Дворец ольги валериановны палей в царском селе

Обстоятельства настоящего дела таковы. Вечером 16 мая 1894 г. в гостиницу «Европа» (Петербург) пришел студент Института путей сообщения и потребовал комнату. Получив номер, студент вышел к ожидавшей его у подъезда даме, лицо которой было прикрыто густой вуалью, провел ее в гостиницу, где они поужинали, и вскоре закрылись в номере на ключ. На другой день утром по звонку студента в номер был принесен чай, после чего дверь снова была закрыта на ключ. Примерно до часа из номера не было слышно никаких звуков. Около часа вдруг раздались два выстрела, из номера выбежала окровавленная женщина и с криками: «Спасите! Я совершила убийство и ранила себя. Скорее доктора и полицию - я все разъясню» и «Я убила его и себя», - упала на пол.

Прибывшими на место происшествия следственными чиновниками и полицейскими агентами было установлено, что убитый оказался Александром Довнаром - студентом Института путей сообщения.
Ольга Палем и Александр Довнар долгие годы поддерживали между собой интимные отношения, причем вначале Довнар собирался жениться на ней, но впоследствии отказался от этой мысли. Ольга Палем страстно любила Довнара и не могла отказаться от мысли быть с ним вместе всю жизнь. На вопрос о причине убийства Довнара Ольга Палем показала, что она хотела убить и себя, и его, но, убив его, только ранила себя, о чем очень сожалеет.

На основе собранных по делу доказательств было сформулировано обвинительное заключение, которое квалифицировало деяние подсудимой как преднамеренное, заранее обдуманное убийство. Защита настаивала на переквалификации действий Ольги Палем, как совершенных в состоянии крайнего умоисступления, запальчивости и раздражительности, и просила о ее оправдании. Защитником приводится много фактов, показывающих неизбежность данной катастрофы и виновность в этом пострадавшего. Защищал Ольгу Палем Н. П. Карабчевский.

Я сократила речь адвоката вдвое, но все равно предупреждаю - текст достаточно длинный. Впрочем, именно детали, на мой взгляд, придают повестовованию особенное очарование. Поскольку текст большой, я разбила его на 2 части.

В Симферополе родилась девочка, по имени Меня, по фамилии Палем. Если верить точности справки о рождении ребенка, это было в конце 1865 года. Отец ее, Мордка Палем, был в то время зажиточный человек. Торговля его шла бойко, и, несмотря на то, что семья его была довольно значительная, он имел возможность дать ей вполне приличную обстановку, окружив ее всеми условиями материального довольства. Меня, обожаемая матерью, росла живым, бойким, приветливым и. ласковым ребенком. В семье ее любили и только всегда опасались за ее здоровье.
Она была непохожа на других детей. То задумчивая и грустная, то безумно шаловливая и веселая, она нередко разражалась истерическими слезами и даже впадала в обморочные состояния.

Заботливо перешептываясь между собой, родители решали, что ее «не надо раздражать». Они давали ей свободу. Без всяких учителей девочка умудрилась как-то научиться читать и писать по-русски, хотя все остальные дети в семье учились только по-еврейски. Годам к 13 стройную и грациозную, одетую прилично, «как барышня». Меню Палем часто можно было видеть на бульваре и в городском саду в обществе подростков-гимназисток. Сначала игры, потом беседы и, наконец, самая тесная дружба со многими девочками местной интеллигентной среды. …Так продолжалось года три.

На пятнадцатом году жизни, согласно ее показанию, ей запала мысль принять православие. Образ распятого «за всех» Христа и торжественная обстановка православного богослужения тронули ее сердце, смутили ее воображение. Таясь от родителей, она задумала «переменить веру». С точки зрения ветхозаветной еврейской семьи, это было страшным грехом, за который не прощает Адонай, бог-мститель, до седьмого колена. И теперь, в своем показании, данном судебному следователю в Симферополе, старик Мордка Палем с сокрушением добавляет: «И действительно, с тех пор счастье меня покинуло. Я рассорился и впал в нищету со всей своей семьей».

Старики не проклинали свою некогда любимую Меню, но не хотели жить с вновь нареченной Ольгой. От своего крестного отца, генерал-майора Василия Попова, известного крымского богача - лица, судя по отзыву местной хроники, весьма самобытного и своеобразного, - она получила «на зубок» 50 рублей и право именоваться если не его фамилией «Поповой», то во всяком случае его отчеством «Васильевной».

С таким легковесным багажом отправилась она в Одессу. Оставаться в Симферополе, в той же еврейской, отныне враждебной ей среде, было уже немыслимо. В Одессе у нее не было ни родных, ни знакомых. На первых порах она пыталась пристроиться к какой-нибудь, хотя бы черной, хотя бы тяжелой работе. Она поступила в горничные. Пробыла несколько дней и была отпущена, так как оказалось, что она не умела ни за что взяться, была белоручкой. Потом мы видим ее некоторое время продавщицей в табачной лавочке. По отзыву полицейского пристава Чабанова, в то время она была бедно одета, зато отличалась цветущим здоровьем, была энергична и весела. В ее поведении нельзя было отметить ничего предосудительного.

Потом, спустя некоторое время, в 1887 году, тот же пристав Чабанов стал встречать ее уже «хорошо одетой». Он заметил, что она с тех пор очень изменилась и физически, и нравственно: похудела, осунулась, побледнела, стала капризной, нервной и раздражительной. Поговаривали, что она «сошлась» с неким Кандинским, лицом «солидным», занимавшим в городе довольно видное общественное положение. Она жила на отдельной квартире, но он навещал ее. Так продолжалось два года, до лета 1889 года. Она томилась, скучала. Положение «содержанки» и сожительство с пожилым человеком, начавшим «с отеческих ласк» и попечительного к ней отношения и кончившим тем, что взял ее к себе в любовницы, не удовлетворяли ее. Она нервничала, болела; ее тянуло прочь из этой искусственно налаженной, гаремно-филантропической обстановки.

В лице Палем Кандинский, разумеется, не нашел и не мог найти того, чего искал. Ему, деловому и занятому человеку, заезжавшему «отдохнуть» к своей возлюбленной между двумя комиссейскими заседаниями или по дороге из конторы на биржу, требовалось совсем иное. Своим постоянным нравственным беспокойством, своими нервными приступами и чувством неудовлетворенности она и его «расстраивала», делала его нервным, беспокойным, чуть не больным. На выручку пришел его добрый приятель, открытая и честная душа, - полковник Калемин. Он порешил, что это надо «уладить» и действительно уладил все ко взаимному удовольствию. По его словам, с «Ольгой Васильевной» (Палем), которую он хорошо узнал за эти два года, «добрым и ласковым словом можно было проделать решительно все, что угодно».

Решено было, что в интересах здоровья и общего нравственного благополучия Палем и Кандинский должны расстаться. При этом бравый полковник порешил, что его приятель должен «навсегда обеспечить» молодую, одинокую, брошенную на произвол житейских превратностей девушку. Он вручил некоторую сумму денег, на первых порах что-то около двух тысяч.

После разрыва той любовной связи, которая только тяготила обоих, между Палем и Кандинским установились, по-видимому, гораздо более дружеские, более человеческие отношения. Письма их дышат непринужденной нежностью и приязнью. Она называет его «милым котом», иногда «котом сибирским»; он ее - «милым Марусенком» или просто «Марусенком», а то еще, по ее еврейскому имени «Меня» или «Мариама», которое ему больше нравилось.

Осенью 1889 года мы застаем Палем по-прежнему в Одессе, живущей в доме Вагнера, в том самом доме, где во дворе занимала квартиру семья Довнар, или (по второму мужу Александры Михайловны) Шмидт.

Жизнь Поповой, или Палем, была в то время вся на виду у семейства Довнаров. Прислуга Шмидт, Шваркова, скоро с разрешения своей хозяйки перешла в услужение к Палем на лучшее жалованье. Благодаря молодости, красоте, независимому и самостоятельному образу жизни Ольги Васильевны, все в доме скоро на нее обратили внимание. И надо отметить, что это «общее внимание» было к ней в ту пору весьма благосклонным. Маленькие дети Шмидт подходили к балкону элегантной дамы и, называя ее «милой мадам Поповочкой», выпрашивали у нее сладости и игрушки.

Скоро познакомился с Ольгой Васильевной и Александр Довнар, в то время студент первого курса математического факультета, молодой человек 21 года. Он явился «с визитом», благодарить за внимание, оказанное его младшим братьям. Знакомство началось. Александр Довнар стал франтить и заботиться о своей наружности. Он подстриг себе каким-то особенным фасоном бороду и говорил товарищам, что «Ольге Васильевне так нравится лучше».

У Ольги Васильевны была страсть, приобретенная ею еще в Крыму. Она до безумия любила лошадей и обожала верховую езду. Александр Довнар тотчас же почувствовал неодолимое влечение к манежу и выезженным под мундштук наемным скакунам. Осенью, когда стояли чудные, ласкаемые южным солнцем дни, они стали ездить за город. Мать Довнара, со всеми своими присными, выходила на крыльцо и любовалась, пока кавалькада во дворе готовилась к отъезду. «Затянутую в рюмочку», грациозную и изящную амазонку, вскакивавшую на лошадь в своем черном, элегантном наряде, она приветствовала поощрительной улыбкой, обменивалась с ней несколькими фразами провожала дружеским кивком головы. По замечанию свидетеля Иляшевского, местного околоточного надзирателя, на глазах которого все это происходило, Александра Михайловна Шмидт вообще всеми мерами «Поощряла сближение своего сына с Палем». Так прошло несколько месяцев.

Наконец, однажды Александр Довнар, взволнованный, точно окрыленный какою-то неслыханной радостью, разыскивает своего приятеля Матеранского и изливается перед ним. До сих пор он знал только продажных женщин; наконец и у него - роман. Он старается казаться немножко равнодушным, немножко фатом, но из всех его молодых пор, помимо его воли, так и бьет живая и светлая радость «торжества любви». Начинается между приятелями обмен мыслей и под конец, по обычаю всех молодых людей, пикантное смакование подробностей. Сначала она его отвергла, даже «рассердилась», но он обнимал ее колена и... Конечно, он «вовсе ее не любит» (как же, не на таковского напала!); но она интересна, очень интересна... как женщина особенно... что-то удивительное... При том, это ровно ничего ему не будет стоить. Во всяком случае клад, сущий клад! И приятель, нервно потягиваясь и тревожно потирая свои отчего-то похолодевшие руки, не сразу но все же под конец соглашается, что это точно - «клад».

Около двух лет в Одессе, сначала в доме Вагнера, потом в доме Горелина и, наконец, на даче продолжается бессменно связь Палем с Александрой Довнаром. Все это происходит на глазах Александры Михайловны Шмидт и ее семьи. Александр Довнар всюду публично показывается под руку с Ольгой Васильевной, раскланивается со своими знакомыми мужчинами и дамами, нимало не стесняясь. Встретив в театре Ольгу Васильевну со студентом Довнаром, Чабанов, потерявший было ее из виду, раскланивается с ней и спрашивает: «Как поживаете, как ваше здоровье, Ольга Васильевна?» «Отлично, - весело и оживленно отвечает та, - вот мой жених!».

И знакомит его с Довнаром. Кандинскому Палем представляет Александра Довнара также в качестве жениха. Они заходят иногда к нему в гости, вместе провожают его на пароход. Родственники и товарищи Довнара, Шелейко, Матерайский, - свои люди в квартире Палем. Они у нее обедают, завтракают, заходят, не стесняясь, когда вздумается. Все это делается в том же доме, где проживает и Шмидт (сначала в доме Вагнера, а потом опять вместе в доме Горелина). Прислуга, все домашние, весь двор знают об этой связи. Каждая ссора между любовниками, каждая «вспышка у домашнего очага» обсуждается сообща; мать вставляет свое авторитетное слово, высказывает свое мнение. Однажды Палем, приревновав своего «Сашу» к двоюродной сестре его, Круссер, устроила ему целую публичную «сцену» на катке. С ней был револьвер, которым она ему пригрозила. Полиция всполошилась, затеяла составлять протокол о «покушении на убийство», но Шмидт вмешалась в дело и, как дважды два, доказала слишком бдительным властям, что это была простая «вспышка ревности со стороны г-жи Палем». Отобранный у нее револьвер оказался даже незаряженным.

Наступила осень 1891 года. Довнару предстояло поступить в Медицинскую академию; надо было ехать в Петербург. Он уехал. Месяца два-три спустя, Ольга Васильевна Палем, продав тому же Кандинскому всю свою обстановку, стоившую ей больше 5 тысяч рублей, за 1400 рублей, катит также в Петербург. В одном из первых писем Довнара матери из Петербурга он, между прочим, вскользь о ней упоминает: «Ольги Васильевны в Петербурге нет. Что ей за охота переселяться с благодатного юга в это туманное болото». Звучит как бы досадное сожаление, что ее с ним нет. Петербург вообще ему не нравится; он на первых порах чувствует себя в нем одиноко и не по себе. Между тем Ольга Васильевна, разметав свое так или иначе свитое на благодатном юге гнездо, летит зимовать на туманное болото.

Они поселяются вместе на Кирочной, занимают одну общую небольшую квартиру. Отныне начинается та совместная жизнь, которую мы проследили во время судебного следствия, благодаря удостоверениям и справкам адресного стола. Прислуге, швейцару, дворникам Довнар выдавал Палем за свою жену. Тайна под сурдинку открывается лишь в тех случаях, когда ей приходится предъявлять свой документ. Там она значится «симферопольская мещанка Ольга Васильевна Палем». Письма, получаемые ею, адресуются: «Ольге Васильевне Довнар». Во время своих отлучек сам Александр Довнар ей пишет не иначе. Ежемесячные присылки денег от Кандинского адресуются Довнару «с передачей Ольге Васильевне Довнар». Прислуга их зовет «барином» и «барыней». Жалованье ей платит «барыня», на расход дает «барыня», за квартиру делают взносы дворникам (как случится) то «барин», то «барыня». Словом, если не брак форменный, то во всяком случае нечто большее «ограждения себя от случайного заболевания», полный конкубинат, сожительство самое тесное.

В эту первую зиму 1891- 1892 годов живут они довольно ладно. Ссоры и даже драки бывают, но зато примирения следуют бурные, страстные, совсем как у влюбленных. То приревнует она его и расцарапает ему лицо, то не сдержится он и форменно ее поколотит. При людях всегда сдержанный и скромный, наедине он доходил до неистовства и иногда пускал в ход швабру, ножны старой шашки и т. п.

К весне 1892 года они оба несколько расшатали свое здоровье. Особенно поддалась она. Стала кашлять, чувствовать боль в груди и недомогать. Он очень стал беспокоиться. Тотчас повел ее сам по докторам, выдавая всюду за жену, советовался, оставался с доктором наедине, прося «открыть ему всю правду», вообще очень тревожился. Пришлось исследовать мокроту, являлось даже предположение, не чахотка ли? К счастью, коховских бацилл не открыли. Все врачи единогласно констатировали чрезмерно развившееся малокровие и значительное расстройство нервов, граничащее с форменной истерией. Советовали пить кумыс, набраться сил, пожить в деревне, съездить в Крым, вообще набрать сил и здоровья.

В одном из писем своих к Матеранскому Александр Довнар с беспокойством говорит о расшатанном здоровье Ольги Васильевны. Ей самой, когда она уехала пить кумыс в Славуту, он шлет восторженные и нежные послания. «Он теряет голову» от беспокойства, он «без ужаса не может подумать о неблагоприятном исходе ее болезни», он умоляет, заклинает, требует, чтобы она пила кумыс исправно, чтобы оставалась, как можно, дольше в сосновом лесу на чистом воздухе, и вообще вся, и духом и телом, ушла бы в заботу о своем здоровье. Нельзя представить себе более нежных, более пламенных и вместе более трогательных посланий!

Нужно ли прибавлять, что всю эту «музыку» или, если хотите, весь этот «яд» любви она жадно впивает под тенью старых, живительных сосен, предварительно срывая с каждого такого послания конверт, на котором почерком любимого человека твердо и четко начертано: «Ольге Васильевне Довнар». Гордая и счастливая, она пробегает строку за строкой, слово за словом, но и между строками и между словами находит только одно: «Он любит, он мой!» Я думаю, что она была права: он действительно любил ее и сам думал в то время, что принадлежит ей навсегда.

К весне того же 1892 года, кроме ее болезни, у него была еще и другая большая забота. Мы знаем, что именно к этому времени он твердо порешил бросить медицинскую карьеру и во что бы то ни стало поступить в Институт инженеров путей сообщения. Достигнуть этого можно было только с большим трудом и при вполне благоприятствующих обстоятельствах. Желающих держать конкурсный экзамен в августе 1892 года записалось семьсот человек, вакансий же было только семьдесят.

Быть зачисленным сверх комплекта возможно было только по усмотрению высшего начальства и притом при чрезвычайных и особенных обстоятельствах. Ольга Васильевна живо разделяла опасения и тревоги своего возлюбленного. Уже с весны стали подумывать, как бы «похлопотать», «заручиться» обставить возможно благоприятнее шансы на успех. Между Кандинским и Довнаром затевается по атому поводу оживленная переписка. Мать молодого человека, Александра Михайловна Шмидт, делает Кандинскому визит в его конторе и советуется с ним, как лучше обставить дело. Кандинский добывает рекомендательные письма к институтскому начальству от князя Юрия Гагарина, известного в Одессе, доступного и обаятельного аристократа, сверх того добывает письмо известного на юге инженера-строителя Шевцова.

Этого оказывается мало. Тогда Ольга Васильевна Палем, надев свой самый скромный и вместе парадный, наряд, отправляется к «одному высокопоставленному лицу», знавшему ее несколько по Одессе. Она просит «за своего мужа», с которым «тайно обвенчана», так как студентам не позволяют жениться. Против собственного ее ожидания, ее смиренная и скромная просьба и «маленькая ложь» имеют громадный успех. Вслед за этим сам Довнар представляется «высокопоставленному лицу» и получает весьма веское рекомендательное письмо, о котором нам говорил здесь инспектор института Кухарский. Подробности же мы знаем из письма самого Довнара.
Почти все лето прошло для Александра Довнара в страшной тревоге о здоровье Ольги Васильевны и еще больше о результатах предстоящего ему конкурсного экзамена. Тревога эта сказывается в каждом его письме к ней. Письма эти полны каким-то заразительным, действующим на нервы читателя волнением. Надежда попасть в институт и страсть к ней, этой, может быть, тяжко больной, может быть, умирающей вдали от него женщине, сплетаются в его душе как-то непостижимо цепко, словно два ухватившихся друг за друга бойца, собирающихся биться насмерть. Никогда еще письма к ней не были так оживленны, так жгучи, так выразительны и, вместе, так полны сожаления. Он осыпает ее самыми страстными, самыми жгучими ласками: «Олик мохнатик», «кошечка-Оля», «дорогой котик», «дорогой жучок мохнатый», «дружок мой Оля» - так и пестрят через две строки в третью. На все её заботы и опасения он отвечает одно: «Дурочка, как ты можешь вообразить себе, чтобы я тебя бросил!» В припадке малодушных опасений за исход конкурсных экзаменов, он в одном письме ей откровенно пишет: «Если порежусь, приезжай похлопотать. Только и надежды!»

Экзамены прошли благополучно. К Ольге Васильевне Довнар (я не обмолвился - Довнар, а не Палем) стали долетать из Петербурга краткие, но тем более выразительные телеграммы: «Математика- 5. Саша». «Физика - 4» и т. д. Наконец, и последняя ликующая телеграмма: «Принят, зачислен в комплект». Тогда уже пошел общий радостный обмен телеграфных приветствий. Кандинский поздравлял Довнара, Довнар - Кандинского; Шмидт благодарила всех, Ольга Васильевна ликовала и принимала поздравления.

Словно очнувшись от тяжкого кошмара, взяв из своего капитала несколько денег, чувствуя, что настоящая гора свалилась у него с плеч, Довнар из Петербурга мчится прямо в Славуту к своей «кошечке Оле», которая тем временем набралась сил и здоровья на средства, ассигнованные ей на лечение Кандинским. Отсюда они едут в Крым, совершают настоящей свадебное путешествие, на обратном пути съезжаются с Матеранским, который просит Ольгу Васильевну «похлопотать» в Петербурге о предоставлении ему права поступить в Киевский университет; в Курске сидят несколько дней без денег, пока их не выручает переводом по телеграфу Кандинский, и, наконец, возвращаются в Петербург на зимние квартиры.

Квартира, разумеется, нанимается общая, хозяйство идет опять по-прежнему. Самочувствие Довнара прекрасное. Он добился желанной цели. Прикладные науки, преподаваемые в институте, ему необыкновенно нравятся; он как бы предчувствует заранее полный успех, полную победу на вновь избранном им поприще. Закадычного друга своего Матеранского, как бы в туманном провидении своего светлого будущего, он наставительно вразумляет: «Свет уважает только успех и, пожалуй, хорошо делает!» Матеранский в это время, как-то странно выбитый из колеи, оставшись не «у дел», был весьма пессимистически настроен и мечтал убраться из Одессы, «хотя бы на Сахалин». Так начался академический 1892 - 1893 год для вновь испеченного студента Института инженеров путей сообщения Александра Довнара.

Теперь события уже пойдут быстрее. Всю зиму Довнар и Ольга Васильевна по-прежнему вместе. Он знакомит с ней некоторых своих новых товарищей. Из них выделяется Милицер, приобретающий в конце концов над Довнаром огромное влияние. Ему Ольгу Васильевну он и не пытается выдавать за свою жену, он откровенно объясняет, что «живет с барынькой». Палем чувствует себя несколько растерянной, как бы выбитой из колеи; она тревожно прислушивается к происходящим вокруг нее новым разговорам, к тону, который пытается принимать с ней иногда «Саша», и все, как будто, чего-то понять не может. Не то, чтобы Довнар вовсе охладел к ней, - нет; но какая-то не то пренебрежительная, не то равнодушная нотка начинает звучать. Она прислушивается и не верит своим ушам. Желая возбудить его ревность и, вместе, быть может, поймать на удочку «коварного друга», чтобы открыть на него «Саше» глаза, она начинает грубо заигрывать и кокетничать с Милицером в присутствии самого Довнара. Последний остается равнодушным и только вызывающе посмеивается.

Иногда молодость, впрочем, берет свое. На Александра Довнара вдруг находят снова приступы влюбления, он снова зовет ее «жучком мохнатым», снова нежит, ласкает и страстно целует. Тогда она, в свою очередь, начинает приступать к нему: «Женись на мне... женись, ты обещал... Ты увидишь, какая я буду тогда, увидишь!» Он или отделывался шуткой; или ссылался на то, что студентам вступать в законный брак не дозволяется. Так проходит зима. Они ссорятся, дерутся.

Каждый раз, когда он, по случаю совместных занятий для подготовления к репетициям, засиживается подолгу у Милицера, она подкарауливает его и делает ему сцены тут же, на улице. Раз с визгом и воплями она гонится за ним по всей Николаевской улице, крича, что не пустит его больше к этому «поляку», который вооружает его против России и желает отнять его у нее - Палем. На другой день Довнар оправдывался перед Милицером в своем постыдном для мужчины бегстве: «Поневоле побежишь. Моя Ольга Васильевна добиралась вчера до моей физиономии».

В марте 1893 года произошло одно обстоятельство, на первый взгляд и не бог знает какой важности, однако хлынувшее настоящей целебной волной на порядком-таки истерзанную душу Ольги Васильевны. После удачного поступления Александра Довнара в Институт инженеров путей сообщения и так удачно добытого ею для этой цели рекомендательного письма, к ней от времени до времени стали обращаться родственники Довнара с просьбами оказать то ту, то другую услугу. О том, что она «хлопотала» о разрешении поступить Матеранскому в Киевский университет, мы уже знаем: другой родственник, также свидетель по настоящему делу, Шелейко, желая перейти на службу в пограничную стражу, тоже рассчитывал на ее содействие. Но теперь через сына к ней обращалась с просьбой сама мать Довнара, Александра Михайловна Шмидт.

Дело заключалось в следующем. Младшего сына - Виктора, или попросту «Виву», как звали его в семье, задумали определить в Морской корпус. Для этого его нужно было взять в Одессе, довезти мальчика до Петербурга, здесь сперва подготовить за лето, а потом похлопотать, и об определении его в корпус. Александра Михайловна Шмидт почему-то рассудила, что всего удачнее это может выполнить сожительница ее сына, Ольга Васильевна Палем. Надо ли говорить, с какой готовностью, с каким искренним, неподдельным самоотвержением Палем взялась исполнить с таким доверием возложенную на нее миссию. Она на свои собственные средства тотчас же полетела в Одессу.

По двум уцелевшим случайно и бумагах покорного Довнара письмам Шмидт к Ольге Васильевне Палем мы можем восстановить даже общий характер их взаимных в то время отношений. Мать пишет гласной сожительнице своего сына: «Милая Ольга Васильевна» и подписывается: «Уважающая Вас Александра Шмидт». В одном письме она благодарит Ольгу Васильевну за выполненное ею поручение, в другом просит: «Балуйте моего Виву, заботьтесь о бедном мальчике».

Летнее житье на даче прошло сравнительно мирно и счастливо для Александра Довнара и для Палем. Последняя перед летними вакациями сделала, впрочем, первую бестактную вылазку перед институтским начальством по адресу Милицера. Она упросила не посылать Довнара на практические занятия в одной группе с Милицером, и эта просьба была уважена. Она ссылалась на то, что Довнар не говорит по-польски, а Милицер его за это преследует, стыдит, заставляет изучать польский язык и к тому же расстраивает их семейное счастье. Довнар попал в одну группу с Пановым и, по-видимому, был даже несколько рад отдохнуть от дружеской опеки Милицера. По единогласному отзыву дворника дачи, дачной хозяйки и прислуги, «молодые господа» на этот раз жили так дружно и согласно, что ни разу не подрались и даже ссорились «редко».

Раз, впрочем, он ее приревновал к какому-то дачному дон-жуану, и она была в восторге. На глазах свидетельницы Власовой он ухватил ее за горло, как бы собираясь задушить. Она упала перед ним на колени, даже не защищаясь, и в каком-то блаженном исступлении твердила: «Мой! мой!.. Люблю тебя, Саша, люблю!..». Она убедилась, что он все еще любит ее, и была на седьмом небе.

История жизни Ольги Палей

Дворец носит имя своей хозяйки Ольги Валериановны Палей - долго не признаваемой жены великого князя Павла Александровича. Об Ольге Валериановне Палей (в девичестве Карнович) написаны книги и изданы мемуары о ее жизни. Ольга Палей дочь действительного статского советника и камергера В. Г. Карновича. В двадцать лет она выходит замуж за поручика конной гвардии Эриха-Герхарда фон Пистолькорса. Их семья ведет обычную светскую жизнь: делает визиты, устраивает приемы. Ольга Валериановна умела быстро сходиться с людьми, вокруг нее образовался круг поклонников, в который стал входить и овдовевший великий князь Павел Александрович. Павел Александрович долго скрывал связь с Ольгой от своей семьи. Скрывал даже тогда, когда у них в 1876 году родился сын Владимир. Потом появились две дочери - Ирина и Натали. Все они носили фамилию Пистолькорс.

Только в 1901 году Ольга Валериановна смогла получить развод. С этого времени она и князь везде бывали вместе. Вскоре после публичного скандала император Николай II осудил дядю за недостойное поведение. И Павел Александрович со своей пассией и детьми уезжает за границу. Там они «сходятся» с баварским королем Леопольдом, и он жалует Ольге Карнович первый пышный титул - графини Гогенфельзен. В октябре 1902 года в Италии пара обвенчалась. Об этом событии узнает российский император и лишает своего дядю всех званий и должностей, а также запрещает приезжать в Россию.

История дворца

В 1911 году их прощают и разрешают вернуться на родину. В этом же году начинаются работы по возведению их нового семейного гнезда.Предшественницей дворца княгини Палей была усадьба, построенная в 1820-е годы для статского советника И. Д. Черткова. В 1839 году усадьба отошла к вдове генерал-лейтенанта Пашкова, в связи с этим и переулок стал именоваться Пашковским. С 1868 по 1910 год домом владела жена сенатора Н. М. Половцева и ее наследники.

В 1911 году старый дом разбирают и к 1914 году строят ныне существующее здание в стиле раннего французского классицизма. Дворец представлял собой сложное трехэтажное здание. Первый этаж был парадным, на втором располагались жилые комнаты, на третьем, мансардном этаже были комнаты для прислуги. Внутренняя отделка и мебель изготавливались на заказ во Франции, в подражание Версальскому дворцу. Дом имел все самые современные коммуникации: собственную электростанцию и водопровод.

Начало 20 века в истории семьи Палей

Первая мировая война, начавшаяся в 1914 году, резко изменила ход жизни страны и семьи Романовых. Павел Александрович с сыном Владимиром уходят на войну, а Ольга Валериановна размещает в одном из корпусов своего дворца лазарет для раненых. Жертвует крупные суммы госпиталям, активно оказывает помощь всем нуждающимся. Палей известный украинский род, находился в родстве с Карновичами.

Своей добротой и активностью мадам Гогенфельзен сумела расположить к себе императорскую семью, и в 1915 году она и ее дети от брака с великим князем получили родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству. С этого момента она становится официально признанной княгиней Ольгой Палей. Вскоре началась революция. Семью Палей взяли под домашний арест. Павла Александровича арестовали и поместили в Петропавловскую крепость. Через две недели их сына Владимира отправляют в ссылку на Урал, где он будет убит. А в январе 1919 года и великого князя Павла Александровича расстреляют. После смерти мужа княгиня бежала в Финляндию к своим дочерям, затем жить они переехали в Париж.

Современное время

• С 1952 года здесь находится строительное училище Военно-морских сил, впоследствии ПВВИСУ и ВИТУ.
• С 1919 по 1926 годы в здании находился музей, в котором хранились Царскосельские коллекции В. П. Кочубея, Вавельберга и других.
• В 1926 году часть коллекций вернули владельцам, часть распродали, часть передали в Эрмитаж, а книги - в библиотеку.

• В 1926 году по инициативе Кирова здесь открыли Дом партийного просвещения.
• В годы Второй мировой войны во дворце располагались немецкие захватчики и здание сильно пострадало.
• В 1952 году дворец передали Военно-морскому министерству.

• После реконструкции дворца в 1954 году под нужды учащихся здание приобрело характерные черты русского классицизма рубежа 18-19 веков.
• Сейчас дворец находится в запущении и реставрационные работы по его восстановлению не ведутся.

Редакция сайта Пушкин.ру

14 декабря 1865 года родилась Ольга Палей, мемуаристка, морганатическая супруга великого князя Павла Александровича.

Личное дело

Ольга Валериановна Палей (урожденная Карнович, 1865-1929) родилась в Санк-Петербурге в семье действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича. Маленькая Лёля, как называли девочку родные, в детстве мало чем отличалась от своих сверстниц: хорошо училась, запоем читала, сама пробовала сочинять стихи, занималась традиционно музыкой и танцами. Современники отмечали, что девочка имела удивительные для ребенка чувства такта и собственного достоинства.

В неполные двадцать лет Ольга была выдана родителями замуж за поручика конной гвардии, обрусевшего шведа Эриха Герхарда фон Пистолькорса. Всего за три с половиной года стала матерью троих детей - сына и двух дочерей. Роды, однако, не испортили ее фигуру. Ольга Пистолькорс стала уважаемой полковою дамой. Устраивала приемы, которые славились своей изысканностью и придирчивым отбором приглашенных. Молодая, изящная супруга офицера быстро сходилась с людьми, умела покорять сердца. Она прекрасно пела, почти профессионально играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок и могла поддержать любой, самый сложный разговор.

Довольно скоро вокруг «милейшей Ольги Валериановны», которая для своих была просто Лёлей, составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и дядя будущего императора Николая II Великий князь Владимир Александрович. Великий князь был очарован прекрасной офицершей, также как и его супруга - Великая княгиня Мария Павловна.

«Михень», как ее называли близкие, претендовала на роль «Первой дамы России», несмотря на существование настоящей, царствующей императрицы. Великая княгиня не только приглашала мадам фон Пистолькорс на чаепития в свое «палаццо» на Дворцовой набережной, но и не гнушалась наносить ответные дружеские визиты. Это открыло Ольге возможность заводить знакомства в высшем свете.

Благодаря расположению Великого князя Владимира Александровича, являвшегося командующим царской гвардией, стремительно развивалась и карьера Эриха фон Пистолькорса, который довольно скоро стал полковником. На блестящие рауты к «маме Лёле» в скромный полковничий дом собирались все сливки великосветского общества Петербурга.

В какой-то момент постоянным гостем на этих раутах стал овдовевший Великий князь Павел Александрович, который приезжал обычно вместе с племянником, тогда еще - наследником престола, цесаревичем Николаем (будущим императором Николаем II) и двоюродным братом Великим князем Константином Константиновичем.

Младший сын императора Александра Второго, славившийся изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках, был покорен артистизмом прекрасной полковницы. У них начался роман.

В декабре 1897 года Ольга родила от Павла сына Владимира. Мальчик носил фамилию Пистолькорс, поскольку только осенью 1901 года она получила от мужа развод. После развода практически в открытую переехала в дом Великого князя. Хотя Павел Александрович и был вдовцом, его связь с Ольгой Пистолькорс нарушала все негласные законы царской семьи. Великие князья не могли жениться на «неравнородных», то есть не принадлежавших к одному из правящих родов Европы женщинах. Более того, разведенные женщины вне зависимости от происхождения автоматически лишались доступа к императорскому двору. Назревал скандал. Двух детей Павла Александровича от первого брака забрала к себе под опеку и увезла в Москву «тетя Элла» - Великая княгиня Елизавета Феодоровна, сестра Государыни Александры и супруга старшего брата Павла Великого князя Сергея Александровича.

Павел понимал, что не получит разрешения уже вступившего к тому времени на трон Николая II на брак с разведенной Пистолькорс, и пара была вынуждена покинуть Россию. 10 октября 1902 года они обвенчались в Ливорно.

В России об этом узнали очень быстро. Николай II писал императрице - матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:
«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.
На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Управляющий двором сообщил мне, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!».

После этого поступка Павлу Александровичу был запрещен въезд в Россию, его отчислили со службы и лишили всех офицерских званий.

Вместе с новой женой они жили в Париже, часто путешествовали, в основном по Франции и немецким курортам. В 2003 году у Ольги и Павла родилась дочь Ирина.

В 1904 году баварский принц-регент Луитпольд даровал Ольге Пистолькорс и ее детям от Павла Александровича титул графов фон Гогенфельзен. В 1905 году у пары родилась еще одна дочь - Наталья.

В 1908 году смягчившийся Николай II разрешил своему дяде Павлу с новой семьей вернуться в Россию. Его супруга получила разрешение поселиться в Царском Селе, поблизости от резиденции великого князя Владимира Александровича. Однако доступ во дворец для «"мадам " князя Павла» был категорически закрыт.

Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов. Также графиня Гогенфельзен была председательницей Совета Всероссийского общества помощи военнопленным и исправно посещала все заседания Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам, который возглавляла цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро оказывала помощь всем, кто в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией Ольга расположила к себе юную цесаревну Татьяну, и та, возможно, сумела повлиять на царственных родителей и августейшую бабушку. В 1915 году ее брак с Великим князем Павлом Александровичем был признан законным, а она сама и их дети получили российский княжеский титул и фамилию Палей.

Вскоре после получения титула новоиспеченная княгиня Ольга была впервые приглашена в Аничков дворец на семейное чаепитие к вдовствующей государыне Марии Федоровне, а через несколько дней ее приняла и молодая императрица Александра Федоровна. В конце аудиенции Ольга преподнесла ее величеству небольшой сборник стихов своего сына Владимира, которому уже исполнилось 18. Несколько дней спустя Александра Федоровна в одном из писем императору на фронт написала, что «очарована прелестью строк юного князя - стихотворца» и часто перечитывает подаренную книгу.

Ольга Палей достигла вершины, добилась всего, чего так страстно желала. До Февральской революции оставалось меньше двух лет.

После отречения императора Николая II семья Великого князя Павла осталась в своем имении в Царском селе. В марте 1918 года было издано предписание всем членам семьи Романовых явиться в ЧК. Поскольку Павел Александрович был болен, Ольга представила в Петроградскую ЧК врачебное свидетельство о том, что он явиться не может. В семье надеялись, что сына Владимира, не носившего фамилию Романовых, оставят в покое. Однако в ЧК потребовали, чтобы Владимир Палей явился к ним на следующий день. Там ему предложили подписать документ, что он более не считает Павла Александровича своим отцом, пригрозив в противном случае ссылкой. Предложение было отвергнуто.

В марте 1918 года Владимир Палей был сослан на Урал, а 18 июля того же года был казнен - сброшен в шахту Новая Селимская в 18 км от Алапаевска вместе с другими членами царской семьи.

В августе 1918 года Великий князь Павел Александрович был арестован и заключен в тюрьму в Петрограде. 30 января 1919 года его вместе с тремя другими Великими князьями расстреляли как заложников в ответ на убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии.

Пережив арест и казнь мужа и сына, Ольга Палей вслед за дочерьми в 1919 году бежала в Финляндию. Оттуда перебралась во Францию, где они с мужем, возвращаясь в Россию из вынужденного изгнания, оставили в парижском банке приличную сумму денег.

Остаток жизни Ольга Палей прожила в Париже, где опубликовала книгу воспоминаний о жизни в России в 1916—1919 годах (фр. Souvenirs de Russie).

Ольга Палей. 1910

Чем знаменита

Вторая (морганатическая) супруга Великого князя Павла Александровича - младшего сына императора Александра II и дяди последнего российского императора Николая II. Обладательница необыкновенного обаяния и неукротимой энергии, Ольга Палей сумела добиться в жизни очень многого, став из «полковой дамы» женой Великого князя. «Ее очарование было столь притягательным, что, называя ее за глаза "хищницей, выскочкой", "дамой - полковницей", - добрая половина великосветского Петербурга считала честью для себя позавтракать или отобедать именно у нее, графини Гогенфельзен, княгини Палей», - писали исследователи ее биографии.

Все, чего Ольга Палей добивалась всю жизнь и в итоге добилась - семья, титул, успех в высшем обществе, высокое положение в свете - в итоге было в одночасье разрушено революцией, а сама она, потеряв мужа и сына, превратилась в беженку, вынужденную доживать свой век дали от родины.

В 2017 году издательство «Захаров» выпустило книгу мемуаров «Ольга Палей. Воспоминания о России. С приложением писем, дневника и стихов ее сына Владимира».

О чем надо знать

В 1911 году в Царском Селе началось строительство дворца для княгини и её супруга по проекту архитектора Карла Шмидта. Здание, известное ныне как дворец Ольги Палей, было построено в неоклассическом стиле и походило на французские дворцы, такие как версальский Малый Трианон. В оборудовании усадьбы использовались все возможные новшества для устройства удобного жилища - здесь были даже водопровод и автономная электростанция. Строительство было закончено в 1914 году — за несколько месяцев до начала Первой мировой войны. В комнатах и залах дворца разместились обширные коллекции князя и его жены. На главном фасаде предполагалось поместить великокняжеский герб Павла Александровича, однако этому воспротивился государь, поскольку домовладение официально принадлежало графине Гогенфельзен.

Ольга Палей жила в собственном дворце в Царском Селе до января 1919 года. В 1918 году, после национализации дворца, в парадных залах первого этажа была открыта музейная экспозиция. Экскурсии по музею дважды в неделю водила сама бывшая хозяйка дома.

Позже в здании разместился дом партийного просвещения им. С. М. Кирова. В 1952 году здание передали Строительному училищу ВМС СССР. Оно было сильно перестроено, в частности, вместо мансарды устроен третий этаж, вместо лоджии и балкона — портик с фронтоном в стиле петербургского классицизма.

В начале 2010-х годов дворец оказался заброшенным и простоял бесхозным несколько лет. В настоящее время передан на правах оперативного управления Научно-исследовательскому детскому ортопедическому институту им. Г. И. Турнера.

Прямая речь

Из письма Великому князю Владимиру Александровичу (апрель 1898 года): «Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому - простите меня, грешную, во - первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша - Ольга Пистолькорс».

Запись в дневнике Великого Князя Константина Константиновича о визите к Ольге с наследником престола цесаревичем Николаем (8 июня 1893 года): «В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена … Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было».

Из письма будущего императора Николая II Ольге Палей: «Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном».

Из письма императора Николая II Великой княгине Марии Павловне, рискнувшей пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи в театре: «Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого - бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными».

4 факта об Ольге Палей

• Ольга Пистолькорс почти во всех своих посланиях к Великому князю Владимиру Александровичу просила его «умолчать пред всеми» об их переписке и «разорвать каракули». Но, по-видимому, Владимир Александрович слишком дорожил ими, чтобы уничтожить: они так и остались в его личных бумагах.
• Младшая дочь Ольги и Эриха Пистолькорс Марианна (1890—1976), предположительно входила в компанию князя Феликса Юсупова во время убийства Григория Распутина.
• Ольге была императором дарована фамилия Палей, поскольку так называлось одно из крупных имений великого князя Павла. К тому же украинский род Палій находился в родстве с Карновичами - это была фамилия одного из выдающихся предков Ольги Валериановны, чья бабушка по материнской линии звалась Ульяна Егоровна Палей-Гурковская.
• Царскосельское собрание из особняка Палей после национализации распределили по государственным музеям, однако некоторые предметы были проданы, в частности, коллекционеру Вейсу из Лондона. Поселившись в Париже после бегства из России, Ольга возбудила судебный иск против лондонского собирателя. Процесс, освещавшийся в 1926 году в печати, получил название «Палей-Вейс». Лондонский суд, однако, признал законность сделки и оставил иск княгини без удовлетворения.

Материалы об Ольге Палей

Часовой, опустив винтовку и явно пренебрегая своими обязанностями, глазел на фасад величественного неоклассического дворца. Сказал в задумчивости:

Вишь, какие хоромы мы буржуям этим построили.

Проходившая мимо дама возразила:

— Не вы. Дворец построили французы, вы так не умеете.

Этой дамой была вчерашняя хозяйка реквизированного дворца – княгиня Ольга Валериановна Палей, супруга великого князя Павла Александровича. Впрочем, уже – вчерашнего великого князя, а ныне гражданина Романова (другому гражданину Романову — недавно отрекшемуся от престола Николаю II этот гражданин, Павел Александрович приходился родным дядей и, как и вся семья, звал племянника просто Ники). Дело происходило в Царском Селе, весной 1918 года. Неподалёку от места заточения под домашним арестом семьи бывшего царя… Общаться родственникам не позволяли. Только из-за ограды Ольга Валериановна и Павел Александрович могли видеть Ники. Один такой эпизод княгиня Палей описывает в своих воспоминаниях:

Недавний император убирает снег в Царском селе

«Жизнь августейших пленников была однообразной и безрадостной. Запретили им буквально всё. Средства отпускали ничтожные. Письма вскрывали, телефон отняли. Всюду стояли часовые. Эти скоты напивались и хамили. Единственным развлечением государя было колоть лёд на ручье вдоль ограды парка. Как-то в конце марта шла я мимо дворца. У ограды толпились люди. Мужчины, женщины, солдаты сбежались поглазеть на государя, князя Долгорукова и царевичева дядьку Деревенко. Я подошла и прижалась к прутьям решётки. Солдаты зубоскалили. Меня передернуло от их слов:

— Так-то, Николка, долби теперича лёд. Довольно чужой кровушки попил. Нынче лёд, а завтра ещё чего… Это тебе не шашкой махать. А летом льда-то нетути: чем ты займесси тады, голубчик?

В насмешках было что-то сатанинское. Государь работал невдалеке и всё слышал. На миг он остановился и долго и грустно смотрел на них»…

Воспоминания княгини Ольги Палей – вообще ценнейшее свидетельство о том, как всё происходило в 1917-1918 годах. Но сначала – немного о ней самой. Фигура-то была незаурядная! Хоть и несколько неоднозначная…

Дворец княгини Палей в Царском селе. Современный вид — весьма сильно измененный. Фото Василия Финогенова

Построено французами: самый красивый на свете дом

Княгиня Ольга Палей считалась среди родни мужа женщиной с большим художественным вкусом. Ей, кстати, очень не нравился Ливадийский дворец, который царская чета выстроила для себя в Крыму. В своих воспоминаниях Ольга Валериановна пишет: «Вид на море и парк с вековыми деревьями был очень хорош, но само здание - безобразней некуда. Внутри убранство в псевдомавританском стиле, банальная старая английская мебель и необъятные кресла Луи-Каторз. На стенах в большой зале - столовой поддельный мрамор. Очень пышно и безвкусно. Только маленький итальянский дворик, мощёный в черно-белую шашечку, был мил, но и его погубила мешанина стилей, эпох и колёров». Характерная история для Николая II: он и сам видел, что что-то не хорошо с Ливадийским дворцом. Но полностью подчинялся желаниям супруги. Она-то, Алекс, урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, не находила в Ливадийском дворце ничего безвкусного. Настолько, что искренне ожидала от Ольги Палей похвалы:

Дворец княгини Палей в первозданном виде, до перестройки

«Государыня спросила, как мне Ливадийский дворец. Хотелось сказать правду, но не хотелось обидеть. Государь мне помог. Он улыбнулся и сказал:

В Царском, матушка, у княгини Ольги самый красивый на свете дом, не дом, а музей. Что после этого она тебе скажет про наш? У нас там всё вперемешку. Взяли с миру по нитке, а в результате никакого стиля».

Дворец княгини Палей до того, как был перестроен

По некоторым причинам, о которых – ниже, Павел Александрович с супругой 12 лет провели в изгнании за границей, в Россию окончательно перебрались только в 1914 году, дворец начали строить в 1912-м, и это определило его архитектурный стиль (модерн к этому времени уже надоел, эклектика тем более, в моду прочно вошла неоклассика). Проектировал архитектор Шмидт, строили французские и бельгийские рабочие, стройматериалы (от обшивки стен до дверных ручек) – тоже импортные; хозяевами специально подчеркивалось, что во всей постройке нет ни одного русского гвоздя. Обстановка была соответствующая: ещё живя в изгнании в Париже, супруги посещали антикваров и скупали всё, что только можно было раздобыть из XVIII – начала XIX века, от эпохи Людовика XIV до Наполеона. Когда стало можно возвратиться на родину и обзаводиться дворцом, Ольга Валериановна стала действовать так: вот есть у неё кресло, принадлежавшее маршалу Даву – к нему у фирмы Буланже заказывается остальной гарнитур, и отличить, где тут подлинная старина, а где подражание, может только специалист. Стулья в Малой столовой — в точности как в Малом Трианоне. Кресла в Большом зале – как во дворце Богарне. Банкетки времен директории, бюро эпохи Короля-солнце, подлинный клавесин Марии-Антуанетты, шпалеры, гобелены, фарфор, серебро, хрусталь. Подлинники – вперемешку с искусными копиями. Были там и всяческие коллекции: хрустальных флаконов, например. Живописи: Шардэн, Лериш, Белотто, немножко Ван Дейка. Коллекционных вин: 10 тысяч бутылок общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет. Остаётся только поверить на слово, что получился самый красивый на свете дом, где не всё вперемешку, как в Ливадийском дворце…

Во всяком случае, Ольга Валериановна своим домом гордилась. В 1918-м, когда её семья уже не будет жить в этом дворце, но пока никто ещё не будет расстрелян, княгиня Палей станет водить по дворцу экскурсии: «Так я любила свой дом, что лишний раз показать его было мне в великую радость! Но и посетителям отдам должное. Приходили они не глазеть, а узнавать. В солдатах, в матросах был налицо интерес к искусству и чувство прекрасного. Лишь раз какая-то девица громко заявила: «И сколько ж до революции от нас всего прятали!»

Но пусть у вас только не создастся впечатления, что Ольга Валериановна от рождения чувствовала себя вправе жить в таких дворцах. Это всё-таки не совсем так. Аристократкой княгиня отнюдь не являлась…

княгиня Палей

Великий князь Павел, великий преступник против нравственности

За то и изгнан был великий князь Павел на долгих 12 лет. За страшное преступление: что он через два года после того, как его супруга, принцесса Греческая, умерла, рожая ему сына Дмитрия, позволил себе жениться повторно. На неправильной женщине. Как писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович (тот самый о котором мы уже не раз упоминали в разных наших материалах. Ближайший друг Николая II, женатый на его сестре): «Дядя Павел, Великий Князь Павел Александрович был самым симпатичным из четырех дядей Царя, хотя и был несколько высокомерен - черта характера, заимствованная им у брата, Сергея (генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича — прим.СДГ) , благодаря их близости. Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зелёном, с серебром, доломане, малиновых рейтузах и ботиках Гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла. Великий Князь Павел никогда не занимал ответственного поста. Его первая супруга - принцесса греческая - умерла в молодости, и во второй раз он женился на разведённой жене одного полковника, дважды нарушив традиции Царской Фамилии, так как Великиe Князья не могли жениться на, особах неравнородных, т. е. не принадлежавших к владетельным домам Европы, а женщины, состоявшие в разводе, не имели приезда ко двору. В виду этого он должен был покинуть пределы России и переселиться на неопределенное время в Париж. Мне лично думается, что Великий Князь Павел, встречаясь в своем вынужденном изгнании с выдающимися людьми, от этого только выиграл. Это отразилось на складе его характера, и обнаружило в нем человеческие черты, скрытые раньше под маской высокомерия».

Матильда Кшесинская с великим князем Андреем Владимировичем у моря

У царской фамилии – свои законы. Преступлением отнюдь не считалось оставить жену и открыто жить с балериной, рожая с ней детей, как это делали великий князь Константин Николаевич и великий князь Николай Николаевич-старший. Или двум великим князьям жить с одной балериной одновременно, как это происходило между . Императорский балет вообще был чем-то вроде официального фамильного гарема Романовых, у самого императора до женитьбы тоже распрекрасным образом был роман с той же Кшесинской. Но Николай позволял себе вольности только до свадьбы — причём, кажется, во всём семействе Романовых только он один. Остальные ничем подобным себя не стесняли и в браке. И не только с женщинами. Не углубляясь в подробности, вспомним запись в дневнике будущего министра иностранных дел, графа Владимира Ламсдорфа по поводу назначения великого князя московским генерал-губернатором: «По городу циркулирует новый анекдот: Москва стояла до сих пор на семи холмах, а теперь должна стоять на одном бугре». «Bougre» — жаргонное название гомосексуалиста. Тот же сандро в своих воспоминаниях пишет о Сергее Алекснадровиче: «Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание Л. Гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс Великого Князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом». Ну или вспомним дневник великого князя Константина Константиновича, знаменитого поэта К.Р., где он упоминает свои интимные развлечения того же рода.

Я вовсе не пытаюсь этим всем кого-то заклеймить. Я просто пытаюсь сказать, что в своей интимной жизни великие князья отнюдь не были скованы какими-то незыблемыми моральными устоями. Их свобода в этом плане никого не смущала да и просто не касалась – но ровно до того момента, пока им не приходило в голову перевести свои увлечения в плоскость официального брака. Именно в этом смысле страшным нарушителем нравственных устоев стал именно Павел. Он сам ни с кем не разводился и при живой жене любовниц не заводил. Но, овдовев, он не просто полюбил замужнюю женщину и завёл с ней детей (троих: сына Владимира и двух дочерей: Ирину и Наталью. Это при том, что у Ольги Валериановны от первого брака было четверо). Великий князь позволил себе дерзость официально жениться на любимой женщине, матери своих детей… А это, извините, морганатический брак, никуда не годится!

Ловкая женщина

Ольга Валериановна, сменившая много фамилий

Жизнь Ольги Валериановны очень похожа на её дворец: выдержана в сразу в нескольких стилях, и непонятно, где в ней искусная подделка, а где подлинник. Стиль первой части жизни – великосветская куртизанка, не без духа авантюризма (зато потом её жизнь войдёт в русло высокой трагедии и самопожертвования).

Происхождение по Петербурским светским меркам у Ольги Валериановны было средним: дочь действительного статского советника и камергера, никаких титулов, просто дворяночка. Её сестра хотя бы вышла замуж за графа Головина, принятого при Дворе. А Лёля (так Ольгу звали в семье), казалось, продешевила: выскочила замуж за поручика конной гвардии Эриха-Герхарда фон Пистолькорса. Единственное его достоинство – что адъютант великого князя Владимира Александровича, сына покойного царя Александра II. Через мужа Ольга Валериановна была представлена и самому великому князю, и его жене Марии Павловне. Первому стала любовницей, второй – подругой. Как-то ей удавалось это совмещать. Ольга Валериановна, впрочем, всегда умела понравится, умно сказать, вовремя похвалить, выказать преданность…

Мужа она быстро отодвинула, хотя успешно способствовала его карьере и исправно рожала ему детей (кто теперь точно скажет – ему ли? По фамилии – все трое фон Пистолькорсы, а там поди разбери). Ольга Валериановна знала и ценила поэзию, прекрасно пела оперные арии, неплохо играла на рояле – словом, умела со вкусом развлечь гостей. В доме у неё царили весёлые и весьма вольные нравы. Что-то вроде вечеров у молодой Кшесинской, разве что чуть больше женщин среди приглашённых (Ольга Валериановна всё-таки была замужней дамой). Но в общем, компания примерно та же: титулованный любовник и его родня. Великий князь Константин Константинович записал 8 июня 1893 года: «В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Лёле». Там был Павел (великий князь Павел Александрович, будущий муж Ольги Валериановны – прим.СДГ) , мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена… Получив от неё записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии, и Цесаревич мой опять кутнул».

Недавно овдовевший брат великого князя Владимира – великий князь Павел, может, сам по себе и не попался бы на удочку очаровательной женщины, но она сама, первая, призналась ему в любви. В стихах собственного сочинения! «В тебе ещё, мой друг, сильно воспоминанье, Ты прошлое своё не можешь позабыть, Но на устах твоих горит уже признанье И сердцу твоему вновь хочется любить! И я люблю тебя! Я так тебя согрею! В объятиях моих ты снова оживёшь». Ну и так далее… Молодой вдовец, действительно, был согрет и ожил, и быстро потерял голову. Его маленькие дети – великий князь Дмитрий и великая княжна Мария — были отправлены в Москву, к брату Сергею, подальше от скандала…

Великий князь Владимир Александрович и женой Марией Павловной

Как при этом Ольга Пистолькорс распрощалась с великим князем Владимиром Александровичем, своим первым возлюбленным Романовым, история умалчивает. Ясно только, что обошлось без драм. Все продолжали дружить, и из-за этого даже вышел скандал с внезапно построжавшим сразу после женитьбы и воцарения Ники. Жена Владимира – Мария Павловна – потеряв представления о приличиях, привела зачем-то Ольгу (та как раз успела официально развестись со своим Пистолькорсом и родить Павлу Александровичу сына Володю) в ложу Императорской семьи в театр, за что её муж, Владимир Александрович, получил от царственного племянника страшный нагоняй:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы… Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого-бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать», — написал племянник дядюшке. Словно сам не езживал в дом мадам Пистолькорс. Впрочем, это уже, действительно, были совсем разные Ники…

В следующий раз Николай II упомянул в переписке Ольгу Пистолькорс через несколько лет – в связи с ее свадьбой: «Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу. На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября в греческой церкви Ливорно … <Философов> мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и всё приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Ещё весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

Павел Александрович с первой женой — принцессой греческой

Впрочем, это был только первый скандал этого рода, в ближайшие годы у Романовых случится ещё несколько подобных браков. Великая княгиня Ольга Александровна – сестра Николая II, писала: «Несомненно, последнее поколение способствовало крушению империи… Все эти критические годы Романовы, которые могли бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны их звания или традиций семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало что имело значение, кроме бесконечного удовлетворения личных желаний и амбиций. Ничто не удостоверит это лучше, чем пугающий брачный беспорядок, в который включилось последнее поколение моей семьи. Эта цепь домашних скандалов не могла не шокировать Россию… Но кто из них заботился о впечатлении, которое они производили? Никто». Сама Ольга Александровна, кстати, тоже не исключение: разведясь со своим герцогом Ольденбургским, она вышла замуж за человека совсем незнатного, полковника Николая Куликовского. Их с Николаем брат — великий князь и до рождения у Николая II сына Алексея — наследник престола Михаил Александрович женился на дважды разведённой женщине (первым её мужем был племянник Саввы Мамонтова, вторым — подчинённый Михаила Александровича по службе). Сама мать царя, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в 50 лет влюбилась и вышла замуж за управляющего собственного двора — абхазского князя Георгия Шервашидзе.

На свою беду Павел Александрович просто был первым в этой чреде — вот и пострадал. Венценосный племянник вынес дядюшке приговор: живи со своей Ольгой за границей, а в России не показывайся. Законных детей от первого брака пришлось отдать на воспитание брату — Сергею Александровичу (тому самому московскому генерал-губернатору) и его супруге Елизавете Фёдоровне. Благо их брак — духовный, и люди они, соответственно, бездетные. Сергея Александровича, правда, вскоре убили террористы, но Дмитрий и Мария остались под заботливым присмотром великой княгини Елизаветы Фёдоровны — женщины очень доброй и самоотверженной. Она вложила в них всю свою душу – и отнюдь не осудила повзрослевшего Дмитрия за то, что тот натворил в 1916-м, о чём чуть ниже.

И все-таки своего дядю Павла царь любил – тем более, что тот остался у него последним (Сергей, Владимир, Алексей – все дядья ушли один за другим). И не возражал, что Павел Александрович со временем стал наезжать по разным случаям в Россию. Но вот насовсем вернуться и занять один из высоких постов в русской армии – генерал-инспектором войск гвардии – Павел Александрович смог только к войне. Как и остальные Романовы (все сплошь военачальники) большими военными талантами он не обладал, но этикет есть этикет, даже когда война, вроде бы, требует других кадровых решений. Кстати, их с Ольгой сын Владимир, начинающий поэт, стал служить при отце адъютантом.

Сама же Ольга была в глазах общества несколько реабилитирована ещё в Европе: баварский принц-регент возвёл её в графское достоинство, сделав графиней фон Гогенфельзен. Правда, в России выяснилось, что этот титул сулит скорее неприятности, чем выгоды. Шла Первая мировая война, антигерманские настроения всё усугублялись, и фамилию Гогенфельзен лучше было не носить. По ходатайству великого князя Павла Николай II пожаловал его супруге и детям от второго брака титул княгини Палей

А потом уж и русский царь, Николай II даровал своей новой тётке повышение, пожаловав ей уже княжеский титул под фамилией Палей (вообще-то Палій были не князьями, а запорожскими казаками, но довольно знаменитыми, в истории отметились. И приходились дальними предками Ольге Валериановне – так почему бы не придумать такой титул? Не исключено, впрочем, что в нем была некоторая еле уловимая издёвка)…
Новоиспечённая княгиня была, наконец, официально представлена ко двору и сумела заслужить некоторую благосклонность у императрицы. Пыталась упрочить успех, обратившись к всесильному Распутину за протекцией – но только разгневала мужа, который, как и остальные члены семьи Романовых, старца терпеть не мог и считал причиной опасных брожений в обществе.
И вот началась Первая мировая война. К этому времени семья уже два месяца как жила в своем неоклассическом дворце. Тут, правда, пришлось потесниться: дамам большого света полагалось устраивать у себя госпитали или что-то ещё благотворительное. Княгиня Палей предпочла самый чистый и безопасный для дворца вариант: швейную мастерскую.

К чему я всё это рассказываю… Дальше я собираюсь привести цитаты из воспоминания Ольги Палей. В них — интереснейшее свидетельство об убийстве Распутина, и о революции, и о царском отречении, и о том, что было с Романовыми дальше дальше — в страшные послереволюционные годы. Но когда что-то знаешь о мемуаристке, это придаёт воспоминаниям дополнительный объём. Усложняет картину, делая, может быть, не столь однозначными расставленные акценты. Итак, поехали! Что же пишет княгиня Палей о переломных и трагических событиях 100-летней давности…

Князь снова проштрафился. Распутин

Итак, конец 1916 года. «Мы с мужем и сыном (Владимиром, он же Бодя — от великого князя Павла – прим.СДГ) поехали обедать к великому князю Александру (Сандро – прим.СДГ) . В Киеве находился он в качестве организатора авиации Русской армии. … Обед прошел весело, но под конец великий князь сделал нам знак, что хочет поговорить с нами, со мной и мужем, с глазу на глаз. Говорил он долго и ярко, как человек убеждённый. Описал опасность, нависшую над монархией и, стало быть, над всей Россией. Перечислил упрёки в адрес императора и особенно императрицы. Все беды, по его мнению, коренились в Распутине. Старец в те дни, за месяц до гибели, был всемогущ. Великий князь Александр пересказал нам слухи о его непристойном поведении и сообщил об отставке генерала Джунковского. Шеф жандармов был изгнан за то, что пытался, зная факты, раскрыть их величествам глаза…

Великий князь Александр не сказал великому князю Павлу ничего нового. Павел внимательно выслушал и спросил, к чему весь этот разговор. К тому, отвечал Александр, что семья рассчитывает на Павла. Императору он самый близкий из родни и самый любимый, притом единственный живой, из дядьев.

И ты, - заключил он, - как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. … Время не ждет. Начнётся заваруха, и всё полетит в тартарары.

Разговор с великим князем Александром длился на самом деле гораздо дольше и донельзя взволновал нас. Да, опасность близилась семимильными шагами. Мы и сами давно это знали, хоть и не смели в том признаться. Но признаки близкой катастрофы были налицо. Война множила горе и недовольство. Смерть разбивала сердца и рушила семьи. Цены росли не по дням, а по часам. Армия была обескровлена: лучшие воинские части, отборные и преданные царю, погибли в 1914-м в Восточной Пруссии, в 1915-м - в Карпатах и в 1916-м - в Волыни, а в новых войсках сеяли революционную заразу кадеты. Господа Милюков, Керенский и Гучков со товарищи только и делали, что расшатывали основы империи. Гучков сказал: «Черт с ней, с победой, лишь бы скинуть царя!» И то, что Распутин якобы верховодит при дворе, было господчикам этим как нельзя на руку. Какие только гадости не говорили, какие небылицы не плели про государыню! А она, бедная, ничему не хотела верить! Распутин так и остался в её глазах святым, страстотерпцем, оклеветанным и гонимым, как первые христиане-мученики…

Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с государем от имени всех. … 3 декабря, как только царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем. …

Интерьеры дворца княгини Палей

Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать венценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики всё громче и ругань всё злей. Упомянул о недовольстве народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами и убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить государя дать стране конституцию, «пока не поздно»! Вот, мол, случай доказать, что государь живет душа в душу с народом.

Да, - повторил великий князь, загораясь, - именно случай. Через три дня - шестое декабря, твои именины. Объяви, что конституция дана и что Штюрмер с Протопоповым в отставке. Увидишь, как народ будет ликовать и благодарить тебя.

Государь задумался. Устало стряхнул пепел с папиросы. Но тут государыня недовольно покачала головой, и он сказал:

То, о чем ты просишь, невозможно. В день коронации я присягал самодержавию. И присягу должен, не нарушив, передать сыну.

Вопрос закрыт. Продолжать уговоры бесполезно. Великий князь заговорил о другом.

Хорошо. Не можешь дать конституцию, дай на худой конец министерство доверия, потому что, повторяю, Протопопова и Штюрмера ненавидят все.

Царская чета в Москве

Собравшись с духом, великий князь объяснил, что ненавистны всем эти деятели еще и как распутинские протеже. И тут же сказал, что, по общему мнению, все зло - от старца. Государь молча курил, не отвечая. Ответила императрица. Говорила она с волнением и то и дело хваталась за сердце как сердечница. Распутина, сказала она, оболгали. Распутину завидуют. Кое-кто очень хочет быть на его месте. А старец - наш лучший друг и молится за нас и детей. А Протопоповым и Штюрмером мы довольны. И жертвовать ими в угоду двум-трем недовольным даже и не подумаем. В общем, великий князь был разбит на всех фронтах. На всё, о чем просил, получил отказ. И я молила Бога, чтобы впредь подобных разговоров с государем не было. У великого князя не хватило бы на них ни здоровья, ни нервов…

… Павел уехал, и я взялась за работу в мастерской с новым жаром. Со мной работали офицерские жены, соседки по Царскому и даже из Петербурга приезжали. А за чаем говорили о последних событиях и то и дело, конечно, обсуждали политику. Мыли кости Протопопову. Он, как выяснилось, психически болен и временами по-настоящему невменяем. Прежде он был лидером у левых, а потом стал правым, решив, что быть с правительством выгодней. Его ненавидели и презирали все. А теперь подозревали, что он ездил в Стокгольм и втихую затеял с Луциусом и немецкими банкирами переговоры о сепаратном мире. А ведь в те дни все как один, и государь с государыней в том числе, жаждали войны до победного конца. Протопопов, меж тем, был распутинским человеком. Выходило, старец, в самом деле, немецкий шпион и получает от немцев деньги. Именно это подозрение и привело к трагедии. А случилась она во дворце князя Юсупова в ночь на 16 декабря. Опишу её так, как видела в те дни. На мой взгляд, она-то и стала началом революции. …

17 декабря царскосельские власти устроили концерт. Муж 7 декабря уехал в Могилев, а Бодя, сильно простыв, остался дома. В тот вечер ему стало лучше, и он попросился идти на концерт вместе со мной. В восемь вечера зазвонил телефон. Спустя несколько мгновений Бодя вбежал ко мне в спальню.

Старец сгинул, - сказал он. - Только что позвонили. Господи, наконец-то можно вздохнуть свободно! Подробностей они покамест не знают. Во всяком случае, уже сутки, как он исчез. Может, на концерте узнаем ещё что-нибудь.

Никогда не забуду я этот концерт. Публика не слушала ни певцов, ни оркестр. Новость распространилась молниеносно. В антракте я заметила, что смотрят все в основном на нас с Бодей, однако ничего ещё не знала и потому удивилась. Наконец ко мне подошел Жак Ратков-Рожнов. Видимо, продолжая общий разговор, он сказал:

По слухам, заговорщики - сливки общества. Называют Юсупова, Пуришкевича и… великого князя…

Феликс Юсупов с женой Ириной

У меня ёкнуло сердце. Я знала, что великий князь Дмитрий (пасынок Ольги Палей, сын великого и князя Павла Александровича от первого брака, как мы уже говорили, воспитывавшийся в семье московского генерал-губернатора — прим. СДГ) и Феликс - давние друзья и что Феликс женат на двоюродной сестре Дмитрия, государевой племяннице, красавице княгине Ирине.

Господи, только бы не Дмитрий! - прошептала я. …

Домой мы приехали в половине первого ночи. Дежуривший лакей сообщил нам, что из Петрограда телефонировала княгиня Кочубей и умоляла меня отзвонить ей немедленно. Я набрала её номер. И тотчас она спросила:

Где Бодя?

Дома, с нами, - ответила я удивленно.

Слава Богу! А то прошел слух, что он убил Распутина и арестован. И я чуть не умерла от страха за тебя. Спокойной ночи, ложись спать.

Единокровных братьев, видимо, перепутали. На другой день нас навестил лечивший сына доктор Варавка. Он со смехом рассказал нам, что тоже был спрошен и на вопрос: «Правда ли, что Владимира арестовали?» - ответил:

Правда. Я и арестовал. У него ангина, и он сидел дома всю неделю.

На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увёз его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворце на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мёртвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж. В одиннадцать утра я заехала на царскосельский вокзал, чтобы встретить его и отвезти домой. В автомобиле, оставшись со мной с глазу на глаз, он сказал:

Дети Павла Александровича от первого брака: Дмитрий и Мария

Прошел слух об убийстве старца. Кто его убил? Вчера в Могилеве говорили, что граф Штенбок.

Я смутилась и растерялась. Он, заметив это, взял меня за руку:

Господи, что с тобой? Скажи, в чем дело? Почему ты молчишь?

Я, замирая, пробормотала:

Говорят, его убили Феликс Юсупов с Пуришкевичем и - Дмитрий.

Великий князь побледнел как мертвец. … Не успев войти в дом, он телефонировал Дмитрию и велел ему тотчас приехать. Дмитрий отвечал, что по приказу императрицы посажен генералом Максимовичем под домашний арест, и просил, чтоб отец приехал сам. …

На другой день решили мы с мужем ехать обедать к Дмитрию, однако Павел поехал раньше, чтобы поговорить с сыном с глазу на глаз. Во дворце у дверей стояла охрана, но нас пропустили: и великого князя, и меня спустя час.

С порога великий князь сказал Дмитрию:

Я знаю, что ты связан словом. Спрашивать ни о чем не стану. Только скажи: убил - не ты?

Не я, папочка, - ответил Дмитрий, - клянусь могилой матери.

Великий князь вздохнул с облегчением, словно сбросил страшную тяжесть. Дмитрий был до слёз растроган отцовым благородством. … По словам Павла, он не выпытывал у сына ни имена, ни подробности, а только спросил, почему тот участвовал в этом деле. Сын ответил: потому что хотел открыть царю глаза на положение вещей.

Я надеялся, - продолжал Дмитрий, - что своим участием помогу государю, и ему не придется мучиться и самому гнать старца. Ведь государь не верил ни в какое особое его влияние, ни на здоровье царевича, ни на политику. Просто он знал, что, если прогонит его, поссорится с императрицей. Вот я и подумал, что, избавившись от его влияния, государь примкнёт к тем, кто видит в старце корень многих бед - таких, как назначение министров кретинов, волшба и столоверчение при дворе, и прочее, и прочее (это мнение разделяли очень многие современники. И поступок Дмитрия оценивался как безусловное геройство. По всей России в эти дни ставили свечи перед иконой св. Димитрия, называли молодого Романова освободителем и даже прочили его в будущие императоры — прим. СДГ) .

Великий князь Павел Александрович

Тут муж поделился со мной наблюдением, поразившим его. … Он пил чай с государем и был поражён странной умиротворенностью его лица. Государь шутил и смеялся - чего не было с ним давно уж. А ведь императрица ежечасно сообщала ему новости о распутинском деле. И был он в курсе абсолютно всего, знал даже, что в убийстве подозревают Юсупова и Дмитрия. Но ни словом не обмолвился он о том великому князю Павлу. И эта улыбчивость, как впоследствии считал великий князь, доказывала тайную радость царя избавиться от старца. Из любви к жене перечить ей он не смел, а теперь радовался, что и волки сыты, и овцы целы. …

Государыня заставила государя покарать убийц. Однако действительный убийца, Феликс Юсупов, отделался легким испугом, а именно - ссылкой в деревню, в собственное поместье, а вот Дмитрий получил приказ отбыть в Персию. … До отъезда Дмитрий просидел под домашним арестом в своем петербургском дворце, не имея права ни выйти, ни принять посетителей. Уехал он ночью 23 декабря, ни с кем, даже с отцом, не простившись.

А в императорском дворце и в столице всё кипело. Государева родня решила подать государю петицию, где умоляла его не наказывать великого князя Дмитрия сверх меры и не ссылать в Персию ввиду слабого его здоровья. Слёзную бумагу писала я. Тогда казалось, эта ссылка угробит его, а вышло - милостью Божьей она спасла ему жизнь. Тех, кто остались в России, растерзали большевистские звери в 1918-м и 1919-м.

Петицию подписали королева Ольга Греческая, бабка Дмитрия, великий князь Павел и все прочие члены августейшего семейства. Государь, прочитав прошение, написал на полях: «Никому не позволено убивать. Удивлён, что семья обратилась к нам с подобным ходатайством». И подпись: «Николай». Петицию он отослал великому князю Павлу. Историческая бумага хранилась у нас в Царскосельском дворце. Досталась она красным мародерам. Что с нею стало, не знаю. …

После отъезда Дмитрия отношения между вел. князем и государем с государыней сделались натянутыми. Его не приглашали больше к чаю, и визиты, которые он делал, посвящались исключительно служебным вопросам. Их величества, казалось, были недовольны князем за то, что он просил о снисхождении своему сыну, а князь был оскорблен ответом, написанным на полях прошения».

Революция начинается

«Однажды на обеде мадам Вырубова передала слова государя:

— Скажите французскому послу, — сказал Николай, — что эта война потребует искупительной жертвы. И жертвой буду я…

… После завтрака вел. княгиня (Мария Павловна, та самая давняя подруга Ольги Валериановны – прим.ред.) начала говорить в унисон всем людям, которые были недовольны и раздражены верховной властью. Она щадила государя, но государыня, с которой у нее отношения никогда не были хорошими, была в её глазах полна недостатков, и она не стеснялась говорить об этом. Она тоже подписала прошение о снисхождении вел. кн. Дмитрию и рассматривала отказ государя как личное оскорбление. Со всех сторон слышались угрожающие и дерзкие голоса, и теперь можно понять, как трудно было государю бороться среди возрастающей враждебности, опирающейся на ряд ошибок и злую волю части русского общества. Одна знатная русская дама, княгиня В [асильчикова], позволила себе написать государыне письмо неслыханной дерзости. Я видела это письмо, написанное небрежным и торопливым почерком на листах, вырванных из блокнота. Она писала между прочим: «Уйдите от нас, вы для нас иностранка». Естественно, что государыня чувствовала себя смертельно оскорбленной. …

Чтение газет делало нас нервными и беспокойными. Снабжение Петрограда съестными припасами становилось все более и более слабым. «Хвосты» у булочных в сильные морозы заставляли народ роптать. … 24 февраля вспыхивают забастовки, и рабочие массами ходят по улицам, но всё ещё спокойно, и народ, этот добрый малый, кажется, шутит и смеется со взводами казаков, которые объезжают город. Именно в этот день появилось первое красное знамя, эта гнусная тряпка. Несмотря на эти признаки, о которых нам сообщали по телефону, газеты не говорили ни о забастовках, ни о начинающихся беспорядках.

25 февраля раздались первые выстрелы и послышались мятежные крики: «Долой правительство!..» На некоторых улицах начинаются беспорядки, подавляемые войсками, оставшимися ещё верными правительству; но уже в воскресенье, 26 февраля, разразилось настоящее сражение. Полки держались стойко, и вечером нам сообщили по телефону, что все спокойно, и только патрули объезжают улицы.

В понедельник, 27-го, полное отсутствие газет заставило нас опасаться худшего. В Царском мы не нуждались ни в чем, но в Петербурге не хватало хлеба. Я повторяю, что всё это было устроено революционерами. Дочери из города телефонировали мне, что стрельба всё усиливается, и полки начинают переходить на сторону мятежников. Около двух часов приезжает из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный, храбрый, честолюбивый, но беспринципный молодой человек. Я знала его благодаря работе в комитете помощи нашим военнопленным, где я была председателем, а он — моим заместителем. … Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы покорнейше просить великого князя настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилёва. «Еще не все потеряно, — сказал он, — если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение будет спасено. Как можете вы оставаться здесь спокойными?» В эту минуту вошел кн. Михаил Путятин, управляющий Царскосельским дворцом, и мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, не были ли мы правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом Арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами. …

Солдаты революции

После завтрака я пошла в маленькую, милую церковь Знаменья, куда в продолжение всей войны я ходила ежедневно, чтобы помолиться и успокоиться. Я заметила необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили с свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя и детей. Мужа я застала в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Он шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета и нервно крутил усы. Он задавал себе вопрос, не должен ли он поехать к государыне, которую не видел со дня отъезда сына, как вдруг раздался звонок телефона, и из дворца сообщили, что государыня просит великого князя немедленно приехать. Было четыре часа дня. Тотчас был подан автомобиль, и через несколько минут великий князь был у государыни. Она приняла его очень сурово и, спросив о подробностях того, что творится в Петрограде, резко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала государя вместо того, чтобы давать ему дурные советы, тогда бы не могло случиться того, что происходит сейчас. Великий князь ответил, что ни государь, ни она не имеют права сомневаться в его преданности и честности и что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя. Государыня сообщила, что он возвратится завтра утром, т.е. 1 марта. …

Около семи часов вечера распространился слух, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпине и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы с великим князем решили пойти к вдове бывшего министра в Персии, де Спрейер, нашему другу уже в продолжение трех лет, которая работала вместе со мной в лазарете и которая на случай возможных волнений часто предлагала мне свое гостеприимство. … Мы ушли из дому около девяти часов вечера. Патрули с белыми нашивками на левом рукаве объезжали город. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными, или те, которые уже перешли на сторону восставших. Два раза наш автомобиль останавливали, но как только узнавали, что едет вел. князь, ему отдавали честь и пропускали. … Мы с трудом заснули. Время от времени раздавались ружейные выстрелы, и я представляла себе наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и самое любимое из моих сокровищ — жизнь кн. Владимира — будет принесено в жертву!?

На следующее утро за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в царский павильон для встречи государя, который должен был прибыть в 8 часов утра. Подождав некоторое время, великий князь возвратился к г-же Спрейер, чрезвычайно встревоженный, — государь не приехал! Около четырех часов дня, всё ещё 1 марта, к нам приехали кн. Михаил Путятин, г-н Бирюков — чиновник из министерства двора — и Иванов, тот самый, о котором я говорила выше. На пишущей машинке Владимира составили манифест о даровании императором конституции. Великий князь был того мнения, что надо испробовать всё, чтобы спасти трон. Когда манифест был составлен, кн. Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену — второму коменданту дворца — просить государыню подписать его в отсутствие государя, пока тот не приедет. Нельзя было терять ни одной минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, государыня отказалась дать подпись. Тогда вел. кн. Павел поспешно подписал манифест, и Иванов отвез его в Петроград, где собрал подписи вел. кн. Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Манифест был тотчас же отвезен в Думу и вручен Милюкову, который, пробежав его глазами и положив в портфель, сказал: «Да, это очень интересный документ». Он, должно быть, сохранил его до сих пор, так как эта, важная в тот момент, бумага не увидела ещё света»…

Отречение. Все они становятся просто гражданами Романовыми

Великий князь Михаил с женой Натальей Брасовой

Вернёмся в мемуарам княгини Палей в том месте, где они с мужем читают : «Мы с великим князем остолбенели. Потом вдруг забилась я в ознобе, задрожала, стуча зубами. Давно ожидали мы крушения всего и вся, что было нам дорого. И всё равно не верили глазам своим. На дрянном бумажном листке пламенела страшная правда. … Напрасны были утешения, что Михаил-де продолжит дело (отречение было в пользу брата царя – великого князя Михаила – прим. СДГ). Михаил – женин подкаблучник, а жена его, мадам Брасова, — интриганка (подобно Ольге Палей и её детям, детям морганатической жены Михаила Александровича тоже даровали титул – графов Брасовых. Ей же самой просто, без титула переменили фамилию на Брасова, чтобы не носила фамилий двух своих предыдущих разведённых мужей – прим. СДГ). …

В тот же день, 3 марта, в одиннадцать утра великий князь был у государыни. Трудно поверить, но она ничего не знала об отречении. Никто из окружения не решился сказать ей. У детей, всех пятерых, была корь. Княжнам, двум старшим и младшей, стало получше, но Маша и Алёша находились в тяжелейшем состоянии. Павел тихонько подошёл к государыне и приник к руке долгим поцелуем, не в силах говорить. Сердце стучало молотом. Государыня выглядела скромно и просто, как сиделка. Безмятежность её взгляда потрясала.

— Дорогая Алиса, — сказал наконец великий князь, — я пришёл побыть с тобой в эту трудную минуту.

Государыня посмотрела ему в глаза.

Наталья Брасова

— Ники жив? — спросила она.

– Жив, поспешно сказал великий князь, — но мужайся. Ведь ты храбрая. Сегодня, третьего марта, в час ночи он отрёкся от престола в пользу Михаила.

Государыня вздрогнула и опустила голову, как в молитве. Потом выпрямилась.

— Если отрекся, сказала она, — значит, так надо. Я верю в милость Божию. Господь нас не оставит.

Говорит, а у самой слёзы ручьем.

Лишь впоследствии узнали мы, почему государь пошёл на двойное отречение. Оказывается, он вызвал своего доктора, профессора Фёдорова, и сказал ему:

— Я бы никогда не спросил вас об этом. Но ввиду серьёзности момента спрашиваю. И прошу ответить со всей прямотой: сможет мой сын жить и править?

— Ваше величество, — ответил Фёдоров, — его высочество не доживет до шестнадцати лет.

После этого государь стал несгибаем. И это монарх, который не решился дать Конституцию и за которого чиновник собственноручно подмахивал указы колоссальной важности – что в итоге погубило Россию!»

«Вечером 3 марта великий князь Павел снова пришёл к государыне. Та была тиха, тверда, величественна и прекрасна как божий день. По всему, арест близился. Вокруг Александровского дворца — солдаты с белой повязкой на рукаве. Присланы распоряжением Временного правительства для, так сказать, безопасности. На самом же деле чтобы не дать семье с помощью верных людей бежать. Государыня получила наконец изветие: государь вернулся в Могилёв проститься с армией и повидаться с матерью, приехавшей для того в Могилёв из Киева.

Выйдя от государыни, великий князь остановился на ступеньках перед дворцом и обратился к толпе солдат.

— Братцы, — сказал он, — вы знаете, что царь наш батюшка отрекся от престола за себя и за сына в пользу брата своего и что тот отрёкся тоже в пользу народа. И теперь во дворце, который вы сторожите, — ни царицы, ни царевича, а только мать с больными детьми. Так обещайте ж мне, бывшему своему командиру, беречь их ка зеницу ока, не шуметь, не кричать, помнить, что дети очень ещё больны. Обещаете?

— Обещаем, ваше императорское высочество, обещаем, батюшка великий князь, спокоен будь! Ура!

И великий князь сел в автомобиль, вздохнув с облегчением.

Однако на другой же день, 4 марта солдаты и думать об обещании забыли. Духом мятежа повеяло на них. … Мы с Бодей вышли походить поблизости. Хотелось понять настроение солдат и убедиться, что дворец охраняется. Неподалёку гарцевали конвойные казаки. И сердце сжалось, когда услышала я, как один крикнут другому:

— Что скажешь, товарищ? По мне, так и надо. Довольно он потешились. Теперь мы. … Десятого марта, повидавшись — увы, в последний раз! — с императрицей-матерью и простившись с армией, государь отвезён был в Царское. Встретил его верный его Валя — придворный маршал князь Василий Долгоруков. Автомобиль подвёз их к парковой ограде, к главным воротам. Ворота были заперты, офицер охраны не мог. однако, не знать о прибытии императора. Государь ждал десять минут, потом сказал (слова передала мне Валина мать): «Вижу, что я здесь лишний…» Наконец дежурный офицер соизволил выйти. Ворота открылись и закрылись. Император оказался в плену, вместе с семьёй. Встретились со слезами. Государь пошёл целовать больных детей, потом заперся с государыней. Наконец могли они излить душу и вместе помолиться Господу, чтобы дал Он им силы вынести первые испытания».

Бывший император с цесаревичем убирают снег в Царском селе. 1917 г.

Под арестом

«Должна сознаться, что мне очень не хотелось уезжать. Тем не менее и главным образом для того, чтобы заставить великого князя решиться на отъезд, я попросила свидания со всемогущим Керенским. Он, извиняясь, ответил мне, — единственный раз он был вежливым, — что он слишком занят и не может сам прийти ко мне, но что он примет меня в Большом Царскосельском дворце. Порядочно взволнованная, я прошла в комнаты, в которых раньше жил министр двора граф Фредерикс с женой и куда я часто ходила. Некто вроде адъютанта, с длинными, сальными и приглаженными волосами, в пенсне и с флюсом, завязанным носовым платком сомнительной чистоты, встретил меня и провел в рабочий кабинет. Я ждала в течение пяти минут. Наконец, показался Керенский и непринужденным, фамильярным тоном попросил меня сесть… Я немедленно изложила причину своего визита. «Я пришла, — сказала я, — просить вас позволить нам уехать из России: вел. кн. Павлу, нашим детям и мне». – «Уехать? — резко спросил Керенский: — Куда?» — «Во Францию, где у нас есть дом, друзья и где мы еще сможем быть счастливы»… – «Нет, — ответил он, — я не могу разрешить вам уехать во Францию. Что скажут Советы рабочих и солдатских депутатов, если я позволю уехать великому князю, бывшему великому князю, — тотчас же поправился он. — Вы можете ехать на Кавказ, в Крым, в Финляндию, но не во Францию» — «Значит, мы вам нужны?»— спросила я. – «О, что касается меня, то я вас отпустил бы хоть сейчас, но что скажут Советы?» …

Отъезд (царской семьи в Тобольск – прим. СДГ) был назначен на час ночи с 31 июля на 1 августа. Керенский суетился и бегал, приказывал подавать поезд и отменял приказание, проявляя свою обычную бестолковость. Государь и его семья попросили придворного священника отслужить молебен и, поцеловав в последний раз икону Пресвятой Девы, принесённую для этого из церкви Знаменья, сидели, одетые, терпеливо ожидая часа отъезда. … Наконец, в шесть часов утра Керенский с важным видом объявил, что «всё готово». Царская семья села в какой-то автомобиль, потому что прекрасные царские машины обслуживали представителей Временного правительства, и проехала от Александровского дворца к царскому павильону между двумя шеренгами революционных солдат. По своей великой доброте государь, у которого тогда было немного денег, приказал дать от себя по пятьдесят копеек каждому из них за то, что их потревожили ночью. А их было там несколько сот человек…

Дети Николая Романова под арестом в Царском селе. 1917 г.

Прибыв на вокзал, их величества заметили, что поезда у платформы не было, а он стоял так далеко на путях, что его едва было видно. Керенский объяснил этот факт как меру предосторожности. И бедная государыня с больным сердцем должна была идти в течение десяти минут по насыпи, увязая в песке. Подойдя к вагону — это не был уже царский вагон, — государыня не могла достать ступеньки, так велико было расстояние между ней и землей! Не могли даже подумать о том, чтобы принести складную лестницу для того, чтобы облегчить ей этот подъем! После больших усилий бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона. …

шести часов, желая поговорить кое с кем из своих в городе, я заметила, что ручка телефона вертится без малейшего сопротивления. Никто не отвечает. Полагая, что аппарат испорчен, я иду к телефону в прихожей: тот же результат. В этот момент я вижу входящим полковника Машнева. … Он вызвал нас, великого князя и меня, и с печальным и испуганным видом объявил нам, что им получен приказ Временного правительства держать нас под домашним арестом. На наш естественный вопрос: «Почему?» он поднял руки к небу, пожал плечами и сказал: «Почему? Знают ли они сами, почему хотят того или другого? Это полный хаос. Керенский положительно сошел с ума. Отдано распоряжение обрезать провода ваших телефонов, и взвод солдат придет сегодня вечером нести караул и занять все выходы из дворца. Специальный комиссар приедет сегодня к девяти часам вечера, чтобы объявить о вашем аресте». …

Павел Александрович и Ольга Валериановна

Наше заключение длилось семнадцати дней — с 27 августа по 13 сентября. Пока мы сидели в комнатах, нас оставляли в покое, и наша жизнь казалась совершенно не изменившейся. Но как только мы хотели пошевельнуться, пойти подышать свежим воздухом, начинались притеснения. Нам отвели для прогулок французский цветник перед домом со стороны сада. Единственная дверь, которая туда выходила, была открыта и охранялась большим количеством вооружённых часовых, так же как и аллеи, окружавшие цветник. Кузьмин начертил план сада, где мы могли свободно ходить. Один солдат, которого, видимо, забыли предупредить о том, что аллея, идущая вдоль ограды, входит в разрешенный круг, прицелился в меня из ружья за то, что я рискнула пойти туда. Я продолжала подвигаться вперёд, уверенная в своей правоте. «Ты не видишь, что ли, буржуйка, что я хочу стрелять в тебя?» — закричал он мне. – «Прежде всего, я запрещаю тебе называть меня на «ты», дурак», — сказала я и продолжала идти. Ошеломленный, он опустил оружие. …

Нас освободили, и было как раз время, чтобы бежать из Царского, так как это первое предупреждение означало, что даже великий князь Павел, который был когда-то таким популярным среди войск и которого до сих пор не тревожили, больше уже не был в безопасности… Увы, это был не единственный случай, который мы упустили! Мой сын Александр (от первого брака, прим. СДГ) привёл несколько преданных офицеров, предлагавших свои услуги, чтобы помочь нам бежать. Один из них, по фамилии Бриггер, которого я встречала у молодого Юсупова, по поручению своего начальника отыскал князя и сказал ему: «Ваше высочество, опасность для вас и вашей семьи становится с каждым днём все больше. Я умоляю вас выслушать меня и положиться на меня. Я — авиатор, и мой начальник, полковник Сикорский, — изобретатель «Ильи Муромца» (первый в истории многомоторный самолёт-бомбардировщик – прим. СДГ) — в курсе моих планов. Я спущусь ночью на одну из лужаек Царскосельского парка, которую мы с вами вместе выберем. Вы придете туда с княгиней, вашими детьми и небольшим количеством багажа. Аппарат мой — настоящая комната с двумя креслами. Через четыре часа мы будем в Стокгольме»… Великий князь печально посмотрел на него. «Милый друг, вы видите, что я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюль Верна! Каким образом хотите вы, чтобы мы исчезли и никем не были замечены хотя бы самые незначительные сборы? Ведь за нами следят, шпионят, слуги не спускают с нас глаз… Нас захватят на месте, и наша судьба, да и ваша также, будет еще более тяжелой, чем в настоящее время»…

… После октябрьского переворота конвой стал куда дисциплинированней, и обыски проводились четко, деловито, профессионально. Хотя мародерство не прекратилось и тогда. Ещё казалось, что можно что-то уберечь. 10 тысяч бутылок коллекционных вин общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет: биньонский ликёр, мадера, портвейн, херес, бордо – большую и самую ценную часть вынесли из погреба и спрятали в разных помещениях дворца. Половину нашли при очередном обыске: солдаты пили, сколько могли, остальное били и выливали в клумбы, в сточную яму. К яме сбежались жители Царского села, вычерпывали вместе с грязью и осколками бутылочного стекла»

Вторая революция. Большевики

На этом прервём цитирование воспоминаний. Дальше события понеслись бешеным аллюром к трагическому финалу, и стоит ускориться в изложении этих событий.

Когда из ВЧК пришло распоряжение всем членам семьи Романовых явиться на Гороховую, 2. Ольга волновалась исключительно за мужа. Сына Бодю отпустила в Петроград с лёгким сердцем – он ведь был Палей, не Романов, казалось, ему ничего страшного не грозит. А вот для Павла Александровича раздобыли справку о том, что он тяжело болен (он действительно был нездоров, а через несколько дней разболеется всерьёз). Но плохо они знал большевиков! Председатель Петроградской ВЧК Урицкий, допрашивавший Бодю, сказал: «Предлагаю вам раз и навсегда отречься от вашего отца. Подпишите соответствующую бумагу. Не подпишете – придется подписать другую». Владимир, разумеется, выбрал другую. О том, что его отправляют в ссылку. Сначала в Вятку, оттуда перевели в Екатеринбург. Бодя писал домой, что каждый день ходит мимо Ипатьевского дома, где держат взаперти государя с семьей. Что окна второго этажа заклеены газетами, чтобы пленники не выглянули и их никто не увидел. Потом Бодю с ещё семерыми членами царской семьи (Елизаветой Фёдоровной, вдовой московского генерал-губернатора и родной сестрой царицы, Сергеем Михайловичем, одним их двух гражданских мужей Кшесинской) увезли в Алапаевск. И оттуда они бесследно исчезли. В газетах сообщалось, что Алапатьевские арестанты бежали – и Ольга Валериановна возносила хвалу Господу за столь чудесное спасение сына.

Супруги великий князь Павел Александрович, княгиня Ольга Палей и их сын Владимир, по-домашнему Бодя

Павла Александровича мнимая болезнь тоже, конечно, ни отчего не уберегла. За ним пришли. И увезли в тюрьму на Шпалерную.

«Я последовала совету знающих друзей и спустя три дня после ареста мужа добилась приема у Горького в его роскошных апартаментах на Кронверкском проспекте, 23, — пишет княгиня Палей. — Он слёг с бронхитом и заранее извинился по телефону, что примет меня в постели. Прихожу, вхожу к нему в спальню. Вон он, злой гений России. Вернее, дух-искуситель, потому что и впрямь умел со слезой описать нищету народа и тиранию самодержавия. Горький лежал: бледный, волосы сосульками, не круглом лице сильно выступают скулы, вислые усы застят большой толстогубый рот. Этакий русский мастеровой. У постели – Шаляпин, широколицый, красный, бритый. Некогда сия знаменитость успешно дебютировала в «Борисе Годунове» Мусоргского в «Париже», у нас в Булонь-сюр-Сен. Шаляпин холодно поздоровался и, пока говорили мы, не проронил ни слова. Просила я, разумеется, об одном: помочь освободить великого князя. Горький обещал поговорить с Урицким, хотя и сказал, что будет трудно.

Я встала уходить. Шаляпин пошел за мной в прихожую. И вмиг преобразился. Стал общителен, ласков, взял мои руки в свои, покрыл их поцелуями и сказал:

— Княгинюшка моя, давайте-ка свидемся. Можно мне к вам завтра? Хочу показать, что Шаляпин не свинья неблагодарная и помнит доброту великого князя.

Действительно, на другой день он пришёл к Марианне (дочери Ольги Валериановны от первого брака – прим.СДГ) , выпил бутылку мадеры и посулил золотые горы. Большевиков крыл на чем свет стоит. …

Ещё несколько раз я ходила к Горькому в надежде на его помощь Павлу. Я знала, что по его поручительству Бокий освободил князя Гарвиила. Вот и нам бы так. Горького я о том же молила. Оказалось, напрасно.

При мне оба раза заходила подруга Горького, Мария Фёдоровна (Андреева, звезда МХТ: роковая любовь Саввы Морозова – прим.СДГ) . Разодета в пух и прах, в жемчугах и соболях с ног до головы и всё ещё статна Провинциальная актриска на ролях герцогинь. Ленин с Луначарским назначили её директоршей всех их красных театров. Смех и слёзы было смотреть, как пресмыкались перед ней императорские актёры!» (тут я бы от себя заметила, что оценка Ольги Палей очень характерна. Петербурженка, честолюбивая, прорвавшаяся в высшие круги. Она слишком любила всё императорское, чтобы осознать очевидность: императорские театры в подмётки Московскому Художественному не годились – прим. СДГ). …

Урицкий, председатель Петроградской ВЧК

Так начались самые страшные дни в её жизни. Впрочем, впадать в отчаяние было некогда. Предстояло ещё спасти младших дочерей. Друзья взялись переправить их в Финляндию. Часть пути девочки проделали в вагоне для скота. Ещё часть — и значительную! — пешком по глубокому снегу. «Две версты оказались пятнадцатью. … Девочки еле шли. Валенки вязли в мокром снегу. Гершельман (капитан белой армии, взявший на себя обязанность спасти детей великого князя — прим.СДГ) и мужик-вожатый несли чемоданы, но всё равно каждые четверть часа дети падали от усталости и жадно ели снег. Даже просили капитана бросить их — сил идти дальше у них не было. И всё ж они шли, вспомнив, что иначе навредят арестованному отцу. Подошли к большому ручью, лёд на нём таял. Как переправиться? Швед, видно, спортсмен, лёг поперёк, изобразил мостик. Женщины — по нему». Ладно, главное — спаслись.

Тем временем княгиня каждый день носила корзины с продуктами своему узнику — ей выдали пропуск в связи с болезнью князя и переводом его в тюремную больницу. «Перебравшись на Фонтанку, я по-прежнему носила Павлу еду. Готовила её стряпуха-мастерица. … Павлу всё было вкусно. К несчастью, добираться до больницы было ещё дольше, и я еле таскала ноги от слабости. Близилось Рождество. Старалась я не вспоминать былые рождественские веселья. В Сочельник сходила в Казанский собор. В храме вопреки, а может, благодаря большевистской чуме было особенно торжественно. Потом я навестила матушку, с которой из-за больничных своих дел виделась редко. … Она, между прочим. сказала мне:

— Приснились мне третьего дня два креста… А, кстати. какими крестами был пожалован Павел?

— Ах, маман, да всеми на свете. И французским Почётного легиона, и Благовещенским, и Георгиевским, у него два ящика наград. Уж не знаю, что тебе снилось.

— Говорю тебе, кресты. Но нет, не эти.

Разговор оставил во мне неприятное чувство.

На другой день было Рождество и очередное свидание. Прихожу. В больнице переполох. На лицах тревога. Начальник сообщает мимоходом:

— Меня уволили. Я, якобы, миндальничаю с арестованными. Вместо меня теперь три комиссара из Дерябинской тюрьмы. Увидите, что за птицы.

Ольга Валериановна

Я предъявила часовому пропуск и вошла к мужу. Павел уже в курсе и комиссарскую троицу повидал. За час до моего прихода случилась странная сцена. Дверь мужниной палаты распахнулась. Вошёл один из комиссаров с сигарой во рту. Встал и уставился на великого князя. Зрительную память муж мой имел прекрасную, от отца своего, императора Александра II, и тотчас узнал в комиссаре бывшего матроса. Матрос этот прежде находился при царевиче Алексее, помогал царевичеву дядьке, матросу Деревенко. Ныне бритый и по моде лондонской одетый, напомаженный и в краденный кольцах, он был уверен, что никто его не узнает. К великому князю явился он поглазеть.

— Ну здравствуй, Жиленко, — сказал великий князь, — как поживаешь?

Обращение на «ты» испугало комиссара. Понял он, что узнан. Тотчас вынул он сигару изо рта, спрятал за спину и, не отрывая глаз от Павла, пятясь, молча вышел из палаты.

Не успели мы поговорить и четверти часа, как вошел без стука здоровенный детина с двумя солдатами. Был но уродлив, плохо выбрит, косоглаз и ряб.

— Кто такая? Как вошла сюда, — крикнул он мне.

— Я жена Павла Александровича. Вошла по пропуску из чека.

Детина взял у меня пропуск, посмотрел и сказал грубо: Просрочен. Он до первого декабря. И потом, согласно новому приказу все пропуска обновляются раз в неделю. Вон отсюда. …

Товарищ комиссар, умоляю вас, позвольте сегодня остаться! Я так устала! И вообще, я больна. А сегодня Рождество.

— Какое ещё Рождество! Все праздники отменяются. У нас только советское 7 ноября и пролетарское 1 Мая.

Я, не выдержав, зарыдала.

— Ладно, так и быть, сиди двадцать минут, но тут будет часовой

Детина подозвал солдата, толстого олуха с винтовкой, велел встать рядом с нами и вышел. Едва затихли в коридоре шаги, олух превратился в разумное существо. Разумный сказал:

— Спятили они, что ли? С какой стати мне подслушивать? А раз он ушёл, так и я отойду и постою за дверью.

Не прошло и пяти минут – за дверью крик. Детина вернулся проверить, как исполняется его приказ. Увидев часового в коридоре, он впихнул его обратно в палату:

— Ах, вот оно что! Ах, господа буржуи желают сидеть вдвоём! Так-так! А ну-ка, выдьте отседа, гражданка! …

Я бросилась к мужу, мы поцеловались долгим, мучительным поцелуем. В последний раз.

Новый пропуск я, как ни хлопотала, не получила. … Горький стал со мной холоден, но пришлось снова идти к нему с мольбами. Я согласилась заплатить миллион за Павлову свободу. Думаю, часть этих денег Горький также рассчитывал прикарманить. Он обещал, что числа 10-12 января, по старому стилю, поедет в Москву к Ленину ходатайствовать об освобождении великих князей, всех четверых (в тюрьме на Шпалерной сидели трое: братья Николай и Георгий Михайловичи и их кузен - Дмитрий Константинович – прим. СДГ) . …

Меж тем я упорно таскала в больницу корзины с едой, а вдобавок пошла ещё на Шпалерную в надежде выклянчить пропуск на свидания. … За письменный столом сидел чернявый злой коротышка. Фамилия его была Васильев. Когда я назвалась и объяснила дело, он так и вскинулся:

— И по-вашему, жене Романова сделают исключение? Свидания запретили. Другие жёны терпят. Потерпите-ка и вы.

— Но мой муж нуждается в уходе. Он очень болен.

— Очень больных, — прорычал он, — надо расстреливать. …

Горький и Андреева

Во вторник 15 (28) января прихожу в больницу с корзинами. Великий князь передал мне вчерашнюю посуду и написал в записке, что очень болит голова. … Пока я читала записку подъехал мотор, выскочил оттуда солдат. Я не обратила внимания, отправилась восвояси. Потом я узнала, что приезжали за Павлом.

Взяли его на Гороховую, на смерть.

В тот же день перед ужином получаю записочку от молоденькой сиделки.

«Его повезли на Гороховую с вещами. Наверное, освободят. Скорее хлопочите».

Поев, я помчалась к . А он в Москве, ожидают его в четверг утром, 17 января. Значит, решила я, всё хорошо. …

В одиннадцать я поднялась к себе, закуталась в шубу и заснула. Вдруг в три ночи прсыпаюсь ни с того ни с сего. Явственно слышу голос:

— Я убит. …

После кошмарной ночи в четверг к одиннадцати явилась я с корзинами на Гороховую. Стояла длинная очередь. Люди принесли передачи. Дежурный солдат, принимавший продукты, сказал мне:

— Павел Александрович Романов здесь больше не числится. Утром Романовым уже принесли три корзины. Никого из них в списках нет. …

На остров шёл битком набитый трамвай. Кое-как влезла. Одна добрая душа убрала ногу, дав место втиснуть корзины. Через час прибыла в проклятую больницу в последний раз.

— Ага, опять гражданка Палей! – оскалился вчерашний начальник. – делать вам, что ли, нечего? Идите на Гороховую или ещё куда подальше. …

В половине девятого утра, едва согрела я на буржуйке вчерашний кофе, вошёл бедный Сен-Совер (граф, французский дипломат – прим.СДГ).

— Доброе утро, Арман, — сказала я. – Как вы рано. Это вместо вчерашнего вечера?

На вопрос Сен-Совер не ответил.

— Послушайте, — сказал он вдруг, — вы не знаете, где теперь павел Александрович? Неспокойно мне. Очень неспокойно, — повторил он. … Вам надо поговорить с мадам Горькой. Она народный комиссар, должна знать.

Слетели мы на второй этаж. Я бросилась к аппарату. Ещё минута, и мадам народный комиссар берёт трубку.

— Мария Фёдоровна, — говорю, — я безумно волнуюсь! Спрашиваю у всех, бегаю, с ног сбилась! Заклинаю, скажите, где мой муж? …

Но вашему мужу ничто не угрожает, - говорит она. - Через два часа, в одиннадцать, приедет из Москвы Алексей Максимович, привезёт освобождение всем.

Но ведь, говорят, их куда-то забрали. Говорят, случилось худшее.

Что за глупости, - возмущается она. - Наше правительство никого не накажет зря. Советский суд самый справедливый. Даю вам слово, что с вашим мужем всё в порядке.

Сен-Совер, стоявший с другой трубкой, сказал мне:

— Слушайте, ей же видней. Раз она говорит, что с ним всё в порядке, так и быть, скажу. Сегодня в газете я прочёл, что их расстреляли утром, всех четверых.

Я упала на стул. Поняла, что это правда. …

Подробности злодеяния узнала я много позже, в Финляндии, отдоктора Мальцева, бывшего в больнице при Павле. …

Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал о ней Мальцеву, поклявшись всеми святыми, что именно так и было дело. В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили. Что увозят без вещей. С Гороховой привезли в петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной. Всех вместе отвели в подвал Трубецкого бастиона. В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и привели к собору, что в центре крепости на Монетной площади. Тут оказалась яма – общая могила, где уже лежало тринадцать трупов. Поставили великих князей на краю и открыли по ним стрельбу. За миг до выстрелов служитель слушал, как великий князь Павел произнёс громко:

— Господи, прости им, ибо не знают, что делают. …

[Прошло шесть дней с известия, что великий князь Павел убит]. В четыре пришёл молодой человек в свитере и валенках. Лицо его показалось мне знакомо. От недавнего шока, однако, я ничего не помнила.

— Простите, — говорю, — кто вы?

— Граф Шувалов. Павлик Шувалов. Я был шафером на свадьбе вашей дочери Марианны в октябре 17-го и приезжал к вам в Царское. … Я приехал из Стокгольма. …Завтра в пять я уеду. Вам здесь тоже делать больше нечего. Дочери в Финляндии. Сен-Совер очень просит вас ехать к ним. …

От души я благодарила молодого и милого графа Шувалова. Условились мы, что на другой день в шесть вечера он заедет за мной. …

Наконец, прощание. Марианна, в чём была, выскочила н амороз помахать мне. Минус двадцать семь градусов, а она без пальто и без шапки.

Шувалов и я с чемоданом сели в сани, и лошадь потрусила. Ехали. Ехали. Холод пронизывал до мозга костей. Когда пересекали Неву, я оглянулась на Петропавловку, чёрную скорбную крепость. Сердце моё, свет очей моих похоронен в ней! Без горностаевой, с пурпурным подбоем, мантии, без короны, увенчанный терновым венцом, лежит любимый в общей могиле рядом с ворами и убийцами. За счастье заплатила я дорогой ценой.

К восьми вечера мы прикатили на остров, оконечность коего была некогда излюбленным местом весёлых прогулок. Извозчик остановился у бывшего яхт-клуба (между прочим, весьма символично. Императорский Петербургский яхт-клуб был до революции был привилегированным заведением, в котором состояли великие князья и их сослуживцы по гвардии, потомки аристократических родов. Закрытый клуб, состоявший из людей, чьи интересы не выходили за рамки спорта, великосветских развлечений и любовных интрижек – но которые, однако, были единственными людьми в огромной стране, имевших хоть какое-то политическое влияние. Хотя, конечно, и их возможности повлиять на единственного человека, принимавшего все решения, были весьма ограничены – прим. СДГ). Несколько метров шли пешком. Ноги проваливались. Снег был чуть не по пояс и набивался в валенки. Подошлик хибарке. Граф свистнул условно, и дверь тотчас открылась. Вошли в душную тёмную кухню. С ветра и мороза не хватало воздуха. Шувалов провёл меня в комнату и представил сидевшей там даме по фамилии Андреевская. Была она замужем за артиллерийским офицером и пробиралась к мужу в Финляндию. Ехать должна была с нами. Пять минут спустя вошёл свирепого вида тип, контрабандист, и вручил Шувалову два браунинга. Тот сунул их в левый и правый карманы пиджака. Затем посадили нас с дамой в низенькие санки на сено, задом к лошади. Чемодан я прижала к ногам. Контрабандист правил. Андреевская сидела спин в спину с ним, я — с графом, спиной привалясь к нему. Всех нас вместо с лошадью покрывала белая простыня, зачем – я поняла позже.

Часам к девяти достигли Финского залива. Спустились на лёд. Резкий ветер, мороз уже за тридцать, снежные вихри. Вожатый-контрабандист рад-радёхонек: так безопасней. Ещё два часа – и к одиннадцати я изнемогла окончательно. Две пары шерстяных чулок и валенки не греют. Ноги замёрзли и онемели. Прошу остановиться, слезаю с саней, ступаю в санный след. Еле иду. Борозда не ровна. Что ни шаг, спотыкаюсь, падаю. Лицо залепляют снег и ветер. И не спасает оренбургский пуховых платок. Сдаюсь, опять сажусь в сани. Около полуночи видим кронштадтские башни. Они ярко освещены огнями. Вдруг нас самих ослепляет свет. Резко остановились. Похожи на ледяную глыбу. Глыба огромна, неподвижна, освещена. Потом свет съехал. Опять темно. И поняла я, зачем нам белая тряпка. Как только миновали Тотлебенский форт, Шувалов перекрестился:

— Уф, пронесло. К вашему сведению, большевики этим светом высматривают беглецов. Кого ловят, расстреливают на месте. …

Девочки о моем приезде не знали. … Сердце заколотилось. Я сняла шляпу с чёрной вуалью, чтобы не испугать дочек, и тихонько открыла дверь. Они сидели во второй комнате. Сейчас я нанесу им удар. Жизнь бы я отдала, чтобы не делать этого. Заслышав шаги, они оглянулись и бросились ко мне с радостным криком:

— Мама, мама приехала!

Через мгновение Ирина спросила:

— А папа? Где папа? Почему его нет?

Задрожав и прислонясь к двери, я ответила:

— Папа болен. Очень болен.

Таша заплакала. Ирина побледнела. Глаза её заблестели лизорадочно. Побелевшими губами она закричала:

— Папа умер!

— Папа умер, — повторила я шёпотом, и обе бросились мне на шею. …

Владимир Палей, подававший надежды поэт

А болезнь моя … с каждым днём прогрессировала. Чуть ли не силком доктор отвёз меня в Выборг, к профессору Гранбергу. …Гранберг продержал меня у себя три недели, окружив заботой и вниманием самыми трогательными. Дела мои шли на поправку. Всё чаще стала я вспоминать о детях. У меня есть Владимир! С ним я могла б ещё радоваться жизни. Слух о наших алпатьевцах ходил страшный, но я не верила, я надеялась. Тем более, болтали то одно, то другое. … Но я была уверена, что моё горе – и так уже предел, что больше уж ничего не случится. В Раухе, куда вернулась я 25 марта 1919 года, меня ждало письмо от великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Матери погибших в Алпатьевске князей Иоанна, Константина и Игоря. Писала она мужественно и деликатно, но это не смягчило удара. Великая княгиня прислала мне копию письма генерала Нокса, вступившего в Алпатьевск с англичанами и чехословаками … Вот письмо это:

«Арестованных привезли из Вятки в Екатеринбург. В Вятке надзор был не строг, и они могли бежать, но сочли, что связаны словом. Из Екатеринбурга же оправили их в большевистский Алпатьевск. Ночью привели всех в местную школу. Дом был гол и грязен. Спали на скамьях. На другой день доставили замызганные койки из соседнего лазарета. Князья отмыли их, вымыли всё и отскребли пол. 4 917 июля) ужин им принесли в шесть вечера, предупредили. Что сейчас их повезут, куда и зачем, не сказали, велели, однако, вещи не брать. Посадили в повозки и отвезли за двенадцать километров в лес. Теперь они знали, куда и зачем едут, и всю доргу до угольной шахты пели. Первой спустили в шахту великую княгиню Елизавету Фёдоровну. Великий князь Сергей Михайлович оказал сопротивление и был убит выстрелом в голову. Остальных скинули живыми. Вслед каждому летели дрова и камни. Потом бросили кучу динамита, впрочем. не взорвавшегося – потому и нашли тела. Я видел фотографии трупов: сомнения исключены. В школе выбили стёкла, чтобы создать видимость побега». …

До письма я ещё жила надеждой. Теперь всё было кончено. Я подняла и понесла свой крест»…

История, конечно, на этом не закончилась. Ольга Палей ещё пожила. Её дети и дети Павла Александровича от первого брака — Дмитрий и Мария — ещё успели её удивить. Сначала я планировала поместить главу о них прямо здесь. Но… Драмы из мира «от-кутюр» после высокой трагедии? Там на сцене появляются и Коко Шанель, и Антуан Сент-Экзюпери, и Грета Гарбо… Стоит ли после черного силуэта Петропавловки? Пожалуй, даже для разностилья Ольги Валериановны Палей, она же Пистолькорс, она же Гогенфельзен (девичью фамилию Карнович уж не берём) — несколько слишком. В общем, об этом — лучше в другой раз.

А вот что с домом — об этом стоит упомянуть. Музей там продержался недолго (всё-таки не очень понятно было, что там демонстрировать в качестве музейной ценности. Консоли «под Версаль»?). Вот дом дом партийного просвещения им. С. М. Кирова — этому заведению роскошная подделка интерьеров подходила в самый раз. Вот только фасад подвергся жестокой перестройке. Лепной декор за ненадобностью и сложностью в ремонте был ликвидирован. Мансарда, придававшая дворцу французский вид, была перестроена в скучный третий этаж. После этого ничего уже не оставалось, как придвинуть к фасаду портик с колонами — это уже выглядело как совершенно логичный ход. И — вуаля! Оригинальный дом княгини Палей превратился в заурядную классицистическую усадьбу, да ещё и со всеми признаками, что классицизм-то — сталинского разлива. В итоге довольно большой по размеру дворец в Царском (и тем более, за его пределами) практически неизвестен. В довершение бед, его ещё и обнесли глухим синим металлическим забором. И всё-таки, гуляя по Царскому, мы его там разыскали. Это стоит сделать просто в память о событиях, случившихся там 100 лет назад…

Ирина Стрельникова #экскурсии по Москве

Княгиня Ольга Палей в эмиграции
Дата рождения: 14.12.1865
Гражданство: Россия

От автора.

Несколько лет я безуспешно пыталась узнать хоть что то об этой Женщине, отыскать малейшие штрихи ее биографии, любые, самые тонкие, нити ее жизненного пути, составить мозаику хотя бы из обрывистых кусочков того, что мне было все - таки известно о ней. Но известно было - слишком мало, увы..

Мемуары, дневники и письма княгини Ольги Валериановны Палей, урожденной Карнович, изданы были единожды, в девяностые годы, в разгар шумного интереса к представителям романовской фамилии, и благополучно запылились в тишине библиотечных и музейных архивов, недоступных мне, простой смертной..

Приходилось довольствоваться лишь теми крупицами воспоминаний, выдержками из писем, что становились известны мне по не мемуарным изданиям, а - цитатно. Приходилось то и дело соглашаться или спорить с авторами исторических версий в различных книгах о судьбе и месте княгини Палей в той, не предуганной почти никем, кровавой, жертвенной драме, что разыгралась вслед за «февральской бурей свободы» - которой, быть может, не было вовсе! - над трехсотлетним гнездом гордого рода Романовых. Роль эта странна и как бы - не доиграна, непонятна до конца. И все, что я попытаюсь сделать сейчас, посредством букв и слов на этих страницах, это всего то - навсего - угадать рисунок роли, характера, судьбы, и предложить сию догадку читателю..

Но это - лишь догадка, не более того.. Судить о ее верности не мне.

1.

Она умела любить. Знала цену высокого страдания. Она умела ненавидеть. Ее честолюбие и тщеславие не знало никакого предела в достижении целей. Чтобы добиться желаемого она изобретала, порою, невозможное. Она никого и никогда не боялась. Трепетала лишь перед мужем и сыном Владимиром, которых беспредельно обожала.

Ее очарование было столь притягательным, что, называя ее за глаза «хищницей, выскочкой», «дамой - полковницей», - добрая половина великосветского Петербурга считала честью для себя позавтракать или отобедать именно у нее, графини Гогенфельзен, княгини Палей, морганатической супруги младшего дядюшки Государя Императора Николая Второго, великого князя Павла Александровича Романова.

Оленька Карнович, прелестная, живая девочка с глубокими, темными, как речной омут, глазами, дочь действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича и его супруги Ольги Васильевны Мессарош* (*В фамилии этой явственно слышны мадьярские корни, быть может, смешение нескольких кровей разных родов в одну струю и дало такое блистательное сочетание энергии, бесстрашия, граничащего с презрением и цинизмом, честолюбия и темперамента, какое и было присуще нашей героине, - кто знает?! - С. М.) в детстве маленькая Лёля* (*домашнее имя О. Карнович, ставшее великосветским. - С. М.) не доставляла особых хлопот своим родителям: училась блестяще, запоем читала Лермонтова и Пушкина, выписывая в тетрадки - альбомы памятные строки, да и сама колдовала грифелем над незатейливыми рифмами, старательно разучивала на рояле октавы и гаммы, а на детских балах не было равной ей в изяществе легких па мазурки и замысловатых фигур кадрили. От юных кавалеров тоже - отбоя не было. Но особо все вокруг отмечали Лёлину необычайную любезность к старшим, уменье держать себя с достоинством и, редким для столь юного создания, тактом. Наиболее проницательные и язвительные наблюдатели, впрочем, говорили тут же, что почтительность девицы сей подчас граничит с противной, липкой приторностью угодничества, и во всем - то она - себе на уме, а значит, сумеет «пойти далеко и уйти - далече», благо, положение отца - камергера и родственные связи семьи*(*Сестра Ольги, Любовь Валериановна, была замужем за графом Головиным, принятом при обеих Дворах Империи. - С. М.) все это - позволяли!

2.

Но догадки оставались всего лишь догадками, а нежная, поэтическая юность Оленьки Карнович закончилась быстро и более, чем обыкновенно - для девушки с ее высокими тайными желаниями и неугасимым пламенем честолюбия в душе. Неполных двадцати лет мадемуазель Карнович вышла замуж за поручика конной гвардии Эриха - Герхарда фон Пистолькорса и за три с небольшим года уже стала матерью троих его детей - сына и двух дочерей - и весьма уважаемой полковою дамою, чьей прямою обязанностью было устраивать приемы, делать визиты, и легко переносить изящные и не очень, дамские сплетни из гостиной в гостиную. Баловство рифмами было, казалось, прочно забыто. Молодая, изящная дама, супруга полкового офицера - конногвардейца быстро сходилась с людьми, умела быть в разговорах пленительно откровенной и их самих вызвать на откровенность, потому то довольно быстро вокруг « милейшей Ольги Валериановны» составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и сам Великий князь Владимир Александрович - грозный богатырь - дядюшка молодого Императора, командующий царской гвардией …

Такое знакомство придавало Ольге Валериановне много блеска в глазах окружающих, и она не собиралась его терять, что бы вокруг не говорилось! А говорилось - многое. К примеру, то, что тонкий ценитель и покровитель изящных искусств, Его Императорское Высочество Великий князь Владимир Александрович был явно без ума от Ольги Валериановны и об этом знали все, кроме незадачливого супруга очаровательницы и жены Великого князя, грозной и блистательно - амбициозной княгини Марии Павловны, которую Ольга Валериановна непостижимым для великосветских сплетников образом, тоже сумела очаровать и пленить! Великая княгиня Мария Павловна, или, как все ее называли в свете, - «Михень», претендующая на роль «Первой дамы Империи», и всегда и всюду ведущая себя так, будто бы в России и не было иной императрицы - Царствующей, - наносила Ольге Валериановне дружеские визиты, приглашала ее на чаепития в свое роскошное «палаццо» на Дворцовой набережной… Княгине, очевидно, слишком нравилось слушать фимиам изысканной лести, который неустанно курила вокруг нее новая подруга.

Интересно, как бы повела себя Мария Павловна, если бы ей вдруг нечаянно попалась в руки хоть одна из надушенных записок мадам Пистолькорс, которые та в изобилии отправляла Великому князю Владимиру? Приведу текст только одного «романтически - непозволительного» по светскому этикету послания:

«Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому - простите меня, грешную, во - первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша - Ольга Пистолькорс.» (апрель 1898 года)

3.

Пасхальный сувенир Великий князь, видимо получил, как и многое другое.. И хотя Ольга Валериановна в других своих посланиях пылко умоляла «царскородного» поклонника, «умолчать пред всеми о нашей переписке и разорвать каракули»,

они так и остались в бумагах Владимира Александровича. Он слишком дорожил ими, чтобы уничтожить…

Великокняжеские «милости» сыпались на скромную «полковую чету» со всех сторон.

Карьера Эриха Пистолькорса, сквозь пальцы смотрящего на великосветские эскапады пленительной и пленяющей жены, стремительно шла в гору, он стал полковником, а его супруга - почти что «первой дамою» при негласном, но блестящем «Дворе» Марии Павловны. Княгиня дорожила ее дружбой, посвящала в семейные и фамильные тайны, приглашала на балы и светские рауты. Было отчего закружиться голове бедной «madame la colоnnele»!

Голова Ольги Валериановны действительно, должно быть, кружилась, но очарование ее самой от этого только утроилось, чему немало, конечно же, способствовали парижские шляпки и туалеты, драгоценности - подарки поклонников - и блестящие вечеринки, на которых неустанно собирался весь цвет дворянских фамилий из числа офицеров гвардии. Бывали здесь и представители романовской династии.

С некоторых пор завсегдатаем вечеров дивной мадам «с непонятно - длинной шведской фамилией»* (*фраза Императрицы Александры Феодоровны. - С. М.) стал еще один императорский дядюшка - не так давно овдовевший Великий князь Павел Александрович, вместе с племянником, тогда еще - наследником престола, Цесаревичем Николаем и двоюродным братом Константином Константиновичем. Вечера проводили весьма приятно. Осталась запись в дневнике Константина Константиновича об одном таком вечере:

В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена …Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии и Цесаревич мой опять кутнул. Впрочем, выпить он может и очень много, но всегда - трезв.. Вернулись мы с ним в лагерь в двенадцатом часу ночи..»

Хозяйка приглашала бывать еще, царственные гости - твердо обещали, и она - парила на Небесах, как же, еще одна великосветская победа: в ее скромном городском доме вскоре побывает сам Наследник Цесаревич!

4.

Но Наследник - не побывал. Его закружили другие дела: свадьба кузена, герцога Йоркского, а там и - собственное обручение с гессенской принцессою - герцогинею Аликс.

Мадам Пистолькорс, вздыхая иногда о несбывшемся, долгие годы трепетно хранила записку Николая Второго, которую он ей прислал накануне несостоявшегося завтрака:

«Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном.»

«Мама Леля» слыла и впрямь хозяйкою - хоть куда! Прекрасно пела оперные арии, играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок, могла поддержать любой, самый сложный в разговор в непринужденной манере, каждому своему гостю стремилась уделить внимание и сделать так, чтобы он, этот гость, чувствовал себя самым значительным и уважаемым на ее вечере. Тонкую натуру великого князя Павла, который в обширном романовском семействе славился своим природным артистизмом, изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках и некоторой склонностью к чуть нарочитой меланхоличности, Ольга Валериановна поразила тем, что сама, первой призналась ему в безоглядной любви, послав поэтическое признание:

«Я не могу забыть то чудное мгновенье!

Теперь ты для меня и радость и покой!

В тебе мои мечты, надежды, вдохновенье

Отныне жизнь моя, наполнена Тобой.

В тебе еще, мой друг, сильно воспоминанье,

Ты прошлое свое не можешь позабыть,

Но на устах твоих горит уже признанье

И сердцу твоему вновь хочется любить!

И я люблю тебя! Я так тебя согрею!

В объятиях моих ты снова оживешь.

Ты сжалишься тогда над нежностью моею

И больше, может быть, меня не оттолкнешь!»

август 1893 года.

5.

Великий князь был ошеломлен столь страстным порывом чувства со стороны Ольги Валериановны и.. сдался. Она и сама не ожидала, что прочно позабытое с юности умение может принести такие плоды! Но с той поры тонкую и верную партию «первой скрипки» в их отношениях всегда играла она, чутко уловив, на которой из струн можно играть вернее всего: на струне нежности, преданности, теплой заботы, в которой так нуждался человек, трагически потерявший любимую жену.* (*Греческая принцесса Александра Георгиевна, умерла совсем молодой, двадцати двух лет, родив великому князю второго ребенка, Дмитрия. Старшей их дочери, Марии, к тому моменту было около двух лет. - С. М.) Павел Александрович терял голову от чар Ольги, но долго не решался говорить о ней в романовском семействе. Молчал и тогда, когда в декабре 1896 года у Ольги Валериановны появился сын Владимир, с чудными, истинно «романовскими» глазами и породистым тонким профилем.. Потом появились и две милых девочки - Ирина и Натали. Они все носили фамилию «Пистолькорс», ибо только осенью 1901 года, благодаря усиленным хлопотам Павла Александровича, министра Щегловитинова и родственника Ольги Валериановны, графа Головина, чаровница с тремя незаконнорожденными детьми, наконец - то стала свободна! Отныне они всюду появлялись вместе, счастливая «мама Леля» помолодела лет на десять, была изящна, остроумна, блистала в драгоценностях, которые ей дарил очарованный и влюбленный, как мальчишка, «беззаконный муж».

В колье, серьгах и кольцах, надетых на дерзкой красавице Леле, многие узнавали фамильные драгоценности рода Романовых и лично покойной императрицы Марии Александровны - матушки Павла, но грозно молчали. Собирались тучи. Пахло большим скандалом. А влюбленные ни на что не обращали внимания.

6.

Дети Великого князя Павла, после смерти матери поступившие под опеку Великой княгини Елизаветы Феодоровны, (сестры Государыни Александры), и ее мужа, московского генерал - губернатора Великого князя Сергея Александровича, наотрез отказывались от встреч со столь любимым прежде ПапА, ведь в его доме царила вечно смеющаяся, поющая, великолепная, но внутренне - прохладная, и несколько отстраненная от исстрадавшихся по душевному теплу маленьких сердец, «мадам Ольга» и были теперь другие, незнакомые прежде, порядки: поздний чай, музыкальные репетиции в верхнем салоне, шумные гости….

Дмитрий и Мария ощутили себя внезапно совершенно круглыми сиротами и с радостью согласились на предложение любимой тети Эллы переехать насовсем к ней, в Москву.

Ольга же Валериановна, проводив «романовских сирот» в первопрестольную, загадочно светилась улыбкой. Она впервые ощущала себя в великокняжеском дворце полновластной хозяйкой. Может быть, ей уже просто не мешали печальные и недоуменные, не по детски серьезные взгляды пасынка и падчерицы в больших зеркалах и коридорах?..

Гроза грянула неожиданно. Вернее, это был лишь первый раскат грома в жизни Великого князя и его блистательной пассии. Ударил он не с той стороны, с которой его ожидали скандальные любовники, но тем сильнее ощутили они его сокрушительную силу.

7.

А все началось с того, что однажды дерзкая и властная Великая Княгиня Мария Павловна, все еще бывшая в близких подругах у мадам Пистолькорс - Карнович, осмелилась пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи, что считалось крайним нарушением этикета - Ольга Пистолькорс никогда не была официально представлена ко Двору Их Величеств, а после своего скандально известного всей столице «романа с Романовым» и шумного развода и вовсе не имела надежд на такую честь!

На следующий же день после инцидента в семейной ложе дядюшка Императора, грозный шеф гвардии получил от Государя Николая Александровича следующее, дышащее холодом, резкое письмо:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого - бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно.. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать..»

И хотя холодное, официальное «Вы» сменилось в последней строке письма на прежнее родственное: «Ты», Князь Владимир Александрович пребывал в полной прострации: никогда прежде «милый племянник Ники» не позволял быть таким дерзким с ним, старшим в роду!

Дерзко проштрафившаяся Княгиня Мария Павловна, читая письмо, краснела и бледнела, кусая губы и ежась под грозным взглядом мужа.

Тот устроил «головомойку с перцем» не только ей, но и младшему брату - ловеласу. Властная нарушительница спокойствия дома Романовых, прикусив губу, по приказу мужа, сейчас же принялись строчить велеречивый ответ с извинениями, но помог он мало. С той самой поры Великую княгиню Марию Павловну - старшую плохо встречали при обеих Дворах, а о «мадам Леле» не хотели слышать вовсе!

8.

Невенчанная супруга князя Павла Александровича была в горьком отчаянии от столь явного этикетного промаха сиятельной подруги, но и сквозь слезы разгадала сию шараду довольно быстро. Властолюбивая и расчетливая княгиня Михень преследовала всегда и во всем только свои цели: вероятно, ей стало казаться, что мадам Пистолькорс начинает применять свой шарм не там, где следует, приобретая определенный вес в столице. Об остроумной, изящной любовнице Павла Романова стали слишком много говорить в свете!

Соперницы Великой княгине были вовсе не нужны. И Мария Павловна тут же сделала рискованный, но весьма ловкий ход - решилась на публичный скандал, с единственною целью: устранить сладкоречивую подругу с шахматного поля дворцовых интриг, где она, как Королева - ферзь, вела только свою игру! Правда, четко разыгранный гамбит* (*Начало сложной шахматной партии, этюда. - С. М.) на этот раз принес Марии Павловне лишь половинную победу…

Дерзкие любовники, нарушители дворцового протокола, не растерялись, и в ответ тотчас же разыграли свой «эндшпиль»: спешно выехали за границу, в Мюнхен, где, полушутя, со смехом, в полминуты, очаровав баварского короля Леопольда, энергичная и прелестная мадам Ольга Карнович получила для себя и своего некоронованного потомства первый в жизни пышный титул - графини Гогенфельзен!

9.

…В скромной греческой церкви 10 октября 1902 года состоялось тайное венчание потомка древнего царственного романовского рода, великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Карнович. В Петербурге об этом узнали тотчас. 20 октября 1902 года Николай Второй писал императрице - матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:

«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. * (*Как видим, тщеславие Ольги Валериановны было безудержно! Она посвятила в свою «восхитительную тайну» мать, с тонким расчетом, что та непременно поставит в известность и светских знакомых и первых лиц Империи! - С. М.)

Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.

На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября *(*По старому стилю - С.М.) в греческой церкви Ливорно и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Фредериксу* (*граф Фридерикс, министр двора - С. М.) я сказал выписать сюда Философова* (*Управляющий двором Великого князя П. А. Романова. - С. М.), с которым долго говорил. Он мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

10.

Вскоре последовало и более ощутимое наказание, чем просто - царственный гнев. Павел Александрович был лишен всех своих офицерских званий, отчислен со службы, ему был запрещен въезд в Россию, а опеку над его двумя детьми от первого брака возглавила сама Императорская чета. Лишенные семьи и родного очага Мария и Дмитрий звали их с тех пор «Папа Ники и мама Аликс»….

Несколько лет Павел Александрович со своею морганатической супругою - теперь уже графинею Гогенфельзен - прожили в Париже, где ожидали императорского прощения. Они вели шумную светскую жизнь, благо состояние, предусмотрительно помещенное Великим князем в ряд европейских банков, вполне им это позволяло.. Трудно сказать, сколько бы вообще продолжалось их вполне тщетное ожидание царской милости, если бы не трагедия, внезапно случившаяся в большом романовском семействе!

В начале февраля 1905 года был убит бомбой террориста С. Каляева брат Павла, Великий князь, московский генерал - губернатор Сергей Александрович. Павлу Александровичу разрешили приехать на похороны. После пышных и тяжелых церемоний князь - странник встретился со своим Государем - племянником, и услышал, что тот «больше на него не сердится».

И все, возможно, уладилось бы вполне мирно, если бы князь Павел Александрович не стал вдруг настойчиво торопить события, прося у Императора разрешения узаконить в России брак с его избранницею, «чтобы положение троих его детей, рожденных в этой связи, не было фальшивым»..

Император ответил дяде на просьбу через несколько дней письмом, которого ввергло Великого князя в яростный гнев.

Вот строки из него:

«….. Во всяком случае за мною остается право решения вопроса о времени, когда тебе разрешено будет приехать сюда с женою. Ты должен терпеливо ожидать, не забегая вперед. Позволив тебе сейчас приезжать в Россию время от времени, я желал тебе этим дать утешение твоим детям видеться с тобою. Они потеряли в дяде Сергее, в сущности, второго отца. Не забудь, что ты покинул их лишь для личного своего счастья.»

Великий князь воспринял это письмо - увещевание Государя - племянника, как личное оскорбление и отказался появляться на родине без жены, хотя бы и ради встреч с детьми. О признании неравнородного брака князя Павла, смягчении его участи хлопотали перед Государем старшие дяди - Владимир и Алексей, но Николай Второй оставался непреклонен, и в этом его поддерживала не столько молодая Императрица, сколько Вдовствующая Государыня - мать Мария Феодоровна.

Великому князю Алексею Александровичу, Император в частном письме так объяснял мотивы своего отказа: « Я смотрю на этот брак, как на поступок человека, который желал показать всем, что любимая им женщина - есть его жена, а не любовница. Желая дать новое имя сыну ее Пистолькорсу,* (*Сын О.В. Карнович, Владимир, от князя Павла Александровича Романова, долгое время носил фамилию отчима - Пистолькорс. В 1915 году, вместе с матерью, он получил родовое имя князя Палей. Как видим, вся эта сложная путаница с прощениями, титулами, родовыми фамилиями довольно просто объясняется морально - этическими традициями, принятыми в романовской семье. Негласному « кодексу чести» так понятному по человечески, и, что еще важнее, - верному и - психологически! - в семье этой должны были следовать все. Но - увы.. «Рыба всегда гниет с головы».. - С. М.) он этим самым поднимает восьмилетнее прошлое, что, в особенности, неудобно по отношению к его детям от покойной принцессы Александры. Они в таком уже возрасте, что скоро могут понять, какого рода отношения существовали между их отцом и его женою. Не думаю, чтобы это способствовало сближению их с ним. Репутация жены, восстановленная законным браком, опять поколеблется, благодаря подчеркиванию прошедшего. Наконец, совершенно естественно, ребенку оставаться при матери и продолжать носить фамилию первого мужа. Вот те причины, которые заставляют меня не соглашаться на просьбу дяди Павла.»

11.

Проницательный император - племянник оказался полностью прав. Дочь и сын князя Павла Александровича так и не смогли больше сблизиться с отцом: он отказывался приезжать в Россию, не отвечал на письма детей, полностью погрузившись в пучину личного счастья.

Лишь в 1908 году, уступив настойчивым просьбам дочери, выходящей замуж за шведского крон - принца Вильгельма, он приехал на свадебные торжества, но присутствовал лишь на акте венчания… Мария Павловна очень глубоко переживала холодное безразличие отца и вынужденное сиротство - свое и брата Дмитрия, красавца гвардейца и спортсмена..

Личная судьба княжны императорской крови, шведской наследной принцессы Бернадотт сложилась не слишком счастливо. Снедаемая горьким комплексом сиротства и нелюбви, невольно зароненным в ее душу с детства пренебрежительным отношением отца и слишком ранней потерей матери, Мария Павловна не сумела и не захотела сохранить свой «коронованный брак» и, в погоне за призраком мимолетного счастья, оставила и ребенка, и мужа, и холодную Швецию, чтобы в 1913 году вернуться в Санкт - Петербург; чтобы пройти через все ужасы войны, революции и эмиграции, открыть модный дом в Париже, и умереть вдали от России….Но линия жизни княжны Марии Павловны это - иная, история, иная судьба, иной «роман о Романовых». Вернемся к Легенде, воссоздаваемой нами. К нашему повествованию. К княгине Ольге Палей.

12.

К тому моменту, когда великая княжна Мария Павловна решилась покинуть Швецию, ее опальный отец уже год, как жил в России вместе с женою и новой семьей. Ему возвратили звания, восстановили на службе. Он выстроил в Царском Селе, по соседству с Императорской резиденцией, огромный, роскошный дворец в стиле Людовика Пятнадцатого, украшенный дорогими французскими гобеленами и коллекцией западноевропейской живописи..

Европейский, «парижский» тон всему новому дому, разумеется, задавала блистательная «мадам Ольга».

Она устраивала в палаццо князя Павла роскошные приемы, музыкальные вечера, спектакли в пользу детей сирот и бедных вдов, переводила на французский язык и издавала в Европе книгу - энциклопедию историка Елчанинова, с предисловием графа де Сегюра «Государь Император Николай Второй и великие князья» и все это - с одною единственною целью - заслужить долгожданную монаршую милость, стать полноправным членом императорской семьи, а, может быть, еще и - подругой Государыни. Она день и ночь мечтала об этом. Посылала Императрице Александре Феодоровне, (надеясь смягчить чрезмерно любящее материнское сердце!) собственноручно заказанный еще во Франции портрет - миниатюру Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, тщательно написанный по фотографии, в бриллиантовой оправе - потом портрет этот отпечатали все русские и европейские газеты, а копии продавали в магазинах -, но Царствующая Государыня оставалась непреклонна - доступ во дворец для «мадам» князя Павла» был закрыт!

В отчаянии Ольга Валериановна кинулась было просить помощи и у загадочного шамана - старца Григория Ефимовича, но тот, сперва обнадежив решительную и энергичную супругу Императорского дядюшки, тем, что «все сделает у Мамы (* так он называл Государыню - С. М.), хоть она и строптивая» При этом старец выпросил у обескураженной княгини двести рублей ассигнациями и все пытался поцеловать! Она дала деньги, поспешив тотчас же уехать домой, с странным чувством недоумения в душе: «И что это за люди живут на свете!».. Однако, решила надеяться на чудо до конца.

Но уже при следующей встрече, 3 февраля 1914 года, «Всесильный» *(*Как до сей поры пишут некоторые маститые историки. -С.М.) старец «грустно и ласково сообщил» мадам Гогенфельзен, что ничего добиться не смог: гордая Государыня дать аудиенцию беспокойной « морганатической тетушке» наотрез отказалась!

Мало было этого огорчения для мадам графини, так еще и сам князь Павел Александрович, каким то образом разузнав о рандеву супруги с пресловутым старцем, сделал ей невероятно громкую сцену, в завершении которой грозил навсегда разорвать их отношения, если она будет и впредь продолжать свои « дворцовые интриги»!

Всерьез напуганная такою ужасной для нее перспективой, Ольга Валериановна решительно отступила от опасных честолюбивых планов. Рисковать своими чувствами и чувствами Великого князя Павла, которого все эти годы любила - безгранично, рисковать собственным будущим, жертвовать покоем детей, она не могла и не хотела… Казалось, все потеряно навсегда и надо смириться с непризнанием света и Двора и жить по прежнему, на правах «блестящей парии»..

13.

Но война 1914 года перевернула жизнь и России и всего романовского семейства вверх дном. Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась деятельно хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она неустанно жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов; исправно посещала все заседания «Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам», который возглавляла Ее Императорское Высочество Цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро, усердно и неустанно оказывала помощь всем, кто только в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией мадам Карнович - Гогенфельзен сильно расположила к себе юную Цесаревну Татьяну, и та, видимо, как то сумела повлиять на Царственных родителей и Августейшую бабушку.

Не успокаивались в просьбах об опальном семействе и родственники Ольги Валериановны - графы Головины. Окруженные неумолчными «призывами к милосердию» со всех сторон, даже - и от горячо любимой дочери и внучки! - и непреклонная Императрица - вдова Мария Феодоровна, и строгий Государь Николай Александрович, взваливший на себя бремя «чести рода»; и всегда прежде яростно непримиримая ко всякого рода «брачным аферисткам», Императрица Александра Феодоровна, - все они как -то вдруг разом - уступили и - смягчились.

Благодаря сему обширному «умягчению сердец», в длинной светской эпопее с прощениями и прошениями, а, значит - и в судьбе «брачного мятежника» Павла Романова и его непризнанной семьи, наконец, наступил желанный перелом.

18 августа 1915 года Ольга Валериановна Карнович - Пистолькорс, графиня Гогенфельзен и ее дети от морганатического брака с Великим князем Павлом Александровичем, получили именным указом Государя Императора Николая Второго родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству. Цель всей жизни мадам Карнович была достигнута. Темная сторона истории жизни легендарной когда-то полковой дамы «Мамы Лели» осталась навсегда осталась в прошлом. На сцене появилась блистательная княгиня Ольга Палей. О, теперь она с полным правом могла сказать о себе, что следовала всегда и всюду лишь своему любимому девизу: «Настоящая Женщина никогда не отступает и поражений не признает!» - и победно осуществила его, воплотила в рисунке свой судьбы, в постановке пьесы по собственной жизни.

14.

Вскоре после пышного титулования и получения жалованной княжеской грамоты Ее Светлость княгиня Ольга Валериановна была впервые приглашена в Аничков дворец, на семейное чаепитие к Вдовствующей Государыне, а через несколько дней ее приняла и молодая Императрица. О чем они говорили, на долгожданной аудиенции? Вероятно - о детях. Умница княгиня Палей рассчитала все очень верно: она сделала высокую ставку на трепетные материнские чувства Александры Феодоровны, употребила всю мощь своего невыразимого обаяния, с чуть наивным и пылким восторгом выспрашивая у Императрицы милые, детские подробности о Цесаревнах, выражая восхищение их воспитанием и изяществом манер, выразила чисто материнское, непритворное беспокойство хрупкостью здоровья «бесценного Наследника Цесаревича» и, конечно же, рассказала Императрице о своих милых чадах, в особенности, о сыне о дорогом Володеньке, которым безумно гордилась.

Гордиться счастливой матери было чем. Князь Владимир Палей, два года назад* (*в 1913 году. - С. М.) окончивший Пажеский корпус, унаследовал тонкую артистическую натуру отца, увлекался музыкой, делал сильные поэтические переводы, отлично рисовал и писал великолепные стихи.

Да, тут еще надо сказать особо, что царственный дядюшка - поэт, знаменитый в России «К. Р.» - Константин Романов - прочил юному пииту славу своего преемника, но Володя, по пылким уверениям матери - княгини, всему - всему предпочел сражения на полях войны, во славу Отечества и Императора… Он ведь просто обожает своего Государя!

В конце аудиенции княгиня Ольга Валериановна трепетно преподнесла Ее Величеству на память о встрече тоненький сборник стихов своего лейб - гусара, «милого Ботьки»* (*домашнее имя В. А. Палей - С. М.), в изящном переплете.

Через несколько дней Императрица написала супругу на фронт, что очарована прелестью строк юного князя - стихотворца, и часто перечитывает подаренную ей книгу, но при этом добавила с легкою усмешкой: «Жена Павла была очень мила, но так надоедала мне своею манерою говорить о том, как она преданна и так далее..» Государыня Александра с детства не очень - то доверяла пышно - театральному многословию, предпочитая ему - молчаливое, естественное действие.

Но как бы то ни было, а все же, в дальнейшем, при обеих Дворах Империи, «сиятельная мадам», добросердечная, энергичная, отменно тактичная Ольга Палей встречала весьма и весьма любезный прием, в отличие от другой своей золовки, графини Натали Брасовой* (*которая о своем единственном сыне Жорже от другого царственного брата, Михаила, говорить с внешне чопорной порфироносной «невесткой» Аликс никогда не решалась, да и не хотела!).

Ольга Валериановна и теперь могла торжествовать по праву. Она взяла верную ноту и в этой игре. И заслужила бурные аплодисменты зрительного зала.

15.

Автору этих строк доподлинно неизвестно, была ли Ее Величество Государыня Императрица впоследствии лично знакома с юным князем Владимиром Павловичем Палей. Вероятнее всего - да, потому что в одном из писем мужу - Императору Ее Величество упоминает о тронувшем ее воображение, выразительном взгляде князя Владимира и проницательно замечает далее, что «натуры, подобные ему, поэтические, благородные, тонко чувствующие, быстрее иных покидают этот мир»..(*Цитируется дословно, по смыслу фразы. - С. М.)

Государыня совсем не ошиблась в своих трагических предчувствиях: поручика - адъютанта, князя Палей ждала страшная судьба! Еще в дни февральской бури он был арестован по приказу А. Ф. Керенского за злостную карикатуру и эпиграмму в его адрес, и арест этот так и не закончился. В марте 1918 года, уже по приказу Петроградской ЧК, за подписью Урицкого, он был арестован и вместе с другими членами семьи Романовых выслан в Вятку, оттуда в Алапаевск, где вместе с родственниками -- кузенами Ионном и Константином Константиновичами и милою тетушкою - настоятельницей Эллой Романовой был заживо сброшен в шахту и погребен под кучами известняка. Урицкий перед самой высылкой членов семьи Романовых в Вятку, лично предлагал князю Владимиру отрешиться от своего отца и этим - получить полную свободу, но юный потомок древнего боярского рода, даже и помыслить не мог о чем - либо подобном! Он с презрением отказался от сей сомнительной «чести», гордо швырнув пресловутое отречение на стол «красного комиссара» чем, собственно, и предопределил свою горькую участь.

16.

Получив из десятых рук путанное, противоречивое известие о страшной смерти сына - к осени 1918 года - княгиня Ольга Валериановна была безутешна. Она непременно сошла бы с ума, предавшись горю и отчаянию, но было ей в тот горький момент, совсем не до смертной тоски: ее супруг, Великий князь Павел Александрович, в августе 1918 года тоже был арестован. Больной, с обострившимся туберкулезным процессом в обеих легких, он содержался в каземате Петропавловской крепости, а вместе с ним и прочие царственные узники, дяди, и кузены, и племянники Романовы: Гавриил Константинович, Николай Михайлович.. Семейный клан был огромен, но у кровожадной ЧК как то хватило пыла и пуль на