Есенин и революция

Л.П. Егорова, П.К. Чекалов

"Проблемы "Есенин и революция" как таковой нет",- пишет автор есенинского раздела в книге-справочнике для учащихся Н.Зуев. По его концепции, Есенин не был ни революционером, ни певцом революции. Просто, когда раскалывается мир, трещина проходит через сердце поэта. "Попытки наивной веры и неизбежные разочарования объявляются темой особого разговора, который не должен заслонять "нравственные основы личности поэта, поиски Бога и себя в мире, которые непосредственно отражались в его творчестве" (8; 106). Не умаляя значения последней темы и отсылая читателя к работе Н.Зуева, раскрывшего религиозные и фольклорные истоки образности Есенина (кстати, последние освещены и в ряде монографий и статей - 39; 4; 12), мы все же считаем необходимым осветить отношение Есенина к революции, тем более, что к этому обязывают не только высказывания самого автора, но и поэтические образы, интерес поэта к личности Ленина.

По воспоминаниям современников, "Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом; и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем" (30; 1, 267).

Сам Есенин в автобиографии лаконично записал: "В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном". Последняя оговорка не случайна, и позднее она даст знать о себе. Но первый период революции, давший крестьянам землю, действительно был встречен поэтом сочувственно. Уже в июне 1918 г. написана "Иорданская голубица" с известными строками:

Небо - как колокол,

Месяц - язык,

Мать моя - родина,

Я - большевик.

В конце 1918 - начале 1919 г.г. был создан "Небесный барабанщик":

Листьями звезды льются

В реки на наших полях.

Да здравствует революция

На земле и на небесах!...

В феврале 1919 г. Есенин также признает, что он большевик и "рад зауздать землю".

В незаконченной поэме "Гуляй-поле" (симптоматично, что она осталась незаконченной) Есенин размышляет о загадочной силе воздействия идей Ленина на массы ("Он вроде сфинкса предо мной"). Поэта занимает непраздный для него вопрос, "какою силой сумел потрясть он шар земной".

Но он потряс.

Шуми и вей!

Крути свирепей, непогода,

Смывай с несчастного народа

Позор острогов и церквей.

Как говорится, из песни слов не выкинешь.

Приход Есенина к большевикам воспринимался как шаг "идейный", и поэма "Инония" считалась ярким свидетельством искренности его безбожных и революционных увлечений. А.М.Микешин подчеркнул, что поэт увидел в революции "ангела спасения", который явился к находящемуся "на одре смерти" миру крестьянской жизни, погибающему под натиском буржуазного Молоха (22;42).

Как уже отмечалось в критике, в поэмы Есенина "Инония", "Преображение", "Иорданская голубица", "Небесный барабанщик", "Пантократор" "врывается поэтический шквал "онтологического" бунта, движимый дерзанием радикальной переделки всего существующего миропорядка в иной строй, в "град Инонию, Где живет божество живых". Тут мы встретим многие уже знакомые нам космические мотивы пролетарской поэзии, вплоть до управляемой Земли - небесного корабля: "Мы радугу тебе - дугой, Полярный круг - на сбрую, О, вывези наш шар земной На колею иную" ("Пантократор"). Идеи установления преображенного статуса бытия, изогнутые революционным электричеством эпохи, приобретают резкие черты богоборческого неистовства, чисто человеческого титанизма, сближающие эти есенинские вещи с некоторыми произведениями Маяковского конца 10-х годов. Преобразование мира грезится в образах насилия над ним, иногда доходящего до настоящего космического "хулиганства": "Подыму свои руки к месяцу, Раскушу его, как орех... Ныне на пики звездные Вздыбливаю тебя, земля!.. Млечный прокушу покров. Даже богу я выщиплю бороду Оскалом моих зубов" и т.д. ("Инония"). Надо отметить, что подобные поэтические исступления быстро исчезают (...) из поэзии Есенина". (33; 276).

Наиболее интересны в этих поэмах библейские и богоборческие мотивы, что опять-таки сближает их с произведениями Маяковского ("Мистерией-буфф", "Облако в штанах"), но у Есенина это органически связано с народной культурой, с темой "жертвенной роли Руси, избранности России для спасения мира, тема гибели Руси для искупления вселенских грехов". (12; 110).

Приводя из "Иорданской голубицы" строки: "Мать моя - родина, Я большевик", А.М.Микешин подчеркивает, что в данном случае поэт "выдавал желаемое за действительное" и был еще далек от подлинного большевизма (22; 43). Вероятно поэтому в отношении революции в скором времени пришло разочарование. Есенин стал смотреть не в будущее, а в настоящее. "Наступал новый период в мировоззренческой и творческой эволюции поэта"(22; 54). Революция не торопилась оправдать надежды поэта на скорый "мужицкий рай", но зато в ней проявилось много такого, чего Есенин положительно воспринимать не мог. Уже в 1920 г. он признавался в письме к Е.Лившиц: "Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал... Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут..." (10; 2, 338-339).

В данном случае не может не удивлять сила предвидения, проявившаяся в этих словах. 70 лет строили дом под названием "социализм", принесли в жертву миллионы человеческих жизней, массу времени, сил, энергии, а в результате - забросили и начали строить другой, не будучи до конца уверены в том, что люди будущего захотят жить и в этом "доме". История, как видим, повторяется. И наша эпоха, наверно, в чем-то сходна с есенинской.

Одновременно с этим письмом Есенин пишет стихотворение "Сорокоуст", первая часть которого наполнена предощущением надвигающейся беды: "Трубит, трубит погибельный рог! Как же быть, как же быть теперь нам?.. Никуда вам не скрыться от гибели, Никуда не уйти от врага... И дворовый молчальник бык (...) Почуял беду над полем..." В заключительной 4-й части стихотворения предчувствие беды усиливается и приобретает трагическую окраску:

Оттого-то в сентябрьскую склень

На сухой и холодный суглинок,

Головой размозжась о плетень,

Облилась кровью ягод рябина...

Метафорическое деепричастие размозжась в сочетании с кровью ягод рябины вызывает в сознании читателя образ живого существа, вместившего в себя сомнения, муки, трагизм, противоречия эпохи и покончившего с собой от их неразрешимости.

Тревожные ощущения долгое время не покидали Есенина. В 1924 г., работая над поэмой "Гуляй-поле", он также писал:

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли.

Уж сколько лет не слышит поле

Петушье пенье, песий лай.

Уж сколько лет наш тихий быт

Утратил мирные глаголы.

Как оспой, ямами копыт

Изрыты пастбища и долы...

В том же 1924 г. в небольшой поэме "Русь уходящая" Есенин восклицал с болью: "Друзья! Друзья! Какой раскол в стране, Какая грусть в кипении веселом!.." Завидуя тем, "кто жизнь провел в бою, кто защищал великую идею", поэт не мог определиться между двумя враждующими станами, окончательно избрать чью-либо сторону. В этом скрывается драматизм его положения: "Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке..." Есенину удалось передать свое состояние и мироощущение человека, неприкаянного, смятенного и терзаемого сомнениями: "Что видел я? Я видел только бой. Да вместо песен Слышал канонаду..." Об этом же и "Письмо к женщине":

Не знали вы,

Что я в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму -

Куда несет нас рок событий...

Образ дыма в данном случае по В.И.Хазану означает "замутненность сознания лирического героя, неопределенность жизненного пути" (35; 25). От трагического вопроса "Куда несет нас рок событий?", от душевных терзаний Есенин с его не стойкой психической организацией бежал в пьяный угар. Боль души за Россию и русский народ заглушал и топил он в вине. Об этом в воспоминаниях современников говорится: "Есенин, сидя на корточках, рассеянно шевелил с трудом догоравшие головни, а затем, угрюмо упершись невидящими глазами в одну точку, тихо начал:

Был в деревне. Все рушится... Надо самому быть оттуда, чтобы понять.. Конец всему (...)

Есенин встал и, обхватив голову обеими руками, точно желая выжать из нее мучившие его мысли, сказал каким-то чужим, не похожим на свой голосом:

Шумит, как в мельнице, сам не пойму. Пьян что ли? Или так просто..." (30; 1, 248-249).

В том, что пьянство Есенина имело причины сложные и глубокие, убеждает и другие воспоминания:

"Когда я попытался попросить его во имя разных "хороших вещей" не так пьянствовать и поберечь себя, он вдруг пришел в страшное, особенное волнение. "Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить... Если бы не пил, разве мог бы я пережить все, что было?.." И заходил, смятенный, размашисто жестикулируя, по комнате, иногда останавливаясь и хватая меня за руку.

Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль, что его "есенинская" революция еще не пришла, что он совсем один. И опять, как в юности, но уже болезненно сжимались его кулаки, угрожавшие невидимым врагам и миру... И тут, в необузданном вихре, в путанице понятий закружилось только одно ясное повторяющееся слово:

Россия! Ты понимаешь - Россия!.." (30; 1, 230).

В феврале 1923г., возвращаясь из Америки в Европу, Есенин писал Сандро Кусикову: "Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь Тошно мне ЗАКОННОМУ сыну российскому в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей Богу не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.

Теперь, когда от революции остались только хрен да трубка (...), стало очевидно, что ты и я были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать (...).

А теперь, теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому. В нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь (...)" (16; 7, 74-75 - выделено мной - П.Ч.).

Затем в Берлине ранним утром 2 марта 1923г. пьяный Есенин будет говорить Алексееву и Гулю: "Дочь люблю (...) и Россию люблю (...), и революцию люблю, очень люблю революцию" (16; 7, 76). Но после знакомства с письмом к Кусикову последняя часть признания поэта доверия уже не вызывает. Во всяком случае, складывается впечатление, что любил он "какую-нибудь ноябрьскую", но не февральскую и не октябрьскую...

"Москва кабацкая"

Итак, душевный кризис поэта начала 20-х г.г. во многом объясняется его разочарованием в результатах революции. Со всей очевидностью эта взаимосвязь проступает в более позднем стихотворении "Письмо женщине" (1924):

Земля - корабль!

Но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Ее направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был -

Русским кабаком,

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном...

То, что обращение Есенина к вину было шагом осознанным, говорят и другие строки стихотворений, как включенных в "Москву кабацкую", так и не вошедших в этот цикл:

И я сам, опустясь головою,

Заливаю глаза вином,

Чтоб не видеть лицо роковое,

Чтоб подумать хоть миг об ином.

("Снова пьют здесь, дерутся и плачут").

Я уж готов. Я робкий.

Глянь на бутылок рать!

Я собираю пробки -

Душу мою затыкать.

("Грубым дается радость").

В вине поэт хотел забыться, "хоть на миг" уйти от мучивших его вопросов. Возможно, это не единственная причина, но одна из основных. Так Есенин вступает в кабацкий мир с его удушливой атмосферой пьяного угара, нашедший затем яркое воплощение в цикле "Москва кабацкая" (1923-1924).

Понять смысл "Москвы кабацкой", мотивы забвения в "кабацком чаду" поможет аналогия с А.А.Блоком, у которого в 1907-1913 г.г. тоже звучало: "Я пригвожден к трактирной стойке, Я пьян давно, мне все равно", или "И стало все равно, какие Лобзать уста, ласкать плеча..." Критика в этой странице блоковской поэзии видит особенность символизма с его установкой: "Смеясь над разбитыми иллюзиями, отомстить за них моральным падением" (Лурье). Очевидно, такая позиция стала характерной чертой поэзии серебряного века, определенный этап которой представляет и поэзия С.Есенина.

В 1923 г. во время заграничной поездки в Берлине Есенин издал сборник "Стихи скандалиста". В книгу было включено 4 стихотворения, объединенные одним названием "Москва кабацкая". Туда вошли стихотворения "Снова пьют здесь, дерутся и плачут", "Сыпь, гармоника. Скука... Скука...", "Пой же, пой на проклятой гитаре", "Да! Теперь решено без возврата". Им уже дана им емкая и объективная оценка:

"Стихи этого цикла отличаются нарочито вульгарной фразеологией (...) Надрывные интонации, однообразные мотивы пьяной удали, сменяемой смертельной тоской,- все это свидетельствовало о заметных утратах в художественном творчестве Есенина. Не стало в нем той радуги красок, которою отличались его прежние стихи,- на смену им пришли унылые пейзажи ночного города, наблюдаемые глазами потерянного человека: кривые переулки, изогнутые улицы, едва светящиеся в тумане фонари кабаков... Сердечная искренность, глубокая эмоциональность лирических стихов Есенина уступили место обнаженной чувствительности, жалобной напевности цыганского романса" (41; 64).

В кратком предисловии к сборнику "Стихи скандалиста" автор писал: "Я чувствую себя хозяином в русской поэзии и потому втаскиваю в поэтическую речь слова всех оттенков, нечистых слов нет. Есть только нечистые представления. Не на мне лежит конфуз от смелого произнесенного мной слова, а на читателе или слушателе. Слова - это граждане. Я их полководец, я веду их. Мне очень нравятся слова корявые. Я ставлю их в строй как новобранцев. Сегодня они неуклюжи, а завтра будут в речевом строю такими же, как и вся армия" (27; 257).

Чуть позднее поэт говорил: "Меня спрашивают, зачем я в стихах употребляю иногда не принятые в обществе слова - так скучно иногда бывает, так скучно, что вдруг и захочется что-нибудь такое выкинуть. А впрочем, что такое "неприличные слова"? Их употребляет вся Россия, почему не дать им право гражданства и в литературе" (30; 2, 242).

И "гражданство" было дано:

Сыпь, гармоника. Скука... Скука...

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мной, паршивая сука,

Пей со мной.

Излюбили тебя, измызгали -

Невтерпеж.

Что ж ты смотришь так синими брызгами?

Иль в морду хошь? (...)

Сыпь, гармоника. Сыпь, моя частая.

Пей, выдра, пей.

Мне бы лучше вон ту, сисястую,-

Она глупей.

Я средь женщин тебя не первую...

Немало вас,

Но с такой вот, как ты, со стервою

Лишь в первый раз...

В данном стихотворении уже отмечена резкая смена интонаций, словаря, самого стиля обращения к женщине, всей структуры и мелодики стиха: "Как будто перед нами строки другого поэта. Дергающийся ритм, речитативный язык, вульгарная лексика, озлобленный цинизм - все это ничем не напоминает той нежности, поэтичности, временами даже сказочности, которые звучали в его прежних стихах о любви" (41; 109).

Действительно, во всем творчестве Есенина это единственное стихотворение, в котором выразилось столь неуважительное, оскорбительное отношение к женщине. Недостойные эпитеты ("паршивая сука", "выдра", "стерва"), обращенные в начале к подруге лирического героя, к концу принимают обобщенный характер и адресуются уже всем женщинам: "свора собачья". И чем вульгарней содержание стихотворения, тем удивительней его концовка, где герой неожиданно начинает проливать слезы сентиментальности и просит прощенья:

К вашей своре собачьей

Пора простыть.

Дорогая, я плачу.

Прости... Прости...

Здесь переход от оскорбительной интонации к просьбе о прощении столь быстр и резок, что искренность слез героя не вызывает у нас полного доверия. По-иному видится проблема И.С.Эвентову:

"Здесь любовь попрана, низведена до плотского чувства, женщина обезображена, сам герой деморализован, и его прерываемая буйством тоска лишь в самом конце сменяется ноткой жалостливого раскаяния (...)

Невольно напрашивается мысль об известной нарочитости, демонстративности изображаемой поэтом картины (и употребляемой им лексики), о том, что он как бы выставляет напоказ всю мерзость кабацкого омута, в которую он погрузился и который его ничуть не радует, не утешает, а наоборот - тяготит" (41; 109).

Все же следует отметить, что при всей "сниженности" лексики данного стихотворения, ей далеко до нецензурщины, хлынувшей в литературный поток в наши дни. А главное - "соль" стихотворения не в "неприличных словах", а в осознании героем вины и боли.

Двойственное отношение к "объекту" любви наблюдается и в стихотворении "Пой же, пой на проклятой гитаре", где, с одной стороны, поэт заглядывается на красивые запястья женщины и "плечей ее льющийся шелк", ищет в ней счастье, а - находит гибель. Герой готов примириться с тем, что она целует другого, называет ее "молодой красивой дрянью" и тут же: "Ах, постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну..." И последующие прекрасные строки: "Дай тебе про себя я сыграю Под басовую эту струну"- раскрывают внутреннее состояние человека, спокойно, без надрыва осознающего свое увлечение "предметом", не достойным его внимания, но при этом не торопящимся с выводами, как будто и такое положение его тяготит не очень. Но во второй части стихотворения герой вновь сползает до пошлой бытовщины, бравируя перечислением своих побед над женщинами, низводя смысл и назначение жизни до "постельного уровня": "Наша жизнь - простыня да кровать, Наша жизнь - поцелуй да в омут". И несмотря на будто бы оптимистическую заключительную строку ("Не умру я, мой друг, никогда"), стихотворение оставляет тягостное впечатление. Становится понятно, что в этом "логове" "нет места человеческой радости, нет и надежды на счастье. Любовь здесь не праздник сердца, она приносит человеку гибель, она губит его, словно чума" (41; 109-110).

В стихотворении "Да! Теперь решено. Без возврата..." духовная опустошенность героя доведена до предела. Поэтика стиха удручает мрачными красками с самого начала: уже не будут звенеть крылатой листвой тополя, низкий дом ссутулится, старый пес издох...И как естественное развитие линии сгущения красок уже в конце второй строфы рождается спокойно констатируемое предположение: "На московских изогнутых улицах Умереть, знать, судил мне бог". Даже описание месяца, как бы с избытком посылающего на землю свои лучи, кажется, введено в стихотворение лишь для того, чтобы лучше высветить фигуру человека, идущего со свесившейся головой в знакомый кабак. И затем уже в стихотворении мы не встретим ни одного проблеска света, далее все описывается одними черными красками:

Шум и гам в этом логове жутком,

Но всю ночь напролет, до зари,

Я читаю стихи проституткам

И с бандитами жарю спирт...

Удручает не только осознание происходящего нравственного падения героя на самое "дно", угнетает даже лексика сама по себе: шум, гам, логово, жутко, проститутки, бандиты, жарю, спирт... И как логическое замыкание кольца сюжета звучит последнее признание лирического героя перед бандитами и проститутками: "Я такой же, как вы, пропащий, Мне теперь не уйти назад". После этого даже повторяющаяся в конце вторая строфа с трагическим предсказанием своей гибели, предназначенная, вероятно, для усиления жути и ужаса стиха, цели не достигает, так как "усиливать" уже нечего, предел падения уже обозначен выше.

Мотивы безысходности будут звучать и в последующих произведениях цикла. Так, в стихах "Я усталым таким еще не был" мы опять встречаемся с картинами о непутево сложившейся жизни, бесконечных пьяных ночах, разгулявшейся тоске, приучившей к вину темной силе... У поэта как будто даже не хватает силы изумиться так драматично сложившейся ситуации, он совершенно бесстрастно, как о чем-то обыденном и привычном сознается в том, в чем здравомыслящему человеку без внутренней дрожи признаться невозможно:

Я устал себя мучить бесцельно,

И с улыбкою странной лица

Полюбил я носить в легком теле

Тихий свет и покой мертвеца...

Вероятно, поэтому у А.Воронского были основания в журнале "Красная новь" отозваться о "Москве кабацкой":

"В истории русской поэзии впервые появляются стихи, в которых с отменной изобразительностью, реализмом, художественной правдивостью и искренностью кабацкий угар возводится в "перл создания", в апофеоз". Он же назвал стихи этого цикла "висельными, конченными, безнадежными", утверждал, что в них совершенно отчетливо проступает "размагниченность, духовная прострация, глубокая антиобщественность, бытовая и личная расшибленность, распад личности" (27; 254).

Резкое несогласие с такой оценкой выразил В.Киршон: "Только нечуткий человек может сказать, что этот угар, эту болезнь Есенин возводил в апофеоз... Вчитайтесь в его стихи, и перед вами встает фигура (...) поэта, который в пьяном угаре, и в разгуле самогонного разлива среди институток и воров мучится и страдает от этой накипи, рвется из жизни и мерзости, жалеет так глупо растрачиваемые силы (...) Только тяжесть, только боль, которая навеяна пьяным разгулом, надрывно выражена в этих стихах".

С В.Киршоном можно согласиться в том, что поэт действительно не любуется и не восторгается ни картинами кабацкого разгула, ни собственным положением, что он глубоко ощущает трагичность своего падения, но при этом целиком отвергать суждения Воронского как безосновательные, думается, было бы не верно. Сегодня важно не только то, что поэт пережил "Москву кабацкую" ("Я это видел, я это по-своему пережил"), но и то, что он поднимается над пережитым и перечувствованным до типического обобщения ("Я должен был рассказать об этом в стихах"). Свидетельством тому - цикл стихотворений "Любовь хулигана".

"Любовь хулигана"

В июле 1924 г. в Ленинграде Есенин выпустил новый сборник стихов под общим названием "Москва кабацкая", включающий четыре раздела: стихи как вступление к "Москве кабацкой", собственно "Москва кабацкая", "Любовь хулигана" и стихотворение как заключение.

В цикл "Любовь хулигана" вошло 7 стихотворений, написанных во второй половине 1923 года: "Заметался пожар голубой", "Ты такая ж простая, как все", "Пускай ты выпита другим", " Дорогая, сядем рядом", "Мне грустно на тебя смотреть", "Ты прохладой меня не мучай", "Вечер черные брови насопил". Все они были посвящены актрисе камерного театра Августе Миклашевской, с которой Есенин познакомился после возвращения из-за границы. "Любовь к этой женщине является целительной для больной и опустошенной души поэта, она ее гармонизирует, просветляет и возвышает, вдохновляет автора на творчество, заставляет снова и по-новому поверить в значительность идеального чувства" (28; 181).

Есенин не случайно расположил эти два цикла в одном сборнике один за другим, они продолжают, развивают и дополняют друг друга. Так, "Любовь хулигана" не свободна от мотивов "Москвы кабацкой". Например, в стихотворении "Мне грустно на тебя смотреть" мы явственно ощущаем отпечаток "кабацкого" периода:

Мне грустно на тебя смотреть,

Какая боль, какая жалость!

Знать, только ивовая медь

Нам в сентябре с тобой осталась.

Чужие губы разнесли

Твое тепло и трепет тела.

Как будто дождик моросит

С души, немного омертвелой (...)

Ведь и себя я не сберег

Для тихой жизни, для улыбок.

Так мало пройдено дорог,

Так много сделано ошибок...

И стихотворение "Ты прохладой меня не мучай" открывается признанием: "Одержимый тяжелой падучей, Я душой стал, как желтый скелет". Далее автор, противопоставляя детским мечтам действительность, в ироническом плане показывает реальное воплощение мечты о славе, популярности и любви. Перелом в рассуждениях начинается с громко заявленного "Да!", а затем следует перечисление "богатств" ("...Осталась одна лишь манишка С модной парой избитых штиблет"), характеризуется известность ("Мое имя наводит ужас, Как заборная грубая брань"), любовь ("Ты целуешь, а губы как жесть"). Но здесь снова намечается поворот мысли, связанный с желанием снова "мечтать по-мальчишески - в дым" "о другом, о новом", название которому поэт еще не может выразить словами. Так, от сознания одержимости "тяжелой падучей" поэт приходит к стремлению о мечте, которое придает окончанию стихотворения жизнеутверждающую настроенность (Юдкевич; 166). Но оптимистические ноты наблюдаются уже в предыдущем цикле. Несмотря на всепоглощающие мотивы тоски и духовной опустошенности, в "Москве кабацкой" обнаруживаются прорывы к свету, к желанию порвать с кабацким пропадом. Так, в финале стихотворения "Я усталым таким еще не был" привет шлет привет "воробьям и воронам, и рыдающей в ночь сове". Здесь же он кричит вовсю, как бы заново обретаемую мощь: "Птицы милые, в синюю дрожь Передайте, что я отскандалил..."

В стихотворении "Эта улица мне знакома", которое Есенин позднее включил в "Москву кабацкую" уже начинают преобладать светлые тона, любимые поэтом краски: "проводов голубая солома", "деревенская синь", "голубые накрапы", "зеленые лапы", "дым голубой"... В стихотворении ощущается ностальгия по родному краю, состояние умиротворения, полная гармония внутреннего мира героя при воспоминании о родительском доме:

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

Вижу сад в голубых накрапах,

Тихо август прилег ко плетню.

Держат липы в зеленых лапах

Птичий гомон и щебетню...

Если ранее поэт твердо и однозначно заявлял: "Да! Теперь решено. Без возврата Я покинул родные поля...", то теперь он с тихой грустью осознает: "Только ближе к родимому краю Мне б хотелось теперь повернуть". И завершается стихотворение благословлением:

Мир тебе - полевая солома,

Мир тебе - деревянный дом!

Мотив "уходящего хулиганства", более того - отречения от скандалов, сожаление о том, что был он весь, "как запущенный сад", прозвучали в первом стихотворении цикла "Заметался пожар голубой":

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз отрекаюсь скандалить (...)

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил,

Только б тонкой касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой

Хоть в свои, хоть в чужие дали...

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Здесь лирический герой недвусмысленно заявляет: "Разонравилось пить и плясать И терять свою жизнь без оглядки". Смысл своего существования он видит в том, чтобы смотреть на любимую, "видеть глаз злато-карий омут", касаться тонкой ее руки и волос ее "цветом в осень". Для героя становится важным доказать любимой, "как умеет любить хулиган, как умеет он быть покорным". Ради любви он не только отрекается от прошлого, он готов забыть "родимые дали" и отказаться от поэтического призвания. Герой чувствует возможность обновления под воздействием любви, и в стихотворении это выражено сослагательным наклонением "мне бы только смотреть на тебя", " я б навеки забыл кабаки", " я б навеки пошел за тобой" (1; 100-101).

Мотив "уходящего хулиганства" как уже свершающегося факта заявлен в стихотворении "Пускай ты выпита другим":

Я сердцем никогда не лгу,

Бестрепетно сказать могу,

Что я прощаюсь с хулиганством.

Стихотворение пронизано "осенним" настроением ("глаз осенняя усталость", "в окошко постучал сентябрь багряной веткой ивы" в соответствии с возрастом и душевным состоянием поэта. Но осенние мотивы в данном случае не только не привносят с собой печальных нот, они звучат необычайно свежо и молодо:

О, возраст осени! Он мне

Дороже юности и лета...

Герой находит в "возрасте осени" неповторимую прелесть, определяемую тем, что возлюбленная "стала нравиться вдвойне воображению поэта". Он приходит к осознанию, что любимый человек единственный, кто необходим герою; по его мнению, только она одна "могла быть спутницей поэта", она одна способна повлиять на изменение уже устоявшегося образа жизни:

Что я одной тебе бы мог,

Воспитываясь в постоянстве,

Пропеть о сумерках дорог

И уходящем хулиганстве.

Любовная линия продолжает свое развитие и в стихотворении "Ты такая ж простая, как все", где портрет любимой представляется лирическому герою строгим иконным ликом богоматери. Любовь заставляет его ощутить в груди "сумасшедшее сердце поэта", рождает творческое вдохновение: "А теперь вдруг растут слова Самых нежных и кротких песен". Но кульминационной является центральная четвертая строфа, в которой герой однозначно отказывается во имя любви от "зенита" (славы) и где имя Августа прекрасно обыгрывается в соотнесении с августовской прохладой:

Не хочу я лететь в зенит.

Слишком многое сердцу надо.

Что ж так имя твое звенит,

Словно августовская прохлада?

В следующем стихотворении ("Дорогая, сядем рядом") лирический герой счастлив "слушать чувственную вьюгу" (прекрасная метафора любви!). Даже внешний облик любимой с ее "кротким взглядом" осознается им как "спасение":

Это золото осеннее,

Эта прядь волос белесых -

Все явилось как спасение

Беспокойного повесы...

Из воспоминаний современников известно, что отношения Есенина и Миклашевской последовательно отражены в стихотворениях цикла: начиная с первого "Заметался пожар голубой" до заключительного "Вечер черные брови насопил", где герой в риторическом вопросе "Разлюбил ли тебя не вчера?" недвусмысленно дает понять, что любовь прошла. Характерно, что при этом текст стихотворения снова насыщается мрачными красками: насопивший черные брови вечер, пропитая молодость, храпящая запоздалая тройка, больничная койка, которая может "успокоить" героя навсегда, мрачные силы, что терзали его, губя... и на этом фоне сгущающегося мрака заклинанием памяти звучат светлые строки, обращенные к разлюбленной:

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя!

"Прощаясь с молодостью и любовью, поэт сохраняет веру в жизнь и счастье. От надрывных вопросов и безысходных суждений (...) он приходит к убеждению, что это не конец жизни, но завершение определенного жизненного этапа - "былой жизни" (1; 104).

После долгого перерыва в творчестве Есенина любовная тема снова зазвучала в цикле "Любовь хулигана" и по сравнению со стихами ранней молодости обрела зрелую силу. К этой теме поэт вернется еще в самый последний период жизни и пополнит ее новыми поэтическими шедеврами: "Я помню, любимая, помню", "Плачет метель, как цыганская скрипка", "Ах, метель такая, просто черт возьми!" и др.

Список литературы

1. Бельская Л.Л. Песенное слово. Поэтическое мастерство Сергея Есенина. Книга для учителя.- М., 1990.

2. Беляев И. Подлинный Есенин.- Воронеж, 1927.

3. Васильева М. Кривая истины// Литературное обозрение.- 1996.- № 1.

4. Воронова О.Е. Библейские образы в поэзии С.Есенина// Актуальные проблемы современного литературоведения.- М., 1995.

5. Гарина Н. Воспоминания о С.А.Есенине и Г.Ф.Устинове// Звезда.- 1995.- № 9.

6. Гуль Р. Есенин в Берлине// Русский рубеж. Спец. Выпуск газеты "Литературная Россия".- 1990.

6а. Журавлев В. "Словесным опален огнем"// Литература в школе.- 1991.- № 5.

7. Зайцев П.Н. Из воспоминаний о встречах с поэтом// Литературное обозрение.- 1996.- № 1.

8. Зуев Н.Н. Поэзия С.А.Есенина. Народные истоки. Философия мира и человека// Русская литература. ХХ век. Справочные материалы.- М., 1995.

9. Енишерлов В. Три года// Огонек.- 1985.- № 40.

10. Есенин С. Собр. Соч. в 2 т.- Минск, 1992.

11. Иванов Г. Сын "страшных лет России". Русский рубеж. Спец. Выпуск газеты "Литературная Россия".- 1990.

11а. Иванов Г. Маяковский. Есенин// Вестник МГУ. Сер. 9.- М., 1992.- № 4.

12. Капрусова М.Н. Темы и мотивы поэмы С.Есенина "Иорданская голубица"// Русская классика ХХ века: Пределы интерпретации. Сборник материалов научной конференции.- Ставрополь, 1995.

14. Карпов А.С. Поэмы Сергея Есенина.- М., 1989.

15. Корнилов В. Победа над мифом// Литературное обозрение.- 1996.- 1.

16. Куняев С., Куняев С. "Божья дудка". Жизнеописание Сергея Есенина// Наш современник.- 1995.- N 3-9.

17. Лурье С. Самоучитель трагической игры// Звезда.- 1996.- N 5.

18. Маклакова Г. Иное разрешение старых проблем// Русский язык в школе.- 1989.- № 11.

20. Мекш Э.Б. Мифопоэтическая основа поэмы С.Есенина "Черный человек"// Вечные темы и образы в советской литературе.- Грозный, 1989.

21. Микешин А. Об эстетическом идеале поэзии Есенина// Из истории советской литературы 20-х годов.- Иваново, 1963.

22. Микешин А.М. "Инония" С.Есенина как романтическая поэма// Жанры в литературном процессе.- Вологда, 1986.

22а. О, Русь, взмахни крылами. Есенинский сборник.- М., 1994.

23. Пастухова Л.Н. Поэт и мир. Урок по лирике Сергея Есенина// Литература в школе.-1990.- № 5

24. Перхин В.В. Поэзия С.А.Есенина в оценке Д.А.Горбова (По страницам забытой статьи 1934 года)// Филологические науки.- 1996.- N 5.

25. Петрова Н. "Сам-третей". Есенин-Миклашевская-Бармин// Литературное обозрение.- 1996.- N 1.

26. Прокушев Ю. Даль памяти народной.- М., 1978.

27. Прокушев Ю. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха.- М., 1989.

28. Пьяных М. Трагический Есенин// Нева.- 1995.- № 10.

30. С.А.Есенин в воспоминаниях современников. В 2 т.- М.- 1986.

31. Сергей Есенин в стихах и в жизни. Воспоминания современников.- М., 1995.

32. Скороходов М.В. Оппозиция жизнь/смерть в ранней поэзии С.А.Есенина// Русская классика ХХ века: пределы интерпретации. Сборник материалов научной конференции.- Ставрополь, 1995.

33. Семенова С. Преодоление трагедии.- М., 1989.

34а. Тартаковский П. "Я еду учиться..." "Персидские мотивы" Сергея Есенина и восточная классика// В мире Есенина.- М., 1986.

35. Хазан В.И. Проблемы поэтики С.А.Есенина.- Москва-Грозный, 1988.

ХХ век для нашей страны был судьбоносным, полным потрясений, разочарований. Его начало опалено пожаром революций, изменивших ход всей мировой истории. Именно в ту эпоху довелось творить С. А. Есенину - неподражаемому певцу России, великому патриоту, который всем своим творчеством воспевал « Шестую часть земли // С названьем кратким Русь».

Октябрь 1917 года… Эти события не могли оставить поэта равнодушным. Они вызвали бурю эмоций, стали причиной глубоких переживаний и волнений, и, конечно же, вдохновили на создание произведений, в которых поэт осваивал новые темы, использовал новые жанры.

«В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном», - так пишет Есенин в автобиографии. Действительно, первый период революции, давший крестьянам землю, был принят поэтом благожелательно.

Первым откликом на Октябрьскую революцию была поэма «Преображение», датированная ноябрем 1917 года. Революция представлена началом всего сущего на Земле, началом изобилия и великолепия: «зреет час преображения», поэт с нетерпением ожидает появления «светлого гостя». В поэме "Иорданская голубица", написанной в 1918 году, поэт признает свою принадлежность к революции: «Небо - как колокол, // Месяц - язык, // Мать моя - родина, // Я - большевик». Особенность этих поэм в том, что образ революции наполнен мифологическими чертами: библейская «голубица» несет радостную весть о преображении мира, «светлый гость» поведет народ к счастью. Приветствуя революционную новь, Есенин ожидал, что она принесет крестьянам зажиточность, счастье. Именно в этом он и видел смысл революции, её предназначение. Она должна была создать мир, где нет «податей за пашни», где отдыхают «блаженно», «мудро», «хороводно».

Стихотворение «Небесный барабанщик» (1919) совсем иное, оно близко к призывно-обличительной лирике пролетарских поэтов. Это - призыв к борцам революции сплотить ряды против врага - «белого стада горилл», угрожающего юной социалистической России: «Смыкайтесь же тесной стеною! // Кому ненавистен туман, // Тот солнце корявой рукою // Сорвет на златой барабан». Бунтарский дух, разухабистость и безоглядность сквозят в лихих воззваниях: «Разметем все тучи // Все дороги взмесим…». Символы революции «свобода и братство» появляются в стихотворении. Эти строки наполнены пафосом, неукротимым влечением к «новому берегу». Словно лозунг, звучит: «Да здравствует революция // На земле и на небесах!» И вновь мы видим, что поэт не уходит от истоков, церковные символы не раз появляются в произведении, облеченные в метафоры: «слюна иконная», «…свечка за обедней // Пасхе массы и коммун».

Однако в отношении революции в скором времени пришло разочарование. Есенин стал смотреть не в будущее, а в настоящее. Революция не оправдала чаяния поэта на недалекий "мужицкий рай", но в ней Есенин неожиданно разглядел иные стороны, которые не мог воспринимать положительно. «Идет совершенно не тот социализм, о котором я думал... Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, … ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений». Что это - предвидение? Не это ли увидели и поняли все спустя десятилетия? Действительно, «большое видится на расстоянье».

«Русь моя, кто ты?» - вопрошает поэт в начале 20-х годов, осознав, что революция принесла деревне не благодать, а разорение. Наступление города на деревню стало восприниматься как гибель всего настоящего, живого. Поэту казалось, что жизнь, при которой родные поля оглашаются механическим ревом «железного коня», противоречит законам природы, нарушают гармонию. Есенин пишет стихотворение "Сорокоуст". Рядом с движущимся по железной дороге вперед железным поездом изо всех сил скачет, стремясь не отстать, маленький смешной жеребенок, символизирующий деревенскую жизнь. Но он неумолимо теряет скорость: «Неужель он не знает, что живых коней // Победила стальная конница?»

Поездка за границу вновь заставила поэта переосмыслить постреволюционную действительность. «Теперь в Советской стороне // Я самый яростный попутчик» - пишет поэт. Однако, душевные терзания продолжаются. Противоречивость событий вызывает противоречивость чувств, в душе поэта - кровоточащая рана, он не в силах разобраться в своих чувствах и мыслях. В стихотворении «Письмо к женщине» Есенин сетует: «С того и мучаюсь, // Что не пойму - // Куда несет нас рок событий...»

В поэме «Русь уходящая» Есенин восклицает с болью: «Друзья! Друзья! Какой раскол в стране, //Какая грусть в кипении веселом!..» Поэт не мог определиться между двумя враждующими станами, окончательно избрать чью-либо сторону. В этом скрывается драматизм его положения: «Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке...» С одной стороны, он причисляет себе к «питомцам ленинской победы», а с другой заявляет, что готов «задрав штаны, // Бежать за комсомолом» с неприкрытой иронией. В поэме «Русь уходящая» с горечью признаёт Есенин свою ненужность новой России: «Моя поэзия здесь больше не нужна». Тем не менее, он не отрекается полностью от принадлежности к советской России: «Отдам всю душу октябрю и маю…», хотя и не признает себя певцом революции: «но только лиры милой не отдам».

Поэт так и не нашел душевного спокойствия, не смог до конца осмыслить социальные процессы, затронувшие Россию. Лишь одно чувство никогда не покидало его творчество - чувство искренней любви к Родине. Именно этому учит его поэзия. Как заклинание, как молитва звучит в наших сердцах есенинский призыв: «О Русь, взмахни крылами!»

Отражение революционной эпохи в стихотворениях С. А. Есенина

Сергей Александрович Есенин жил в сложное, пе-реломное время для российского государства. Его судьбу, как и судьбы многих людей, революция поде-лила как бы на жизнь «до» и «после».

Дореволюционное творчество поэта наполнено лю-бовью к родной рязанской природе, к отчему дому: Край любимый! Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Я хотел бы затеряться В зеленях твоих стозвонных. В природе поэт нашел для себя неиссякаемый ис-точник вдохновения. Он и себя ощущает ее маленькой частицей, ведь его детство и юность прошли среди «утренней и вечерней зари», «среди неба, покрытого грозовыми тучами», «среди полей, красующихся цве-тами с зеленью»:

Сыплет черемуха снегом,

Зелень в цвету и росе.

В поле, склоняясь к побегам,

Ходят грачи в полосе.

Революцию 1917 года Есенин встретил восторжен-но. Он видел в ней реальную возможность изменения жизни к лучшему, в первую очередь для крестьянст-ва. Поэт верил, что пришло время для мужицкого сча-стья, для сытой, вольной жизни. Такое новое отноше-ние к жизни нашло свое отражение непосредственно и в творчестве Есенина.

Первый послереволюционный блок стихотворений поэта называется «Преображение». Такое название глубоко символично: преображается весь мир вокруг поэта, преображается и он сам. Первое стихотворение цикла «Инония» рассказывает о радостном, новом пришествии Спасителя. С его появлением Есенин свя-зывал грядущие перемены на всей земле. А себя он ви-дит пророком и дерзко возражает христианским ка-нонам:

Я иное узрел пришествие —

Где не пляшет над правдой смерть.

Новая вера для человека должна наступить совер-шенно по-иному: без «креста и мук»:

Не хочу восприять спасения

Через муки его и крест:

Я иное постиг учение

Прободающих вечность звезд.

И новая жизнь должна быть совсем иная, непохо-жая на прежнюю, поэтому и страну будущего поэт на-зывает «Инонией». Стихотворения этого цикла пол-ны веры в грядущие перемены, несущие всему миру освобождение и процветание; а родному крестьянст-ву — сельский рай, с нивами и полями, золотящими-ся от зерна:

Говорю тебе — будет время,

Отплещут уста громов;

Проводят голубое темя

Колосья твоих хлебов.

И вот, кажется, мечты поэта о новой жизни начи-нают сбываться. В судьбе России наступил коренной перелом, все стремительно изменяется. Но эти долго-жданные перемены настораживают Есенина. Вместо ожидаемого «мужицкого рая», вместо вольной и сы-той жизни перед глазами поэта предстает страна, раз-дираемая гражданской войной, опустошаемая разру-хой. Тяжелое, невыносимое зрелище видит поэт вме-сто обещанного рая:

Нет, не рожь! Скачет по полю стужа,

Окна выбиты, настежь двери.

Даже солнце мерзнет, как лужа,

Которую напрудил мерин.

Поэт чувствует, что приходит конец всему, чем он так дорожил, к чему испытывал глубокую привязан-ность. Приходит конец прежнему старинному укладу жизни, родному сельскому краю:

Трубит, трубит погибельный рог!

Как же быть, как же быть теперь нам

На измызганных ляжках дорог?

На место тонконогого жеребенка приходит на кре-стьянские поля железный конь, с которым уже беспо-лезно тягаться:

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну, куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

В этой железной схватке с городом Есенин осознает бессилие деревни, она обречена. И поэт, полный от-чаяния, шлет проклятия железному коню:

Черт бы взял тебя, скверный гость!

Наша песня с тобой не сживется.

Жаль, что в детстве тебя не пришлось

Утопить, как ведро в колодце.

Есенин ощущает себя «последним поэтом дерев-ни», не потому, что не надеется, что эта тема будет ин-тересна новому поколению поэтов, а потому, что пред-полагает скорую погибель всему деревенскому укла-ду. Поэт не находит себе места в этой новой жизни, душа его полна боли и отчаяния. Он пытается найти хоть какой-то для себя выход, и забывается в «хулиганстве». Лирический герой этого времени «похабни-чает и скандалит», стремясь отвлечься в хмельном разгуле:

Я нарочно иду нечесаным,

С головой, как керосиновая лампа, на плечах...

Мне нравится, когда каменья брани

Летят в меня, как град рыгающей грозы...

Герой нарочно пытается выглядеть в глазах людей хуже, чем на самом деле. Но в душе он по-прежнему остается таким же деревенским озорником, до боли любящим свой край, свою природу:

Я люблю родину.

Я очень люблю родину!..

Я все такой же.

Сердцем я все такой же.

Проходит время, и поэт понемногу успокаивается. Его лирика вновь обретает свой звонкий голос. Новый сборник Есенина называется «Весну люблю». Вес-на — это время обновлений, время надежд и, конечно же, любви. И вновь это прекрасное чувство открыва-ется для лирического героя Есенина. Автор ставит пе-ред собой новую задачу:

...постигнуть в каждом миге

Коммуной вздыбленную Русь.

В стране советской многое изменилось, и поэт для себя делает много открытий. Изменился бедный и не-приглядный деревенский быт, сняты кресты с коло-колен:

Ах, милый край!

Не тот ты стал,

Не тот...

На селе читают уже не молитвенники, а «Капитал» Маркса да произведения революционных писателей:

С горы идет крестьянский комсомол,

И под гармонику, наяривая рьяно,

Поют агитки Бедного Демьяна,

Веселым криком оглашая дол.

Деревенская молодежь живет и мыслит совсем уже по-другому: ей не село, «а вся земля» стала родиной. Такое настроение заразительно действует и на самого автора, он ощущает в себе желание быть не только певцом в своей стране, но и полновластным ее гражда-нином:

Приемлю все.

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу октябрю и маю...

Поэт приносит своеобразную присягу своей обнов-ленной стране:

Но и тогда,

Когда по всей планете

Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, —

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

С. А. Есенин старается всем сердцем принять все перемены, произошедшие в стране. Он считает, что наконец-то пришло время обустроить землю. Поэт горд и счастлив жить в эту эпоху обновлений. Теперь ему даже городские фонари кажутся милее и красивее южных звезд, он чувствует огромную любовь к Роди-не в своем сердце. В стихотворении «Письмо к жен-щине» С. А. Есенин раскрывает сложную эволюцию своего восприятия новой действительности. Сначала он не мог понять, что происходит в стране, и оттого мучил и себя и свою любимую, находясь в постоянном хмельном угаре:

... в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий...

Но теперь все стало на свои места, стало все иначе, но уже понятно — поэт осознает и принимает обнов-ленную Россию:

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.

В цикле стихотворений «Цветы» С. А. Есенин об-разно повествует о революционных событиях. Люди — это цветы, гибнущие под сталью октября:

Цветы сражалися друг с другом,

И красный цвет был всех бойчей.

Их больше падало под вьюгой,

Но все же мощностью упругой

Они сразили палачей.

Поэту жаль, что пришлось заплатить жизнью мно-гих людей за ожидаемую новую, светлую жизнь:

Октябрь! Октябрь!

Мне страшно жаль

Те красные цветы, что пали.

Идет время и с новой действительностью не все ла-дится у лирического героя, с новой властью он далеко не во всем согласен:

Я из Москвы надолго убежал:

С милицией я ладить не в сноровке...

Остался в прошлом я одной ногою,

Стремясь догнать стальную рать,

Скольжу и падаю другою.

В душе поэта идет постоянная борьба — борьба ме-жду приятием и неприятием установившегося поряд-ка в государстве. С одной стороны, он всеми силами пытается принять «Русь советскую», но, с другой сто-роны, он чувствует боль и обиду за то, что он сам ос-тался невостребованным новой действительностью:

Вот так страна! Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Но Есенин находит в себе силы не стать на путь гне-ва и обиды за невостребованность, он завещает судьбу своей страны молодым, не обремененным грузом гре-хов и ошибок:

Цветите юные! И здоровейте телом!

У вас иная жизнь, у вас другой напев.

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев.

Он приветствует и благословляет новую жизнь, счастье других:

Каждый труд благослови, удача!

А для себя он оставляет путь «к неведомым преде-лам».

Возможно, горьким предчувствием наполнены эти строки стихотворения. Вскоре поэт, действитель-но, ушел из этой жизни «в мир иной». Его лирика раз-нолика, как и сама его жизнь. Любовь, радость, грусть, разочарование, неверие, стремление понять и принять неведомое доселе — все находит свое отраже-ние в творчестве этого великого русского поэта. Жизнь и творчество С. А. Есенина сложны и противо-речивы, он заблуждался и нередко совершал ошибки. Но в одном он постоянно был верен себе — в стремле-нии постичь сложную, тяжелую и, часто, трагиче-скую жизнь своего народа.

Начало двадцатого века — один из переломных мо-ментов в истории не только России, но и всего челове-чества. Революция стала для всех сильнейшим потря-сением, положившим конец старому миру и заявившим о создании мира нового. Но этот новый, светлый мир был так призрачен и далек, а реальность так неоднозначна, сложна и сурова!

Сергею Есенину довелось жить и творить в это слож-ное, бурное время. И его восприятие происходящих собы-тий запечатлено в поэтическом творчестве.

«Поэт деревни», Есенин ожидал от революции, в пер-вую очередь, блага русскому селу, и поначалу положи-тельно к ней отнесся. Однако как неприродно, не по-есенински, неискренне звучат похожие на агитационные стишки слова:

Небо — как колокол,

Месяц — язык,

Мать моя — родина,

Я — большевик.

(«Иорданская голубица»)

Но очень скоро революционный запал Есенина погас: он увидел, что обещанный новый, счастливый мир совсем не тот, что ему грезился. Жуткое разочарование отравило жизнелюбивого и светлого поэта. Возвратившись на Роди-ну после долгой разлуки, он говорит о революции совсем не радостными словами: «Тот ураган прошел. Нас мало уцелело» («Русь советская»). В смятении поэт осознает: «Язык сограждан стал мне как чужой,//В своей стране я словно иностранец». Режет ухо поэта грубая речь рево-люционеров:

«Уж мы его — и этак и раз-этак, —

Буржуя энтого... которого... в Крыму...»

И клены морщатся ушами длинных веток,

И бабы охают в немую полутьму.

Вместо искренних народных песен, добрых дворовых
частушек, лирических романсов люди «поют агитки Бед-
ного Демьяна». Оглушенный, ошарашенный Есенин не
верит, что это — его Россия, его любимая, Русь!

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?» —

восклицает поэт в смятеньи и ярости. Ведь это не тот на-род, который он знал! Все не то!

Неприязненно, если не с ужасом, глядит Есенин на то, как надвигается грохочущий, железный, смрадный город на его прекрасную, живописную, чистую природу, под-миная под себя зелень и цветы, разрушая всю гармонию Божьего мира: «Идет, идет он, страшный вестника Пя-той громоздкой чащи ломит», «Вот он, вот он с железным брюхом, Тянет к глоткам равнин пятерню» («Сороко-уст»). И страшно поэту, и больно, и душит его бессильная ярость: «Черт бы взял тебя, скверный гость!»

Но, как искренне любящий простит любимому какой угодно грех, примет его таким, каков он есть, так и Есе-нин не отрекается от своей любимой Родины, согласен следовать с ней по избранному ею пути:

Приемлю все.

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам.

В последней строке этой строфы — вся искренность Есенина: не сможет он от всего сердца, честно славить революцию! Никогда в ее адрес не прольются из его уст такие сладкие слова, которые он приберег для той, дру-гой Руси!

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен. —

грустно заключает Есенин. Но зато она ему нужна — род-ная, ненаглядная Родина, и он вовеки останется ей ве-рен — той самой «шестой части земли с названьем крат-ким "Русь"».

Верьте, победа за нами!
Новый берег недалек.
Волны белыми когтями
Золотой скребут песок.

Скоро, скоро вал последний
Миллионом брызнет лун.
Сердце — свечка за обедней
Пасхе массы и коммун.

Ратью смуглой, ратью дружной
Мы идем сплотить весь мир.
Мы идем, и пылью вьюжной
Тает облако горилл...

Для Есенина не стоял вопрос — принимать или не при-нимать революцию. Октябрьскую социалистическую революцию Есенин при-нял, по его собственному признанию, с «крестьянским укло-ном». В дни революции — Есенин на улицах Петрограда. Поэт Петр Орешин, вспоминая о встречах с Есениным в годы революции, отмечал: «Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом, и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем...» Все больше Есенина захватывает «вихревое» начало, вселенский, космический размах событий. В своем «Небесном барабанщике» Есенин восторженно провозглашает:

Да здравствует революция

На земле и на небесах!

Есенин чувствовал: о России, преображенной Октяб-рем, нельзя петь по-старому.

«Брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь с ее несуществующим Ките-жем… Жизнь, настоящая жизнь Руси куда лучше застыв-шего рисунка старообрядчества», — писал Есенин поэту Александру Ширяевцу.

С революционным обновлением России связывал Есенин свою дальнейшую поэтическую судьбу. Однако в отношении революции в скором времени пришло разочарование. Есенин стал смотреть не в будущее, а в настоящее. Революция не оправдала чаяния поэта на недалекий «мужицкий рай», но в ней Есенин неожиданно разглядел иные стороны, которые не мог воспринимать положительно. Интервенция, контрреволюция, блокада, террор, голод, холод обрушились на плечи народа.

Россия! Сердцу милый край!

Душа сжимается от боли".

«Идет совершенно не тот социализм, о котором я думал… Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, … ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений».

Рухнули утопические мечты поэта о социализме как «мужицком рае» на земле, еще недавно столь вдохновенно воспетые им в «Инонии». «Был в деревне. Все рушится… Надо самому быть оттуда, чтобы понять… Конец всему» — таковы были впечатления Есенина тех лет. Это свое мироощущение с особой лирической взволнованностью и драматизмом Есенин выразил в поэме «Сорокоуст».

Видели ли вы

Как бежит по степям,

В туманах озерных кроясь,

Железной ноздрей храпя,

На лапах чугунных поезд?

А за ним

По большой траве,

Как на празднике отчаянных гонок,

Тонкие ноги закидывая к голове,

Скачет красногривый жеребенок?

Все чаще у поэта появляются теперь строки, полные душевного смятения, тревоги и грусти. Наступление города на деревню стало восприниматься как гибель всего настоящего, живого. Поэту казалось, что жизнь, при которой родные поля оглашаются механическим ревом «железного коня», противоречит законам природы, нарушают гармонию.

Я последний поэт деревни,

Скромен в песнях дощатый мост.

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез.

На тропу голубого поля

Скоро выйдет железный гость.

Злак овсяный, зарею пролитый,

Соберет его черная горсть.

Скоро, скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час!

По-иному взглянуть на мир и события в стране Есени-ну помогла его поездка в Европу и Америку. «Только за границей, — говорил Есенин,— я понял все значение русской революции, спасшей мир от безнадежного ме-щанства». Есенин радуется добрым переменам, которые происхо-дили в жизни русского крестьянства. «Знаешь,— расска-зывал он одному из друзей,— я сейчас из деревни… А все Ленин! Знал, какое слово надо сказать деревне, чтобы она сдвинулась. Что за сила в нем.»

Объективно С.А. Есенин Октябрьскую революцию принял. Принял такой, как она есть, со всеми ее плюсами и минусами, ломкой старых ценностных устоев, и выстраиванию модели новой - советской системы ценностных воззрений на очень длительные десятилетия. Но п оэт так и не нашел душевного спокойствия, не смог до конца осмыслить социальные процессы, затронувшие Россию. Лишь одно чувство никогда не покидало его творчество — чувство искренней любви к Родине. Именно этому учит его поэзия. Как заклинание, как молитва звучит в наших сердцах есенинский призыв: «О Русь, взмахни крылами!»