый всегда с собой большевиками”.
“Я почему-то была уверена, что мы не скоро вернемся обратно, потому что уж очень тяжело было уезжать из России”.
“Россию посетил голод, мор и болезни, она сделалась худою, бледною, оборванною нищенкою, и многие покинули ее со слезами на глазах. Бежали от нее и богатые и бедные”.
“Штыками, пальбой провожала меня Родина. Прощай, больная Мать!”.
“Наконец обрушился камень на Россию и раздавил ее”.
“Человечество не понимает, может быть, не может, может быть, не хочет понять кровавую драму, разыгранную на родине... Если бы оно перенесло хоть частицу того, что переиспытал и перечувствовал каждый русский, то на стоны, на призыв оставшихся в тисках палачей, ответило бы дружным криком против нечеловеческих страданий несчастливых людей”.
“Началась война и игрушки были навсегда забыты, навсегда, потому что я никогда уж больше не брал их в руки: я играл ружьями, шашками, рапирами и кинжалами моего отца — других забав у меня больше не было”.
“Они ограбили дочиста нашу дачу, и меня и мать расстреляли, но к счастью и я и мама оказались только раненными и, когда на другой день зеленые были выбиты, нас увезли в лазарет”.
“Нравственная жизнь в эти годы была ужасна. Жил и чувствовал, как будто живу в чужой стране”.
“Чувствовать, что у себя на родине ты чужой, — это хуже всего на свете”.

02.05.2015 01:02

12 декабря 1923 года в самой большой русской эмигрантской средней школе - в русской гимназии в Моравской Тшебове в Чехословакии - по инициативе бывшего директора этой гимназии А.П. Петрова совершенно неожиданно и для учащихся, и для педагогического персонала были отменены два смежных урока и учащимся было предложено: не стесняясь формой, размером и т.д. и без получения ими каких-либо указаний, написать сочинение на тему: “Мои воспоминания с 1917 года по день поступления в гимназию”. Авторы воспоминаний - дети, юноши и девушки в возрасте от 8 до 24 лет.

Фрагменты некоторых сочинений:

“Я рвался на фронт отомстить за поруганную Россию. Два раза убегал, но меня ловили и привозили обратно. Как я был рад и счастлив, когда мать благословила меня”.

“Папа и мама просили его остаться, так как он был еще мальчиком. Но ничто не могло остановить его. О, как я завидовала ему... Настал день отъезда. Брат радостный, веселый, как никогда, что он идет защищать свою родину, прощался с нами. Никогда не забуду это ясное, правдивое лицо, такое мужественное и красивое... Я видела его в последний раз”.

“Когда нас привезли в крепость и поставили в ряд для присяги большевикам, подошедши ко мне, матрос спросил, сколько мне лет? Я сказал: “девять”, на что он выругался по-матросски и ударил меня своим кулаком в лицо; что потом было, я не помню, т.к. после удара я лишился чувств. Очнулся я тогда, когда юнкера выходили из ворот. Я растерялся и хотел заплакать. На том месте, где стояли юнкера, лежали убитые и какой-то рабочий стаскивал сапоги. Я без оглядки бросился бежать к воротам, где меня еще в спину ударили прикладом”.

“По канавам вылавливали посиневшие и распухшие маленькие трупы (кадет)”.

“Нас “товарищи” называли “змеенышами контрреволюции”, как обидно было слышать такое прозвище!”

“Сделали обыск и взяли маму в тюрьму, но после 3-х недель отвезли маму в Екатеринодар, я подошел попрощаться, а красноармеец ударил меня по лицу прикладом - я и не успел”.

“Большевики все больше и больше забирали русскую землю”.

“Я понял, что при большевиках, как они себя называли, нам, русским, хорошо не будет”.

“Свет от пожара освещал церковь... на колокольне качались повешенные; их черные силуэты бросали страшную тень на стены церкви”.

“Одна (сестра милосердия) был убита, и тот палец, на котором было кольцо, отрезан”.

“Офицеры бросались из третьего этажа, но не убивались, а что-нибудь себе сламывали, а большевики прибивали их штыками”.

Пришел знакомый и стал рассказывать о том, как “Пришли большевики к нему в дом и убили жену и двух детей; вернувшись со службы, он пришел домой и увидел, что весь пол был в крови и около окна лежали трупы дорогих ему людей. Когда он говорил, он постоянно закрывал глаза; его губы тряслись, и, крикнув, вскочил с дивана и, как сумасшедший, вылетел во двор, что было дальше, я не видела”.

“Вечер. Тишина нарушалась выстрелами и воем голодных псов. Пришла старая няня и рассказывает вот что: (она была в числе заключенных и чудом выбралась оттуда) заключенные, избитые, раздетые, стояли у стен, лица их выражали ужас, другие с мольбой смотрели на мучителей, и были такие, чьи глаза презрительно смотрели на негодяев, встречали смерть, погибая за родину. Начались пытки. Стоны огласили... своды гаража, и няня упала; ее потом вынесли вместе с трупами”.

“Мама начала просить, чтоб и нас взяли вместе с ней; она уже предчувствовала и не могла говорить от волнения. В чрезвычайке маму долго расспрашивали, чья она жена. Когда мы вошли в комнату, нашим глазам представилась ужасная картина... Нечеловеческие крики раздавались вокруг, на полу лежали полуживые с вывороченными руками и ногами. Никогда не забуду, как какая-то старуха старалась вправить выломанную ногу... Я просто закрыла глаза на несколько минут. Мама была ужасно бледна и не могла говорить”.

“На другой день, когда они опять ворвались к нам, увидели моего дядю в погонах и офицерской форме, хотели сорвать погоны, но он сам спокойно их снял, вынул револьвер и застрелился, не позволив до себя дотронуться”.

“Большевики совсем собрались уходить и перед отходом изрубили все вещи и поранили брата. Потом один из них хотел повесить маму, но другие сказали, что не стоит, так как уже все у них отобрали и все равно помрем с голоду”.

“Они потребовали мать и старших сестер на допрос. Что с ними делали, как допрашивали, я не знаю, это от меня и моих младших сестер скрывали. Я знаю одно - скоро после этого моя мать слегла и вскоре умерла”.

“Я своими глазами видела, как схватили дядю и на наших глазах начали его расстреливать, - я не могу описать всего, что мы переживали”.

“Я очень испугался, когда пришли большевики, начали грабить и взяли моего дедушку, привязали его к столбу и начали мучить, ногти вынимать, пальцы рвать, руки выдергивать, ноги выдергивать, брови рвать, глаза колоть, и мне было очень жаль, очень, я не мог смотреть”.

“Стали обыскивать, отца стащили с кровати, стали его ругать, оскорблять, стали забирать себе кресты... отец сказал: я грабителям не даю и ворам тоже не даю. Один красноармеец выхватил наган и смертельно его ранил. Мать прибежала из кухни и накинулась на них. Они ударили ее шашкой и убили наповал. Моя маленькая сестра вскочила и побежала к нам навстречу. Мы пустились бежать в дом. Прибегаем... все раскидано, а их уж нет. Похоронили мы их со слезами, и стали думать, как нам жить”.

“Явился к нам комиссар, который нам предлагал конфет и угрожал только, чтоб мы ему сказали, где наш отец, но мы хорошо знали, что они его хотят убить, и молчали”.

"В 12 часов ночи за нами пришли красноармейцы, с которыми была одна женщина. Построив нас по росту, они отвели в подвал, темный, сырой, с каким-то неприятным запахом. Раздев нас догола, среди нас были и женщины, они отобрали несколько офицеров и поставили к стенке. Прогремели выстрелы, раздались стоны. После первых жертв женщина комиссар отобрала женщин и передала красноармейцам для потехи у нас же на глазах. Я находился в каком-то оцепенении... Ко мне подошла чекистка и сказала: “Какой ты красивый мальчик. Знаешь что! Идем со мной на ночь и ты будешь счастлив. Ты многое узнаешь и станешь моим товарищем”. Не слыша моего ответа, она грубо засмеялась и потащила меня в смежную комнату. Не помня себя, я закричал и заплакал. Она оттолкнула меня и сказала: “Уведите назад этого паршивца, я сегодня не в настроении”. Очутившись в камере, я потерял сознание. Очнулся уже дома, на своей кровати с перевязанной головой. Папа выздоровел и сменил меня. Я уже больше трех недель лежал в горячке. (Приближалась Добровольческая армия.) Придя домой, я застал... сестру в слезах. Ничего не говоря, сестра указала на газету. Я взял и опустились руки. Там было написано, что сегодня ночью отец и другие будут расстреляны, как бывшие офицеры-черносотенцы. Мы не знали, что делать. Решили пойти отслужить молебен Преподобному Даниилу, святому отца”

“Нас несколько раз водили на расстрел. Ставили к стенке и наставляли револьверы”.

“Красноармейцы арестовали меня и брата и привели в чрезвычайку. Нас выпустили избитыми и в крови. Когда мы вышли, публика обратила на нас внимание. Заметивши это, большевики выскочили из чрезвычайки и открыли по нас стрельбу”.

“Во время обыска они кололи меня штыками, заставляя меня сказать, что где спрятано... издевались над моей матерью, бабушкой и сестрой”.

“С тех пор я ненавижу большевиков и буду мстить им за смерть отца, когда вырасту большой”.

“Коммунисты всячески издевались над моими родителями, и когда я об этом узнал, то решил мстить им до последнего”.

“Я по примеру своих товарищей поступил в армию. Я горел желанием отомстить большевикам за поруганную родину”.

“Здесь приходилось неоднократно ловить комиссаров... я мстил им как мог”.

“Я почувствовал, что в сердце у меня выросла большая немая боль, которую нельзя ни передать словами, ни описать. Вместе с гибелью семейного очага, я увидел разбитым и мой духовный мир. Я упрекал себя, что я перестал любить людей”.

Это свидетельства детей.

И как заключительный аккорд: у всех в разных выражениях часто повторяется одна и та же мысль, наиболее ярко схваченная четырнадцатилетним мальчиком:
«Господи, спаси и сохрани Россию. Не дай погибнуть народу Твоему православному!»

“Мы иногда собираемся человек 20, начинаем говорить о России, с кем были какие случаи.
Много рассказывают, как их родителей мучили, и так жалко станет, что чуть не плачешь!..”

“Сколько приходилось переносить... нам детям, а о мамочке и говорить нечего, она была страдалицей за всех”.

“Мы, дети, уже тогда стали взрослыми”.

“Любовь и вера - это все наше богатство, если и это потеряем, то жизнь станет безцельной...”

(Из “воспоминаний” русских детей-эмигрантов.)

Настоящая работа явилась результатом ознакомления с 2403 сочинениями учащихся в русских эмигрантских учебных заведениях - сочинений, написанных на одну общую тему: “Мои воспоминания”. Не говоря уже о содержании, и самый заголовок в различных учебных заведениях в своем продолжении варьировался: “Мои воспоминания о последних годах пребывания в России”, “Мои воспоминания, начиная с 1917 года по день прибытия в N” и т.д. Задачей настоящего очерка является наивозможно полное, а вместе с тем неизбежно сжатое и краткое изложение результатов обследования детских работ.

Дальнейшее изложение распадается по своему содержанию на три части: 1) значение обследованного материала, цифровые данные, почерпнутые из воспоминаний, общий обзор материала с суммарными характеристиками: авторов, формы сочинений и их содержания; 2) попытка установить типические подходы детей ко всему пережитому, поскольку они выразились в сочинениях, с приведением соответственных цитат из сочинений.

История появления этих воспоминаний такова.

12 декабря 1923 года в самой большой русской эмигрантской средней школе - в русской гимназии в Моравской Тшебове в Чехословакии - по инициативе бывшего директора этой гимназии А.П. Петрова совершенно неожиданно и для учащихся, и для педагогического персонала были отменены два смежных урока и учащимся было предложено: не стесняясь формой, размером и т.д. и без получения ими каких-либо указаний, написать сочинение на тему: “Мои воспоминания с 1917 года по день поступления в гимназию”. Получившийся материал был обследован преподавателем этой гимназии В.М. Левицким, и изложение обследования напечатано в “Бюллетене Педагогического Бюро”, а также издано отдельной брошюрой [ 18 ] .

Еще до напечатания работы г-на Левицкого, при первом ознакомлении с ней, для Педагогического Бюро стало ясно, какой огромной ценности материал получился в результате изложения детьми своих воспоминаний, и Бюро обратилось к ряду учреждений ведающих и лиц, возглавляющих различные русские эмигрантские школы, находящиеся в различных государствах Западной Европы, с просьбой произвести, с соблюдением тех же условий, что и в гимназии в Моравской Тшебове, тождественные работы и по исполнении доставить их в Бюро.

Почти все без исключения адресаты Бюро исполнили его просьбу, и в результате этого к 1 марта 1925 года в Бюро скопилось 2403 сочинения, около 6500 страниц исписанного учащимися текста. В промежутке времени между напечатанием очерка г-на Левицкого и производством настоящей работы преподавателем русской реальной гимназии в Праге г-ном С.И. Карцевским был самостоятельно обследован материал детских сочинений этой гимназии, и результат обследования напечатан в журнале “Русская Школа за рубежом”, а также был издан Педагогическим Бюро отдельной брошюрой [ 19 ] .

Исключительный и общий интерес, вызванный к обеим вышеуказанным работам в специальной и общей русской, а частью и иностранной печати, побудил Бюро, несмотря на двухкратное напечатание материала двух школ, произвести обследование всех имеющихся детских работ, и результат их изучения вновь напечатать, включая и сочинения детей, уже ранее рассматривавшиеся [ 20 ] .

Нечего и говорить, что не только в краткой статье, но, может быть, и в большой книге нет возможности познакомить со всей той полнотой, которой заслуживают эти 2403 сочинения, познакомить с содержанием этих - исписанных то уже сложившимся твердым почерком на больших листах, то детской прописью в синих тетрадочках - живых и трепетных страниц.

Значение обследованного в настоящем очерке материала не только велико, но и разносторонне. Прежде всего, это материал огромной ценности для суждения о строе детской души в наши дни (чему посвящена особая статья). Затем - это исторические документы, и притом несравнимого значения.

Авторы воспоминаний, в возрасте от 8 до 24 лет, конечно, помнят все, что с ними произошло с 1917 года, неодинаково. Все они - дети, юноши и девушки - не являлись ответственными участниками тех исторических событий, которые определили судьбы России: не стояли у власти, не управляли и не руководили.

Но для будущего историка их воспоминания не менее важны, чем воспоминания лиц с историческими именами. И, кроме того, произведения таких людей, как авторы сочинений, да еще такого возраста, обладают одним достоинством - глубокой непреднамеренной и непосредственной жизненной подлинностью. Это отражается и в правдивости детского языка, и в свежести и яркости их образов, и в значительности их мыслей. Уже в одном этом отношении можно считать, что инициатива лиц, задумавших произвести такую работу, вполне оправдана.

Но кроме такого значения, они имеют и другой интерес и другое значение для всех тех, кто посвятил себя делу сбережения и сохранения самого дорогого нашего национального имущества, нашей молодежи вообще, и в частности находящейся в изгнании, молодежи уцелевшей от войны, революции, голода, эпидемий, разврата, бездомного скитальчества и бесконечных, невыразимых и неописуемых горя и страданий. Русские педагоги и вообще все те, кто в той или иной форме посвятил себя школе, не могут не интересоваться всеми попытками установить духовный облик, подлинное лицо наших учащихся, наших детей и юношей. Конечно, непосредственные впечатления педагогов, работающих в школе в настоящий момент, несравненно ценнее и глубже, чем знакомство с детьми путем чтения их воспоминаний. Однако обследование материала показывает, что состав учащихся в различных школах далеко неодинаков; кроме того, сама тема - “мои воспоминания”, с изложением в этих воспоминаниях часто самого значительного, что произошло сучащимся, и самого важного и дорогого, о чем он думает и мечтает для себя и о себе в будущем, - исключительно по содержанию концентрирована, а потому и показательна и многозначительна.

Наконец, мы думаем, что и каждому русскому человеку надо знать, что ныне представляет из себя “выпускаемое” в жизнь на чужбине новое поколение, что оно пережило, передумало и перестрадало.

Таково, по нашему мнению, многообразное значение обследованного материала.

Во всех учебных заведениях, для того чтобы не стеснять детей, им не было дано при начале работы никаких инструкций. Все сочинения без подписи авторов. Внешние сведения, которые они давали о себе в воспоминаниях, крайне разнообразны, и главное, не однотипны. В них нет ответа на ряд вопросов. Однако в них все же заключается материал, который можно назвать материалом анкетного типа. К этому материалу, извлеченному из сочинений путем записи таких данных на особую карточку для каждого сочинения, мы теперь и обращаемся. Он интересен как для суждения о работах детей, так и самостоятельно.

2403 детских работы принадлежат учащимся 15 русских эмигрантских школ: 2-х из Турции, 1 - ой из Болгарии, 10-ти из Югославии и 2-х из Чехословакии. Из них 9 смешанных, 4 мужских и 2 женских [ 21 ] .

По учебным заведениям они распределяются: в смешанных учебных заведениях мальчиков 577, девочек 366, неизвестных 19. Остальные приходятся на мужские и женские учебные заведения. По классам все учащиеся распределяются так (в разных учебных заведениях, надо сказать, имеется неодинаковое количество классов):

Мл. приг. классе		4-ом классе
Ст. приг. “		5-ом “
1-ом “		6-ом “
2-ом “		7-ом “
3-ем “		8-ом “
Репетиторском классе - 13.
То же распределение в смешанных учебных заведениях:
Мл. приг. классе		4-ом классе
Ст. приг. “		5-ом
1-ом “		6-ом
2-ом “		7-ом
3-ем “		8-ом
То же в мужских учебных заведениях:
Мл. приг. классе	-	4-ом классе
Ст. приг. “	-	5-ом “
1-ом “		6-ом “
2-ом “		7-ом “
3-ем “		8-ом “
То же в женских учебных заведениях:
Мл. приг. классе		4-ом классе
Ст. приг. “		5-ом “
1-ом “		6-ом “
2-ом “		7-ом “
3-ем “		8-ом “

Вот и другие цифры, менее полные, но представляющие больший интерес. В 701 сочинении совсем не упоминается о семейном положении авторов; относительно 360 сочинений - не ясно, каково в настоящий момент семейное положение ребенка: сирота ли он или одинокий. 1012 говорят о родителях, обоих или одном, как о живущих с детьми или хотя и в других странах, но как о несомненно ныне здравствующих.

Все последующие цифры должны рассматриваться как цифры не фактов, а лишь упоминаний об этих фактах, т.к. много сочинений не упоминают о тех или иных событиях совсем и из содержания сочинений нельзя заключить, почему в них нет ответа на тот или иной вопрос: потому ли, что факт не имел места, или по простому пропуску Единственная цифра, по-видимому, несколько более приближающаяся к действительности, - это цифра нахождения в армии, т.к. сочинения описывают такой период, а факт поступления в армию для детей так значителен, что совсем о нем не упомянуть трудно. Но и здесь приходится сделать очень большую оговорку. Как раз мальчики старших классов дают самый большой процент рассуждений без единого факта. Очень многие сочинения заключают в себе массу косвенных данных об участии, но прямого ответа все же не дают. С этими оговорками эти цифры таковы: 889 учились в России, 151 - в других русских школах в эмиграции (до поступления в данное русское учебное заведение), 32 ребенка учились в школах с иностранным языком преподавания. Ввиду того, что во многих сочинениях не указан возраст детей, без чего эти цифры не представляют интереса, так как очень многие дети покинули Россию в дошкольном возрасте [ 23 ] . Вот те же цифры, но по классам:

303 сочинения упоминают о перенесенных детьми болезнях, не считая 31 упоминания о ранениях (одном или многократных), 330 - о смерти отца, 137 - матери, 54 - обоих родителей (одного ребенка). Из них 97 упоминают об убийстве отца на войне, 47 - о расстреле отца, 18 - матери, 6 - обоих родителей (одного ребенка). Очень важную цифру - числа одиноких детей, то есть тех, родители которых находятся в России, - привести невозможно. Во всяком случае она - представляя совершенно своеобразное и типичное для современного ребенка-эмигранта явление - весьма значительна; особенно много одиноких в кадетских корпусах и институтах, то есть тех учебных заведениях, которые сложились еще в России и эвакуировались как учебные заведения. Многие родители, оставаясь в России и не зная, что ждет их в будущем, стрепетом, но и надеждой доверяли своих детей учебным заведениям, спасая детей от голода, лишений, а иногда и одиночества, в ожидании возможного сиротства детей - то есть своей смерти. Нечего и говорить, что одного этого момента достаточно, чтобы уяснить себе, какую задачу возложила судьба на плечи учителя-эмигранта. Наконец, пожалуй, самой интересной и, как уже говорилось, относительно более приближающейся к действительности цифрой является самая “современная” из них - цифра числа детей, упоминающих о нахождении в рядах армии. Общая цифра участников - 247, то есть по отношению ко всем учащимся - около 10%, по отношению к одним мальчикам всех классов - 15%. По отношению к мальчикам, начиная с IV класса - 23%, и если, наконец, взять только V, VI, VII и VIII классы, то мы получим 27%. IV класс избран в этом отношении как исходный по следующим соображениям. Большинство детей выехало с родителями или с учебными заведениями в 1920 году. 6 большинстве учебных заведений анкета была произведена в 1924 году. Таким образом, промежуток между переживаниями детей и описанием этих переживаний равняется 4 годам. Этот срок надо все время иметь в виду при дальнейшем ознакомлении с излагаемым мной материалом. Пишут юноши, но воспоминания касаются детей. Воспоминания относятся к 1917-1920 годам. Если принять возраст учащихся в IV классе 15-16 лет (несколько преувеличенно), то для вспоминаемого детьми периода он будет: для 15 лет - 8-11 лет, для 16 - 9-12 лет. И действительно, дети с 11-12 лет уже принимали участие в вооруженной борьбе, почему и пришлось взять IV класс как исходный. Вот несколько свидетельств самих авторов (несколько из сотен).

“Мобилизации никакой не было, но все кадеты, гимназисты шли добровольно в армию” [ 24 ] .

“Мне было 12 лет. Я плакал, умолял, рвался всей душой, прося брата взять меня с собой, и когда мои просьбы не были уважены, решился сам бежать на фронт защищать Россию, Дон”.

“Я одиннадцатилетний мальчик долго ходил из части в часть, стараясь записаться в полк”.

“Мне было 11 лет, я был записан в конвой, одет в форму, с маленьким карабином за плечами... Встретил старого генерала, хотел, как всегда, стать во фронт, но поскользнулся и упал, ударившись спиной о затвор”.

“Я кадет 2-го класса поступил в отряд, но, увы, меня назначают в конвой Главнокомандующего”.

“В скором времени мне удалось уйти из дома и поступить в один из полков... Но после трех месяцев боевой жизни меня отыскали родители и заставили поехать в корпус”.

“Видя родину в море крови, я не мог продолжать свое прямое дело - учение, и с винтовкой в руках пошел я с отрядом белых биться за честь и благо России”.

Вот свидетельство сестер, возраст братьев неизвестен.

“Коля тогда был еще совсем мальчик, но и то пошел сражаться за родину и мама ему позволила”.

Надо, однако, считать приводимую мной цифру участия детей в рядах белых армий недостаточной, т.к., во-первых, все же возможны неупоминания (есть сочинения, представляющие чистые рассуждения), во-вторых, для настоящей работы важно не участие в рядах армии, а участие в активной борьбе, хотя бы и в течение короткого периода или в виде единичного эпизода, но неупоминания об этом могут встречаться чаще. Формы этой внеармейской борьбы разнообразны. Это и борьба целых станиц, рассказы о которой многочисленны, и партизанские отряды, и индивидуальные действия, и даже белые ученические организации. Вот свидетельства самих авторов:

“Образовались партизанские отряды, в которые пошла исключительно молодежь”.

Мальчик-казак, оставшись при большевиках в станице, сообщает о своем “занятии”:

“Я утаскивал целые ящики (с патронами) и спускал под яр в балку”.

“В *** собрался кружок молодежи, работавшей против большевиков. Приходилось осторожно пробираться по городу и расклеивать прокламации против большевиков, подкупать красноармейцев у чрезвычаек и доставлять возможность бегства офицерам”.

Таким образом, вышеуказанная мной цифра нахождения в армии должна быть значительно увеличена.

Вот весь тот цифровой материал, который удалось извлечь из детских сочинений.

Но прежде чем переходить к дальнейшему изложению, необходимо остановиться на одном вопросе: каково было отношение детей к заданной им работе, насколько добросовестно они к ней отнеслись и, наконец, насколько для них самих выполнение ее явилось удовлетворением какой-то внутренней потребности? На все эти вопросы мы должны со всей определенностью ответить утвердительно. В значительной своей части воспоминания детей обратились в исповеди. Дети не щадят в них ни родителей, ни начальников, ни больше всего самих себя. Часто это покаяния, в которых они бестрепетно, хотя и с болью и с горечью, обнажают тяжкие душевные раны. Авторы стремятся быть объективными и, где для этого есть возможность (очень редко), охотно примирительно отмечают все случаи, где есть основание отозваться хоть сколько-нибудь положительно о тех, кто их преследует или хотя бы выполняет это преследование. Вот примеры:

“Конечно были и среди них хорошие, которые останавливали их, но таких было очень мало”.

“Эти большевики (занявшие квартиру родителей девочки) были очень вежливые: вечером, когда они приходили, то они снимали сапоги и говорили тихо, чтобы нам не мешать”.

“Ушли, ничего не взяв, хоть и видели у мамы кольца, а у папы серебряный портсигар”.

“Большевики спрашивали меня: “Где твой папа?” Но я говорила, что я не знаю, где мой папа, тогда они поставили меня к стенке и хотели убить меня. Тогда пришел еще один большевик и сказал: “Зачем вам мучить девочку, может, она и не знает ничего?”

“Настал вечер, но никто к нам не приходил и не приносил есть (два мальчика, братья заключены в тюрьму за попытку уехать к отцу за границу); солдат (красноармеец) принес ужин: по селедке и по пол хлеба. Мы просили его нам продать хлеба, он нам дал свою порцию и попросил у товарища пол его порции и отдал нам, мы ему давали денег, но он не взял их. Он рассказал, что не по своей воле служит, а что его заставили”.

“Их повезли в крепость Кронштадт... Но жена дяди спасла его... дала взятку и хлеб матросам и они отпустили дядю, переодели его и спасли”.

Вот почти все, что мне удалось найти во всех сочинениях.

Два раза встречаются упоминания о помощи красным солдатам и советскому правительству (первый раз участниками белой армии). Дети не скрывают и не уклоняются от рассказов - это видно по ходу сочинения - от описания случаев освобождения родителей из тюрем, иногда с предположительным объяснением - “сжалились”; передают они и о семейных драмах.

“Меня взяли от отчима и матери и тяжело мне было жить с отцом и сильно притесняла мачеха”.

Девочку взяли к себе родные.

“Хоть нехорошо, но все-таки я помню, как сладко мне было жить у моих других родителей”.

Этим исключительно серьезным и ответственным подходом к заданной теме объясняется и то, что есть среди них и откровенно протестующие против темы, есть делающие то же под каким-нибудь предлогом, есть и прямо отказывающиеся писать, ссылаясь на запамятование, несмотря на нахождение в старшем классе.

“Воспоминания эти настолько неприятные, что писать о них нет никакой охоты. К тому же, для того, чтобы даже вкратце описать все пережитое за три года, понадобится много времени, поэтому скажу только, что пережитое мною за три года революции вполне было достаточно, чтобы стать ее противником” [ 25 ] .

“Какие могут быть воспоминания у ребенка” [ 26 ] .

“Я был маленький и ничего не помню” [ 27 ] .

Если бы эти дети не серьезно подходили к работе, то проще бы было кратко перечислить общеизвестные события, что некоторые хотя и редко, но делают. Есть и такие, которые с чрезвычайной добросовестностью, опустив какой-нибудь часто и не очень значительный факт, в сносках или postscriptum"ax его восстанавливают. Такой характер сочинений - характер то тщательного и добросовестного свидетельского показания, то честной, горячей и горестной исповеди; их открытая доверчивость - по справедливости дающая право на чувство законной гордости руководителям школ, которым они безбоязно отдали свои исписанные признаниями листы, - вместе с тем налагает серьезную и тяжелую ответственность на тех, кто выносит сочинения детей за пределы родной им школы, - на всех их использующих до читателей изложения этих сочинений включительно.

Сотни страниц с выписками подлинных выражений авторов, с изображением их грустных дум, с их страшными и горестными рассказами, просят - более того - настоятельно требуют быть поведанными всем, напечатанными целиком. Но это невозможно. Приходится с трудом выбирать, не потому, чтобы было мало, а потому, что слишком много, и привести лишь самую незначительную часть. И только эта невозможность на все темы, поставленные в этой работе, ответить собственными словами авторов, заставляет дать ряд суммарных, кратких, отдельных, общих характеристик своими, а не “ихними” словами. Между тем это было бы осуществимо, так как нет темы, которой бы дети не затронули, которую нельзя было бы передать их собственным образным и правдивым языком.

Во второй части этого очерка, как уже говорилось выше, будет дана попытка путем цитирования отдельных сочинений на наиболее ярких индивидуальных примерах показать типические черты внутренних переживаний современных детей, попытка раскрыть их внутренний душевный мир. Но такая характеристика была бы и не полна и не ясна, если бы все время, опираясь только на “воспоминания” детей и ни в какой мере на сведения, почерпнутые из других источников, автор этих строк не дал бы общей внешней, так сказать, биографической характеристики детей и такого же внешнего обзора содержания их сочинений и их литературной формы и вида.

Но прежде чем к этому обратиться, несколько слов об одном, хотя и внешнем, но, однако, существенном моменте. Каково социальное положение родителей большинства детей, сочинения которых рассматривались? Хотя для школы происхождение детей не может служить причиной различного к ним отношения, но оно все же важно для полного представления о ребенке, с которым педагог имеет дело, и потому желание дать полный обзор требует ответа и на этот вопрос.

В огромном большинстве родители детей принадлежат к средней городской интеллигенции. Родом почти со всей России, они в главной массе выехали за границу во время ряда эвакуации, завершивших длинный путь их скитаний: из Одессы, Новороссийска, Крыма в 1920 году (главная масса), Архангельска и Владивостока. Множество детей выехало с учебными заведениями без родителей. Меньшинство приехало из России уже после окончания гражданской воины, пережив голод 1921 г.

Обычно с матерями они уезжают за границу по вызову отцов. Это особая группа. На их долю выпало больше испытаний, голод наложил на них особую печать, встреча с родителями описывается в трогательных выражениях:

“Наконец мы приехали в Сербию и моей радости не было конца”.

“Мама нас встретила и я ее сразу узнала; я папу не видала 5 лет, а маму 3 года”.

“В Сербии папа встретил нас у своего дома... мы все от радости плакали”.

“Когда папа пришел к нам, то мой младший брат совсем не узнал его, а прогуливаясь по фабрике, Эля заявил: “Это ваша фабрика?”

“Папа уехал, а с ним и мама, обещали приехать... но Бог... иначе судил... на одной стороне стали большевики, а на другой белые. Мы остались... с няней... скончалась... остались без призора... нас поместили в коммунистический приют... голод, холод, беспризорность. От родителей известий не имели, и была только надежда на будущность... Получили известие, что они живы. Нам прислали денег”.

И вот два мальчика 12 и 13 лет самостоятельно приезжают в Белград:

“Они нас поехали встречать в Белград и там мы разъехались; а мы так устали, что я заснул, но вдруг вошли папа и мама и меня разбудили; и от такой необычайной радости я - заплакал”.

Другая значительная группа - это дети казаков, главным образом донцов. Выделение их в особую группу, как отличную от городской интеллигенции, помимо других специфических, им присущих черт, вызывается еще и тем, что это по большей части сельские жители, земледельцы, часто бедные, сами работавшие с семьей на земле. Вот одно из свидетельств:

“Родился я на тихом Дону в очень бедной семье. Отец простой казак, образование получил маленькое, кончил приходскую школу, нас было у него шесть человек, чтобы добиться образования я своими маленькими ручонками подбирал скошенную рожь”.

Наконец, не очень большая группа - дети помещиков. Вероятно, не больше как в 10-20 сочинениях есть указания на прочную, постоянную и бытовую связь родителей авторов с землей и деревней. В большинстве сочинений этой незначительной группы есть лишь краткое сообщение факта.

Во всех этих группах есть и нечто общее. Читая детские воспоминания, можно подумать, что из России выехали только военные или что только они в эмиграции отдают своих детей в школы, так как многие сочинения заключают в себе фразу: “Мой папа был офицер”. Однако если вспомнить, что описание относится к 1917 году, когда среди интеллигенции известного возраста не офицеров было очень мало, то указание это приобретает другой и особый смысл. В некоторых сочинениях это раскрывается и самими детьми. “А папа мой был студентом и офицер и капитан”, - пишет одна девочка, сообщая о себе то, что могли бы сказать и многие другие.

Мальчики и девочки [ 28 ] . Если в младших классах смешанных школ ищешь первое лицо прошедшего времени, чтобы определить пол автора, и иногда безуспешно, то в старших классах, в соответствии с общей тенденцией положения современного ребенка-эмигранта, и здесь находишь следы трагической преждевременности - в возложении судьбой на плечи детей непосильной для них ноши. Среди мальчиков мы находим массу преждевременных воинов, а среди девочек, помогающих матерям при возвращении домой, - хозяек, заменяющих их на время арестов, болезни и т.д., опекающих младших братьев и сестер, радостно, как и их братья-воины, принимающих на себя обязанности старших, - девочек не веселых и беззаботных, а сосредоточенных и грустных.

“Когда я приезжаю домой, я стираю белье, мою пол, убираю комнату, помогаю маме в шитье, и все это делаю с большим удовольствием”.

“Когда я приходила из гимназии в 4 часа, я убирала дом, готовила обед... Мы ужинали, я убирала со стола, мыла посуду и садилась делать уроки... Дома я была до возвращения (со службы) папы и мамы полной хозяйкой”.

“Моя мать и сестра служили у большевиков. Мне тогда пришлось бросить гимназию, чтобы готовить обед, убирать в доме, стирать и смотреть за маленьким братом. Все это тяжело было для меня 12-тилетней девочки”.

“Бедная мама должна была поступить на службу...прибежишь из гимназии, схватишь соленый огурец без хлеба, съешь и начинаешь дрожать на сундуке, укутавшись в шубу. Согреешься... бежать за мамой... такое малокровие, что она не могла ходить...

Приходилось ходить в лес в 14-ти верстах от города. Слабая, изнуренная тащишься туда, наберешь немного дров, выйдешь из лесу, встретит какой-нибудь комиссар и все это отберет”.

“Мамочка не выдержала тифа и скончалась. Папа не мог остаться и уехал на фронт... Старший брат лежал в госпитале... Мы остались одни. Я была самая старшая - мне было 8 лет и у меня на руках была сестра 5 лет и брат 7-ми месяцев... На Принцевых островах мой младший брат, оставшийся после мамочки грудным ребенком, не мог перенести этого - он заболел и умер”.

“В дом ворвалась... шайка “зеленых” и убила маму и папу, это был такой страшный удар для меня тогда, 13-тилетней девочки, что я несколько дней ходила как помешанная... Я осталась одна на всем большом чуждом свете и с маленькой пятилетней сестрой на руках и никого, никого из близких и родных не было у нас... После сыпного тифа старалась найти себе хоть какое-нибудь дело. Приходилось слабой девочке не по силам работать. Приходилось носить воду, рубить дрова, готовить обед, смотреть за двумя маленькими детьми, но нравственно я была удовлетворена”.

Следует еще сказать, что мальчики и девочки отличаются в своих сочинениях еще в двух отношениях. Первые дают более богатый фактический материал, их описания точнее и ярче, затем они гораздо больше рассуждают, а иногда и резонерствуют, вторые зато эмоциональнее и потому более раскрывают свой внутренний мир. В их сочинениях семье и родителям посвящено несравненно больше места, чем у мальчиков, которые, особенно в старших классах, иногда совершенно о них не упоминают. Кроме того, пробыв те годы, когда их братья были на фронте, дома или в учебном заведении, они грамотнее пишут и глубже вошли в школу. Резюмируя, можно сказать, что нормальная обычная дифференциация полов в период, совпадающий с прохождением через средние классы средней школы, благодаря указанным выше причинам сказывается теперь резче. Резкая разница детей младшего и старшего возраста, рассмотренная в отношении их пола, особенно сказывается в отношении к ним школы и их к ней - места, которое школа в их жизни занимает, и ее роли для них.

Дети, находящиеся в современной эмигрантской школе, в зависимости от возраста, могут быть поделены на две группы, которые можно обозначить как учащихся и доучивающихся. 10-14 летние дети, несмотря на страшные, но для многих уже, слава Богу, туманные, выцветшие и потускневшие именно “воспоминания”, - уже нормальные учащиеся. Конечно, надо отбросить при этом то, что нарушает их приближение к типу нормального ребенка, а именно не только личное прошлое, но и теперешнее положение многих из их родителей, о котором они пишут. Выбитые из колеи, все еще не устроенные, живущие без перспектив, сегодняшним днем (день да ночь - сутки прочь), в непривычной обстановке, бедные, а еще более не привыкшие к бедности, не выработавшие по отношению к ней иммунитета, - они заботят своих детей, и отклики последних на это многочисленны: “папа не устроился”, “мама не работает” или “теперь, слава Богу, папа зарабатывает”, “нам было трудно” и т.д. Колебания в одном сочинении между “нам жилось хорошо” и “нам жилось плохо” не редки. И все же это настоящие учащиеся. Это заметно сказывается на их несравнимой со старшими классами относительной грамотности, литературности и психической уравновешенности. Можно сказать, что школа ввела их в нормальные берега [ 29 ] . В старших классах положение совершенно иное. Ученик средней школы, голодавший и скитавшийся по всей России, на глазах у которого убили его родителей, избитый и сидевший в чрезвычайке, затаивший горячее чувство мести, принявший участие в гражданской войне с целью отомстить за смерть близких, иногда расстреливавший и почти всегда не могущий этого забыть, много раз раненный, побывавший в плену у красных и бежавший от них в армию, вернувшийся в школу в тот же класс, в котором он был 7 лет тому назад, израненный не только физически, но и душевно, - не может быть приравнен к нормальным учащимся средней школы, как бы страстно сам он этого и ни хотел и как бы добросовестно он ни занимался. И можно только удивляться, что и с ними, по их собственному свидетельству, школа сделала чудеса.

Если велик результат излечивающего воздействия школы на детей, то и сознание ими ее роли для них исключительно. Роль эта многообразна и несравнима с прежней.

“Я учусь в русском реальном училище уже четвертый год, его хотели закрыть, но на счастье оно спаслось”.

“Я не знаю, что бы мы делали, если бы мы не были в гимназии, - пришлось бы умирать с голоду”.

“Училище это все, что осталось у нас вдали от родины. И когда входишь в него, то чувствуешь все то родное, русское, которое вносит оно в наши души”.

“Тем более мы оценили свою школу: это... для нас как бы островок родины и, если Россия уходит в даль, - наша школа не дает совсем оторваться от прошлого”.

Из материала мной изучавшегося возникает ряд значительных и глубоких специально педагогических проблем. Вопрос о переросших учениках, об отсутствии какой-либо грани между учениками V, VI, VII и VIII классов, т.к. зачастую даже в V классе попадаются ученики старше, чем в VIII, наглядно выявляющем расхождение неизбежно интеллектуальных школьных критериев с критериями жизни, и многие и многие другие.

В общей массе детей - распространяя на себя все то, что было сказано о старших и младших, - особняком стоят дети-казаки и кадеты. Особняком в нескольких отношениях, кое в чем имея и общие черты, кое в чем и разнясь. И те и другие - это квалифицированные жертвы революции. В этом их общее. На их долю пришлось больше, чем на долю других детей.

Если дети индивидуально пострадавших родителей ощущали, что хотя и безвинно, но их родители и они все же страдают как таковые - лично, то дети-казаки не ощущали и этого момента, они страдали как представители группы и даже территории. Дети офицеров регулярно отмечают: “мой папа был офицер и его хотели убить” и даже больше: “и потому его хотели убить”. Казаки отмечают то же, но уже вне зависимости от чина. Они живут в местностях, подвергающихся разгрому не поквартирно, а постанично.

“В 1919 году я прибыл к себе в станицу и, конечно, увидел ее не такой, какой покидал. От своего дома я увидел лишь только груды кирпича”.

Свидетельства кадетов иные. Они не только связаны с преследуемой территорией - здания их корпусов обстреливались красными и зелеными (в Москве, Полтаве), - но они отчетливо ощущают, что они уже не дети “преступников”, а сами “преступники”. Бесконечны их свидетельства, и бесконечно эти свидетельства трагичны. Корпуса, и в том часто была причина особой тягостности судьбы их воспитанников, также как институты, находились, как известно, далеко не во всех даже губернских городах; родители зачастую издалека привозил и в них детей... 1917 год, отречение Государя, недоуменное непонимание происшедшего, октябрьский переворот, обстрел корпуса из орудий и взятие ею штурмом; нежелание детей снять погоны, убийства многих из них - и старших и младших. Или поездка к родителям среди моря серых шинелей, “также” возвращающихся “по домам” и редко к ним дружественных, или бегство на Дон к генералу Корнилову, или превращение корпуса в коммунистический приют с жестокими и первобытными способами “перевоспитания”. Все это налагает на детские лица особую, лишнюю, им одним присущую, дополнительную скорбную складку. Только в 1919-1920 году, когда они то сами съезжаются, то собираются военным командованием опять в корпуса: в Полтаву, Владикавказ, временно - проездом - в Грузию, Новочеркасск, Одессу и Крым и потом частью в Египет [ 30 ] , - положение их становится как будто легче, чем детей, семьи которых бегут индивидуально. Но и здесь отступление пешком зимой из Новочеркасска до Кущевки или из Владикавказа по Военно-Грузинской дороге во Мцхет полно тяжелых и вместе с тем трогательных сцен. Неожиданная эвакуация, колебания между остающейся матерью и корпусом, решимость матери на разлуку, прощание с ней многократно повторяются в их рассказах.

“Наша тесная кадетская семья, наш родной корпус” - фразы, встречающиеся в их сочинениях очень часто, - для них не фраза. У них много общего друг с другом, включительно до путешествий. Прочтя сотню их сочинений, уже знаешь, что если сочинение начинается с упоминания о Псковском корпусе, то скоро попадешь в Казань, Омск, Владивосток, Шанхай, Цейлон, Порт-Саид и Югославию, если с Московского, то надо ждать Полтаву, Владикавказ, Мцхет, Батум, Феодосию и все туже Югославию, приютившую всех их. Проторенные дороги на “юг” маленьких перелетных птичек.

Их история, если и не так уже резко отличается от истории других учащихся - детей средней русской семьи с “обычными” для периода 1917-1921 гг. испытаниями, - то, во всяком случае, менее разнообразна, почему ее легче изложить. Есть и специфические черты, легко отделяемые и любопытные.

Планируя отъезд в Барселону, мы все время задавались вопросом - как же все организовать при наличии почти 4-летней дочки Ярославы Александровны. Такой же вопрос неоднократно задавали наши друзья и знакомые. И правда - на Родине бабушки-дедушки, садик, друзья. Все налажено-отлажено, доктора выбраны, планы построены. Очень беспокоило, как дочка тут адаптируется, как будет общаться, не зная языка, не будет ли скучать по дому.

Сегодня же мы можем сказать, что переезд оказался бОльшим стрессом для нас, чем для Ярославы Александровны. Пока мы нервничали и переживали, Яся налаживала контакты с новой страной.
А детский вопрос - это, собственно, то, чем Испания нас очень удивила и продолжает удивлять.
Отношения у Барселоны с детьми, безусловно, прекрасные:)

Детей тут очень любят. Вашему ребенку везде будут улыбаться, оказывать знаки внимания, пытаться погладить по головке, а не будут рассказывать, о том, что "ай-яй-яй, дитя без шапки!". Не пугайтесь, если 80-летний дедушка, который еле передвигается с палочкой, вдруг начнет кривляться и показывать язык вашему ребенку. Поэтому первым делом научите ваше чадо обворожительно произносить приветственное «Ола!» - это ему пригодится для покорения испанских взрослых.

Здесь с ребенком вы можете быть повсюду - магазины, спортзалы, рестораны. Дети тут не помеха ни в чем. Мы, например, ходим на занятия по испанскому в компании дочки. Она сидит рядом с нами, слушает преподавателя, смотрит мультики в наушниках на планшете, рисует, разукрашивает, ест бублики. В общем, развлекается, но никому не мешает. Как мы поняли, такие «комплекты» учеников имеются и в других группах. Конечно, никто не отменял бэйби-ситтеров, но мы пока не видим такой необходимости. Да и 8-10 евро в час не хочется отдавать, пока ребенок прекрасно гуляет с нами.

Также, в контексте детской темы, очень радует инфраструктура города. Мы уже писали, что первый месяц нам пришлось жить в Барри Готика - это самый туристический район Барселоны. В других городах Европы такие районы обычно называют Старый Город - узкие мощеные улочки, кафешки, пабы, магазины и прочие радости туриста. И вот что нас удивило - это огромное количество детских площадок там, где, казалось бы, в них нет нужды . Только возле нашего дома, в двух минутах ходьбы в разных направлениях, было три площадки. А в целом, они тут натыканы по всему городу.

Вот, например, площадка прямо над оживленной 4-ех полосной дорогой - район Грасия. Все огоржено и безопасно.

А вот другая - рядом с парком Гуэль.

Ну и конечно же, здесь в полной мере выражена картина, на которую бесконечно может смотреть любая мама - папы с детьми. Нашему славянскому глазу это зрелище непривычно и умилительно, но для Испании оно - абсолютная норма. Собственно, зачастую мамы на детской площадке оказываются в меньшинстве. А папа вполне резво выгуливает двоих-троих детей. Причем, это, похоже, не национальная черта испанцев. С детьми возятся все - испанцы, перуанцы, немцы, пакистанцы. Тут напрочь рушится образ «родителя-добытчика», гордо восседающего на диване после тяжкого рабочего дня и требующего добавки супа и макаронов.

Вы тоже можете приобщиться к этому детскому «празднику жизни». Для этого потребуется собрать некоторые документы.

Итак, для получения визы типа D в Испанию вашему ребенку (любого возраста) понадобится проездной документ (аналог взрослого загранпаспорта). Но важно знать, что уже тут, на территории Испании, во всех учреждениях у вас будут требовать не проездной документ, а свидетельство о рождении с переводом и апостилем. Так что не оставляйте его на родине.

Кроме того, чтобы получить визу, вашему ребенку нужны:
- медицинская справка (такая же, как и для взрослого),
- материальное обеспечение (из расчета 536 евро на месяц проживания),
- желательно нотариальное заявление от родителей с обязательством нести все материальные затраты по содержанию ребенка,
- страховой полис,

Мы еще наслышаны, что, если вашему ребенку уже исполнилось 6 лет, вам понадобится контракт с учебным заведением в Испании, где будет учиться ребенок. Но, так как Ярослава Александровна младше, мы этот вопрос не изучали, поэтому ограничиваемся таким вот слухом.

Также, если детка где-то учится на родине, нужна справка из этого учебного заведения.

Прежде, чем переехать, не лишним будет озаботиться еще некоторыми моментами.

Собрать для ребенка аптечку (для взрослых тоже не помешает). Большое количество препаратов в Европе продаются исключительно по рецепту. Хотя Испанию можно считать довольно простой в этом плане страной - очень многое есть в свободной продаже. Но ряд привычных для вашей семьи препаратов на первое время лучше взять.

Страховка. Как для себя, так и для ребенка, мы взяли обычную, безо всяких особых преференций. Пользоваться украинской страховкой тут довольно утомительно - в случае чего, нужно сначала позвонить в страховую, подождать, пока они выберут вам больницу, и только потом уже ехать туда. Поэтому планируем в ближайшее время оформить местный полис, который должен значительно упростить общение с медицинскими учреждениями.

Выписка из медицинской карточки ребенка с указанием всех сделанных прививок, переведенная на испанский язык (эта выписка вам понадобится при оформлении в сад или школу). Как быть тем, кто ребенка не вакцинирует, мы не в курсе. Возможно, нужно переводить документы о медотводе.
Безусловно, приехав куда-либо надолго с ребенком, рано или поздно вы заинтересуетесь вопросом образования .

Вас очень удивит, но в 3 года ребенок пойдет не в сад, а в школу. Хотя эта опция по желанию. А вот с 6-ти лет образование является обязательным. Приятное новшество - с недавних пор право на бесплатное образование имеют все без исключения дети, находящиеся в Испании. Даже дети нелегалов.

Гуглы и прочие интернеты дают весьма противоречивую информацию о пути определения «кровинушки» в местную школу. Но по итогу наш путь был таков. Мы отправились в Департамент образования нашего района. Заполнили заявку, где указали 4 приоритетные для нас школы. Также предъявили прописку, свидетельство о рождении и копию паспорта одного из родителей. (Позднее, для оформления уже в конкретную школу, нам понадобится документ о вакцинации ребенка, о котором сказано выше).

Теперь, до конца июля мы ждем письма, в котором нас известят о том, какая школа нас берет. Если ни в одной из указанных нами школ не окажется свободных мест, нам должны предложить другую школу поблизости к нашему дому.

Кстати, выбирая школу, вы также указываете, хотите ли вы бесплатную (государственную) школу или же платную (частную или полугосударственную). Ваши предпочтения обязуются соблюдать.
Как и во всех других случаях, незнание испанского языка несколько усложняло весь процесс подачи заявки и поиска нужных учреждений. Но мы уже весьма умело размахиваем руками, сочетаем английский со скудными познаниями испанского. Если вы когда-то неплохо играли в игру «Крокодил» - этот опыт вам, бесспорно, пригодится:)

В ближайшее время будем изучать, где бы Ярославе Александровне поплясать, порисовать и заняться другими полезными делами - говорят, тут есть что-то наподобие наших дворцов пионеров. А пока гуляем, рисуем, читаем украинские книги, которые привезли с собой из Киева - для этого мы брали целое отдельное багажное место в самолете.
В общем, пока что все не очень страшно. Главное, чтобы дочь перуанского жениха не привела - не сильно они красивые:)

ЧАСТЬ 3

.
Сравнительный анализ систем социализации
в США, России и Франции

В этой статье я привожу некоторые самые существенные различия в системах социализации детей эмигрантов из России, исходя из того, что основными агентами социализации являются школа, сверстники и, конечно, семья.
А) Школа
Советская традиция образования предполагала полную узурпацию функций образования и воспитания, освободив максимально наших родителей от заботы о детях для трудовых подвигов. Они должны были только кормить и одевать своих детей. У нас была самая развитая и доступная система послешкольного воспитания и образования. Мамы могли отдать своих детей в спортивные клубы, драмкружки, танцевальные залы и изостудии. Кроме того, дома своих внуков ждали бабушки. Проведя исследования в Европе и США, я могу с уверенностью сказать, что наши дети были самыми опекаемыми и обучаемыми в мире.
Во Франции школы берут на себя ответственность за качество преподавания, но все, что касается воспитания личности ребенка, эта ответственность традиционно отдается родителям. Французские папы и мамы должны привезти ребенка в школу, забрать из школы, организовать его досуг. Дурным тоном считается, если дети гуляют на улице без присмотра родителей.
Но тяжелей всего приходится американским родителям. Если их дети плохо учатся, то это – их вина и недосмотр. Более того, система общественного образования устроена так, что без активной инициативы со стороны родителей, детям просто не вытянуть. Американская школа работает как сложная фабрика, где каждый ребенок движется по своему собственному плану. Курсируя между учителями, классами, передвигаясь по этажам, дети теряются, забывают учебники. Они могут по ошибке попасть не на тот курс и потом три месяцев слушать курс, в котором они ничего не понимают. Между курсами и классами нет никакой преемственности. Если ребенок что-то пропустил, то ему потом уже не догнать своих сверстников. Кроме того, предполагается, что родители будут работать волонтерами (добровольцами) на выходные, помогать мыть окна, проверять домашние задания, просто играть с детьми.
Приводя в такую школу своих детей, эмигранты из бывшего Советского Союза бывают шокированы. Мало того, что их детей не учат (а именно так они оценивают качество и уровень образования в США), так их теперь вызывают в школу два раза в неделю и сообщают на автоответчик о каждом опоздании ребенка на урок.
Теперь, когда и наша система образования, кажется, претерпевает революции, хочется предупредить: только соразмерное распределение ответственности за воспитание и образование детей между школой и семьей дает хорошие результаты. Дорогие частные школы, в которые в России принимают по критерию платежеспособности родителей, дают такой же высокий процент наркомании и девиаций, как и среда беспризорников, потому что родители-снобы также мало проводят времени со своими детьми, как и родители-алкоголики. Это такая обеспеченная беспризорность. Западные частные школы проводят жесткий отбор как детей, так и родителей, тестируя их социальную мотивацию.
Если в семье эмигрантов хватает ресурсов, чтобы переориентироваться на новые условия обучения, то их дети учатся хорошо. Но, к сожалению, много и случаев «выпадения» детей из школьного процесса, запущенности.

В) Сверстники .
Дети, которые приехали со своими родителями в США уже в сознательном возрасте, тем более, если они успели поучиться в российских школах, жалуются на то, что их американские сверстники не умеют дружить и не любят друг друга. Здесь они абсолютно солидарны с детьми наших эмигрантов во Франции. Эмоциональная дистанция между нашими детьми в нашей школе очень маленькая. Чаще всего они учатся в одном классе на протяжении всех десяти лет, и потом воспринимают друг друга как братьев и сестер. Наши дети не только вместе учатся, но дружат после школы, вместе встречают дни рождения, и обычно знают друг о друге много личных деталей. Детям из России бывает дико, когда вчерашние соученики только кивают друг другу при встрече, а не бросаются друг к другу с объятьями.
В наших коллективах, начиная со школьной скамьи, очень важными, я бы сказала, доминирующими, являются неформальные отношения, отношения любви, симпатии, зависимости. Эта неформальная структура доминирует над формальными, деловыми отношениями. Именно она влияет на формирование идентичности детей. Без скрытой коллективной эмоциональной поддержки дети (да и взрослые) чувствуют себя растерянно, испытывают тревогу, впадают в депрессию.
Еще один шокирующий наших детей фактор: отсутствие дисциплины в классах. Отношения в традиционной советской школе иерархичны, предполагают довольно жесткие отношения подчинения, а учителя, завучи, директора наделяются безусловным авторитетом. Отношения между детьми и учителями в западных школах более свободны. Во Франции авторитет учителя определяется его компетентностью, а в США – его дружественным отношением к детям.
Почему мы такие образованные, умные и несчастные? Этот вопрос не дает покоя, когда видишь очевидные преимущества нашего школьного образования и те усилия, которые мы вкладываем в наших детей. Во-первых, в западных школах больше ответственности и возможности реального выбора делегируется семье и ребенку, что в конце концов помогает сформироваться взрослому, ответственному человеку, не боящемуся неопределенности и жизненных перемен. В условиях советской традиции воспитания все ресурсы личности ребенка бросаются на образование, на тренировку интеллекта.
Кроме того, в западной традиции гораздо больше времени уделяется гуманитарному образованию – литературе, языкам, истории. Знания о человеке и обществе помогают ориентироваться детям в самых разных социальных ситуациях.
Наконец, по мнению специалистов, высшее образование в западных странах более эффективно, чем наше, советское и постсоветское. Таким образом, если кривая развития у западного ребенка идет вверх, по нарастающей, то кривая развития ребенка из России идет резко вверх, вплоть до окончания школы, сдачи порою жестоких вступительных экзаменов, а потом начинает снижаться. Перелом происходит после второго курса.

С) Семья .
Сравнение моделей семьи очень важно и для оценки и сравнения ситуаций развития, в которых находятся российские, американские и французские дети, и для того, чтобы понять, с какими проблемами сталкиваются наши соотечественницы, вступающие в межкультурные браки.

Основной причиной женской эмиграции сейчас я бы назвала кризис отечественной модели семьи. Если первые эмигранты из России в конце восьмидесятых руководствовались, в основном, экономическими мотивами, то сегодняшние эмигранты ищут более высокого качества отношений в другой культуре. Молодые девушки еще не разочаровались в семье как таковой, но то, как они жили или жили их родители, их уже точно не устраивает. Смущает и их готовность «сидеть дома и не работать», выйдя замуж. Опыт межкультурных браков пока не позволяет рассматривать и их рецепт безусловного счастья.
Прежде всего потому, что семейные модели в католической Франции, протестантской Америке и православной России контрастируют.

Наша семья, по определению отечественного психолога Владимира Дружинина, является сумасшедшей смесью православия и язычества. Мужчина при такой модели обладает невероятной властью и авторитетом, но всю ответственность за семью он делегирует жене, матери. Основная его роль – инициировать семью, а семейная поденщина его уже не интересует. Отношения в семье напоминают схватку, которую выигрывает психологически или физически сильнейший. Никакие договоренности здесь не действуют, все разрешается через битие горшков.
Но и эта модель деформировалась в результате того, что в войнах и военных конфликтах мы просто физически теряли огромные мужские популяции. В модели нашей семьи потерялась фигура отца, и уже новой генерации юношей пришлось занимать место ребенка. Не зря говорят об инфантилизме наших мужчин. В свое время этот феномен был очень точно описан Ириной Грековой в ее «Корабле вдов». В такой, дисгармоничной модели, женщина уготована или роль несчастной, покорной жертвы, или роль героини, которая заменит детям и отца, и мать, если муж физически или символически отсутствует.
Такая модель семьи сохранялась в советские времена за счет того, что была развита система послешкольного образования и воспитания, и перегруженным женщинам, которым приходилось успевать и дома, и на работе, было кому перебросить детей, переадресовать часть своей ответственности за семью.
Перестройка стала критической точкой напряжения в терпении и покорности россиянки. Груз был непомерным, бедность реальной, и они стали искать другие способы. Последствием кризиса отечественной модели семьи стала и волна разводов, превосходящая и американские, и французские показатели, и нарастающая женская эмиграция, и социальное сиротство, когда бросают уже не только мужей, но и детей.

Нормальной семьей вслед за Маргарет Мид В.Н. Дружинин называет семью "по католическому типу" : в ней власть и ответственность распределены между мужем и женой, но основную ответственность за семью несет муж как социально более принимаемый и физически более сильный. И дети, и жена находятся в равной эмоциональной близости как к отцу, так и к матери, в целом семья построена по детоцентристкому типу. В основании католической модели лежит принцип гармонии, сбалансированности, пришедший из античности, вознесенный в эпоху Возрождения.
Американская модель семьи обозначается как протестантская; для нее характерна балансировка власти и ответственности то в пользу отца, то в пользу матери. Отношения партнерские, паритетные. Между членами семьи существует конкурентность. Ребенок растет как потенциально равноправный взрослый. Поощряется выражение позитивных эмоций, не принято жаловаться.
Для православного сознания основная норма – это предельная концентрация и внутренняя сосредоточенность. Оно иронично настроено по отношению к внешней позе, равнодушно к комфорту. Более того, телесная удовлетворенность кажется основной помехой для душевной ясности и открытости. Для православия характерно внутреннее напряжение на грани гибели и распада. Надрыв, как говорил Достоевский. Вместе с тем, православная традиция обладает харизмой, которой нет ни в какой другой религиозной традиции. Она фактически снимает все границы в эмоциональном самовыражении человека, вплоть до его гибели или полном растворении в другом, или в Боге. Я повторяю: такие реализации для психологически сильных и выносливых людей, образы которых могут производить сильнейшее впечатление и поклонение окружающих. Но тиражировать ее как норму я бы не стала.
Кстати, необузданная эмоциональность наших женщин оказывает на западного мужчину довольно сильное воздействие. Но интересно другое: после распада браков с русскими женщинами, после живодерских бракоразводных процессов и вереницы сеансов у психоаналитиков, они все равно ищут русскую. «Это как неизлечимая болезнь, я не могу ее забыть”, «Русские так красивы!», «Когда я вижу русскую, мое кровяное давление зашкаливает!», «Я не могу избавиться от этого наваждения!». Но, согласитесь, что это ряд чрезмерных эмоций. Психологически иностранцы «подсаживаются», если использовать терминологию наркоманов, на иглу ярких и тотальных образов, стимулируемых поведением сильных, неистовых людей из России.
Есть еще одно измерение, по которому три парадигмы различаются. Это временное измерение. Я бы сказала, что православная рефлексия тяготеет к прошлому. Все, что было, имеет невероятную ценность. Смерть оказывается идеалом как вечное прошлое. Католическая модель – это интерес к настоящему. Вот почему она легко подвержена модернизациям, и адаптируется под текущую жизнь. Протестантизм – это ожидание счастья и радости в будущем, возможно, в самом ближайшем. Вечно улыбающиеся и оптимистично настроенные американцы нас раздражают именно своим нежеланием замечать трагическое прошлое, или невыразительное настоящее. Одни уходят в бездеятельную рефлексию, другие пытаются принять и упорядочить жизнь вокруг, а третьи пытаются строить совместное будущее, быстро договариваясь о предпринимаемых группой действиях. Протестантская модель прикрывает слабых, и ориентирована на внешний мир. Православная – для исключительно сильных особей, способных внутренне сохраниться при любых внешних невзгодах. Аутичная модель, где психика никогда не закончится и всегда доминирует над внешним миром. Католическая модель частной жизни – для умеренной публики, возможно, поэтому я лично тяготею к католической модели, которая совпадает с нормальной.