Урбанистика и социальная психология: город как социальное представление горожан. Нам хочется коллективного самоуправления. Развитие урбанистики в России

На основе данных о миграционном приросте/убыли населения городов России за 1991-2009 гг. делается попытка оценить, как влияет на миграционный баланс городов их размер, выраженный в численности населения, и положение в системе центро-периферийных взаимодействий. Обосновывается сложившаяся система миграционной подвижности в зависимости от иерархии поселений в пределах регионов.

Вучик В. Р. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2011.

Эра проектов, максимально благоприятствующих автомобильным сообщениям, уходит в прошлое, уступая место более широкой задаче создания удобных для жизни, экономически эффективных, здоровых в социальном отношении и устойчивых в экологическом плане городов. В книге исследуются сложные взаимоотношения между транспортными системами и городами (агломерациями) различных типов.

Опираясь на обширные практические знания в сфере городских транспортных систем и транспортной политики, Вукан Вучик дает систематический обзор видов городского транспорта и их характеристик, рассматривает последствия избыточной зависимости от автомобиля и показывает, что в большинстве удобных для жизни городов мира предпочитаются интермодальные транспортные системы. Последние основаны на сбалансированном использовании автомобилей и различных видов общественного транспорта. В таких городах создаются комфортные условия для пешеходных и велосипедных сообщений, а также альтернативные гибкие перевозочные системы, предназначенные, в частности, для пожилых и маломобильных граждан.

Книга «Транспорт в городах, удобных для жизни» развеивает мифы и опровергает эмоциональные доводы сторонников преимущественного развития одного конкретного вида транспортных систем, будь то скоростные автомобильные магистрали, системы рельсового транспорта, использование велосипедов или любых иных средств передвижения. Книга задает направления транспортной политики, необходимые для создания городов, удобных для жизни и ориентированных на интермодальные системы, эффективно интегрирующие различные виды транспорта.

В препринте рассматриваются трансформации форм городской навигации в ситуации цифровой культуры, определяются основные роли в процессе освоения города. Обосновывается продуктивность использования антропологического подхода в эмпирических исследованиях навигации в российских городах. Рассматриваются пять принципов цифрового антропологизма для изучения практик городской навигации.

В монографии представлены результаты психологического исследования социального капитала поликультурного общества на примере России. Проведен аналитический обзор множества теоретических подходов к определению данного феномена и его структуры, предлагаемых в различных науках. На основе проведенного анализа, автором предлагается психологический подход к пониманию феномена социального капитала и способов изучения. На основе разработанного психологического подхода проведено кросс-культурное исследование социального капитала различных этнических групп России, а также отдельно русских в сравнении с китайцами. В качестве механизма воздействия социального капитала на экономику предлагается рассматривать его влияние на экономико-психологические характеристики личности (установки, представления), что, в конечном итоге, приводит к формированию т.н. «продуктивного» экономического поведения людей. В монографии анализируются результаты эмпирического исследования взаимосвязи социального капитала и социально-экономических установок, представлений различных этнических групп России.

Для исследования обыденных представлений россиян была использована методика, построенная на выборе ассоциаций с понятием «социальная справедливость», разработанная О.А. Гулевич. Выборка исследования включила в себя представителей различных этнических групп, проживающих на территории России (г. Москва и Северо-Кавказский ФО). Было выявлено, что как у русских, так и у представителей народов Кавказа, понятие о социальной справедливости, прежде всего, включает уважение, равноправие, равенство и объективность. В то же время были выявлены некоторые различия в понимании социальной справедливости, основанные на социокультурных особенностях этносов.

Лейбович О. Л. Вестник Пермского национального исследовательского политехнического университета. Урбанистика. 2012. № 1. С. 142-153.

Рассмотрены основные интерпретации города в социологических теориях ХХ в. Особое внимание уделено проблемам городской социальной политики.

Уваров А. А. , Уварова Л. Ф. СПб.: Петрополис, 2012.

В монографии обоснованы механизмы управления развитием жилищной сферы крупного города, обеспечивающие возможность удовлетворения широкими слоями населения потребности в жилье.

Проанализированы и уточнены научные положения, характеризующие жилищную сферу крупного города, как особый системный объект управления, обобщена практика управления жилищной сферой Санкт-Петербурга, а так же сформулированы предложения по внедрению механизмов совершенствования управления развитием жилищной сферы крупного.

Монография предназначена для преподавателей, аспирантов и студентов вузов и специалистов в сфере управления развитием жилищного комплекса.

Сорокина Н. О. Журнал исследований социальной политики. 2012. Т. 10. № 1. С. 27-42.

В статье рассматриваются проблемы социального неравенства, материализованного в объектах городского пространства. Мобильность горожан ограничена, что иллюстрирует отношения социальной эксклюзии, закрепляемые градостроительными практиками. Картографирование города позволяет проанализировать степень доступности физического пространства и становится новым инструментом осмысления социального неравенства в логике социологии социальных проблем и критической урбанистики. На основе анализа виртуальных карт доступности и мнений горожан о значении картографирования пространства авторы анализируют социальное неравенство, закрепленное в объектах городской среды, и выстраивают типологию суждений о социальных эффектах карты. Результаты исследования демонстрируют значимость проектов по созданию карт доступности и подчеркивают их конструктивную роль в переустройстве городского дизайна, преодолении социальной дискриминации и эксклюзии.

В статье рассказывается о том, как в парке Царицыно после его реконструкции формируются маршруты посетителей - в наиболее туристической, "исторической" части парка и на отдаленных от центра территориях. Кроме этого, рассмотривается, какие посетители предпочитает те или иные маршруты, а также какой опыт пространства они при этом получают (или в каких режимах посетители осваивают парк). В статье выделяются такие режимы, как "публичное потребление видов", "романтический туристический взгляд" и "экзистенциальный" режим.

В статье анализируются два класса источников, характеризующих массовые исторические представления: те, на основании которых эти представления формируются, и те, которые позволяют судить о содержании обыденного знания о прошлом. Анализ имеющихся эмпирических данных позволяет сделать вывод о том, что представления о прошлом политической и социально-экономической подсистем структурируются на трех уровнях: значимых исторических периодов, исторических событий и исторических личностей. При этом имеющиеся источники не позволяют пока судить об обыденном знании о прошлом в сколько-нибудь полном объеме. Речь может идти лишь о выявлении неких наиболее явных “опорных точек”, образующих, условно говоря, видимые “надводные вершины” социальных (массовых) представлений.

Урбанистика — это раздел экономической географии, представляющий собой изучение проблем функционирования и развития городов, а также их комплексный анализ. Первые «урбанистические» труды принадлежат греческим философам. Например, Платон описывал идеальную модель города, рассуждая о взаимоотношениях между людьми. А Аристотель, изучая организацию десятков полисов, сделал расчёты по оптимальной численности населения городов. В Эпоху Возрождения ученые мужи стали писать о нормах жилых помещений, системах улиц и каналов, а также правилах организации торговли. И уже, в 1909 году в Лондоне открывается первая в мире кафедра городского планирования. Сейчас это актуальное и очень популярное направление. Города растут, урбанисты размножаются. И теперь в мире существует множество школ и образовательных программ, где можно изучать урбанистику.

Чем занимаются урбанисты сейчас?

Как мы все успели заметить, слово «урбанистика» стало очень популярным. А если человек хоть немного интересуется городом, то его тут же записывают в урбанисты. И многие думают, что это, в первую очередь, те, кто ратует за дорожки и парковки для велосипедистов.

А между тем, урбанистика помогает людям разных профессий, работающим над городом(архитекторам, дизайнерам, строителям, социологам, проектировщикам, экономистам и т. п.), а также простым горожанам договориться и найти общий язык.

Кроме того, урбанистика помогает разрабатывать механизмы для диалога жителей города с властью и разрешения всевозможных градостроительных конфликтов. По большому счёту, урбанисты хотят сделать наши города удобными и благоприятными для долгой и счастливой жизни.

А есть ли урбанисты в Казахстане?

Да, они есть, и их немало. В Алматы точно. Урбанистов сейчас много, они полны энергии и энтузиазма. И мы считаем, что это отличная тенденция.

Например, не так давно стало функционировать АО «Центр развития Алматы », созданное по инициативе акимата города. Судя по всему, там будут заниматься вопросами устойчивого развития и повышения инновационного потенциала Алматы. На сайте Центра можно почитать о его миссии и проектах. О нём стало известно после объявления конкурса на лучшую концепцию создания нового общественного пространства на территории трамвайного депо, который вызвал общественный резонанс. Кстати, все заинтересованные могут отправлять свои заявки и работы до 2 октября.

Кроме того, в Алматы были запущены проекты Urban Talks , Urban Forum Almaty и Archcode Almaty , где можно послушать лекции, заняться исследованиями районов города, поучаствовать в разработке проектов и мастер-классах. Подробнее об этом можно узнать на их страницах в социальных сетях.

Помимо прочего, существует City Solutions — общественная инициатива, нацеленная на превращение Алматы в удобный город для горожан. Проект создан Павлом Коктышевым и Даной Шаяхмет. Координатор City Solutions — Гаухар Жумагулова.

А ещё появился Almaty Urban Re-Hub — открытая образовательная площадка для обмена идеями между горожанами, а также для создания и реализации городских проектов.

Конечно, это далеко не всё, что касается казахстанской урбанистики. С развитием городов и ростом агломерации это направление становится очень привлекательным для молодых специалистов. Поэтому можно наблюдать бешеный рост числа энтузиастов, желающих участвовать в создании «городов для людей». И это хорошо.

Всё понятно, но есть ли реальные проекты от казахстанских урбанистов?

На самом деле, да. Например, City Solutions провели уже пять городских хакатонов по благоустройству Алматы, в ходе которых участники разработали идеи для достижения конкретных целей. Пути решения задач более чем интересные и вызывают множество вопросов. Кое-что даже кажется нам очень странным. Однако, мы не берёмся судить об эффективности тех или иных мер. Вы можете самостоятельно оценить все идеи на странице соответствующего раздела сайта.

Кроме того, City Solutions получили грант от Фонда Сороса Казахстан в размере 7 млн 500 тысяч тенге, которые будут направлены на образование самых активных участников хакатонов. Организаторы планируют запустить курс совместно с Институтом медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка ». А это очень здорово! Возможно, в будущем, выпускники курса смогут применить свои навыки на практике и сделать жизнь в городах Казахстана похожей на самый сладкий сон.

Помимо всего этого, организаторы вышеописанных проектов еженедельно проводят лекции, мастер-классы и инициируют какие-либо исследования. Посетите их аккаунты в соцсетях и следите за жизнью этих городских сообществ.

Кажется, я тоже хочу стать урбанистом. Что делать? Какие подводные камни?

Прежде всего, стоит чётко понять, что урбанистика — это не только фотографии с модных лекций, репосты об успешном опыте где-нибудь в Амстердаме, Берлине или Нью-Йорке, организация хакатона, а также требование расширить тротуар и проложить велодорожки.

Во-первых, урбанистика — это серьёзно. Вам придётся получить настоящее образование, а не пройти парочку курсов или воркшопов по дизайну. А настоящее урбанистическое образование только-только начинает появляться.

Во-вторых, вам придётся защищать интересы огромного количества людей и думать о том, как сделать их жизнь лучше и комфортнее. А это большая ответственность. Весь район, город или мегаполис смотрит на вас!

В-третьих, нам почему-то кажется, что вы справитесь. Если у вас есть желание и отличные идеи, которые изменят города, то половина дела уже сделана. Осталось только найти единомышленников, кое-чему научиться, отстоять свои полезные проекты и реализовать их по-настоящему.

Точного определения термина «урбанистика» не существует даже в Европе. Данным термином обычно называют разные сферы профессиональной деятельности, в той или иной мере связанные с городом. Тем не менее в России это понятие обрело более отчетливые смысловые формы - другое дело, что сам охват его довольно обширен. В самом простом понимании урбанистика - это комплекс знаний о городском устройстве, который могут использовать специалисты из различных областей. В частности, с урбанистикой так или иначе связаны социологи, деятели культуры, дизайнеры и, разумеется, архитекторы.

Традиционное понимание урбанистики

Если раскрывать термин с утилитарным подходом, то многое прояснится и станет отчетливее в представлении урбанистики. С этой позиции ее можно рассматривать как комплексную область, включающую такие направления, как проектирование и управление городской средой. Иными словами, урбанистика - это набор средств и методов, позволяющих спланировать и реализовать проект. То есть совсем не обязательно, что термин должен существовать применительно к конкретному городу. Практическое использование смысла этого понятия начинается еще с момента разработки концепции плана будущего городского массива.

Но не стоит и упрощать деятельность урбанистов, которая может иметь продолжение и после строительства. Готовый комплекс становится площадкой для воплощения идей архитекторов, инженеров и художников. Отдельное место в этом деле занимают и дизайнеры, руками которых формируется городская урбанистика в виде эстетического оформления. Например, стиль зданий, дизайн парков, конфигурация инфраструктурных объектов - все это реализуетсЯ в том числе и при участии специалистов по дизайну.

Особенности прикладной урбанистики

Специалисты, чья профессиональная деятельность связана с урбанистикой, обычно рассматривают это понятие как научную область. Дело в том, что на практике это направление требует высокой точности в понимании своих например, должен иметь представление о математических моделях реализации транспортных линий, располагать возможностью расчета коммуникаций, не забывать о формируемом облике города и учитывать социологические аспекты. Это и будет прикладная урбанистика, которая занимается решением реальных задач. Конечно, в первую очередь градостроительство ассоциируется с архитектурой и непосредственным строительством, но есть и другие аспекты, которые усложняют задачи планировщиков. К примеру, еще на стадии разработки проекта урбанисты просчитывают возможные конфликты заинтересованных сторон - в их числе могут быть простые горожане, инвесторы, представители администрации и коммерческих организаций.

Архитектура и урбанистика

Все-таки архитектурная составляющая является главной в понимании урбанистики. Между процессами разработки плана города и строительством его объектов есть довольно ответственный этап, в котором участвуют архитекторы. Они разрабатывают стилистическую концепцию, которая в дальнейшем определяет облик зданий городского массива. В наше время архитектура и урбанистика подразумевают и учет нюансов управления. Такой многосторонний подход к планированию позволяет изначально подготовиться к оптимизации социальных процессов, тем самым снять напряженность и улучшить качество жизни. Грамотный специалист при этом должен с одинаковой ответственностью подходить и к разработке архитектурной концепции деловых центров с офисами и салонами, а также к жилым массивам для малообеспеченных семей.

Урбанистика и социология

В период индустриальной эпохи специалисты, работавшие над городским устройством, обнаружили ряд противоречий между технократическим подходом к обустройству жилых кварталов и нормами комфортабельности с понятиями гуманизма. Похожие проблемы возникают и в постиндустриальное время, но сегодня их разрешением занимается социология. Специалисты в этой области помогают проектировать менее агрессивный и в то же время благоустроенный и технически развитый город. Урбанистика стремится минимизировать вредное влияние промышленных комплексов, но в то же время не ухудшать ситуацию с рабочими местами. Как видно, социология в урбанистике подчас вынуждена решать противоречивые задачи. Тем не менее выход находится в самых разных областях - в том числе за счет улучшения инфраструктуры, более эффективной организации транспортного обеспечения и улучшения экономических моделей.

Новые тенденции в урбанистике

Современный облик городов во многом меняется благодаря технологическому прогрессу. Те же новшества в сфере транспортного обеспечения обещают радикально изменить городскую инфраструктуру. Урбанистам остается лишь правильно распорядиться плодами прогресса. И все же в России, пережившей застой в развитии урбанистики, появление новых креативных концепций происходит с задержкой. С одной стороны, современная урбанистика избавилась от типовых подходов, диктуемых государством. Например, появляются компании, которые предлагают оригинальные решения в планировании и архитектуре с дизайном. С другой стороны, внедрение новых принципов градостроительного устройства по-прежнему встречает скептический настрой самих консервативных пользователей. При этом на Западе давно набирает силу новое направление, получившее название «либеральный урбанизм».

Что такое либеральный урбанизм?

Можно сказать, это логический принцип современного устройства города. Вернее, подходов к его организации. Для понимания этого веяния следует обратиться к смыслу демократии. Это значит, что в формировании городской среды участвует не узкая группа уполномоченных людей, а все его жители, в том числе простые граждане и представители бизнеса. Получается, что либеральная урбанистика - это всеобщий компромисс, достигнутый путем договоренности между разными группами населения. Но и это не полное определение, так как предусматриваются и обязательные принципы такого устройства в городе. В частности, речь идет об идее гуманизма и комфорта - именно так в первую очередь характеризуются западные города, построенные в соответствии с либеральным урбанизмом.

Заключение

Еще со времен организации жизни в греческих полисах выдающиеся мыслители задумывались о принципах организации общего пространства для жизни и работы. В течение многих столетий эти принципы не раз менялись и трансформировались. В современном понимании урбанистика - это набор правил, соблюдение которых позволяет организовать наиболее комфортный для жизни город с учетом интересов разных категорий его жителей. Казалось бы, задача довольно простая, но на практике реализовать ее не всегда удается. Перед урбанистами стоит масса проблем, среди которых: потребность города в загрязняющих комбинатах, сложности в организации дорожных сетей и необходимость сохранения исторических памятников, которые подчас мешают развитию города.

Урбанистика

Итак, если до недавнего времени под урбанизацией понимался статистически измеримый процесс перехода сельского населения в индустриальные города, то в настоящее время понятно, что природа этого процесса существенно сложнее. Именно эта сложность породила корпус текстов, посвященных урбанизации во множестве ее форм, и этот корпус текстов образует урбанистику. Насколько в этом предмете можно говорить о сложившейся науке, вопрос спорный, но то, что мы имеем дело с уже зрелым знанием, не подлежит сомнению.

В самом деле, не касаясь здесь Востока, где сложение знания о городе шло своим путем, достаточно заметить, что литература о городе пополняется вот уже две с половиной тысячи лет. Великий врач Гиппократ собрал вместе опыт функционирования греческих городов-полисов, обозначив гигиенические правила ориентации улиц. Гипподаму приписывается изобретение регулярной сетки городских улиц, без изменений дошедшей до нашего времени – достаточно напомнить, что нью-йоркский Манхэттен в полноте сохранил гипподамову схему. Платон пытался описать идеальную модель города, отталкиваясь от общефилософских суждений о природе взаимодействия между людьми, тогда как Аристотель обобщил опыт конституций десятков полисов и обсуждал оптимальную численность свободных горожан. Рим освоил опыт греков, обобщил его и стандартизировал – настолько, что во всех городах империи ширина главных и второстепенных улиц была одинаковой, позволяя проехать одной повозке, а в бордюрных камнях тротуара напротив каждой таверны или лавки были высверлены отверстия для привязывания лошади или осла. Сложились и воспроизводились стандарты обустройства публичных бань, рынков, амфитеатров и театров, и эти стандарты воплощались повсюду, от Нила до Рейна и от Евфрата до Темзы, приноравливаясь к природным условиям. Этот опыт был описан в множестве трудов, включая замечательный трактат Фронтина об акведуках и фонтанах и обширную энциклопедию строительства Витрувия.

После долгого исторического интервала, который принято именовать Средними веками, герои итальянского Возрождения заново прочли античные тексты и много размышляли о создании идеального города, отнюдь не ограничиваясь при этом вопросами планировки и застройки. Так, у Филарете (Антонио Аверлино) тщательно описываются не только система улиц и каналов, не только нормы жилых помещений для представителей разных сословий, не только правила организации торговли, но даже расписание занятий и меню для учеников лицея и рисунок шевронов на рукаве камзола лицеиста. Литература и живопись существенно опережали практику – люди, которые все еще жили в средневековых домах и ходили одетыми по бургундской моде, читали трактаты и смотрели на фрески с изображениями бесконечных колоннад и купольных зданий, каких еще не существовало. Это следует запомнить: история урбанистики и урбанизации доказывает, что от рождения идей до их реализации в ткани городов проходят десятилетия, иной раз многие десятки лет.

Вашингтон, подобно Петербургу созданный на пустых болотистых берегах, спланирован Джефферсоном и Ланфаном на основании тщательного анализа европейских столиц. Результатом стало взаимоналожение простой ортогональной сетки рядовых улиц и системы диагональных авеню. В сочетании с природными парками сложилась вполне жизнеспособная планировочная система, в целом легко выдерживающая напор автомобильного движения.

Несколько столетий идеи новой регулярности застройки, подчиненной прежде всего соображениям эстетизированной политики, осуществлялись отнюдь не в городах, а в загородных дворцово-парковых комплексах. Только два новых города, созданных имперской по существу волей, наперекор крайне неблагоприятным природным условиям, выразили распространение архитектурно-художественной трактовки таких комплексов на большие пространства целого города. Это Петербург и Вашингтон. Зрелость урбанистики выразилась в этом достаточно полно. Президент Джефферсон, ставший сильным архитектором только на основании чтения древних трактатов и более современных книг, снабжал ими военного инженера Ланфана. Российские императоры начиная с Петра Первого были в достаточной степени знакомы с корпусом книг по урбанистике, чтобы ставить перед архитекторами детальные технические задания. Еще раньше в «клуб» упорядоченных столиц сумел войти Лондон. Уже через несколько дней после пожара 1666 г., уничтожившего почти весь древний город, урбанист-любитель лорд Эвелин и математик-архитектор Кристофер Рен представили королю амбициозную программу восстановления столицы: широкие, спрямленные улицы, многочисленные площади, диагональные авеню. Однако в Великобритании был парламент, выражавший совсем иные интересы застройщиков, которые стремились поскорее извлечь ренту из участков в их прежних габаритах, и мечты остались мечтами.

По меньшей мере полтора века развертывается процесс сложной реорганизации старых европейских городов. К концу XVIII в. здесь в целом был завершен многовековой процесс саморегулируемого развития городов, бывших в первую очередь корпорациями гильдий и цехов. Они формировали городское управление, они издавали законы, регулировавшие правила застройки и правила поведения вплоть до ограничений на ношение той или иной одежды и украшений разными сословиями горожан. Они же возводили, ремонтировали и охраняли городские укрепления – рвы и стены, а затем, когда артиллерия изменила ход ведения боевых действий, рвы и земляные валы. Укрепление централизованных государств и бурное разрастание крупнейших городов, прежде всего столиц, породили проблемы, масштаб которых превосходил собственные ресурсы городов, что привело к активному вмешательству государственной машины в городскую жизнь. Нельзя сказать чтобы урбанистика той эпохи была в состоянии видеть и понимать существо метаморфоз городской жизни в полном объеме. Адепты градоведения были поглощены сравнительным описанием множества городов, тем более что гравюра – единственное тогдашнее средство тиражирования изображений – была делом долгим и дорогим. Однако множество мыслителей начиная с Вольтера и Гете, немалое число экспертов, среди которых ведущую роль играли высшие полицейские чины и врачи, шаг за шагом публиковали тексты, посвященные всем основным проблемам, связанным со скоплением сотен тысяч людей на ограниченной территории. Проблемы транспортных заторов и проблемы эпидемий, природу которых наконец поняли, связав ее не с «дурным воздухом», как считалось ранее, а с качеством питьевой воды, проблемы пожарной службы в затесненных кварталах и разгула преступности в них – все это столь явно было сопряжено с характером застройки городов, что раньше или позже требовалось перейти от слов к действиям.

Первым шагом такого перехода стало повсеместное устройство кольцевых бульваров на месте снесенных городских укреплений, ставших ненужными, когда прогресс военного дела вынудил перейти от сплошной линии фортификаций к фортам, вынесенным за городскую черту. Нужен был авторитет высшей государственной власти и ее финансовая поддержка, чтобы не допустить хаотической коммерческой застройки столь желанного для застройщиков пустыря, но прежде того соответствующие проекты в иллюстрированных книгах должны были не только появиться, но и быть воспринятыми широким кругом образованных горожан.

Французская революция и режим Наполеона создали предпосылки для возникновения самой идеи радикальной реконструкции столичного города, но только к 40-м годам XIX в. сугубо эстетический подход к такому радикализму, символом которого стали парижские улица Риволи или площадь Звезды, мог уступить место более сложной схеме мышления. У этой схемы коллективный автор, но персональный реализатор – префект Парижа Осман, получивший твердую поддержку Наполеона III, и не лишено интереса то обстоятельство, что главными их оппонентами оказались мэтры парижской архитектуры, отстаивавшие принцип автономности каждого отдельного сооружения. Широко известно, что главным, видимым эффектом османовской реконструкции стали новые парижские бульвары с их ровным строем зданий, выведенных под один карниз, так впоследствии прославленные на полотнах импрессионистов. Однако в действительности и эффектов значительно больше, и механизм их достижения не имел аналога в истории.

Поразительно, но гигантский комплекс Хрустального дворца 1851 г. был спроектирован и построен Пэкстоном менее чем за год. В современных условиях такая скорость стала невозможной из-за неустранимой необходимости великого множества согласований, порожденной развитым муниципальным законодательством. Предназначенное для Всемирной выставки сооружение было демонтировано, собрано заново в пригороде Лондона и функционировало еще 80 лет, пока не погибло от случайного пожара.

Ключевым было создание первой крупномасштабной инженерной инфраструктуры огромного города, включившей тридцатикилометровый водовод, сотни километров подземных каналов канализации, газопроводов, тысячи газовых фонарей уличного освещения. Не менее важным делом стала расчистка множества кварталов старого города под качественно новую застройку. Эта операция, жестокая для местного населения, в большинстве своем безжалостно выброшенного на необустроенные окраины, имела второй, не слишком афишируемой целью ликвидацию остатков низового, квартального самоуправления, в котором власть – после эксцессов нескольких революций – не без оснований видела постоянную опасность. Столь же существенным стало возведение первого в Европе сверхкрупного торгового центра – нового комплекса павильонов большого рынка вместо прежнего Чрева Парижа, учреждение двух гигантских лесопарков, известных как Венсеннский и Булонский леса.

И все же, быть может, самой крупной новацией стал сам метод финансирования гигантских по масштабу работ по реконструкции французской столицы, заставляющий утверждать, что это на долгое время был крупнейший в мире профессиональный девелоперский проект. При существенном вкладе из государственной казны, без чего проект не имел шансов на осуществление, основной капитал был акционерным – держателями акций реконструкции Парижа стали многие тысячи сколько-нибудь состоятельных французов, при этом отнюдь не только самих парижан. Заслуживает особого внимания то обстоятельство, что и эти первые акционеры, и отчасти их потомки, существенно умножили свои средства, вложенные в столь долговременный проект, за счет, говоря сегодняшним языком, скачкообразного роста капитализации столицы.

Естественно, что и ход, и результаты реконструкции Парижа породили огромный массив литературной критики и аналитических работ, вследствие чего урбанистика как область знаний получила дополнительный толчок к развитию. Свою долю в этот процесс внес и сам барон Осман, в 70-е годы опубликовавший двухтомник своих мемуаров о ходе реконструкции великого города. Париж в ту эпоху был подлинной столицей мира, и он настолько приковывал к себе всеобщий интерес, что одновременный процесс реконструкции Лондона, пусть и меньшего масштаба, но чрезвычайно существенный, был известен значительно меньше. Между тем здесь Джон Нэш, архитектор и удачливый девелопер, впервые осуществил достаточно крупную программу реконструкции в центре Лондона, включая прокладку и застройку новой улицы, площади Пиккадили, парка Сент-Джеймс и ряда кварталов крупных доходных домов. В отличие от Парижа в Лондоне королевская власть могла оказать проектам Нэша лишь политическую поддержку и участие земельными владениями, принадлежавшими короне, тогда как все проекты были осуществлены как частные операции, предпринятые пулом инвесторов. Здесь же, в Лондоне, в 1851 г. открылась первая Всемирная выставка, гигантский павильон которой в немыслимо короткий срок, за одиннадцать месяцев, был и спроектирован, и построен, и оформлен под руководством Джозефа Пэкстона, прежде ландшафтного архитектора. С этого началась важная новая стадия урбанистической культуры – создание временных культурных «магнитов», способных привлечь миллионы посетителей.

С середины XIX в. напряженным вниманием к городу в равной степени отличались и социал-демократические, и либеральные критики. И те и другие сосредоточили внимание на действительно отчаянном положении, в котором оказались обитатели рабочих районов при стремительном развитии промышленного капитализма. При отсутствии доступного общественного транспорта рабочие жилища могли располагаться лишь в непосредственной близости от заводов, тем более что при бесчеловечной продолжительности рабочих смен даже полчаса хода до работы среди дымов и зловонных каналов были тяжкой нагрузкой. Но если социалисты сводили свою критику к одному тезису о необходимости революции, то либералы шаг за шагом увеличивали давление на власти в пользу радикальных реформ. Через их статьи и книги читатель узнавал, какую угрозу эпидемий несло в себе отсутствие снабжения чистой водой и канализации, каким ужасом и какой угрозой для всех горожан могла отозваться концентрация нищеты в переуплотненных доходных домах-казармах, какое значение имеет наличие массивов здоровой зелени в городской ткани и пр., и пр.

За текстами такого рода с понятной задержкой последовали отдельные, часто утопические попытки создать новые образцы городской среды, будь то фаланстеры в духе Оуэна или дома для рабочих, построенные на средства индивидуальных жертвователей или благотворительных фондов. Все эти попытки широко и горячо обсуждались, и только на этом основании принимались законы – прежде всего в Великобритании, затем во Франции, Бельгии и Нидерландах, в Германии. Всякий закон предполагал достаточно глубокое и всестороннее обсуждение до его принятия и весьма подробное обсуждение первых шагов его реализации, так что урбанистика как собрание текстов росла едва ли не в геометрической прогрессии…

Камилло Зитте, наиболее полно представлявший сугубо эстетическое крыло нарождавшейся урбанистики, затратил массу усилий на разработку типологии площадей. Зитте был уверен в том, что задачей практикующего планировщика было и всегда будет применение одного из детально описанных им образцов. В этой логике экономические, и тем более социальные соображения в расчет не принимались принципиально.

Пока еще все это почти не отражалось в российской практике, где всемогущество государственной машины при слабости буржуазии вело к тому, что из парижского, венского, берлинского или лондонского опыта была извлечена почти одна лишь эстетическая составляющая. К тому же российская литература до конца XIX в. была почти исключительно занята усадьбой и деревней, крайне редко и достаточно поверхностно обращаясь к городским реалиям. Очерки Глеба Успенского остаются почти исключением из этого правила. В то же время бедность социальной практики не только не препятствовала развитию жгучего интереса к тому, что происходило в городах Европы и что там писали о городской среде, но и побуждала критическую мысль, обращенную и в прошлое, и к настоящему, и к первым попыткам проектирования «города будущего», каких было много.

В 1909 г., когда прошло двадцать лет с публикации в Германии знаменитой книги Камилло Зитте и уже шел шестой год с начала строительства первого «города-сада», выросшего из идей Эбенизера Говарда, в Лондоне возникает первая в мире кафедра городского планирования. С этого момента можно отсчитывать новую стадию развития урбанистики, ведь если есть школа, то возникают лекционные курсы, пишутся первые учебники, на чем складывается зрелость профессуры, школы множатся по всему миру, растет число аспирантов и, следовательно, диссертаций и, следовательно, новых книг. Зитте, небольшую книгу которого на новых кафедрах разучивали наизусть, имел некоторый практический

опыт разработки генплана (чешский город Оломоуц), однако в своем литературном труде он резко порвал с прежней практикой комплексного осмысления города. Насколько резким был этот отрыв, легко понять из простого сопоставления названий его книги «Художественные основы градостроительства» с названием книги его предшественника Рейнгарда Баумайстера: «Расширение городов в техническом, строительно-полицейском и хозяйственном отношениях» (1876 г.). Несколько раньше выходит в свет превосходная работа Ильдефонса Серда «Теория городской дорожной сети», успешно соединившего инженерную строгость научного подхода с опытом создания генерального плана Барселоны. К сожалению, за пределами Испании эта книга практически не была известна.

Пересказывать Зитте нет резона – достаточно перечислить названия глав его книги: «Связь между постройками, монументами и площадями, О свободной середине площади, Замкнутость площадей, Размеры и форма площадей, Нерегулярность старых площадей, Группы площадей, Площади Северной Европы, скудность и безликость современного городского строительства, Границы эстетических преобразований в современном градостроительстве, Примеры градостроительных преобразований на основе художественных принципов».

С начала ХХ в. можно зафиксировать существенную развилку в развитии урбанистики. Одна ее ветвь, следуя Зитте и опираясь на постоянно расширяющуюся и постоянно обновляемую историю города, акцентирует в первую очередь внимание на внешней форме города, на вариантах его композиционной структуры и образного строя. Другая ветвь – это сосредоточение внимания на проблемах городской инфраструктуры, включая транспортные сети, на вопросах экономики города и управления его развитием, включая девелопмент и его рамки. Наконец, третья – на проблемах социальной жизни города и на том, как и насколько городское планирование оказывает влияние на эту социальную жизнь, включая то, насколько и каким образом в этот процесс вовлечены горожане. В России этот тип литературы, опиравшейся на серьезные обследования, лучше всего представлен небольшой книгой Ивана Озерова «Большие города».

Все три ветви разрастаются побегами порознь только в корпусе урбанистики, тогда как в реальности городского планирования – через сознание профессионалов – они оказываются переплетены на сто ладов.

Первое послереволюционное десятилетие в России стало временем безудержных мечтаний о новом городе нового, справедливого общества. Безудержных – потому что с упразднением частной собственности на землю для фантазии не было никакого стеснения. Полное отсутствие крупномасштабной практики в разоренной стране, где с установлением НЭПа только возрождалось жилищное строительство, освобождало фантазию и от каких-либо технико-экономических ограничений. Некоторые из идей того времени, оказавших влияние на городское планирование во всем мире, будут рассмотрены далее. Здесь важно другое – с началом пятилетних планов с мечтаниями о «голубых городах» в сталинском Советском Союзе было жестоко покончено, представление о городском планировании уступило место идее градостроительного проектирования, причисленного к цеху архитектуры. В результате возникло специфическое переплетение первой и второй ветвей урбанистики, когда вопросы формирования городской инфраструктуры были полностью подчинены ведомственной системе государственного планирования. Вопросы же формы города то задвигались на второй-третий план, как это было в годы первой пятилетки или в эпоху Хрущева, то напротив – приобретали первостепенное значение, будь то в позднюю сталинскую эпоху, после победы в войне, или в конце эпохи брежневской. Представления о потребностях горожан (третья ветвь) были выстроены по нормативной модели, на основе идеологических установок о том, что действительно нужно советскому человеку, тогда как реальными потребностями реальных людей, в силу полного запрета на социологию, не интересовался никто.

Некий парадокс заключался в том, что Ле Корбюзье создавал свои умозрительные модели современного города, когда Альфред Вебер и другие пионеры социологии уже заложили фундамент знания о функционировании города как сложного социального организма, связанного с промышленным производством, но ни в коем случае не сводимого к нуждам индустрии. Архитекторы делили город на зоны, когда уже зарождалось знание о целом.

На Западе, от которого Советский Союз к середине 30-х годов отгородился железным занавесом, вторая (назовем ее технологической) ветвь урбанистики развивалась быстро и неуклонно. Сфера художественного вкуса распространялась только на отдельное здание. В обстановке очевидного столкновения алчности частных инвесторов с публичным интересом происходило трудное становление городского законодательства. В США – на муниципальном уровне, вследствие чего многообразие решений быстро достигло масштабов, сопоставимых с античной эпохой, в ряде стран – на уровне земель или провинций; только во Франции и в Испании эпохи диктатуры Франко – на общенациональном уровне. Стремительная автомобилизация породила совокупность транспортных проблем, что в США привело к почти полному подавлению ранее развитого общественного транспорта. Рост торговых сетей в США почти повсеместно подавил старые городские центры, тогда как стремительное разрастание пригородов после Второй мировой войны полностью изменило представление о природе города.

Все это исследовалось разросшимися социологическими службами, так что корпус урбанистики американского образца разросся до десятков тысяч публикаций. Вследствие этого «урбанистик» в США почти столько же, сколько университетов, и выпускник отстраивает свои знания в дальнейшем в отсчете от законодательства того или иного штата, а часто и города, сдавая соответствующий экзамен для получения права на самостоятельную практику. Первая ветвь (назовем ее эстетической) вошла в университетские курсы, но длительное время не оказывала на практическое воплощение урбанистики заметного влияния, даже когда ее пропагандистом выступил знаменитый Фрэнк Ллойд Райт. Третья ветвь (будем именовать ее социальной) не давала о себе знать в США до 1962 г., когда в свет вышла книга Джейн Джекобс «Жизнь и смерть великого американского города». Эта книга журналиста и преданного борца за права заурядных горожан в их столкновении с шаблонами городских планировщиков и интересами застройщиков, поддерживаемых муниципальными властями, была переиздана в США множество раз. Она переведена на множество языков, и с нее отсчитывается переформатирование социальной ветви урбанистики и начало мощного движения т. н. архитекторов-адвокатов.

В междувоенной Европе, где фрагментарная реконструкция городов была связана с широким распространением социал-демократических идей, основное развитие получило соединение эстетической линии с нормативно, почти по-советски, понятой социальной линией. Достаточно рано на первый план выдвигаются идеи радикально нового города жилых башен, свободно стоящих среди автомагистралей, авторства Ле Корбюзье, который безуспешно пытался найти государственного заказчика на воплощение своих проектных схем. Книги именно этого талантливого пропагандиста «модернизма» сыграли гигантскую роль в преобразовании корпуса европейской урбанистики, вслед за чем последовали попытки реализации – отнюдь не в Европе. Чандигарх, столица штата Пенджаб в Индии, Бразилиа – новая столица огромной страны, спроектированная Нимейером и Коста в красной пустыне, на берегу нового водохранилища; советские новые города – Тольятти, Набережные Челны, Шевченко (ныне Актау) на полуострове Мангышлак, Навои в Узбекистане; наконец, постсоветские Ханты-Мансийск или Кагалым – все это в значительной степени следы мощи урбанистики как комплекса идей, опережавших практику и отрицавших прошлый опыт столетий.

Технологическая ветвь развертывалась после войны под мощным влиянием ее американской версии, социальная – тоже, с естественным запаздыванием, и только на севере Европы: в Скандинавии, Великобритании, в Германии, тогда как европейский Юг начал входить в этот процесс только в последние годы прошлого века.

На презентации сборника статей «Горожанин. Что мы знаем о жителе большого города» в Институте «Стрелка» состоялась горячая дискуссия между его авторами: экономистом, социологом, политологом, философом и урбанистом. МОСЛЕНТА публикует ее текст в сокращенном виде, оставив главные обсуждавшиеся темы: современный горожанин - это величина постоянная или ускользающая? Готов ли современный горожанин стать хозяином двора, квартала или райноа, как это может выглядеть? И можно ли считать сообществом группу в соцсетях.

В дискуссии принимали участие: Виталий Куренной - кандидат философских наук, заведующий отделением культурологии Высшей школы экономики (ВШЭ), Алексей Новиков - кандидат географических наук, декан высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ, Олег Шибанов - профессор финансов РЭШ, академический директор программ по экономике корпоративного университета Сбербанка Екатерина Шульман - политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС Григорий Юдин - социолог, философ. Кандидат философских наук, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук

Вилка между одиночеством и сообществом

Григорий Юдин: У нас сегодня нет образа города. Мы не очень понимаем, что это такое, по большому счету. Причем это не перманентная ситуация. Он у нас был. Он у нас пропал. Социология в значительной степени начинается в конце XIX - начале XX века, стартует вокруг проблемы города. Ее ключевым вопросом остается: как мы стали горожанами? Что это за новая социальность, которая появилась в городах? Основатели социологии смотрят на улицу и понимают, что у них нет аппарата для того, чтобы описывать эту социальность. И в этот момент у них появляется новый образ. Скажем, он появляется ярко у одного из отцов-основателей социологии Георга Зиммеля, который сам был, в общем, дитем города. Он говорит, что у горожан появляется такое пресыщенное отношение к жизни. Мир очень быстрый, мы имеем возможность доступа ко всему, что нам нужно, быстро получаем то, чего у нас нет. Если у нас нет чего-то сегодня, то оно у нас будет завтра, давайте будем честными перед собой. Мы пресыщаемся. И это нас сильно освобождает.

Виталий Куренной как-то недавно выдвигал провокационный тезис, что, мол, в последнее время появилась мода искать в городе сообщества. Зачем вы все ищете сообщества, когда город – это, по своей сути, то, что освобождает нас от власти сообщества, от идола рода, что снимает с нас давление? И действительно так было вначале XX века. Но это был первый шаг. Потом ситуация поменялась.

Потом выяснилось, что исходное противопоставление между атомизированным городом, где люди взаимодействуют друг с другом случайно... Где мы друг другу нужны в основном просто потому, что у нас есть какие-то потребности, которые другой может удовлетворить... Так вот, выяснилось, что надумано и искусственно противоставление между таким городом и условным селом или общиной, в которой мы чувствуем социальную плотность.

Потому что оказалось, что в городах тоже есть сообщества. Это первым делом выяснили ученики Зиммеля из Чикагской социологической школы. Тогда мы получили другой образ города, который, на самом деле, представляет собой не массу, не структурированное множество, а довольно сложную структуру отдельно существующих сообществ, между которыми есть определенные контакты.

Но потом и этот образ сломался благодаря тому, что капитализм слишком быстро начал разрушать эти структуры, переоборудовать и перестраивать города. На самом деле, на смену этому образу, по большому счету, сегодня ничего не пришло.

Мы по-прежнему находимся в этой вилке, условно говоря, между горожанином и городом, между одиночеством и сообществом, между свободным, отрешенным существованием и коллективностью. Понятно, что назад дороги нет. Понятно также, что этот образ атомизированного горожанина тоже не очень соответствует реальности.

Запрос на демократическое самоуправление

Григорий Юдин: Мы смотрим сегодня на горожанина, как это делал бы экономист, - как на какую-то функцию полезности, и говорим ему: «Мы тебе сейчас сделаем хорошо. У тебя функция полезности будет оптимизирована». Он отвечает: «Уберите руки от моего города». Мы говорим: «Послушай, что ты делаешь? Мы же лучше знаем, как нужно. У нас есть урбанисты, другие всякие специалисты, мы точно знаем, как надо. Тебе будет хорошо, поверь нам, действительно хорошо будет». В ответ он выходит на улицу, говорит: «Руки прочь! У меня есть право на мой город!».

Это даже не запрос на справедливость, это запрос хозяина. При этом что стоит за этим запросом? Кто его предъявляет? Он говорит: «Я здесь хочу быть хозяином». Это то, чего часто не слышат и не хотят слышать благоустроители – это запрос на демократическое самоуправление. Но что за ним стоит? Готов ли он действительно стать хозяином? Если готов, то в каком виде? Что это за такое сообщество, которое он хочет представлять? Готов ли он действительно включаться в политическую жизнь, или он выйдет сегодня на улицу, а завтра опять исчезнет, опять превратится в молчаливое большинство? Понятно, что помимо локальных должны быть какое-то другие виды сообществ, которые объединяли бы людей поверх территориальных границ, но при этом оставляли бы их горожанами. И что это за сообщество, мы сегодня не очень понимаем. Поэтому, да, мы сегодня не знаем, каков образ города. (…)

Мы не представляем, как устроен город

Алексей Новиков: Мне кажется, что наше незнание о городе – это залог свободы горожанина. И нужно в известной степени культивировать это незнание.

Один из моих любимых экономистов - это представитель австрийской школы, Фридрих фон Хайек, автор множества книг, в том числе «Дороги к рабству». В частности он говорил, что незнание есть залог свободы. И предполагать, что мы можем понять, как функционирует экономика и общество – это в значительной степени наглость с нашей стороны, и этим всегда грешили коммунисты, социалисты и так далее. И это невероятно самоуверенная позиция современных градостроителей и урбанистов, предполагающих, что они представляют, как устроен город и куда он движется.

Был еще замечательный экономист Фридман, который говорил о том, что нечего управлять экономикой. Единственное, чем мы можем управлять – это денежной массой: печатать деньги в нужном количестве и держать ставку процента. Остальное забудьте, потому что все это от лукавого, вы только устроите социализм, коммунизм и диктатуру.

Примерно так же, как мне кажется, устроена урбанистическая мысль в XX веке, и у меня есть большое подозрение, что градостроительные концепции XX века, особенно начала XX века – это, по сути дела, продолжение геополитики Маккиндера, Ратцеля, Хаусхофера и так далее. То есть это такие социально-инженерные концепции, составителям которых абсолютно точно понятно, как устроен горожанин, что ему надо. И, как вы говорили, четкое понимание функции полезности, без всяких сомнений.

Корбюзье чуть посложнее, но он все равно представлял себе общество весьма иерархически устроенным. Потом он это спроецировал на территории, и получился абсолютный маразм, частные последствия которого мы разгребаем сейчас в Москве. Значительная часть застройки 1960-70-х годов – это оно и есть.

А как было бы хорошо, если бы мы уважали наше незнание о горожанине. Мы можем, как любознательные люди, продолжать заниматься узнаванием города, изучать его. Но доктринизировать, переводить это свежее и зыбкое знание в практическую политику – самое последнее дело. По сути дела, это повторение ошибок столетней давности, когда социальные доктрины становились политическими, а политические становились диктаторскими.(…)

Самая задавленная часть политической системы

Екатерина Шульман (Е. Ш.): Регулярно приходится слышать: «Вообще мы не знаем, у нас города-то есть? Может, это не города никакие. И горожан-то у нас, может, нет, может, они вовсе и не горожане». Мне кажется, это какое-то очень местное и очень русское явление, характерное для цивилизаций догоняющего развития, которые все время сравнивают себя с какими-то образцами.

Термин – это не орден, который надо заслужить. «Наш пионерский отряд борется за присвоение ему звание Марата Казея». «Наш посад “Москва” борется за присвоение ему звания города». При этом на интуитивном и на бытовом уровне каждый отличит самый маленький город от самой большой деревни, каждый понимает, в чем, на самом деле, разница. Если мы говорим: «Да ну, неизвестно, это у нас вообще город или непойми что», то, давайте разберемся, а что такое город? И каким он должен быть, чтобы считаться правильным? Это Вена, Лос-Анжелес, Пхеньян, Буэнос-Айрес? Какой из них заслужил этот самый орден, и его с гордостью носит? Я бы в эту сторону особенно не уходила. Она мне кажется бесплодной. (...)

Повторю главный тезис из своей статьи в книге, которую мы представляем. В России городское население является угнетенным в политическом смысле, оно не репрезентировано политически, его интересы не представлены. Местное самоуправление – наиболее задавленная часть всей нашей политической системы, нашей государственной машины.

Прямые выборы мэров городов остались в 14 столицах или 85 субъектах федераций. Не устану повторять эту цифру. Во всех остальных - разные ублюдочные формы, типа двухступенчатых выборов, или разделение на сити-менеджера и мэра. Мэра выбирают, но у него нет прав, сити-менеджера назначают, но при этом у него есть права. Городские собрания также лишены прав. При этом 74,4% населения России живет в городах, как сообщает нам Росстат. (...)

Урбанизация – ключевой процесс XX века. Он шел с насилием, с бо́льшим насилием в странах типа России, которым не повезло с политическим системами, с меньшим насилием, но тоже с очень крутыми изменениями во всем остальном мире. Этот процесс привел большинство людей, большинство экономического оборота именно в города. Соответственно, когда там нет соответствующей адекватной, пропорциональной доли политической власти, это создаёт очень большое неравновесие и напряжение во всей политической системе. В этом смысле ключевая проблема с нашими городами – это их политическое бесправие, опять же, для меня. (…)

Великая возможность быть одиноким

Виталий Куренной: Главная мысль, которую я в тексте хотел донести, звучит следующим образом: возможность быть одиноким, а не принадлежать ни к какому сообществу – это великая уникальная историческая возможность современного города. И она, конечно, является чрезвычайно хрупкой, потому что эти сообщества, кланы, корпорации, банды и так далее, - они всегда сжирают город, эту возможность быть одиноким. Но нужно понимать, что город представляет нам редчайшую возможность быть одинокими, уединенными. И этой возможностью, по-хорошему, нужно уметь пользоваться.

Вернемся к Аристотелю

Екатерина задала политический вектор, откомментирую его. Мне кажется, упрек в какой-то тяге самобытности можно увидеть во всех рассуждениях о том, что у нас политические институты вроде бы и есть, но функционируют они недостаточно хорошо, еще недоработали мы.

На это же можно взглянуть другим образом. Есть традиция, которая говорит: «Все действительное - разумно». Если рассматривать связку политического и города, то существует важнейший образец, который идет сквозь тысячелетия, - это образец полисной жизни, которую нужно воплотить. А если внимательно прочитать знаменитое аристотелевское определение человека, как полисного существа, то эта дефиниция означает буквально следующее: человек не является человеком, пока не реализует свою полисную функцию, пока у него нет политической жизни.

И если так поставить вопрос, то все рассуждения о том, что у наших горожан нет возможности как-то нормально участвовать в политической жизни, будет означать довольно неприятную вещь: что они - не очень люди, они - неразумные животные. (…)

Виталий Куренной: Я-то как раз исхожу из того, что если политологи не фиксируют ту форму полисной жизни, значит она реализуется где-то в других институтах. Аристотелевское определение является, поверьте мне, чрезвычайно обязывающим. Ведь, согласно ему, если вы не реализуете эту полисную жизнь, значит, вы: a) либо рабы; b) либо варвары; c) либо - животные. (…)

Ушибленность географической картой

Алексей Новиков: Я как раз, наоборот, говорил о том, что архитекторы претендуют в основном на то, что они понимают, как устроены горожане, как устроена их функция полезности, и предлагают те пространственные решения, которые, как им кажется, всех должны удовлетворить. Это в чистом виде социальная инженерия. За этим не стоит даже никакой концепции свободы, уважения к ней. Я не говорю обо всех архитекторах, но мы видим и Фрэнка Ллойда Райта, и Ховарда, и Корбюзье, и Милютина, и Ладовского. Это все примерно одна и та же конструкция. В голове все время держится некая модель, которая потом проецируется в пространство. Пространство гораздо жестче подчеркивает все социальные и политические различия, поэтому это еще более тяжелая форма социальной инженерии.

Я думал, какую книжку в нашей школе урбанистики в качестве первого номера посоветовать урбанистам читать, и пришел к выводу, что это «Бесы» Достоевского. Мне кажется, это самая первая книга, которую они должны прочитать, и понять, как устроены мозги у людей, которые впадают в административный восторг. А это ровно то, что происходило в XX веке с архитекторами, и с географами, к которым я принадлежу по первому образованию, к геополитике и так далее. Ушибленность географической картой, ушибленность этой эстетикой. Гитлеру пироги дарили в форме Европы. Это все примерно из этой же оперы. Очень поверхностное, метафорическое сознание, которое видит мир в эстетическом своем варианте, но не этическом. (…)

Конфликт - это прекрасно

Что касается горожан: как мне кажется, современный город вообще без местного самоуправления не работает. Он вообще без споров и постоянного ворчания не существует, что видно на проектах реновации и на реакции на эти проекты. Это и есть - модель такого продвижения.

В российском контексте все крайне боятся конфликта: «Ой, как же так? У нас тут конфликт возник». Конфликт – это прекрасно. Это замечательный способ выявления проблемы и движения дальше. Поэтому все современные свободные города – Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Париж, Лондон, – они все ворчливые, все бесконечно спорят, ругаются.

По поводу микро, макропроектов, знаменитый спор Мозес и Джекобс – это сюжет, который, на самом деле, встречается повсеместно до сих пор (на противостоянии политике девелопера Роберта Мозеса выстроена книга Джейн Джекобс «Смерть и жизнь больших американских городов»). И мне будет очень жалко, если не будет Мозеса, победит только Джекобс, потому что это неправильно: весь современный Нью-Йорк держится на дорогах, парклейнах Мозеса, и так далее. Так что это все время такой конфликт, и это нормальный город.

Взгляд Шардена: город, как лаборатория

В заключение хочу напомнить, что еще был такой замечательный человек Тейяр де Шарден, и он очень любил цитировать именно эту формулу Аристотеля. Он известен миру скорее не как натурфилософ и специалист по городам, а как археолог. И у него есть замечательная книга «Феномен человека», где он пишет о том, что он верил в эволюцию по Дарвину, и считал, что следующим этапом будет не homo sapiens, а homo socialis. И что замкнутость поверхности Земли как шара – это фактически приглашение нам подумать, что мы будем жить в одном большом городе. И что современный город – это и есть испытательная лаборатория, в которой решается, какие мы найдем способы существовать в будущем, когда произойдёт социальная компрессия на поверхности Земного шара. И каждый город он воспринимал как лабораторию, которая дает нам какой-то опыт. Я очень большой его любитель, и мне кажется, что каждый город – это лаборатория нашей будущей жизни.

Екатерина Шульман: Нельзя не заметить, что следующий этап революции homo socialis – это явно обитатель социальных сетей, человек социализированный, который связан со всем остальным миром посредством великой сети. Так что, да, наверное, так оно и есть. (…)

Люди радикально нерациональны

Олег Шибанов: Я чувствую, что архитекторы действительно считают, что хорошо понимают полезность, а вот экономисты осознают, что знают о ней мало. И я потратил часть своей главы сборника, чтобы это обсудить.

Дело в том, что мы долгое время пытались считать людей рациональными, а потом, наверное, с 1970-х годов, внезапно обнаружили, что люди не просто нерациональны, они радикально нерациональны, а вся их полезность очень специфична. И с тех пор нам не удается больше думать, что мы сможем их удовлетворить, размышляя о них в сколь-нибудь рациональных терминах.

Но здесь есть второй элемент. Вы говорите про то, что архитекторы, допустим, думают, как правильно, и потом люди возмущаются этим. Я понимаю, что городское пространство, наверное, очень трудно привести к таким формам и видам, которые были бы более-менее приятны для всех.

Дело в том, что сейчас очень широко стала распространяться концепция «наджинга» людей, когда вы, подталкивая их к этому, пытаетесь дать им возможность принимать решения несколько лучше и более рационально. И государство обычно играет очень большую роль в таких вещах.

При этом не очень важна полезность людей. Почему? Потому что большинство таких решений о наджинге подразумевает, что вы подталкиваете людей к выбору, который будет полезен для них во всех смыслах этого слова. В конце концов, если вы просите их больше сберегать на пенсию, а не тратить все время на Forex и МММ, то вы, наверное, делаете им благо.

В этом плане экономисты стали все больше и больше отходить от того, что мы утверждаем какую-то полезность людей. Пытаемся подойти к тому, чтобы вне зависимости от модели, подталкивать их к тому, что будет однозначно лучше восприниматься всеми. (…)

Пространство разрушения

Виталий Куренной: Современный город – это пространство разрушения, и разрушения в том специфическом смысле, на котором основан капитализм как система, которая, как известно, занимается перманентной революционизацией всего и всех. И город – это пространство постоянного разрушения. И только энергия этого разрушения и создает для него специфическую продуктивность. (...)

Виталий Куренной: Экономисты обычно называют это creative disruption: когда вы не просто разрушаете, а делаете это ради того, чтобы создать что-то новое. Это ровно то, что вы имеете в виду.

Екатерина Шульман: Или можно назвать это постоянной переработкой ресурсов - в возможности, знакомств - в связи, связей - в структуры, и так далее.

К вопросу о терминах: то, что мы тут пытались описать как «конфликт», я бы назвала «согласованием интересов». Почему сразу конфликт-то? Многие термины несут с собой оценочную цветную тень, которая потом ложится на их интерпретацию.

Нам хочется коллективного самоуправления

Григорий Юдин: (…) Мне кажется, вопрос о том, в каком смысле человек сегодня zoon politikon (существо общественное, в переводе с древнегреческого) – это очень правильный вопрос. Я бы даже, наверное, согласился с тем, что сегодняшний человек в меньшей степени человек, чем его видел таковым Аристотель. Я не вижу в этом особенной проблемы. Думаю, что сила тезиса Аристотеля состояла в том, что политическое все равно никуда из человека не девается. Это просто невозможно.

Очередной интересный вопрос, на который мы не знаем ответа – как оно будет проявляться? Один ответ Виталий предложил: возможно, политическое проявляется в чем-то негородском. Мы постоянно видим этот запрос на самоуправление и на демократизацию, с которым капиталистическая логика благоустройства ничего не может сделать. Она его просто не может обработать, не может понять, почему со всех сторон выгодный всем проект не будет работать. А это так, потому что мы видим как раз довольно неожиданный, по крайней мере для Москвы, запрос на самоуправление.

Народ, как ребенок, и власть, как родитель

В своей главе сборника я привожу такую аналогию: представьте себе любящую мать, которая хочет, чтобы ее ребенку было хорошо. Она ухаживает и следит за ним, выберет хорошую девушку и доведет его до свадьбы с ней. Выберет им хорошую квартиру, обставит ее, точно знает, как воспитать их ребенка.

С точки зрения какой-то абстрактной всеобщей полезности она, может быть, действительно знает, как лучше. Но что-то с этим не так. Почему, оказавшись под таким колпаком гиперопеки, мы начинаем чувствовать внутреннее раздражение? Потому что нам хочется самоуправления. В случае с политикой нам хочется коллективного самоуправления. И этот запрос на коллективное самоуправление как раз сегодня и прорывается.

И это не будет, видимо, какая-то постоянная структура самоуправления, которая могла бы быть в Афинах, или даже в Спарте. Это, скорее, будет пульсирующая история, в которой этот запрос появляется: мы его выражаем в каком-то акте самоуправления. Дальше он начинает уходить. Его нужно, конечно, институционализировать.

Фото: Владимир Астапкович / РИА Новости

Мы сегодня это видим хорошо в конфликтах между жильцами в домах, которые попали под реновацию. Я соглашусь, что конфликты – это хорошая штука, но они проходят так болезненно именно потому, что мы не привыкли к конфликту. Думаю, что это в принципе хорошая вещь, когда внутри дома люди имеют две точки зрения, и друг с другом борются, пускай даже и не самым приятным образом. Ну, и прекрасно. В слове конфликт нет, на самом деле, ничего плохого, если его рассматривать как нормальный социологический термин.

Конфликт, в общем, конструктивен. Другое дело, что мы не привыкли к этому конфликту именно потому, что долгое время были под надзором заботливой матери, которая говорит: «Нет-нет, ты, ни в коем случае, только не ссорься ни с кем. Сейчас мы тебе и тут поможем, и здесь поможем. Тут мы о тебе позаботимся. Все с тобой будет в порядке».

Екатерина Шульман: Я хотела бы сделать замечание. Логика того, что у нас здесь называют благоустройством, ни в коей степени не является капиталистической, поскольку она основана на неконкурентном распределении государственных денег, которые, в свою очередь, насильственным образом собраны с экономических субъектов. Никакого капитализма тут нет даже близко. Соответственно, в наших условиях очень опасна эта базовая паттерналистическая метафора народа, как детеночка, и власти, как родителя, может быть, чересчур заботливого, гиперопекающего.

Если уж продолжать это сравнение, наша так называемая мать этого ребеночка держит привязанным к батарее, периодически кровь у него высасывает, а потом говорит: «Ну, посмотрите на него. Он же слабоумный у меня слегка. Его нельзя отвязывать. Он же Бог знает, чего натворит». А какая она ему мать, откуда она взялась, как она его затащила туда – это история, покрытая мраком, куда у нас предпочитают не углубляться. (Аплодисменты.)

Онлайн и офлайн сообщества

Иосиф Фурман: Мы достаточно часто употребляем слово «сообщество», сейчас для нас это во многом означает членство в какой-то социальной сети. Может ли это заменить то офлайновое сообщество, о котором вы говорите, которое так важно в городе?

Григорий Юдин: Это то, что сейчас всех занимает, потому что, возможно, это и есть тот самый способ, который мог бы нас в какое-то сообщество объединять. Потому что нам, с одной стороны, как справедливо говорит Виталий, не хочется терять городскую свободу, потому что мы городские жители, и с какой стати мы должны погружаться в эти отношения сообщества?

С другой стороны, мы чувствуем необходимость в коллективном действии. Потому что вдруг выясняется, что если на твои интересы наступают, то защитить их можно, только если у тебя есть способность к коллективному действию. Поэтому вопрос о том, как может выглядеть новое сообщество и будет ли оно онлайновым, остается открытым. (...)

Фото: Игорь Зотин Игорь, Геннадий Хамельянин / ТАСС

Если у тебя есть доступ к какому-то открытому хабу, который называется сейчас платформой, ты получаешь информацию, что-то предлагаешь, участвуешь в принятии решений. И делать все это ты можешь издалека. Таким образом то, что было невозможно в исходных сообществах, сегодня становится реальным. Сообщества становятся транспространственными.

С другой стороны, есть сильный контраргумент, который сводится к тому, что, по большому счету, онлайн-сообщества часто оказывают на людей изолирующий эффект. Мы оказываемся в каких-то пузырях, в которых комфортно находиться, а к реальной солидарности бываем не готовы. Лайк поставить или выразить какое-то негодование при помощи эмоджи – пожалуйста, а всерьез во что-нибудь впрячься – это уже довольно сложный вопрос. Так что пока на кону пока, на мой взгляд, амбивалентная история.

Екатерина Шульман: Для меня с моей профессиональной точки зрения никакой разницы между так называемым офлайном и онлайном не существует. И то, и другое основано на connectivity, на связанности людей. Онлайновая солидарность или онлайновое общение переходит в офлайновое очень легко. Чем дальше, тем больше эта грань будет стираться. Мне даже кажется, что само это различие – это какой-то XX век, надо постепенно уходить от этого.

Виталий Куренной: Я с точки зрения культуролога или культур-социолога скажу. Есть принципиальная разница, связанная с тем, что некоторые типы эмоций переживаются только в реальности. Именно поэтому человечество на всем протяжении своей истории устраивает разного рода коллективные мероприятия. (...)

Екатерина Шульман: Из этого не следует, что онлайн съест офлайн. Следует, что между ними нет такой четкой границы. Люди сначала сорганизуются в сети, а потом выходят переживать свои уникальные эмоции на свежем воздухе.

Виталий Куренной: Я имею в виду, что понятие коллективной эмоции имеет место при всей его дискуссионности и даже опасности. И я не думаю, что какая бы то ни было сетевая коммуникация сможет заменить потребность в определенного рода эмоциях, которые можно переживать только в живом общении, или в каком-то коллективном действии, если говорить о более сильных адреналиновых эмоциях.

Алексей Новиков: Конечно же, город вышел в онлайн, социальные сети – это одно из пространств, в котором происходит городская жизнь. Оно очень специальное, и я не согласен с тем, что оно похоже на онлайн: да, они связаны между собой, но очень причудливо.

Достаточно посмотреть на то, каким образом, например, проходит анализ общественного мнения в социальных сетях. Там люди не реагируют ни на какой вопрос. Они выражаются неискренне, говорят от имени какой-то ситуации, в которой находились.

И в сравнении с соцопросами социальные сети, как некая репрезентация городской жизни, сильно выигрывают, если правильно калибровать ту референтную группу, которую мы в них берем. В определенных демографических категориях с этим все понятно. (...)

Замедлять темп и согласовывать интересы

Алексей Новиков: Город – это такая колба, объем. И горожане, которые будут жить в нем через 15-25-30 лет, будут пользоваться инфраструктурой, которую мы закладываем сейчас.

Большинство крупных инфраструктурных проектов обладают сроком жизни в 50-100 лет, иногда больше. И нормальный мэр, когда он говорит о каком-то фундаментальном преобразовании физического пространства города, должен смотреть на него из 30-50-летней перспективы. И тех горожан, которые будут тогда, мы не знаем и никогда не узнаем. (...)

Екатерина Шульман: Значительная часть людей, которые спорят сейчас о реновации, вообще не доживут до того, чтобы увидеть ее результаты, узнать, какова она будет в реальности.

Алексей Новиков: Да. Но дело в том, что это очень важный момент, потому что если брать масштаб: 10 процентов территории и населения, 1,5 миллиона человек...

И если в рамках единой кампании преобразовать город за достаточно короткое время, можно наделать огромное количество ошибок, которые следующие поколения нам не простят. Потому что у них изменится транспортное поведение, им, возможно, не нужно будет столько парковок, они по-другому будут относиться к жилищу, у них поменяется огромное количество взглядов.

У нас явная волна кондратьевского цикла, технологии, пятое-десятое. Поэтому единственный способ каким-то образом думать об этих людях, предполагая их интересы – это замедлять темп и согласовывать интересы. Мне очень понравилось ваше высказывание по поводу того, что это не конфликт. Действительно, в большинстве случаев – это именно согласование интересов. (…)

Главное, чтобы был какой-то процесс. И город – это процесс, город – это время, а вовсе не только пространство.

Вопросы из зала

Из зала: Вопрос к Екатерине. Рассуждая о непредставленности городского населения в политической жизни, я понимаю, о чем вы. То есть, кто-то начинает что-то говорить, ему отвечают: «Ты о чем? Подумай лучше о Малых Вязёмах! Что эти вопросы по сравнению с ними, с их жизнью». Но разве это не чудесно, что у нас политическая культура настолько высока, что на повестке стоит вопрос того самого меньшинства, а не городского большинства?

Екатерина Шульман: Нет, у нас политическая культура не настолько высока. Нам надо сначала решить вопрос о большинстве, а вопросы о меньшинствах решатся как-то в связи с этим. В нашей политической системе существуют базовые искажения, и одно из самых базовых – это как раз эта пресловутая нерепрезентированность населения городов.

А когда население представлено в системах управления, это дает такой невообразимый баланс, который мы даже не представляем себе, потому что привыкли жить в этих условиях. Очень многие вещи общество принимает за данность, что называется, по дефолту, и поэтому даже его не видит. Это то, что называется Elephant in the room (Слон в комнате). По-русски есть прямой аналог – крыловский слон, которого никто «и не приметил». Это отсутствие, страшная дыра – это и есть наш слон в комнате. И пока мы хотя бы не обрисуем его контуры, и не поймем, что его надо как-то из комнаты эвакуировать, никакие другие вопросы у нас решаться не начнут. (...)

Из зала: Благодаря своему главному архитектору Висенте Гуаярту, Барселона в 2015 году завоевала приз Smart City, обогнав даже Лондон и Сингапур. Ему задали вопрос, сталкивался ли он с сопротивлением жителей. Его ответ: «Всегда». Где та грань, до которой все-таки эта мама заботится о ребенке, а где начинается реальность, в которой ребенок все-таки прикован к батарее? Потому что, я думаю, если бы еще до получения городом приза у жителей Барселоны спросили бы, как они себя чувствуют при Гуаярте, они бы тоже себя ассоциировали с ребенком, привязанным к батарее? (…)

Алексей Новиков: Поскольку Висенте сейчас – мой коллега сейчас по Высшей школе урбанистики, мы с ним все время эту тему обсуждаем. И он говорит: «Как у вас хорошо! Никого никто не спрашивает. Все можно сделать. Просто супер! Меня так достала моя жизнь в Барселоне. Вот эти четыре года, когда я был главным архитектором, против меня собирали какие-то подписи, ходили, меня мучили. Я ломал дорогу – там просто автомобилисты всю Барселону перекрыли».

Я говорю: «А мы к этому, наоборот, стремимся. Нам бы этого как раз и хотелось, поскольку живой город – это оно и есть. В некотором противостоянии этот контрапункт как раз и существует».

Но, в конечном итоге – это все шутки – он признает, что достаточно медленное и тяжелое ворчливое развитие города – это, пожалуй, единственный путь для современного мегаполиса. Потому что то количество информации, которое мы получаем в результате этих столкновений, гораздо больше, чем мы могли бы рассчитывать, изучая этот город каким-то образом в профессиональных сообществах. (...)

То, что, занимая пост главного архитектора, он все эти четыре года был охаян местной публикой, которая его практически выгнала с занимаемой должности... А там горожане выгнали всю городскую власть, которая поменялась полностью, стала совершенно левой, почти коммунистической. Потом она снова станет правой каталонской, и это будет прекрасно. То есть маятник – это замечательно.

Екатерина Шульман: Тут я, наверное, не могу не добавить. Действительно, посмотрите, в каком городе комфортнее жить: в том, где тяжело быть главным архитектором, потому что против него подписи собирают, и ему трудно пропихнуть свои светлые идеи, или в том городе, где все решения принимаются быстро и внезапно, и потом объявляются вам по телевизору. Вот пусть лучше трудная жизнь будет у мэров и главных архитекторов.

Я ведь это знаю по своей прямой узкой специальности, когда изучается законотворческий процесс. Почему принимать законы медленно и печально – это хорошо, а принимать их быстро и единогласно – ужасно?

Дело даже не в том, что какой-то текст плохой будет принят за один день полным большинством голосов. Дело в том, что сам процесс обсуждения является этой добавочной ценностью в решении, ее политической компонентой. Публичное обсуждение, ценность сама по себе.

Поэтому, даже если тот же самый план будет в результате принят, но все будут четыре года ругаться по его поводу – это лучше, чем если он будет принят в один день, и обрушится внезапно вам на голову. Без согласия нет никакой реализации.

И еще скажу вам одну новость, которую знает наша политическая наука. Пока всем остальным еще не рассказали. Авторитарная модернизация, этот идол XX века, видимо, перестал работать в новых социально-политических условиях. Прогрессивные реформы сверху больше неосуществимы. Без общественного согласия и участия никакие прогрессивные изменения больше невозможны. А теперь живите с этим.