Все произведения маяковского. Самые известные произведения Маяковского В. В. Наиболее известное стихотворение

1. Глава четвёртая – Пушкин начал писать эту главу в конце октября 1824 г. в Михайловском и писал ее с перерывами, так как в это же время работал над «Борисом Годуновым», «Графом Нулиным» и др.
К 1 января 1825 г. была написана строфа XXIII. Но несколько строф, ей предшествующих, написаны позднее. Заканчивалась глава уже в конце года. Последнюю строфу Пушкин написал в самом начале января 1826 г. Позднее он переработал главу. Пушкин писал Катенину 4 декабря 1825 г.: «Онегин мне надоел и спит; впрочем, я его не бросил».
Описывая жизнь Онегина в деревне, Пушкин ввел в роман много автобиографических черт: «В 4-й песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь» (Вяземскому, 27 мая 1826 г.). Некоторые строфы, носившие личный характер, Пушкин устранил из печатного текста романа. Начальные строфы главы, пропущенные в изданиях романа, были напечатаны Пушкиным в журнале «Московский вестник» в 1827 г. (в количестве 4 строф) под названием: «Женщины, Отрывок из „Евгения Онегина“» (см. «Из других редакций»).
Четвертая глава была издана вместе с пятой и вышла в свет 31 января – 1–2 февраля 1828 г. Главе предшествовало посвящение П. Плетневу («Не мысля гордый свет забавить»), впоследствии перенесенное в начало романа. ()
(см. , составленный Пушкиным)

29. Жалеть о прежнем, о былом... – Пушкин выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: «Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях». Пушкин остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы "Евгения Онегина" он иронически писал: «Станут осуждать [...] некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» (VI, 638).
Выделенные Пушкиным слова – цитата из той же статьи Кюхельбекера. В дальнейшем Пушкин начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную «Оду его сият. гр. Дм. И. Хвостову» (II, 387–389). См.: Тынянов. С. 105–115.(

А все-таки . Улица провалилась, как нос сифилитика. Река - сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив белье до последнего листика, сады похабно развалились в июне.

А вы могли бы? . Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана.

Баня . Справа стол, слева стол. Свисающие отовсюду и раскиданные везде чертежи. Посредине товарищ Фоскин запаивает воздух паяльной лампой. Чудаков переходит от лампы к лампе, пересматривая чертеж.

Вам! . Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?

Взяточники . Дверь. На двери - "Нельзя без доклада" Под Марксом, в кресло вкресленный, с высоким окладом, высок и гладок, сидит облеченный ответственный.

Внимательное отношение к взяточникам . Неужели и о взятках писать поэтам! Дорогие, нам некогда. Нельзя так. Вы, которые взяточники, хотя бы поэтому, не надо, не берите взяток.

Во весь голос . Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, наших дней изучая потёмки, вы, возможно, спросите и обо мне.

Военно-морская любовь . По морям, играя, носится с миноносцем миноносица. Льнет, как будто к меду осочка, к миноносцу миноносочка.

Вот так я сделался собакой . Ну, это совершенно невыносимо! Весь как есть искусан злобой. Злюсь не так, как могли бы вы: как собака лицо луны гололобой - взял бы и все обвыл.

Гимн здоровью . Среди тонконогих, жидких кровью, трудом поворачивая шею бычью, на сытый праздник тучному здоровью людей из мяса я зычно кличу!

Дешёвая распродажа .

Дешевая распродажа . Женщину ль опутываю в трогательный роман, просто на прохожего гляжу ли - каждый опасливо придерживает карман.

Ко всему . Нет. Это неправда. Нет! И ты? Любимая, за что, за что же?! Хорошо - я ходил, я дарил цветы, я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

Кофта фата . Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего. Желтую кофту из трех аршин заката. По Невскому мира, по лощеным полосам его, профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Лиличка! . Вместо письма Дым табачный воздух выел. Комната - глава в крученыховском аде. Вспомни - за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил.

Люблю . Обыкновенно так Любовь любому рожденному дадена, - но между служб, доходов и прочего со дня на день очерствевает сердечная почва.

Мама и убитый немцами вечер . По чёрным улицам белые матери судорожно простёрлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: «Ах, закройте, закройте глаза газет!

Мразь . Подступает голод к гландам.. Только, будто бы на пире, ходит взяточников банда, кошельки порастопыря.

Надоело . Не высидел дома. Анненский, Тютчев, Фет. Опять, тоскою к людям ведомый, иду в кинематографы, в трактиры, в кафе.

Нате! . Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я - бесценных слов мот и транжир.

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским на даче . Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор. В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето, была жара, жара плыла - на даче было это.

неоконченное . Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек

Ничего не понимают . Вошел к парикмахеру, сказал - спокойный: "Будьте добры, причешите мне уши". Гладкий парикмахер сразу стал хвойный, лицо вытянулось, как у груши.

Ночь . Багровый и белый отброшен и скомкан, в зеленый бросали горстями дукаты, а черным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие желтые карты.

Облако в штанах . Тетраптих (вступление) Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут: досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

Ода революции . Тебе, освистанная, осмеянная батареями, тебе, изъязвлённая злословием штыков, восторженно возношу над руганью реемой оды торжественное «О»!

От усталости . Земля! Дай исцелую твою лысеющую голову лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот. Дымом волос над пожарами глаз из олова дай обовью я впалые груди болот.

Парижанка . Вы себе представляете парижских женщин с шеей разжемчуженной, разбриллиантенной рукой... Бросьте представлять себе! Жизнь - жестче - у моей парижанки вид другой.

Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в № 219 «Комсомольской правды» в стихе по имени «Свидание» . Слышал - вас Молчанов бросил, будто он предпринял это, видя, что у вас под осень нет «изячного» жакета.

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви . Простите меня, товарищ Костров, с присущей душевной ширью, что часть на Париж отпущенных строф на лирику я растранжирю.

Послушайте! . Послушайте! Ведь, если звезды зажигают - значит - это кому-нибудь нужно? Значит - кто-то хочет, чтобы они были? Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

Приказ по армии искусства . Канителят стариков бригады канитель одну и ту ж. Товарищи! На баррикады! - баррикады сердец и душ.

Прозаседавшиеся . Чуть ночь превратится в рассвет, вижу каждый день я: кто в глав, кто в ком, кто в полит, кто в просвет, расходится народ в учрежденья.

Простите . меня, товарищ Костров, с присущей душевной ширью, что часть на Париж отпущенных строф на лирику я растранжирю.

России . Вот иду я, заморский страус, в перьях строф, размеров и рифм. Спрятать голову, глупый, стараюсь, в оперенье звенящее врыв.

Себе, любимому, . Четыре. Тяжелые, как удар. "Кесарево кесарю - богу богово". А такому, как я, ткнуться куда? Где мне уготовано логово?

Секрет молодости . Нет, не те «молодёжь», кто, забившись в лужайку да в лодку, начинает под визг и галдёж прополаскивать водкой глотку, Нет, не те «молодёжь», кто весной ночами хорошими, раскривлявшись модой одёж, подметают бульвары клёшами.

Сергею есенину . Вы ушли, как говорится, в мир иной. Пустота... Летите, в звезды врезываясь. Ни тебе аванса, ни пивной. Трезвость. Нет, Есенин, это не насмешка.

Сказка о красной шапочке . Жил был на свете кадет. В красную шапочку кадет был одет. Кроме этой шапочки, доставшейся кадету, ни черта в нем красного не было и нету.

Скрипка и немножко нервно . Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: "Хорошо, хорошо, хорошо!"

Владимир Владимирович Маяковский - русский и советский поэт. Он считал себя футуристом. В его творчестве можно увидеть отрицание уже устоявшихся норм написания. С первого прочтения его стихотворений, сложно понять, что именно хотел донести поэт. Любое произведение Маяковского каждый воспринимает по-своему.

Маяковский в качестве своей программы выдвигает утопическую мечту о рождении сверхискусства, способного преобразить мир.

Владимир очень храбрый, как поэт. Он не боится бросать вызов обществу, который мы можем наблюдать в его стихотворении "А вы могли бы".

ноктюрн сыграть

на флейте водосточных труб?"

Можно заметить, что бросая вызов, Маяковский задает вопрос, смогут ли люди, не боясь общественного мнения, делать то, что нравится им самим. Владимир видит то, что не каждый сможет увидеть. Ведь на первый взгляд водосточные трубы ничем не примечательны, но для поэта это музыкальный инструмент.

Маяковский поэт - экстравагантный, любящий шокировать публику, мастер слова. Он бунтарь и не может мириться с бездуховностью и унылостью. Именно поэтому поэт ярким пятном врывается в серость мира, пытаясь его изменить, что у него небезуспешно получается.

Можно понять, что излюбленный прием поэта – противопоставление, которым Владимир владеет мастерски, что позволяет создавать яркие и многогранные литературные образы. «Нате!» - это тоже вызов. Только в этот раз Маяковский обращается к буржуазному обществу, для которого поэзия по-прежнему является аморфным искусством, призванным услаждать слух. Его цель проста и ясна – заставить людей, которые причисляют себя к касте истинных ценителей искусства, взглянуть на себя со стороны.

"Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

Где-то недокушанных, недоеденных щей;

вот вы, женщина, на вас белила густо,

вы смотрите устрицей из раковин вещей."

Владимир через это произведение говорит, что он тратит свой талант на людей, которые неспособны оценить его по достоинству. С помощью грубости Маяковский не только выражает презрение к людям, но и еще пытается привлечь к себе внимание, как к необычному поэту, чьё творчество неординарно.

Не смотря на грубость и экстравагантность Маяковского, мы можем увидеть его не только как поэта, но и как человека. Человеческая сущность Владимира - это одинокая личность, ищущая тепла и ласкового человечьего слова, он хочет достучаться до толпы. Образ Маяковского-человека можно заметить в таких стихотворениях, как " Несколько слов обо мне самом" и " Дешевая распродажа". Он одинок:

"... как последний глаз

у идущего к слепым человека!"

Душа его:

"... клочьями порванной тучи

в выжженном небе

на ржавом кресте колокольни!"

Владимир готов отдать много, ради тепла и человеческого счастья:

"...все, чем владеет моя душа,

А ее богатства пойдите смерьте ей! -

все это - хотите? -

сейчас отдам

за одно только слово

ласковое,

человечье."

И сам он понимает, что такое сыскать очень сложно:

" ... Пойди, попробуй, -

найдешь его!"

Маяковский очень своеобразный как человек, так и поэт. Он отдал поэзии всего себя. Изорвал свое сердце, чтобы его лучше поняли, чтобы больше задумывались над тем, о чем он говорит.

«Про это». .

«Владимир Ильич Ленин». .

«Летающий пролетарий». .

«Хорошо!». .

Стихотворения

1912 год

1. «Ночь»
2. «Утро»
3. «Порт»

1913 год

1. «Из улицы в улицу»
2. «А Вы могли бы?»
3. «Вывескам»
4. «Я» По мостовой Несколько слов о моей жене Несколько слов о моей маме Несколько слов обо мне самом
5. «От усталости»
6. «Адище города»
7. «Нате!»
8. «Ничего не понимают»

1914 год

1. «Кофта фата»
2. «Послушайте»
3. «А всё-таки»
4. «Война объявлена». 20 июля
5. «Мама и убитый немцами вечер»
6. «Скрипка и немножко нервно»

1915 год

1. «Я и Наполеон»
2. «Вам»
3. «Гимн судье»
4. «Гимн учёному»
5. «Военно-морская любовь»
6. «Гимн здоровью»
7. «Гимн критику»
8. «Гимн обеду»
9. «Вот так я и сделался собакой»
10. «Великолепные нелепости»
11. «Гимн взятке»
12. «Внимательное отношение к взяточникам»
13. «Чудовищные похороны»

1916 год

1. «Эй!»
2. «Дешёвая распродажа»
3. «Надоело»
4. «Хвои»
5. «Последняя петербургская сказка»
6. «России»
7. «Ко всему»
8. «Себе, любимому, посвящает автор эти строки»

1917 год

1. «Братья писатели»
2. «Революция». 19 апреля
3. «Сказка о Красной Шапочке»
4. «К ответу»
5. «Наш марш»

1918 год

1. «Хорошее отношение к лошадям»
2. «Ода революции»
3. «Приказ по армии искусства»
4. «Поэт рабочий»
5. «Той стороне»
6. «Левый марш»

1919 год

1. «Потрясающие факты»
2. «Мы идём»
3. «Советская азбука»
4. «Рабочий! Глупость беспартийную выкинь…». Октябрь
5. «Песня рязанского мужика». Октябрь

1920 год

1. «Оружие Антанты - деньги…». Июль
2. «Если жить вразброд, как махновцы хотят…». Июль
3. «История про бублики и про бабу, не признающую республики». Август
4. «Красный ёж»
5. «Отношение к барышне»
6. «Владимир Ильич»
7. «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»
8. «Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума»
9. «Гейнеобразное»
10. «Портсигар в траву ушел на треть…»
11. «Последняя страничка гражданской войны»
12. «О дряни»

1921 год

1. «Два не совсем обычных случая»
2. «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе»
3. «Приказ № 2 армии искусств»

1922 год

1. «Прозаседавшиеся»
2. «Сволочи!»
3. «Бюрократиада»
4. «Моя речь на генуэзской конференции»
5. «Германия»

1923 год

1. «О поэтах»
2. «О „фиасках“, „апогеях“ и других неведомых вещах»
3. «Париж»
4. «Газетный день»
5. «Мы не верим!»
6. «Тресты»
7. «17 апреля»
8. «Весенний вопрос»
9. «Универсальный ответ»
10. «Воровский»
11. «Баку»
12. «Молодая гвардия»
13. «Нордерней»
14. «Москва-Кёнигсберг». 6 сентября
15. «Киев»

1924

• Буржуй,- прощайся с приятными деньками - добьем окончательно твердыми деньгами
• Маленькая разница («В Европе…») , <1924>
• Твердые деньги - твердая почва для смычки крестьянина и рабочего

1925

1926 год

1. «Сергею Есенину»
2. «Марксизм - оружие…» 19 апреля
3. «Четырёхэтажная халтура»
4. «Разговор с фининспектором о поэзии»
5. «Передовая передового»
6. «Взяточники»
7. «В повестку дня»
8. «Протекция»
9. «Любовь»
10. «Послание пролетарским поэтам»
11. «Фабрика бюрократов»
12. «Товарищу Нетте» 15 июля
13. «Ужасающая фамильярность»
14. «Канцелярские привычки»
15. «Хулиган»
16. «Разговор на одесском рейде десантных судов»
17. «Письмо писателя Маяковского писателю Горькому»
18. «Долг Украине»
19. «Октябрь»

1927 год

1. «Стабилизация быта»
2. «Бумажные ужасы»
3. «Нашему юношеству»
4. «По городам союза»
5. «Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели»
6. «За что боролись?»
7. «Даёшь изячную жизнь»
8. «Вместо оды»
9. «Лучший стих»
10. «Ленин с нами!»
11. «Весна»
12. «Осторожный марш»
13. «Венера Милосская и Вячеслав Полонский»
14. «Господин „Народный артист“»
15. «Ну, что ж!»
16. «Общее руководство для начинающих подхалим»
17. «Крым»
18. «Товарищ Иванов»
19. «Посмотрим сами, покажем им»
20. «Иван Иван Гонорарчиков»
21. «Чудеса»
22. «Маруся отравилась»
23. «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им»
24. «Массам непонятно»

1928 год

1. «Без руля и без вертил»
2. «Екатеринбург-Свердловск»
3. «Рассказ литейщика Ивана Козырёва о вселении в новую картину»
4. «Император»
5. «Письмо Татьяне Яковлевой»

1929 год

1. «Разговор с товарищем Лениным»
2. «Перекопский энтузиазм»
3. «Мрачное о юмористах»
4. «Урожайный марш»
5. «Душа общества»
6. «Кандидат из партии»
7. «Вонзай самокритику»
8. «На западе всё спокойно»
9. «Парижанка»
10. «Красавицы»
11. «Стихи о советском паспорте»
12. «Американцы удивляются»
13. «Пример, не достойный подражания»
14. «Птичка Божия»
15. «Стихи о Фоме»
16. «Я счастлив»
17. «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка»
18. «Особое мнение»
19. «Даешь материальную базу»
20. «Любители затруднений»

1930 год

1. «Уже второй. Должно быть, ты легла…»
2. «Марш ударных бригад»
3. «Ленинцы»

Напишите отзыв о статье "Список произведений Владимира Маяковского"

Примечания

Поэмы Стихотворения Пьесы Киносценарии Прочее

Отрывок, характеризующий Список произведений Владимира Маяковского

– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.