Борис слуцкий биография. Борис Слуцкий. Биография. Поэзия и наука - это разные миры…

Обнажённые - до степени прозы - строчки стихов заострённо-точно ранят самое сердце, пронзая его и не давая душе покоя. Жёсткие формулы порой давят на совесть читателя, выделяя из неё кровавый сок раскаянья:

Мелкие пожизненные хлопоты

по добыче славы и деньжат

к жизненному опыту

не принадлежат.

………………………………………

Маска Бетховена и бюст Вольтера -

Две непохожих на вас головы.

И переполнена вся квартира,

Так что в ней делаете вы?

Призыв: обязаны жить по-другому - дан без словесного камуфляжа. Сухая соль стихов нигде не тронута водой надуманных переживаний и разнообразных сантиментов. И то, что вы можете заплакать над «Лошадьми в океане» - говорит скорее о слабости вашего душевного устройства, нежели об облегчённой слезливости стихов. Стигмат сострадания выжжен в сердце - да; но вне слёз - достаточно работы над собой.

Сухой - религиозный без религиозности, пророческий - огонь палил сердце Слуцкого.

Из книги судеб.

Борис Абрамович Слуцкий

Учился в Московском юридическом институте (1937-1941) и одновременно в Литературном институте имени Горького (окончил в 1941-м). В 1941 году опубликовал первые стихи. Участник Великой Отечественной войны. С июня 1941-го - рядовой 60-й стрелковой бригады. С осени 1942-го - инструктор, с апреля 1943-го старший инструктор политотдела 57-й дивизии. На фронте был тяжело ранен. Уволен из армии в 1946-м в звании майора.

Член Союза писателей СССР с 1957-го.

Первая книга стихов - «Память» (1957). Автор поэтических сборников «Время» (1959), «Сегодня и вчера» (1961), «Работа» (1964), «Современные истории» (1969), «Годовая стрелка» (1971), «Доброта дня» (1973), переводов из мировой поэзии.

Одно из первых публичных выступлений Бориса Слуцкого перед большой аудиторией состоялось в Центральном лектории Харькова в 1960 году. Организатором этого выступления был друг поэта, харьковский литературовед Л.Я. Лившиц.

Вместе с несколькими другими «знаковыми» поэтами шестидесятых годов снят в фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» («Мне двадцать лет») - эпизод «Вечер в Политехническом музее». Значительная часть наследия Слуцкого - как его неподцензурных стихов, так и мемуарной прозы - была опубликована в СССР лишь после 1987.

В формальном отношении Слуцкий стремится к синтаксически очень простой, приближающейся к прозе, структуре стиха и к естественному языку, обогащённому историческими элементами и бытовизмами. Он постоянно прибегает к приёму, возникающему от столкновения одинаково звучащих слов с разным значением - вплоть до рифмовки слов с одинаковыми корнями. Слуцкий пользуется повторами и ассонансами для членения стихов, частью состоящих из предложений, охватывающих целую строфу, частью - из лаконично сжатых строк, как правило, ориентированных на прозу.

Борис Слуцкий имеет неоднозначную репутацию в литературных кругах. Многие современники и коллеги не смогли простить ему выступления против Бориса Пастернака на собрании Союза писателей СССР 31 октября 1958 года, на котором Пастернак был исключён из рядов союза. Слуцкий осудил публикацию романа «Доктор Живаго» на Западе.

Друзья поэта считают, что он тяжело переживал свой поступок и до конца своих дней так и не простил себя. В своей статье «Четыре судьбы» Револьд Банчуков утверждает, что «позднее Слуцкий скажет В. Кардину, не оправдывая себя: “Сработал механизм партийной дисциплины”».

Собственной семьёй Слуцкий обзавёлся уже в зрелые годы. Его жена, Татьяна Дашковская, тяжело заболела и в 1977-м году умерла. Для Слуцкого это стало настоящим ударом судьбы…

- Не определите ли вы, хотя бы приблизительно, вашу главную цель как поэта?

- Выговориться.

Ответ Бориса Слуцкого

на вопрос журналиста газеты «Молодёжь Грузии», 08.06.1967

Поэзия и наука - это разные миры…

Разговорный, живой язык - это литературный язык. Вечер в салоне Анны Павловны Шерер, записанный на магнитофон, не был бы похож на рассказ Толстого. Диалоги чеховских пьес - не стенограмма. Однако литературный язык идёт вслед за живым языком, постоянно пополняясь, обогащаясь за счёт первого.

Вся история русской поэзии - есть история ввода в поэтический язык житейской прозы, разговорного языка.

Это очень хорошо понимает Борис Слуцкий, настойчиво и сознательно вводящий в стихи элементы разговорной речи.

Однако вовсе не всякую разговорную речь нужно вводить в стихи. Разговорный язык перенасыщен всевозможными бесполезными словами, вроде - «значит», «конечно», «очень даже», «понимаешь», «вот», «стало быть». Если бы о каждом из нас можно было сказать: «говорит, как пишет», - насколько красочней, полновесней, ярче звучала бы наша речь, испорченная всякими «понимаешь».

«Говорит, как пишет» - это сказал Грибоедов. Писание - процесс физиологически гораздо более сложный, чем речь, живое слово. «Говорит, как пишет» - значит, говорит с отбором слов, экономно и веско. Это - противоположно словесной неряшливости, болтовне.

Борис Слуцкий не присматривается к тем словам разговорного уличного языка, которые он вводит в стихи.

Это - ввод в стихотворную речь словесной шелухи - не больше. Думается, что это - неправильная дорога, ошибочный путь.

Не всякая разговорная речь годится для закрепления её в литературном слове.

Стихотворению «Физики и лирики» неожиданно придано в нашей литературной прессе значение некоей поэтической декларации принципиального характера. В этом случае можно было бы подумать, что Слуцкий не понимает природы своего ремесла. Величайшие открытия Ньютона не вызвали паники на поэтическом Олимпе того времени и не должны были вызвать. Поэзия и наука - это разные миры и разные дороги у поэтов и ученых. Человеческие сердца остались прежними - их так же трудно завоевать, как и во времена Шекспира. Надо написать хорошие стихи, настоящие стихи, лучше Кольцовских стихов о сивке.

Ну, тащится, сивка,

Пашней, десятиной.

Выбелим железо

О сырую землю…

Не просто написать строки лучше этих, хотя их «техническая отсталость» - в любом смысле вне всякого сомнения. Думается, что создатели космических ракет воспитывались вот такими технически отсталыми стихами - стихами Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Баратынского, Кольцова.

Наука не угрожает поэзии и никогда не угрожала… Поэзия и наука не бегают наперегонки. Трагедии Шекспира не превзойдены и через четыреста лет.

«Физики и лирики», конечно, не декларация. Стихотворение сказано в шутку, не всерьёз.

Варлам Шаламов

Из записных книжек, 1960-е годы

«Раскопайте мои тетради, расшифруйте дневники…»

…Нашим соседом по квартире несколько лет был Борис Слуцкий. Не он напросился к нам, мы к нему напросились: он был холостяк. И когда в Союзе писателей распределяли квартиры, к нему выстроилась очередь, мы в ней были пятыми по счету. Но тем, четвёрым, дали отдельные квартиры, и вот мы - соседи, я об этом писал однажды.

В быту он был совершенно беспомощен. Рассказывать об этом все равно что рассказывать серию анекдотов. Обычно часа два-три с утра он переводил стихи, с каких языков - не суть важно, переводил по подстрочнику: это был заработок, на это он жил, как многие поэты в то время.

Так вот, с утра, как обычно, переводит Слуцкий стихи. Сижу и я в своей комнате, работаю. Вдруг - взрыв на кухне, звон металла. Что такое? Оказалось, Боря решил почистить ботинки, куда-то он собрался, но вакса, долго не востребованная, засохла. Чтоб растопить её, он зажег газ, поставил банку на огонь, а сам тем временем продолжал переводить стихи, и мысль его далеко витала. Жестяная банка грелась, накалялась, да и взорвалась, на потолке остался чёрный след. Хорошо, хоть дверь была закрыта, сквозь стекло в двери мы увидели, как по всей кухне крупными хлопьями оседает жирный чёрный снег.

Переводы его печатали, а его поэзию печатать не стремились. Ну кто из тогдашних редакторов, при тогдашней цензуре посмел бы напечатать вот это:

А мой хозяин не любил меня.
Не знал меня, не слышал и не видел,
но всё-таки боялся как огня
и сумрачно, угрюмо ненавидел.

Когда пред ним я голову склонял -
ему казалось, я улыбку прячу.
Когда меня он плакать заставлял -
ему казалось, я притворно плачу.

А я всю жизнь работал на него,
ложился поздно, поднимался рано,
любил его и за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.

А я всю жизнь возил его портрет,
в землянке вешал и в палатке вешал,
смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне всё реже, реже
обидною казалась нелюбовь.
И ныне настроенья мне не губит
тот явный факт, что испокон веков
таких, как я,

хозяева не любят.

Гадать не нужно, о каком хозяине речь. И хотя времена были уже хрущёвские, но не забудем, как Хрущёв сказал во гневе: во всем я - ленинец, а в отношении к искусству - сталинец. Это теперь мы убедились, что и Ленин, и Сталин «в отношении к искусству» близнецы-братья с той лишь разницей, что один, как утверждали, любил слушать «Аппассионату», другой - «Сулико». Но тогда ещё были иллюзии. Стихи Слуцкого ходили по Москве, но напечатать... Голову могли оторвать за это, партбилет отнять, а уж кресло из-под зада редактора наверняка бы выдернули. Или вот такие стихи:

Евреи хлеба не сеют,

Евреи в лавках торгуют,

Евреи раньше лысеют,

Евреи больше воруют.

Евреи - люди лихие,

Они солдаты плохие:

Иван воюет в окопе,

Абрам торгует в рабкопе.

Я это слышал с детства,

Скоро совсем постарею,

Но всё никуда не деться

От крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,

Не воровавши ни разу,

Ношу в себе, как заразу,

Проклятую эту расу.

Пуля меня миновала,

Чтоб говорилось нелживо:

«Евреев не убивало!

Все воротились живы!»

Он был ранен, контужен, демобилизован в чине майора. Война кончилась, но контузия долго не отпускала его: страшные головные боли, две трепанации черепа он перенёс после войны. «Эти года, послевоенные, вспоминаются серой, нерасчленённой массой, - писал он. - Точнее, двумя комками. 1946-1948, когда я лежал в госпиталях или дома на диване, и 1948-1953, когда я постепенно оживал. Сначала я был инвалидом Отечественной войны. Потом был непечатающимся поэтом. Очень разные положения. Рубеж: осень 1948 года, когда путем полного напряжения я за месяц сочинил четыре стихотворных строки, рифмованных».

Да, хозяин не любил его. И хозяева поменьше и ещё поменьше... Но если б только хозяева от мала до велика на всех ступенях этой длинной лестницы, а то ведь братья-поэты, они в первую очередь не прощали ему таланта. Бездарные люди таланта не прощают. Помните, у Блока: «Здесь жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой». Стихи Слуцкого ходили по Москве, но в Союз писателей приняли его не сразу, в два захода. Не случайно говорилось, что в литературу он вошёл раньше, чем в Союз писателей. Впрочем, так и должно бы быть. Если б так было!

А тут ещё такое обстоятельство: Илья Эренбург написал статью: «О стихах Бориса Слуцкого». Да не вглухую, как хвалят бездарей, хвалят, а процитировать нечего. Он приводил строки его стихов, в том числе - ненапечатанных. Можно представить себе, сколько сразу прибавилось доброжелателей. И это после «дела врачей», после длительной борьбы с так называемыми космополитами, а в том и в другом деле - почти сплошь еврейские фамилии. В городе Горьком, не помню уж кого, но совсем не «космополита» зачислили по злому умыслу в космополиты, он оправдывался стихами: «Бываю раз в неделю сытым, / Хожу не стрижен и не брит, / Зовут меня космополитом, / Какой же я космополит?» После длительной промывки мозгов, после того как настроение общества соответственно было подогрето, сидеть бы им всем тихо, так нет же, Эренбург выдвигает и не кого-нибудь, а - заметьте - Слуцкого! Ну?

По пальцам можно перечесть, кто из писателей в годы войны сделал столько, сколько сделал Эренбург, не случайно Гитлер много назначил за его голову. Но война кончилась, пошли в писательской среде свои сборы-разборы, если б могли, расклевали бы Эренбурга живьём. Но видит око, да зуб неймёт: было известно, к нему хозяин благоволит. А ведь, как писал Слуцкий, «Мы все ходили под богом. / У бога под самым боком. / Он жил не в небесной дали, / Его иногда видали. / Живого. На мавзолее. / Он был умнее и злее / Того - иного, другого...»

Не могу вспомнить, чтобы Боря когда-либо улыбался, шутил. Может быть, где-то в компании, но всё-таки мы жили рядом не один год, а смеха его я не слышал. Впрочем, один раз он пошутил, помню. Было это под Новый год, мы принесли ёлку, холодную с мороза, поставили на кухне оттаивать, и наш тогда ещё двухгодовалый сын, увидев, начал вдруг ходить вокруг неё, приседая, и запел: «В лесу родилась ёлочка...» Он рано начал говорить, а слух у него абсолютный. Тут как раз вышел из своей комнаты Боря Слуцкий, увидел, наставил на него строго указательный палец: «Ты - заяц, а я - нет!» И Мишутка, испугавшись: «Сам ты заяц...»

Не то чтоб лицо у него было хмурое или расстроенное, но, как правило, напряжено, а профиль чеканный: высокий, немного покатый лоб, надбровье, нос, усы, подбородок, намечавшийся под ним второй подбородок - медаль можно было чеканить, я говорю это серьёзно.

От «...Любил его. И за него был ранен... Возил с собой его портрет. / В землянке вешал и в палатке вешал..» до «И ныне настроенья мне не губит / Тот явный факт, что испокон веков / Таких, как я, хозяева не любят» Слуцкий прошёл огромный путь. Все мы этот путь прошли. И хоть портрета его я не возил с собой, но кто из нас, молодых, в то время не отдал бы за него своей жизни. В закупоренной банке да под тоталитарным прессом не только любящих, но и слепых молодых фанатиков воспитать легко. Не пережив, не испытав на себе, этого не понять.

Сейчас пишут и говорят, что такова уж особенность России, российской истории: самых жестоких тиранов всегда боготворили, например - Ивана Грозного, Сталина. Ну, а в Германии сколько лет потребовалось, чтобы Гитлер стал превыше Б-га? Восемь? Или всего четыре? А Мао? Про мусульманские страны уж не говорю. Пожалуй, тут не об особенностях России речь, а о природе человечества.

В ту пору, когда мы с Борисом Слуцким жили по-соседски, крушения идеалов в нём ещё не произошло, оно происходило. И политрук ещё жив был в нём. Он ведь в конце войны работал в политотделе 57-й армии. В автобиографии он писал о себе, считал нужным это написать: «Был во многих сражениях и во многих странах. Писал листовки для войск противника, доклады о политическом положении в Болгарии, Венгрии, Австрии, Румынии для командования. Написал даже две книги для служебного пользования о Югославии и о юго-западной Венгрии. Писал текст первой политической шифровки “Политическое положение в Белграде”... В конце войны участвовал в формировании властей и демократических партий в Венгрии и Австрии. Формировал первое демократическое правительство в Штирии (Южная Австрия)».

Жажда деятельности была в нём ощутима. Если бы руководство Союза писателей и те отделы ЦК, которые руководили сверху, если бы они чуть лучше соображали, Слуцкому надо было дать в Союзе писателей руководящую должность. И он бы, думаю, руководил непреклонно. Но, в отличие от всех от них, кто рвался к власти, к должностям и сидел на них, как на троне, он бы делал это не за ордена, не ради получения благ и выгод, а бескорыстно. Он был умён, временами даже мудр, но он всё ещё был человеком идеи и, сам того не замечая, играл бы роль в чуждом ему спектакле. Это потом, потом, когда свергнут Хрущёва, он одним из первых поймёт, какие настают времена. И напишет:

Устал тот ветер, что листал

Страницы мировой истории.

Какой-то перерыв настал,

Словно антракт в консерватории.

Мелодий - нет. Гармоний - нет.

Все устремляются в буфет.

Теперь эти годы называют застоем, но немало наших сограждан и ныне считают их лучшими годами своей жизни. Не казнили, как при Сталине, чиновный люд обрёл устойчивость, пайки, вторая зарплата в конвертах, за которую даже партвзносы платить не надо. А что кого-то судят, ссылают, кого-то упрятали в психушку, так ведь не нас. У нас, как потешал тогда публику Райкин, есть всё, но не для всех. И сами над собой охотно смеялись. Зато пенсия была 132 рубля.

Впрочем, уже и сейчас многие хотят немногого: чуть бы пенсия и зарплата побольше, чтоб жить было можно, и - хватит, устали от потрясений, целый век трясло, да как трясло! А назовут ли это в дальнейшем застоем или ещё что-то похлеще придумают - без разницы, как теперь принято говорить.

Вот читаю стихи Слуцкого, он, конечно, любил людей и писал о людях проникновенно. Но живые, не обобщённые люди, они в живой жизни создают массу неудобств…

Мы ждали дочку, Боря заметил, а не заметить было уже невозможно, и, наставив на меня указательный палец, как ствол пистолета, спросил:

Этот ребенок случайный или запланированный?..

В общей нашей квартире и телефон был общий. Снимешь трубку, Боря разговаривает, вроде бы, ты его торопишь. Мы говорим, он снимает трубку и раз, и два, чувствуешь себя, как в телефоне-автомате, когда тебе стучат монеткой в стекло. Теперь, когда столько мобильников звенит в Москве повсюду, боюсь, многим не понять, в чём, собственно, проблема. Поставили бы себе второй телефон. Но это был конец пятидесятых, и, если ты не руководящее должностное лицо, если у тебя нет обширных связей или ты не хочешь ходить и клянчить, ходить и клянчить, взятку подсунуть, жди. Да ведь и сейчас, сорок с лишним лет спустя, в России очередь на установку телефона - 6 миллионов человек. Короче говоря, мы поставили в передней самодельный переключатель: кому надо говорить, переключает на себя. Но дети имеют то свойство, что иногда они болеют, да и тёща моя была уже немолода, страдала гипертонией. Не помню, для кого, но потребовалось вызвать неотложку, как всегда в таких случаях, - срочно. А телефон занят, тут уж само просится на язык: «вечно занят телефон». Я постучал в дверь:

Боря, мне надо вызвать неотложку!

Он встрепенулся, метнул в меня взгляд, поднятая рука его задрожала в воздухе: не прерывать, разговор идёт о высшем. Уж не с Г-сподом ли Б-гом по прямому проводу? И вызывал я неотложку из телефона-автомата на улице, благо, автомат был недалеко. Если бы в тот момент от него требовалось подвиг совершить, он бы совершил, не колеблясь, но от мелочей жизни он был далёк. Он был закоренелый холостяк, а тут - семья.

Помню, привезли мы Шурочку из роддома, пришли родственники смотреть её, а она спит в коляске. Вся, как булочка белая, щёчки розовые, реснички уже тёмные. И всего-то спит. А - радость. Ну как это объяснишь? И что объяснять? Тут всё наоборот: чем трудней дались дети, чем больше с ними пережито, тем они дороже.

Однако закоренелым холостяком он был до тех пор, пока не появилась Таня, высокая, интересная, с характером. И Боре, и нам стало ясно: надо разъезжаться. Но как? В те времена купить квартиру было невозможно, да и денег таких не было ни у нас, ни у него. Построить в кооперативе? Но это надо ждать годы. Оставалось одно: меняться. У тещи моей была комната, у нас две комнаты, у Бори с Таней по комнате. Вскоре мы нашли квартиру, прочли объявление, приклеенное на водосточной трубе. И всё бы хорошо: и нам подходило, и тем понравилось, но...

А где тут у вас сушить валенки?

Живые люди, строители, работа у них такая, не высушишь валенки, как на целый день на мороз идти? Но мы представили себе в этой ситуации Борю... Ведь это не он к нам, мы напросились к нему в соседи. Сказали ему всё как есть. Он думал несколько дней и наконец сформулировал нам условия. Главных условий было пять. Чтобы комната, куда он переедет, была не меньше той, в которой он живёт, - это раз. Чтоб была она в этом районе и даже где-нибудь поблизости, - два. Чтобы, как в нашем доме, была там финская кухня, - три. Чтобы квартира, куда он въедет, была двухкомнатная, - четыре. Чтобы во второй комнате жили мать и дочь, но дочь такого возраста, когда опасность, что она выйдет замуж, уже исключена. Это, пятое, условие было практически невыполнимо.

Вы не поверите, но немыслимый этот обмен состоялся. Случайно и тоже на водосточной трубе прочли мы объявление. Всё сходилось. На Университетском проспекте, то есть - рядом, в доме с такой же финской кухней, в двухкомнатной квартире жили мать и перезрелая дочь. Незамужняя! Мать говорила про неё: она пробует. А в другой комнате немолодая наркоманка жила с молодым парнем. Огромная доплата, и она согласилась переехать в комнату моей тёщи, кстати сказать, та комната была и больше, и лучше, но - в другом районе.

Когда этот первичный обмен состоялся, Боря пришел, осмотрел всё, сказал сделать раздвигающуюся решётку на балконную дверь и - ещё ряд усовершенствований. И был перевезён. Соседки, мать и незамужняя дочь, нарадоваться не могли: холостяк, это ж счастье какое! За ним и ухаживали, и убирали у него, и готовили. Только радость их была не столь долгой: Боря и Таня съехались в квартиру на улице Левитана.

Много лет спустя, когда наша дочка Шура уже не в коляске лежала, а закончила первый курс института, мы на студенческие каникулы поехали в Малеевку вчетвером: дети и мы с Эллой. Там в это время жили Слуцкие. Таня была плоха, от столовой до своей комнаты доходила в два приёма, по дороге сядет на диванчик, вяжет, набирается сил. Лицо пергаментное, глаза темней стали на этом бескровном лице. Но такие же, как прежде, прекрасные пышные волосы, страшно подумать - мёртвые волосы. Её лечили, посылали лечиться в Париж, но и тамошние врачи ничего сделать не смогли: рак лимфатических желез.

А зима стояла снежная, солнечная, мороз небольшой, градусов 10, ели в снегу, иней по утрам на лыжне. Возвращаемся с лыжной прогулки надышавшиеся, стоит у крыльца машина «скорой помощи». Я счищал снег с лыж, вдруг вижу - бежит Боря Слуцкий в расстёгнутой шубе, без шапки, ветерок был, и редкие волосы на его голове, казалось, стоят дыбом. Никогда не забуду, как он метался, совсем потерявшийся, да только никто уже и ничем не мог помочь.

В последовавшие три месяца после смерти Тани он написал книгу стихов, он продолжал говорить с ней, сказал в них то, что, может быть, не сказал ей при жизни. Злые языки утверждали: конечно, это она женила его на себе. А он писал:

Каждое утро вставал и радовался,

как ты добра, как хороша,

как в небольшом достижимом радиусе

дышит твоя душа.

Ночью по нескольку раз

прислушивался:

спишь ли, читаешь ли, сносишь ли

боль?

Не было в длинной жизни лучшего,

чем эти жалость, страх, любовь.

Чем только мог, с судьбой

рассчитывался,

лишь бы не гас язычок огня,

лишь бы еще оставался и числился,

лился, как прежде, твой свет на меня.

Куда девался рубленый, временами просто командный стих Слуцкого? Таня открыла ему то, чего он и сам в себе не знал. А поначалу всё было так житейски просто: за полночь он захлопывал за ней дверь и даже не шёл провожать к метро.

Успел ли сказать всё, что хотел и мог? Или только то, что успел? Дальше - пустота. Эта контузия оказалась тяжелей той, фронтовой. Лежал в больницах, дома в пустой квартире. Депрессия. Не написал больше ни строчки. Ему звонили друзья, хотели прийти. Он отвечал: «Не к кому приходить».

Избавление от мук настало в феврале 1986 года. Последняя его просьба: «Умоляю вас, / Христа ради, / с выбросом просящей руки, / раскопайте мои тетради, / расшифруйте дневники». Раскопал, расшифровал, собрал Юрий Болдырев. Иногда подвижнически собирал по строчке...

Трёхтомник Бориса Слуцкого вышел посмертно, при жизни он этого не удостоился.

Григорий Бакланов

Фрагменты из воспоминаний «Мой сосед Борис Слуцкий»

Предисловие к заветной, но посмертной книге

В конце 50-х годов Борис Слуцкий написал и опубликовал в журнале «Знамя» стихотворение «Я учитель школы для взрослых...» В нём была следующая строфа: Даже если стихи слагаю, / Всё равно - всегда между строк / - Я историю излагаю, / Только самый последний кусок…

И действительно, на протяжении всего своего творческого пути он излагал историю, но делал это не как историк, а как поэт. В его лирическом дневнике соседствовали и стихи, точно воспроизводившие события, настроения, ощущения сегодняшнего дня, и стихи-записи о дне вчерашнем или позавчерашнем, и стихи-воспоминания о днях войны, о тридцатых и даже двадцатых годах, о послевоенном времени и времени XX съезда, и стихи-раздумья о давних или только что произошедших событиях и переменах... А поскольку Слуцкий и события сорокалетней давности, и свежие происшествия воспринимал и воссоздавал в стихе с одинаковым чувством историзма, его лирический дневник сам собой, не преднамеренно превращался в летопись, или, как он любил говорить, «аннал».

Когда после смерти Б. Слуцкого я впервые прочёл все его рабочие тетради, в которых оказалось огромное количество неопубликованных произведений, и сверил впечатление от них с впечатлением от того, что было им опубликовано при жизни, я увидел, что поэт сделал нечто, в русской поэзии до того небывалое: лирическим и балладным стихом он написал хронику жизни советского человека, советского общества за полвека - с 20-х до 70-х годов. Причём хроника эта густо насыщена не только событиями историческими, масштабными, но и бытом нашей жизни, той материальной и духовной атмосферой, в которой жили наши деды, отцы и мы сами. Так вот, книга, лежащая сейчас перед читателем, есть первая, пусть неполная попытка восстановления этого эпоса, созданного Борисом Слуцким. Вот почему она имеет право стоять рядом с прозаическими книгами, вот почему она носит столь непривычное для стихотворной книги название «Я историю излагаю...» По мере последовательности изложения (разделы или главы этой книги посвящены соответственно двадцатым-тридцатым годам, военной поре, первым послевоенным годам, хрущёвскому периоду и времени от середины шестидесятых годов до конца семидесятых), этот эпос связан также ярко проявленной личностью её автора, четко выписанной его биографией.

В книге предстаёт жизнь и судьба свидетеля и участника эпохи, воина и поэта, человека зоркого и совестливого, доброго и честного, чьи взгляды на время и людей не пребывали в неподвижности, а развивались и двигались с накоплением жизненного и творческого опыта. Борис Слуцкий писал о двадцатом столетии: «В этом веке все мои вехи, все, что выстроил я и сломал».

Сын этого века, он рассказал о нём, о его вехах, о его людях, о самом себе с предельной, порой беспощадной искренностью и откровенностью. Как уже сказано, первое место в этой книге занимает история. Это не значит, что поэзия здесь не присутствует. Она есть. В полной мере.

Юрий Болдырев

Предисловие к книге «Я историю излагаю…» (Издательство «Правда», 1990)

Два стихотворения памяти Бориса Слуцкого

Мой земляк, сильный самобытный поэт Игорь Калугин был неплохо знаком с Борисом Слуцким. К сожалению, Игорь ушёл из жизни рано, не оставив нам воспоминаний о встречах и доверительном общении с Борисом Абрамовичем. А пересказывать речи одного покойного поэта о другом покойном поэте - дело и неблагородное, и неблагодарное!

Вот я и решил привести здесь, под занавес сложносочинённой композиции о Слуцком, который только кажется простым, привести два стихотворения, посвящённые его памяти. Автор первого - мой друг Игорь Калугин, автор второго - я, Александр Балтин.

Когда уходят крупные поэты,

Нам кажется, что громко хлопнет дверь,

Сорвутся с петель крупные планеты

И вздрогнут памятники,

стряхивая цвель.

Когда уходят крупные поэты,

Они и нас уводят за черту,

Нам раздают в бессмертие билеты,

В свою немыслимую высоту.

Когда уходят крупные поэты,

Накатывает

крупная слеза…

И увеличиваются предметы,

И душу обретают, и глаза.

Жёсткие стихи, суровое лицо,

Щёточка усов.

Кто как не поэт в конце концов

Знает мощь и немощь вечных слов?

Уксус Лютера - протест - живёт

В голове.

Осень снова золото кладёт -

Вон лежат червонцы на траве.

Соль в крови; а в чём же жизни соль?

Неужель

Это просто боль,

И условна всякая земная цель?..

Много пережил и много знал,

Нежен был и вместе с тем суров.

Как, должно быть, истово страдал,

Перевоплощаясь в лики слов!

Январь-март 2011 года

Иллюстрации:

фотографии Бориса Слуцкого разных лет;

поэт и его жена, Татьяна;

обложки некоторых книг Бориса Слуцкого

«Вас еще прочтут, еще познают, в средней школе вас еще пройдут,
и узнают, кто еще не знает, чьей эпохи, что вы за продукт.»

Место рождения: Славянск

Многие стихи моих современников стали моими любимыми стихами. Они оказывали влияние на мою жизнь и продолжают оказывать. Среди них почти вся поэзия А.Т.Твардовского, поэзия Давида Самойлова и отдельные стихи других поэтов.

Но Борис Слуцкий не входил в их число. И не понимаю, почему. Сейчас, перечитывая его стихи, поражаюсь этому.

Впервые глубоко поразило меня стихотворение поэта, совсем не характерное для его творчества. Меня пригласили в гости. Дочка хозяев, девочка лет девяти, аккомпанируя себе на гитаре, пела песню.

«Лошади в океане».

Лошади умеют плавать,
Но не хорошо. Недалеко.

"Глория" по-русски значит "Слава",
Это вам запомнится легко.

Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось плавать просто,
Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.

Вот и всё. А всё-таки мне жаль их
Рыжих, не увидевших земли.

Музыку на стихотворение положил Виктор Берковский. Посвящено стихотворение Илье Эренбургу.

Как часто с горечью, говорил сам Слуцкий, "Лошади в океане" являются его визитной карточкой и наиболее известным стихотворением. Он писал о его создании в "К истории моих стихотворений". Писались стихи летом 1951-го года "в большую жару", Основаны они на рассказе "об американском транспорте с лошадьми, потопленном немцами в Атлантике", "Это почти единственное стихотворение, написанное без знания предмета".

Слуцкий называет его "сентиментальным, небрежным стихотворением". Вместе с тем оно является примером того приглушенного, сжатого, лишенного риторики и сентиментализма подхода к поэтическому слову и выражает его библейность, при которой поэзия уже не поэзия, а по сути приподнятая речь.

Когда-то Б.Слуцкий был популярен, потом забыт. Сейчас поэзию Слуцкого считают «золотым пером».

Он очень любил читателей и подбадривал других поэтов, а вместе с ними и себя:

«Вас еще прочтут, еще познают, в средней школе вас еще пройдут, и узнают, кто еще не знает, чьей эпохи, что вы за продукт.»

«Продукт» был произведен сталинской эпохой с патриотическим придыханием, с верой в светлое будущее и любовью к людям всей Земли. Если надо отдать жизнь - пожалуйста, нет вопросов. «Он комиссаром был рожден...» - съязвил Наум Коржавин.

Борис Абрамович Слуцкий родился 7 мая 1919 года в Славянске Донецкой области, в семье служащего. Детство и юность будущего поэта прошли в Харькове.

Позднее Слуцкий писал: «Вообще Харьков был диван со своими удобствами. Там я мог залежаться окончательно. Жил бы дома, питался бы, как тогда говорили, с родителями, ходил бы на книжные развалы, прирабатывал бы в областных газетах и скорей всего в 1949 году разделил бы судьбу своих преуспевших товарищей, тогда космополитизированных. В Харькове можно было почти не думать о хлебе насущном.
Там, в Харькове он встретил друзей, любовь.

Закончив школу, Слуцкий отправляется в Москву, поступает в юридический институт, затем параллельно учится и в Литературном институте.

В предвоенную пору появилась в Москве группа молодых поэтов, в нее, кроме Слуцкого, входили Павел Коган, Михаил Кульчицкий (земляк и самый близкий друг Слуцкого со школьных лет), Давид Самойлов, Сергей Наровчатов, Николай Майоров, Илья Лапшин, Борис Смоленский, Всеволод Багрицкий.

Осенью 1937 года он поступил в Московский юридический институт. Но юриспруденция не очень волновала Слуцкого, его больше привлекал литературный кружок при институте, которым руководил Осип Брик: «На лекциях было скучно. На кружке было интересно». И еще - «Брику я стихов не показывал - стыдился». Но писал стихи молодой Слуцкий исправно.

Любопытный эпизод произошел в 1938 году. Судебный исполнитель пришел к студентам и сказал: - Сегодня иду описывать имущество жулика. Выдает себя за писателя. Заключил договора со всеми киностудиями, а сценариев не пишет. Кто хочет пойти со мной? - Как фамилия жулика? - спросил Слуцкий. Исполнитель полез в портфель, покопался в бумажках и сказал: - Бабель, Исаак Эммануилович. «Мы вдвоем пошли описывать жулика… - пишет в воспоминаниях Слуцкий. - В квартире не было ни Бабеля, ни его жены. Дверь открыла домработница. Она же показывала нам имущество...»

Юриста из Слуцкого не вышло, и он в 1939 году, по рекомендации Павла Антокольского, поступил в Литературный институт. Занимался в семинаре Ильи Сельвинского вместе с Глазковым, Коганом, Майоровым и другими молодыми дарованиями. Они учились высокой поэзии. Грянула война.

Литературная судьба Слуцкого сложилась так, что, напечатав перед самой войной, в мае 1941 года, первое стихотворение, он замолчал на десять с лишним лет (по его собственному признанию, в войну он написал единственное стихотворение – «Кельнская яма»).

Осенью 1941 года 22-летний Борис Слуцкий уходит добровольцем в армию, где становится политработником. Прошел всю войну, закончив ее в Австрии и Румынии. Многое повидал, многое перечувствовал.

На войну Слуцкий ушел верующим человеком, не в религиозном смысле, а в социальном, эдаким борцом за идеи, почти слепо идущим за вождями-поводырями. Прозрение пришло позднее.

В 1946 году Слуцкий демобилизовался по болезни (инвалид второй группы) в звании гвардии майора, награжденного орденами и медалями.
Следующее стихотворение – «Памятник» – опубликовано в августе 1953 года в «Литературной газете», когда многие ровесники Слуцкого уже выпустили не одну книгу.

После войны почти два года Слуцкий провел в госпиталях – последствия контузии: постоянные головные боли, бессонница, депрессия. Преодолевая эти тяжелые недуги, с великим трудом стал он сочинять стихи. Потом признавался, что стихи его «вытолкнули из положения инвалида Отечественной войны второй группы, из положения, в котором есть свои удобства». Он написал потом и об этом – о мучившей его невыносимой головной боли и о том, как он от нее избавился, как ее преодолел.

"Как я снова начал писать стихи".

Спасибо же вам, стихи мои,
За то, что, когда пришла беда,
Вы были мне вместо семьи,
Вместо любви, вместо труда.
Спасибо, что прощали меня,
Как бы плохо вас ни писал,
В тот год, когда, выйдя из огня,
Я от последствий себя спасал.
Спасибо вам, мои врачи,
За то, что я не замолк, не стих.
Теперь я здоров! Теперь – ворчи,
Если в чем совру,
мой стих.

Но и преодолев более или менее болезнь, жил Слуцкий в послевоенные годы очень нелегко. Для многих вернувшихся с войны солдат и офицеров это были тяжелые годы. По воле Сталина вытравлялась фронтовая вольница, уже и в грош не ставились военные заслуги, заработанные на фронте ордена и звания, даже день Победы был упразднен как государственный праздник. Об этом горькие строки Слуцкого:

"Когда мы вернулись с войны".

Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
От несовершенной вины.
Я понял: иные, другие.
Совсем не такие нужны.

И для него самого это были годы скудные и бесприютные, своего жилья не было – снимал углы, постоянной работы тоже. Пятый пункт в анкете становился в те годы непреодолимой преградой, жил на скудную инвалидную пенсию и перепадавшие время от времени гонорары за радиопередачи.

Но уже всепоглощающим содержанием его жизни стали стихи. Писал много – видно, поэтической энергии накопилось много.

И, конечно, больше всего о войне писал – она была главным событием, главным содержанием жизни. О войне реальной, жестокой.
Время «комиссаров в пыльных шлемах» ушло. Наступило время золотопогонников, проныр и карьеристов. А карьеристом Слуцкий не мог быть по натуре.

В записках «После войны» он признавался: «Где я только не состоял! И как долго не состоял нигде!.. И так было десять дет - с демобилизации до 1956-го, когда, тридцати семи лет от роду, получил первую в жизни комнату и впервые пошел покупать мебель - шесть стульев, - до 1957-го, когда приняли меня в Союз писателей».

В течение четырех лет «главные деньги» Слуцкий зарабатывал в Радиокомитете, в отделе вещания для детей и юношества. Радиокомпозициями.

"Работа в оттепель и заморозки, работа, не сходя со стула.
Все остальное просто заработки, по-русски говоря, халтура.
Я за нее не отвечаю, все это не моя забота.
Я просто деньги получаю за заработки на работу."

Писал в стол. Было такое поветрие... Но зарабатывание денег - еще не все. Более важно то, каким воздухом ты дышишь, как ощущаешь свою страну.

Многие странности вынес на своих плечах Слуцкий: его вызывали в инстанции, прорабатывали, критиковали, уличали (пол-Европы прошел), морщили нос из-за его национальности.

Другая тема - груз сталинского прошлого. Не все имели мужество сбросить с себя вериги той эпохи и развеять по ветру ее мифы. Слуцкий один из немногих, кто широко открыл глаза и увидел подлинную реальность исторической картины.
А так все вроде бы складывалось благополучно. В 1957 году появился первый сборник стихов Слуцкого «Память».

Стихи Слуцкого неповторимы по почерку: их узнаешь сразу. У поэта балладное мышление. Он писал просто, четко, без формальных изысков, но глубоко и основательно, и был скорее философом, чем лириком.

"Я в ваших хороводах отплясал.
Я в ваших водоемах откупался.
Наверно, полужизнью откупался
За то, что в это дело я влезал.

Я был в игре. Теперь я вне игры.
Теперь я ваши разгадал кроссворды.
Я требую раскола и развода
и права удирать в тартарары."

Лишь однажды он дал слабину - 31 октября 1958 года на собрании московских писателей, где четвертовали Бориса Пастернака за его вышедший на Западе роман «Доктор Живаго», выступил с обвинениями и Слуцкий: он «был в игре». И потом казнил себя всю оставшуюся жизнь.

Ниже я привожу выступление Слуцкого.

"Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди. Господа шведские академики знают о Советской земле только то, что там произошла ненавистная им Полтавская битва и еще более ненавистная им Октябрьская революция (в зале шум). Что им наша литература?

В год смерти Льва Николаевича Толстого Нобелевская премия присуждалась десятый раз. Десять раз подряд шведские академики не заметили гения автора «Анны Карениной». Такова справедливость и такова компетентность шведских литературных судей! Вот у кого Пастернак принимает награду и вот у кого он ищет поддержки! Все, что делаем мы, писатели самых различных направлений, - прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всем мире. Лауреат Нобелевской премии этого года почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле". (Аплодисменты).

Какая жгучая боль жила долгие годы в его душе: он был одним их тех, кто обличительно выступил на писательском собрании 31 октября 1958 года.

Собрание это вёл Сергей Сергеевич Смирнов, автор «Брестской крепости». Бориса Пастернака клеймили как предателя Родины, отщепенца и напрямую гнали из страны Борис Полевой, Корнелий Зелинский, Владимир Солоухин, Сергей Баруздин, Анатолий Софронов и даже Леонид Мартынов. Были в списке и другие мобилизованные партией ораторы. В общей травле лауреата Нобелевской премии голос Слуцкого был, по сравнению с другими, довольно умеренным по тону. Но – был.

Спустя годы он так объяснил критику Эмилю Кардину факт своего появления на трибуне: «Сработал механизм партийной дисциплины».

Но вполне возможна и другая причина, по которой он, до мозга костей замполит, остававшийся им в душе и после войны, не смог отказаться от выступления, когда его вызвали накануне собрания для разговора в райком партии. Причина могла быть в том, что его двоюродный брат Меир Амит был в то время крупным израильским военным и государственным деятелем, начальником военной разведки и директором Моссад`а.
Последствия отказа от выступления на пастернаковском судилище в этой ситуации могли обернуться трагически не только для поэта, но и для его близких.

Время ломало многих.

Вспоминает сын Д.Самойлова

"Знаю, что травлей Пастернака отец был возмущен. И выступление Слуцкого, с моей точки зрения, было подоплекой их разрыва на несколько лет. Потом они опять сошлись. Смерть друга (дружили с юности) отец перенес с необычайным драматизмом, как предвестие своей. Напомню, что смерть их выпала на одну и ту же дату. Только отец умер на четыре года позже".

В 1959 выходит сборник стихов- «Время», затем - другие. Многочисленные публикации в газетах, альманахах, тонких и толстых журналах. Его читали. Перечитывали. Учили наизусть:"Кельнская яма», «Госпиталь», «Хозяин», «Давайте после драки…» Многим пришлись по душе афористические строки Слуцкого:

«Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне...» «Надо думать, а не улыбаться...» «Мы все ходили под богом, у бога под самым боком...» «Дела плоховатые стали плохими. Потом они стали - хуже нет».

Он был честным и точным историком своей эпохи. И старался сказать не красиво, а правдиво. И правда Слуцкого была подчас горькой. Смерть Сталина, разоблачение культа, хрущевская оттепель и его же волюнтаризм, брежневский застой - все эти страницы истории Слуцкий осмысливал и оценивал трезво, на холодную голову, без надрыва. Своих соотечественников призывал к решительным действиям: «дело не сделается само». Бывший комиссар, политработник не хотел петь в общем хоре и участвовать в официальном славословии.

Слуцкий отчетливо предвидел пору застоя. Но в 60-е годы были и те, кто рвался вперед, кто делал карьеру. Стареющего Слуцкого обгоняли молодые Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина... А он тихо сопел в углу и говорил: «Меня не обгонишь - я не гонюсь».

В старости он выглядел вальяжным, важным. Только в глазах можно было увидеть боль и разочарование. Поэт стал похож на «харьковского Иова», о котором он писал в молодости, страдающего и мудрого.

«Это время - распада. Эпоха - разложения. Этот век начал плохо и кончит плохо. Позабудет, где низ, где верх». Но в то же время сам себя и подбадривал:
"Все-таки книги еще выходили, как там ни жали на тормоза. Все-таки ноги еще ходили, видели кое-что глаза."

Под конец жизни Борис Слуцкий жаловался: «Любители моих стихов ушли из возраста любителей в свои семейные обители. Теперь им не до пустяков».

Еврейская тема.

Раньше поэт "говорил от имени России", утверждал, что:
Стихи, что с детства я на память знаю,
важней крови, той, что во мне течет.

И вдруг у Слуцкого зазвучала еврейская тема.

Про евреев.

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»

Он вылетел в трубы освенцимских топок
Мир скатерти белой в субботу и стопок.
Он - черный. Он - жирный. Он - сладостный дым.
А я его помню еще молодым.

Был в этой судьбе еврейства переломный момент: "дело врачей". Уверена, что все пережившие это время сразу поймут, о январе какого года идет речь в стихотворении "В январе":

Я кипел тяжело и смрадно,
Словно черный асфальт в котле.
Было стыдно.
Было срамно.
Было тошно ходить по земле.
Было тошно ездить в трамвае.

И плечами задевая,
И твоих оправданий ждут.

С невероятной наблюдательностью Слуцкий подчеркивает, что особенно "тошно" было в трамвае, не на улице, где ты мог уйти, не на работе, где существовали какие-то личные отношения, а в замкнутом пространстве трамвайного вагона, где невозможно спрятаться и откуда невозможно выйти.

Не удивительно, что Слуцкий вместе со всеми с энтузиазмом воспримет хрущевскую "оттепель", иногда принимая желаемое за действительное. Но уже очень скоро он напишет горькие строчки:

Стало быть, получается вот как:
Слишком часто мелькаете в сводках новостей...
Надоели эмоции нации вашей, как и ее махинации,
средствам массовой информации!

Эти строчки если и не вызваны известными словами Хрущева "Если бы теперь евреи захотели бы занимать первые места в наших республиках, это, конечно, вызвало бы недовольство среди местных жителей", то, безусловно, перекликаются с нею.

В шестидесятые годы начинается медленное возрождение официальной еврейской культуры в СССР, а после Шестидневной войны - резкое пробуждение национального самосознания советских евреев. Творчество Слуцкого очень чувствительно ко всем общественным явлениям.

В стихотворении со знаковым названием "Происхождение"
еврейская тема звучала у Слуцкого как реквием погибшим или как отпор антисемитам.

И вдруг Слуцкий напишет:

Созреваю или старею -
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился.
Я-то думал, что я прорвался.
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а сорвался.
Я, шагнувший одной ногою
То ли в подданство,
То ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

Последнее стихотворение - резкое даже для Слуцкого, полное презрения, почти оскорбительное:

Жид крещеный, что вор прощенный –
все равно он - рецидивист,
и Христос его - извращенный,
наглый, злой, как разбойничий свист.
Но сумевший успешно выкрасть
облачения и кресты,
не умеет похитить
хоть немножечко доброты.
Жид крещеный - что конь леченый –
сколько бы ни точил он ляс,
как ни шествовал бы облаченный
в многошумный синтетик ряс,
проще с нами, просто жидами,
что давно, еще при Адаме,
не добром торговали и злом,
только фактом, только числом.

И наконец Слуцкий пишет:

Еврейским хилым детям,
Ученым и очкастым,
Отличным шахматистам,
Посредственным гимнастам,
Советую заняться
Коньками, греблей, боксом,
На ледники подняться,
По травам бегать босым.
Почаще лезьте в драки,
Читайте книг немного,
Зимуйте, словно раки,
Идите с веком в ногу,
Не лезьте из шеренги
И не сбивайте вех.
Ведь он еще не кончился,
Двадцатый страшный век.

Перечитывая и перебирая воспоминания современников я хочу порекомендовать читателям воспоминания о Борисе Слуцком выдающегося военного писателя а в дальнейшем главного редактора журнала «Знамя» Григория Бакланова "Мой сосед- Борис Слуцкий". Воспоминания помогают пониманию человека Бориса Слуцкого...

Когда пред ним я голову склонял –
ему казалось, я улыбку прячу.
Когда меня он плакать заставлял –
ему казалось, я притворно плачу.

«Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали.
Живого. На мавзолее.
Он был умнее и злее
Того – иного, другого...»

«...Любил его. И за него был ранен...
Возил с собой его портрет.
В землянке вешал и в палатке вешал..»

«И ныне настроенья мне не губит
Тот явный факт, что испокон веков
Таких, как я, хозяева не любят».

Слуцкий был закоренелым холостяком до тех пор, пока не появилась Таня, высокая, интересная, с характером.Он любил единственную женщину, свою жену Татьяну. Женился на ней в 1957 году и прожил в браке 20 лет, до ее безвременной кончины.Рак лимфатический желёз.

Ее смерть сломала Слуцкого. Он заболел. Слег. Стал ко всему безразличным. Лишь исправно ходил на панихиды и похороны, как бы репетируя свои собственные.

Почти десять лет мучительно доживал без Тани. Без неё он стал писать совсем другие стихи – не о войне, не о человеческих бедствиях, а о любви. В них стонала, винилась перед ней, истязала себя этой виной его сильная, израненная не меньше, чем тело, душа, торопясь сохранить на земле невидимый след той единственной женщины, с которой он, закрытый и сдержанный, мог быть открытым, понятым, счастливым и любящим.

Небольшая синица была в руках,
небольшая была синица,
небольшая синяя птица.
Улетела, оставив меня в дураках.
Улетела, оставив меня одного
в изумленьи, печали и гневе,
не оставив мне ничего, ничего,
и теперь – с журавлями в небе.

Стихи, которые он прежде словно вырубал в камне, теперь дополнились дрожащими строками нежности, незащищенности, раскаяния и потери.
Дальнейший путь он прошел по грани собственного отчаяния и безумия, сумев максимально приблизиться к однажды намеченной цели - выговориться...

Каждое утро вставал и радовался,
как ты добра, как хороша,
как в небольшом достижимом радиусе
дышит твоя душа.
Ночью по нескольку раз
прислушивался:
спишь ли, читаешь ли, сносишь ли
боль?
Не было в длинной жизни лучшего,
чем эти жалость, страх, любовь.
Чем только мог, с судьбой
рассчитывался,
лишь бы не гас язычок огня,
лишь бы еще оставался и числился,
лился, как прежде, твой свет на меня.

Куда девался рубленый, временами просто командный стих Слуцкого? Таня открыла ему то, чего он и сам в себе не знал.

Успел ли сказать всё, что хотел и мог? Или только то, что успел? Дальше – пустота.

Эта контузия оказалась тяжелей той, фронтовой. Лежал в больницах, дома в пустой квартире. Депрессия. Не написал больше ни строчки. Ему звонили друзья, хотели прийти. Он отвечал: «Не к кому приходить».

Избавление от мук настало в феврале 1986 года. Последняя его просьба:

«Умоляю вас,
Христа ради,
с выбросом просящей руки,
раскопайте мои тетради,
расшифруйте дневники».

Раскопал, расшифровал, собрал Юрий Болдырев. Иногда подвижнически собирал по строчке...

Трёхтомник Бориса Слуцкого вышел посмертно, при жизни он этого не удостоился.

Ещё в 1961 году Слуцкий познакомился со своим почитателем, директором саратовского букинистического магазина Юрием Болдыревым, который начал собирать стихи поэта, а после его смерти стал его душеприказчиком. Он выполнил прижизненную просьбу Бориса Слуцкого: «…раскопайте мои тетради, расшифруйте черновики». Болдырев считал Слуцкого не средним поэтом (мнение многих), а великим.

Многое из того, о чём я написала, услышала я От Юрия Леонардовича Болдырева, выступавшего в Доме Медиков в конце 80-х годов прошлого века.

«Нам, писателям второго ряда с трудолюбием рабочих пчел, даже славы собственной не надо. Лишь бы кто-нибудь прочел.»

Слуцкий обожал читателей.

Последние годы жил у брата Ефима в Туле, там и умер 23 февраля 1986 года, в возрасте 66 лет.

23 февраля я встречала на троллейбусной остановке Юрия Давидовича Левитанского, который в этот вечер должен был выступать в пушкинском музее. Когда мы встретились, он заплакав сказал: "Сегодня умер Слуцкий". С этих слов он и начал своё выступление. Затихшие зрители встали...

И вот опять такое совпадение. Поэт-фронтовик, так много стихов посвятивший войне, умирает 23 февраля, в день армии, в этот же день, но 4-мя годами позже, умирает другой поэт-фронтовик –Давид Самойлов.

В официальном некрологе отмечалось, что «Слуцкий работал неторопливо, скупо, от книги к книге наращивая стиховую структуру, в которой все отчетливее проявляются историзм мышления, объемность, рельефность, лиризм, тонкий психологический рисунок...»

В статье «Памяти друга» Давид Самойлов отметил, что Борис Слуцкий «казался суровым и всезнающим... не терпел сентиментальности в жизни и в стихах... Он кажется порой поэтом якобинской беспощадности. В действительности он был поэтом жалости и сочувствия…» Эх, все бы эти слова да при жизни! Но, увы, в России любят только мертвых.

Когда вышел трехтомник Слуцкого, ни одно отечественное издание не проронило ни слова. Лишь Запад откликнулся.

И, быть может, одним из самых верных свидетельств о «двадцатом страшном веке», так мало оставившем откровенных дневников и достоверных мемуаров, о разоренных им жизнях и несломленных душах будет потомкам нашим служить поэзия Слуцкого. А свобода, правда и добро, которые он отстаивал, не упадут в цене и в XXI веке.

Ну последний шанс значительней иных.
Последний день меняет в жизни много.
Как жалко то, что в истину проник,
когда над бездною уже заносишь ногу.
* * *

Что же, я в положенные сроки
расчелся с жизнью за её уроки.
Она мне их давала, не спросясь,
но я, не кочевряжась, расплатился
и, сколько мордой ни совали в грязь,
отмылся и в бега пустился.

Рецензии

Какое интересное совпадение! Я ведь тоже можно сказать, разглядела Слуцкого только после того, как услышала его стихотворение "Лошади в океане", причем именно песней. И сразу прикипела. И потом уже сознательно искала и читала. А "Лошадей.." я часто читала детям. Некоторое время я работала в школе. И вот на трудных ребят это стихотворение действовало безотказно. И тогда я поняла, что если даже эти ребятки, не имевшие навыка чтения стихов, сразу принимали это стихотворение, значит, в нем заключен мощный добрый посыл. Как в молитве. Спасибо, Майя! Читала с удовольствием.

Было тошно ездить в трамвае.
Все казалось: билет отрывая,
Или сдачу передавая, или просто проход давая
И плечами задевая,
Все глядят, с молчаливой злобой
И твоих оправданий ждут.

Эти строки мне очень понятны. Я буквально прочувствовала их на себе. В 1986 году, когда в Алма-Ате вспыхнули волнения, я была в гостях у родителей. Хорошо помню те дни. Помню, как сосед казах прятал свою русскую жену. Как мы не выходили из дома несколько дней, потому что на улицах избивали по национальному признаку. И когда все улеглось, где-то через неделю, я поехала на маршрутке в центр. И хорошо помню, как в этой маршрутке одни прятали глаза, а другие смотрели так, как об этом пишет Слуцкий. Очень неприятные воспоминания.

Нравится мне этот Ваш литературный цикл, Майя! Обязательно все перечитаю. С уважением - Нина.

В 1922 вместе с семьёй переехал в Харьков. 1937-1941 учился в Московском юридическом институте (выпускные экзамены не сдавал), одновременно с 1939 - в Литературном институте им. Горького в поэтическом семинаре И.Л. Сельвинского (окончил в 1941 в первые дни войны). В марте 1941 опубликовал первые стихи.

Участник Великой Отечественной войны. С июня 1941 рядовой 60-й стрелковой бригады, затем служил секретарём и военным следователем в дивизионной прокуратуре. С осени 1942 – инструктор, с апреля 1943 – старший инструктор политотдела 57-й армии. Несмотря на то, что был политработником, постоянно лично ходил в разведпоиски. На фронте был тяжело ранен. Войну закончил в звании гвардии майора. Стихи во время войны писал лишь эпизодически.

В августе 1946 из-за тяжёлых головных болей (вероятно, результат незалеченной контузии) комиссован, признан инвалидом II группы. 1946-1948 провёл в основном в госпиталях, перенёс две трепанации черепа. Осенью 1948 вернулся к активным занятиям поэзией.

Составлял композиции на литературные и политические темы для Радиокомитета, иногда с текстами для песен. В 1951-1952 привлечён Л. Озеровым и Д. Самойловым к поэтическому переводу.

Член СП СССР с 1957 .

Первая книга стихов - «Память» (1957 ). Автор поэтических сборников «Время» (1959 ), «Сегодня и вчера» (1961 ), «Работа» (1964 ), «Современные истории» (1969 ), «Годовая стрелка» (1971 ), «Доброта дня» (1973 ), переводов из мировой поэзии.

31 октября 1958 года выступил на собрании Союза писателей СССР против Бориса Пастернака, осудив публикацию романа «Доктор Живаго» на Западе. Друзья поэта считают, что Слуцкий до конца своих дней так и не простил себя за это. Револьд Банчуков пишет: «позднее Слуцкий скажет В. Кардину, не оправдывая себя: „Сработал механизм партийной дисциплины“».

Одно из первых публичных выступлений Слуцкого перед большой аудиторией состоялось в Центральном лектории Харькова в 1960 . Организовал его друг поэта, харьковский литературовед Л.Я. Лившиц.

Вместе с несколькими другими «знаковыми» поэтами 1960-х годов появился в эпизоде «Вечер в Политехническом музее» в фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»).

В 1966 подписал письмо двадцати пяти деятелей культуры и науки генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу против реабилитации Сталина.

В феврале 1977 умерла жена Слуцкого, Татьяна Дашковская, много лет страдавшая от рака лимфоузлов. Для Слуцкого это стало настоящим ударом, от которого он уже не оправился. За 3 месяца он написал более тысячи стихотворений, в том числе обращённых к жене, - и замолчал как поэт до конца жизни.

Последние годы Слуцкий провёл в Туле у младшего брата Ефима; в течение продолжительного времени находился в психиатрической лечебнице. В публикациях своих произведений участия не принимал.

Борис Абрамович Слуцкий умер 23 февраля 1986 года , похоронен на Пятницком кладбище в Москве. Спустя 7 лет рядом со Слуцким был похоронен его литературный душеприказчик Юрий Болдырев.

два ордена Отечественной войны 1-й степени, орден Отечественной войны 2-й степени, орден Красной Звезды, медали.

Звания

красноармеец 1941

Должности

рядовой 60-й стрелковой бригады

инструктор политического отдела 57-й армии

старший инструктор отделения по работе среди войск и населения противника политического отдела 57-й армии

Биография

Борис Абрамович Слуцкий - советский поэт, участник ВОВ.

Борис Слуцкий родился в городе Славянск Донецкой области.

Отец служащий, мать преподавательница музыки. Детство и отрочество прошли в Харькове, в рабочем районе, где жизнь была трудной и скудной.

После окончания школы в 1937 поступил в Московский юридический институт (окончил в 1941), в 1939, продолжая учебу в юридическом институте, по рекомендации П. Г. Антокольского был принят в Литературный институт им. Горького, который окончил в 1941.

С июня 1941 рядовой 60-й стрелковой бригады. С осени 1942 инструктор, с апреля 1943 старший инструктор политотдела 57-й армии.

Несмотря на то, что был политработником, очень много находился в передовых частях с целью агитации войск противника и для заброски военнопленных в тыл противника, с целью агитации сдачи в плен.

С начала войны воевал на Западном, Юго-Западном, Степном и 3-м Украинском фронтах, в Белоруссии, под Москвой, на Украине, в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии. Был тяжело ранен и контужен.

После войны Слуцкий надолго попадает в госпиталь. Из армии его увольняют как инвалида в 1946 в звании майора.

Вскоре после Победы написал прозаические записки о последних месяцах войны и первых послевоенных месяцах, фрагменты из которых были напечатаны только в «перестроечные» годы -

до этого у них, отличающихся суровой правдой, не было ни малейших шансов на публикацию.

Одно из первых публичных выступлений Б.Слуцкого перед большой аудиторией состоялось в Центральном лектории Харькова в 1960 году. Организатором этого выступления был друг поэта, харьковский литературовед Л.Я.Лившиц.

Значительная часть наследия Слуцкого была опубликована в СССР лишь после 1987.

Лейтмотивом его поэзии была защита свободы, правды и добра.

Борис Слуцкий имеет неоднозначную репутацию в литературных кругах.

Многие современники и коллеги не могут простить ему выступления против Бориса Пастернака на собрании Союза писателей СССР 31 октября 1958 года, на котором Пастернак был исключён из рядов союза. Слуцкий осудил публикацию романа «Доктор Живаго» на Западе.

Друзья поэта считают, что он тяжело переживал свой поступок и до конца своих дней так и не простил себя.

Очень высоко оценивали поэзию Слуцкого И. Г. Эренбург, А. П. Межиров и В.Н. Соколов, И. А. Бродский. Е. А.

Евтушенко писал: «Теперь можно сказать то, что почему-то не принято говорить при жизни. Да, я убежден: Слуцкий был одним из великих поэтов нашего времени».

В 1991 году вышло Собрание сочинений в 3-х томах.

Он похоронен на Пятницком кладбище в Москве.

На его могиле установлен необычный памятник: большая голова из белого гранита на фоне флага из чёрного мрамора.

Интересные факты

Двоюродный брат Бориса Слуцкого - Меир Амит (при рождении - Меир Хаймович Слуцкий), израильский военный и государственный деятель, начальник военной разведки (1962-1963) и директор Моссад (1963-1968).

В 1966 году Борис Слуцкий подписал письмо двадцати пяти деятелей культуры и науки генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу против реабилитации Сталина.

В своих воспоминаниях «О других и о себе» в главе «Как я описывал имущество у Бабеля» Слуцкий рассказывает, как он, студент второго курса Московского юридического института, оказался в квартире Исаака Бабеля вместе со старичком судебным исполнителем. Старичок называл Бабеля жуликом, который выдает себя за писателя, обещает киностудиям сценарии и не пишет их. В это время - шел 1938 год - будущий поэт зачитывался рассказами Бабеля. Борис Слуцкий, который много раз сетовал, что двадцать лет был «бесквартирным» в столице, тогда первый раз оказался в московской квартире. Хозяев дома не было. Открыла домработница. Обстановка оказалась такой бедной, что исполнитель и его помощник вернулись в прокуратуру с пустыми руками. Пишущую машинку, как инструмент писателя, они не имели право описывать, а картина на стене не показалась им вещью ценной. В следующем, 1939 году Бабеля арестовали, а в 1940-м расстреляли.

В «Заставе Ильича» (другое название - «Мне двадцать лет») режиссера Марлена Хуциева Слуцкий сыграл самого себя. В фильме есть документальная сцена. В набитом до отказа зале Политехнического музея выступают самые известные поэты эпохи: Ахмадуллина, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава. Борис Слуцкий читает со сцены стихи погибших на войне товарищей - Павла Когана и Михаила Кульчицкого.

Сочинения

Память, 1956

Время, 1959

Сегодня и вчера, 1963

Работа, 1964

Память. Избранное, 1965

Современные истории, 1969

Годовая стрелка, 1971

Доброта дня, 1973

Продленный полдень, 1975

Неоконченные споры, 1978

Избранное, 1980

Сроки, 1984

Стихи разных лет, 1988

Стихотворения, 1989

Судьба, 1990

Я историю излагаю…, 1990

О других и о себе, 1991

Собрание сочинений в 3-х тт., 1991

Б. Слуцкий - русский поэт. Творческая судьба писателя сложилась так, что, опубликовав перед войной весной 1941 г. первые рифмы, он молчал больше чем 10 лет (поэт признался, что во время войны создал одно стихотворение - «Кельнская яма»). Следующее произведение - «Памятник» - опубликовал писатель летом 1953 г.

Две эти даты разделяла война: Б. Слуцкий был на войне 4 года. Она застала писателя на Смоленщине. Закончил войну поэт в Австрии и Югославии, был контужен и ранен потому, что старался служить в пехотных частях.

Слуцкий расширил владения стиха, ему удалось отвоевать большие площади для поэзии у прозы. Жизненная проза подсказала тематический круг, к которому прибегает поэт, а также указала ему на выбор героев - солдат, соседей по коммуналке и т. д.

Борис Слуцкий. Биография

Б. Слуцкий - поэт и писатель, родился 7 мая в 1919 году в Славянске. Родители: отец служащий, мать учительница музыки. Детство и юность писатель провел в Харькове, где ему было скучно и трудно. Семья была среднего класса. Родители хотели, чтобы все их дети получили музыкальное образование. В годы школы Борис подружился с Кульчицким, который подавал большие надежды в поэзии, но погиб на фронте. Борис Слуцкий помнил о нем всю жизнь, и это много значило в его творчестве.

В школе Борису было легко учиться: к в 6 годам он прочитал всю городскую библиотеку, посещал занятия в литературной студии Дворца Пионеров. Борис Слуцкий перед войной входил в содружество творческого направления для молодежи, участниками которого были Кульчицкий, Глазков, Самойлов.

Учеба и жизнь в военное время

Из-за желания отца Борис Слуцкий пошел учиться на юридический факультет. Но сам он хотел стать поэтом, поэтому поступил в институт литературы. Закончил его он в 1941 году. В этом же году выпустил первые стихи Борис Слуцкий. Биография далее рассказывает, что на войне он был политработником, инструктором политотдела. Из армии ушел в звании майора в 1946 году.

Воевал на западном фронте, юго-западе, на украинском фронте и в Белоруссии, Югославии, Румынии. На войне получил ранение и контузию. В военные годы он почти не писал из-за военных действий. После дня победы Слуцкий создал прозаические записки о последних годах войны и о месяцах после. В послевоенный период Слуцкий попал в госпиталь: у него часто болит голова, он переносит две Из армии его увольняют как инвалида.

В 1948 г. писатель снова начинает сочинять стихи, которые вернули его к жизни. В это время у него не было дома - он снимал комнатки и сочинял радиокомпозиции для юношей и детей. В это же время он написал первые тридцать стихов, которые принесли ему известность. Еще до того, как их опубликовали, эти стихи были известны в кругах литературных деятелей. Опубликовать эти стихи тогда не было возможности.

Творчество и литературная деятельность

Поэт Борис Слуцкий в 1957 году вступил в писательский союз. Первый стихотворный сборник назывался «Память». С 1957 по 1973 гг. было выпущено несколько книг, сборники «Сегодня и вчера», «Время», «Работа» и др. Впервые Борис Слуцкий выступил на публике в 1960 г. в Харьковском лектории. Интересно, что его снимали в фильме в эпизоде о музее, в котором он выступал в роли поэта. Наследие писателя увидело свет только после 1987 г.

Уже первые опубликованные творения Слуцкого доказывали, что писатель - это человек, который много страдал и имеет огромный жизненный опыт. У него был зрелый взгляд на вещи, с определившимися антипатиями и симпатиями. Писатель описывал не только свои поколения - он изображал испытания, через которые прошел народ.

Борис Слуцкий неоднозначно воспринимается в кругах литературных деятелей. Многие его современники осуждают его за выступление против Б. Пастернака в 1958 г., на котором Пастернака выгнали из союзных рядов. Близкие поэта думают, что он переживал из-за этого своего поступка и помнил об этом до конца жизни.

Проблематика стихотворений Слуцкого

В центр внимания он ставил проблемы двадцатого века, его трагедии и надежды, драмы товарищей, которые пережили революцию и войны, тяжелый тоталитарный режим, подавление мнения народа.

Слуцкий расширил стихотворные рамки. Проза имела влияние на все стихотворные элементы: язык, интонацию, строй образов. В смелом и широком ключе Слуцкий использовал жаргон солдат на войне, вошедший в разговор как канцеляризмы. Ритмичные перебои, недомолвки, повторения - все это чутко уловил писатель. Его стихи угловаты, но это лишь стремление разрушить гладкость литературщины.

Семья и смерть поэта

Семью Слуцкий обрел поздно. Его жена Татьяна Дашковская в 1977 г. умерла от рака. К жизни поэта возвратило творчество. Слуцкий, надеясь преодолеть депрессию, отдался всецело поэзии. За 3 месяца поэт написал 80 стихов. После он не писал ничего.

Борис Слуцкий переселяется в Тулу к брату, живет с его семьей, там и умирает. Это произошло 23 февраля 1986 г. Борис Слуцкий, памятник которому был установлен в Москве на Пятницком кладбище, является значимым человеком в мире литературы.