Первая бомбардировка берлина в 1941 году. Бомбардировка берлина

Лето 1941 года для Советского Союза было горьким. Гитлеровские армии стремительно продвигались на Восток, Красная Армия оставляла один город за другим, потери в живой силе и технике были огромными.

22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны, немецкая авиация совершила первый налет на Москву. С этого дня подобные атаки стали регулярными.

Разрушить столицу бомбардировочной авиации Третьего Рейха не удалось. Система ПВО Москвы оказалась весьма эффективной и свела эффективность немецких авиаударов к минимуму. Немцы, прорываясь к городу, несли очень большие потери.

Тем не менее, начало бомбардировок Москвы имело серьезный психологический эффект. Бодрости духа это факт не придавал ни бойцам Красной Армии, ни мирному населению.

Требовалась ответная акция, которая показала бы, что и Советский Союз способен наносить врагу болезненные удары. Но как ответить, если немцы продвигаются все дальше?

Агитплакат времён войны. Фото:www.globallookpress.com

Остров стратегического значения

Через четыре дня после первой бомбардировки Москвы на прием к Сталину пришел нарком ВМФ СССР адмирал Николай Кузнецов . Нарком представил план, разработанныйкомандующим авиацией ВМФ генералом Семеном Жаворонковым . Этот план предусматривал бомбардировку Берлина.

В первые дни войны генерал Жаворонков рассматривал планы возможных ударов авиации по немецким портам. Анализируя варианты, он понял, что бомбардировочная авиация может «достать» и до Берлина.

Задача была труднейшей — к концу июля советские войска оставили Литву и Латвию, с трудом удерживали за собой часть Эстонии.

Под контролем советских войск оставался и остров Эзель (Сааремаа) — самая западная точка суши, откуда на тот момент Красную Армию не сумели выбить гитлеровцы. На Эзеле был аэродром Кагул, который мог быть подготовлен для удара по Берлину.

Сталин одобрил план, предложенный ВМФ. 1-му минно-торпедному авиационному полку 8-й авиабригады ВВС Балтийского флота под командованием полковника Евгения Преображенского был отдан приказ произвести бомбовый удар по Берлину и его военно-промышленным объектам. Общее командование операцией было поручено генералу Жаворонкову.

Задача повышенной сложности

Подготовка шла в условиях строжайшей секретности. В полку были отобраны 15 лучших экипажей, составивших ударную группу.

3 августа 1941 года к острову Эзель подошел караван судов, который привез все необходимое для дооснащения аэродрома. 4 августа на аэродром Кагул прибыли самолеты ударной группы.

Задача была очень сложной. Бомбардировщикам в воздухе предстояло провести около восьми часов. Чтобы не раскрыть себя, было установлено полное радиомолчание в эфире. Полет должен был проходить на высоте 7000 метров, при температуре «минус 40» и недостатке кислорода. По последней причине летчики должны были все время находиться в кислородных масках.

Дальность полета ограничивала и грузоподъемность — не более одной 500-килограммовой бомбы или двух 250-килограммовых.

В ночь на 6 августа пять самолетов группы произвели разведвылет к Берлину. Было установлено, что хорошо оснащенная ПВО столицы Третьего Рейха расположена кольцом вокруг города в радиусе 100 км.

Пробиться было непросто, но на стороне советских летчиков был эффект внезапности — появления их в небе Германии никто не ждал. Глава люфтваффе Герман Геринг уверял, что ни одна советская бомба не упадет на Берлин, а главный нацистский пропагандист доктор Геббельс уверял, что советских ВВС более не существует.

Учения немецких ПВО. Фото: www.globallookpress.com

«Мое место — Берлин»

В 21:00 7 августа группа из 15 бомбардировщиков ДБ-3 под командованием полковника Преображенского вылетела с аэродрома Кагул. Помимо фугасных бомб, бомбардировщики снарядили и «агитбомбами», начиненными листовками. Эти листовки должны были показать немцам, кто именно нанес удар.

Немцы видели самолеты, идущие в сторону Берлина. В районе Штеттина немецкие прожектористы своим светом даже предлагали осуществить посадку на ближайшем аэродроме. Наземные службы Третьего Рейха были уверены, что над ними свои самолеты, возвращающиеся с задания.

Когда первая группа бомбардировщиков подошла к Берлину, там явно не ждали нападения. Никакой светомаскировки, город ярко освещен, и это помогло советским летчикам в нанесении ударов. Гасить освещение в Берлине стали лишь тогда, когда раздались первые взрывы бомб.

Часть самолетов группы Преображенского нанесла удар не по самому городу, а по его предместьям.

Гитлеровская ПВО «ожила». Бомбардировщики прорывались назад сквозь разрывы снарядов противника. Нарушив радиомолчание, командир группы Евгений Преображенский приказал передать в штаб: «Мое место — Берлин. Работу выполнил. Возвращаюсь». Чтобы не случилось при возвращении, Родина должна знать, что удар по столице Рейха состоялся.

Немецкие ПВО. Фото: www.globallookpress.com

«Сообщение о бомбёжке Берлина интересно и загадочно»

К 4 утра 8 августа на базу вернулись 14 из 15 самолетов группы. Один ДБ-3 разбился уже на подходе к аэродрому Кагул.

8 августа берлинское радио сообщило: «В ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации, в количестве 150 самолётов, пытались бомбить нашу столицу... Из прорвавшихся к городу 15 самолётов 9 сбито, скоро они будут выставлены на всеобщее обозрение».

В ответ Би-би-си сообщило: «Германское сообщение о бомбёжке Берлина интересно и загадочно, так как 7-8 августа английская авиация над Берлином не летала».

Точку в споре поставило сообщение Совинформбюро об успешном налете советской авиации на Берлин.

Это действительно произвело впечатление на всех — и на советских людей, и на немцев, и даже на союзников. Оказалось, что СССР не сломлен первыми неудачами и способен бить Рейх в самое сердце.

Последствия ночных авианалётов на Берлин в 1941 году. Фото: www.globallookpress.com

Неудача комдива Водопьянова

Авиаудары по Берлину продолжались до 5 сентября. С каждым разом они становились все сложнее, росли потери — противник, уже знавший, откуда исходит угроза, задействовал ПВО по максимуму. А порой при возвращении советские бомбардировщики попадали под «дружеский огонь» собственных зенитчиков.

В ночь с 10 на 11 августа к ударам по Берлину подключились новейшие бомбардировщики Пе-8 из 81-й бомбардировочной авиадивизии, которой командовал участник спасения челюскинцев, Герой Советского Союза Михаил Водопьянов .

Однако операция оказалась не самой удачной. Из-за катастрофы одного из самолетов при взлете вместо 26 запланированных машин на Берлин отправились только 10. Выйти на цель удалось шести, а вернуться на базу — лишь двум. Водопьянов, командовавший операцией, при возвращении был сбит над оккупированной территорией Эстонии, совершил вынужденную посадку и два дня вместе с экипажем выбирался к своим. К счастью, взять в плен знаменитого Героя Советского Союза немцам не удалось. После возвращения Водопьянов был снят с должности командира дивизии и продолжил войну как рядовой летчик.

Награды и премии

Всего в 1941 году советская авиация совершила 9 налетов на Берлин, сбросив на него 21 тонну бомб и вызвав в городе 32 пожара. Самолеты, не сумевшие выйти к главной цели, наносили бомбовые удары по другим городам Германии. В ходе проведения операции были потеряны 17 самолетов и 7 экипажей.

Гитлер был в ярости, и требовал немедленно захвата острова Сааремаа, с которого наносятся удары. 28 августа пал Таллин, что сделало невозможным дальнейшее снабжение авиагруппы на аэродроме Кагул. Советские бомбардировщики вернулись в места постоянного базирования. Бои за остров Сааремаа продолжались весь сентябрь, и лишь 3 октября оттуда были эвакуированы остатки советских частей.

За бомбардировки Берлина звание Героя Советского Союза было присвоено 10 участникам авианалетов, 13 человек были отмечены орденами Ленина, 55 — орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Помимо этого, каждому члену экипажа за удар по Берлину полагалась денежная премия в размере 2000 рублей, что в четыре раза выше, чем стандартная премия для членов экипажа дальнего бомбардировщика за успешный вылет.

Семьдесят пять лет назад, в августе 1941 года, когда в самом разгаре были битвы за Ленинград и Одессу, когда шли ожесточенные бои за Киев и Смоленск, а немецкая авиация совершила несколько массированных налетов на Москву, командованием ВМФ и авиации Балтийского флота была спланирована и проведена одна из самых резонансных воздушных операций за все четыре военных года — планомерные налеты на столицу фашистской Германии.
Среди тех, кто трижды раскрывал бомболюки своего самолета над Берлином, был Герой Советского Союза генерал-майор авиации Александр Иванович Шапошников. Впрочем, Героем и генералом он стал позже. А в конце лета сорок первого года дальний бомбардировщик с островного аэродрома поднимал в ночное фронтовое небо молодой пилот, которому не исполнилось и тридцати…

Однажды заболевший небом

Империалистическая и Гражданская оставили Сашку Шапошникова полным сиротой. Поэтому, как только позволили обстоятельства, паренек отправился из своего родного села Лысково в губернский центр — Нижний Новгород. Там он определился учеником токаря на одно из городских предприятий, там же закончил школу рабочей молодежи. В 1932 году, на пятнадцатую годовщину пролетарской революции, парня за ударный труд премировали… полетом на самолете. Тогда-то, поднявшись в воздух в качестве пассажира в задней кабине учебного биплана и впервые увидев землю с высоты птичьего полета, он навсегда заболел небом.

Через два года Александра призвали в армию и направили на учебу в авиационную школу. После ее окончания военлет Шапошников оказался на Дальнем Востоке — самом неспокойном месте в те времена. И хотя поучаствовать в боях с японцами тогда не довелось, служба в суровом крае закалила характер и позволила приобрести богатый практический опыт.

Все это пригодилось в тридцать девятом, когда Александр, ставший уже заместителем командира бомбардировочной эскадрильи, оказался на финском фронте. После той непродолжительной войны на его гимнастерке засверкала новенькая медаль «За отвагу».

22 июня 1941 года экипажи дальнебомбардировочного полка были подняты по тревоге. На построении командир коротко довел обстановку: война, о которой столько говорили, к которой так напряженно готовились и в которую не хотели верить, началась. Правда, началась не так, как планировалось. Враг уже на нашей земле, атакует гарнизоны и укрепрайоны, бомбит города и порты. Полку поставлена задача нанести бомбовый удар по скоплению живой силы и техники… в районе Кенигсберга! Первую группу самолетов ведет замкомэска Шапошников.

Так, по воле судьбы и приказа Александру Ивановичу пришлось уже в первый день войны вести своих летчиков на бомбардировку вражеской территории. Около 10 часов четверка ДБ-3 Ф (Ил-4) оторвалась от земли и взяла курс на запад. Шли на предельной высоте, без прикрытия истребителей. Может быть, поэтому да еще из-за того, что никто из фашистов не мог предположить такой дерзости со стороны советских ВВС, этот первый налет на вражескую территорию прошел как по маслу: ни обстрелов с земли, ни атак истребителей.

Ад в небесах

Полноценный ад в воздухе экипажу Шапошникова пришлось испытать только на следующий, второй день войны, когда Александр Иванович привел шестерку бомбардировщиков для атаки складов горючего под Кенизитом. Снизу — разрывы зенитных снарядов, сверху и с боков — пулеметные очереди «мессершмиттов».

Стрелку-радисту Константину Ефимову удалось поджечь одного, в запале боя неосторожно подставившего борта и «брюхо». Но после очередной атаки истребителей в наушниках Шапошникова прозвучало: «Ранен… ноги перебили… все, командир…». К этому моменту правый мотор Ила уже пылал, левый работал с перебоями. Как только перетянули через границу, Александр приказал штурману и воздушному стрелку покинуть объятую пламенем машину. Сам выбрасывался последним, до крови кусая губы от досады, что ничем уже не может помочь тяжело раненному (не приведи, господи) или погибшему (уж лучше так!) радисту.

Двенадцать суток он шел по немецким тылам, догоняя фронт, откатывающийся на восток. К своим Шапошникову удалось выйти лишь под Полоцком. Объяснения с комендантом города и чекистами были недолгими: документы капитан сохранил, на запрос, отправленный в полк, ответ пришел быстро. И уже 7 июля Александра обнимали сослуживцы, не чаявшие увидеть его живым…

На протяжении четырех лет войны Шапошникова сбивали еще дважды. Тогда же, в июле сорок первого, уже через два дня после возвращения он включился в боевую работу полка. Дальние бомбардировщики Ил-4, способные висеть в небе по шесть-семь часов, теперь успевали за сутки три-четыре раза подняться в воздух: фронт был близко…

Особое задание

В начале августа в полк поступила неожиданная команда: боевые вылеты прекратить, перелететь на остров Эзель (Саарема) — самый большой среди Моодзундских островов в Балтийском море — и ждать дальнейших распоряжений.

Вопросов было много. Почему прекратить удары с воздуха по остервенело рвущимся на восток танковым клиньям немецких армий? Зачем лететь на какой-то затерянный в море остров, когда фронт проходил уже на 300-400 километров западнее? Но приказы не обсуждаются…

А между тем «на самом верху» происходило вот что. 22 июля 1941 года немецкая авиация провела первый массированный авианалет на Москву, который был отражен. 24 июля немцы повторили бомбардировку, на этот раз им удалось сбросить на столицу 300 тонн фугасных и зажигательных бомб. 26 июля нарком Военно-морского флота адмирал Н.вЂ‰Г.вЂ‰Кузнецов на встрече у Сталина предложил ему провести ответные бомбардировки Берлина силами военно-морской авиации Балтийского флота с аэродрома Кагул на острове Эзель в Моодзунском архипелаге. Сталин план одобрил, и на следующий день командир авиационного полка 8-й авиабригады ВВС Балтийского флота полковник Е.вЂ‰Н.вЂ‰Преображенский получил приказ: произвести бомбовый удар по Берлину и его военно-промышленным объектам. Непосредственное командование операцией было поручено командующему авиацией ВМФ генерал-лейтенанту С.вЂ‰Ф.вЂ‰Жаворонкову.

Для нанесения удара планировалось использовать дальние бомбардировщики ДБ-3, ДБ-ЗФ (Ил-4), а также новые ТБ-7 и Ер-2 ВВС и ВВС ВМФ, которые с учетом предельного радиуса действия могли достать до Берлина и вернуться обратно. Поскольку дальность до цели составляла около 900 км в одну сторону, 1765 км в обе стороны, из них над морем 1400 км, успех операции зависел от выполнения нескольких условий. А именно: полет необходимо было выполнить на большой высоте, иметь на борту лишь 500 килограммов бомбовой нагрузки и возвращаться назад строго по прямой.

28 июля генерал Жаворонков прилетел в поселок Беззаботное под Ленинградом, где базировался авиационный полк Преображенского. Операция готовилась в режиме повышенной секретности, в курс дела были посвящены лишь командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.вЂ‰Ф.вЂ‰Трибуц и командующий ВВС Балтийского флота генерал-майор авиации М.вЂ‰И.вЂ‰Самохин. Для нанесения удара по Берлину были отобраны 15 экипажей полка. Командиром особой ударной группы назначили командира полка полковника Преображенского, флаг-штурманом — капитана Хохлова.

2 августа из Кронштадта в условиях повышенной секретности и под сильной охраной вышел морской караван, состоящий из тральщиков и самоходных барж. На нем располагался запас бомб и авиационного топлива, стальных пластин для удлинения взлётно-посадочной полосы, два трактора, бульдозер, трамбовочный каток и все тыловое хозяйство для летного и технического состава особой ударной группы. Пройдя через заминированный Финский залив и зайдя в уже осажденный немцами Таллин, утром 3 августа караван подошел к причалам острова Эзель и начал разгрузку.

Предыдущей ночью с аэродрома Кагул был выполнен пробный полет: несколько экипажей, имея запас горючего до Берлина, слетали на разведку погоды и сбросили бомбы на Свинемюнде.

4 августа на остров перелетела особая ударная группа и начала готовиться к выполнению особого задания. На следующий день экипажи получили полетные карты. На них были четко обозначены ориентиры (они же — запасные цели) предстоявших полетов: Кенигсберг, Данциг, Штеттин. И главная цель- Берлин! Нанести удар по столице рейха, когда имперский министр пропаганды доктор Геббельс раструбил на весь мир, что советской авиации больше не существует, а рейхсмаршал Геринг поклялся фюреру, что ни один дом в городах Германии не содрогнется от взрывов бомб…

В ночь на 6 августа пять экипажей отправились в разведывательный полет на Берлин. Было установлено, что зенитная оборона расположена кольцом вокруг города в радиусе 100 км и имеет много прожекторов, способных действовать на высоту до 6000 метров. Вечером 6 августа экипажи первой группы бомбардировщиков получили боевую задачу…

Возмездие

Первый налет советской авиации на Берлин состоялся в ночь с 7 на 8 августа 1941 года. В 21.00 с аэродрома поднялась особая ударная группа из 15 бомбардировщиков ДБ-3, которую вели командир полка полковник Преображенский и флаг-штурман Хохлов. Звеньями командовали капитаны Гречишников и Ефремов. Держа строй, вел свою машину и капитан Александр Шапошников.

Полет проходил над морем на высоте 7000 м по маршруту остров Эзель (Саарема) - Свинемюнде - Штеттин - Берлин. Температура за бортом достигала минус 35-40 °C, из-за чего стекла кабин и очки шлемофонов обмерзали. Кроме того, пилотам пришлось все эти часы работать в кислородных масках и в полной тишине: на всем протяжении маршрута выход в эфир был запрещен категорически.

Через три часа самолеты вышли к северной границе Германии. При полете над ее территорией наши бомбардировщики неоднократно были обнаружены с немецких наблюдательных постов. Но их принимали за свои, и немецкая ПВО огня не открывала. Над Штеттином немцы с помощью прожекторов, посчитав что это асы люфтваффе возвращаются с бомбардировки Британских островов, даже предложили экипажам советских самолетов сесть на ближайший аэродром…

Столицу Третьего рейха, светящуюся всеми огнями, первая пятерка увидела за полчаса до подлета. Очевидно, все еще не до конца осознавая реальность происходящего, Преображенский провел группу над всем Берлином с севера на юг. Тишина! Выполнили разворот, сориентировались, нашли цели — военные заводы на северо-восточной окраине города. Встали на боевой курс. Через минуту прозвучала команда: «Сброс!».

Далеко внизу засверкали вспышки разрывов, заплясали языки пламени начавшихся пожаров. Открыли беспорядочный огонь зенитки, погрузились в темноту улицы и площади. Война пришла в столицу государства, ее развязавшего. Возмездие свершилось!

В полной мере проконтролировать результаты бомбового удара летчикам не позволила немецкая ПВО: ее активность так возросла за считанные секунды, что радист командирского экипажа Василий Кротенко, прервав с разрешения Преображенского режим радиомолчания, сообщил в эфир: «Мое место — Берлин! Задачу выполнили. Возвращаемся на базу!».

Менее чем через минуту после первых взрывов в небе над Берлином носились десятки истребителей, прошаривали лучами сотни прожекторов. Поэтому второе и третье звенья отбомбились по берлинскому предместью — Штеттину. И вслед за ведущей группой легли на обратный курс.

В 4 утра 8 августа, после семичасового полета, все машины особой группы без потерь возвратились на аэродром. Обессилевшие от нервного и физического напряжения летчики в изнеможении опускались на землю прямо под плоскостями бомбардировщиков. Их сгребали в объятия ликующие техники, подбрасывали вверх, тыкали пальцем в грудь, показывая, где надо «сверлить дырочку» для наград. Но у пилотов и штурманов было лишь одно желание — спать!

…Несмотря на то, что первый бомбовый удар по Берлину не нанес существенного урона, он имел огромный психологический эффект и резонанс во всем мире.
Утром 8 августа берлинское радио передало сообщение: «Прошлой ночью крупные силы английской авиации в количестве 150 самолетов пытались бомбить нашу столицу. Из прорвавшихся к городу 15 самолетов 9 сбито».

Буквально через час последовал ответ недоумевающей Би-Би-Си: «Германское сообщение о бомбежке Берлина интересно и загадочно, так как ни 7, ни 8 августа английская авиация над Берлином не летала».

До полудня Москва выдерживала паузу. И ровно в 12 часов Совинформбюро передало сообщение Советского правительства, что по столице фашистской Германии успешно отбомбилась наша авиация, в результате бомбежки в городе наблюдались взрывы и возникли пожары, а все самолеты вернулись на свои базы. В тот же день текст этого сообщения опубликовали «Известия».

Говорят, что фюрер был в бешенстве. Досталось и рейхсмаршалу Герингу, уверявшему, что «ни одна бомба не упадет на столицу рейха», и министру пропаганды доктору Геббельсу, поспешившему в своих заявлениях похоронить советскую авиацию. А бывший военно-авиационный атташе Германии, который за несколько предвоенных лет работы в Союзе не смог добыть достоверной информации о наличии у «Советов» бомбардировщиков подобного класса, был расстрелян.

Второй блин комом

Успех первого налета на вражескую столицу и кажущаяся легкость, с которой он был выполнен, вызвали эйфорию у советского руководства. Тут же было отдано распоряжение сделать бомбардировки Берлина регулярными и массовыми.

8 августа командир авиадивизии Герой Советского Союза генерал-майор М.вЂ‰В.вЂ‰Водопьянов (обладатель Золотой Звезды № 6 за спасение челюскинцев) получил лично от Сталина приказ следующего содержания: «Т-щу Водопьянову. Обязать 81-ю авиадивизию во главе с командиром дивизии т. Водопьяновым с 9.08 на 10.08 или в один из следующих дней, в зависимости от условий погоды, произвести налет на Берлин. При налете кроме фугасных бомб обязательно сбросить на Берлин также зажигательные бомбы малого и большого калибра. В случае, если моторы начнут сдавать по пути на Берлин, иметь в качестве запасной цели для бомбежки г. Кенигсберг. И.вЂ‰Сталин. 8.08.41»

Водопьянов совместно с начальником ВВС РККА генералом П.вЂ‰Ф.вЂ‰Жигаревым начал готовить дивизию к выполнению задачи. Проведенные расчеты показали, что бомбардировщики ТБ-7 и Ер-2 с бомбовой нагрузкой 4000 кг (из них 2000 кг на внешней подвеске) могли с аэродрома Пушкино совершить полет до Берлина и вернуться обратно. После тщательной проверки генералы отобрали 16 Ер-2 и 10 ТБ-7, один из которых должен был вести лично Водопьянов.
Вечером 10 августа заправленные и загруженные под завязку бомберы по одному стали отрываться от земли и брать курс на Берлин. И тут Ер-2 капитана Молодчего сломал шасси, не успев оторваться от взлетной полосы и въехав в дренажную канаву на краю аэродрома. На взлетавшем вслед за ним ТБ-7 майора Егорова сразу после отрыва от земли отказали два правых двигателя, и самолёт, рухнув на землю, превратился в громадный костер. После этого генерал Жигарев остановил вылет остальных бомбардировщиков. В результате на Берлин ушли всего семь ТБ-7 и три Ер-2. Отбомбиться по цели смогли лишь шесть машин. Назад в Пушкино вернулось только две…

Судьба экипажа генерала Водопьянова сложилась следующим образом. Еще при наборе высоты его ТБ-7 был атакован истребителями, получил пробоины, но дошел до цели и отбомбился по Берлину. После этого попал под зенитный огонь, был поврежден и совершил вынужденную посадку на оккупированной немцами территории Эстонии. Лишь через два дня числившийся пропавшим без вести экипаж благополучно вышел к своим.
После этого генерал Водопьянов, несмотря на все предыдущие заслуги, был снят с должности командира дивизии, а на его место назначен полковник А.вЂ‰Е.вЂ‰Голованов — будущий главный маршал авиации и командующий советской авиацией дальнего действия.

«Мы летали под Богом, возле самого рая…»

И все же налеты на Берлин стали регулярными. И сделать это удалось все той же особой группе полковника Преображенского, усиленной еще четырнадцатью самолетами ДБ-3 Ф (Ил-4). В следующий раз его летчики нанесли удар по столице Германии в ночь на 11 августа, потом — в ночь на 13. И далее — через ночь вплоть до 5 сентября, пока не начались бомбардировки немцами обнаруженного аэродрома Кагул. 17 сентября фашисты захватили плацдарм на южном побережье острова Эзель и начали быстро наращивать силы для его полного захвата. Особая группа Преображенского получила команду перелететь на один из подмосковных аэродромов…

Уже после войны дотошные историки подсчитали, что за весь 1941 год английские летчики сбросили на столицу Германии 35,5 тонны бомб. А одна лишь особая авиагруппа Е.вЂ‰Н.вЂ‰Преображенского всего за месяц «разгрузила» над Берлином почти 22 тонны!

В целом же статистика советских налетов на Берлин такова. Было выполнено 86 вылетов. 33 машины прорвались к городу, 37 не смогли выйти к столице Германии и нанесли удары по другим городам. В общей сложности было израсходовано 311 фугасных и зажигательных бомб общим весом 36050 кг. Кроме них были сброшены 34 агитбомбы с листовками. 16 самолетов по различным причинам прервали полет и вернулись на аэродром. Во время налетов было потеряно 17 бомбардировщиков и 7 экипажей, причем 2 самолета и 1 экипаж погибли на аэродроме, когда пытались взлететь с 1000-килограммовой и двумя 500-килограммовыми бомбами на внешних подвесках.

13 августа 1941 года летчикам, участвовавшим в первом налете на Берлин, — полковнику Преображенскому, капитанам Гречишникову, Плоткину, Ефремову и Хохлову — было присвоено звание Героя Советского Союза. В сентябре Героями стали еще пять летчиков особой группы. В конце лета — начале осени сорок первого 13 пилотов были удостоены ордена Ленина, 55 человек — орденов Красного Знамени и Красной Звезды.

В августе 1941 года капитан Шапошников еще дважды видел Берлин под крылом своего бомбардировщика. Во время одного из вылетов летчик был ранен, лечился в госпитале. Может быть, поэтому звание Героя Советского Союза ему было присвоено чуть позже других однополчан — 29 марта 1942 года.
За годы войны Александру Ивановичу довелось поднимать в воздух свой бомбардировщик над Москвой и Сталинградом, над Курской дугой и белорусскими лесами, над Карпатами и многими городами европейских стран.

Весной сорок пятого самолеты гвардейского дальнебомбардировочного полка, которым командовал подполковник Шапошников, вновь одними из первых нанесли удар по Берлину. В последний день войны Александр Иванович совершил свой 318-й боевой вылет.

Но на этом не завершилась его небесная служба. Даже закончив в ноябре 1955 года Академию Генерального штаба и приняв под командование авиационную дивизию, он продолжал летать много и самозабвенно. В его летной книжке записано, что генерал Шапошников освоил 15 типов боевых самолетов, на которых совершил 5406 вылетов, проведя в воздухе в общей сложности 3958 часов. К и без того солидному иконостасу военных наград прославленного летчика за годы мирной службы добавились ордена Красной Звезды и Трудового Красного Знамени.

В 1967 году Александра Ивановича не стало. Сегодня имя Героя носят улицы в Приокском районе Нижнего Новгорода и его родном городе Лысково.

ВЛ / Статьи / Интересное

5-07-2016, 10:49

Почему-то стало привычным считать, что в начале Великой Отечественной войны Красная Армия терпела исключительно одни поражения. Этот ущербный, гнилой стереотип превращается в труху, если вспомнить бомбардировку Берлина в августе-сентябре 1941 года. Даже Гитлер, взирая тогда на пылающую столицу, не мог поверить своим глазам.

Действительно, летом 1941 года Германия захлёбывалась от восторга перед победной поступью своих солдат по русской земле. Вот, казалось бы, тот самый «блицкриг». Погибни, Москва! У тебя не осталось даже авиации, мы слёту разгромили её, пока она ещё базировалась на земле. «Ни одна бомба никогда не упадёт на столицу рейха», - заявлял немецкому народу главнокомандующий люфтваффе Герман Геринг. И народ ему безоговорочно верил потому, как не верить оснований не было. Взрослые и дети спали в своих кроватях здоровым, сытым сном.

А тем временем в голове адмирала Кузнецова загорелась идея одёрнуть немцев так, чтобы сон и явь каждого из них наполнились кошмаром, чтобы не лез в горло кусок колбасы, чтобы немцы задумались: «А кто они, эти русские, и на что они способны?» Что ж, вскоре офицеры вермахта и вправду будут писать в своих дневниках: «Русские - не люди. Они сделаны из железа».

Итак, 26 июля 1941 года на стол Иосифу Сталину попадает предложение Кузнецова о бомбардировке Берлина. Сумасбродство? Безусловно! От линии фронта до столицы рейха - тысяча километров. Тем не менее, Сталин довольно улыбается и уже на следующий день приказывает 1-му минно-торпедному авиационному полку 8-й авиабригады ВВС Балтийского флота произвести бомбовый удар по Берлину.

30 июля генерал Жаворонков прибывает в указанный авиаполк и едва успевает заговорить о приказе Ставки, как командующий полком Евгений Преображенский обескураживает его, выложив на стол готовые расчёты, список экипажей и карту предполагаемого маршрута. Поразительно! В те адские дни лётчики, предвосхитив приказ, думали единым разумом с адмиралом Кузнецовым.

Осталось только приступить к выполнению задачи. Но легко сказать… Все условия были против полёта. Во-первых, огромное расстояние. Минутная ошибка в маршруте грозила отразиться на запасе топлива самым роковым образом. Во-вторых, взлёт был возможен лишь с территории Прибалтики, с аэродрома Кагул, что на острове Саарема, где имелась короткая земляная полоса, вполне подходящая для истребителей, но не для тяжелых бомбардировщиков. И, в-третьих, лететь предстояло на высоте 7 тысяч метров с температурой за бортом минус 45-50 градусов по Цельсию. Убийственный холод для восьмичасового полёта.

«…Они сделаны из железа». Именно так. 7 августа в 21 ч. 00 мин. с интервалом в 15 минут в воздух поднялись самолёты ДБ-3Ф. Три звена по пять бомбардировщиков в каждом. Первое звено возглавлял командиро полка Преображенский. В небе самолёты выстроились строем «ромб» и взяли направление на Германию.

Сначала маршрут предполагал полёт над морем мимо острова Рюген (славянский Руян или Буян, воспетый Пушкиным). Затем следовал поворот на южный город-порт Штеттин, и уже после открывался прямой ход на Берлин.

Восемь часов в кислородной маске и при холоде, от которого обмерзали стёкла кабин и очки шлемофонов. Позади целый день усиленной подготовки. Итого: сверхчеловеческие нагрузки, никем ранее не испытанные.

Над территорией Германии группа обнаруживает себя… Немцы связываются с ней по радиосвязи и предлагают сесть в ближайшем аэропорту. Они считают, что это летят сбившиеся с курса бравые рыцари люфтваффе. Им даже не приходит в голову, что это может быть враг. Потому, не получив ответа, они успокаиваются. Не отвечают, мол, и пусть. Будет на их совести.

Десять самолётов вынуждены сбросить бомбы на Штеттин, на его портовые объекты. Топливо на исходе, рисковать уже не приходится. Однако пять оставшихся ДБ-3Ф долетают до Берлина.

Внизу двигаются трамваи и автомобили. Вокзалы и военные аэродромы освещены. Окна в домах горят. Никакой светомаскировки! Немцы убеждены в своей неуязвимости.

Пять самолётов сбрасывают 250-килограммовые бомбы ФАБ-100 на военно-промышленные объекты, находящиеся в самом центре города. Берлин погружается в кромешную тьму, разрываемую всполохами пожаров. На улицах начинается паника. Но поздно. Радист Василий Кротенко уже передаёт: «Моё место – Берлин! Задачу выполнили. Возвращаемся на базу».

Лишь через 35 минут немцы понимают, что подверглись бомбардировке с воздуха. В небо устремляются лучи прожекторов, открывают пальбу зенитные орудия. Однако огонь ведётся наугад. Снаряды взрываются впустую на высоте 4500-5000 метров. Ну не может же быть, чтобы бомбардировщики летели выше! Это же не боги!

Над изуродованным Берлином поднялось солнце, а немцы так и не уразумели, кто же их бомбил. Газеты вышли с нелепыми заголовками: «Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненные. Сбито 6 английских самолётов». Растерянные, как дети, фашисты решили врать в соответствии с заветами Геббельса: «Чем наглее ложь, тем более в неё верят». Однако растерялись и англичане, поспешившие заявить, что духу их над Германией не было.

Тогда-то певцы «блицкрига» и признали, что налёт совершили советские асы. Позор лёг на голову министерства пропаганды, и у всей германской нации защемило сердце. Что ещё ждать от русских «недочеловеков»?

А ждать было чего. Советская авиация продолжила вылеты. Вплоть до 4 сентября их было совершено 86. С 33-х самолётов на Берлин обрушилось 36 тонн фугасных и зажигательных бомб. Это если не считать снарядов, начинённых агитационными листовками, и 37 самолётов, отбомбивших другие города Германии.

Гитлер выл, как раненый зверь. 5 сентября он послал несметные силы группы «Север», чтобы те вдребезги разнесли аэродром Кагула. Однако Берлин уже перестал зажигать по ночам огни, и в каждом немце засел животный страх перед тьмой родного арийского неба.

Первая же группа под командованием полковника Преображенского вернулась вся, за исключением самолёта, которому не хватило горючего. Управлял им лейтенант Дашковский. 13 августа 1941 года пятеро лётчиков, отбомбивших Берлин, получили звание Героя Советского Союза и по 2 тысячи рублей. Остальные лётчики были также награждены и премированы. После этого группа Преображенского бомбила столицу рейха ещё 9 раз.

Оцените новость

Новости партнеров:

СССР 17 (18) самолётов, 8 экипажей

Бомбардировки Берлина в 1941 году - серия авианалётов на столицу нацистской Германии Берлин , совершённых с 7 августа по 5 сентября советской авиацией во время Великой Отечественной войны .

Предыстория

Через месяц после начала боевых действий 22 июля 1941 года немецкая авиация впервые осуществила массированный авианалёт на Москву , который, впрочем, был успешно отражён. 24 июля немцы повторили бомбардировку, на этот раз им удалось сбросить 300 тонн фугасных и зажигательных бомб . На фоне больших потерь военно-воздушных сил Красной Армии Министр пропаганды Германии Йозеф Геббельс объявил, что советская авиация разгромлена, главнокомандующий люфтваффе Герман Геринг заявил: «Ни одна бомба никогда не упадёт на столицу рейха! ».

Планирование и подготовка

Дорогой мой Эрнст! Война с Россией уже стоит нам многих сотен тысяч убитых. Мрачные мысли не оставляют меня. Последнее время ночью к нам прилетают бомбардировщики. Всем говорят, что бомбили англичане, но нам точно известно, что в эту ночь нас бомбили русские. Они мстят за Москву. Берлин от разрывов бомб сотрясается… И вообще скажу тебе: с тех пор как появились над нашими головами русские, ты не можешь представить, как нам стало скверно. Родные Вилли Фюрстенберга служили на артиллерийском заводе. Завода больше не существует! Родные Вилли погибли под развалинами. Ах, Эрнст, когда русские бомбы падали на заводы Симменса, мне казалось, всё проваливается сквозь землю. Зачем вы связались с русскими?

В дальнейшем боевые вылеты были менее успешными.

Вылет 10 августа

Следующий полёт был запланирован на 10 августа . Было принято решение привлечь к участию в вылетах ВВС РККА под командованием Жигарева П. Ф. Полёт планировалось осуществить силами 81-й бомбардировочной авиационной дивизии с аэродрома города Пушкина на более современных самолётах ТБ-7 (412-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк , переименованный в 432-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк) и Ер-2 (420-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк , переименованный в 433-й тяжелый бомбардировочный авиационный полк).

В приказе Сталина «О порядке награждения лётного состава ВВС за хорошую боевую работу» от 19 августа 1941 года было специально установлено: «При действиях по политическому центру (столице) противника за каждую бомбардировку каждое лицо экипажа получает денежную награду в размере 2000 рублей » (за обычную успешную бомбардировку лётчики ДБ получали 500 рублей ).

Всего в августе-сентябре Орденами Ленина были награждены 13 человек, Красного Знамени и Красной Звезды - 55 человек. В сентябре Героями Советского Союза стали ещё 5 человек, многие получили ордена и медали.

См. также

Бомбардировка Берлина во Второй мировой войне (англ. )
Стратегические бомбардировки в период Второй мировой войны

Примечания

Литература

Бондаренко И. М. Роман-дилогия «Такая долгая жизнь», кн. 2, часть 2, глава 12. М.: Советский писатель, 1990.
Виноградов Ю. А. «Под крыльями - Берлин» - М.: Терра-книжный клуб, 2005.

– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.

Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.

15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n"ai pas L"honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.

Агитплакат времён войны. Фото: www.globallookpress.com