Краткая биография эдуарда багрицкого. Личные качества поэта. Вхождение в литературу

«… Однажды произошел такой случай. Эдуард Багрицкий ушел вместе с товарищем из дому и не возвратился на ночь. Впоследствии оказалось, что он сильно набрался с друзьями и в мертвецки пьяном виде был увезен из Одессы в Николаев. Журналист «Красного Николаева» Яков Вельский по приезде прислал жене Багрицкого телеграмму, чтобы она не беспокоилась.

Эдуард здесь сразу познакомился с молоденькой барышней и прожил у нее некоторое время… Для того чтобы рассеять подозрения матери девушки, он принес справку из газеты «Красный Николаев» о том, что они являются мужем и женой. Багрицкий сотрудничал тогда с этой газетой… Иногда он писал жене письма и даже посылал ей пару раз деньги. Потом вся эта «николаевская история» ему порядком надоела, и он, без всякого предупреждения оставил сожительницу и уехал в Одессу к семье… Некоторое время чувствовал себя неловко по отношению к покинутой любовнице...».

(Харджиев Н.И. Из творческого наследия советских писателей. Литературное наследство. Т. 74. М., 1965. С. 435–436)

Эдуард Багрицкий случайно оказался в Николаеве. Он пробыл здесь два месяца, быстро заскучал и уехал в родную Одессу. Осталось полтора десятка очерков, 16 стихотворений и… фраза, вошедшая во все книжки по истории города: «… В газете «Красный Николаев» одно время работал легендарный советский поэт Эдуард Багрицкий». Сегодня мало кто знает, что легендарный поэт приложил титанические усилия, чтобы создать себе романтическую легенду.

Легенда

Придуманная биография началась с появлением в печати первых стихов. Эмоционально ее можно озвучить так: «Нищая, бесшабашная одесская юность, партизанское прошлое, романтическое настоящее, одесский Франсуа Вийон, Денис Давыдов гражданской войны, мечтатель, который задыхается в мире мещанства и рвется к свободе, к стихии революционных преобразований…» и т.д.

После смерти поэта легенда обросла подробностями в мемуарах друзей, в научных статьях и диссертациях. Багрицкий навсегда остался в истории русской словесности таким, каким он сам себя придумал. А придумывать Эдуард Георгиевич любил и умел.

В 1923 году, во время переписи населения, на вопрос, какой он владеет специальностью, Багрицкий ответил переписчику, что он канатоходец и скрупулезно поведал о «нелегкой доле ходока по проволоке». В 1929-м, получая новый паспорт, поэт проставил себе в графе «национальность» - чех. В 1930-м долго рассказывал друзьям о путешествии по Африке, где он участвовал в сафари. В 1931-м заставил всех поверить, что убил на охоте королевского оленя («вон рога на стене висят»). В 32-м… «заболел» - поэтом овладела внезапная немота. Он перестал разговаривать и объяснялся жестами на языке глухонемых. Затем сурдоперевод ему надоел и Багрицкий заговорил.

Легенда настолько плотно «закрыла» личность, что близкие друзья, знавшие его с детства, теряли границу между реальным и придуманным человеком. Н.И. Харджиев, который после смерти разбирал архив поэта, свидетельствует: «…Живой Эдуард был чрезвычайно мало похож на канонизированное чучело… Он был ленив, лжив и притом самый неверный друг в мире… Неисправимый эклектик, однако юмор и неистовая любовь к стихам заставляли прощать ему многое в реальности».

В реальности

Эдуард Багрицкий (Дзюбин) родился 4 ноября 1895 года в Одессе. По легенде, которая попала в Большую советскую энциклопедию, «… детство поэта прошло в бедной еврейской семье…». Семья была настолько бедная, что была вынуждена нанять домработницу и определить сына в престижное реальное училище.

Думается, нужно закрыть энциклопедию и довериться Николаю Харджиеву, который близко знал родителей поэта. Вот цитата из его статьи: «… Отец Эдуарда – Годель Мошкович Дзюбин был в жизни неудачником. Служил приказчиком в магазине готового платья. Мечтал собрать денег и открыть собственное дело. Деньги собрал, магазин открыл и сразу прогорел.

Вернулся к старому хозяину в прежнюю должность… Умер от рака желудка в возрасте 52-53 лет. Мать – Ита Абрамовна Дзюбина (урожденная Шапиро). Высокого роста, сухощавая брюнетка. По характеру – легкомысленная. Следила за своей наружностью, любила приодеться, красила волосы, носила корсет, играла «под аристократку». Слыла фантазеркой, имела обыкновение претворять свои фантазии в жизнь… Странное для еврейской семьи имя Эдуард было выбрано по ее инициативе…».

Дзюбины сначала жили по адресу: улица Базарная, 40, затем переехали на Ремесленную, 11. Старый одесский район, рядом Александровский парк. Здесь будущего поэта выгуливали бабушка и няня.

Эдуард сначала занимался дома, с учителем. Занимался прилежно, пытался учить древнееврейский, но… тщетно. Не хватило усидчивости. В 10 лет поступил в частное реальное училище. Отец хотел, чтобы мальчик «пошел по торговой части». Первые два-три года ребенок был отличником, затем заскучал, стал пропускать занятия, получал переэкзаменовки и по свидетельству его одноклассника – журналиста Бориса Скуратовского – «к концу года распродавал все учебники». Два раза оставался на второй год и вскоре бросил учебу.

В 16 лет Эдуард Багрицкий был свободным художником «со стажем». Первые печатные стихи впервые появились в 1915 году, в одесской газете «Южная мысль». Вера Михайловна Инбер, которая в это время общалась с поэтом, говорит о том, что его «…творчество носило эстетский характер. Сильно подражал Игорю Северянину… Компания поэтов-одесситов, состоявшая из Багрицкого, Олеши, Катаева, Шишовой и Фиолетова вела богемный образ жизни... Собирались, читали стихи, жесточайше критиковали друг друга. Багрицкий играл ведущую роль, выступал в качестве ценителя стихотворений, знакомил друзей со всеми новинками поэзии. Был чрезвычайно эрудирован. В этой эпатажной среде господствовал дух протеста против академизма в литературе, в частности против Бунина, который тогда находился в Одессе».

О «не богемной» жизни поэта мы узнаем от брата Ильи Ильфа - одесского художника Михаила Арнольдовича Файнзильберга: «…Во время февральской революции Багрицкий вместе со всей студенческой молодежью громил полицейские участки. Короткий промежуток времени в 1917-м служил в милиции, главным образом из-за любви к оружию… После октябрьских событий уехал в Персию, в качестве делопроизводителя какой-то миссии, кажется, от «Союза городов». Пробыл там до февраля 1918 г., затем снова возвратился в Одессу. В это время здесь были белые. В течение года ничем определенным, кроме литературы, не занимался, нигде не служил.

После прихода красных поехал с партизанским отрядом, оперировавшим в районе Вознесенска против махновских банд, в качестве агитатора при агитпоезде. Писал листовки и воззвания. Пробыл в партизанском отряде до июня 1919 г.».

В первые годы советской власти революционный романтик тяготился повседневными заботами и не желал строить мирную («мещанскую») жизнь. Жена – Лидия Густавовна Багрицкая вспоминала: «…Эдуард производил впечатление бесшабашного человека, с очень веселыми глазами. Высокий, сутулый. Все трое (Катаев, Олеша и Багрицкий) ходили одетыми под босяков. Все трое были работниками ЮгРОСТА. Упитанные литераторы в лохмотьях - плохой театр… Они все пользовались академическими пайками…».

«Плохой театр» - сопровождал поэтическую номенклатуру ЮгРОСТА и в бытовой жизни. Поэт Николай Дементьев рассказывал о потрясающей нищете, в которой жили Багрицкие: «…Это были самые невероятные помещения. Семья ела дефицитную ветчину и ютилась в подвалах. В одной комнате заливало до такой степени, что на полу стояли огромные лужи. Однажды во время дождя всю ночь простояли в дверной нише. Знакомые привыкли к такому образу жизни Багрицких и ничуть не удивлялись. Приходили гости, видели лужи от дождя на полу, кричали: «Эй, перевозчика!». Когда родился ребенок, то соседка услышала писк и, войдя в комнату, увидела младенца, лежавшего в грязи; подумала вначале, что подкидыш…».

Эдуард Багрицкий не любил работать. Ему претил любой организованный труд. Однако праздная жизнь закончилась. В мае 1923-го ответственный секретарь газеты «Красный Николаев» Яков Миронович Вельский пропьянствовал с поэтом три дня и привез его «мертвого» из Одессы в наш город.

В нашем городе

В нашем городе Багрицкий огляделся. Что он увидел? Процитируем «Историю Николаева» Юрия Крючкова: «… Эпоха Разрухи… Существовали огромные судостроительные заводы, множество мелких и средних фабрик, магазины и лавки, школы и гимназии театры и кинотеатры, трамвай и водопровод, базар и обсерватория и все, что было до революции. И все это было практически целым, но ничего не двигалось, не работало…».

Здесь нужно сделать большой вздох и согласиться с безымянным автором анекдота: «Ничто так не вдохновляет революционного романтика, как «чужая работа». На втором и третьем месте стоят - «вода» и «огонь».

Но в Николаеве нет работы, ни «чужой», ни «своей».

Багрицкий оглядывался несколько дней, потом закончилась еда и… родились стихи – поэтический ответ на ноту английского лорда Керзона:

Европа - сворою голодной. Гляди и знай! Еще в твоих дворцах Вино клокочет роковое, Еще томится в тяжких кандалах Народа право трудовое; И кровь, пролитая твоей рукой, Не высохла и вопиет о мщенье, И жжет пожар, и грозен мрак ночной, И неоткуда ждать спасенья.

23 рубля - гонорар от редактора «Красного Николаева» - Багрицкий положил в карман, а лорд Керзон «прочитал» ответ из корабельного края. В кармане целых 23 рубля (!). Можно не работать. Багрицкий счастлив. Он лениво пьет с местными журналистами, живет в своем мире. Однако деньги заканчиваются и нужно опять оглядываться по сторонам. Следующие стихи стоят уже 25 рублей.

Пора романтиков гитару Фабричным заменить гудком. Иди ж вперед тропой бессонной, Назад с тревогой не гляди, Дорогой революционной К огню вселенскому иди.

25 рублей - это не 23, но и они заканчиваются. Работать по-прежнему не хочется. Хочется «идти революционной дорогой» и пить вино. Поэт голодает, голодает и девушка, с которой он живет. Однако Багрицкому везет. Его выручает чужое несчастье. В селе Дымовка Баштанского района кулаки убили сельского корреспондента газеты «Красный Николаев» Григория Малиновского. Гибель селькора - резонансное событие. Сам товарищ Троцкий откликнулся на него большой статьей в «Правде». В городских СМИ началась мощная компания «против темных сил деревни».

Эдуард Багрицкий затачивает карандаш и пишет стихотворение «На смерть т. Малиновского».

Но не дремлет вражеская сила, Сила вражеская не легка: Вот рабкора, притаясь, убила Хитрая, лукавая рука… Слишком смело он пером рабочим Обжигал, колол и обличал, Слишком грозно поглядел ей в очи, Слишком громко правду закричал. Гей, рабкор! Свое перо стальное Зажимай мозолистой рукой, Чтоб ты мог за право трудовое Дать решительный, последний бой.

Смерть и кровь – родная стихия революционного романтика. Он получает в кассе 45 рублей за это стихотворение. Для поэта – не очень много, для редакции – разорительно.

Багрицкий чувствует себя не в своей тарелке. Бытовой эпатаж – уместный для богемной Одессы, в Николаеве вызывает, в лучшем случае, недоумение, в худшем – «могут дать в лицо». В Одессе – поэт уже овеян легендой, в Николаеве – эту легенду нужно выстрадать. Население города еще слишком хорошо помнит кровь войн и революций, чтобы романтизировать эти темные времена.

Багрицкий от редакции «Красного Николаева» выступает перед рабочими в небольших мастерских, но слушают его вяло и вопросов не задают. Как он сам вспоминал позднее: «… В Николаеве заставляли читать поэзию в цехах, в обеденный перерыв, но стихами во время обеда сыт не будешь. Люди прятались от меня, как от прокаженного…».

Пролетарский город не хотел впитывать революционную лирику поэта. Однажды утром Багрицкий проснулся, вышел из дома, сел на пароход и уехал в родную Одессу. Уехал по-английски, не попрощавшись ни с кем.

Мещанская жизнь

В 1922 году советский поэт и политработник Владимир Иванович Нарбут, руководивший ЮгРОСТом (Южное отделение Всеукраинского бюро Российского телеграфного агентства), был переведен в Москву на ответственную должность в отдел печати ЦК РКП(б). За собой он постепенно «перетащил» несколько одесских литераторов. К 1925 году в столицу перебрались Багрицкий, Олеша и Катаев.

Багрицкие сначала жили на даче у знакомых в Кунцево, затем поэту дали квартиру в писательском доме, напротив Художественного театра. К середине 20-х литературная Москва переболела эпатажным революционным бытом. Пролетарские поэты в чистых толстовках и с портфелями «ходили на службу».

Багрицкий сразу отказался от показушной богемной нищеты. По словам Валентина Катаева: «…У Эдуарда в квартире появились мебель, занавески и даже мещанская герань. О голодной юности очень быстро забыли…».

Уютная, обустроенная жизнь способствовала литературной производительности революционного романтика. В этот период Багрицкий работает сразу над несколькими поэмами и часто публикуется в журналах. «Сказание о море, матросах и Летучем Голландце», «Трактир», «Последняя ночь», «Человек предместья», «Смерть пионерки», «Февраль» и оперное либретто «Дума про Опанаса» - вот далеко не полный перечень произведений поэта, которые появились на «фоне мещанской герани».

Плата за легенду

Эдуард Георгиевич Багрицкий умер 16 февраля 1934 года в возрасте 38 лет. Его доконала бронхиальная астма, заработанная в «нищей и богемной юности». В крематорий Донского монастыря гроб с телом сопровождал эскадрон кавалеристов. Это была воинская почесть человеку, воспевшему героику гражданской войны.

Поэт сполна заплатил за посмертную легенду, которая в советском учебнике литературы за 10 класс выглядела так:

«Через увлечение свободолюбивой, революционно-романтической поэзией Эдуарда Багрицкого проходит каждое новое поколение. Лучшие стихи по праву вошли в нашу советскую классику. Революционный романтик был до конца и самозабвенно предан поэзии, а подлинная поэзия, по его глубокому убеждению, не только творит мир прекрасного, но и преобразует действительность, перестраивает жизнь. «Нас водила молодость В сабельный поход, Нас бросала молодость На кронштадтский лед…».

Бескомпромиссная, самоотверженная юность поэта не покидает наши сердца и ведет за собой на самые трудные рубежи».

Известный литературовед Николай Иванович Харджиев, который знал Багрицкого с детства, поморщился и отложил учебник в сторону. По свидетельству его жены – известного скульптора Лидии Чаги - старый критик обронил всего одну фразу: «Эдуард лжив, как лживы все революционные романтики. Он придумал себе жизнь. Полезнее знать о русском офицере Гумилеве, который был по другую сторону кронштадтского льда».

Тогда Багрицкий лежал в больнице, перед смертью, в последнюю свою ночь, он сказал сиделке: "Какое у вас лицо хорошее,- у вас, видимо, было хорошее детство, а я вспоминаю свое детство и не могу вспомнить ни одного хорошего дня".

Эдуард Георгиевич Дзюбин (литературный псевдоним - Багрицкий) родился 3 ноября (по новому стилю) 1895 года в Одессе, в мещанской еврейской семье на Базарной улице, где "все навыворот, все как не надо". Родители любили его, хотели сделать из него коммивояжера, страхового агента или приказчика - он убегал из ремесленного, а затем землемерного училища на море. Но Эдуард так и не научился плавать: мальчиком (а потом и взрослым!) он был физически немощным, ибо с девятилетнего возраста и до смерти в тридцать девять лет страдал жестокой бронхиальной астмой.

Тридцать лет прожил поэт в любимой своей Одессе, и море было его неутоленной жаждой жить, быть здоровым, молодым:

Так бей же по жилам,

Кидайся в края,

Бездомная молодость,

Ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась

Кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться

Вселенной навстречу.

Чтоб волн запевал

Оголтелый народ,

Чтоб злобная песня

Коверкала рот,-

И петь, задыхаясь,

На страшном просторе:

Ай, Черное море,

Хорошее море!..

Но это напишется в 1927 году, а за десять с лишним лет до этого молодой поэт жил в условном и книжном мире, в котором были и Александр Грин , и Тиль Уленшпигель, и Летучий Голландец, и экзотические стихи раннего Багрицкого о корсарах и римских полководцах, сделанные "под Гумилева". "Этот туман,- как сказал мне однажды покойный харьковский писатель Рафаил Моисеевич Брусиловский, приятель Багрицкого по молодости,- рассеивался слишком долго, и только в 1924 году, когда появились стихи о Пушкине и "Арбуз", все поняли: в литературу пришел большой поэт".

К Пушкину Багрицкий и его близкие друзья относились благоговейно: "Когда мы проходили мимо дома, где жил Пушкин,- вспоминает Валентин Катаев ,- мы молча снимали шапки". В 1924 году, к 125-летию со дня рождения Пушкина, поэт закончил маленький пушкинский цикл: "Пушкин" (1923), "Одесса" (1923), "О Пушкине" (1924). Последнее стихотворение цикла - наиболее художественное:

И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает - здесь конец...

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

Кровь на рубахе... Полость меховая

Откинута. Полозья дребезжат.

Леса и снег и скука путевая,

Возок уносится назад, назад.

Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова

То, что влюбленному забыть нельзя,-

Рассыпанные кудри Гончаровой

И тихие медовые глаза.

В. Катаев дает свое пояснение последним двум строчкам, рисующим портрет Натальи Николаевны: "Судя по портретам, у нее были хорошо причесанные волосы а-ля директуар, а глаза были отнюдь не тихие медовые, а черносмородинные... А рассыпанные кудри и медовые глаза были у той единственной, которую так страстно полюбил птицелов (Багрицкий - Р.Б.) и которая так грубо и открыто изменила ему с полупьяным офицером".

Приведу полемическую по отношению к Багрицкому строку Марины Цветаевой из "Стихов о Пушкине" (I), размышляющей о том, как воплощается в поэзии образ великого поэта:

Пушкин - в роли пулемета!

Сравните:

И в свисте пуль, за песней пулеметной,

Я вдохновенно Пушкина читал!

("О Пушкине")

Не хотела Марина Цветаева , чтобы Пушкина политизировали и связывали с темой братоубийственной гражданской войны...

Стихотворение "Арбуз", не принятое "опытным" литсотрудником одесской газеты "Моряк" (мол, сезон арбузов еще не наступил!), обычно включали в сборники типа "Лирика моря" или "Стихи о любви". Да, там от первой до последней строки развернут образ бушующего моря, а финал стихотворения - лирически-любовный:

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка...

И некому здесь надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!..

Главная же суть стихотворения в ином: Багрицкий, как и некоторые поэты 20-х годов (Н. Асеев, М.Светлов, В.Сосюра и др.), не принял новую экономическую политику (нэп), увидел в ней не утверждение естественных рыночных отношений, а измену делу революции:

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина.

"Как рынок" - только в стихах, связанных с неприятием нэпа, могло появиться такое сравнение! Приведу также строки из "Стихов о соловье и поэте" (1925), полные сетований на то, что из жизни уходит подлинная романтика:

Наш рокот, наш посвист

Распродан с лотка...

Долгие годы думаю над двумя вопросами. Почему в стихах Багрицкого середины 20-х годов так настойчиво повторяется тема бездомности, неприкаянности, одиночества? Почему в 1926 году, когда Сталин уже почти "задушил" нэп, Багрицкий в стихотворении "От черного хлеба и верной жены..." без каких-либо иносказаний и условностей выражает свое недовольство действительностью?

Как спелые звезды, летим наугад...

Над нами гремят трубачи молодые,

Над нами восходят созвездья чужие,

Над нами чужие знамена шумят...

Вряд ли здесь отражены только антинэповские настроения. Я думаю, что поэт, стремясь идти в ногу со временем, не понимал, куда идет время...

Э. Багрицкий был классическим бедняком (хотя у него всегда жил какой-нибудь нахлебник!): не в чем было выйти на улицу, и жена сшила ему из своей старой-престарой юбки штаны-галифе; денег в семье не было, в одесской газете "Моряк" с поэтом расплачивались черным кубанским табаком, ячневой кашей и соленой камсой. На Молдаванке поэт жил с семьей (сыну Севе шел уже пятый год) в постройке, похожей скорее на сарай; на полу стояло корыто: крыша вечно протекала.

Близкие Багрицкому прозаики и поэты "одесской школы" (В. Катаев, Ю.Олеша, И.Ильф, Е.Петров, Л.Славин, С.Кирсанов, В.Инбер и др.) в самом начале 20-х годов уже покинули Одессу, и в конце 1925 года Валентин Катаев приехал из Москвы специально за Багрицким: "Собирай вещи, Эдя, я купил для тебя билет". Катаев в своей интереснейшей книге о литературной жизни 20-х годов "Алмазный мой венец" назвал Багрицкого, автора стихотворений "Птицелов", "Голуби", большого любителя и знатока птиц, "птицеловом": "Я и глазом не успел моргнуть, как имя птицелова громко прозвучало на московском Парнасе". И тогда "птицелов" послал телеграмму feme: "Собирай барахло Хапай Севку Катись Москву". Багрицкий долго уверял телеграфистку, что иначе в Одессе не поймут...

Поселились Багрицкие в Кунцево, под Москвой, где снимали половину избы без самых элементарных удобств, особенно необходимых больному человеку. В этой избе в первой половине 1926 года и была написана поэма "Дума про Опанаса".

Сколько гонений претерпела эта поэма в сталинские годы: в редакционной статье "Литературной газеты" (30 июля 1949 года) "За идейную чистоту советской поэзии" поэма Багрицкого была расценена как клевета на украинский народ, а через несколько лет, в период "борьбы с космополитизмом", критик А.Тарасенков объявил "Думу про Опанаса" сионистским произведением.

Сегодня мы имеем возможность по-новому взглянуть на "исхлестанные" произведения былых лет. Конечно же, Багрицкий был человеком своей эпохи, он не только не противостоял, как, скажем, Пастернак, Ахматова или Мандельштам, коммунистическим догмам, но и защищал их. Ни один пионерский или комсомольский сбор не обходился когда-то без фрагмента из поэмы "Смерть пионерки":

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Вдумаемся в эти и в далее следующие строки: "Но в крови горячечной /Подымались мы..."; "Чтоб земля суровая /Кровью истекла...". Но зачем же надо было в годы гражданской войны лить кровь, убивать друг друга и в этом братоубийственном кошмаре укреплять мужество... "сталью и свинцом"?!

В "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым"* (Н. И.Дементьев (1907-1935) - талантливый поэт 20-30-х годов, отказавшийся стать осведомителем НКВД и, затравленный, издерганный вконец, покончивший жизнь самоубийством) (1927) тема гибели в жестоком бою поднята Багрицким до романтических высот:

Проклюют навылет,

Поддадут коленом,

Голову намылят

Лошадиной пеной...

Степь заместо простыни:

Натянули - раз!

Добротными саблями

Побреют нас...

Покачнусь, порубан,

Растянусь в траве,-

Привалюся чубом

К русой голове...

А нужно ли было воспевать - пусть и талантливо! - кровавую мясорубку гражданской войны?

Нет, не хотел воевать (было бы за что!) украинский хлебороб Опанас, силой мобилизованный в продотряд Иосифа Когана, не хотел он убивать своего бывшего командира, уже будучи в махновском отряде ("Он грустит, как с перепоя, /Убивать не хочет"), его мучают страшные видения: "Одного не позабуду, /Как скончался Коган..." (шолоховского Григория Мелехова тоже мучили черные воспоминания о зарубленных им матросах!). Мирного труда жаждал Опанас ("Не хочу махать винтовкой, / Хочу на работу!") - не получилось.

В полтысячи строк своей поэмы Багрицкий вложил содержание, достаточное для романа, описал трагедию украинского крестьянина, обманутого всеми режимами, создал величественный и трагический образ замученной классовыми раздорами Украины:

Тополей седая стая,

Воздух тополиный...

Украина, мать родная,

Песня-Украина!..

Багрицкий говорил о своей поэме: "Мне хотелось написать ее стилем украинских народных песен, как писал Тарас Шевченко . Для этого я использовал ритм его "Гайдамаков". "Об украинско-шевченковских традициях в поэме говорят не только ритм, но и эпиграф из "Гайдамаков", и постоянные, в духе шевченковских поэм, неоднократные обращения автора к Опанасу, к Украине, и "коломыйковый" стих Шевченко с его разностопным хореем, и украинизмы ("жито", "ненька", "катюга", "каганец", "хлопец").

Думаю, что будущие исследователи литературы еще напишут о влиянии на Багрицкого большой поэмы Ильи Сельвинского "Улялаевщина" (об этом не написано ни одной фразы) - ученые чаще писали о художественных отзвуках "Слова о полку Игореве" в поэме Багрицкого.

Природа в "Думе про Опанаса", как и в "Слове...", является участником событий: украинская степь и небесные светила, степные птицы и звери, солнце и ночная тьма передают настроения людей и драматизм происходящих событий:

Прыщут стрелами зарницы,

Мгла ползет в ухабы,

Брешут рыжие лисицы

На чумацкий табор.

...............................

Див судит полночным криком

Гибель Приднестровью.

Интересны в поэме повторы ("Украина! Мать родная!/ Жито молодое!")*, особенно повторы видоизменяемые, связанные с драматическими поворотами в судьбе Опанаса:

Опанасе, наша доля

Туманом повита...

.........................

Опанасе, наша доля

Развеяна в поле!...

...........................

Песенный строй "Думы...", постоянные эпитеты ("жито молодое", "горючие кости") в сочетании с яркими, оригинальными эпитетами (например, "сахарное утро"), обилие разговорных элементов, подобранные к месту просторечия - я перечислил только часть художественных особенностей произведения Багрицкого.

Эдуард Багрицкий был блистательным переводчиком Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры.

Любил он в поэзии и в жизни мажор, о чем говорит один случай, описанный Константином Паустовским в "Золотой розе" и свидетельствующий о том, что Багрицкий не любил Семена Надсона, в стихах которого (причина этому - неизлечимая болезнь, погубившая талантливого поэта в двадцать пять лет) преобладали минор, усталость, надрыв.

Паустовский и Багрицкий сидели в кафе, когда в нем появился известный в Одессе нищий, не просивший, а нахально требовавший у людей деньги. Багрицкий встал и пошел на старика, не спуская с него глаз и с дрожью в голосе, со слезой, с трагическим надрывом читая надсоновские строки:

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,

Кто б ты ни был, не падай душою!

Нищий осекся. Глаза его побелели. Он начал отступать, опрокинул стул, задрожал от страха и пустился наутек.

Багрицкий вернулся к Паустовскому и на полном серьезе сказал: "Вот видите, даже одесские нищие не выдерживают Надсона!"

А каким было главное "хобби" Эдуарда Багрицкого? Отвечу: птицы и рыбы, которым посвящено немало стихотворений и строк. Некоторые рыбоводы считали поэзию Багрицкого блажью, оправдание находили лишь в плане приобретения средств для покупки рыбы. Среди натуралистов-профессионалов он считался знатоком высокого класса, ихтиологи обращались к нему за консультациями.

Об эрудиции Багрицкого ходили легенды, его феноменальная память хранила тысячи поэтических строк, остроумие поэта не знало пределов, доброта его согрела не одного поэта 20-30-х годов. Одним из первых Багрицкий отметил талант молодых А.Твардовского, Дм. Кедрина, Я.Смелякова. К нему буквально ломились начинающие поэты с просьбой выслушать и оценить их стихи. Покой ему даже не снился.

Багрицкий вывешивал объявления ("Никого дома нет!"), говорил по телефону женским голосом - ничего не помогало. Сидя "по-турецки" на диванчике, тесно прислонив грузное тело к столу, он попыхивал стеклянной трубкой, в которой клокотал спасительный астматол, и слушал, слушал тех, чей поэтический взлет он уже не увидит...

У Багрицкого никогда не было страха перед смертью. В "Тиле Уленшпигеле" были строки, похожие на автоэпитафию:

Здесь лежит спокойно

Веселый странник, плакать не умевший.

Прохожий! Если дороги тебе

Природа, ветер, песни и свобода,

Скажу ему: "Спокойно спи, товарищ,

Довольно пел ты, выспаться пора!"

Поэт был отрешен от земных благ, чужд погони за славой и наградами. С чувством пел песню на стихи Беранже "Мой старый фрак":

Пускай иной хлопочет для отлички

Взять орденок - за ним не лезу я:

Два-три цветка блестят в твоей петличке.

Мой старый друг, не покидай меня!

Боготворил Багрицкий Пушкина, восторгался Маяковским, с упоением читал асеевских "Синих гусар", в "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым" засвидетельствовал и другие свои литературные симпатии:

А в походной сумке -

Спички и табак,

Сельвинский,

Пастернак...

Если Тихонова власти всячески поддерживали, к Сельвинскому относились настороженно, к Пастернаку - враждебно, то имидж Багрицкого как советского поэта выдерживался властями неукоснительно. В 1930 году Багрицкий, как и Маяковский с Луговским, был принят в РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей) и осчастливлен - после кунцевского сирого жилья - двумя комнатами в новом писательском доме в проезде МХАТа. Но ничего подобного "Арбузу", стихам о Пушкине и "Думе про Опанаса" в последний период своей жизни (1930-1934) он уже не написал. Вышедшая в 1932 году (советско-коммунистическая от начала до конца!) поэтическая трилогия ("Последняя ночь", "Человек из предместья", "Смерть пионерки") славы Багрицкому не прибавила.

16 февраля 1934 года, заболев в четвертый раз воспалением легких, Багрицкий скончался. За гробом поэта с шашками наголо шел эскадрон молодых кавалеристов. Мне видится в этой трагически-торжественной картине нечто символическое: Багрицкий был трепетно влюблен в бойцов; лошади, сабли, комбриги, трубы - вот что всегда волновало поэта, любившего музыку, кавалерийские марши и досадливо снимавшего радионаушники, если в них начинал звучать какой-нибудь сентиментальный романс. "От него - умирающего - шел ток жизни" (И. Бабель).

Часто начинал разговор словами: "Вот увидите, в будущую войну...". И Севу, сына своего, готовил к войне, закалял его по-спартански: в двенадцать лет мальчик владел огнестрельным оружием, переплывал Москву-реку, в четырнадцать лет ходил на лыжах босиком.

Всеволод Багрицкий (ему отец посвятил "Папиросный коробок", "Всеволод", "Разговор с сыном") мог бы стать профессиональным поэтом, его ожидало счастье в любви, невестой его была Елена - та, что станет через годы женой академика А.Д.Сахарова. А военный журналист и поэт Всеволод Багрицкий, не проживший полных двадцати лет, погиб 26 февраля 1942 года. Мама о смерти сына узнала в лагере, где она находилась с осени 1937 года.

На сосне, рядом с могилой Всеволода в небольшой лесной деревушке Дубовик Ленинградской области, скульптор Вучетич, работавший с погибшим в редакции фронтовой газеты "Отвага", вырезал несколько измененное четверостишие Марины Цветаевой, которое Багрицкий-младший очень любил и часто повторял:

Я вечности не приемлю,

Зачем меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С родимой моей земли.

Вот и оборвалась могучая ветвь и распускавшаяся веточка, но зарубки на древе нашей поэзии остались. Навечно.

Багрицкий, Эдуард Георгиевич - Эдуард Георгиевич Багрицкий. БАГРИЦКИЙ (настоящая фамилия Дзюбин) Эдуард Георгиевич (1895 1934), русский поэт. В проникнутых романтическим пафосом стихотворениях (сборники Юго Запад, 1928, Победители,1932) и поэмах (Дума про Опанаса, 1926,… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

Багрицкий Эдуард Георгиевич - (настоящая фамилия Дзюбин) (1895 1934), русский поэт. Поэзия, пронизанная романтическим пафосом бунта, анархической свободы, сильных людей, стихией Гражданской войны, драматизмом рождённых революцией социальных и нравственных конфликтов … … Энциклопедический словарь

Багрицкий, Эдуард Георгиевич - (1897) поэт. Печататься начал незадолго до революции, в Одессе. Годы гражданской войны провел на фронте, в Красной армии. Первую книгу стихов выпустил в 1928 (в издательстве ЗИФ "Юго запад"). Входит в группу конструктивистов (см.). Его … Большая биографическая энциклопедия

Багрицкий Эдуард Георгиевич - Багрицкий (псевдоним; настоящая фамилия Дзюбин) Эдуард Георгиевич , русский советский поэт. С 1915 печатался в одесских альманахах. В 1919 был бойцом Особого партизанского отряда им. ВЦИК, писал… … Большая советская энциклопедия

БАГРИЦКИЙ Эдуард Георгиевич - БАГРИЦКИЙ (наст. фам. Дзюбин) Эдуард Георгиевич (1895 1934) русский поэт. В стихотворениях, пронизанных романтическим пафосом героика Граждской войны, драматизм рожденных революцией социальных и нравственных конфликтов. Поэмы Дума про Опанаса… … Большой Энциклопедический словарь

БАГРИЦКИЙ Эдуард Георгиевич - БАГРИЦКИЙ (наст. фам. Дзюбин) Эдуард Георгиевич (1895—1934), русский советский поэт. Поэмы «Дума про Опанаса» (1926), «Последняя ночь», «Человек предместья», «Смерть пионерки» (все — 1932), «Февраль» (1933—34, опубл. 1936). Сб.… … Литературный энциклопедический словарь

БАГРИЦКИЙ Эдуард Георгиевич - Э. Г. Багрицкий … Энциклопедия Кольера

Багрицкий Эдуард Георгиевич - (наст. фам. Дзюбин; 1895–1934) – рус. поэт. Род. в мещанской еврейской семье. В 1918 25 печатался в одесских газетах и сатирич. журналах. Опубл. сб ки стихов «Юго запад» (1928), «Победители» (1932), «Последняя ночь» (1932). Автор оперного… … Энциклопедический словарь псевдонимов

Эдуард Багрицкий

Эдуард Багицкий.
Фото с сайта www.vestnik.com

Багрицкий (Дзюбин, или Дзюбан) Эдуард Георгиевич (1895/1934) - советский поэт. Для его поэзии характерны мотивы романтизации революции, навеянные поэтикой «южного акмеизма». Багрицкий считается одним из основоположников советской поэзии. Наиболее известными являются поэтические сборники: «Юго-Запад», «Победители» и «Последняя ночь». Также перу Багрицкого принадлежит незавершенная поэма «Февраль», посвященная осмыслению роли российского еврейства в революции 1917 года.

Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 26.

Багрицкий (настоящая фамилия - Дзюбин) Эдуард Георгиевич (22.10-1895, Одесса - 16.2.1934, Москва), поэт. Сын мещанина. Во время Гражданской войны служил в Особом партизанском отряде имени ВЦИК (1919), а затем в органах ЧК. Стал широко известен в 1920- 30-е гг. Своими поэмами, самая известная - "Дума про Опанаса" (1926) восхвалял революционную борьбу. Позже его поэма подверглась критике, а Багрицкий официальная критика упрекала в "недостаточном понимании движущих сил социалистической революции". В 1930-х гг. главной темой его творчества стало разоблачение мещанина - "врага революции". Признан классиком "революционного романтизма".

Использованы материалы из кн.: Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000

Багрицкий (настоящая фамилия - Дзюбин) Эдуард Георгиевич (1895-1934), поэт, переводчик.

Родился 22 октября (3 ноября н.с.) в Одессе в мещанской семье. Учился в реальном училище, затем на землемерных курсах.

С 1915 Багрицкий начинает печататься в одесских альманахах "Серебряные трубы", "Авто в облаках" и др. Ранние стихи свидетельствуют о влиянии модернистской поэзии. Октябрьскую революцию молодой поэт встречает восторженно, становится ее певцом. Во время гражданской войны был бойцом Особого партизанского отряда, писал агитстихи, воззвания, листовки.

В 1918-25 публикуется в одесских газетах и сатирических журналах, сотрудничает как поэт и художник в ЮГРОСТА. В эти годы пишет лирические стихотворения и поэмы ("Птицелов", "Трактир", "Голуби", "Осень", "Фронтовик", "Арбуз").

В 1925 переезжает в Москву, через год создает поэму "Дума про Опанаса" о судьбе крестьянина, изменившего делу революции.

В 1926 входит в литературную группу "Перевал", но вскоре, порвав с ней, примыкает к "Литературному центру конструктивистов". Эти метания заканчиваются в 1930 вступлением в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). В 1932 выходит сборник стихов "Победители", прославляющий трудовую романтику первой пятилетки. В следующий сборник "Последняя ночь" вошли поэмы "Человек предместья", "Смерть пионерки", рисующие борьбу молодого поколения против старого, отживающего мира. Последняя поэма "Февраль" (1933-34) была опубликована посмертно, в 1936.

Багрицкий выступал также как переводчик стихов Купалы, Бажана, Бернса, Рембо. Совместно с Н. Дементьевым перевел на русский язык книгу стихов турецкого поэта Назыма Хикмета.

Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

Писатель XX века

Багрицкий Эдуард Георгиевич (настоящее имя Эдуард Годелевич Дзюбин) - поэт.

Принадлежит к одесской литературной школе. Первые поэтические опыты Багрицкого относятся ко времени учебы в реальном училище Жуковского (1910-12), печататься стал в 1915 в одесских газетах и журналах, поэтических альм, молодых писателей «Серебряные трубы», «Седьмое покрывало», «Авто в облаках», «Чудо в пустыне» и др. Страстно увлекался поэзией Серебряного века, подражая и одновременно пародируя многих своих учителей: Н.Гумилева, В.Иванова, М.Кузмина, А.Блока и др. Позже пришло увлечение футуристами и В.Маяковским. Под псевдонимом Нина Воскресенская Багрицкий публикует в альманахе «Авто в облаках» урбанистические стих. «Дерибасовская ночь» и «Порт», в чем-то напоминающие «Адище города» Маяковского, но пародийно-игровые, а не трагические. В «Гимне Маяковскому» противопоставляются два типа поэтов: «один - живет Современностью городов», «бешено лающих на солнце», другой - эстет, «изнеженный на пуховиках столетий», «ненавидящий Современность, ищущий забвения в математике и истории». Несмотря на нарочито торжественную «гимновую» (как у Маяковского) интонацию и иронию в изображении двух поэтов-антагонистов, Багрицкий почтительно уступает дорогу Маяковскому, «вселенскому спортсмену в оранжевом костюме». Молодой Б. утверждает уход от современности как свое поэтическое кредо. Но традиционного для романтиков конфликта с действительностью пока нет. Он спрятан, подразумевается в преувеличенной красочности и пышности описаний, в подчеркнутой книжности тем, образов, сюжетов и жанров («Креолка», «Рудокоп», газелла «В твоем алькове спят цветы» и др.), в столкновении и совмещении разных стилистических систем. Некоторым исследователям творчества Багрицкого казалось, что его дореволюционная поэзия была чисто подражательной. «Он пел с чужого голоса»,- считал И.Беспалов (Статьи о литературе. М., 1959. С.161). Это не совсем так, ибо Багрицкий постоянно искал свою интонацию, темы, образы.

Революцию Багрицкий принял романтически, как мощную стихийную силу, которая преобразит и обновит мир; политические взгляды его были наивными. В автобиографической заметке поэт скажет, что «мечтать на берегу продолжал до 1917 года».

Осенью 1917 Багрицкий ушел добровольцем на персидский фронт в экспедицию генерала Баратова, в 1918 вернулся в Одессу и вновь с головой окунулся в литературную жизнь: читал лекции о поэзии, вел кружки, сотрудничал в газете «Стихи я писал сугубо сюжетные - события мало волновали меня. Я старался пройти мимо них» (Советские писатели: Автобиографии. М., 1966. Т.3. С.34-35). Он писал о тиграх, Летучем Голландце, совсем не отражая явлений действительности. Даже в Красной Армии (1919), сочиняя стихи к плакатам, Багрицкий только «служил времени», «еще не понимал прелести использования собственной биографии». Ему казалось, что русская поэзия должна вернуться к «Слову о полку Игореве», к народному эпосу, к языку В.Даля. Работая в ЮГРОСТе (1920), поэт понемногу «научился понимать стихи», писать проще и доходчивее. «Я был культурником, лектором, газетчиком - всем, чем угодно, лишь бы услышать голос времени и по мере сил вогнать его в свои стихи» (Там же). «Служебные» агитационные стихи, как правило, посвящались календарным датам и юбилеям и строились по принципу противопоставления «вчера» и «сегодня». Следуя в решении современной темы за пролеткультовцами и Маяковским, Багрицкий все же пытался найти свою образность, романтическую интонацию в стих, на историческую тему: «Знаки», «Чертовы куклы» и др. Он широко использовал традиции русского и украинского эпоса в создании образа России. В стихах о гражданской войне поэт опирался на собственный опыт, но выступал от имени массы («Фронт»), предельно укрупняя каждую деталь, превращал ее в эмблему революции, в поэтический плакат («Матрос огромный в огне и грохоте стоит»). Готовя к печати свой первый сборник, Багрицкий не включил в него ни одного агитационного стих.

Багрицкий предельно эмоционально передает свое восприятие мира, в котором, как в эпоху Возрождения, царят гармония и красота. В стих, и поэтических циклах 1918-25 появляются ключевые образы романтического мира Багрицкий: образ мира-птицы и мира-трактира, с ними связан один из любимых героев поэта - Тиль Уленшпигель и постоянный лейтмотив: «Я Тиля Уленшпигеля пою!» Открывает этот ряд стих. «Птицелов» (в сборнике «Юго-Запад» датировано 1918): «И пред ним, зеленый снизу, / Голубой и синий сверху, / Мир встает огромной птицей, / Свищет, щелкает, звенит» (Стихотворения и поэмы. С.49). «Дело» птицелова Диделя - «песни петь и птиц ловить», но не на продажу, а для ощущения всей полноты бытия и счастья. Песня птиц сопровождает все творчество Багрицкого. Критики 1920-30-х видели в образе птицелова «яркий пример отставания художественной идеологии от политической» (Горелов А. Бесстрашие художника. Л., 1938. С.65-66). В цикле об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке (1918-28) Багрицкий подчеркивает в герое прежде всего черты певца, поэта, а не воина, в дружбе его с Ламме - раблезианскую полноту жизни, содружество духа и плоти. В красочных натюрмортах южного базара воспевается мир еды, дары моря и земли как неотъемлемая часть природы. В кризисный период творчества Багрицкого в конце 1920-х еда будет восприниматься как принадлежность старого мира, враждебного и агрессивного, поэтому антиэстетического. «Меня еда арканом окружила, / Она встает эпической угрозой,/ И круг ее неразрушим и страшен, / Испарина подернула ее». К фламандскому циклу о Тиле Уленшпигеле близки поэмы «Трактир» и «Харчевня». Последняя потеряна еще в рукописи в 1922, от нее остались названия двух отрывков - «Ода бифштексу» и «Труба победы» - да несколько песен «английских моряков». Багрицкий утверждал, что первым его произведением о современности была поэма «Трактир» (1919-21). В ней прозаической повседневности, бытовой тине, домашнему сытому уюту противопоставляется жажда свободы и поэтической независимости. Сюжет поэмы театрализован и условно романтичен: голодный поэт просит Бога дать ему сытую, спокойную жизнь как награду за талант и муки, и Бог-Трактирщик приглашает певца на небо - «в Заезжий двор - Спокойствие сердец». В трех редакциях «Трактира» в зависимости от времени меняются интонация, краски - от спокойно-созерцательных до устрашающе гиперболизированных в изображении Трактира и судьбы певца. В первых двух редакциях певец смиряется и принимает «награду» в виде сытой жизни, отказывается от своего таланта. В ред. 1933-34 финал поэмы уже иной: поэт просит, требует у Трактирщика-Бога отпустить его на землю.

Почти 5 лет проработал Багрицкий в одесской газете «Моряк», в ней публиковались многие агитационные стихи, песни, традиционные для фольклора моряков. Багрицкий был уверен, что его герои - моряки, скитальцы, рыбаки, контрабандисты, таинственные капитаны, бродяги - близки новому читателю, нужны ему. Романтическое «Сказание о море, матросах и Летучем Голландце» (1922) утверждало силу творческого воображения, родственную стихии моря.

В 1924-25 в «морских стихах» Багрицкий появляется образ лирического героя, наделенного автобиографическими чертами («Осень», «Возвращение», «Арбуз», позже - «Контрабандисты»). Поэт показывает природную сущность поэзии: «Свежий ветер закипает брагой, / Сердце ударяет о ребро... / Обернется парусом бумага, / Укрепится мачтою перо». Лирический герой баллады «Арбуз» (1925) ощущает себя частицей морской бури и воспринимает гибель как награду за «веселую жизнь»: «Сквозь волны - навылет! / Сквозь дождь - наугад / В свистящем гонимые мыле, / Мы рыщем на ощупь... Навзрыд и не в лад / Храпят полотняные крылья» (Стихотворения и поэмы. С.65). Еще более страстно утверждается идеал буйной и бездомной свободы в стих. «Контрабандисты» (1927): «Так бей же по жилам, / Кидайся в края, / Бездомная молодость, / Ярость моя! / Чтоб звездами сыпалась / Кровь человечья, / Чтоб выстрелом рваться / Вселенной навстречу!» (Стихотворения и поэмы. С.68). Поэт не выбирает, что лучше - быть пограничником или контрабандистом: просто в романтическом пространстве бурного моря сталкиваются два типа отношения к жизни - безграничная свобода, даже своеволие, и долг, служба.

Одесский период творчества Багрицкого завершался «стихами о поэте и романтике», построенными как диспут, спор, разговор с современниками. Лирический герой защищает права романтики, призвав на помощь «июльские ночи» и «войска соловьев». В «Стихах о соловье и поэте» (1925; в ред. сб. «Юго-Запад» 1928) романтический конфликт приобретает трагические черты: на базаре за 10 рублей поэт покупает соловья, песня которого взвешена и расценена в рублях. Сам романтик, гонимый миром базара, чувствует себя «товаром» в мире купли-продажи.

Осенью 1925 Багрицкий окончательно переехал в Москву. Он вступил в «Перевал», затем в Литературный центр конструктивистов (ЛЦК), наконец, в начале 1930 вместе с В.Маяковским был принят в РАПП, не являясь правоверным сторонником и защитником взглядов ни одной из этих групп. Б. по-прежнему был безбытен и бездомен, жил с женой и сыном Всеволодом в подмосковном местечке Кунцево, где снимал комнаты, затем получил квартиру в Москве и обставил ее не мебелью, он наполнил свой дом птицами и рыбами, всякой живностью. Его охотно печатают многих журналах: «Красная новь», «Новый мир», «Молодая гвардия», газете «Комсомольская правда», «Пионерская правда» и др. Вокруг поэта много молодежи, он ведет кружки, создает свой «поэтический факультет» на дому, по праву становится общепризнанным мэтром поэзии.

В 1928 вышел первый сборник Багрицкого - «Юго-Запад», в который вошли тщательно отобранные 18 стих. Начинался сборник «Юго-Запад» с книжных романтических стихов о Диделе-птицелове, Тиле Уленшпигеле, с вольных интерпретаций баллад и песен Т.Гуда, В.Скотта, Р.Бернса, прославлявших свободную стихию, затем Багрицкий обращается к «московскому материалу», к суровой действительности, которая требует от романтика отказа от своеволия и стихийности, решительной переделки «попутчика». В кризисный момент жизни - на пороге сна и яви, на грани между жизнью и болезнью, даже смертью, ночью - все кажется враждебным, несущим гибель: «И я пробегаю сквозь строй без конца / В поляны, в леса, в бездорожье... / И каждая палка хочет мясца, / И каждая палка пляшет по коже... / И ночь за окном, как шпицрутенов свист» (Стихотворения и поэмы. С. 105). Переломным, кульминационным произведением сборник «Юго-Запад» стала поэма «Дума про Опанаса» (1926), о которой Багрицкий говорил: «В ней я описал то, что видел на Украине во время Гражданской войны... Мне хотелось написать ее стилем украинских народных песен, как писал Тарас Шевченко. Для этого я использовал ритм его "Гайдамаков". Мне хотелось показать в ней историю крестьянина, оторвавшегося от своего класса и попавшего к махновцам. Рассказать о нем и о его гибели» (Стихотворения и поэмы. С.519). С официальной точки зрения, герой Багрицкого Опанас - предатель, он убийца комиссара Когана. Поэт делает его трагическим героем песенно-былинной думы. Он задумывается над трагедией человека земли, который не хотел «махать винтовкой», мечтал о доме, работе, не хотел убивать, но вынужден был стать убийцей. Главное в герое - его выбор, единоборство с трагической долей, диктатом Истории. Утверждается в поэме новое правило жизни: «Погибнуть, как надо!», как погиб комиссар Коган. В стихах, заключающих сборник, начинает звучать тема вины романтика перед эпохой и тема болезни, «бледной немочи», которая мешает ему встать рядом с «работниками страны». «Мы ржавые листья / На ржавых дубах... Чуть ветер, / Чуть север - И мы облетаем. / Чей путь мы собою теперь устилаем? / Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?» (Стихотворения и поэмы. С.93). Выход из кризиса поэт пытался найти в приобщении к «молодым трубачам» эпохи и в безоговорочном принятии требований времени.

В каждом стихотворении второго сборника Багрицкого «Победители» (1932) утверждается трудная, но достойная победа человека над собственным мещанским происхождением («Происхождение»), над угрожающим миром базара и царством еды («Встреча»), над стихийными законами природы («Романс карпу», «Ода», «Стансы» и др.), над скоростью («Можайское шоссе (Автобус)»), над своей книжной романтикой, внутренними сомнениями и «болезнью» («Вмешательство поэта», «ТБЦ» и др.). Но победа над собой достигается трудно, с кровью и муками, «линяет» поэт-романтик, «как петух здоровый»: «Приходит время зрелости суровой. / Я пух теряю, как петух здоровый. / Разносит время пестрые клочки. / Неумолимо, с болью напряженья, / Вылазят кровянистые стручки, / Колючие ошметки и крючки - / Начало будущего оперенья». (Стихотворения и поэмы. С.124). В трагическом стихотворении «ТБЦ» победить болезнь, неуверенность в себе помогает Дзержинский, являющийся, как в балладе, в больном видении героя-романтика. Он призывает, приказывает смирить себя, безоговорочно подчиниться требованиям «века-часового»: «Но если он скажет: "Солги",- солги, / Но если он скажет: "Убей",- убей... / О мать революция! Не легка / Трехгранная откровенность штыка» (Стихотворения и поэмы. С.126-127). Как в финале «Думы про Опанаса», звучит в словах «железного Феликса» суровый постулат эпохи, отлитый в четкую формулу: «Умри, побеждая, как умер я». (Стихотворения и поэмы. С.127). Завершается сборник «Победители» поэмой «Веселые нищие» (на основе перевода поэмы Р.Бернса), в которой вновь утверждается идеал бродяги-певца, который, «как дрозд», веселится, поет, «зубами блестит»: «Королевским законам / Нам голов не свернуть!» (Стихотворения и поэмы. С. 133).

Третий прижизненный сборник Багрицкого «Последняя ночь» вышел тоже в 1932, в него вошли три лирические поэмы социально-философского плана. Смысловой и образный лейтмотив сборника связан с песней птиц и темой «последней ночи». Багрицкий изображает последнюю романтическую ночь старого мира. Обреченная на гибель, «последняя ночь» мира уводит за собой беззаботное счастье поколения «печальных детей», брошенных историей в войну. Предельно лаконично изображена в нескольких строчках апокалипсическая картина гибели мира: «Деревни скончались. / Потоптан хлеб. / И вечером - прямо в пыль / Планеты стекают в крови густой / Да смутно трубит горнист» (Стихотворения и поэмы. С.142-143). Мотив вселенской гибели сменяется суровым утверждением жизни, новое поколение, как кажется лирическому герою, сделало правильный выбор: «Мы навык воинов приобрели. / Терпенье и меткость глаз. / Уменье хитрить, уменье молчать, / Уменье смотреть в глаза» (Стихотворения и поэмы. С.143). И хотя трагедия преодолена и поэт ощущает себя прочно стоящим на земле, завершается поэма темой смерти. Гибель «последней ночи» всегда связана в поэмах Багрицкого с гибелью человека. Так, во второй поэме «Человек предместья» хозяин добротного дома обречен временем на гибель. Страшна его последняя ночь, т.к. против него ополчается не только время, врывающееся непогодой в его дом, но и собственная дочь, «стриженая, в угластом / Пионерском галстуке».

В «Смерти пионерки», третьей поэме сборника, Багрицкий написал о конкретной судьбе пионерки Вали Дыко, дочери «человека предместья», который сдавал поэту и его семье комнаты в Кунцеве.

Героической романтикой овеяна последняя ночь умирающей девочки, которая перед смертью отказалась от протянутого матерью «крестильного крестика», от мира своего родного дома ради верности новому времени, в котором нет места ни Богу, ни родителям, ни личному. Поэт видит в смерти пионерки поступок, равный героическим подвигам бойцов. Пионерка Валя умерла, «как надо», «побеждая» и через свою смерть утверждая новые идеалы: «Чтоб земля суровая / Кровью истекла, / Чтобы юность новая / Из костей взошла...» (Стихотворения и поэмы. С.153). В поэме «Смерть пионерки» много риторики, характерной для поэзии 1930-х. Оправдание «крови горячечной», пропитавшей землю, Багрицкий искал в счастье молодого поколения: сына, его товарищей, молодых поэтов и др. («Разговор с сыном», «Всеволоду», «Соболиный след» и др.). В незаконченной поэме «Февраль» поэт вновь обращается к памяти, к теме своей юности и любви.

Багрицкий умер от астматического воспаления легких, не дожив до сорока лет. За его гробом следовал эскадрон кавалеристов.

Н.Н.Кякшто

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. с. 147-151.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Собрание сочинений: в 2 т. М., 1938. Т.1;

Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1964. (Б-ка поэта. Б. серия);

Советские писатели: Автобиографии. М., 1966. Т. 3.

Литература:

Альманах. Эдуард Багрицкий. М., 1936;

Эдуард Багрицкий: Воспоминания современников. М., 1973;

Гринберг И. Эдуард Багрицкий: Творческий портрет. Л., 1940;

Любарева Е. Эдуард Багрицкий: Жизнь и творчество. М., 1964;

Рождественская И. Поэзия Эдуарда Багрицкого. Л., 1967.

Эдуа́рд Гео́ргиевич Багри́цкий (настоящая фамилия - Дзю́бин, Дзюбан); 22 октября (3 ноября) 1895, Одесса - 16 февраля 1934, Москва) - русский поэт, переводчик и драматург.

Биография

Эдуард Багрицкий родился в Одессе в буржуазной еврейской семье. Его отец, Годель Мошкович Дзюбан (Дзюбин), служил приказчиком в магазине готового платья; мать, Ита Абрамовна (Осиповна) Дзюбина (урождённая Шапиро), была домохозяйкой (1871-1939). Окончил землемерные курсы, но по профессии не работал.

С 1915 года под псевдонимом «Эдуард Багрицкий» и женской маской «Нина Воскресенская» начал публиковать в одесских литературных альманахах неоромантические стихи, отмеченные подражанием Н. Гумилеву, Р. Л. Стивенсону, В. Маяковскому. Вскоре стал одной из самых заметных фигур в группе молодых одесских литераторов, впоследствии ставших крупными советскими писателями (Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семён Кирсанов, Вера Инбер). Багрицкий любил декламировать собственные стихи перед молодёжной публикой.

В 1918 году, во время Гражданской войны, добровольцем вступил в Красную Армию, работал в политотделе особого партизанского отряда имени ВЦИК, писал агитационные стихи. После войны работал в Одессе, сотрудничая, как поэт и художник в ЮгРОСТА (Южное бюро Украинского отделения Российского телеграфного агентства) вместе с Ю.Олешей, В. Нарбутом, С. Бондариным, В. Катаевым. Публиковался в одесских газетах и юмористических журналах под псевдонимами «Некто Вася», «Нина Воскресенская», «Рабкор Горцев».

В 1925 году Багрицкий с подачи Катаева переехал в Москву, где стал членом литературной группы «Перевал», через год примкнул к конструктивистам. В 1928 году у него вышел сборник стихов «Юго-запад». Второй сборник, «Победители», появился в 1932 году. В 1930 году поэт вступил в РАПП. Жил в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2).

С начала 1930 года у Багрицкого обострилась бронхиальная астма - болезнь, от которой он страдал с детства. Он умер 16 февраля 1934 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Творчество

Романтические яркие стихи Багрицкого до сих звучат в песнях. Книги его переиздаются. Творчество поэта вызывает споры и в начале 21-го столетия.

В поэме Багрицкого «Дума про Опанаса» показано трагическое противоборство украинского деревенского парня Опанаса, который мечтает о тихой крестьянской жизни на своей вольной Украине, и комиссара-еврея Иосифа Когана, отстаивающего «высшую» истину мировой революции. Следует отметить, что уже после смерти Багрицкого в период так называемой «борьбы с космополитизмом» «Думу про Опанаса» в редакционной статье «Литературной газеты» от 30 июля 1949 года под заголовком «За идейную чистоту советской поэзии» объявили «сионистским произведением», клеветой на украинский народ.

Блистательный мастер, одаренный редкой чувственной впечатлительностью, Багрицкий принял революцию, и его романтическая поэзия воспевала строительство нового мира. При этом Багрицкий мучительно пытался понять для себя жестокость революционной идеологии и приход тоталитаризма. В написанном в 1929 году стихотворении «ТВС» явившийся больному и отчаявшемуся автору умерший Феликс Дзержинский говорит ему про наступающий век: «Но если он скажет: „Солги“ - солги. Но если он скажет: „Убей“ - убей». М. Кузмин писал об этом стихотворении как о чём-то «смутном и подспудном», что свидетельствует о завуалированном смысле этого стихотворения как протеста против складывающегося к тому времени сталинского карательного режима. О своем поколении он совсем не «по-комсомольски» писал: «Мы ржавые листья на ржавых дубах».

Немало споров до сих пор вызывает опубликованная после смерти поэта поэма Багрицкого «Февраль». Это, своего рода, исповедь еврейского юноши, участника революции. Антисемитски настроенные публицисты не раз писали, что герой «Февраля», насилующий проститутку - свою гимназическую любовь, совершает, в её лице, насилие над всей Россией, - в качестве мести за позор «бездомных предков». Но обычно приводимый вариант поэмы составляет лишь примерно её треть. Это поэма о еврее-гимназисте, ставшем мужчиной во время первой мировой войны и революции. При этом «рыжеволосая» красавица, оказавшаяся проституткой, выглядит подозрительно не по-русски, и банда, которую арестовывает герой «Февраля», по крайней мере, на две трети состоит из евреев: «Семка Рабинович, Петька Камбала и Моня Бриллиантщик».

Свободолюбие Багрицкого ярче всего выразилось в писавшемся на протяжении всей жизни цикле стихотворений, посвященных Тилю Уленшпигелю, так называемом «фламандском цикле». Его друг, писатель Исаак Бабель, погибший в сталинских лагерях, писал о нём как о «фламандце», да ещё «плотояднейшем из фламандцев», а также, что в светлом будущем все будут «состоять из одесситов, умных, верных и веселых, похожих на Багрицкого».

Творчество Багрицкого оказало влияние на целую плеяду поэтов. «Мне ужасно нравился в молодости Багрицкий», - признавался Иосиф Бродский, включивший его в список самых близких поэтов. В честь Багрицкого названа одна из московских улиц.

Наиболее известные произведения

1918, 1926 - «Птицелов»

1918, 1922, 1926 - «Тиль Уленшпигель»

1926 - «Дума про Опанаса»

1927 - «Контрабандисты». Положено на музыку Леонидом Утёсовым, Виктором Берковским и другими бардами.

1927 - «От чёрного хлеба и верной жены» (стихотворение)

1929 - «ТВС»

1932 - «Смерть пионерки»

1932 - «Последняя ночь»

С творчеством поэта можно ознакомиться