Альфред лорд теннисон улисс. Альфред Теннисон. ​Улисс. Из поэмы «Мод»

Кто не помнит слова клятвы – "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" – из кинофильма "Два капитана", снятого по одноименному роману Вениамина Каверина.

То, что слова эти заключительная строка из стихотворения Лорда Теннисона "Улисс" я узнал недавно, пересматривая по телевизору фильм "007: Координаты «Скайфолл»".

В одной из сцен М (в исполнении Джуди Денч) цитирует стихотворение Теннисона, которое заканчивается строкой "Бороться и искать, найти и не сдаваться".

Оказалось, что "Улисс" (Ulysses) – хрестоматийное стихотворение английского поэта Альфреда, Лорда Теннисона (англ. Alfred, Lord Tennyson, 1st Baron Tennyson; 6 августа 1809 – 6 октября 1892), сочинённое в 1833 году.

Стихотворение "Улисс" (Ulysses) представляет собой драматический монолог Одиссея (Улисса), изложенный белым стихом. Воссоединившись с семьёй по возвращении на Итаку, неутомимый путешественник быстро заскучал. Банальность обыденной повседневности претит ему. В своём монологе Одиссей делится планами вместе со своими прежними спутниками, уже постаревшими, пуститься в новое плавание – "бороться и искать, найти и не сдаваться" (англ. To strive, to seek, to find, and not to yield).

Вот строки стихотворения "Ulysses", озвученные героиней Джуди Денч – М в фильме "Skyfall":

We are not now that strength which in old days

Moved earth and heaven, that which we are, we are;

One equal temper of heroic hearts,

Made weak by time and fate, but strong in will

To strive, to seek, to find, and not to yield

А это варианты его перевода на русский:

В переводе Алексея Квятковского

Мы – не титаны, мы – всего лишь мы.

Пусть источили нас и время, и судьба,

Пока мы есть, с мечтой нам не расстаться;

Стремленья наши – поиск и борьба…

Бороться и искать,

найти и не сдаваться.

В переводе Константина Бальмонта

И нет в нас прежней силы давних дней,

Что колебала над землей и небо,

Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,

Ослабленных и временем и роком,

Но сильных неослабленною волей

Искать, найти, дерзать, не уступать.

В переводе Григория Кружкова

Пусть мы не те богатыри, что встарь

Притягивали землю к небесам,

Мы – это мы; пусть время и судьба

Нас подточили, но закал все тот же,

И тот же в сердце мужественный пыл –

Дерзать, искать, найти и не сдаваться !

В переводе Ильи Манделя

Хоть нет у нас той силы, что играла

В былые дни и небом и землею,

Собой остались мы; сердца героев

Изношены годами и судьбой,

Но воля непреклонно нас зовет

Бороться и искать, найти и не сдаваться.

Оригинал один, а какие разные переводы.

Перевод не только переложение оригинального произведения на другой язык, но и создание нового произведения (п.14 ч.1 ст.8 ЗУАиСП). Перевод является производным произведением.

Поскольку право на перевод своего произведения является исключительным правом автора (п.5 ч.3 ст.15 ЗУАиСП), то переводчик должен получить разрешение автора оригинального произведения на перевод. После того, как будет создан перевод необходимо получить у автора оригинального произведения разрешение на выпуск в свет перевода (ч.1 ст.V Всемирной конвенции об авторском праве 1952г.).

При использовании перевода нужно получать разрешение не только у переводчика – автора перевода, но и у автора оригинального произведения (ст.11(2) и ст. 11ter(2) Бернской конвенции).

Наличие перевода не препятствует иным лицам осуществлять свои переводы тех же произведений (ч.2 ст.20 ЗУАиСП).

А. Теннисон
Одиссей

Не много пользы, праздным мне царем
Над островом скалистым, в доме сидя
С женой своей состарившейся рядом,
Судить, закон втолковывая быдлу,
Что ест, спит, копит, не внимая мне.
Что ж, так и прозябать? Нет, жизнь допить
Я должен без остатка. Ведь всегда
Страдал я, наслаждался с полной силой,
С любившими меня и одиноким,
На суше и когда, в потоках ливней
Дождевых Гиад, вздымалось в гневе
Сумрачное море. Я в мире стал
Неукротимого скитальца символ,
Столь многое познал, столь много видел -
Народы, нравы, города и царства,
Достойный муж, везде был с честью принят,
Пьянел восторгом битвы с равным мне,
В сражений грохоте у замеревшей Трои.
Теперь я часть всего, что в жизни встретил,
Но познанное служит лишь преддверьем
Непознанного мира, чьи границы
Я отдаляю, двигаясь вперед.
Пора уже, довольно медлить. Хватит
Ржаветь в углу, а не сверкать в боях!
Дышать не значит жить. Мне б не хватило
Нагроможденья жизней, а моей,
Единственной, и той осталось мало.
Но каждый час перед безмолвьем вечным
Приносит что-то новое. И низко
Хранить себя каких-то пару лет,
Свой поседевший дух томя желаньем
Нестись к познанью, словно метеор,
Презрев пределы мысли человека.
Вот он, мой сын, родной мой Телемах,
Кому оставлю скипетр и остров -
Он сможет дело царское исполнить,
С разумной осторожностью смягчит
Народ мой неотесанный, склонит
Его к смиренью для добра и пользы.
Приняв бразды правления, мой сын
Вести дела сумеет безупречно -
С народом ласков и богов достойно
Он станет почитать, когда уйду.
Ему- своя дорога, мне - своя.
Ждет мой корабль, полон ветром парус,
Мгла, ширь морей темна, но здесь матросы,
Что вынесли со мной все испытанья,
Всегда с веселой дерзостью встречая
И шторм, и солнце, все преодолев
Свободной волей и свободным духом.
Да, мы стары, но старость сохранила
Упорство в нас и честь. Смерть скроет все,
Но можно перед смертью совершить
То, что прославит нас, не переставших
Мужами быть, богам бросавших вызов.
Мерцают звезды, как костры на скалах,
Вверх медленно взбирается луна,
Разнесся стон пучин многоголосый.
Друзья, вперед. Еще не слишком поздно
Нам новый мир искать. Навалимся
И с мощным всплеском борозды пропашем.
Мы поплывем за край, где тонет солнце,
Где, омываясь, воскресают звезды.
И будем плыть, пока я не умру.
А если нас поглотит бездна моря,
Быть может, на Счастливых островах
Великого Ахилла вновь мы встретим.
Не все проходит - много остается.
Пусть нет в нас прежней силы, что могла
Заставить содрогнуться Землю с Небом,
Но сутью мы все теже. В том же ритме
Сердца, судьбой израненные, бьются
Отвагой и несокрушимой волей
Дерзать, искать, достичь, не отступать.

Перевод gorvic

Примечания переводчика

1. В оригинале стихотворение называется «Улисс» (Ulysses). Улисс, как известно, это латинская форма имени мифического греческого царя острова Итака Одиссея. Полагая, что Одиссей более знаком и близок русскоязычному читателю, я счел правильным использовать это имя.
2. Гиады - в греческой мифологии, дочери Атланта и Плейоны, бывшие нимфами дождя. После гибели на охоте их брата, умерли от горя, и Зевс превратил их в звезды. Звездное скопление Гиад находится в созвездии Тельца. Появление созвездия Гиад в небе Греции предвещало начало сезона дождей. Оттого Гиады и назывались дождевыми.
3. Счастливые (Блаженные) острова - в греческой мифологии это острова, где обитают в райских садах люди (и не только), получившие от богов бессмертие, и воскрешенные после гибели герои. Людям невозможно достичь Счастливых островов без помощи богов.
4. Оригинал стихотворения можно видеть, например,

Бороться и искать, найти и не сдаваться…

Эту строку из стихотворения Альфреда Теннисона «Улисс» ещё недавно знало почти всё население Советского Союза. Она стала девизом главного героя очень популярного многие годы приключенческого романа Вениамина Каверина «Два капитана». Правда, имя величайшего поэта викторианской эпохи* в книге не называлось. И неудивительно. Трудно найти в мире поэзии человека, который с такой ненавистью относился бы к России и русскому народу, как Альфред Теннисон. Сам поэт на семидесятом году жизни признавался:

Я ненавидел Россию с самого своего рождения и буду ненавидеть, пока не умру.

В чём же причины столь предвзятого отношения к нашему народу? Хотя, если говорить честно, нам от ненависти Теннисона не жарко, не холодно, да и дела до него самого никакого нет. Если человек, пускай и гениально одарённый, придурок, то это его личные проблемы.

Теннисон об истоках своей болезненной ненависти рассказывал так.

В конце XVIII века вся Англия с трепетом ожидала исполнения намерений российского императора Павла I послать русскую армию на завоевание английской Индии. Когда императора убили заговорщики, англичане воспрянули духом и ликовали. Отец будущего поэта Джордж Клейтон Теннисон (1778-1831) был знаком с видным дипломатом, Аллейном Фицгербертом, лордом Сент-Хеленсом (1753-1839), которому правительство поручило официально представлять Великобританию на коронации императора Александра I. Теннисон упросил лорда включить его в состав посольства.

В Москве с Теннисоном произошло следующее. Однажды вечером лорд Сент-Хеленс давал званный обед, на котором присутствовали все иностранные послы и многие русские аристократы. Не зная русского языка, Теннисон не запомнил ни одного имени представленных ему вельмож. Во время обеда то и дело звучали намёки на убийство Павла I. После одного такого замечания Теннисон-старший, по словам поэта, «…перегнулся через увешенную наградами грудь русского сановника, сидевшего рядом с ним, и закричал в своей обычной импульсивной манере:

Эй, Хеленс, зачем говорить так осторожно о том, что общеизвестно. Мы все в Англии хорошо знаем, что император Павел был убит в Михайловском замке, и мы точно знаем, кто это сделал. Граф Зубов сбил его с ног, а граф Пален задушил его».

За столом воцарилась мёртвая тишина.

Чуть позже лорд Сент-Хеленс улучил минуту и отозвал Теннисона в сторонку.

Человек, через которого ты перегнулся, обращаясь ко мне, был граф Пален. Напротив тебя за столом сидел Зубов. Ты публично обвинил их в цареубийстве. Если сегодня же не уберёшься, то через сорок восемь часов будешь в камере Петропавловской крепости. Уезжай сегодня ночью на самых быстрых лошадях, каких только сможешь достать!

Как драпал уважаемый Джордж Клейтон Теннисон из России, можно только представить. Если при этом учесть, что никто и не думал его преследовать. Пережитый ужас он так и не смог никогда забыть и передал его своим детям.

Джордж Клейтон Теннисон (1778-1831) был священником. Мать будущего поэта, Элизабет Фич (1781-1865), тоже происходила из семьи потомственных священников.
Альфред Теннисон родился 6 августа 1809 года. Отец его в то время служил приходским священником в Сомерсби (графство Линкольншир). При этом необходимо помнить, что Теннисоны вели свой род от династии английских королей Плантагенетов. Мальчик стал четвёртым ребёнком в многодетной семье.

Джордж Клейтон Теннисон мог бы стать крупным серьёзным писателем, но был вспыльчив, болезненно стеснителен и обидчив. С таким характером заниматься творчеством противопоказано - затравят. Потому Джордж и служил приходским священником, постоянно страдал депрессией и патологической рассеянностью.
Образование мальчик получил преимущественно домашнее. Учителем его стал сам отец. Но четыре года Альфред всё-таки провёл в начальной школе близлежащего городка Лаута.

Ещё ребёнком под влиянием отца Альфред начал сочинять стихи, легко придумывал рифмованные двустишья, разнообразил метрику. Когда ему ещё не было пятнадцати лет, мальчик написал поэму в духе Вальтера Скотта и две пьесы в стихах.
Поэзией увлекалась вся семья Теннисонов. В 1827 году Альфред и его старший брат Чарльз (1808-1879) анонимно издали сборник «Стихи двух братьев». Большая часть стихотворений в нём принадлежала Альфреду.

В том же году тётушка, благоволившая Альфреду, дала средства на его обучение в Тринити-колледже Кембриджского университета. Молодой человек быстро выделился там благодаря своим дарованиям. Он стал членом студенческого Кембриджского литературного общества и близко познакомился со многими талантливыми людьми.

В 1829 году Теннисон получил университетскую Канцлерскую медаль за стихотворение «Тимбукту». В декабре следующего года Теннисон выпустил книжку под названием «Стихотворения», главным образом лирические.

Когда в Испании развернулась гражданская война между клерикалами и либералами*, Теннисон вместе с другом Артуром Генри Хэлламом (1811-1833) провезли через революционную Францию деньги для испанских повстанцев. Однако в Англию Альфред вернулся убеждённым противником революции. Это была, пожалуй, единственная авантюра в жизни поэта. После поездки в Испанию Теннисон вёл сугубо обывательский образ жизни.

* Гражданская война в Испании началась после свержения династии Бурбонов в ходе революции 1830 года во Франции.

В феврале 1831 года умер Джордж Клейтон Теннисон. Альфред был вынужден оставить университет и вернуться домой, чтобы помогать матери.

Большим потрясением для Тннисона стала внезапная смерть в 1833 году в Вене Артура Хэллама - прилёг на диван, а через час отец увидел, что сын мёртв. Теннисон задумал написать в память о друге книгу «In Memorian» («В память», «В памяти»). Работа заняла целых семнадцать лет!

За эти годы семья Теннисонов переехала из Сомерсби в городок Хай-Бич под Лондоном. Там Альфред ближе познакомился с сестрой жены его брата Чарльза - Эмили Сарой Селвуд (1813-1896). Молодые люди полюбили друг друга, Теннисон сделал официальное предложение. Состоялась помолвка, однако затем родители Эмили усомнились в материальной состоятельности жениха и расторгли её.

Теннисон неоднократно делал попытки утвердиться в обществе как поэт. Он выпустил несколько поэтических сборников, благодаря которым в 1845 году друзья смогли выхлопотать ему государственное пособие. Однако в целом успех этот был незначительным и обеспечить благополучную семейную жизнь не мог.

Но вот наступил 1850 год. В мае вышло «In Memoriam» - собрание отдельных элдегических стихотворений, оплакивавших кончину Артура Хэллама. Успех книги был неожиданным и стремительным. Один из современников сказал о ней: «Это один из самых богатых даров, принесённых дружбой на алтарь смерти».

«In Memoriam» дала поэту достаточно средств, и он благополучно женился на Эмили Саре Селвуд. У четы родились два сына: Халлам (1852-1928) и Лайонел (1854-1886).
Через четыре месяца после этого бракосочетания, королева Виктория пожаловала Альфреду Теннисону звание поэта-лауреата*.

* В Великобритании - звание придворного поэта, утверждённого монархом и традиционно обязанного откликаться памятными стихами на события в жизни королевской семьи и государства. Звание поэта-лауреата присваивается пожизненно.

С этого времени вся жизнь Теннисона была посвящена творчеству. В 1853 году семья поэта переехала на остров Уайт, где и было создано большинство его шедевров.
С особым удовольствием воспел Теннисон победы английского оружия в Крымской войне 1853-1856 годов. Этому была, в частности, посвящена кипящая страстями драма «Мод».

Во время войны поэт лично распространял при королевском дворе следующую якобы правдивую историю о русских варварах. Некая русская семья вынуждена была переезжать из одного селения в другое по заснеженной степи. Неожиданно на несчастных напала стая волков. Чтобы спастись, отец и мать одного за другим побросали волкам на съедение всех своих маленьких деток. «Могут ли так поступить нормальные люди?» - всякий раз вопрошал Теннисон в конце своего рассказа. И сердобольные английские дамы искренне ужасались варварству русских дикарей.

В 1859 году поэт завершил работу над главным своим трудом - циклом эпических поэм о славе и падении короля Артура - под названием «Королевские идиллии». Публикация «Идиллий» ещё более укрепила за Теннисоном славу лучшего поэта Великобритании.

Отныне сам принц Альберт, супруг королевы Виктории, стал лично наведываться к Теннисону в гости, а королева не раз принимала поэта у себя.

В дальнейшем Теннисон публиковал произведения разных жанров - драмы, поэмы, баллады. В целом его творчество прежде всего было связано с исторической и мифологической тематикой.

В 1884 году Теннисону пожаловали титул барона, он занял своё место в палате лордов.

На русский язык стихи Теннисона переводили К.Д. Бальмонт, А.Н. Плещеев, И.А. Бунин, М.Л. Михайлов, С.Я. Маршак и др.

Что толку, если я - Никчёмный царь
Бесплодных этих скал,
Под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой -
Учу законам этот тёмный люд?
Он ест и спит - и ничему не внемлет!
Покой не для меня; я осушу до капли чашу странствий;
я всегда страдал и радовался полной мерой:
с друзьями - иль один; на берегу - иль там,
где сквозь прорывы туч мерцали
над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал я многое:
чужие города, края, обычаи, вождей премудрых,
и сам меж ними пировал с почётом,
и ведал упоенье в звоне битв
на гулких, ветреных равнинах Трои…
К чему же медлить,
ржаветь и стынуть в ножнах боязливых,
как будто жизнь - дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
а предо мною - жалкие остатки
одной; но каждый миг, что вырываю у вечного безмолвья,
принесёт мне новое. Позор и стыд -
беречься, жалеть себя и ждать за годом год,
когда душа изныла от желанья
умчать след за падучею звездой
туда, за грань изведанного мира!»
«А вот и сын мой, добрый Телемах,
Кому оставлю скипетр и остров -
Он, мной любимый, завершить стремится
Работу эту, медленным терпеньем
Смягчить людей суровых, постепенно
К полезному труду их приручая.
Он безупречно исполняет долг
Общественный; могу я положиться
На нежную заботу и почёт,
Которыми богов он окружит
Домашних, когда я уйду отсюда.
Ему - своя работа, мне - моя.
А вот и порт; раздуло судно парус;
Лежат во мраке тёмные моря.
Матросы, трудились вы и мыслили со мной,
Вы с равной радостью приветствовали гром
И солнце яркое, на встречу выставляя
Свободные сердца - и вы и я стары;
У старости остались честь и долг.
Смерть скроет всё; но до конца успеем
Мы подвиг благородный совершить,
Людей, с богами бившихся, достойный.
На скалах понемногу меркнет отблеск; день
Уходит; медлительно ползёт луна; многоголосые
Глубины стонут. В путь, друзья,
Ещё не поздно новый мир искать.
Садитесь и отталкивайтесь смело
От волн бушующих; цель - на закат
И далее, туда, где тонут звёзды
На западе, покуда не умру.
Быть может, нас течения утопят;
Быть может, доплывём до Островов
Счастливых, где вновь встретим Ахиллеса.
Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землёю,
Собой остались мы; сердца героев
Изношенны годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовёт
Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Перевод Григория Кружкова

СТРАНСТВИЯ МАЛЬДУНА

Я был предводителем рода - он убил моего отца,
Я созвал товарищей верных - и поклялся мстить до конца,
И каждый царём был по виду, и был благороден и смел,
И древностью рода гордился, и песни геройские пел,
И в битве бестрепетно бился, на беды взирая светло,
И каждый скорее бы умер, чем сделал кому-нибудь зло.
Он жил на острове дальнем, и в море мы чуяли след:
Убил он отца моего, перед тем как увидел я свет.

И мы увидали тот остров, и он у прибоя стоял.
Но с вихрем в безбрежное море нас вал разъярённый умчал.

Мы приплыли на Остров Молчанья, где был берег и тих и высок,
Где прибой океана безмолвно упадал на безмолвный песок,
Где беззвучно ключи золотились и с угрюмых скалистых громад,
Как застывший в порыве широком, изливался немой водопад.
И, не тронуты бурей, виднелись кипарисов недвижных черты,
И сосна от скалы устремлялась, уходя за предел высоты,
И высоко на небе, высоко, позабывши о песне своей,
Замечтавшийся жаворонок реял меж лазурных бездонных зыбей.
И собака не смела залаять, и медлительный бык не мычал,
И петух повторительным криком зарожденье зари не встречал,
И мы всё обошли, и ни вздоха от земли не умчалося в твердь,
И всё было, как жизнь, лучезарно, и всё было спокойно, как смерть.
И мы прокляли остров прекрасный, и мы прокляли светлую тишь;
Мы кричали, но нам показалось - то кричала летучая мышь,
Так был тонок наш голос бессильный, так был слаб наш обманчивый зов,
И бойцы, что властительным криком поднимали дружины бойцов,
Заставляя на тысячи копий устремляться, о смерти забыв,
И они, и они онемели, позабыли могучий призыв
И, проникшись взаимной враждою, друг на друга не смели взглянуть.
Мы покинули Остров Молчанья и направили дальше свой путь.

Мы приблизились к Острову Криков, мы вступили на землю, и вмиг
Человеческим голосом птицы над утёсами подняли крик.
Каждый час лишь по разу кричали, и как только раскат замолкал,
Умирали колосья на нивах, как подстреленный бык упадал,
Бездыханными падали люди, на стадах выступала чума,
И в очаг опускалася крыша, и в огне исчезали дома.
И в сердцах у бойцов эти крики отозвались, зажглись, как огни,
И протяжно они закричали, и пустилися в схватку они,
Но я рознял бойцов ослеплённых, устремлявшихся грудью на грудь,
И мы птицам оставили трупы и направили дальше свой путь.

Мы приплыли на Остров Цветов, их дыханьем дышала волна,
Там всегда благовонное лето, и всегда молодая весна.
Ломонос голубел на утесах, страстоцвет заплетался в венок,
Мириадами венчиков нежных и мерцал и звездился вьюнок.
Вместо снега покровы из лилий покрывали покатости гор,
Вместо глетчеров глыбы из лилий уходили в багряный простор,
Между огненных маков, тюльпанов, миллионов пурпурных цветов,
Между терна и роз, возникавших из кустов без шипов и листов.
И уклон искромётных утёсов, как поток драгоценных камней,
Протянувшись от моря до неба, весь играл переливом огней,
Мы блуждали по мысам шафрана и смотрели, как остров блестит,
Возлежали на ложах из лилий и гласили, что Финн победит.
И засыпаны были мы пылью, золотистою пылью цветов,
И томились мы жгучею жаждой и напрасно искали плодов,
Все цветы и цветы за цветами, все блистают цветы пеленой,
И мы прокляли Остров Цветущий, как мы прокляли Остров Немой,
И мы рвали цветы и топтали, и не в силах мы были вздохнуть,
И оставили голые скалы, и направили дальше свой путь.

Мы приплыли на Остров Плодов, и плоды золотились, горя,
Бесконечные сочные гроздья отливались огнём янтаря,
Точно солнце, желтелася дыня на рассыпчатом красном песке,
И с отлогого берега смоква поднималась, блестя вдалеке,
И гора, как престол, возносилась и роняла оттенки в залив
От мерцания груш золотистых, от сверкания рдеющих слив,
И лоза вкруг лозы извивалась, вызревающих ягод полна,
Но в плодах ароматных скрывалась ядовитая радость вина.
И вершина утёса, из яблок, величайших из всех на земле,
Разрасталась без листьев зелёных, и тонула в сверкающей мгле,
И краснелась нежней, чем здоровье, и румянилась ярче стыда,
И заря багрянец лучезарный не могла превзойти никогда.
Мы три дня упивались плодами, и безумье нахлынуло сном,
И друзья за мечи ухватились и рубились в безумье слепом,
Но плоды я вкушал осторожно, и, чтоб разум ослепшим вернуть,
Я сказал им о мести забытой, - мы направили дальше свой путь,

Мы приплыли на Остров Огня, он манил нас, блистая в воде,
Он вздымался на целую милю, устремляясь к Полярной звезде.
И едва на ногах мы стояли, созерцая огонь голубой,
Потому что весь остров качался, как объятый предсмертной борьбой,
И безумны мы были от яда золотых ядовитых плодов,
И, боясь, что мы бросимся в пламя, натянули мы сеть парусов,
И уплыли скорее подальше, и сокрылась от взоров земля,
Мы увидели остров подводный, под водою - светлей хрусталя,
И глядели мы вниз и дивились, что за рай там блаженный блистал,
Там стояли старинные башни, там вздымался безмолвный портал
Безмятежных дворцов, как виденья, как поля невозбранного сна.
И для сердца была так призывна голубая, как твердь, глубина,
Что из лучших воителей трое поспешили скорей утонуть, -
Глубь задёрнулась быстрою зыбью, мы направили дальше свой путь.

Мы прибыли на Остров Щедрот, небеса были низки над ним,
И с рассветом лучистые длани облака раздвигали, как дым,
И для каждого падала пища, чтоб он мог не работать весь день,
До того, как на западе встанет золотая вечерняя тень.
Ещё не был наш дух беспокойный так пленительно-ласков и тих,
И мы пели о Финне могучем и о древности предков своих.
Мы сидели, покоясь и нежась, у истоков певучих ключей,
И мы пели звучнее, чем барды, о судьбе легендарных царей.
Но потом утомились мы негой, и вздыхали, и стали роптать,
И мы прокляли Остров Блаженный, где могли без помехи мечтать,
И мы прокляли Остров Зелёный, потому что он наш был везде,
Потому что врага не могли мы - не могли отыскать мы нигде.
И мы в шутку швыряли каменья, мы как будто играли в шары,
Мы играть захотели в сраженье, захотели опасной игры,
Потому что кипучие страсти нам томили мятежную грудь,
И, насытившись дикой резнёю, мы направили дальше свой путь.

Мы приплыли на Остров Колдуний, и певучий услышали зов -
«О, придите, придите, придите!» - прозвучало над зыбью валов,
И огнистые тени дрожали, от небес упадая к земле,
И нагая, как небо, колдунья восставала на каждой скале,
И толпы их белели на взморье, словно чайки над пеной валов,
И толпы их резвились, плясали на обломках погибших судов,
И толпы их бросалися в волны освежить белоснежную грудь,
Но я знал, в чём опасность, и дальше поскорей мы направили путь.

И в недоброе время достигли мы до Острова Башен Двойных,
Из камней полированных башня и пред ней из цветов вырезных
Возносилися обе высоко, но дрожали пещеры внизу,
Ударялися башни, звенели и гремели, как небо в грозу,
И гудели призывным набатом, точно яростный возглас громов,
И раскаты проникли до сердца разгоревшихся гневом бойцов.
И за башню камней разноцветных, и за башню цветов вырезных
Меж бойцами резня разразилась, - и на Острове Башен Двойных
Вплоть до вечера буря господня лишь смолкала затем, чтоб сверкнуть,
И, оставивши много убитых, мы направили дальше свой путь.

Мы приплыли на Остров Святого, что когда-то с Брэнданом уплыл,
Он на острове жил неотлучно и уж старцем-святителем был.
Еле слышен был голос святого, словно голос далеких миров,
И к ногам борода упадала белизною нагорных снегов.
Он сказал мне: «Ты злое задумал. О Мальдун, ты живёшь как во сне,
Ты забыл, что сказал нам всевышний, - он сказал нам. - Отмщение - мне.
Умерщвлён был твой прадед, отмщён был, и за кровь пролита была кровь,
И убийство сменялось убийством, и убийство свершалося вновь.
О, доколе всё это продлится? Нет конца помышлениям злым.
Возвращайся же к острову Финна, пусть Былое пребудет Былым».
И края бороды белоснежной мы лобзали, вздохнув от борьбы,
Мы молились, услыша, как старец воссылал пред всевышним мольбы,
И смирил нас преклонный святитель, и главу опустил он на грудь,
Мы печально корабль снарядили и направили дальше свой путь.

И мы вновь увидали тот остров, и убийца на взморье стоял,
Но мы мимо проплыли безмолвно, хоть на остров нас вал увлекал.
О, устал я, устал от скитаний, от волнений, борьбы и грехов,
И приблизился к острову Финна только с горстью угрюмых бойцов.

Перевод Константина Бальмонта

ГОДИВА

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь
В толпе народа по мосту, смотрел
На три высоких башни - и в поэму
Облёк одну из древних местных былей.

Не мы одни - плод новых дней, последний
Посев Времён, в своём нетерпеливом
Стремленье вдаль злословящий Былое, -
Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит
Добро и Зло, сказать имеем право,
Что мы народу преданы: Годива,
Супруга графа Ковентри, что правил
Назад тому почти тысячелетье,
Любила свой народ и претерпела
Не меньше нас. Когда налогом тяжким
Граф обложил свой город и пред замком
С детьми столпились матери, и громко
Звучали вопли: «Подать нам грозит
Голодной смертью!» - в графские покои,
Где граф, с своей аршинной бородой
И полсаженной гривою, по залу
Шагал среди собак, вошла Годива
И, рассказав о воплях, повторила
Мольбу народа: «Подати грозят
Голодной смертью!» Граф от изумленья
Раскрыл глаза. «Но вы за эту сволочь
Мизинца не уколете!» - сказал он.
«Я умереть согласна!» - возразила
Ему Годива. Граф захохотал,
Петром и Павлом громко побожился,
Потом по бриллиантовой сережке
Годиву щелкнул: «Россказни!» - «Но чем же
Мне доказать?» - ответила Годива.
И жесткое, как длань Исава, сердце
Не дрогнуло. «Ступайте, - молвил граф, -
По городу нагая - и налоги
Я отменю», - насмешливо кивнул ей
И зашагал среди собак из залы.

Такой ответ сразил Годиву. Мысли,
Как вихри, закружились в ней и долго
Вели борьбу, пока не победило
Их Состраданье. В Ковентри герольда
Тогда она отправила, чтоб город
Узнал при трубных звуках о позоре,
Назначенном Годиве: только этой
Ценою облегчить могла Годива
Его удел. Годиву любят, - пусть же
До полдня ни единая нога
Не ступит на порог и ни единый
Не взглянет глаз на улицу: пусть все
Затворят двери, спустят в окнах ставни
И в час её проезда будут дома.

Потом она поспешно поднялась
Наверх, в свои покои, расстегнула
Орлов на пряжке пояса - подарок
Сурового супруга - и на миг
Замедлилась, бледна, как летний месяц,
Полузакрытый облачком... Но тотчас
Тряхнула головой и, уронивши
Почти до пят волну волос тяжёлых,
Одежду быстро сбросила, прокралась
Вниз по дубовым лестницам - и вышла,
Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,
Где уж стоял её любимый конь,
Весь в пурпуре, с червонными гербами.

На нём она пустилась в путь - как Ева
Как гений целомудрия. И замер,
Едва дыша от страха, даже воздух
В тех улицах, где ехала она.
Разинув пасть, лукаво вслед за нею
Косился желоб. Тявканье дворняжки
Её кидало в краску. Звук подков
Пугал, как грохот грома. Каждый ставень
Был полон дыр. Причудливой толпою
Шпили домов глазели. Но Годива,
Крепясь, всё дальше ехала, пока
В готические арки укреплений
Не засняли цветом белоснежным
Кусты густой цветущей бузины.

Тогда назад поехала Годива -
Как гений целомудрия. Был некто,
Чья низость в этот день дала начало
Пословице: он сделал в ставне щёлку
И уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней,
Как у него глаза оделись мраком
И вытекли, - да торжествует вечно
Добро над злом. Годива же достигла
В неведении замка - и лишь только
Вошла в свои покои, как ударил
И загудел со всех несметных башен
Стозвучный полдень. В мантии, в короне
Она супруга встретила, сняла
С народа тяжесть податей - и стала
С тех пор бессмертной в памяти народа.

Перевод Ивана Бунина

УЛИСС. Альфред Теннисон
Перевод Алексея Квятковского
Группа вКонтакте https://vk.com/club52807207

Нет толку в том, что царь и сын царей,
У очага безмолвного,

Мне незачем от странствий отдыхать;
Я кубок жизни выпью без остатка.
Всегда готов был веселиться и страдать
Сполна…
С друзьями,
Иль один, украдкой,
На берегу морском,
иль у руля,
Летящего, к мерцающим Гиадам,
Сквозь шторм и тьму, и ветер,
Корабля…
И лишь тогда я обретал себя.

Я видел многое:
Людские города

Великих воинов,
Но всюду и всегда

И жажду битв я утолил тогда,
На поле брани,
У хвастливой Трои.

Я - часть того, что видел и узнал,
И Знанье почитал великим благом.
Но весь мой опыт - только лишь портал,
И мир за ним все шире с каждым шагом.

К чему ж скучать, не ржавый я клинок,
Что в ножнах спит, а не горит в руках,
Как будто жизнь - лишь воздуха глоток;
И сотни жизней мало,
мне ж дана -
Всего одна…
И ей отмерен срок.

Но каждый час, что удалось отнять
У вечного безмолвья принесет
Мне что-то новое;
Позор беречь себя
И падать духом, ждать за годом год,
Томиться дерзкой, трепетной мечтой:
Презреть пределы познанного мира,
Умчавшись вслед за павшею звездой.

Возлюбленный мой сын, мой Телемах,
Ему оставлю скипетр и державу.
Он позаботится о диких пастухах,
Терпением кротким усмирит их нравы,
Научит процветанию и добру;
Ему, не мне, по силам этот труд.

Безукоризненный, он станет центром сферы
Всеобщих дел, и преуспеет в том,
Богов-хранителей он славить будет верно,
Он выдержит, и я уверен в нем,
Когда простившись, выйду за порог:
И он и я свой выполним урок.

На пристань! Мой корабль уже готов,
Наполнен ветром белоснежный парус,
Моих соратников – отважных моряков,
Со мной проведших молодость и старость,
Не напугает темный горизонт.
Им, бесшабашным, все давно едино:
Что солнце, что грозящий небосклон
И жизнь моя от них неотделима.

Мы постарели, вольные сердца,
Но в старости особенная честь:
Смерть скроет все, но мы не ждем конца,
Для нас деянья доблестные есть,
Достойные величественных дел,
Тех, кто Богам бессмертным
вызов бросить смел.

Огни костров мерцают среди скал;
День завершен: царят луна и звезды.
Под нами бездна, позади причал.
И новый мир искать еще не поздно.

Мы отплываем, весла бороздят
Волну морскую звучными гребками,
Пока мы живы путь наш на закат,
На запад, там, где звезды исчезают;
Да, может статься, нас пучина поглотит,
А, может, ждут нас солнечные дали -
Тот берег, где Ахилл великий спит
И те, кого мы все когда-то знали.

Хоть пережить нам довелось немало,
И нет той Силы, что в былые дни
Вздымала Землю, небеса свергала,
Мы – не титаны, мы – всего лишь мы.
Пусть источили нас и время, и судьба,
Пока мы есть, с мечтой нам не расстаться;
Стремленья наши – поиск и борьба…
Бороться и искать,
найти и не сдаваться.

Оригинальный текст:

I cannot rest from travel: I will drink
Life to the lees: All times I have enjoy"d
Greatly, have suffer"d greatly, both with those
That loved me, and alone, on shore, and when
Thro" scudding drifts the rainy Hyades
Vext the dim sea: I am become a name;
For always roaming with a hungry heart
Much have I seen and known; cities of men
And manners, climates, councils, governments,
Myself not least, but honour"d of them all;
And drunk delight of battle with my peers,
Far on the ringing plains of windy Troy.
I am a part of all that I have met;
Yet all experience is an arch wherethro"
Gleams that untravell"d world whose margin fades
For ever and forever when I move.
How dull it is to pause, to make an end,
To rust unburnish"d, not to shine in use!
As tho" to breathe were life! Life piled on life
Were all too little, and of one to me
Little remains: but every hour is saved
From that eternal silence, something more,
A bringer of new things; and vile it were
For some three suns to store and hoard myself,
And this gray spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,
Beyond the utmost bound of human thought.
This is my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle,--
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mild
A rugged people, and thro" soft degrees
Subdue them to the useful and the good.
Most blameless is he, centred in the sphere
Of common duties, decent not to fail
In offices of tenderness, and pay
Meet adoration to my household gods,
When I am gone. He works his work, I mine.
There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark, broad seas. My mariners,
Souls that have toil"d, and wrought, and thought with me--
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheads--you and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
"T is not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew.
Tho" much is taken, much abides; and tho"
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven, that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield

Рецензии

У очага безмолвного,
средь скал, навек бесплодных,
Вдвоем с женою медленно стареет,
Законам учит пастухов безродных,
Что спят, едят и ничему не верят.

IT LITTLE profits that an idle king,
By this still hearth, among these barren crags,
Match"d with an aged wife, I mete and dole
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.

Мне кажется, что оригинальную ритмику этого монолога надо сохранить, и сразу дать понять, что речь от первого лица. Думаю, хорошо при переводе сначала определить основной смысл переводимого куска, обязательный для отображения, а затем – все остальное, конечно стараясь ближе к тексту (именно так, поэтапно, никто и не делает, - но это должно быть в результате). Но конкретно по написанному: конечно, я царь, но мне такая жизнь скучна, - домашний очаг меня не прельщает, общение только с женой (старой к тому же) – неинтересно, забота о «диких» подданных, которые живут для того, чтобы перерабатывать пищу, и не знают меня как человека (в отличие от моих спутников) – and know NOT me (большое значение придается) - не даст никаких положительных результатов: ничто не радует душу. Все это говорится красиво и значимо, в шекспировском стиле, но смысл выражен современно четко: в жизни надо иметь интересы и всегда к чему-то стремиться.
Нет толку в том, что царь и сын царей, - да «сын царей» - возможно оправдано для контраста с настроением, но мне не кажется, что обязательно (все вполне практично).
У очага безмолвного, (не совсем понятно «безмолвного» - написал бы «остывшего» - нет радостей семейной жизни; еще два слога)
средь скал, навек бесплодных, («навек» лишнее; дополнить строку).
Касательно ритма и рифмы (думаю, что она здесь не требуется вообще) – таково мое предпочтение в данном случае. К примеру:

Скиталец вечный с сердцем ненасытным,
Я видел многое:
Людские города
Людей, обычаи, царей с блестящей свитой,
Великих воинов,
Но всюду и всегда
Я сам был не последим из героев,
И жажду битв я утолил тогда,
На поле брани,
У хвастливой Трои.

Рифма только простит.

Но совершенно искренне: думаю, что каждый сам волен решать, что и как делать, и Ваш вариант интересен, читается хорошо, дает представление о характере и смысле произведения.
Успехов и удач!

Немного пользы в том, что, царь досужий,
У очага, среди бесплодных скал,
Я раздаю, близ вянущей супруги,
Неполные законы этим диким,
Что копят, спят, едят, меня не зная.
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,
Я жизнь мою хочу испить до дна.
Я наслаждался, я страдал - безмерно,
Всегда, - и с теми, кем я был любим.
И сам с собой, один. На берегу ли,
Или когда дождливые Гиады
Сквозь дымный ток ветров терзали море, -
Стал именем я славным, потому что,
Всегда с голодным сердцем путь держа,
Я знал и видел многое, - разведал
Людские города, правленья, нравы,
И разность стран, и самого себя
Среди племен, являвших мне почтенье,
Я радость боя пил средь равных мне,
На издававших звон равнинах Трои.
Я часть всего, что повстречал в пути.
Но пережитый опыт - только арка,
Через нее непройденное светит,
И край того нетронутого мира,
Чем дальше путь держу, тем дальше тает.
Как тупо-тускло медлить, знать конец,
В закале ржаветь, не сверкать в свершенье.
Как будто бы дышать - уж значит жить.
Брось жизнь на жизнь, все будет слишком мало.
И сколько мне моей осталось жизни?
Лишь краешек. Но каждый час спасен
От вечного молчания, и больше -
Весть нового приносит каждый час.
Копить еще какие-то три солнца, -
Презренно, - в кладовой хранить себя,
И этот дух седой, томимый жаждой,
Вслед знанью мчать падучею звездой
За крайней гранью мысли человека.
Здесь есть мой сын, родной мой Телемах,
Ему оставлю скипетр я и остров, -
Возлюбленный, способный к различенью,
Неторопливой мудростью сумеет
В народе угловатости сровнять
И привести к благому ровным всходом.
Он безупречен, средоточно-четок,
Обязанности общие блюдя
И в нежности ущерба не являя,
Богов домашних в меру он почтит,
Когда меня здесь более не будет.
Свое свершает он, а я мое.
Вот порт. На корабле надулся парус.
Замглилась ширь морей. Мои матросы,
Вы, что свершали, бились, размышляли
Со мною вместе, с резвостью встречая
И гром и солнце, - противопоставить
Всему умея вольное лицо, -
Мы стары, я и вы. Но в старых годах
Есть честь своя и свой достойный труд.
Смерть замыкает все. Но благородным
Деянием себя отметить можно
Перед концом, - свершением, пристойным
Тем людям, что вступали в бой с богами.
Мерцая, отступает свет от скал,
Укоротился долгий день, и всходит
Медлительно над водами луна.
Многоголосым гулом кличет бездна.
Плывем, друзья, пока не слишком поздно
Нам будет плыть, чтоб новый мир найти.
Отчалим и, в порядке строгом сидя,
Ударим по гремучим бороздам.
Мой умысел - к закату парус править,
За грань его, и, прежде чем умру,
Быть там, где тонут западные звезды.
Быть может, пропасть моря нас проглотит,
Быть может, к Островам дойдем Счастливым,
Увидим там великого Ахилла,
Которого мы знали. Многих нет,
Но многие доныне пребывают.
И нет в нас прежней силы давних дней,
Что колебала над землей и небо,
Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,
Ослабленных и временем и роком,
Но сильных неослабленною волей
Искать, найти, дерзать, не уступать.