Родился русский писатель и дипломат александр сергеевич грибоедов. Александр Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность - А. М. Скабичевский

Высокое чувство чести руководило им во всех его поступках и составляло его правило во всех случаях жизни.
Глава английского представительства в Тавризе Дж. Макдональд – об А.С. Грибоедове

В двух войнах за власть над Закавказьем (1804–1813 гг. и 1826–1828 гг.) Россия дважды победила Персию. В этой борьбе был важный скрытый участник – Англия. Она поддерживала и подстрекала Персию, но ради своего интереса: в Лондоне опасались, что Россия, продвигаясь на Юг, захочет отнять у Англии Индию, уязвимое место Британской колониальной империи. Российское дипломатическое представительство в Персии должно было добиваться соблюдения Персией условий двух мирных договоров и одновременно сопротивляться враждебной политике Англии. А. С. Грибоедов решал эту задачу во время двух дипломатических миссий.
В первый раз он приехал в Персию в 1818 году, после первой из двух русско-персидских войн, в должности секретаря посольства, неглавного человека. Персия не пришлась ему по душе, его мучила мысль о смерти друга, он издевался над своей дипломатической ролью. Это все же не значило, что А.С. Грибоедов не намерен был отстаивать здесь интересы своего любимого и уважаемого Отечества. Он был молодой человек с вызывающим воображением и проявлял иногда такие инициативы, до которых не всякий опытный дипломат бы додумался именно из-за профессиональной привычки опытных дипломатов действовать с оглядкой и так, чтобы никто не мог догадаться, чего им надо на самом деле.
Грибоедов умел добиться многого решительным маневром. Однажды ему удалось убедить вернуться в Россию некоторых пленных русских солдат, перешедших на персидскую службу, даже несмотря на их боязнь наказания за предательство. Сделал это он так: объявил солдатам на понятном для них языке, что он о них думает. Неожиданно простой шаг принес большой успех. Батальон из русских пленных под командованием Самсона Макинцева считался привилегированной частью персидской армии, подчиненной наследному принцу Аббасу-мирзе. Для России существование такого почетного батальона перебежчиков было глубоко позорно. Российская дипломатия и раньше добивалась от Персии их возвращения, но никто не спрашивал самих солдат, не мучает ли их совесть в их положении и не хотят ли они по доброй воле вернуться в Россию. Грибоедов сам привел отряд тех, кто раскаялся (более полутора сот человек), в Тифлис, но, к сожалению, власти не прислушались к его просьбе простить их. Другие подобные нестандартные ходы молодого Грибоедова тоже достигали цели – позиции России в Персии значительно укрепились, а сам он получил персидскую награду – орден Льва и Солнца, (который заложил потом в ломбард).
В другой раз, по окончании второй русско-персидской войны, в конце 1828 года в Персию прибыл уже глава дипломатического представительства, статский советник Александр Сергеевич Грибоедов на вершине почета и славы, человек, который хотел и, казалось, мог быть счастливым, но чувствовал: что-то ему не позволит. У него был дипломатический ранг полномочного министра (по-персидски «Вазир-Мухтара»). Теперь он должен был добиться осуществления Туркманчайского мирного договора, в составлении которого сам принимал участие. Этот договор, присоединивший к России новые земли и закрепивший ее военное господство над Каспийским морем, будет определять российско-персидские отношения почти сто лет – до самого 1917 года. И в наши дни государственные границы Армении и Азербайджана с Ираном установлены на основе Туркманчайского мира.
По правилам того времени, проигравшая в войне сторона должна была заплатить победителю условленную денежную сумму – контрибуцию, предназначенную для того, чтобы возместить военные издержки победителя. Грибоедов считал, что цель контрибуции – лишить врага средств на новую войну. Сумма контрибуции для Персии была определена очень крупная – 10 куруров , или 20 миллионов рублей серебром. Чтобы ее собрать, срезали бриллиантовые пуговицы с одежд жен самого наследника персидского престола Аббаса-мирзы и отправляли в переплавку драгоценные золотые предметы из его сокровищницы. Но решающим вопросом для жизни и смерти Грибоедова оказалась не контрибуция, а люди, через жизни которых прошла война.
Туркманчайский договор предусматривал, что все пленные обеих сторон подлежат возврату, а все подданные персидского шаха, во время войны оказывавшие помощь России (особенно армяне) не будут преследоваться за это и получают право в течение года перейти под власть России. Так в российском посольстве в Тегеране сперва оказались две женщины из гарема Аллаяр-хана, ненавидевшего Грибоедова шахского министра и зятя шаха. А затем Мирза-Якуб, евнух шахского гарема и казначей шаха, пришел просить оказать ему помощь вернуться на родину, в Армению. Грибоедов получал возможность узнать главные государственные тайны Персии из первых рук. Для персов Мирза-Якуб повел себя как предатель шаха и отступник от истинной веры. Шах потребовал вернуть Мирзу-Якуба, но Грибоедов все-таки взял его под свою защиту как российского подданного.
Въезд Грибоедова в столицу Персии в глазах мусульман был связан со многими зловещими предзнаменованиями. В то время как при дворе Фетх-Али-шаха «Вазир-Мухтару» всячески угождали, на улицах Тегерана раздавались призывы к священной войне против «неверных». Распространялись слухи о возмутительном поведении русских и об их презрении к персидским законам. Укрывать в стенах миссии Мирзу-Якуба и женщин становилось очевидно опасно. Но и отказать им в убежище было нельзя хотя бы потому, что Туркманчайский мирный договор дал им право перейти в подданство России, и Россия была обязана, не меньше, чем Персия, уважать это их право. Кроме того, неприкосновенность российского дипломатического представительства охранялась и международным правом, и персидским обычаем (иностранные миссии приравнивались в Персии к святым местам), и положением Корана, который требует соблюдать договора, даже заключенные с немусульманами.
30 января 1829 года (по новому стилю – 11 февраля) в дом, который занимала русская миссия, ворвалась толпа – вооруженные, чем попало, озлобленные люди. Несколько десятков человек, бывших в миссии, приняли бой, защищались и были убиты. Погиб и Мирза-Якуб. Из дипломатического персонала удалось уцелеть лишь одному человеку – секретарю Мальцеву. Грибоедов погиб в мундире дипломата, с оружием в руках. Его тело три дня волочили по улицам Тегерана, и всякий, кто встречал мертвого «Вазир-Мухтара», издевался над ним, как мог, считая, что творит благое дело…
Персидские власти обязаны были обеспечить безопасность российской дипломатической миссии, охраняемой со своей стороны лишь небольшим казачьим конвоем. Однако персидские солдаты опоздали.
Предлагались две версии, объясняющие причины случившегося. Одна, официально принятая правительствами России и Персии, приписывает вину «опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова» и дурному поведению прислуги из миссии, возмущавшему нравы жителей Тегерана. Другая утверждает, что на самом деле враги Грибоедова решили свою проблему чужими руками. В организации нападения подозреваются лица из высших придворных кругов и высшего духовенства Персии, также (по принципу «ищи, кому преступление выгодно») часть сотрудников английского представительства – те, кто настраивал шаха и его двор против Российской империи и в борьбе с нею не выбирал средств. В существование заговора против Грибоедова верил и Пушкин. Иначе он не назвал бы Грибоедова «жертвой невежества и вероломства»: ведь вероломство – это борьба неблагородными средствами. Толпа, напавшая на русскую миссию, была невежественна, а вероломными были те, кто незримо направлял ее.
Нелегко отделаться от мысли, что Грибоедов приблизил свою смерть. Будучи представителем страны-победительницы в побежденной стране, Александр Сергеевич придерживался той же линии поведения, которая оправдывала себя раньше, то есть твердой, используя для того, чтобы шах не сомневался в силе России и настойчивости ее требований, всякие важные мелочи. Например, на приемах и переговорах во дворце Фетх-Али-шаха правила персидского этикета предписывали снимать обувь и стоять. Русский «Вазир-Мухтар» отказывался разуваться и требовал подать ему кресла, напоминая о том, что после победы в первой войне с Персией Россия получила здесь особые права. Это дополнительно усиливало раздражение персов по отношению к Грибоедову. А ведь известно по многим свидетельствам, что, отправляясь в Персию, он предчувствовал беду, говорил, что ему «удивительно грустно ехать туда» и получил предупреждение: «Вам не простят Туркманчайского мира!» Грибоедов умел смотреть в лицо опасности, но ведь по дороге в Персию он женился, и скоро должен был родиться его ребенок. Зачем же он рисковал, зная всю сложность ситуации и угрозу для себя лично, если его жизнь теперь принадлежала не только ему?
Но говорят, что Грибоедов сам виноват в своей гибели, или те, кто хотел бы скрыть или уменьшить свою собственную вину, или те, кому он безразличен. Те, кто любил Грибоедова, не обвиняли его. Можно считать, что безразличный человек объективен. А можно также думать, что только любящим открывается настоящая правда.
Конечно же, унижать поверженного врага чрезвычайно опасно. Но стоит помнить, что и персы не были милостивы и гуманны в отношениях с покоренными народами и пленными. Как здесь обращались с пленниками, Грибоедов знал, а жители Закавказья помнили жестокость, которую проявил в завоеваниях в конце ХVIII века персидский шах Ага-Мохаммед-хан, первый правитель из захватившей персидский трон династии Каджаров. На стиль дипломатии А.С. Грибоедова в Персии также отчасти повлиял интересный для него человек – наместник России на Кавказе, главноуправляющий Грузией (в 1816 – 1827 гг.) генерал Алексей Петрович Ермолов, личность яркая, популярная и неоднозначная. Грибоедов некоторое время (в 1822 – 1827 гг.) служил при нем чиновником по дипломатической части. Ермолов был патриотом, любимым и почитаемым солдатами, однако в отношениях с народами Кавказа и Персией слишком полагался на жестокость и устрашение. Из опыта дипломатических переговоров с Персией и столкновений с кавказскими горцами он вынес убеждение, что восточные народы принимают мягкость на переговорах за проявление слабости противника, и она служит для них приглашением наступать снова.
Грибоедов, имея собственный опыт общения в Персии, также считал, что «тон умеренности» на переговорах «персияне причтут к бессилию». Напротив, в отношениях с жителями Кавказа и Закавказья Александр Сергеевич был сторонником не «барабанного просвещения», а «одного лишь строжайшего правосудия», не террора, а справедливости. Во время второй русско-персидской войны, когда Ермолов в должности наместника на Кавказе был заменен родственником А.С. Грибоедова И.Ф. Паскевичем, Грибоедову удалось привлечь на сторону России многих местных правителей Армении и Азербайджана, что во многом повлияло на результат войны в пользу России.
Однажды, осенью 1825 года на одну из станиц на Кавказе напали горцы, разграбили и подожгли ее, убили или захватили в плен людей. Грибоедов примкнул тогда к посланной против них карательной экспедиции и в дороге написал от имени «хищников» стихи, исполненные восхищения жизнью народов Кавказа:
Наши – камни; наши – кручи!
Русь! зачем воюешь ты
Вековые высоты?
Досягнешь ли?
За дух свободы и чувство собственного достоинства Александр Сергеевич многое прощал. Но он не прощал сознательное унижение – хуже всего, что добровольное:
Узникам удел обычный, -
Над рабами высока
Их стяжателей рука.
Узы – жребий им приличный;
В их земле и свет темничный!
И ужасен ли обмен?
Дома – цепи! в чуже – плен!
В Персии Грибоедову еще сильнее, чем в высшем обществе Москвы и Петербурга, недоставало человеческих качеств, которые он ценил высоко – душевной прямоты и свободолюбия. Говорят, что литературные произведения, в которые автор вложил частицу самого себя, приобретают власть над своим автором. В таком случае можно представить себе, что Грибоедов в Персии как бы исполнил в жизни роль своего положительного героя Чацкого, желая, во что бы то ни стало, оставаться самим собой и отвергая лицемерие. Но неприятная Москва, собравшаяся в доме Фамусова, отпустила Чацкого, пожав плечами и не поняв его гнева. А тегеранская толпа бросилась вслед Грибоедову и не пощадила его, приписав за него к его комедии «Горе от ума» трагический финал.
Те, кто пришел убивать Грибоедова, считали его виноватым и, должно быть, думали тогда, что идут на подвиг. На самом деле, они всего лишь совершили массовое убийство, заурядное и унижающее человека дурное дело. Версии, которые обвиняют самого Грибоедова в том, что произошло с ним и его товарищами можно услышать и в наши дни. Но отсутствие раскаяния не превращает преступление в подвиг.
1. Курур – крупная персидская денежная единица (2 миллиона рублей серебром).

30 января 1829 года в Тегеране около 100 тыс. религиозных фанатиков окружили здание русской миссии, которое обороняли 37 казаков и дипломатических сотрудников. Все они погибли. Самой известной жертвой этого нападения стал Александр Грибоедов - российский дипломат, композитор, драматург, за пять лет до этого завершивший написание своей знаменитой пьесы «Горе от ума».

Это нападение на долгие годы останется самым громким в истории отечественной дипломатии, однако почти не повлияет на отношения между российскими императорами и персидскими шахами.

Черная роза Тифлиса

В конце лета 1828 года в доме у грузинского князя Александра Чавчавадзе по пути из Петербурга в Персию к месту службы остановился его давний друг, статский советник Александр Грибоедов.

Этот визит и для Грибоедова, и для семьи Чавчавадзе окажется судьбоносным. 33-летний дипломат, планировавший лишь ненадолго навестить старого друга, незамедлительно влюбится и почти сразу сделает предложение дочери князя, красавице Нино. Она ответит согласием.

Их земному браку суждено будет продлиться чуть больше года - и большая часть его пройдет в разлуке. Но верность своему супругу красавица Нино будет хранить еще почти 30 лет, до самой смерти, за что получит имя Черная роза Тифлиса.

Четверная дуэль

До встречи с юной грузинской княжной Грибоедов отнюдь не отличался примерным поведением. В 1812 году в разгар войны с Наполеоном 17-летний Грибоедов начал службу в Московском гусарском полку. Там же служили в том числе молодые Голицын, Толстой и Шереметев. Грибоедов, сам дворянин, легко сошелся с компанией аристократической молодежи. Как позднее сказал об этом сам Грибоедов:

«Я в этой дружине пробыл всего четыре месяца, а теперь четвертый год не могу попасть на путь истинный».

Так, в 1817 году в Петербурге именно он стал причиной потрясшей столицу четверной дуэли, жертвой которой пал поручик Василий Шереметев. Шереметев был влюблен в главную звезду петербургской сцены, воспетую Пушкиным балерину Авдотью Истомину. Но на ее сердце претендовал и близкий друг Грибоедова, Завадовский. Воспользовавшись размолвкой между Истоминой и Шереметевым, Грибоедов, друживший с балериной, отвез ее к Завадовскому. Узнав об этом, Шереметев под влиянием знакомого дуэлянта Якубовича вызвал Завадовского. Тот драться «за актерку» отказался, еще сильнее оскорбив Шереметева неуважительным отношением к возлюбленной. Поручик настоял на поединке, а Якубович отправил вызов «своднику» Грибоедову.

Обе дуэли должны были состояться в один день, но во время первой Шереметев был смертельно ранен - его спешно повезли в Петербург, где он скончался на руках Истоминой. Грибоедова сослали на Кавказ, и второй поединок был отложен. С Якубовичем они увиделись лишь через год, в Грузии, и все-таки пошли к барьеру. Но смерть Шереметева охладила их пыл: Грибоедов выстрелил в воздух, а Якубович - в мизинец оппонента.

Спустя 11 лет именно сломанный мизинец поможет опознать тело убитого в Персии дипломата. А пока дуэлянт получил направление на дипслужбу в Тегеран - подальше от столиц.

Незавершенная миссия

Понимая необходимость разлуки, Грибоедов торопился: как следует из его восторженных писем друзьям, предложение и венчание стали делом нескольких месяцев. Сам Грибоедов позднее вспоминал, что решение объясниться пришло к нему в течение одного вечера - за ужином, во время которого он и Нино оказались друг напротив друга.

«Сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из-за стола, я взял ее за руку и сказал ей по-французски: «Пойдемте со мной, мне нужно что-то сказать вам». Она меня послушалась, как и всегда, верно, думала, что я усажу ее за фортепьяно», - писал Грибоедов друзьям.

Нина ошибалась - едва покинув обеденный зал, Грибоедов объяснился ей в любви и попросил стать своей женой. Грузинская красавица, успевшая к своим 16 годам отвергнуть сразу несколько блестящих женихов, ответила согласием.

Став мужем, Грибоедов, который, подобно своему герою Чацкому, большую часть жизни провел в разъездах, надеялся покончить с дипломатической службой, обрекавшей его на кочевой образ жизни. Но у него оставалась еще одна, незавершенная миссия - в декабре 1828 года Грибоедов отправился к месту назначения, в Тегеран.

Закончить все дела и вернуться к беременной к тому времени жене он рассчитывал до конца зимы.

В Тегеране

За год до этого, в 1828 году, победой Российской империи закончилась Русско-персидская война. Согласно условиям мирного договора, Персия должна была выплатить стране-победителю солидную контрибуцию, добиться выплаты которой и должен был отправленный в Тегеран министр-резидент (или посол) Российской империи. В это же время англичане, обеспокоенные усилением позиций России, вели с персидскими правителями собственную дипломатическую игру.

Настойчивость, с которой Грибоедов добивался положенных по договору контрибуций, сама по себе не могла не вызвать недовольство у персов, однако еще большее недовольство вызывало покровительство, которое Грибоедов оказывал притеснявшимся в Персии армянам. Армения к тому моменту уже вошла в состав империи, и Грибоедов считал своим долгом предоставить им убежище на территории русской дипломатической миссии.

В мечетях и на местных базарах поползли враждебные к российскому дипломату слухи, недовольство в высших кругах усугублялось влиянием англичан, пытавшихся снизить влияние России в регионе.

Штурм

Из-за участившихся угроз Грибоедов 29 января 1829 года сообщил шаху, что вынужден просить свое правительство об отзыве из Персии. Сделать этого он не успел: на следующий день у стен российского посольства собралась толпа разъяренных фанатиков, к которым присоединились попавшие под их влияние местные жители. Собравшиеся потребовали выдать им скрывавшихся на территории посольства православных армян. Грибоедов ответил отказом.

В посольстве находились и обороняли его 37 человек: казакам, защищавшим вход, с шашкой в руках помогал сам Грибоедов.

Толпу, атаковавшую посольство, персидские сановники позднее оценили в 100 тыс. человек. Но даже если цифра была завышена, силы нападавших и оборонявшихся были очевидно неравны: единственным выжившим членом русской миссии стал секретарь посольства Мальцов, в обороне участия не принимавший. По его собственным словам, выжить ему удалось, спрятавшись в одном из подсобных помещений. Он же стал единственным свидетелем случившегося.

«Для чего пережила тебя любовь моя?»

Тело русского писателя и дипломата доставили на родину его молодой жены, в Тифлис, где оно и было предано земле. По просьбе вдовы на надгробном камне были выбиты слова: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?».

Она проживет еще почти 30 лет: в 1857 году Нина Грибоедова умрет от разразившейся в Грузии эпидемии холеры. Всю жизнь она будет отвечать неизменным отказом на многочисленные ухаживания поклонников и так никогда и не снимет траур по погибшему мужу.

Шахский алмаз

После разорения дипломатической миссии персидский правитель Фетх али-Шах отправил в Петербург своего внука, чтобы уладить отношения с Россией. В подарок тот привез российскому императору Николаю I множество драгоценностей, венцом среди которых стал знаменитый алмаз «Шах». Дар был принят: алмаз до сих пор можно увидеть в Алмазном фонде Кремля. Отношения с Персией были восстановлены - по решению императора, выплата контрибуций, которых так упорно добивался Грибоедов, была отложена на пять лет.

Оригинальность высокая и настоящая. ...

Введение………………………………………………………………………...3
1. Дипломатическая деятельность А.С. Грибоедова…………………………5
1.1 Начало дипломатической службы А.С. Грибоедова (1817-1821)……….5
1.2. Деятельность А.С. Грибоедова во время Русско-Иранской войны
(1826-1828 гг. и мирных переговоров с Ираном……………………………..7
1.3 Пребывание А. С. Грибоедова в Тегеране. Гибель русской дипломатической миссии……………………………………………………..11
2. Публицистика Грибоедова…………………………………………………15
Заключение…………………………………………………………………….19
Список использованной литературы…………………………………………21

Введение

Грибоедов занимал пост полномочного министра России в Иране. В 20-30-х годах ХIX века это была чрезвычайно важная должность. В период обострения Восточного вопроса, период, когда в сферу Восточного...

Фрагмент работы для ознакомления

Накануне русско-иранской войны Восточный кризис вступал в свою новую фазу. Ближайшая причина обострения Восточного вопроса не была устранена - Греческое восстание еще не началось. Николай I, вступивший на престол, решительно менял внешнеполитический курс России в отношении Восточного вопроса. Он не скрывал своего намерения активизировать восточную политику России и в случае отсутствия согласия с союзниками одному совершить «восточное дело».Английская дипломатия, опасаясь, что вмешательство России в борьбу греков с турками может иметь исключительно важные политические и экономические последствия, считала необходимым связать руки России серьезным внешнеполитическим конфликтом. Чтобы отвлечь Россию от ближневосточных проблем и затруднить реализацию намеченных ею планов решения Греческого вопроса, английским политикам казалось наиболее удобным поднять против России Иран, развязать новую русско-иранскую войну.В начале войны русские войска терпели поражение. Николай I направляет в Тифлис генерала Паскевича. Между генералами Ермоловым, у которого служил Грибоедов, и Паскевичем, возникли сильные противоречия. Паскевич отличался заносчивостью, любил окружать себя льстецами и лицемерами. Грибоедову в этих условиях приходилось трудно. Паскевич не принимал возражений и дельной критики. Однако Грибоедов как дипломат смог реализовать себя и при таком руководителе. Заслугой Грибоедова в сотрудничестве с И.Г. Бурцовым является разработка правил («Положения») для Азербайджанского правления. В основу «Правил» Грибоедов положил важнейший принцип, на котором, по его мнению, должна была базироваться русская политика на Востоке: «Одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы со знаменами победителей». В «Правилах» нашло отражение и другое принципиальное положение, сущность которого Грибоедов пояснял так: завоеванная область «тогда только принесет истинную пользу, если будет управляема по своим обычаям, независимо от наших министерств».На осуществлении этих принципов Грибоедов настаивал и тогда, когда ему пришлось встретиться с устроением отошедшей к России мусульманской Нахичевани. Он писал тогда о сложившейся в этой провинции обстановке: «У беков и ханов мы власть отнимаем, а в замену даем народу запутанность чужих законов»; «нельзя дать себя уразуметь здешнему народу иначе, как посредством тех родовых начальников и духовных особ, которые давно уже пользуются уважением и доверием, присвоенным их званиям».Рассмотрение «Общих правил об управлении Азербайджаном», а также деятельности в 1827-1828 гг. временного правления этой провинции показывает на конкретном материале жизненность и прогрессивный характер намеченной Грибоедовым системы управления оккупированной областью. «Правила» придавали большое значение привлечению к управлению краем местных элементов. Для этого было создано «Главное управление Азербайджанской областью и города Тавриза». Помимо русских военных властей в него вошли авторитетные сановники Азербайджана: муджтехид тавризский Ага-Мир-Феттах, беглер-бег Тавриза Фетх-Али хан и др. Само городское правление Тавриза было образовано из старшин (кетхудов) - тех самых лиц, которые начальствовали в городе до вступления русских войск. Правление это не подчинялось коменданту города. «Правила» предусматривали облегчение налогового бремени населения Азербайджана. Подати были уменьшены на одну четверть, принимая во внимание разорение страны. Селения, потерпевшие более других от фуражировок, освобождались от податей.Несомненной заслугой Грибоедова является участие в миссии подписания Туркманчайского мирного договора от 10 февраля 1828 года. Договор подтверждал территориальные приобретения России по Гюлистанскому мирному договору 1813 года. Согласно договору к России также отходили территории Восточной Армении Эриванское и Нахичеванское ханства. Иран не претендовал на эти земли и был должен выплатить России контрибуцию 20 млн руб. серебром. Стороны обменивались миссиями на уровне посланников. Русское правительство признало Аббас-Мирзу, подписавшего договор с Россией, наследником персидского престола.Одновременно с мирным договором был подписан торговый трактат, в соответствии с которым русские купцы получили право свободной торговли на всей территории Ирана. Договор укрепил позиции России в Закавказье, способствовал усилению влияния России на Среднем Востоке и подрывал позиции Великобритании в Персии. Судебные дела между русскими и иранскими подданными должны были рассматриваться иранскими властями, но обязательно в присутствии драгоманов русской миссии или консульства. Участники русской дипмиссии были вознаграждены в зависимости от чина. Паскевич получил титул графа. Грибоедов был награжден «Анною с бриллиантами и чином статского советника». 1.3 Пребывание А. С. Грибоедова в Тегеране. Гибель русской дипломатической миссии9 декабря 1828 г. Грибоедов вместе с русской дипломатической миссией вместе с конвоем казаков выехал из Тавриза в Тегеран. Поездка министра в Тегеран вызывалась необходимостью для русской миссии установить личный контакт с шахом и с центральным иранским правительством. Это должно было способствовать быстрому и благоприятному разрешению целого ряда вопросов. Надо было, в частности, побудить шаха принять участие в уплате контрибуционных сумм и добиться его содействия в деле возвращения в Россию русских подданных, томившихся в плену у иранцев. Необходимо было вызволить пленных соотечественников. Юридическим основанием для него являлась статья XIII Туркманчайского трактата, первая часть которой гласила: «Все военнопленные обеих сторон, взятые в продолжение последней войны или прежде, а равно подданные обоих правительств, взаимно впадшие когда-либо в плен, должны быть освобождены и возвращены». При реализации этой статьи возникали исключительные трудности, так как возвращению пленных иранские власти чинили всевозможные препятствия. Пленных всячески укрывали: отправляли в далекие города центрального и южного Ирана, продавали туркменам в рабство. Дорога в Тегеран была трудна. Путь сковывали сильные морозы, но население доброжелательно приветствовала дипмиссию. Особенно торжественным был прием миссии в Казвине. После трех дней отдыха в Казвине миссия продолжала свой путь к Тегерану. В столице посланника встречали видные сановники в сопровождении значительных отрядов конницы. Множество почетнейших жителей вышло навстречу русским. Посланнику был предоставлен специально приготовленный для приема почетных гостей дом. Мирза Хусейн хан был назначен шахом исполнять должность мехмендаря при посланнике.Вслед за прибытием Грибоедова в Тегеран последовала торжественная аудиенция у шаха, на которой были строго соблюдены все правила установленного церемониала. За посланником прибыл обер-церемониймейстер со свитой из феррашей, герольдов и почетной стражи. «Пока процессия медленно тянулась по бесконечным базарам столицы, торговцы приветствовали посланника по-европейски, стоя и обнажив голову, и, когда он проезжал внутренние дворы, приближаясь к зеркальному залу, где восседал шах на троне во всем блеске своего величия, сановники его величества пребывали в почтительном благоговении», - рассказывал о приеме секретарь мехмендаря. Пышная церемония вызвала общее удовлетворение. После этого приема русский посланник посетил крупнейших сановников Ирана.В Тегеране Грибоедову не пришлось ни принимать своих английских коллег, ни отдавать им визиты, так как, к великому изумлению русской миссии, именно в эту пору в иранской столице не оказалось ни одного из «английских чиновников», которые обычно пребывали в ней для наблюдения за сношениями русских с шахским двором. Это обстоятельство должно было не только удивить, но и насторожить русских дипломатов. Английское влияние в Иране, пошатнувшееся после Туркманчайского мира, нуждалось в укреплении, но пребывание на посту русского дипломатического представителя в Иране Александра Сергеевича Грибоедова препятствовало этому. 1829 год стал роковым и последним как для Грибоедова, так и для русской дипломатической миссии, находившейся в Тегеране. Реакционные круги настроили религиозных фанатиков против русских дипломатов, муллы стали распространять по столице слухи, порочащие русскую миссию.В заговор против русской миссии вступило и реакционное шиитское духовенство. Было доведено до сведения муджтехида Тегерана мирзы Месиха измышленное противниками России сообщение о том, что мирза Якуб ругает ислам. «Как! - говорил муджтехид, - этот человек 20 лет был в нашей вере, читал наши книги и теперь поедет в Россию, надругается над нашею верою? Он изменник, неверный и повинен смерти». Мирза Месих направил к губернатору Тегерана Зилли-Султану представителей духовенства с просьбой доложить шаху о требовании духовенства вернуть иранцам пленных, укрывшихся в посольстве, так как иначе народ вырвет их силою. Зилли-Султан никаких мер к мирному исчерпанию конфликта не принял, хотя на него, как губернатора Тегерана, в первую очередь падала обязанность защиты миссии.Грибоедов о многом происходившем в Тегеране знал и потому «не почитал себя в совершенной безопасности». 30 января 1829 г. в Тегеране произошли трагические события. В этот день толпа из религиозных фанатиков перебила всех находившихся в посольстве, кроме секретаря Ивана Сергеевича Мальцова.Обстоятельства разгрома русской миссии описываются по-разному, однако Мальцов был очевидцем событий, и он не упоминает о гибели Грибоедова, только пишет, что человек 15 оборонялись у дверей комнаты посланника. Вернувшись в Россию, он написал, что было убито 37 человек в посольстве (все, кроме него одного) и 19 тегеранских жителей. Сам он спрятался в другом помещении и, по сути, мог описать только то, что слышал. Все оборонявшиеся погибли, и прямых свидетелей не осталось.Во время этой резни А.С. Грибоедов трагически погиб. Его тело было настолько изуродовано, что его опознали только по следу на кисти левой руки, полученному в знаменитой дуэли с Якубовичем.Тело Грибоедова было доставлено в Тифлис и погребено на горе Мтацминда в гроте при церкви Святого Давида. Летом 1829 года на могиле побывал А.С. Пушкин. Также Пушкин писал в «Путешествии в Арзрум», что встретил арбу с телом Грибоедова на горном перевале в Армении, впоследствии названном Пушкинским.Разразился страшный дипломатический скандал. Для того, чтобы восстановить отношения с Россией шах Ирана послал своего внука в Петербург. В знак раскаяния он прислал Николаю I богатые дары, в их числе был алмаз «Шах». На могиле вдова Грибоедова Нина Чавчавадзе поставила ему памятник с надписью: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!».Так закончилась жизнь, а вместе с ней, и дипломатическая деятельность А.С. Грибоедова. В историю русской дипломатии Грибоедов вошел как яркая личность, не боящаяся смелых решений. Ум и таланты Грибоедова при жизни были оценены по достоинству его современниками. 2. Публицистика ГрибоедоваИзвестными публицистическими произведениями А.С. Грибоедова являются «О кавалерийских резервах» (1814), «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора» (1816), «Характер моего дяди. Частные случаи петербургского наводнения» (1824), «Заметка по поводу комедии «Горе от ума» (1824-1825). Очерк «О кавалерийских резервах» (1814) - произведение, посвященное Отечественной войне 1812 года. Во время войны Грибоедов вступил добровольцем в гусарский полк графа Салтыкова, но участвовать в военных действиях ему не довелось. Однако увиденное на войне послужило основой для создания очерка. Очерк посвящен она генералу Кологривову в годы его командования кавалерийскими частями резервной армии. 16 июня 1814 г. управляющий военным министерством князь А. Горчаков 1-й известил генерала Кологривова о награждении его «орденом Святого Равноапостольского Владимира 1-й степени». На 22 июня в Брест-Литовске, в кавалерийских резервах, был назначен по этому поводу праздник, а 26 июня Грибоедов отправил издателю «Вестника Европы» восторженно-лирическое «Письмо из Бреста-Литовского к издателю...»Едва ли следует сомневаться в том, что Грибоедов, специально и не случайно «приставленный» к сочинительству, стихи для статьи писал сам, от имени «всего дежурства», то есть, офицеров штаба. Впрочем, вероятно и то, что в иных случаях он все же редактировал, перерабатывал сочиненное другими, так сказать, офицерский фольклор. В стихах из «Письма...» можно усмотреть не только традиции Державина и других поэтов XVIII в., но и в связи с Державиным - невольную перекличку с молодым Пушкиным.В статье «О кавалерийских резервах» Грибоедов выступил в качестве исторического публициста. Он, как известно, очень заботился о ее публикации, видя в этом, судя по всему, исполнение своего служебного долга. Грибоедов как публицист очень точен в деталях.

Список литературы

13 источников

Пожалуйста, внимательно изучайте содержание и фрагменты работы. Деньги за приобретённые готовые работы по причине несоответствия данной работы вашим требованиям или её уникальности не возвращаются.

* Категория работы носит оценочный характер в соответствии с качественными и количественными параметрами предоставляемого материала, который не является научным трудом, не является выпускной квалификационной работой и представляет собой результат обработки, структурирования и форматирования собранной информации, но может использоваться в качестве источника для подготовки работы указанной тематики.

ДИПЛОМАТ

Цепь пресловутая всепетого Кавказа,

Непроходимая, безлюдная страна,

Притон разбойников, поэзии зараза!

Без пользы, без красы, с каких ты пор славна?

П. А. Катенин

Грибоедов привык к хаосу. В Польше он видел разноречивые приказы равновеликих начальников (наместника и командующего резервной армией), равноправное хождение разнообразных денег (русских, польских и фальшивых), видел разномастных агентов, аферистов и авантюристов. В Петербурге он жил среди вечных театральных интриг, вечного безденежья и вечных столкновений артистов, аристократов и авторов.

Но и его удивил дипломатический мир. Польская неразбериха ограничивалась Польшей, театральная - двумя-тремя театрами. Коллегия иностранных дел занималась сохранением порядка в Европе, Азии и даже Америке, а сама пребывала в состоянии совершенной анархии, начинавшейся в комнате кассира и заканчивавшейся кабинетом императора.

Дипломаты получали жалованье в гульденах, которые чеканились, однако не в Голландии, а в России, золотым содержанием выше подлинных голландских. Голландия не возражала - таким путем она увеличивала свою казну. Россия же использовала гульдены для международных расчетов и для расплаты с нужными иностранными лицами: никакое правительство, никакая Англия или Франция не могли доказать факт подкупа, раз были использованы не рубли, а гульдены; а с Голландии какой спрос? она давно потеряла политический вес. В 1817 году русские гульдены стали ходить и в самой России, особенно в Петербурге. В тот год шел обмен обесценившихся после войны ассигнаций на новые. Народ не доверял ни тем ни другим и был рад появлению полновесных золотых монет. Их прозвали «арапчиками» из-за изображения рыцаря и непонятных надписей.

Александр мог не затруднять себя обменом и повсюду расплачивался в столице гульденами.

Но более всего его позабавило то, что он поступил на службу в несуществующее учреждение. Никакой Коллегии иностранных дел давно не было. В 1802 году Александр I заменил петровские коллегии министерствами, но штата Министерства иностранных дел не создал, а просто передал в него всю Иностранную коллегию. Должность президента (или управляющего) Коллегии он не отменил. Предполагалось, что министр будет определять общее направление внешней политики России, а управляющий - вести непосредственную работу по ее воплощению в жизнь. Император, конечно, не надеялся на их идиллическое сотрудничество, напротив, рассчитывал на взаимную вражду и отводил себе роль верховного примирителя противоречий и единоличного вершителя судеб государства. До поры до времени он сохранял нейтралитет, но можно было предсказать, что однажды появится министр, который будет ему приятнее своими личными качествами или убеждениями, нежели его коллега, и тогда баланс сил в министерстве нарушится, служащие разделятся на партии и международный престиж России станет воланчиком в закулисной игре.

Так и произошло. В 1817 году должность министра была формально разделена между двумя людьми. Странами Востока и общими вопросами ведал граф Каподистрия, чистокровный грек на русской службе, едва достигший сорока лет. Он был честолюбив, но осторожен, и, по слухам, ходившим в министерстве, цель российской внешней политики видел в восстановлении независимости Греции, несколько веков находящейся под османским игом, а остальные проблемы рассматривал сквозь призму греческих. Он приветствовал войны России с Турцией, стоял за союз с Францией, поддерживавшей идею греческой революции, и противился сближению с Австрией, препятствовавшей этой революции. Он даже создавал в Одессе греческие гетерии - объединения патриотов, готовившихся к вооруженному восстанию против турок.

Непосредственным начальником Грибоедова, управляющим Коллегией, был граф Нессельроде, немец, родившийся русским подданным, но русского языка не знавший. Он был очень осторожен, но не умен. Величайшим человеком на земле он почитал австрийского министра иностранных дел князя Меттерниха и цель российской внешней политики видел в том, чтобы заслужить его одобрение. Он стоял за союз с Австрией и всемерно препятствовал греческому восстанию, потому что оно было бы неприятно Меттерниху. Два года назад он чуть не похоронил свою карьеру, прозевав секретный договор Австрии с Францией против России, но слепого доверия к Меттерниху не утратил.

Император знал цену обоим министрам, слушал их советы не более, чем они того заслуживали, и даже в тех редких случаях, когда Каподистрия и Нессельроде сходились во мнении, проводил собственную линию. (Так, оба не питали добрых чувств к полякам, хотя по разным причинам, но это не помешало монарху дать конституцию Царству Польскому.) Всё шло благополучно, пока государь не увлекся идеалами всехристианского единства, возмечтал о мире без войн, революций и потрясений, и предложил создать Священный союз, который объединил бы православную Россию, католическую Австрию и протестантскую Пруссию, а впоследствии - может быть, и другие европейские страны. Меттерних очень одобрил Союз - религия его не беспокоила, но он увидел в ней великолепное средство привлечь Россию к Австрии. Нессельроде активно поддержал любимое детище императора, ездил с ним на конгрессы Священного союза и все более заслуживал симпатию Александра I.

Граф Каподистрия, напротив, пытался охладить пыл царя, противился заключению Союза, демонстрировал свое православие в ущерб вселенскому христианству и наконец надоел Александру. Он еще не лишился доверия императора, но уже наиболее дальновидные подчиненные начали потихоньку переходить на сторону восходящей звезды Нессельроде. Они делали бы это быстрее, если бы были уверены в способности того сохранить приобретенное преимущество.

Коллегия кипела интригами и обидами, которые усиливались неопределенностью будущего. Грибоедов не участвовал в них. Он не видел разницы, стоит ли во главе министерства грек или немец; все равно политику определял император, который пока не совершил столь серьезных ошибок, чтобы требовалось вмешательство каждого губернского секретаря. Он даже не считал, в отличие от некоторых своих друзей, что предоставление конституции Польше - такое уж неправильное решение. Александр не понаслышке знал положение в этой стране и ни на грош не верил упорным слухам, будто бы царь любит поляков и ненавидит русских и даже хочет перенести столицу в Варшаву.

Грибоедову не удалось долго оставаться сторонним наблюдателем. Каподистрия, принимая его на службу через посредство Ланского, слышал о нем больше, чем обыкновенно начальник слышит о мелком служащем. Граф, хотя слабо владел русским языком, состоял «почетным гусем» «Арзамаса». Именно через верных арзамасцев, Блудова и Дашкова, чиновников Министерства внутренних дел Ланской пристроил сына Настасьи Федоровны к месту. Грибоедов был для Каподистрии молодым драматургом, приверженцем Шаховского. На первых порах он пытался его за это презирать. Но из кабинета министра веселая борьба «Арзамаса» и «Беседы» виделась иначе, чем из литературных гостиных. Грибоедов быстро добился уважения в Коллегии. Он занимал должность переводчика, и хотя сам переводил весьма мало, но во время круглосуточных дежурств охотно подсказывал сослуживцам, как точнее передать то или иное выражение французского, немецкого, итальянского или английского языков. Французский язык в Коллегии был известен всем, вплоть до простых переписчиков бумаг, поскольку он был языком делопроизводства (в отличие от всех прочих учреждений России), но никто не знал столько языков одновременно - и так хорошо.

Слава Грибоедова-полиглота дошла и до министра. Или, может быть, стремительно теряя приверженцев, он почувствовал в нем своего брата-литератора, далекого от чиновничьих распрей. Во всяком случае, на одном из утренних приемов служащих в начале октября он подозвал его к себе и, как бы случайно, задал вопрос, не понимает ли тот и греческий язык. Александр ответил отрицательно, он не учил даже древнегреческий - только латынь, и Каподистрия, как бы шутя, посоветовал ему восполнить этот пробел. Разговор был публичным и, казалось бы, незначащим. Но Грибоедов воспринял его иначе. Если граф, зная ситуацию в мире, намекал на необходимость изучения греческого языка, это могло означать, что вскоре в Греции произойдут какие-то события и российские дипломаты со знанием греческого получат важные задания. Александр охотно поверил в это, и не без причины - он умел воспринимать скрытый смысл речей.

Как и все в Европе (кроме разве что Австрии), Александр сострадал участи греков. Эллада, колыбель европейской культуры, страна, давшая миру идеал прекрасного в литературе, архитектуре и скульптуре, гибла под турецким владычеством! Весь мир негодовал (кроме разве что Англии), когда, пользуясь тяжелым положением Греции, лорд Элджин вывозил бесценные сокровища античного искусства, украшая ими коллекцию Британского музея. В юности Грибоедов с увлечением прочел две первые песни «Чайльд-Гарольда» Байрона и полюбил многострадальную страну, которую так пылко воспевал великий поэт. Он был бы рад помочь грекам: в России очень многие молодые люди мечтали присоединиться к греческому восстанию, независимо от того, привлекала ли их романтика борьбы, поддержка православия, ненависть к туркам или восхищение красотой и прошлым Эллады. Правда, Грибоедов помнил предостережение Байрона, обращенное к грекам:

Рабы, рабы! Иль вами позабыт

Закон, известный каждому народу?

Вас не спасут ни галл, ни московит,

Не ради вас готовят их к походу.

Тиран падет, но лишь другим в угоду.

О Греция! Восстань же на борьбу!

Раб должен сам добыть себе свободу!

Ты цепи обновишь, но не судьбу.

Иль кровью смыть позор, иль быть рабом рабу!

И он нигде не встретил у Байрона свидетельств мужества и воинственности греков, равных тем, которые поэт столь ярко живописал в первой песне о воюющей Испании. Однако Грибоедов и не собирался помогать грекам сражаться, он не предполагал, что трусоватому Каподистрии нужны знатоки греческого языка для участия в боях.

Александр всерьез начал учиться по-гречески и прямо сходил с ума от этого языка: брал уроки каждый день по четыре часа и делал большие успехи. В отличие от всех, кто когда-либо принимался за греческую грамматику, он находил язык вовсе не трудным. Но не прозанимался он и месяца, как оказался втянут в дуэль и следствие. Когда же история завершилась, он узнал, что граф Каподистрия впал в немилость у императора. Он совершенно неподобающе вел себя во время поездки царя на открытие первого Польского сейма и так явно выражал недовольство происходящим, так дерзко отказывался выполнять простые распоряжения государя, что был почти совершенно отставлен от дел. Нессельроде ликовал, и все в Коллегии начали уже именовать его «министром».

Это произошло в конце февраля. А в начале апреля Александр был вызван в азиатский департамент Коллегии, где его принял молодой чиновник Александр Стурдза. Тот происходил из знатного молдавского рода, получил немецкое образование и прежде считался сторонником Каподистрии. Теперь он старался выслужиться перед Нессельроде, однако неудачно - он все более и более превращался в православного фанатика, а император таких не жаловал (и вскоре отправил его в отставку, предоставив на досуге сочинять рассуждения о превосходстве православной веры над прочими). Стурдза встретил Грибоедова постной улыбкой и, говоря с истинно христианской мягкостью, сообщил, что министерство решило предоставить ему просимую дипломатическую должность и направить… в только что созданную русскую миссию в Персии. Грибоедов был совершенно потрясен. Он попытался сразу же отказаться от сомнительной чести, но Стурдза с тою же приятностью предложил ему выбор между Тегераном и Филадельфией в Америке и посоветовал несколько дней обдумать свое решение.

Александр вернулся к себе в полной растерянности и не знал, с кем посоветоваться. Все его друзья отсутствовали, даже Жандр уехал в Москву, намереваясь остановиться в доме Настасьи Федоровны. Да и что могли бы они ему сказать? Спору нет, направление в Париж или Вену было бы неизмеримо приятнее, но после дуэли и поражения Каподистрии Александр не мог рассчитывать на милость начальства и понимал, что его неспроста отсылают на край цивилизации. Отказаться без важных причин было нельзя - это означало бы отставку. Если же решиться выйти из дипломатической службы, то куда? Кроме военной, больше некуда. А офицер столь же уязвим, как и дипломат, - в Закавказье идет война, вдруг его пошлют именно туда, по следам Якубовича? Так и так Персии не миновать. Об Америке он и не думал; с дипломатической точки зрения это был тупик: чем там можно было отличиться? Он предпочел согласиться на Персию, но выдвинув такие условия, которые были бы заведомо неприемлемы для Нессельроде.

12 апреля он получил приглашение министра явиться к нему. Александр положил вести себя смело до дерзости и объявил, что не решится на назначение иначе (и то не наверное), как если ему дадут повышение на два чина. Нессельроде поморщился, но промолчал. Александр изобразил ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко было бы ему провести цветущие лета между дикими азиатами, в добровольной ссылке; на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых он вправе ожидать, от всякого общения с просвещенными людьми, с приятными женщинами, которым сам он может быть приятен. Словом, невозможно ему пожертвовать собою без хотя бы несколько соразмерного вознаграждения.

Вы в уединении усовершенствуете ваши дарования.

Нисколько, ваше сиятельство. Музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии…

Нессельроде, вопреки его ожиданиям, не рассердился, не прогнал его. Напротив, сперва познакомил с предполагаемым начальником, главой русской миссии в Персии Симоном Мазаровичем. По происхождению далматинец, по образованию врач, родом из Венеции, подданный Австрии, он служил России, хотя даже не приносил ей присягу. (Назначение врача в дипломаты было не случайно: важные дела в Персии решались не в приемных, а в гаремах, куда имели доступ только европейские медики. Англичане, издавна работавшие на Востоке, первыми освоили правила «гаремной дипломатии» и часто направляли посланниками врачей. Нессельроде решил воспользоваться чужим опытом.)

Потом граф объяснил Грибоедову, что в любой европейской миссии он мог бы надеяться на незначительную должность в соответствии со своим ничтожным опытом и заслугами, а в Персии над ним будет один Мазарович, поэтому он получит тьму выгод, поощрений и знаков отличия по прибытии на место. Ему предлагают не синекуру, уверял граф, а настоящую, серьезную и в значительной мере самостоятельную деятельность. Грибоедов ведь занимался сбором разного рода сведений и общением с разного рода агентами и местными жителями, когда служил в штабе резервной армии, и Кологривов достаточно высоко оценивал его успехи. Теперь он будет заниматься почти тем же самым. Правда, сбор статистических и военных сведений об иностранных государствах по высочайшему указу от 12 декабря 1815 года вменен в обязанность I отделения канцелярии Управления генерал-квартирмейстера Главного штаба, но Нессельроде не считал это нововведение разумным, поскольку чиновники штаба все равно должны были входить в состав постоянных дипломатических миссий: так почему же по военно-политическим вопросам им следовало отчитываться перед Главным штабом, а по политическим - перед Иностранной коллегией? Уместнее сохранить у Министерства иностранных дел всю полноту информации. Поэтому граф отправлял Мазаровича для представительских функций, для посещения официальных приемов и проч., а Грибоедова - для любой практической работы, к которой далматинец был не совсем привычен. Больше в персидскую миссию никого не включат.

Фактически, продолжал улещивать Нессельроде, над Грибоедовым не будет прямого начальства ближе, чем в Петербурге. Министр обещал ему один чин сразу, а другой с допустимой быстротой, поскольку внезапное перемещение вверх через один класс было возможно лишь в качестве награды, на которую, как Грибоедов, конечно, должен был понимать, он не вправе рассчитывать. Александр, однако, не снизил свои требования: посулы посулами, а он хочет быть «коллежским асессором или ничем». Он сам издевался над собой, перефразируя знаменитый девиз Чезаре Борджиа «Или Цезарь, или ничто». Он чувствовал всю нелепость ситуации, когда он твердит об отсутствии честолюбивых намерений, а сам за два чина предлагает себя в полное распоряжение Нессельроде. Он надеялся, что ему откажут, но оставят в Коллегии. Вышло иначе.

Ему предложили большое жалованье в шестьсот червонцев (червонец соответствовал гульдену, а денежное его выражение определялось курсом золота к серебру, часто меняющемуся), просьбу о повышении наполовину удовлетворили, наполовину обещали удовлетворить, Мазарович был с ним любезен и показался ему умным и веселым человеком - никаких поводов для отказа нельзя было придумать. Грибоедов отчаянно тянул время и все же 16 июня официально принял должность секретаря русской миссии в Тегеране. Подавая формулярный список со сведениями о себе, он указал годом рождения 1790-й, зная, что архивы Москвы сгорели и проверить его никто не сможет. Он хотел, прибавив себе годы, подтвердить свои притязания на более высокий чин - или же получить право побыстрее выйти в отставку.

Мазарович уехал, а Александр все еще оставался в Петербурге, делая вид, что собирается, а сам втайне надеялся: вдруг в последний момент что-нибудь изменится? генерал Ермолов начнет войну с Персией и надобность в миссии отпадет? Увы! ничего не случилось - приходилось всерьез готовиться к отъезду. Александр должен был для скорости ехать налегке, а все вещи, в том числе фортепьяно, отправить особо. Укладывая его в ящик, он с болью представил, в каком виде его добрый музыкальный друг доберется до Персии!

В августе Грибоедов узнал, что двор вскоре вернется в столицу. Для него это стало последним ударом - он опасался, что просто разминется с Бегичевым в пути, увидевшись с ним на миг на какой-нибудь станции. Он затягивал отъезд из последних сил и дождался-таки Степана в Петербурге. Они встретились после года разлуки, наполненного многими важными, порой трагичными событиями, но поговорить не было времени; Степан распаковывал вещи, Александр паковал - впереди их ожидали новые годы разлуки.

29 августа Грибоедов покинул город. Бегичев, Поливанов и еще куча приятелей провожали его. Только Катенин сразу по возвращении куда-то исчез и не знал о дне отъезда Александра - Бегичев расценил его отсутствие как недружественный поступок. Все вместе доехали до Ижор, но буйного веселья и молодеческих забав, как год назад, не получилось. Грибоедов был подавлен, и компания невольно следовала его настроениям. Степан пытался его подбодрить, но легче не становилось. Когда коляска покатила вперед и Грибоедов, оглянувшись, увидел друзей, машущих руками и платками, он едва не разрыдался.

Он уезжал из города, в котором прожил всего три года; он ехал пока только в Москву, город своего детства, но чувствовал, что оставляет позади что-то очень важное, самое дорогое для него - и цеплялся памятью за малейшие радости недавнего прошлого, и не имел сил взглянуть в будущее. В Новгороде он почувствовал, что не может больше оставаться наедине с собственными мыслями, и схватился за перо, чтобы написать Бегичеву, хотя видел его всего лишь накануне:

«На этот раз ты обманулся в моем сердце, любезный, истинный друг мой Степан, грусть моя не проходит, не уменьшается. Вот я и в Новгороде, а мысли все в Петербурге. Там я многие имел огорчения, но иногда был и счастлив; теперь, как оттуда удаляюсь, кажется, что там все хорошо было, всего жаль. - Представь себе, что я сделался преужасно слезлив, ничто веселое и в ум не входит, похоже ли это на меня? Нынче мои именины: благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился; ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался; может, и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает, только вряд ли я попаду в святые!

Прощай, мой друг; сейчас опять в дорогу, и от этого одного беспрестанного противувольного движения в коляске есть от чего с ума сойти! - Увидишь кого из друзей моих, из знакомых, напоминай им обо мне; в тебе самом слишком уверен, что никогда не забудешь верного тебе друга.

Коли случай будет заслать или заехать к Гречу, подпишись за меня на получение его журнала. Ах! чуть было не забыл: подпишись на афишки, присылай мне их, а коли уедешь из Петербурга, поручи кому-нибудь другому, Катенину или Жандру. - Прощай, от души тебя целую.

У вас нынче новый балет».

Колеса неумолимо крутились и крутились, и только бесконечные задержки на станциях останавливали их движение. Излив Степану горе, Александр почувствовал облегчение. В первые дни пути мысли его пребывали в Петербурге, но после двух ночей, проведенных кое-как в дороге, душа его словно бы догнала тело, он начал замечать окружающий мир и своего спутника. Окружающий мир ему не понравился - в каждой деревне стояли солдаты, точно в завоеванном крае. Спутник был приятнее.

Помимо неизменного Амлиха на задке экипажа, которого Грибоедов считал почти частью себя самого, с ним ехал юный Андрей Карлович Амбургер, родом немец, назначенный на незначительную должность регистратора при персидской миссии. Он и сам казался человеком незначительным, был маленького роста, но с тем вместе горяч, неглуп и вообще хороший малый. Станционных смотрителей он почитал своими злейшими врагами и без видимых усилий сокращал нудные ожидания попутных троек. Грибоедов, придя в себя, обрел привычную шутливость и тут же начал пре-серьезно уверять товарища, что «быть немцем - очень глупая роль на сем свете», да так убедительно, что бедняга стал подписываться «Амбургев», а не «р», и напропалую ругать немцев.

2 сентября они оказались на подступах к Москве. Чем ближе они подъезжали, тем более дальним, каким-то нереальным, стал представляться Петербург, словно его и не существовало. Александр вспомнил так ясно, как будто это было вчера, какой видел Москву в последний раз: черный пепел и улицы из печных труб. Теперь он приближался к ней с севера, со стороны, которую почти не знал. Но вот петербургский тракт перешел в Тверскую, Александр изумленно озирался по сторонам и не узнавал окрестностей. И следа великого пожара не осталось. Москва отстроилась, преобразилась, к лучшему ли? После широких проспектов, высоких доходных домов и огромных дворцов Петербурга новая Москва показалась Грибоедову совершенно провинциальной. Улицы были узкие и кривые, дома почти сплошь деревянные, одноэтажные с мезонинчиками, построенные по двум-трем высочайше утвержденным проектам. Они стояли фасадами на улицу, а не за заборами, как прежде, но от этого город не становился в большей степени городом. Мычание, кукареканье, лай и прочие сельские звуки разносились в воздухе. Грибоедов так от них отвык, что ощутил себя почти как в свой приезд в недоброй памяти жалкий польский Кобрин. Он нарочно попросил спуститься к началу Тверской и проехать по Моховой, прежде чем свернуть к Новинскому. Здание университета еще не было завершено, зато рядом стоял огромный Манеж, чье назначение казалось не совсем понятно.

Наконец, Александр увидел родное Новинское, совершенно восстановленное. Свой дом он нашел на прежнем месте, но выглядел он иначе - каменный, однако совсем простой, с низким первым этажом для слуг, парадным вторым и положенным мезонином наверху. Настасья Федоровна встретила сына после пятилетней разлуки с материнским радушием и материнским деспотизмом. Больше в городе не было никого, кого Грибоедов надеялся обнять: Мария еще не приехала из Хмелит, где проводила лето с дядиной семьей, но ее ждали со дня на день; Жандр жил у Грибоедовых, но Александр его не видел - он где-то скрывался с Варварой Семеновной Миклашевич, которую Настасья Федоровна, конечно, не могла принять у себя; Чипягов, который должен был выехать из Петербурга почти одновременно с Грибоедовым, куда-то пропал; младший брат генерала Кологривова скоропостижно умер; Дмитрия Бегичева тоже не было - зато был монумент Минину и Пожарскому, и впечатлений от него Александру хватило на первый день.

На следующий день он поехал с матерью в театр - давали «Притворную неверность». Грибоедова встретили в зале как родного и окружили толпы знакомых, ни лиц, ни имен которых он не помнил. Кокошкин, директор московских театров, актер и драматург, поспешил с ним раскланяться и униженно извинялся, что «прелестные » его стихи так терзают, что он не виноват, коли зрители не слушают. «Было бы что слушать!» - подумал про себя Грибоедов. Актеры, впрочем, казались достойны публики. Александр написал Бегичеву, что тот, кто в маске льва рычит на сцене в одном из балетов Дидло, - Росций по сравнению с первейшими московскими артистами. От Степана он получил письмо, посланное ему вдогонку, хотя Бегичев редко утруждал себя перепиской - оно и утешило Александра, и заставило опять вздохнуть по Петербургу.

Он не успел соскучиться в Москве: всё было ново, и дел было много. Он побывал у Алексея Александровича Павлова, женатого на сестре Ермолова, и тот взялся похлопотать о нем через жену. Грибоедов сразу почувствовал себя основательным: вот, не теряет даром времени, помнит увещевания Степана вести себя умно - и тотчас отправился заказывать все необходимое для Персии. Однако его благие намерения не исполнились: он встретил старого университетского приятеля, отправился с ним в ресторацию, выпил шампанского за встречу, поехал в театр хлопать хорошенькой певице (москвичи ничему не аплодировали, словно берегли ладони, и Александр нарочно поднял в зале изрядный шум). После театра он слег с чрезвычайной головной болью, и Настасья Федоровна даже сделала ему компресс. Утром он встал свежее, но за дела не взялся, а пошел проведать молоденькую соседку, которую вдруг вспомнил по прежним временам. Она так и продолжала жить рядом, и Грибоедов быстро с ней снова сдружился.

Но в прочем Москва ему пришлась не по душе. Он ощущал себя в тисках, его удручали праздность и роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему-нибудь хорошему и изящному. Даже музыка казалась в пренебрежении. Пожилые знакомые помнили в нем Сашу, милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец стал к чему-то годен, определен в миссию и может со временем попасть в статские советники - и больше ничего в нем не видели. Отношения его с матерью быстро сделались прескверными. Она гневалась на него за дуэль, просила Амбургера впредь оберегать его от таких столкновений; он же пытался разобраться в подробностях ее странной покупки в долг огромного костромского имения в восемьсот душ - но ему было сказано, что это не его дело, а поместье себя окупит. Настасья Федоровна как-то за званым ужином начала с презрением говорить о его стихотворных занятиях, превозносила Кокошкина и упрекала сына за завистливость, свойственную мелким писателям, поскольку он Кокошкиным не восхищался. Жандр, сидевший неподалеку, посмотрел на друга с сочувствием и поклялся себе съехать от Грибоедовых, как только проводит Александра.

Но как ни раздражала Москва, Грибоедов мечтал о Петербурге, а отнюдь не о Персии. Кто-то вернулся с Кавказа и рассказывал, что проезду нет: недавно на какой-то транспорт напало пять тысяч черкесов. Сомнительно, конечно, но Александр подумал, что с него и одного довольно будет; приятное путешествие, нечего сказать! Он пробыл в Москве две недели, писал в Петербург друзьям с невиданной частотой, а при отъезде печалился только о расставании с сестрой. Он искренне любил ее, а она не просто любила - единственная в Москве она понимала брата. Александр даже подумал, что впредь не будет эгоистом, а вернувшись из Персии, поселится с нею в Петербурге (и с матушкой, коли иначе нельзя).

Теперь Грибоедов с Амбургером ехали без остановок, но не быстро; Александр не считал нужным проводить все ночи в коляске - он ведь не фельдъегерь! Кроме того, их задерживали обычные дорожные невзгоды: в Туле целый день не было лошадей, Амбургер бесился, а Грибоедов со скуки читал целое годовое собрание давно почившего московского журнала «Музеум», украшавшее стены трактира. В Воронеже бричка, наконец, окончательно сломалась - ведь 1200 верст осталось позади! - и путешественники пробыли в городе целых два дня; но тут уж они не возражали - перед предстоящим броском в дикие края, через горы, отдых был им весьма желателен.

10 октября они достигли Моздока, сквернейшей дыры у подножия Кавказа, где нашли грязь, туман и его высокопревосходительство господина проконсула Иберии - то есть генерала Ермолова. Главнокомандующий встретил Грибоедова очень приветливо, может быть, в память о его бабке Марье Ивановне Розенберг, некогда оказавшей ему и его друзьям услуги в деле, которое он не любил вспоминать. Тот давний заговор против Павла I, приведший молодого Ермолова в крепость, где он сидел в каземате и слушал плеск волн над головой, научил его осторожности в отношениях с императорами. Но во всем прочем это был человек властный, полный хозяин Кавказа и Закавказья, наделенный правом объявлять войну и мир и устанавливать по своему усмотрению границу! Ермолов, собственно, был прямым начальником Грибоедова. Генерал в прошлом году ездил с кратким посольством в Персию, пытаясь заставить ее выполнять условия Гюлистанского мира 1813 года. Но персы требовали постоянного присмотра, для чего и создали миссию Мазаровича, долженствующую действовать в согласии с Ермоловым.

Грибоедов, к своему удовольствию, провел в Моздоке всего несколько дней. Мазарович пребывал в Тифлисе, и Александр отправил ему вперед письмо, в котором не потрудился выразить особенного почтения начальнику: небрежно объяснил задержку с приездом поломками экипажей; уведомил, что израсходовал дочиста все дорожные деньги и еще сверх того; обошелся без всяких комплиментов под предлогом их избитости и без всяких подробностей под предлогом спешки. Амбургер, поддавшись пагубному влиянию старшего товарища, вообще ничего не приписал от себя, «так как не имеет ничего прибавить». Мазарович едва ли составил себе благоприятное суждение о будущих подчиненных, прочтя постскриптум: «Простите мне мое маранье, у нас перья плохо очинены, чернила сквернейшие, и к тому же я тороплюсь, сам, впрочем, не зная почему». Разве трудно очинить перо за два дня, мог бы спросить он. А чернильница походная у Александра была своя и превосходная - прощальный подарок Бегичева, за который Александр сто раз его благодарил, так она кстати пришлась.

Первые переходы через Кавказский хребет Грибоедов с Амбургером проделали в свите главнокомандующего. Ехали верхом; вокруг сновали пехота, пушки и кавалерия. Александр вновь почувствовал себя на войне, но тут была не польская равнина. Впереди из тумана выглядывали снежные вершины гор. Лесистая местность холмилась, дорога петляла, повторяя бесчисленные изгибы Терека, но ехать пока было несложно. На второй день караван полез вверх, с крутизны на крутизну, кое-где лошади шли гуськом. Александр попробовал отъехать в сторону, чтобы немного утешить себя приятным одиночеством, но его почти тут же позвали в строй. В Кумбалеевке они оставили Ермолова и двинулись во Владикавказ в сопровождении десяти казаков.

Грибоедов вырос на равнине и не видел гор выше Воробьевых и Валдайских. Он, конечно, сознавал, что Кавказский хребет не похож на них, помнил из уроков Петрозилиуса, что Казбек и Эльбрус покрыты вечными снегами, но совершенно не мог представить себе, как это выглядит в действительности. Он хотел бы заранее приготовиться к тому, что его ожидает, но даже прочитать о горах было негде! Карамзин в «Письмах русского путешественника» изобразил Альпы, но то были предгорья. Байрон создал бессмертную третью песню «Чайльд-Гарольда», где несколькими стихотворными строчками живее передал впечатления от гор, чем Карамзин несколькими страницами, но эта песня еще не дошла до России. Немецкие географы составили подробное описание Кавказа, но из их ученых сочинений нельзя было извлечь ощущение горных пейзажей. Русские военные неоднократно переходили Кавказ и Альпы, например, в швейцарском походе Суворова в 1799 году, но ни генерал Милорадович, которого Грибоедов немного знал по Петербургу, ни другие спутники Суворова не обладали даром письменной или устной речи. Грибоедов первым из русских литераторов очутился в настоящих горах и почувствовал потребность передать последующим путешественникам сведения о том, что их ждет. Он даже стал, невзирая на усталость, записывать в конце дня всё виденное и пережитое.

На третий день пути горы были еще невысокими, но уже снег живописно лежал складками между золотистыми холмами; Терек, покрытый белыми бурунами, шумел рядом с дорогой, а издали доносился непонятный грохот - проводники объяснили, что это сходят лавины, но Грибоедов пока неясно представлял, что сие означает. У Владикавказа он поразился красоте сочетания зеленых огородов и снежного покрова - в России снег очень редко ложится рядом с цветущей зеленью. Город стоял на плоском месте, но за ним появились утесы, всё повышаясь и сближаясь, словно желали раздавить дорогу. Дикость мест подчеркивали то заброшенные осетинские замки, то русские редуты и казармы. Затем путешественники увидели огромный белый камень, нависавший над их головами, - и вступили в мрачное Дарьяльское ущелье. Терек стал невидим, только ревел под пеной. Грибоедов с каким-то ужасом глядел на мощные гранитные кручи, они подавляли его, и на следующий день, после ночлега в казармах, он с облегчением приветствовал другой огромный белый камень - теперь при выезде из Дарьяла. Он подумал, что худшее позади, повеселел и с увлечением рассматривал многочисленные живописные осетинские селения с замками, церквями и монастырями из гранита. Несколько раз они переправлялись через Терек, объезжая недавние завалы; Грибоедов снял очки - без них он не видел дальше носа лошади, зато мог не бояться головокружения от бешеной скорости реки. Долина Терека, к его удивлению, была густо заселена, он постоянно встречал на дороге людей и караваны и повсюду видел горные селения с каменными башнями. Амбургер часто вскрикивал от восторга при виде живописных пейзажей, но Грибоедов, оглядываясь, замечал не одни красоты, но и проломы от взрывов, завалы из остатков артиллерийских снарядов, недавние руины - здесь русские войска ломом и порохом пробивали Военно-Грузинскую дорогу.

На шестой день начался подлинный кошмар. От станции Коби тропа пошла резко вверх на Крестовый перевал. Тут царила зима - ветер, снег, веского человека ими не удивить, но слева у самой обочины можно было заглянуть в неизмеримую пропасть, где бился скрытый паром Терек, а справа можно было коснуться рукой неизмеримых утесов, чьи вершины тонули в облаках. Грибоедов и думать забыл о черкесах! Природа здесь была страшнее человека! Он решительно не понимал, почему все они не скатились в ущелье. Шли пешком - узкая скользкая дорога постоянно осыпалась под ногами, люди и лошади поминутно падали, он сам несколько раз упал, а уцепиться не за что; над головой висели камни и снег, грозя обвалом, становилось трудно дышать, разреженный воздух увеличивал усталость, сильнейший ветер норовил сбросить вниз. Тут оставалось только идти возможно скорее, не глядя ни вниз, ни вверх, ни вправо, ни влево, особенно под знаменитой нависающей скалой, прозванной казаками «Пронеси, Господи!». Александр мог думать только об одном: как пройдет здесь его фортепьяно? Неужели он увидит его когда-нибудь по ту сторону Кавказа?! Путь шел то круто под гору, то снова в гору, и Грибоедов не мог решить, что хуже. Он не хотел надевать очков - все равно они сразу же запотевали, а без них ему было как-то спокойнее, по крайней мере он не мог измерить взглядом глубину пропастей.

Наконец, добрались до станции Койшаур, взяли новых лошадей, немного спустились - и вдруг поразились неожиданной веселой картине. Половина Грузии лежала у их ног: Арагва вилась среди кустов и деревьев, виднелись пашни и стада, башни и монастыри, дома и мостики. Окрестности зазеленели, снега отступили, спуск, после пережитых ужасов, казался совсем нестрашным. За несколько часов путники попали из зимы в лето. Грибоедов с Амбургером сели в дрожки и правили по очереди. Ни тот ни другой никогда прежде этого не делали, и путешествие грозило закончиться в ближайшей речке, но усталые лошади сами осторожно довезли их до селения Пасанаури. Здесь заночевали. На следующий день Александр восхитился плодородию страны, в которую попал: дорога шла сквозь грушевые, яблоневые и сливовые деревья, еще увешанные фруктами, между шпалерами виноградных лоз; а местные жители смотрели на плоды равнодушно, словно это были березовые листья. Теперь они ехали как по саду, любовались грузинскими крепостями и замками, слушали грузинские мелодии и песни. У города Мцхета Арагва с шумом слилась с Курой у подножия великолепного древнего храма, и правым ее берегом они утром следующего дня въехали в Тифлис.

Город стоял на высоких обрывистых каменных берегах, украшенных древней крепостью, старинными церквями и дворцом. Дрожки весело катили по кривым улочкам, вдоль домов с балкончиками или глухих стен, прерывающихся открытыми воротами во дворы с бесчисленными лестницами, людьми и животными внутри. Александр радовался восточному виду города - было бы обидно проехать три тысячи верст и увидеть что-нибудь привычное. Он хотел осмотреть все подробнее, но не успел. Первым, кого он увидел в Тифлисе, был отнюдь не Мазарович.

На ступеньках станции, скрестив на груди руки, изящно задрапировавшись в плащ, стояла в картинной позе до боли знакомая фигура. Якубович! Опальный улан приветствовал Грибоедова с каким-то мрачным удовлетворением и немедленно потребовал окончить начатое в Петербурге дело. Он уже две недели предвкушал приезд врага и загодя распространял рассказы о гибели Шереметева, вербуя сторонников и секундантов. Ссылка на Кавказ удивительно оживила воображение Якубовича, и прежде безудержно пылкое. Он обожал быть в центре внимания и славился необыкновенно интересными историями, которые рассказывал в дружеском кругу. От раза к разу они обрастали подробностями, и сам сочинитель не замечал, как зерно истины исчезало во тьме романтических вымыслов. Сейчас он объяснял свою ссылку тем, что после ранения Шереметева, когда противники отказались продолжать дуэль, он с досады выстрелил по Завадовскому и прострелил тому шляпу. Такой поступок был бы, мало сказать, подлым, и за него он попал бы не в ссылку, а прямо на каторгу. Конечно, приятели не вполне верили Якубовичу, но не желали разрушать ореол трагической таинственности, окружавший их кумира. Его поведение было внове для Грузии и вносило разнообразие в монотонную жизнь русского гарнизона.

Вечером, не успев расположиться в трактире, Грибоедов вынужден был просить Амбургера быть его секундантом в предстоящем поединке, поскольку никого другого еще не знал в Тифлисе. Обоих удручало предстоящее дело; правда, дальше Персии их сослать уже не могли (что может быть хуже?), но стреляться в незнакомом городе на другой день по приезде с человеком, у которого, вполне вероятно, есть здесь множество друзей, казалось очень неприятным. Смерть Грибоедова поставила бы Мазаровича в тяжелое положение, а ранение отяготило бы положение самого Грибоедова.

На следующее утро в ресторации Поля Якубович представил Грибоедову и Амбургеру своего секунданта, Николая Николаевича Муравьева. Имя показалось Александру знакомым, в университетские годы он дружил с Муравьевыми, но самого молодого человека не узнал. Из всех братьев он любил его меньше прочих и при новой встрече не изменил своего мнения. Грибоедов еще не пришел в себя после дороги, был ошеломлен новыми впечатлениями и новыми неприятностями и с трудом воспринимал окружающее. Муравьев показался ему на вид добродушным из-за курносости, но холодным, осторожным и очень благоразумным. Он не мог понять, как такой положительный служака позволил втянуть себя в дуэль, пока не заметил, с каким явным восхищением тот смотрит на Якубовича, видя в нем ожившего героя романтических авторов, вроде благородного разбойника Сбогара из романа Шарля Нодье или таинственного Корсара Байрона.

Вечером все собрались у Муравьева, чтобы обсудить условия поединка. Амбургер предложил примирение, но Муравьев, вопреки обязанностям секунданта, его не поддержал, сказав, что всецело принимает решение Якубовича, полагая, что тому виднее. Амбургер настаивал, ссылаясь, раз уж ничто иное не действовало, на просьбу матери Грибоедова предотвратить дуэль. Он заставил-таки Муравьева поговорить с Якубовичем, но бретер, разумеется, и слышать не пожелал о мире. Грибоедов сам вступил в переговоры и сказал, что никогда не обижал Якубовича. Тот согласился с этим.

Тогда почему же вы не хотите оставить этого дела?

Я обещался честным словом Шереметеву при смерти его, что отомщу за него вам и Завадовскому!

Александр не поверил. Он знал, что Шереметев не ожидал смерти и провел последний день едва ли не в приподнятом настроении, почти радуясь своему сражению за Истомину. Было очень неправдоподобно, чтобы Василий, при его благородстве, вдруг требовал мести, тем более что причин для нее, с точки зрения человека чести, не существовало. Это не Якубович, а Грибоедов должен был считать себя обиженным.

Вы поносили меня везде, - продолжал Александр.

Якубович ответил странно:

Поносил и должен был сие делать до этих пор; но теперь я вижу, что вы поступили как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но тем не менее должен кончить начатое дело и сдержать слово, данное покойнику.

Если так, то господа секунданты пускай решают дело, - раздраженно бросил Александр и ушел в соседнюю комнату.

Муравьев предложил было стреляться у Якубовича в квартире из угла в угол комнаты до крови (а не просто обменяться выстрелами), словно оскорбление было жесточайшим и требовало немедленной битвы насмерть, но Амбургер отказался это даже обсуждать, указав, что, может быть, Якубович пристрелялся у себя в комнате и условия будут неравными.

Положили стреляться на следующее утро в поле за городом на шести шагах; Муравьев обещал найти место и врача;

Амбургер взялся достать у Мазаровича бричку и лошадей. Поведение Якубовича не укладывалось ни в какие рамки: можно было подумать, что по меньшей мере он дерется за честь семьи, так жестко он настаивал на предельно малом расстоянии между барьерами (их никогда не ставили менее чем на шести шагах, да и на шести стрелялись исключительно редко!), а поводом было всего лишь сомнительное соблазнение актрисы Завадовским, к которому Грибоедов, может быть, и имел отношение, но уж Якубович - совсем никакого. Сам Муравьев почувствовал необходимость ограничить дуэль одним обменом выстрелами, но не смог настоять на своем. Якубович обладал большим бретерским опытом, знал, что Грибоедов никогда прежде не участвовал в дуэлях, и надеялся непременно положить его.

Даже очень храбрые, испытанные в боях люди обыкновенно проводили тревожные ночи перед поединком. Грибоедов ожидал, что не заснет; Амбургер волновался не меньше его. Но после двух месяцев пути, после горных ужасов и треволнений предыдущего дня оба уснули мертвым сном. Их разбудил Муравьев, прискакавший до зари с просьбой не выезжать, пока он не вернется и не проводит их к месту дуэли - оврагу на пути из Тифлиса в Кахетию, удобно скрытому от глаз прохожих. Пока Грибоедов с Амбургером одевались, Муравьев поскакал к Якубовичу, велел ему идти к оврагу пешком и спрятаться за монументом; потом побежал к доктору Миллеру, прося его ожидать вдали, пока всадник не покажется из оврага, и тогда торопиться на помощь. Договорившись со всеми, он поехал верхом, показывая дорогу Грибоедову и Амбургеру, сидевшим в бричке. (Бричку Амбургер добыл обманом, а Мазарович, хлопотавший об отъезде, не стал допытываться, зачем она нужна его подчиненным на рассвете; может быть, он решил не задумываться о такой странности - ибо догадаться было весьма нетрудно.)

Грибоедов волновался, зная, что противник хочет его смерти и условия боя будут предельно опасными - ведь даже Завадовский с Шереметевым стрелялись на двенадцати шагах! Но, спустившись в овраг, он не увидел, к своему удивлению, Якубовича. Александр спросил о нем у Муравьева, а тот за всеми утренними хлопотами забыл, что сам велел Якубовичу стоять за монументом. Он помчался его звать, Миллер принял его появление из оврага за знак себе, поспешил навстречу, но не заметил оврага и умчался куда-то в горы. Вся эта путаница развеселила Грибоедова и, когда Якубович наконец появился, Александр чувствовал себя на удивление спокойно.

Муравьев предложил стреляться без сюртуков и фуражек: умирать, конечно, приличнее одетым, но в случае простой раны было бы неразумно лишиться верхней одежды. Тифлис, как он объяснил, город еще неустроенный, европейский сапожник тут один, а портные таковы, что петербургским щеголям не стоит на них рассчитывать. Муравьев с Амбургером зарядили пистолеты и отсчитали шесть шагов, но оба были невелики ростом, и расстояние между барьерами оказалось до смешного ничтожным. Секунданты не сделали попытки в последний раз помирить противников, и дуэлянты встали на крайнее расстояние. Муравьев подал знак о начале.

Из книги Фритьоф Нансен автора Кублицкий Георгий Иванович

Дипломат Из окон лондонской гостиницы «Рояль-Палас», где временно разместилось норвежское посольство, виден Гайд-парк.Чаще всего за желтоватым туманом только угадывались деревья, но сегодня было ясно. На полянке возле дорожки паслись овцы, охраняемые собакой. Серые, с

Из книги Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность автора Сементковский Р И

Глава IV. Бисмарк – дипломат Указанные нами факты из жизни Бисмарка дают в общей сложности такую полную характеристику его личности, что весьма нетрудно предусмотреть, какова должна была быть его деятельность на новом поприще посланника Пруссии при франкфуртском сейме.

Из книги Мысли и воспоминания. Том I автора фон Бисмарк Отто

Из книги Чосер автора Акройд Питер

Глава третья Дипломат Когда имя Чосера в 1366 году вновь появляется в исторических документах, то он уже дипломат на службе короля. В феврале 1366 года повелением короля Наварры “Jeffroy de Chaus-sere esquire englois en sa compaignie trois compaignons” была выдана охранная грамота для проезда по стране.

Из книги Богдан Хмельницкий автора Осипов К.

XII. ХМЕЛЬНИЦКИЙ - ДИПЛОМАТ Выбить народ из ляхской неволи…Но как претворить в жизнь эту новую, великую идею? Мысли давили Богдана, ему трудно было совладать с ними. Он окружил себя знахарками, постился, по нескольку часов проводил в молитве. Неожиданно становился надменен

Из книги Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). автора Капченко Николай Иванович

6. Сталин как дипломат Дать краткую и вместе с тем емкую и соответствующую исторической истине характеристику Сталина как дипломата – задача чрезвычайно трудная и сложная. Это проистекает из ряда причин как объективного, так и субъективного порядка. Прежде всего,

Из книги Че Гевара. Последний романтик революции автора Гавриков Юрий Павлович

Глава 7 ДИПЛОМАТ В ВОЕННОЙ ФОРМЕ Одной из первостепенных задач революционной Кубы было упрочение ее международных позиций, которые зависели не только от ее «имиджа» за рубежом, но и от соотношения и взаимодействия различных политических сил на мировой арене. Отсюда и то

Из книги Через годы и расстояния (история одной семьи) автора Трояновский Олег Александрович

Отец - дипломат Токио - Посол нарушает инструкцию - Конец спокойной жизни - Лабиринты дипломатии - Пакт о нейтралитете - Личные контакты - Переписка со Сталиным - Возвращение на родину - Новое назначение - Переговоры о кредитах - Беседы с Франклином Рузвельтом -

Из книги Крот в аквариуме автора Чиков Владимир Матвеевич

Из книги Ямани: Взгляд из-за кулис [о шейхе А. З. Ямани, Б. Министре нефти Саудовской Аравии] автора Робинсон Джефри

Непревзойденный дипломат - В искусстве вести переговоры, - свидетельствует менеджер одной из американских нефтяных компании, - Ямани не имеет равных. Он терпелив, вежлив и отлично владеет всеми приемами дипломатии. Мы, например, заметили, что в трудных ситуациях Ямани

Из книги Константин Леонтьев автора Волкогонова Ольга Дмитриевна

Из книги Нефть. Люди, которые изменили мир автора Автор неизвестен

Дипломат и стратег Новый министр нефти и природных ресурсов ставил ту же цель, что и прежний глава ведомства: добиться национализации Арабско-американской нефтяной компании («Арамко»), которая была эксклюзивным оператором нефтедобычи в стране. Дальновидный и

Из книги Мысли и воспоминания автора фон Бисмарк Отто

Глава четвертая Дипломат Когда прусское правительство решилось послать своего представителя в Союзный сейм, возобновивший в результате австрийских усилий свою деятельность, и пошло на то, чтобы восполнить таким образом его состав, посланником при сейме был временно

Из книги На чужбине автора Любимов Лев Дмитриевич

Глава 1 я - дипломат Новая, эмигрантская, пора жизни фактически началась для меня несколько позднее выезда за границу.Использовав старорежимные связи, родители пристроили меня в качестве атташе при учреждении, именовавшемся "Российской дипломатической миссией в

Высшее образование в 13 лет, блестящая дипломатическая карьера, написание одной из лучших комедий в истории русской литературы, свободное владение девятью языками - сложно поверить, что все это про одного человека. Обладатель вышеперечисленных достоинств - Александр Грибоедов - с ранних лет стремился максимально реализоваться в самых различных сферах. Неизвестно, сколько бы еще языков мог выучить Александр, сколько литературных произведений написать и сколько успешных дипломатических переговоров провести, если бы не ранняя трагическая смерть. Но обо всем по порядку.

Биография дипломата Грибоедова

Будущий дипломат и драматург родился в московской дворянской семье, поэтому у него были все возможности для получения качественного образования. Сначала его домашним обучением занимались иностранные гувернеры Ион и Петрозилиус, а затем – профессоры столичного университета. В 1803 году, когда мальчику исполнилось восемь, его определили в Университетский пансион. А в 11 лет его приняли на отделение словесности Московского университета, которое он окончил уже спустя два год. Но на этом юноша решил не останавливаться: далее он окончил юридический факультет и поступил на физико-математический.

По уровню интеллектуального развития Александр существенно превосходил своих сокурсников в университете: он отлично знал историю и литературу, а также уже на тот момент владел пятью иностранными:

• английским;
• французским;
• итальянским;
• немецким;
• греческим.

Кроме того, он свободно читал на латыни.

Знание языков помогло ему в 1817 году устроиться переводчиком в Коллегию иностранных дел. Уже через год Грибоедов Александр Сергеевич получил должность секретаря посольства в Персии. Здесь, как дипломату, ему нужно было вести сложные переговоры по освобождению русских пленных, поэтому пришлось быстро выучить персидский.

Вскоре его перевели в Тегеран, где, параллельно несению дипломатической службы, он усиленно учит арабский. Затем - новый перевод в Персию, а в 1822 году – направление на пост секретаря по иностранной части в Грузию. Здесь драматург начинает писать «Горе от ума». Проработав на новом месте всего лишь год, он покидает службу и возвращается на родину.

Дома литератор дописывает свою известнейшую комедию и берется за написание новых произведений. Но по служебной необходимости в 1825 году Грибоедов вновь отправляется на Кавказ, где продолжает дипломатическую деятельность и учит турецкий язык. Спустя три года его, как одного из лучших специалистов по персидскому направлению, назначают на пост министра-резидента в Иране. Здесь он и погиб в возрасте 34 лет: во время одной из миссий в Тегеране толпа религиозных фанатиков совершила нападение на иностранное посольство и убила практически всех русских дипломатов.

Как Грибоедов учил языки?

Вам кажется, что Грибоедов Александр Сергеевич стал полиглотом только благодаря своим уникальным лингвистическим способностям, которые проявились еще в детстве? Отчасти это правда. Но что, если у вас тоже есть такие способности, просто вы их еще не раскрыли? Познакомьтесь с тремя принципами обучения дипломата иностранным – возможно, это и ваш ключ к успеху?

Наличие четкой цели

После университета Грибоедов учил языки с конкретной целью – качественное выполнение своих служебных обязанность. Ему нужно было вести переговоры с иностранцами, что без хорошего знания языков не представлялось возможным. Для успеха в рабочих делах учил иностранные и другой известный полиглот – Генрих Шлиман, о котором вы можете прочитать . Таким образом, чтобы овладеть языками, нужно иметь цель, которая будет мотивировать вас в обучении.

Практика общения с носителями

Теоретических знаний, полученных с помощью книг или учителей, недостаточно для свободного овладения языками, поэтому очень важной является их отработка посредством общения с носителями. В силу специфики своей профессии дипломат очень много общался с иностранцами, поэтому мог слышать язык «вживую» и использовать его «в поле». Аналогичным образом совершенствовала языки коллега Грибоедова - Александра Коллонтай, о которой мы подробно рассказываем . Естественно, это не говорит о том, что для успеха в лингвистике вам нужно становиться дипломатом или отправляться за границу – общаться с носителями изучаемых языков вы можете и на специализированных сайтах, не выходя из своего дома.

Самостоятельное обучение

Дипломат и драматург Александр Грибоедов биография которого по-настоящему интересна инеординарна, своим примером доказал, что учить новые языки можно в любом возрасте и любой жизненной ситуации. Главное – желание и мотивация. У вас они есть? Тогда вперед - к лингвистическим открытиям!