Cочинение «Характеристика образа Германн. Почему герман сошел с ума в повести,,пиковая дама"

«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова». После
игры Томский рассказал удивительную историю своей бабушки, которая знает
тайну трёх карт, якобы открытую ей знаменитым Сен-Жерменом, непременно
выигрывающих, если поставить на них подряд. Обсудив этот рассказ,
игравшие разъехались по домам. Эта история показалась неправдоподобной
всем, включая и Германна, молодого офицера, который никогда не играл,
но, не отрываясь, до самого утра следил за игрой.Бабушка
Томского, старая графиня, сидит в своей уборной, окружённая служанками.
Здесь же за пяльцами и её воспитанница. Входит Томский, он заводит
светскую беседу с графиней, но быстро удаляется. Лизавета Ивановна,
воспитанница графини, оставшись одна, смотрит в окно и видит молодого
офицера, появление которого вызывает у неё румянец. От этого занятия
её отвлекает графиня, отдающая самые противоречивые приказания и при
этом требующая их немедленного исполнения. Жизнь Лизаньки в доме
своенравной и эгоистичной старухи несносна. Она виновата буквально
во всем, что раздражает графиню. Бесконечные придирки и капризы
раздражали самолюбивую девушку, которая с нетерпением ожидала своего
избавителя. Вот почему появление молодого офицера, которого она видела
уже несколько дней подряд стоящим на улице и смотревшим на её окошко,
заставило её раскраснеться. Этим молодым человеком был не кто иной, как
Германн. Он был человеком с сильными страстями и огненным воображением,
которого только твёрдость характера спасала от заблуждений молодости.
Анекдот Томского распалил его воображение, и он захотел узнать тайну
трёх карт. Это желание стало навязчивой идеей, невольно приведшей его
к дому старой графини, в одном из окон которого он заметил Лизавету
Ивановну. Эта минута и стала роковой.Германн начинает оказывать
знаки внимания Лизе, чтобы проникнуть в дом графини. Он тайком передаёт
ей письмо с объяснением в любви. Лиза отвечает. Германн в новом письме
требует свидания. Он пишет к Лизавете Ивановне каждый день и наконец
добивается своего: Лиза назначает ему свидание в доме на то время, когда
её хозяйка будет на балу, и объясняет, как незамеченным проникнуть
в дом. Едва дождавшись назначенного времени, Германн проникает в дом
и пробирается в кабинет графини. Дождавшись возвращения графини, Германн
проходит к ней в спальню. Он начинает умолять графиню открыть ему
секрет трёх карт; видя сопротивление старухи, он начинает требовать,
переходит к угрозам и наконец достаёт пистолет. Увидев пистолет, старуха
падает в страхе с кресел и умирает.Воротившаяся вместе
с графиней с бала Лизавета Ивановна боится встретить в своей комнате
Германна и даже испытывает некоторое облегчение, когда в ней никого
не оказывается. Она предаётся размышлениям, как внезапно входит Германн
и сообщает о смерти старухи. Лиза узнает, что не её любовь - цель
Германна и что она стала невольной виновницей гибели графини. Раскаяние
терзает её. На рассвете Германн покидает дом графини.Через три
дня Германн присутствует на отпевании графини. При прощании с покойной
ему показалось, что старуха насмешливо взглянула на него. В расстроенных
чувствах проводит он день, пьёт много вина и дома крепко засыпает.
Проснувшись поздней ночью, он слышит, как кто-то входит к нему, и узнает
старую графиню. Она открывает ему тайну трёх карт, тройки, семёрки
и туза, и требует, чтобы он женился на Лизавете Ивановне, после чего
исчезает.Тройка, семёрка и туз преследовали воображение Германна.
Не в силах противиться искушению, он отправляется в компанию известного
игрока Чекалинского и ставит огромную сумму на тройку. Его карта
выигрывает. На другой день он поставил на семёрку, и вновь выигрыш его.
В следующий вечер Германн вновь стоит у стола. Он поставил карту,
но вместо ожидаемого туза в руке его оказалась пиковая дама. Ему
кажется, что дама прищурилась и усмехнулась... Изображение на карте
поражает его своим сходством со старой графиней.

Вряд ли сумасшествие Германца случайно. Именно в эти годы тема сумасшествия – одна из важнейших » господствующей романтической литературе. Концепция безумия романтиков чужда Пушкину. Два великих произведения, написанных в Болдине, «Медный всадник» и «Пиковая дама», заканчивались сумасшествием героев. Сумасшествие Евгения – неравный спор с деспотической и.частью. Оно высвобождало личность из унижающего ее плена смиренности.

Всем ходом событий и логикой развития главного характера повести Пушкин устанавливает внутренне обоснованную связь между безумием как категорией идеологической и безумием как категорией патологической.

Безумно-бредовая идея – скорее реализовать тайну и обогатиться, «вынудить клад у очарованной фортуны» уже становилась манией (болезненным психическим расстройством), которую в начале XIX века обозначали как систематизированный бред. После проигрыша – нервного потрясения – человеческий разум не выдержал натиска безумного мира. Безумие идеологическое стало безумием патологическим. Сидя в больнице, Германн повторяет как будто бы те же три слова – «тройка, семерка, туз». До сумасшествия это было символическим выражением идеи выигрыша и обогащения. Сумасшедший Германн удваивает маниакальную формулу заклинания – к первой группе карт добавляется другая: «Тройка, семерка, дама», которая обозначает символически проигрыш, катастрофу игрока. Теперь неподвижная идея, деспотически вытеснившая все другие мысли из больного сознания, стала иной – идеей неминуемого проигрыша. Три последние карты утверждали фатальную неизбежность поражения после первых удач. Вместо туза обязательно выйдет дама, игрок в решающий момент «обдернется». В бреде сумасшедшего Германия раскрывалась правда безумного мира, где жестоко господствовали деньги. Сумасшествие Германна было предупреждением человечеству.

Следует помнить, что повторяемые Германном в Обуховской больнице три слова (название трех карт) – многозначны. Он бормочет в состоянии бреда то, что маниакально повторял еще не будучи в больнице. Последняя, шестая глава начинается с описания состояния Германна, психическое возбуждение которого достигло крайней степени: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семерка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи».

И не потому ли (все тот же ореол!) образ Германна, с такой беспощадностью нарисованный Пушкиным, не вызывает у нас ни ненависти, пи ужаса, ни презрения? Не он ли рождается у нас в душе безответное сострадание к несчастному, сидящему в Обуховской больнице и как бы в наказание себе и назидание другим повторяющему название трех карт, созданных его воспаленным воображением и погубивших его: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!»?

Из сказанного ясно, что сумасшествие Германна не романтического типа, что у Пушкина оно, будучи реалистически точным, обретало символическое значение. Однако отблеск романтической концепции безумия как освобождения от норм и законов пошлой, ничтожной, жестокой и бесчеловечной жизни современного общества все же заметен на облике сумасшедшего Германна. Ведь ту пору, когда писал Пушкин повесть, популярная тема сумасшествия в литературе создавала особенную атмосферу восприятия «Пиковой дамы» читателями. Может быть, именно ореол романтического сумасшествия и смягчает несколько мрачные краски, которыми нарисован Германн?

Мысль о своей нравственной вине перед графиней была вытеснена «сказкой трех верных карт». Все мысли его слились в одну – «воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила». Тайна – это три карты, которые, как казалось ему, открыла графиня. Оттого «тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спраши^ вали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семерка. Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды…»

Сумасшествие Германия иного типа, это тяжкая болезнь – потеря рассудка, а не романтическое обретение слободы. Оттого Пушкин четко и категорически определил позицию в этом вопросе: «Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере…» Расстройстве (помешательство), и безрассудство, «дурь», действия, поступки и идеалы, лишенные высокого смысла, человечности. Жизнь Германна, его поступки и исповедуемые им идеалы оцениваются автором с учетом существовавших в ту эпоху данных двух значений слова «безумие». Идеалы Германна, его погоня за призрачной тайной – это безумие-безрассудство, «дурь». Мир, развративший Германна и убивший в нем личность, так же безумен. Оттого здесь эта характеристика безумия – идеологическая.

Гринев и Швабрин (по повести А. П. Пушкина «Капитанская дочка»)... Гринев и Швабрин - носители двух принципиально разных мировоззрений. Именно такими их изображает автор повести «Капитанская дочка». Именно поэтому Гри...

Германн - молодой офицер («инженер»), центральный персонаж социально-философской повести, каждый из героев которой связан с определенной темой (Томский - с темой незаслуженного счастья; Лизавета Ивановна - с темой социального смирения; старая графиня - с темой судьбы) и наделен одной определяющей его и неизменной чертой. Г. - прежде всего расчетлив, разумен; это подчеркнуто и его немецким происхождением, и фамилией (имени его читатель не знает), и даже военной специальностью инженера.

Г. впервые появляется на страницах повести в эпизоде у конногвардейца Нарумова, - но, просиживая до 5 утра в обществе игроков, он никогда не играет - «Я не в состоянии жертвовать необходимым, в надежде приобрести излишнее». Честолюбие, сильные страсти, огненное воображение подавлены в нем твердостью воли. Выслушав историю Томского о трех картах, тайну которых 60 лет назад открыл его бабушке графине Анне Федотовне легендарный духовидец Сен-Жермен, он восклицает: не «Случай», а «Сказка!» - поскольку исключает возможность иррационального успеха.

Далее читатель видит Г. стоящим перед окнами бедной воспитанницы старой графини, Лизы; облик его романичен: бобро-вый воротник закрывает лицо, черные глаза сверкают, быстрый румянец вспыхивает на бледных щеках. Однако Г. - не галантный персонаж старого французского романа, что читает графиня, не роковой герой романа готического (которые графиня порицает), не действующее лицо скучно-мирного русского романа (принесенного ей Томским), даже не «литературный родственник» Эраста из повести Карамзина «Бедная Лиза». (На связь с этой повестью указывает не только имя бедной воспитанницы, но и «чужеземная» огласовка фамилии ее «соблазнителя».) Г. - скорее герой немецкого мещанского романа, откуда слово и слово заимствует свое первое письмо Лизе; это герой романа по расчету. Лиза нужна ему только как послушное орудие для осуществления хорошо обдуманного замысла - овладеть тайной трех карт.

Тут нет противоречия со сценой у Нарумова; человек буржуазной эпохи, Г. не переменился, не признал всевластие судьбы и торжество случая (на чем строится любая азартная игра - особенно фараон, в который 60 лет назад играла графиня). Просто, выслушав продолжение истории (о покойнике Чаплицком, которому Анна Федотовна открыла-таки секрет), Г. убедился в действенности тайны. Это логично; однократный успех может быть случайным; повторение случайности указывает на возможность превращения ее в закономерность; а закономерность можно «обсчитать», рационализировать, использовать. До сих пор тремя его козырями были - расчет, умеренность и аккуратность; отныне тайна и авантюризм парадоксальным образом соединились со все тем же расчетом, со все той же буржуазной жаждой денег.

И тут Г. страшным образом просчитывается. Бдва он вознамерился овладеть законом случайного, подчинить тайну своим целям, как тайна сама тут же овладела им. Эта зависимость, «подневольность» поступков и мыслей героя (которую сам он почти не замечает) начинает проявляться сразу - и во всем.

По возвращении от Нарумова ему снится сон об игре, в котором золото и ассигнации как бы демонизируются; затем, уже наяву, неведомая сила подводит его к дому старой графини. Жизнь и сознание Г. мгновенно и полностью подчиняются загадочной игре чисел, смысла которой читатель до поры до времени не понимает. Обдумывая, как завладеть тайной, Г. готов сделаться любовником восьмидесятилетней графини - ибо она умрет через неделю (т. е. через 7 дней) или через 2 дня (т. е. на 3-й) ; выигрыш может утроить, усемерить его капитал; через 2 дня (т. е. опять же на 3-й) он впервые является под окнами Лизы; через 7 дней она впервые ему улыбается - и так далее. Даже фамилия Г. - и та звучит теперь как странный, немецкий отголосок французского имени Сен-Жермен, от которого графиня получила тайну трех карт.

Но, едва намекнув на таинственные обстоятельства, рабом которых становится его герой, автор снова фокусирует внимание читателя на разумности, расчетливости, планомерности Г.; он продумывает все - вплоть до реакции Лизаветы Ивановны на его любовные письма. Добившись от нее согласия на свидание (а значит - получив подробный план дома и совет, как в него проникнуть), Г. пробирается в кабинет графини, дожидается ее возвращения с бала - и, напугав до полусмерти, пытается выведать желанный секрет. Доводы, которые он приводит в свою пользу, предельно разнообразны; от предложения «составить счастье моей жизни» до рассуждений о пользе бережливости; от готовности взять грех графини на свою душу, даже если он связан «с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором» до обещания почитать Анну Федотовну «как святыню» причем из рода в род. (Это парафраз литургического молитвословия «Воцарится Господь вовек, Бог твой, Сионе, в род и род».) Г. согласен на все, ибо ни во что не верит: ни в «пагубу вечного блаженства», ни в святыню; это только заклинательные формулы, «сакрально-юридические» условия возможного договора. Даже «нечто, похожее на угрызение совести», что отозвалось было в его сердце, когда он услышал шаги обманутой им Лизы, больше не способно в нем пробудиться; он окаменел, уподобился мертвой статуе.

Поняв, что графиня мертва, Г. пробирается в комнату Лизаветы Ивановны - не для того, чтобы покаяться перед ней, но для того, чтобы поставить все точки над «и»; развязать узел любовного сюжета, в котором более нет нужды, «...все это было не любовь! Деньги, - вот чего алкала его душа!» Суровая душа, - уточняет Пушкин. Почему же тогда дважды на протяжении одной главы (IV) автор наводит читателя на сравнение холодного Г. с Наполеоном, который для людей первой половины XIX в. воплощал представление о романтическом бесстрашии в игре с судьбой? Сначала Лиза вспоминает о разговоре с Томским (у Г. «лицо истинно романтическое» - «профиль Наполеона, а душа Мефистофеля»), затем следует описание Г., сидящего на окне сложа руки и удивительно напоминающего портрет Наполеона...

Прежде всего Пушкин (как впоследствии и Гоголь) изображает новый, буржуазный, измельчавший мир. Хотя все страсти, символом которых в повести оказываются карты, остались прежними, но зло утратило свой «героический» облик, изменило масштаб. Наполеон жаждал славы - и смело шел на борьбу со всей Вселенной; современный «Наполеон», Г. жаждет денег - и хочет бухгалтерски обсчитать судьбу. «Прежний» Мефистофель бросал к ногам Фауста целый мир; «нынешний» Me-фисто способен только насмерть запугать старуху графиню незаряженным пистолетом (а современный Фауст из пушкинской ♦ Сцены из Фауста», 1826, с которой ассоциативно связана «Пиковая дама», смертельно скучает). Отсюда рукой подать до «наполеонизма» Родиона Раскольникова, объединенного с образом Г. узами литературного родства («Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского); Раскольников ради идеи пожертвует старухой-процентщицей (такое же олицетворение судьбы, как старая графиня) и ее невинной сестрой Лизаветой Ивановной (имя бедной воспитанницы). Однако верно и обратное: зло измельчало, но осталось все тем же злом; «наполеоновская» поза Г., поза властелина судьбы, потерпевшего поражение, но не смирившегося с ним - скрещенные руки, - указывает на горделивое презрение к миру, что подчеркнуто «параллелью» с Лизой, сидящей напротив и смиренно сложившей руки крестом.

Впрочем, голос совести еще раз заговорит в Г. - спустя три дня после роковой ночи, во время отпевания невольно убитой мм старухи. Он решит попросить у нее прощения - но даже тут будет действовать из соображений моральной выгоды, а не из собственно моральных соображений. Усопшая может иметь вредное влияние на его жизнь - и лучше мысленно покаяться перед ней, чтобы избавиться от этого влияния.

И тут автор, который последовательно меняет литературную прописку своего героя (в первой главе он - потенциальный персонаж авантюрного романа; во второй - герой фантастической повести в духе Э.-Т.-А. Гофмана; в третьей ~ действующее лицо повести социально-бытовой, сюжет которой постепенно возвращается к своим авантюрным истокам), вновь резко «переключает» тональность повествования.