Ядринцев Николай Михайлович

Я дринцев (Николай Михайлович) - известный сибирский публицист, общественный деятель и путешественник-археолог. Родился в Омске, в 1842 г.; не окончив курса в томской гимназии, поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургский университет и, сблизившись с (см.) и другими земляками, уже тогда принял решение служить по мере сил и возможности развитию Сибири. Литературную деятельность начал в 1862 г. в "Искре". В 1863 г. вернулся в Омск и до весны 1865 г. работал по устройству первых публичных лекций, явившись горячим пропагандистом Сибирского университета. В мае 1865 г. Ядринцев вместе с Потаниным, (XXXIX, 236) и другими был арестован по делу о "сибирском сепаратизме", названному сибирской администрацией "делом об отделении Сибири от России и образовании республики, подобно Соединенным Штатам". Ядринцеву пришлось просидеть 3 года в омском остроге и отправиться на жительство в город Шенкурск. Там он занялся разработкой вопроса о сибирской тюрьме и ссылке, результатом которой была очень горячо написанная книга "Русская община в тюрьме и ссылке" (СПб., 1872), составленная из ряда статей в "Деле", "Неделе" и "Отечественных Записках" за 1868 - 1871 годы. Основные ее положения: арестант требует полной гуманности; одиночное заключение - вредный анахронизм; широкому общению с товарищами и общинному началу суждена видная роль в будущем. В 1873 г. Ядринцев усиленно сотрудничает в "Камско-Волжской Газете" (XIV, 222), заявив себя правоверным областником, горячим противником централистов всякого рода. В декабре 1873 г. был восстановлен в правах и, приехав в Санкт-Петербург, поступил домашним секретарем к графу , председателю комиссии по устройству тюрем (XXXIV, 360). Летом 1874 г. Ядринцев женился на А.Ф. Барковой, бывшей до смерти (1888) верным другом и помощником. Усиленно и с увлечением сотрудничая по самым разнообразным сибирским вопросам в "Голосе", "Неделе", "Деле", "Сибири" и других изданиях, Ядринцев в 1876 г. был приглашен на службу в управление западносибирского генерал-губернатора и очень энергично работал по крестьянскому, инородческому и другим местным вопросам. В 1876 г. Ядринцев совершил экспедицию на Алтай для изучения колонизационного движения и этнографических и экономических исследований и констатировал высыхание озера Чаны. После экспедиции (1880) к инородцам Томской губернии Ядринцев оставил навсегда государственную службу. В 1882 г., к 300-летию присоединения Сибири, Ядринцев выпустил капитальный труд "Сибирь, как колония", самое заглавие которого показывает взгляд автора на роль своей родины. Здесь нашли место прошлое и настоящее Сибири и все ее насущные вопросы и нужды, разрешение и удовлетворение которых было поставлено в связь с безусловной необходимостью заменить, наконец, исконную административную опеку широкой общественной самодеятельностью. 1 апреля того же года в Санкт-Петербурге вышел 1-й номер основанной Ядринцевым газеты "Восточное Обозрение" (см.), вполне компетентного и сибирского органа. С 1886 г. Ядринцев энергично работал в только что открытом обществе содействия учащимся в Санкт-Петербурге сибиряками, являясь истинным другом молодежи. В 1889 г. Ядринцев поехал к верховьям реки Орхона и окончательно установил место столицы древней монгольской империи - Каракорума (см.). В 1891 г. Ядринцев выпустил книгу: "Сибирские инородцы, их быт и современное положение", указав, как важна немедленная перемена политики в этом остром сибирском вопросе. Поселясь в Санкт-Петербурге и не принимая деятельного участия в "Восточном Обозрении", Ядринцев в 1893 - 1894 годах много работал в "Русской Жизни" и "Русских Ведомостях", обращая особенное внимание на переселенческий вопрос, который решал путем полной свободы переселений и широкой помощи переселяющимся (XXIII, 271, 279, 280); очень энергично работал в обществе для вспомоществования нуждающимся переселенцам. В 1894 г. Ядринцев принял место заведующего статистическим бюро при управлении Алтайским горным округом, но приехав в Барнаул, скоро умер. Сибирская интеллигенция справедливо называет Ядринцева лучшим из своих сынов, всю свою жизнь самоотверженно отдавшим на службу обожаемой родине. См.

(1842-1894)

Н. М. Ядринцев – один из плеяды сибиреведов, занимавшихся одновременно географией и этнографией Сибири, а также и публицистикой на сибирские темы. Он совершил ряд экспедиций по Сибири и Монголии. Характерные для него черты: тесная связь научных и общественных интересов, стремление принести своими исследованиями непосредственную практическую помощь краю, широта охвата изучаемой темы, включение в круг изучения ряда самых разнообразных вопросов – географических, археологических, этнографических, антропологических.

По своей общественно-политической деятельности Ядринцев известен как сибирский областник, пострадавший по политическому делу о «сибирском сепаратизме».

Главные научные достижения его относятся к области этнографии и археологии. Им было установлено местонахождение загадочной древней столицы монголов – города Каракорума и найдены мирового значения памятники древней орхонотюркской письменности. Эти открытия утвердили приоритет русской науки в области изучения древней истории Центральной Азии.

Но Ядринцев являлся не только этнографом, историком, общественным деятелем и журналистом, но и географом. Его путешествия в Барабинскую степь, на Орхон, по Алтаю давали существенно новые географические сведения и вносили новые данные в имевшиеся ранее представления об исследуемой территории.

Во время экспедиции на Алтай в 1880 г. Ядринцев составил карту Телецкого озера, снял план ледников, нанес на существующую карту вновь возникшие населенные места. И в других экспедициях Ядринцев вел одновременно с прочими наблюдениями также и географические, так что он справедливо считается и одним из крупных исследователей по географии Сибири.

Н. М. Ядринцев родился 18 октября 1842 г. в Омске. Отец его был управляющим золотыми приисками в Сибири, мать – выкупленной на волю крепостной. Ядринцев учился в Томской гимназии, затем поступил в Петербургский университет, который не закончил из-за несогласия с вновь введенными порядками. Ядринцев был одним из основателей (вместе с , С. С. Шашковым, Н. И. Наумовым и другими) первого Сибирского землячества в Петербурге. Тогда как значительная часть сибирской молодежи, закончив университет в каком-либо из городов Европейской России, там и оставалась жить, Ядринцев и его товарищи вернулись в Сибирь, чтобы работать на пользу своего края. Вся жизнь его с тех пор посвящена изучению Сибири в ее прошлом и настоящем и попыткам улучшить ее общественные порядки. Большое место в жизни Ядринцева занимала журналистика; он печатался в центральных изданиях, затем работал в газете «Сибирь» и в других сибирских газетах. Ядринцев основал и возглавлял влиятельную прогрессивную газету «Восточное обозрение», издававшуюся сначала в Петербурге (с 1882 г.), затем в Иркутске (с 1890 г.).

С самого начала общественной деятельности Ядринцева наметились его основные общественные идеи, которые он проводил всю жизнь с необычайной настойчивостью и последовательностью: необходимость открытия в Сибири университета с допущением в него «инородцев»; равноправие «инородцев» во всех отношениях с русскими; свобода переселения в Сибирь и отмена ссылки в Сибирь; распространение на Сибирь реформ 60-х годов и предоставление ей широкого самоуправления.

Оппозиционная деятельность Ядринцева и его единомышленников возбудила у властей подозрения. В 1865 г. их обвинили в стремлении отделить Сибирь от России, чего в работах Ядринцева не было. После трехлетнего тюремного заключения он по приговору военного суда был выслан в Архангельскую губернию и совершил путь по этапу от Омска до Нижнего в арестантской барже, а от Нижнего до Архангельска – пешком. Оттуда он был переправлен в Шенкурск, где находился шесть лет.

Этот период жизни дал ему непосредственный материал для ряда публицистических обличительных очерков на тему о тюрьме и ссылке; очерки эти были объединены затем в книге «Русская община в тюрьме и ссылке» (1872). В ней автор настаивает на необходимости гуманного отношения к личности арестанта, доказывает вредность ссылки и т. д. В течение всей своей жизни Ядринцев продолжал интересоваться вопросами тюрьмы и ссылки; впоследствии он практически работал над переустройством тюремного дела в России в различных комиссиях, на съездах.

После ссылки, проведя несколько лет в Петербурге, куда он неоднократно возвращался и позже, Ядринцев уехал в Сибирь и поступил на государственную службу, работая по вопросам колонизации Сибири и устройства «инородцев».

В 1878 г. он совершил первую поездку на Алтай в качестве члена Русского географического общества (Ядринцев был одним из основателей Западно-Сибирского отдела Общества); вторая поездка на Алтай состоялась в 1880 г. Кроме изучения условий колонизации Алтая (основная задача), Ядринцев наблюдал быт коренного населения Алтая и русских крестьян и ссыльных, производил археологические работы, антропометрические измерения, метеорологические наблюдения, собирал образцы минералов, почв, составлял гербарий. Перевалив через Чуйские белки, он дал подробное описание высочайшей горы Белухи, изучал катунские глетчеры. Ядринцев установил, что озеро Чаны высыхает – это было крупным научным открытием. Из этой поездки он привез множество карт, планов, зарисовок.

Но главным предметом его интереса всегда оставался человек – население Сибири как коренное, так и пришлое. В своих алтайских поездках и в последующих экспедициях, а также в своей служебной деятельности Ядринцев собрал огромный материал по хозяйству и быту народов Сибири. Этнографическое их изучение он не отделял от постоянной борьбы за удовлетворение практических нужд населения Сибири. Этим вопросам посвящены две важнейшие его работы: «Сибирь как колония» (в 1882 г. издана по случаю трехсотлетия присоединения Сибири к России») и «Сибирские инородцы, их быт и современное положение» (1891).

Описывая неприглядный быт коренных народов Сибири по собственным наблюдениям и по статистическим материалам, Ядринцев яркими красками рисует их бедственное положение под гнетом торгового капитала и чиновничества. В то же время он ставит общие вопросы развития культуры народов Азии, пытается определить место кочевого хозяйства и быта в истории культуры человечества.

Еще большее внимание Ядринцев уделял русскому населению Сибири. По его мнению, оно представляет совершенно особый областной тип, который образовался вследствие того, что русские поселенцы смешались с туземцами. Культурной роли русского народа в Сибири Ядринцев придавал огромное значение. «Недаром в Сибирь пришла самая энергическая и предприимчивая часть русских людей; недаром эти люди делали завоевания, открытия и почти три столетия работали по лесам и пустыням новой земли... Нет! все, что мог сделать народ русский в Сибири, он сделал с необыкновенной энергией, и результат трудов его достоин удивления по своей громадности. Покажите мне другой народ в истории мира, который бы в полтора столетия прошел пространство, большее пространства всей Европы, и утвердился па нем? Нет, вы мне не покажете такого народа!»

Ядринцев призывал к использованию громадных запасов ценного сырья в Сибири: «Сибирь – золотой сундук наш»; он обращает внимание также на Кузнецкий каменноугольный бассейн, на развитие «хлебопашества», на возможность «акклиматизации вишен и яблок» и т. п. В своих трудах Ядринцев связывал научную работу с живыми общественными вопросами; его интересовало изучение обычного права, в частности общины, вопросы об устройстве быта золотопромышленных рабочих и о мерах против деревенских «мироедов». Алтайские экспедиции, за которые ему была присуждена золотая медаль Русского географического общества, его выступления в столичных научных обществах и в печати выдвинули Ядринцева в ряды передовых русских этнографов и археологов.

Долголетнее изучение народов Сибири пробудило в нем интерес к памятникам их древней истории. Этот интерес сказался в последних его экспедициях.

В 1886 г. Ядринцев по поручению Русского географического общества предпринял экспедицию в Минусинский край, на Ангару и Байкал и к верховьям Орхона. Цель экспедиции была двойная: 1) этнографические наблюдения над кочевым бытом монголов и 2) археолого-исторические изучения – направление древней колонизации по Орхону, знакомство с руноподобными письменами на камнях, о которых упоминалось не раз в литературе с XVIII в. (Страленберг, Спасский, Кастрен и другие).

Ядринцев уже тогда ставил перед собой задачу поисков Каракорума, древней столицы Монгольской империи Чингисидов, место которой тщетно пыталась установить мировая наука. По возвращении из поисков он погрузился в изучение средневековой и современной литературы по вопросу о Каракоруме на восточных и европейских языках. Но только в 1889 г. ему удалось осуществить экспедицию в верховья Орхона, уже специально для поисков местонахождения Каракорума и изучения в связи с этим истории «угро-алтайских» племен Сибири.

Экспедицией были обнаружены развалины древних городов, в том числе в 450 верстах от Кяхты в долине Далалхын-Тола развалины Хара-Балгасуна (оказавшегося впоследствии остатками уйгурского Каракорума VIII в., к юго-востоку от озера Угей-Нор), остатки крепостной стены и башни (называемые окрестными жителями Хара-Херем) и следы улиц, тянувшиеся на протяжении двух с лишним верст, которые видел до этого Падерин. Здесь были найдены памятники с «руническими» надписями, а один памятник – с параллельной надписью на китайском языке, что дало вскоре возможность дешифровки загадочных сибирских письмен.

В 70 верстах от уйгурского Каракорума были найдены у озера Цайдам в окрестностях монастыря Эрдени-Цзу развалины другого Каракорума, выстроенного Чингисидами в XIII в. и известного по посещению и описанию его путешественниками-европейцами. Здесь были обнаружены остатки построек, могильники, следы ирригации, гранитные цистерны и желоба, громадные монументы и обелиски с надписями и барельефами, отличающиеся высокой техникой скульптуры «каменные бабы» и т. п.

Ядринцев отдавал себе полный отчет в значении совершенных им открытий, но характерно, что он не был отвлечен этим от насущных нужд настоящего; в письме к Г. Н. Потанину об этой экспедиции он писал: «Не падение варварской империи возбуждало сожаление и грусть, но то положение человека-дикаря, которое до сих пор не изменилось к лучшему... Разгадывая прошлое Монголии, нельзя было не задуматься над картиной настоящего». Дальше он высказывает надежду, что работы ученых послужат «...к облегчению судьбы и проникновению света в отчужденную семью народов Центральной Азии».

По возвращении в Петербург Ядринцев сделал о своих открытиях несколько докладов в ученых обществах и сообщений в печати. Характерно, что среди общего хора ученых-панфиннистов, доказывавших заносное происхождение в Сибири «рунических» письмен, только Ядринцев доказывал местное азиатское и даже именно тюркское их происхождение. Скоро стало ясным, что он был более прав, чем его противники.

В 1891 г. на Орхон была послана экспедиция Академии наук с участием Ядринцева под начальством ориенталиста В. В. Радлова. Работы экспедиции были запроектированы на пять лет, но состоялась только одна поездка. Были произведены большие археологические раскопки и разведки и сняты эстампажи со всех памятников с письменами. Результаты экспедиции были опубликованы в «Сборнике трудов Орхонской экспедиции» (вып. V, СПБ, 1901) и в «Атласе древностей Монголии» (СПБ, 1893–1899).

Вскоре после этого, в 1893–1894 гг. была произведена дешифровка и перевод найденных памятников (Томсен, Радлов). Результаты дешифровки были поразительны: оказалось, что дело идет о древнейшей в Центральной Азии самобытной письменности, получившей название «орхонской» (позже – «орхоно-енисейской»). Эта письменность принадлежала народу «тюрков» (тупо), создавших в VI–VIII вв. огромную империю в Центральной Азии и в Южной Сибири. Открытие этой древнетюркской письменности составило крупнейший этап в изучении истории народов Азии. Таким образом, находки экспедиции Ядринцева получили всемирно-историческое значение.

Имя Ядринцева, как археолога, приобрело известность в мировой науке. Однако «открыватель новых городов», как стали называть Ядринцева его сотрудники-сибиряки, не прекращал своей кипучей общественной деятельности: в 1892 г. он возглавил санитарные отряды, работавшие в Сибири по борьбе с голодом и тифом. Много забот отдавал он основанному им Обществу содействия учащимся в Петербурге сибирякам.

Напряженной была и литературная деятельность Ядринцева; кроме упомянутых выше трех капитальных трудов, им было написано свыше четырехсот журнальных и газетных статей, не считая беллетристических произведений; большую работу вел он и в качестве редактора, – по ночам он обрабатывал «сырье» – корреспонденции, отовсюду стекавшиеся в его газету.

Необычайная добросовестность и серьезность отличают его как полевого работника. Им был разработан ряд программ, составлено множество статистических таблиц и карт, собственноручно вычерчены планы, сделаны фотоснимки, эстампажи, перебелены альбомы зарисовок и т. д.

Слабое от природы здоровье Ядринцева было подорвано тюрьмой и ссылкой, постоянными материальными лишениями, экспедиционными трудами и непомерной рабочей нагрузкой; этот горячий, беззаветно преданный своей родине и своему делу отзывчивый человек сгорел рано. Приехав в 1894 г. в Барнаул для организации там статистического бюро по изучению Алтайского горного округа уже больным, Ядринцев скоропостижно скончался 7 июня в возрасте 52 лет.

Развитие национальной демократической культуры в современной Монгольской Народной Республике создало условия для продолжения и расширения начатых Ядринцевым и его сподвижниками имеющих мировое научное значение исследований. С 1949 г. советские археологи (С. В. Киселев, А. П. Окладников) совместно с монгольскими научными работниками возобновили исследование древних памятников в районе полулегендарного Каракорума. Начались также разведки и изучение археологических памятников различных эпох по всей территории республики.

Список литературы

1. Токарев С. А. Николай Михайлович Ядринцев / С. А. Токарев // Отечественные экономико-географы XVIII-ХХ вв. – Москва: Государственное учебно-педагог. изд-во мин-ва просвещения РСФСР, 1957. – С 211-217.

Каждому из нас со школьных лет известно, что Сибирь несколько столетий была не только объектом вольной колонизации, но и местом принудительной ссылки. Кто только не перебывал здесь: протопоп Аввакум, декабристы, каторжники-уголовники, проштрафившиеся царские чиновники и офицеры, русские народники, польские повстанцы, раскулаченные и репрессированные советской эпохи. Дальше Сибири не сошлют? Оказывается, были и те, кого, напротив, высылали из Сибири.

В столицу за знаниями

Догадывались в далеком октябре 1842 года ли сибирский купец Михаил Ядринцев и его жена Феврония, бывшая крепостная крестьянка, выкупленная из неволи, что родившемуся у них младенцу суждено великое, но и трагическое будущее? Наверняка, как и все родители, они мечтали о блестящем будущем для сына. Пойдет ли он по стопам отца и станет преуспевающим купцом? Или выбьется в государевы люди, чиновники? А может, изберет славную, но смертельно опасную стезю военного?…

С первых лет жизни мальчик Коля начал «путешествовать» с родными по Сибири. Омск, Тобольск, Тюмень, Томск… Отец-купец долго не задерживался на одном месте, ведя дела на обширных просторах Сибири.

Детские игры и забавы, учение в пансионе, а затем местной гимназии, любимые книги – «Робинзон Крузо» и «Записки Охотника», друзья-ровесники и знакомые отца, среди которых были и представители местной интеллигенции, и ссыльные декабристы. Отец внезапно умрет осенью 1858 года. Забота о Коле всецело ложится на плечи матери. В 1860 года она сопровождает сына в столицу империи – Николай стремится поступить в Санкт-Петербургский университет. На обширных просторах азиатской России в то время не было ни одного высшего учебного заведения, и молодой сибиряк должен пересечь полстраны, чтобы приобщиться к наукам.

Тем же сибирским трактом отправится в град Петров и Григорий Потанин, который станет его близким другом. Помор Михайло Ломоносов шел в Москву с рыбным обозом, сибиряк Григорий Потанин присоединился к каравану, везшему золото из глубины сибирских руд. Впоследствии Николай и Григорий многие годы будут добиваться открытия в Сибири собственного университета, преодолевая бюрократические препоны – и их мечта сбудется.

А пока Николай Ядринцев устраивается для жизни и учебы в имперской столице. И тут – новый удар: заболевает и умирает мать. Не успевает юноша оправиться от потрясения, как его подстерегает еще одно несчастье. В наследство от матери ему остается восемь тысяч рублей – сумма огромная не только для студента. Если бы Николай был осмотрителен… Случайный знакомый, гвардейский офицер, одалживает у него эти деньги с намерением будто бы открыть сибирскую частную типографию… и исчезает в неизвестном направлении. Так для вольнослушателя Ядринцева начинается период нужды и лишений. Но земляки-сибиряки помогают друг другу, чем могут. Среди них – молодой сибирский казак Григорий Потанин, начинающий публицист Серафим Шашков и другие. Жаркие споры о будущем России и Сибири, начавшейся крестьянской реформе, творческие вечера, первые литературные опыты, участие в студенческих волнениях…

Патриоты или сепаратисты?

Проучившись три года в стенах столичной альма-матер, Николай неожиданно возвращается в Сибирь. Ученье ученьем, но, подобно многим интеллигентам той эпохи, студент-сибиряк видит свое предназначение, прежде всего, в том, чтобы познавать и изучать народную жизнь не по книгам. И – просвещать провинциальную публику. Вместе с Григорием Потаниным, который, наряду с просветительской деятельностью, занимается в Сибири этнографическими и географическими исследованиями, Николай Ядринцев стремится пробудить общественные силы в Сибири. Они выступают с лекциями, где пропагандируют идею открытия в Сибири университета – центра интеллектуальной жизни громадного края, школы, воспитывающей сибирский патриотизм. Вокруг вчерашних студентов постепенно образуется кружок, вырабатывается идеологическая платформа, которая получит название «сибирского областничества». Кредо областников был сибирский патриотизм, нежелание видеть родную землю задворками империи, прозябающей колонией, медвежьим углом, местом уголовной ссылки. Они мечтали о справедливом перераспределении финансов между метрополией и окраиной, развитии промышленности, торговли, путей сообщения, улучшении жизни инородцев, культурном преобразовании края.

Активная общественная деятельность областников прерывает неожиданная серия арестов осенью 1865 года. Власть, встревоженная ростом революционного движения, ищет врагов и заговоры. И порой находит их в самых неожиданных местах. В вину участникам областнического движения ставится стремление…отделить Сибирь от России и создать в ней республику по образу и подобию США. А поводом к репрессиям служит листовка-воззвание, распространявшаяся среди воспитанников кадетского училища, написанная в духе юношеского радикализма. Жандармы из мухи раздувают слона: более 40 человек арестовано по делу о «сибирском сепаратизме», среди тех, кто вызывает наибольший интерес следствия – Ядринцев и Потанин. К делу привлекают не только участников кружка областников, но и их случайных знакомых. В вину вменяется даже опубликованная в официальных (!) «Томских губернских ведомостях» статья о необходимости создания в Сибири университета. Обстановка благоприятствовала разжиганию сепаратистской угрозы: Польское восстание на западе империи, Гражданская война между Севером и Югом в США – ну как на этом фоне не отличиться, разоблачив «сепаратистский заговор» в Сибири? Досрочное повышение в чинах, благодарности от начальства, награды, поощрения за усердную службу… Когда мы справедливо возмущаемся массовой фабрикацией политических дел в сталинскую эпоху, не стоит забывать, что мастера репрессий из ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ имели предшественников в дореволюционной России. Примеры столь же громких и скороспелых дел «об экстремизме» можно найти и в современной судебной практике. Невыученные уроки истории периодически повторяются.

Следствие было нескорым, суд неправым. По злой иронии судьбы, следственная комиссия собиралась в том самом доме в Омске, где родился Николай Ядринцев. По приговору суда самый большой срок – пять лет заключения в Свеаборгской крепости с последующей ссылкой – получил Григорий Потанин, а его друг отправился по этапу в Архангельскую губернию. Местом водворения назначили уездный городок Шенкурск. Так впервые ссылали не в Сибирь, а, напротив, высылали из нее. «Кажется, единственный случай, когда Сибирь была признана чьим-то отечеством, и из него нужно было выдворить», — позже напишет Николай Ядринцев в воспоминаниях «К моей автобиографии».

Европейская Сибирь

Путь Ядринцева и нескольких его собратьев по несчастью лежал через губернский город Архангельск. Здесь Николай Михайлович задержался на некоторое время в Соломбальской больнице. Ему довелось близко познакомиться с архангельским губернатором Сергеем Гагариным, сыгравшим в его судьбе знаменательную роль. Ядринцев рисует его как джентльмена, гуманного администратора, проявлявшего отеческую заботу о политических ссыльных, пострадавших «за увлечение». Он привлекает Николая Михайловича к работе над запиской о состоянии русской тюрьмы ввиду предстоящей реформы российской пенитенциарной системы. У жителей губернии царский наместник также снискал глубокое уважение: достаточно сказать, что его именем нарекли сквер в Архангельске (ныне – Петровский парк), он удостоился звания Почетного гражданина города.

Потанин и Ядринцев — отцы-основатели областничества

«Север напомнил мне Сибирь по народу и нравам», — так охарактеризовал Ядринцев Поморский край. И это не случайно: и здесь, и в Сибири жили свободные крестьяне, не знавшие крепостного права, поморы сыграли огромную роль в освоении Сибири, особенно в XVI-XVIII вв., немало общего было и есть в говорах, материальной и духовной культуре сибиряков и поморов. Несколько лет, проведенных в Шенкурске, помогли ему глубже узнать народную жизнь. Здесь, в уездном городке, гордом своей древностью («на десять лет старше Москвы», как любят подчеркивать старожилы) Ядринцев становится душой колонии ссыльных: дружеские беседы, дискуссии на злободневные темы, постановка любительских спектаклей.

Вместе с ним отбывает срок и Серафим Шашков. Но если последний все больше впадает в пессимизм, разочаровывается в идеалах юности, то Николай Ядринцев, напротив, стремится использовать годы, отмеренные ему судом для наказания, как для самообразования, так и для активной публицистической деятельности. Его статьи, посвященные истории европейских колоний, теории и практике федерализма, очерки о российской ссылке публикуются в петербургском журнале «Дело», «Камско-Волжской газете». Наконец, незадолго до окончания срока наказания, в Санкт-Петербурге выходит в свет его капитальный труд «Русская община в тюрьме и ссылке» — сочинение, стоящее в отечественной литературе в одном ряду с «Записками из Мертвого дома» Федора Достоевского, «Сибирью и каторгой» Сергея Максимова, «Архипелагом ГУЛАГ» Александра Солженицына. В ссылке Николай Михайлович ведет переписку с Григорием Потаниным, отбывавшим остаток срока в Никольске Вологодской губернии. Наверное, я не ошибусь, утверждая: именно здесь, на берегах Ваги окончательно сложилось мировоззрение Ядринцева как русского федералиста и регионалиста (областника). Увы, в сегодняшнем Шенкурске ничто не свидетельствует о пребывании здесь этого выдающегося человека. А ведь город, лежащий в стороне от столбовых дорог, мог бы только выиграть, сделав имя Ядринцева своим брендом. Вспомним Коношу, близ которой в советские годы вот так же отбывал ссылку Нобелевский лауреат Иосиф Бродский. Скажите по совести: если бы не великий поэт, «тунеядец», согласно статье советского УК, много людей в мире знали бы про железнодорожный поселок Коношу и деревню Норинскую? Также благодаря выдающемуся ученому, путешественнику, общественному деятелю писателю, «сепаратисту» по воле царского суда мир будет знать Шенкурск.

Супруга и сподвижница

Орхонские руны, найденные Ядринцевым

Ты хотела, чтоб таланты
Я свои не зарывал.
Показал тебе жар сердца,
Смелость духа показал.

Аделаида Федоровна выросла в семье золотопромышленника. «Уже в то время, когда Аделаида Федоровна была невестой Н.М. Ядринцева, – пишет в работе «Великий радетель Сибири» исследователь жизненного пути Николая Ядринцева Виталий Зеленский, – они ездили с ней в Нижний Новгород устраивать дела погибавшей «Камско-Волжской газеты» и задумывали новое издание провинциальных сборников. Так, в Казани вышел сборник «Первый шаг» со статьями и стихами Ядринцева. Женясь, он был бедняком-литератором, жившим случайным редакционным заработком, но подругу его не остановила будущая бедность, она разделяла только лучшие цели и стремления мужа приносить пользу обществу и родине».

Своей жене Николай Михайлович посвятил стихотворение «Карым»:

Ядринцев в экспедиционном костюме

Нам мечтались острова,
Где, свершив тяжелый путь,
В ярких листьях и цветах
Сладко будет отдохнуть.
Может, в гавани другой,
Ждет нас счастье и покой…
Отчего, однако, грудь
Так сжимается тоской?
…Руль в руках я крепко сжал,
В даль грядущего глядя,
И с мольбою тихий взор
Опустился на тебя.
Слышишь ли ты ветра свист,
Видишь ли, как вал снует?
Оботри же, милый друг,
Мне на лбу холодный пот.

Областник – сибирский народник

Жизненной стезей Николая Михайловича стали путешествия по малоисследованным уголкам Сибири. Куда бы не заносила его судьба путешественника – на горные кручи Алтая, к берегам Телецкого озера, в туркестанские степи – неизменно рядом была верная спутница Аделаида Федоровна, помогавшая ему в исследовательской работе. Кроме того. Аделаида Федоровна стяжала известность своей филантропической деятельностью – бескорыстной помощью учащимся сибирякам.

В Сибири Ядринцеву доводится сотрудничать одним из достойных представителей царской администрации – генерал-губернатором Николаем Казнаковым, которого он увлекает идеей создания с первого в Сибири университета. После долгих бюрократических мытарств, в 1888 году первый в Сибири вуз будет, наконец, открыт. Увы, в этом же году умирает и его горячо любимая супруга.

В своей незаконченной автобиографии Николай Михайлович воздал дань памяти супруге:

Черепахи — всё что осталось от Каракорума. Столица Монгольской была найдена экспедицией Ядринцева. Когда-то на черепахах глашатаи ханов объявляли царские указы…

«В 1874 году я женился на ней и нашел товарища, друга и сотрудника. 14 лет помогала мне покойная жена моя Аделаида Федоровна. Я не имел времени написать достойную оценку всего, что она внесла в мою жизнь и насколько содействовала моему возвращению к общественной деятельности. Но если бы я и написал, полагаю, что всего бы не сказал, так велико было ее благотворное влияние. Ее обширное образование, знание нескольких языков, ее характер, ее трудолюбие и усердие удвоили и утроили общие труды наши. Ее участие в деле покровительства и помощи учащимся сибирякам отмечено было в некрологе ее, и юное поколение увенчало венком ее могилу. Я узнал, что может внести женщина интеллигентная и умная в жизнь человека. Я оценил ее, тем более, что впоследствии узнал, как женщины разбивают человеческую жизнь и парализуют всякую деятельность…Она разделяла только мои лучшие цели и стремления приносить пользу обществу и родине».

Одна из ярких сторон жизни Ядринцева — плодотворная журналистская и издательская деятельность. Множество публикаций в различных изданиях, любимое детище – газета «Восточное обозрение», объединившая вокруг себя лучшие интеллектуальные силы сибиряков – как проживавших в Санкт-Петербурге, так и местных корреспондентов. Наконец, итог многолетних исследований – капитальный труд «Сибирь как колония», рассказывающий о неполноправном, угнетенном положении его родной земли в составе Российской империи. Еще одна значительная научная работа посвящена сибирским инородцам. Как пишет уже цитированный нами Виталий Зеленский: «Работая над книгой «Сибирь как колония», Ядринцев был уже внутренне готов к неприятию нового хозяина России - капиталиста, буржуя, потому говорил правду о грозящей народу опасности впасть в порабощение, может быть, худшее, чем помещичья кабала. Пример Северной Америки и Сибири доказывает, утверждал он, что одно богатство не может создать настоящее человеческое общество, его нужно цементировать учреждениями, которые бы воспитали в нем человечность…» По своим воззрениям Николай Ядринцев был близок к русским социалистам-народникам, но упрекал их за невнимание к интересам российской провинции, «якобинский» централизм.

В работе «Сибирское областничество: историко-социологический анализ» Андрей Зайнутдинов так характеризует областническую концепцию:

«Сибирские областники, создавая программу областничества, выработали комплекс социологических и социально-философских идей, близких к позитивистской социологии народничества и географического детерминизма второй половины XIX столетия. Программа сибирского областничества явилась версией народнического проекта модернизации российского общества…».

Ему вторит А.В.Ремнев («Западные истоки сибирского областничества»):

«Именно из общины органически вырос и сам принцип федерализма. При помощи общины, считал Ядринцев, можно решить целый комплекс проблем - от колониальных до социальных. Нужно поэтому не только сохранять общину от разрушающего индивидуализма, но важно придать ей новое направление в развитии. Она должна при благоприятных обстоятельствах предоставить возможность более удобного перехода к новым формам цивилизации(…).

Но отношение к общине у областников никогда не было самодовлеющем (в большей степени у Ядринцева, чем у Потанина, который был явно сильнее увлечен народническими доктринами). Общинный вопрос они всегда соединяли с областничеством. Для них этот синтез был своего рода фундаментом».

Каракорум и руны. У истоков Евразийства

Ядринцев совершил несколько экспедиций по Сибири и Монголии, одна из которых завершится величайшим археологическим открытием: он обнаружит развалины столицы монгольских ханов Каракорума, а также следы уйгурской столицы Балагасуна. Им же открыта древняя тюркская письменность – орхонские руны, многие знаки древнего алфавита удивительно напоминают скандинавские. Над загадкой происхождения тюркских рун ученые ломают головы до сих пор. И это – далеко не все, а лишь самое значительное из сделанного Николаем Ядринцевым за недолгую (1842-1894 гг.), но яркую и насыщенную событиями жизнь ученого, публициста и патриота-подвижника.

Николай Ядринцев, наряду с Григорием Потаниным, могут быть названы предтечами русского евразийства. Это доказывает, в частности, известнейший российский «областниковед» Михаил Шиловский. Конечно, в большей степени это относится к Григорию Николаевичу, считавшему Центральную Азию прародиной многих мифологических сюжетов. Велик вклад Николая Ядринцева в этнографическое изучение народов Сибири, Монголии, Туркестана, Северо-Западного Китая. Разумеется, предметом его научного интереса были и русские жители Сибири. Помимо азиатских экспедиций, Николая Ядринцев побывал в США и европейских государствах.

Дети Николая Ядринцева и Аделаиды Барковой пошли по родительским стопам: сын Лев впоследствии стал журналистом, корреспондентом «Правды», дочь Лидия – известным этнографом, ее работы, посвященные народам Сибири, печатались в дореволюционных и советских изданиях.

Николаю Ядринцеву и его соратникам посвящен роман современного сибирского писателя Ивана Кудинова «Окраина».

Заслуга Николая Ядринцева в том, что он, пожалуй, первым в российском обществе поднял голос в защиту российской провинции, которая в сознании многих отечественных интеллектуалов даже «прогрессивного направления», представала олицетворением косности, ретроградства и реакции. По мысли Николая Михайловича, «провинция есть народ, главная масса народа, которой принадлежит все». Его научные достижения – это не только археологические открытия и этнографические изыскания, но и разработка теории федерализма применительно к российской специфике. Его труды, посвященные экономическому состоянию Сибири и положению сибирских инородцев, вошли в анналы отечественной науки. Его полемическая статья «Иллюзия величия и ничтожество. Россию пятят назад» — пример гражданственной публицистики, и поныне не утративший злободневности.

Анатолий Беднов

…Впоследствии я убедился, как слабо проявлялась вообще областная идея и областное единение в Европейской России. Оно живо выражено было только на окраинах. В Великороссии же всегда господствовала идея централизации, и это наложило историческую, традиционную и наследственную печать на русскую интеллигенцию и на центральную столичную печать. Впоследствии эта привычка рассматривать народную жизнь с централистической точки зрения перешла и в либеральные, оппозиционные, народнические и революционные теории. Централисты-бюрократы сменяются централистами-культуртрегерами, централистами, идущими в народ, централистами-якобинцами и т. д. Интеллигенция давно приучалась смотреть на народ, область, провинцию свысока и мнит распоряжаться его судьбами, производить реформы, перевороты из какого-либо центра, заставляя народ подчиняться тем или другим направлениям. Физическая сила централистов может смениться какой-либо организацией, бюрократической или партийной, но не изменить своего характера и тенденции. Пример – Франция. Центральная, великорусская, московская Россия долго, вероятно, останется централистской, и областные течения ей останутся непонятны.

(Н.М.Ядринцев «К моей автобиографии»)

Николай Михайлович Ядринцев - публицист и общественный деятель, исследователь Сибири, археолог, этнограф. Родился в Омске в купеческой семье, учился в Томской гимназии, затем уехал в Петербург, где стал вольнослушателем университета. В 1860-61 сблизился с Г. Н. Потаниным, входил в кружок сибирских областников, был одним из его идеологов. Областники обсуждали идеи независимости Сибири, ее культурной и хозяйственной освоения, основания университета, проведения буржуазных реформ. В 1861-63 Ядринцев -- сотрудник журнала "Искра".

Николай Михайлович Ядринцев
В 1863 Николай Ядринцев возвращается в Омск, читает ряд публичных лекций, пропагандировавших областнические идеи. В 1865 арестован, провел в тюрьме и ссылке 9 лет на севере Европейской России. На основании наблюдений и собранного материала опубликовал исторический очерк "Русская община в тюрьме и ссылке" (1872). Один из инициаторов открытия Томского университета, создания Западно-Сибирского отделения Российского географического общества.

Николай Михайлович Ядринцев
С 1878 по 1881 по приглашению генерал-губернатора Западной Сибири Николай Ядринцев работал в Омске, собирая этнографический и статистический материалы. В 1878 совершил первую комплексную экспедицию на Алтай (как член Западно-Сибирского отдела Российского географического общества), изучал постановку переселенческого дела, собрал этнографический и ботанический материалы. В 1880 Николай Ядринцев осуществил 2-ю экспедицию, в результате которой были составлены географические карты Телецкого озера и реки Чуи с притоками, проведено много интересных антропологических исследований.

Николай Ядринцев.
Ядринцев посетил почти все районы Алтая, включая центр. высокогорную области. Его статьи "О мараловодстве на Алтае", "Поездка по Западной Сибири и в Горно-Алтайский округ" и др. представляют научную ценность и в наши дни. Во время экспедиции (1886, 1889, 1891) в Минусинский край и к верховьям Орхона открыл развалины Хара-Балгаса и древней монгол. столицы Каракорума, а также памятники древнетюркской письменности -- орхоно-енисейские надписи. В 1893 был в Америке, где изучал постановку колонизационного дела.

Изучение Сибири, в. т.ч. Алтая, Ядринцев связывал с практической борьбой за удовлетворение нужд местного населения. Важнейшие работы: "Сибирь как колония" (1882), "Сибирские инородцы, их быт и современное положение" (1891). С 1882 издавал в Петербурге и редактировал газету "Вост. обозрение" и приложение к ней "Сибирский сборник" - первое период. издание по сибиреведению. В 1888 перевел газету в Иркутск.

Аделаида Федоровна Ядринцева - жена писателя (1882 год)
В литературных сочинениях тяготел к лирико-публицист. жанрам, в частности, к путевым очеркам, которые нередко носили обличительный характер. Выступал как критик и литературовед: статьи "Судьба сибирской поэзии и старинные поэты Сибири", "Начало печати в Сибири", о творчестве Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Н. И. Наумова, С.Я. Елпатьевского и др.

В 1894, по личной просьбе, Ядринцев был назначен зав. статистическим отделом Управления Алтайского горного округа. Прибыв в Барнаул, 7 июня скоропостижно скончался. Похоронен на Нагорном кладбище, гранитный памятник изготовлен на Колыванской шлифовальной фабрике по проекту архитектора Шулева. Именем Ядринцева названа одна из улиц Барнаула.

Н. А. Яковлева

Энциклопедия Барнаула

Николай Михайлович Ядринцев едва ли не первый наряду с Потаниным профессиональный литератор широкого профиля (писатель, журналист, популяризатор науки) в Сибири. Большую часть жизни провел в Томске, который был тогда центром губернии, куда входил и Алтай. Естественно, он часто бывал и на территории нашего края, особенно в его южных предгорных районах.

Николай Михайлович Ядринцев
В молодости вместе с Потаниным и еще рядом таких же горячих голов организовал тайное общество, ставившее своей смутной целью отделение Сибири от России. Идея в практическом плане, как тогда, так и теперь, совершенно бредовая, но мысль о неиспользованных богатствах громадного края, которые бездарно расхищаются и транжирятся, а не преумножаются и рационально используются, стала едва ли не главной на протяжении всей его активной деятельности. Недаром основной его труд так и называется "Сибирь как колония".

Автограф Н. М. Ядринцева -- титульный лист рукописного сборника стихов (между 1868 и 1876 г.)
Первые его литературные опыты - фельетоны - были опубликованы в С.-Петербурге, в журнале "Искра", филиале знаменитого "Современника" и носили остро обличительный в духе того времени характер. Не удивительно, что Ядринцев, хотя и не революционер, а скорее либерал по духу, несколько раз сидел, неоднократно бывал в ссылке (в Архангельской губернии: боже, неужели и из Сибири еще куда-то можно сослать). Его публикации в томской печати (а он был основателем газеты "Восточное обозрение", издававшейся, правда, в С.-Петербурге) неоднократно приводили его к судебным столкновениям с сибирскими властями и купечеством, которые он, впрочем, регулярно выигрывал -- все же пореформенная Россия в судебном прогрессе была несколько впереди России современной.

Первый номер газеты "Восточное обозрение" - Петербург, 1882
В 1889 г. экспедиция Сибирского отдела Русского географического общества под руководством Н.М. Ядринцева обнаружила знаменитый Каракорум - древнюю столицу Чингисхана - и открыла памятник с двуязычной - рунической и китайской - надписями, что стало мировой сенсацией. Двуязычная надпись дала ключ для расшифровки орхоно-енисейских рун - древнейших письменных памятников истории тюрков и других народов Центральной Азии VII-XI вв.

Вообще этнографическая жилка занимает немалое место в его творчестве, как и других первых сибирских литераторов. Боюсь, объяснение здесь самое прозаическое. Именно Русское географическое общество регулярно и охотно печатало, но и поддерживало материально провинциальных интеллектуалов. Ведь ни альманахов, ни издательств, ни даже периодики в Сибири не было. (Сейчас все это есть, а толку)

Николай Ядринцев. "Сибирские инородцы"
Яркий общественный темперамент писателя проявлялся не только в литературной, но и в практической деятельности. Он постоянно участвует в каких-то комиссиях, комитетах, исполняет поручения губернатора, того же Русского географического общества. Так, в 1891-1892 гг. во время голода и эпидемии холеры Ядринцев занимался организацией помощи голодающим в Тобольской губернии.

Николай Ядринцев. "Литературное наследство Сибири"

Николай Ядринцев. "Биографический очерк: К 10-летию со дня кончины"

Николай Ядринцев. "Русская община в тюрьме и ссылке"

Николай Ядринцев. "Литературные воспоминания"

Николай Ядринцев. "Жизнь и труды А.П. Щапова: Биографический очерк"

Николай Ядринцев. "Письма Николая Михайловича Ядринцева Г.Н.Потанину. Вып.1: (с 20 февраля 1872 г. по 8 апреля 1873 г.)"
Иногда, правда темперамент заводил его слишком далеко. Нервный, легко возбудимый, он не только воевал с врагами-ретроградами, но и кусался с друзьми-демократами. Его "Сибирское обозрение", перенесенное было в Иркутск вызвало разрыв между ним и тамошними либералами, которых иркутские краеведы ценят не меньше, чем мы Ядринцева.

Ядринцев умер в Барнауле, отравившись от несчастной любви (это в 52 года). Приехал он к нам с большими планами, но прожил всего 6 дней и похоронен на нагорном кладбище Барнаула.

Последние дни писателя отражены в документальной повести нашего современника И. П. Кудинова "Шесть дней в июле", а еще раньше этот же писатель выпустил роман "Окраина", где хотя и пытался в духе советского времени сделать из Ядринцева борца с царским режимом, но насытил роман массой фактического материала.

Факсимиле страниц книги "Сибирский Торгово-Промышленный Календарь" на 1911 годъ
Писал Ядринцев довольно-таки высокопарно и "литературно", и скорее интересен как исторический образец провинциальной русской литературы теперь уже позапрошлого века.

"ДОСТОЕВСКИЙ В СИБИРИ"
Н.М. ЯДРИНЦЕВ
(Впервые опубликовано: "Сибирский сборник", вып. 4 Иркутск, 1897)

На окраине русской земли, в отдаленной и забытой Сибири, на границе Киргизской степи стоит небольшой уездный город Омск с душной атмосферой канцелярии, тяжелым запахом казарм и скучной физиономией казенных зданий. В нем находится старая упраздненная крепость с осыпавшимися валами. На углу ее на память сохранилась старая каторжная казарма, обнесенная частоколом. Это бывшее когда-то военно-каторжное отделение, впоследствии арестантские роты. Здесь когда-то провел несколько лет тяжкой жизни Ф. М. Достоевский. Несколько лет назад мы видели еще и этот частокол, и дворик, и казарму, увековеченные в "Мертвом доме". Эта тюрьма, находившаяся в г. Омске, ныне заменена новою военно-исправительною тюрьмою, не имеющею ничего общего с прежнею.

При посещении нашей старой катакомбы мы не могли отрешиться от воспоминаний и размышлений, чья жизнь тлела и догорала здесь, чей дух томился, скованный неволей...

Грязная казарма, закопченные стены, веявшие промозглым воздухом, арестантские нары, решетки и несколько отдельных затворенных келий для особых узников, обреченных на многие годы уединения - вот что встречало посетителей.

Когда мы посетили отдельные камеры, кельи для особых преступников, на одном из подоконников мы едва могли разобрать сохранившуюся французскую надпись-это была надпись предсмертного стихотворения Шенье.

Эта надпись разом освещала вам психический мир неизвестного заключенного.

Человек, может быть, замечательной мыслительной силы, горячего сердца, пламенной веры в счастье человечества, человек с кипучей жаждой деятельности, с потребностью общественного дела в этих стенах умирал заживо. Здесь потухал безмолвно гений русской земли, впечатлительнейшая и нежная душа, готовая отдаться добру. Тогда-то передо мной среди этих размышлений и волнующих чувств еще резче выступила судьба Ф. М. Достоевского.

Впоследствии я сам изучил тюрьму и тюремный мир, я знал ее жестокие объятия, томительные дни, мучительные ночи. Последователь Достоевского в литературе в области исследования, собрат по духу и судьбе, я мог живее, чем кто-либо, представить себе процесс душевных волнений, мук заживо погребенного

Остановлюсь на первых минутах неволи.

"Сначала заключенным овладевает чувство какой-то беспомощности и безнадежности, которые вместе с внутренней истомой и тоской все более овладевают человеком, оставшимся наедине с собой. Как вы ни мужайтесь, но вы чувствуете, что равновесие духа вашего потеряно И странные вереницы неожиданных мыслей, самая причудливая игра воображения охватывает организм, потерявший способность управлять собою К ним приходит заключенный -- сначала, может быть, бессознательно, под влиянием тихой задумчивости, но потом они охватывают его совершенно, всецело".

"Вот целые картины, точно ряд снов, проносятся перед ним. И какие это живые образы! Ваше воображение никогда не создает таких на воле.

В полумраке этой комнаты встали перед вами освещенное летнее утро, только что вами виденное,-и вдруг оно связалось с каким-то другим утром, когда вы были беззаботным ребенком к вам так счастливо дышалось. Что-то близкое и дорогое пронеслося. А потом рисуется недавнее прошлое, полное живых сил, полное страстных надежд на жизнь. И вдруг все это сменилось. Встает, как в рамках Рембрандта, задумчивое страдальческое лицо старухи-матери, смотрящей грустно в безнадежную даль. А там воскресло недавнее прощание, чьи-то глухие рыдания, какие-то слезы, обжигающие грудь. А потом молодое лицо с влажными ресницами, последний молящий незабвенный взгляд, а потом осталась только склоненная голова с согнутым, подкошенным торсом, скрытым лицом и бьющимся, трепещущим молодым телом.

Но зачем эти воспоминания приходят теперь! Они бесполезны. Однако вы не в силах оторваться от них, и сожаление о погибшем, погибшем навсегда, все сильнее и сильнее гнетет вас.

Какая странная игра, какие неожиданности! Давно ли вы всем этим готовы были пожертвовать, давно ли вы были тверды при этом прощанье!"

"Давно стемнело в уединенной камере Солнце ударило перед закатом и мутным пятном сквозь тусклое окно отразилось на печальной стене. Новый жилец лежит на жесткой кровати, он пробует забыться после мучительных дум, освежиться и запастись на завтра силами, но сон бежит от его глаз. На полу тускло горит сальная свеча, оставленная ключником, бессонные глаза блуждают по белой стене с выступившими на ней пятнами, по черной двери с окошечком, из-за которого временами появляется глаз часового Медленно, томительно раздаются шаги его Мучительно, неотвязчиво налегают мысли, и расстроенное воображение начинает опять неустанную работу, только работа эта получает еще более бессвязный характер, в висках стучит, и сердце усиленно бьется в этой тишине".

"Наступает томительная бессонница Каждый шорох беспокоит ухо. Безмолвная ночь обратилась в ожидание-чего?-не отдаешь себе отчета. Ум бессилен, когда расшатаны нервы. Что-то шевельнулось, еще звук, и вдруг чей-то вздох-тяжелый, мучительный, потрясший неожиданностью. Опять тихо, а потом стон, какие-то всхлипывания, а потом дикий, неистовый, безумный, раздирающий крик. Затем шаги, беготня и громкий голос по коридору: "Полотенцев! он с ума сошел!" Все это охватило разом холодным трепетом".

"Но это был только сон! Наконец, галлюцинации выпускают из своих объятий утомленную голову. Наступила минутная забывчивость, но воображение продолжает работать".

"Временами сон в тюрьме похож на видения горячечного. Порою самые роскошные, давно забытые пейзажи раскрывают воображение. Никогда природа не выступала в более пленительном виде со своею зеленью, таинственными рощами, голубыми поверхностями рек, пестротою цветов, никогда не чувствовалось в ней более неги, никогда цветы не смотрели такими волшебными глазами.

А вот все сменилось балом, ослепительным, блестящим. Как страстно звучит музыка! Никогда женские лица не смотрели прекраснее и приветливее. И вдруг между ними одно дорогое печальное лицо, в глазах которого столько нежной кротости; оно было прекрасней всех с этой печатью грусти, с этими глазами, полными смертельной муки. Оно исчезало. Но отдал бы все, чтобы еще раз воротить его".

"Последнюю грезу прервал стук замка. Наступила действительность. Острой, смертельной болью кольнуло в сердце.

Но мы говорили только о первых минутах неволи, которые особенно жгучи и беспощадны. Кто испытал это, даже недолго, тот стал иной человек, в душе его что-то оборвалось, треснуло, потрясло весь организм, пригнуло, смололо и унесло из жизни бесследно"1

Если Достоевский не всегда был отрешенным от общества, то можно сказать, что он жил уединенно духом. Та лучшая интеллигентная среда, те умственные интересы, с которыми он сжился, были далеко от него, и в сибирской тюрьме он был одинок У него было другое сообщество, которое в первые минуты страшило его. На страницах его "Мертвого дома" можно найти много следов личных затаенных мук и ощущений.

Вот как он описывает свою тюрьму.

"Острог наш стоял на краю крепости, у самого крепостного вала Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет божий: не увидишь ли хоть что-нибудь? -- и только и увидишь, что краешек неба да высокий земляной вал, поросший бурьяном, а взад и вперед по валу, день и ночь, расхаживают часовые; и тут же, подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно так же пойдешь смотреть сквозь щели забора и увидишь тот же вал, таких же часовых и тот же маленький краешек неба, не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба... За этими воротами был светлый, вольный мир, жили люди, как и все. Но по ею сторону ограды о том мире представляли себе, как о какой-то несбыточной сказке. Тут был свой, особый мир, ни на что не похожий, тут были свои, особые законы, свои костюмы, свои. нравы и обычаи, и заживо Мертвый дом, жизнь, как нигде и люди особенные. Вот этот особенный уголок я и принимаюсь описывать".

"Помню первое мое утро в казарме. В кордегардии у острожных ворот барабан пробил зорю, и минут через, десять караульный унтер-офицер начал отпирать казармы. Стали просыпаться. При тусклом свете, от шестериковой сальной свечи, подымались арестанты, дрожа от холода, с своих нар. Большая часть была молчалива и угрюма со сна. Они зевали, потягивались и морщили свои клейменые лбы. Иные крестились, другие уже начинали вздорить. Духота была страшная. Свежий зимний воздух ворвался в дверь, как только ее отворили, я клубами пара понесся по казарме. У ведер с водой столпились арестанты; они по очереди брали ковш, набирали в рот воды и умывали себе руки и лицо изо рта. Вода заготовлялась с вечера парашником. Во всякой казарме по положению был один арестант, выбранный артелью, для прислуги в казарме. Он назывался парашником и не ходил на работу. Его занятие состояло в наблюдении за чистотой казармы, в мытье и в скоблении нар и полов, в переносе и выносе ночного ушата и в доставлении свежей воды в два ведра -- утром для умывания, а днем для питья"

"Когда смеркалось, нас всех вводили в казармы, где и запирали на всю ночь. Мне всегда было тяжело возвращаться со двора в нашу казарму. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым, удушающим запахом. Не понимаю теперь, как я выжил в ней десять лет. На нарах у меня было три доски: это было все мое место. На этих же нарах размещалось в одной нашей комнате человек тридцать народу. Зимой запирали рано; часа четыре надо было ждать, пока все засыпали. А до того-шум гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменые лица, лоскутные платья, все-обруганное, ошельмованное... да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение" .

(Ф. М. Достоевский. Мертвый дом. Изд. 1865,с. 10, 11, 33 (примеч. Н. Ядринцева). См.: ПСС., т. 4. Л., "Наука", 1972, с. 9, 10, 22.)

"Когда вечером, по окончании послеобеденной работы, я воротился в острог, усталый и измученный, страшная тоска опять одолела меня. "Сколько тысяч еще таких дней впереди, -- думал я, -- все таких же, все одних и тех же!" Молча, уже в сумерки, скитался я один за казармами, вдоль забора, и вдруг увидел нашего Шарика, бегущего прямо ко мне. Шарик был наша острожная собака, так, как бывают ротные, батарейные и эскадронные собаки. Она жила в остроге с незапамятных времен, никому не принадлежала, всех считала хозяевами и кормилась выбросками из кухни. Это была довольно большая собака, черная с белыми пятнами, дворняжка, не очень старая, с умными глазами и с пушистым хвостом. Никто никогда не ласкал ее, никто-то не обращал на нее никакого внимания. Еще с первого же дня я погладил ее и из рук дал ей хлеба. Когда я ее гладил, она стояла смирно, ласково смотрела на меня и в знак удовольствия тихо махала хвостом. Теперь, долго меня не видя,- меня, первого, который в несколько лет вздумал ее приласкать,-она бегала и отыскивала меня между всеми и, отыскав за казармами, с визгом пускалась. мне навстречу. Уж и не знаю, что со мной сталось, но я бросился целовать ее, я обнял ее голову; она вскочила мне передними лапами на плечи и начала лизать мне лицо. "Так вот друг, которого мне посылает судьба!" -- подумал я, и каждый раз, когда потом, в это первое тяжелое и угрюмое время, я возвращался с работы, то прежде всего, не выходя еще никуда, я спешил за казармы, со скачущим передо мной и визжащим от радости Шариком, обхватывал его голову и целовал, целовал ее, и какое-то сладкое, а вместе с тем и мучительно горькое чувство щемило мне сердце. И помню, мне даже приятно было думать, как будто хвалясь. перед собой своей же мукой, что вот на всем свете только и осталось теперь для меня одно существо, меня любящее, ко мне при вязанное, мой друг, мои единственный друг -- моя верная собака? Шарик".

(Ф. М. Достоевский. Мертвый дом.Изд. 1865, с. 132-134 (примеч. Н. Ядринцева). См.: ПСС., т. 4. Л., "Наука", 1972, с. 77.)

Ф. М. Достоевский свыкся под конец с каторгой. Он упоминает в своих записках, что последний год для него был даже легкий год, так он со всеми перезнакомился, так сжился. Во что это обошлось, это другой вопрос.

Но отдаваться самому себе целые годы, много лет -- было не возможно. Кругом его был мир людей, несчастный мир, и он поневоле перенес свой взор на него.

Подготовленный уже ранее своим развитием и воспитанием понимать человеческое горе, воспринявший гуманные традиции,. зародившиеся в русской литературе сороковых годов, он явился представителем русской литературы и русской интеллигенции в: самые низшие слои общества, попранные и раздавленные жизнью. Он осветил эти пропасти светом своего таланта, внес миртовую ветвь мира, теплоту души своей и стал посредником более счастливой части общества с миром несчастных. Для человека мыслящего тюрьма, каторга должна показаться дантовым адом стрададающих душ. Достоевский начал прислушиваться к несущимся здесь исповедям несчастия, и не один свирепый крик злодейства услышал здесь, но тихий стон измученной человеческой души.

В темноте ночей, на нарах, у людей, у которых не дрогнул голос перед сильнейшими физическими страданиями, он подслушивает вздох, среди напускного цинического веселья он подмечает горе, почти отчаяние

Впечатление, полученное в тюрьме и на каторге, до того было сильно, что Достоевский никогда не забывал этого мира несчастных и всегда обращался к нему в романах, повестях и "Дневнике писателя", и это были лучшие, наиболее прочувствованные страницы.

Целый мир открывается здесь для чуткого сердца, личное горе было забыто, оно было бы слишком мелко и эгоистично и тонуло в море общечеловеческого несчастья Здесь явилась и пробудилась у него мысль явиться изобразителем этой ужасной действительности, быть единственным ходатаем-заступником среды, к которой доселе существовало только чувство презрения и отталкивающего ужаса, которая лишена была сострадания и с которой проповедовалось самое жестокое зверское обхождение.

Чтобы изменить старые, укоренившиеся воззрения, перевернуть чувство, победить ужас в обществе и вселить любовь и мир, вместо прежней ненависти, нужно было много таланта, много силы. И это достигнуто благодаря одной-единой беспристрастной картине, благодаря типам и образам, которые запечатлелись в душе художника в сибирской каторге.

Все знают, что издание "Записок из Мертвого дома" совпала с переломом в русской жизни, расширило миросозерцание общества и провело новую идею в художественных образах. Это идея спасения погибающих, идея страдания, любви, идея умиротворения, которая должна была войти в кровь и дух созидающейся жизни.

Он помнил всегда своих героев. Когда я в 1876 году имел случай познакомиться с Федором Михайловичем Достоевским в Петербурге и сообщил, что я видел прежнюю его тюрьму, он, внезапно погруженный в воспоминания, спросил:

"Ну, а где же теперь они-то, что сидели там?" (Он разумел каторжных). Что мне было сказать? Прошло двадцать лет. Где эти люди,-понятно. Они погибли под плетьми и шпицрутенами, пропали в бегах, умерли в тюрьмах. Это был жребий прежних каторжных. "Да, ведь их не может существовать уже", - спохватился Федор Михайлович. Но я понял, что он внутренне был связан с их жизнью и судьбою.

Когда в 1861 году, в лучшую эпоху оживления русского общества, Ф. М. Достоевский прочел отрывок из "Записок из Мертвого дома", с ним сделалось дурно так были живы впечатления Да, кто раз побывал в этом мире, в этих преисподних, кто видел здесь страшные отверженные лица, тот никогда не забудет их.

Много лет спустя, среди освещенных зал, в другой счастливой, блестящей обстановке, когда будет, по-видимому, все забыто, внезапно и неожиданно выступят и встанут они, зачумленные, отверженные призраки, изможденные голодом, избитые плетьми. они выступят перед вами с своих печальных колесниц, с прокрустова ложа темниц

Это испытывали все мы, спускавшиеся в мир тюрем для изучения несчастия. Перед нами часто выходят эти грустные тени, и вызывать их мы обязаны. В ночные часы, с нервной дрожью, в бреду мы вызываем их, чтобы представить резче бездну человеческого несчастия, чтобы сказать: взгляните на этих несчастных, страдание не отжило свой век на свете, последнее слово милосердия не сказано!

То, что доставляет читателю живые и сильные впечатления, что волнует его иногда, то для наблюдателя стоит массы потрясающих ощущений, а для писателя-художника, продумавшего и пережившего в душе своей эти драмы,-траты лучших духовных сил и крови. Жизнь Достоевского как художника несчастия была часто переживанием этих драм. Болезненная, исстрадавшаяся личным горем натура продолжает жить чужим горем, этот процесс отразился в последующем творчестве

Люди, воспитавшие в себе чувство жалости и сострадания к самым последним, отверженным существам, проходят школу высшего гуманизма. Чувства эти окрашивают весь фон их жизни и переносятся на все слои общества Недаром переносившие сами несчастие и тюрьму были лучшими друзьями бедного народа и заключенных

Достоевский питал нежное чувство жалости к крестьянству, он уважал в нем благородную душу, видел в нем залоги будущего богатого развития Задавленные, обиженные, угнетенные, они вызывают его симпатию, и вот эти-то чувства и приковывают к нему более всего почитателей. Когда он явился впоследствии холодным теоретиком и мистиком, проповедником самобичевания и иногда криминалистом, он все-таки не мог переубедить в том, что вкоренилось в сознание его читателей под влиянием первых его правдивых описаний и первых столкновений с народов. Среди несвойственных ему холодных рассуждений сквозит человек, вынесший страдание, прежний Достоевский.

Трудно верить, что из Пандемониума, из мира отверженной каторги можно вынести веру в человеческую личность, в ее широкое нравственное значение А между тем в этих слоях, среди отверженных людей, также цельно сохраняется человеческая душа с ее лучшими качествами; мало того, здесь встречались иногда самые сильные и нередко самые даровитые натуры Недаром Ф. М. Достоевский воскликнул в конце своих наблюдений:

"Сколько в этих стенах погребено напрасно молодости! Сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уже все сказать, ведь этот народ необыкновенный был народ Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего".

И действительно, кто опускался хоть раз в глубь народной жизни, кто сталкивался с непочатою массою народа где бы то ни было, тот не может не припомнить слов профессора Бергера:

"Какая бездна жизненной силы заключается в низших слоях общества, и как в этих слоях без всякого возделывания и ухода возникают благороднейшие цветы человеческой души-доброта и любовь, а гений, ум и острота пробиваются к свету, несмотря на все препятствия!"2

Кто бы мог подумать, повторяю, что из этого тяжелого знакомства можно вынести веру в человеческую совесть и в будущее человеческое развитие. Но тут нет секрета: великая идея, гуманизма порождает другую. При глубоком наблюдении правда жизни все ярче открывается. В этих же жестоких тюрьмах и страшных арестантских ротах приобретается убеждение, что главною силою в исправлении, в возрождении человека служит не грубое насилие, против которого только протестует человек, не жестокосердие и страх, который не на всех действует, но более могучее орудие, к которому отзывчивее человеческая натура. Это человеколюбие, любовь и милосердие!

Этим девизом проникнуто самое великое и лучшее произведение Достоевского.

Произнося в числе первых это слово, выйдя с сибирской каторги, Достоевский, проживя несколько лет еще, видел и мог убедиться, как плодотворная идея прививалась и впитывалась в сознание русского общества. Он, как Симеон-богоприимец, умирает, когда эта идея показала свою живучесть.

Он умирает в ту минуту, когда кругом в русском обществе после годов озлобления, вражды, гонений вдруг зазвучал иной голос -- примирения и человеколюбия3.

Великая идея гуманности опять выступила в русском обществе, здравый смысл осенил его жизнь. Чутким сердцем честные люди из русского народа ожидают лучшего, благословенного времени.

Да пронесется тихий ангел над русской землею и опустится огненный меч мести!

В такую минуту мы, наследники лучшей традиции Достоевского в литературе, считаем долгом напомнить эту великую идею, которая брала под свое покровительство всех несчастных, раскиданных по всему лицу русской земли. Мы считаем, более чем когда-нибудь своевременно произнести слова человека, испытавшего страдания: эти слова -- "Пощады, милосердия!".

1. Н. Ядринцев. Мост вздохов. "Неделя", 1875, Т 17 (примеч. Н. Ядринцева).
2. "Загадочные натуры" Шпильгагена, с. 329 (примеч.).
3. Время Лорис-Меликова. В эту зиму готовилось чтение о Достоевском (примеч. Н. Ядринцева).

Николай Михайлович родился в Омске 18 октября 1842 г. в семье небогатого купца – Михаила Яковлевича Ядринцева (по происхождению крестьянина). Он много читал, а в его библиотеке были – Карамзин, Державин, Пушкин, Гоголь, Булгарин, Кукольник; выписывал журналы – "Сын Отечества", "Библиотеку для чтения", "Современник", в том числе и редкие на тот момент для тогдашнего Омска – "Отечественные записки". Ядринцев писал в своих воспоминаниях: "Отец мой отличался умом и любил литературу. Он имел порядочную библиотеку и выписывал все новые книги. В детстве я познакомился по иллюстрациям со многими деятелями. Помню, что меня занимал Суворов. Книги ранее привлекали моё внимание, я увлекался рассказами и стихами".

Мать – Февронья Васильевна – бывшая крепостная. Её рассказы о жестокости крепостничества привили у четырнадцатилетнего мальчика ненависть к несвободе. Именно в этом возрасте он пишет свою первую повесть.

Свои первые воспоминания Николай Михайлович соотносит с Тобльском, куда уже в 1843 г. переезжает его семья. Затем была Тюмень и, наконец, Томск. Именно с Томском он связывает свои лучшие воспоминания своего детства: "Золотое беспечное детство. Игры в саду и прочее миновали скоро. Меня отдали в новый пансион для подготовления в гимназию". Здесь основные знания он получил только по французскому языку. Об этом светском пансионе у Ядринцева остались самые ужасные воспоминания: "Для болезненного, впечатлительного ребёнка этот палочный институт мог быть могилой. Я трепетал в этом пансионе ежеминутно. Так я пробыл в нём три года".

О своём здоровье, Ядринцев писал, что оно не было крепким: "Хилое сложение моё и слабый организм много раз заставили родителей опасаться за моё здоровье в детстве". Для того, чтобы поправить свое здоровье он занимался физическими упражнениями: верховой ездой и прогулками по горам.

С беззаботным детством у Николая Михайловича были связаны первые трагические воспоминания. Особенно тяжело он воспринял раннюю смерть своей младшей сестры: "Смерть неповинного святого младенца, только что распускавшейся жизни всегда глубоко загадочна".

В 1854 г. Ядринцев попал во второй класс Томской губернской гимназии. Основной контингент – дети бедных чиновников, купцов, дьяков. Публицист вспоминал: "Разнообразное демократическое общество из разных слоёв города, сидевшие вокруг меня на скамьях, имело ещё и своё взаимодействие влияние. Впечатления жизни, круг понимания его выносился из среды низших классов и среднего общества, стало быть, отличался плебейским складом. Жизнь этих детей народа была богата опытом, они видели многое. Это была жизнь грубой среды, но, тем не менее, цельная жизнь с её нуждами, страданиями, радостями и печалями".

Образ учителя, который сложился в сознании Ядринцева во время прибывания его в гимназии, напоминает больше беспощадную карикатуру: "Слабый, неподготовленный персонал педагогов с университетских скамеек явился в глухую неприветливую жизнь провинции и обстановку 40-х гг. Это были люди, случайно занесённые в Сибирь из старого педагогического института и из старых университетов. Не успевшие ознакомиться с жизнью, люди без всяких идеальных стремлений". "Что можно ожидать от такого контингента. Сибирь издавна была глухой страной, куда ехали люди по нужде и безвыходности. И часто такие люди, которым нигде в России не находилось места, то есть, как и во многих других случаях Сибирь получала брак. Явившись в местную среду со своим казённым запасом знаний, без всякой силы и веры в своё призвание, они могли только затеряться и опуститься". Положение же образованного человека в сибирском обществе было невыносимо тяжело: "среди невежественной среды, полной грубых недостатков, он являлся одиноким, не имел почвы, не было даже небольшого кружка людей, к которым он мог бы примкнуть и признать в них своё отечество. Он не находил себе поддержки и сочувствия".

Ядринцев приводит не один пример, когда "одна часть опускалась и сходила с ума; оставались люди, примерившие с обыденной обстановкой, они переженились на кухарках или простых бабах и погрузились в довольно прозаическую жизнь".

Всё сводилось к тому, что "отсутствие внутренней общественной жизни и равнодушное отношение к своему существованию отражалось даже на учреждениях, которые были призваны просвещать, распространять образование и наставлять общество. Окружающая апатия парализовала их деятельность и развращала её. Администраторы, церковнослужители, учителя, педагоги, медики, закинутые в Сибирь, не могли быть в невежественной среде на высоте своего призвания. Кругом шла нажива, совершались злоупотребления, уголовщина, у населения повсюду царила апатия и полное равнодушие к духовным и умственным интересам". Такую критическую оценку дал Ядринцев сибирскому обществу за всякое отсутствие гражданских интересов, полное равнодушие и "неподвижное положение". Не имея общественной поддержки и внутренних сил, многие образованные люди находили единственным спасением бегство из Сибири, и лишь немногие решались отдать свои силы краю. И на долю этих зародышей местной интеллигенции выпадало самое трагическое положение. Публицист заключал, что "между местной интеллигентной личностью и обществом образовывался тот антагонизм и та грань нетерпимости, которые не приносили пользы ни той, ни другой стороне. Они обе страдали недостатками и ошибками.

Общество в силу своего непонимания, не пользовалось способностями и талантами человека, который мог принести ему большую пользу; человек же интеллигентный под влиянием раздражения презирал это общество, а с ним и местные общественные вопросы. Таким образом, нарушалась та связь, которая необходима для гармонического развития ". Впечатления о гимназии были связаны у Ядринцева с тем, что "расправа была жестокая, грубая. Секли учеников до 7-го класса, и секли, так как секут крестьян. Со стиснутыми зубами и с сжимающимся сердцем я прислушивался к гулу этих экзекуций, но эта расправа не устрашала нашей демократии". Именно гимназия стала для Ядринцева первой школой жизни. Здесь он впервые получил опыт формирования социального общественного союза: "Здесь были свои законы, обычаи, свои подвиги и герои, даже свои мученики. Мир жизни слагался совершенно своеобразно, под влиянием внутренних наклонностей, общих интересов среди демократических и спартанских прав". Эти права явились своего рода закалкой для жизни и придавали ей некоторое направление, вспоминал впоследствии Ядринцев. "При видимой разрозненности никто не смел, выдать товарища. Никто не смел жаловаться и переносить дело на аппеляцию инспекции и начальства, зная, что здесь найдёт только "шемякин суд"". Главное, что он вынес из этого общественного союза – "для товарищества должны быть приносимы всевозможные жертвы". "Старый забытый образ патриархальной гимназии был близок моему сердцу", – вспоминал Николай Михайлович ещё и потому, что он под влиянием физических экспериментов над ним товарищей, приобрёл себе и защитника.

Несмотря на аракчеевский дух гимназии Ядринцев приобрёл в ней чувство товарищества, равенства. В гимназии без влияния педагогов образовалась бурсацкая республика. Богатство и общественное место родителей не играли в ней никакой роли. Ядринцев пишет, что "простота и бедность пользовались правом первенства. Мы научились уважать в этой среде только собственные достоинства и нравственные качества. Хороший товарищ, хороший ученик уважался, к какому бы сословию он ни принадлежал. Вторая стадия нашего развития заставила понять и полюбить душевные качества, ум и отдавать честь способностям".

Старая гимназия, как ни суровы были её нравы, заложила инстинкты равенства, уважение честной бедности и поклонение труду и таланту, откуда бы он ни выходил, облегчила впоследствии восприятие общечеловеческого идеала.

Смерть отца – Михаила Яковлевича в 1858 г. поменяла судьбу семьи Ядринцевых. Николай Михайлович помнил желание отца – видеть его студентом университета. Ядринцев вспоминает: "Я думал уже об университете, но меня тянула внешняя сторона его жизни. Грезилось товарищество, какая-то весёлая буршская жизнь". Нарушил гимназическую умеренность Н. С. Щукин, которому Ядринцевы сдали комнату. Это заставило тревожно биться его сердце: "как, студент из Петербурга и будет жить у нас, расскажет, что меня ожидает, откроет некую прелесть будущего", так с предвосхищением ожидал встречи со студентом в Ядринцев. Образ студента Щукина произвёл на Ядринцева сильное впечатление: "подвижная фигура, энергетическая речь, пламенная проповедь, его резкие приговоры всему отживающему, запас новых общечеловеческих идей, который он вынес из тогдашнего университетского круга, тех надежд, с которыми он познакомил нас и которыми жила тогда Россия, ждавшая освобождения крестьян и своего обновления". Он был "героем юношества", "замечательным самородком".

Не сдав окончательных экзаменов после седьмого класса гимназии. Ядринцев спешит в Петербург, чтобы вступить в число вольнослушателей университета. Одновременно с ним в столицу приехали и другие сибиряки А. и Н. Лосевы, А. Нелетов, А. Красиков, Н. Павлинов, А. Шешуков. Щукин дал рекомендательное письмо, чтобы Ядринцев мог познакомиться с Г. Н. Потаниным, сыгравшем впоследствии значительную роль в судьбе публициста. "Потанин так хорошо меня принял, сообщал Ядринцев Щукину в письме от 6 сентября 1860 г., – и мы сошлись как сибиряки, стремящиеся к одной цели. Он хочет собрать кружок сибиряков", – вспоминал Ядринцев.

Так началась дружба этих двух разных по характеру людей, продолжавшаяся до самой смерти Николая Михайловича в 1894 г. На тот момент Г. Н. Потанин, уже печатался в "Современнике", "Русском богатстве", был знаком с петрашевцами и М. А Бакуниным. Ядринцева и его товарищей увлекали лекции историка-областника Н. И. Костомарова. "Блестящий и талантливый состав профессоров" составил яркий контраст тому образу учителя, который сложился в сознании Николая Михайловича.

Землячество и университетская жизнь явились отдельной яркой страницей в жизни Ядринцева. "Университет соединял всех нас – и томичей, и тобольцев, и красноярцев, и иркутян – в одну семью. Перезнакомившись, мы стали жить как братья, мы почувствовали стремление соединиться в группу; до тех пор закинутые в столицу сибиряки жили разрознено, они затеривались, исчезали, многие погибали". В Петербурге картина сближения разных представлений окраины имела нечто особенное.

Н. М. Ядринцев сразу же попал под обаяние личности Григория Николаевича, подержал его мысль сгруппировать сибиряков в Петербурге и направлять их занятия на пользу родине. В беседах с Потаниным Ядринцев не только сходился, но и увлекался его умом, его планами, и он был для него первым ментром, наставником.

Студенты-сибиряки с наслаждением читали, свежую периодику, выискивая всё новое. Им удалось объединить около 20 человек. В состав кружка вошли Н. И. Наумов, три года отслуживший юнкером в Омске и Томске и приехавший в Петербург для обучения в университете; Ф. Н. Усов, казачий офицер из Омска; Налетов из Забайкалья; студенты-юристы А. Красиков, Н. М. и Е. Н. Павлиновы. Собрания посещал И. В. Фёдоров-Омулевский, студент-бурят И. Пирожков, В. И. Перфильев, В. М. Березовский, художник П. П. Джогин и др.

Первые собрания проходили на квартире Джогина. Их организаторами выступали Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев. В дальнейшем центром деятельности стала квартира Потанина. Формирование мировоззрения происходило в результате знакомства с западными социологами П. Ж. Прудоном, Ф. Лассалем. В трудах каждого из них находились параллели с русской действительностью.

Связей с Сибирью было мало. "Слыша страстные речи о народе, о долге гражданского служения, мы не могли не перенестись мыслями к нашей родине и не задуматься о её будущем", – констатировал Ядринцев в своих воспоминаниях.

Важнейшей составляющей патриотического мировоззрения областников стало обязательное возвращение молодого сибиряка в Сибирь – на родину, прибивание в её границах и служение её интересам, что впоследствии было представлено идейными противниками – как мечта об отделении Сибири от России, учреждение в крае суверенной демократической республики. Впервые на этих собраниях раздался вопрос о значении в крае университета и необходимости его в Сибири. В дальнейшем же этой идее Николай Михайлович посвятит свою жизнь. Здесь же в товарищеских разговорах, развивалась мысль о необходимости подготовки к будущей деятельности в Сибири, о необходимости изучать край, читать о нём сочинения, являлась мысль составить библиографию книг сибирских.

Постепенно руководящая роль в объединении перешла к Н. М. Ядринцеву. "Я почувствовал, – свидетельствует Потанин, – что он пойдёт во главе сибирского движения, которым уже веяло в воздухе, и что мне придётся сделаться его помощником". Несомненно, Ядринцев был старше Потанина на семь лет, но он обладал организаторскими способностями и литературным талантом.

В Петербурге в 1861 г., начавшиеся студенческие волнения, привели к закрытию университета. Многим не удалось закончить университет и пришлось вернуться на родину. В числе последних были Потанин и Ядринцев. Сибирское землячество распалось само собой, но идеи его, сыгравшие значительную роль в формировании мировоззрения Николая Михайловича Ядринцева заложили основу сибирского областничества.

Литературная деятельность Н. М. Ядринцева началась в 1862 г. в сатирическом журнале "Искра", но свои первые сатирические памфлеты он начал писать ещё в гимназии. До "Искры" он пытался публиковаться в "Эпохе", но там его рукопись не была принята.

Сам Ядринцев осознаёт себя писателем только во время литературной деятельности в Сибири, куда он уезжает в 1863 г. В Сибири, по словам Ядринцева, – "Явилась потребность скорее публично высказаться. Пробудить, и заставит думать общество. Важнейшим бы практическим делом было бы основание сибирского патриотического органа печати".

Деятельность Ядринцева в эти годы разнообразна. Как отмечает сам публицист, "главной задачей было тогда направлять молодёжь в университеты". В городе Омске вместе с Потаниным они организуют публичные лекции, литературные вечера, концерты, используя их для пропаганды своих взглядов. В декабре на одном из литературных вечеров он произносит речь о необходимости открыть в Сибири университет. О Сибири Ядринцев пишет, что на тот момент она "представляла то редкое и в высшей степени прискорбное зрелище, что учрежденные в ней среднеобразовательные заведения вместо того, чтобы обогащать её достаточно образованными людьми, служат как бы средством для отвлечения из неё свежих живительных умственных сил в Европейскую Россию. Сибирь вообще нуждается в людях с высшим образованием, и удовлетворить этой нужде не могут высшие учебные заведения империи, куда учащиеся должны следовать за пять-шесть, а иногда и более тысячи вёрст; словом, предоставляется ныне настоятельная возможность возвысить уровень образования в Сибири, дать местным её уроженцам средства развивать и оберегать свои умственные силы на пользу самой Сибири, что может быть достигнуто только учреждением университета в этом крае". По инициативе молодого деятеля было тогда же приступили к собранию пожертвований на местный университет и, благодаря энергичной проповеди и общему сочувствию сибиряков, средства в конце концов, были собраны. И в 1888 г. задача фактически была исполнена – университет был построен в Томске. "С момента появления в Омске и до последнего своего издыхания Николай Михайлович являлся самым горячим проповедником университетской идеи в Сибири. Он первый после Сперанского, начал пропагандировать эту идею, её проводил он красной нитью во всех своих статьях, благодаря ему были собраны громадные суммы на основание университета", вспоминает Глинский.

Омск представлял собой довольно большой, но преимущественно чиновничий город, имевший когда-то военное и административное значение. Находясь в стороне от главного сибирского тракта, он угрожал сделать университет пустым. Наконец, город был наполнен населением приезжим, временным. Омск, пришли к такому выводу Потанин и Ядринцев, не является подходящим местом для развёртывания их публицистической и общественной деятельности. Город напоминал военный лагерь, в нём не было даже официальной газеты, но даже имеющаяся интеллигенция мало интересовалась общественной жизнью. Выступление Ядринцева на литературном вечере 11 ноября 1864 г. привлекло внимание лишь молодёжи, особенно кадетов Омского корпуса, призывом к пополнению, знаний, к поездке в университеты.

Он покидает Омск, вслед за Потаниным. Уже в Томске они пытаются найти поддержку и сочувствие своим планам, Потанин и Ядринцев пытаются сблизиться с томской интеллигенцией (особенно учителями гимназии), приказчиками, местными чиновниками. Им удаётся объединить вокруг себя круг людей, состоящих из отставных офицеров Е. Колосова, А. Сапожникова, купца А. Пичугина и учителей Д. Кузнецова, Е. Парамонова. Среди них велись разговоры о необходимости всестороннего изучения Сибири, о её нуждах (в областническом понимании).

Сотрудничая с "Томскими Губернскими Ведомостями", Ядринцев делает первые шаги выяснения местных вопросов. Активизируется деятельность Томского кружка: тайные собрания, сбор средств в пользу беглых ссыльных, попытки приобрести литографию для печатания. В 1863 г. появляется прокламация "Патриотам Сибири". Прокламация призывала сибиряков отделиться от России, создавши своё государство, на началах народного самоуправления объединив всю Россию. Около двух лет власти ничего не знали о прокламации, хотя она была распространена не только среди студенчества, но и среди некоторых военных и штатских кругов. Экземпляр хранился у бывших казачьих офицеров – братьев Усовых. Один из них, Гавриил Усов взял её с собой на службу. Дежурный офицер кадетского корпуса случайно обнаружил её у шестнадцатилетнего А. Д. Самсонова. Весной 1865 г. возбуждается уголовное дело с громким названием "Дело об отделении Сибири от России и образование республики подобно Соединённым Штатам". Начались повсеместные аресты в Уральске, Томске, Красноярске, Петербурге, Москве. 44 арестованных привезли в Омск, среди них был и Ядринцев. Потанина и Ядринцева обвиняли в публикации статей о необходимости университета в Сибири с косвенной критикой правительства. "В нашем сознании было желание мирного блага нашей забитой Родине, нашей мечтой было её просвещение, гражданское преуспевание. Мы отвечали, что желаем нового гласного суда, земства, большей гласности, поощрения промышленности, больших прав для инородцев. Что тут было преступного? Что было преступного в горячей любви к наше Родине?".

Впоследствии Ядринцев вспоминал об этом фрагменте своей биографии: "Более всех обвиняли меня, Потанина, Шашкова и Щукина; остальные юные товарищи считались совращёнными", вспоминает Ядринцев. Потанин, Ядринцев и Шашков сначала были приговорены к 12 годам каторги, но затем наказание было смягчено, последовало долгое заключение и ссылка. "Это была обратная ссылка из Сибири: кажется, единственный случай, когда Сибирь была признана чьим-то отечеством и из него нужно было выдворить. Множество ссыльных пожелали бы этого выдворения".

Находясь в ссылке в Шенкурские, Ядринцев не мог оставаться без дела, без книг, без занятий. Он начинает ряд журнальных статей в "Деле" о сибирской тюрьме и ссылке. "В связи с этим я начал интересоваться уголовным вопросом и выписывал много иностранных книг. Но главная цель была разоблачить несостоятельность сибирской ссылки". Таким образом, всё время ссылки он готовился к публицистической деятельности, изучая европейскую историю и историю колоний.

В 1872–1873 гг. после освобождения из Свеаборгской крепости Потанина, начинается оживлённая переписка с Ядринцевым. "Обрадовавшись возвращению своего друга, я ожил. Масса сибирских тем вертелась в голове".

В своих письмах Потанину, Ядринцев указывал на инертность сибирской интеллигенции: "Наша интеллигенция ничем не связана с народом, у неё нет ещё почвы, на которой бы она могла сойтись с ним". Главным теперь для Ядринцева видится создание образцов поведения для сибирской интеллигенции, придание её деятельности конкретного деятельного направления, и наконец, объединение общих сил.

Непременными атрибутами провинциальной жизни, по его мнению, должны стать периодическая печать, театр и университет. Газета должна стать той самой объединяющей силой интеллигентных сил области, органом интеллигенции края, а не печатною справкою для торговых контор; она должна представлять собой общественное явление, умственную работу края. "Театр, как и университет, должен стать областным учреждением. А не колонией столицы в провинции, как это теперь. Он должен быть наполнен актёрами. Уроженцами края, он должен давать в изобилии пьесы, рисующие местную жизнь, написанными местными авторами". И особые требования предъявлялись к университету, который должен органически срастись с Сибирью. Именно реализацией этих установок должна заниматься местная интеллигенция. В 1873 г. начинается их сотрудничество в "Камско-Волжской газете". "Потанин познакомился с её редактором К. В. Лаврским в ссылке. Видя бедность газеты, он предложил примкнуть к ней и пригласить сибиряков сотрудничать. Помещая статьи о Сибири, в то же время я предпринял ряд статей по областному вопросу. Каждая русская область могла иметь свои интересы, и воззрения провинциала были особые от столичного централизатора. Вот какова была исходная точка", – вспоминает Ядринцев. Сам публицист работал много и плодотворно, печатает в ней свои статьи: "В ожидании реформ на Востоке" и "Цивилизация на Востоке". Готовя обозрение провинциальной газет, он формулирует задачи, которые, по его мнению, должны стоять перед органами местной печати. Первая – знакомить общество и местное население с чисто местными вопросами и нуждами, которые сама жизнь ставит на очередь. Вторая – быть посредником между литературным и провинциальным читателем.

По совету А. И. Деспота-Зеновича, члена Совета внутренних дел В. А. Сологуба, Ядринцев 17 сентября 1873 г. отправляет "всеподданнейшее прошение" о помиловании к управляющему III отделением его Императорского величества отделением графу Шувалову, написанное в форме раскаяния о помиловании.

Ядринцев пробыл в ссылке 6 лет, с тюрьмой около 10 лет – "10 лучших лет своей юности". И для публициста это не могло пройти бесследно. В Петербург Николай Михайлович вернулся "измождённый, усталый, нервный, измученный ссылкой". Начались его поиски работы, он писал в "Деле", "Неделе", и в этом же году прекратила своё существование "Камско-Волжская газета". Литературная работа поначалу давалась ему туго. Он работал у графа Сологуба и получал поддержку. Точками соприкосновения между ними стала – сибирская ссылка. Через него Ядринцев узнаёт о всех проектах, воззрениях разных административных лиц и учёных по вопросу о ссылке. Он расширяет свои знакомства в административных кругах и учится быть представителем сибирских интересов.

По приезде в Петербург по поручению Потанина, Николай Михайлович познакомился с корреспонденткой этой газеты, Аделаидой Фёдоровной Барковой. "Это была чрезвычайно задушевная, отзывчивая, добрая и приветливая девушка. Неудивительно, что Ядринцев нашёл в ней именно ту подругу жизни, которую так искало его любящее, нежное сердце. Молодые люди полюбили друг друга, и союз их явился воистину редким в наше время золотым семейным счастьем", – вспоминал о ней Глинский.

Аделаида Фёдоровна оказалось для своего мужа любящей женой и ценным помощником. Женившись на ней в 1874 г. он нашёл в ней товарища, друга и сотрудника.

Её перу принадлежали отдельные хроники в и статьи в "Восточном Обозрении", посвящённые вопросам образования в Сибири, а также организация известных сибирских вечеров.

Тяжело и мучительно воспринял Николай Михайлович смерть жены: "Я осиротел и почувствовал себя ужасно тяжело, одиноко. Страшная тоска сокрушала меня, и я не находил уже таких неизменных друзей, такой нравственной поддержки. Я не мог отдаваться так деятельности, как прежде. Неприятности и ухудшившиеся обстоятельства убивали дух мой, в эти трудные минуты я не находил близ себя людей, которые бы меня поддержали. Я понял, как важно жить в родной семье, когда окружён попечениями". Для него это была серьёзная потеря. Живя уже в Петербурге, после ссылки Ядринцев в то же время учился быть представителем сибирских интересов и ходатаем за Сибирь. "Мы разумели обобщение и пробуждение интеллигентной жизни в провинции".

Он приходит к выводу, что в столице, в столичной печати, была самая неблагоприятная почва возбуждать вопрос о провинции. Для столичного жителя провинция была глушью, образцом застоя, невежества, а провинциальная печать – убожество. Уверившись, что русская провинция совсем не имеет представителей в столице, и что она не сгруппировалась, не созрела, не выработала программ, Ядринцев обратился снова к сибирским делам.

Ядринцев остаётся верным своей родине и начинает тем усиленнее проводить сибирские вопросы в столичную печать. Он посвящает свои статьи сибирской ссылке, протестуя против неё, вопросам золотопромышленности, университета.

В сентябре 1875 г. он узнаёт, что губернатором в Сибирь назначается новый генерал-губернатор Н. Г. Казнаков. Знакомство с ним вызвало у Николая Михайловича восторг. В нём он увидел настоящего патриота, хорошо осознававшего вред ссылки и настоятельную надобность университета. И Ядринцев с усердием принялся составлять для него записки и проекты по главным вопросам, о ссылке, с программой какие необходимо собрать сведения о современном положении ссылки и по истории сибирского университета. Казнаков передал Ядринцеву радостную весть, что по его докладу государь дал согласие на создание университета в Сибири.

"Для Сибири начиналась новая заря". Николай Михайлович писал в это время ряд статей в "Голосе" по поводу назначения нового генерал-губернатора и тех ожиданий, какие наполняют Сибирь. Он напоминал, как ждала Сибирь Сперанского, как ждёт она давно правосудия.

В 1876 г. Ядринцев получает приглашение на службу от Казнакова. Для него это означало опять увидеть родину. Он продал всё своё имущество, уютную квартиру в Петербурге, где так покойно жилось, взял жену, ребёнка и кормилицу и повёз в Сибирь.

В Омске пробыл около 5 лет, где писал проекты для генерал-губернатора – о положении ссылки, стал бессменным членом Западно-Сибирского отдела географического общества. Совершил две экспедиции на Алтай. Этнографическая деятельность хотя и увлекала, но его не оставляла мысль о создании газеты для "Сибири". Тем более, что стало известно о закрытии газеты "Сибирь", издателем которой был его соратник по шестидесятым годам Нестеров. Г. Н. Потанин советует ему просить помощи у Н. Г. Казнакова. Но с уходом генерал-губернатора в 1881г., Ядринцев оставляет государственную службу и уезжает в Петербург. Здесь он публикует свой многолетний труд "Сибирь как колония" к трёхсотлетию освоения края. Это глубокое исследование массой конкретного материала, статистических данных, исторических очерков. Одновременно с выходом книги публицист хлопочет о выходе бесцензурной газеты в Петербурге. Влияние Н. Г. Казнакова и А. И. Деспота-Зеновича помогло ему получить разрешение. И 1 апреля 1882 г. выходит первый номер газеты "Восточное обозрение". Это была первая, не считая "Азиатского сборника" столичная газета, посвящённая исключительно сибирским вопросам. В номере было заявлено, что предварительной цензуры не будет. Программа предполагала печатать телеграммы, важные правительственные распоряжения, статьи, обзоры, касающиеся жизни русских областей и интересов населения восточных окраин, также вопросов русской политики на Востоке.

Публицист вёл активную переписку со своими корреспондентами на местах, в результате отдел корреспонденции из Сибири был одним из наиинтереснейших.

Ядринцевы тогда являлись центром, объединяющим всю сибирскую молодёжь, которая помимо изучаемых в разных учебных заведениях предметов, интересовались общественной жизнью, общественными вопросами вообще и сибирскими в частности. "Ядринцевские четверги" совпадали с учебным временем, так как главный контингент посетителей состоял из учащейся молодёжи, которая весной разъезжалась из Петербурга, а сенью опять собиралась. Желающие могли читать свежие номера "Восточного обозрения", "Недели", толковать по поводу разных сибирских вопросов. "Двери этого дома были настежь открыты для всякого сибиряка, и все шли к Ядринцевым: кто с просьбой приискать работу, кто посоветовать насчёт занятий, а кто и просто поговорить, узнать сибирские новости", – вспоминал о нём Левин.

Даже представители сибирской администрации, приезжая из Сибири или уезжая туда, считали нужным заехать к Ядринцеву с визитом.

В качестве редактора "Восточного обозрения" Николаю Михайловичу приходилось часто переживать горькие минуты. Дела шли всё хуже и хуже. Ядринцеву приходится работать и на другие издания. В это время закрываются иркутская "Сибирь" и томская "Сибирская газета". Редакция "Восточного обозрения" лишается важных источников информации. В 1886 г. осталось всего 150 подписчиков. Чтобы спасти газету, публицист пытается перевести её в Иркутск, что ему удаётся после многочисленных хлопот.

Оставив жену с тремя детьми в Петербурге, он переезжает в Иркутск.

Бывшие подписчики газеты, привыкли к её петербургскому облику и нынешние выпуски, не такие резкие и меткие, не удовлетворяли их. Сделать газету другой не было возможности из-за цензуры. Острота тона могла привести к запрещению издания вообще. Сложными были отношения Ядринцева с сотрудниками "Сибирской газеты". Они привыкли к иной подаче своей корреспонденции в "Восточное обозрение". Сглаженный тон критики их не устраивал.

Николай Михайлович решает оставить журналистику. Он передаёт "Восточное обозрение" члену комитета Иркутского переселенческого общества В. А. Ошуркову.

Весной 1889 г. он занимается изучением истории урало-германских племён, едет в Монголию, разыскивает мифическую столицу Каракорум. Его открытие привлекает внимание всего учёного мира. Он публицист, а не учёный, сделав доклад в Географическом обществе, он передаёт дело другим.

С приездом в Петербург начинаются хлопоты по расширению "Восточного обозрения". У него появляется мысль вновь вернуть газету в Петербург. Главное управление по делам печати потребовало согласовать это решение с сибирскими властями, те отказали. Перед публицистом стал вопрос: либо вернуться в Иркутск, либо забыть о газете. Он решается на последнее. Замыслив новое издание в Петербурге. Однако разрешение на него выхлопотать не удалось. В начале 1891 г. "Восточное обозрение" выходит снова благодаря докладной записке Николая Михайловича министру внутренних дел. И второй номер нового года как главный редактор подписывает уже Ошурков.

Ядринцев в это время посещает Париж, где читает доклад. По прежнему много работает, готовит второе издание книги "Сибирь как колония", пишет стать по переселенческому вопросу для "Вестника Европы", выпускает книгу "Сибирские инородцы их быт и современное положение", посылает свои статьи в "Восточное обозрение".

Статьи публициста появляются в 1892 г. в "Русском богатстве". В газете "Русская жизнь" он заведует сибирским отделом, который вскоре закрывают. Ему предлагают стать ответственным редактором газеты, но он отказывается, так как ему не нравится внутренний климат в редакции.

В 1893 г. он посещает Всемирную выставку в Чикаго. Часть своих впечатлений он публикует в "Русской жизни". Всё это время Ядринцев продолжает неуклонно и пристально следить за своим детищем "Восточным обозрением", судьба которого ему небезразлична. Конечно же, он расстроен, что газета потеряла своё направление, особенно с приходом в неё И. Г. Шешунова. У неё очень трудное материальное положение. В начале 1894 г. он договаривается о продаже её ссыльному народовольцу И. И. Попову, по представлению Николая Михайловича, только лишь истинный патриот должен руководить газетой.

Но сам публицист остаётся без дела. Ему надо как-то содержать троих детей. Он соглашается на должность заведующего статистическими исследованиями на Алтае. По пути в Барнаул заезжает к другу В. И. Семидалову и передаёт ему для публикации "Автобиографию".

Публицист скоропостижно скончался 7 июня 1894 г. от паралича сердца. Смерть великого человека осталась загадкой. Ходили версии об умышленном самоотравлении, кто-то считал, что он умер от одиночества.

О смерти публициста немедленно объявили в Сибири и по всей России. Во многих периодических изданиях появились некрологи с элементами его биографии. В Иркутске, Томске, Омске, Барнауле, Москве и т.д. служили панихиды.

Можно ли говорить о жизненном пути Ядринцева, расценивая его как "осмысленную" биографию, придания многим поступкам знаковости и символизма? Уместным будет рассмотрение "поступков" в сфере общественной и частной жизни.

Общественная деятельность: ставя перед собой цели самопознания, самоопределения и погружаясь в свою жизнь, своё сознание, свои эмоции и ощущения интеллигент узнавал нечто новое об окружающей жизни. Эти знания превращались в активный фактор провинциального культурного пространства, объединявший мыслящую часть общества. Исходя из этого Ядринцев как сибиряк-"патриот" в процессе общественной и профессиональной деятельности побуждал в обществе идею сознательного служения краю. Формируя свою идентичность, он стремился организовать групповые общности – вступал в землячества, литературные кружки. Идентичность всегда ориентирует на определённый стиль жизни, "вбирая" который индивид формирует свою тождественность с определённой группой, образом жизни, ценностями. В этом ключе суд и ссылка символизировали биографию публициста, а уникальность мотива возвращения дополнялась не менее уникальным прецедентом обратной ссылки в Европейскую Россию.

Какую же тогда роль играла частная жизнь? Уделяя такое большое внимание общественным делам, организаторской деятельности – сфера приватного нередко оставалась неудел.

Образ сибиряка – "патриота", можно выделить следующие этапы в формировании этого образа.

1) Гимназические годы явились первой ступенью в формировании образа сибирского интеллигента.

Во-первых, потому, что публицист приходит к заключению о том, что "внутренние образованные силы" (сибиряки) видят единственный свой выход в бегстве из Сибири. Он, в частности, писал по этому поводу: "Понятен тот вопль и негодование, которые вырвались у человека образованного, с развитым умом и сердцем, вернувшегося на свою родину. Он не находил в этом обществе здоровых инстинктов гражданской жизни и нравственных идеалов. Положение Сибири составляло тем более яркий контраст, что в Европейской России уже пробуждалась жизнь и являлись новые требования. Гражданские стремления при отсутствии интеллигентного и образованного класса отсутствовали, сибирское общество не разобралось со своими местными вопросами, не выдвигало их. Оно было тупо, равнодушно к вопросу о ссылке, не разбирая, вредна она или полезна, безучастно к переселениям, живя промышленною жизнью, оно, однако, не создавало экономических вопросов, не чувствовало потребностей саморазвития, самосовершенствования и гражданского преуспеяния".

Во-вторых, гимназия для Ядринцева – это ещё и первый опыт в общественном единении.

2) Студенческая жизнь, университет, землячество определяют уже практические задачи, рождают у сибиряка – "патриота" идею возвращения на родину, и полезного ей служения. Мысли о будущем своей родины приводят к необходимости подготовки будущей деятельности: изучать родной край, читать о нём, готовить образованные кадры.

3) Публицистическая деятельность Николая Михайловича приводит к выводу о необходимости создания сибирского патриотического органа печати, который консолидировал бы всю местную интеллигенцию и университета, который обогатил бы образованными людьми Сибирь, поднял бы уровень её образования. Он ставит задачу проведения местных вопросов в столичную печать. Таким образом, газета и университет должны были явиться трансляторами образцов и эталонов поведения для местной интеллигенции.

4) Впоследствии он убедился, как слабо проявлялась вообще областная идея и областное единение в Европейской России. Для себя же он сделал печальное заключение: "Областник или окраинец сторонится от централистов – интеллигентов, замыкается в себе или продолжает свою деятельность в провинции, видя непонимание чувств, наклонностей, стремлений местных и нужд".

Образ сибирского интеллигента в "прочтении" Н. М. Ядринцева противоречив. Во-первых, он оформлялся в результате собственного жизненного опыта, во-вторых, являлся воплощением индивидуального или коллективного воображаемого конструкта. В качестве идеальной модели интеллигента выступала биография самого публициста. Начать с себя, а затем транслировать этот образ на других – этот способ предполагал мирный путь преобразования общества в глазах Николая Михайловича Ядринцева. Сибирская интеллигенция являлась не такой, какой бы хотел её видеть Ядринцев. В конечном счёте, невозможность соответствовать смоделированному образу заставляет публициста оборвать публициста свой жизненный путь.